Орлы и львы

— Подними голову. Слова звонко дребезжат холодными клинками мечей, оглушают, выводят из равновесия, сбивают с ног и пронзают существо Альфреда. Он рвано вздыхает, колеблется, но повинуется. Поле его зрения перемещается со сцепленных рук перед собой на стоящую напротив него фигуру. Эдвард, чьё лицо при нём прежде озарялось светом доброты и отцовской любви, ныне источал морозное дыхание суровой зимы; на дне же его зрачков гнездились не тающие ледники, что раньше расплывались сразу, стоило ему обратиться вниманием к своему первенцу, Альфреду. Улыбка сама собой наползала на лицо Англии, когда та встречала полный безмерного восхищения и уважения взгляд Америки, что яснее любых слов подводил мужчину к мысли о бесконечной преданности сына. — Что я тебе говорил? — вопрошает Эдвард, в его голосе по-прежнему слышны металлические нотки. — Никогда не опускать головы. Смотреть в глаза своему собеседнику. Альфред неосознанно отражает позу отца: выпрямляет спину, руки закладывает назад — одна ладонь ложится на другую, — встречает с приподнятым подбородком отцовский взгляд. Выражение лица Англии нечитаемое, из-за чего создаётся ощущение, словно голова да и всё тело Эдварда вылеплены из мрамора. Сейчас же он более всего походил на бездушную — оттого и совершенную — статую. — Я все ещё жду объяснений, молодой человек. Юноша чувствует, как между ними выстраивается ледяная стена, как разворачивается бездонная пропасть и отдаляет их друг от друга. Он тянется было к стене с намерением разрушить её, как из-под земли вырываются колючие побеги с острыми шипами и опутывают стены. Распускаются ядовитые розы и разносят свой аромат. Альфред пятится назад и осознает, что наткнулся пальцем на шип. Он потряхивает головой, отгоняя наваждение, и возвращается в реальность. Ему кажется, ещё чуть-чуть — и он, не выдержав, отведёт взгляд. Юноше никогда ранее не испытывал на себе гнев отца. Альфреду не раз приходилось видеть отца гневающимся на кого-то, будь то на слуг или же на Ричарда — последний никогда не мог усидеть на месте, чем и направлял на себя испепеляющие взгляды Англии, — но, будучи послушным мальчиком, следовавшим за Эдвардом чуть ли не по пятам, не знал, каково это: являться предметом недовольства главы семейства. Что ж, теперь нас с Ричардом хоть что-то объединяет. — Это какая-то ошибка… — выдыхает Америка, невольно сжимая руки в кулаки. Ногти впиваются в кожу и оставляют на ладонях следы. — Неужели Вы могли допустить мысль, что я мог связаться с нашим врагом? Взгляд Эдварда затуманивается, — но всего на мгновение, по истечении которого он снова тяжелеет. Англия наклоняется к письменному столу, достаёт из-под него стопку исписанных листов: его движения быстрые, резкие и размашистые — каждая конечность мужчины при необходимости оборачивается в холодное оружие. Он роняет листы, как только выуживает из неё несколько писем. Стопка небрежно падает на деревянную поверхность, некоторые листы выбиваются из стройного ряда и летят на пол, к ногам Альфреда. Эдвард принимается за чтение, его брови при этом сходят к переносице, образуя линию между ними. — Я бы и помыслить о подобном не мог, — говорит Англия, подходит к Америке и трясёт перед сыном листом, — если бы не твоё письмо. Видишь? Это твой почерк, твоя подпись. В конце концов, стоит твоё имя! Альфреду кажется, что время останавливается, и он неверяще вглядывается в очертания букв, пробегает глазами расплывающиеся слова и предложения. Ему хватает несколько секунд, чтобы каждое слово, которое он выведывал пером на бумаге, сидя при бужуаре у распахнутых окон, откуда открылся вид на звёздное небо, чернилами расползлось в его сознании. Не может этого быть… — Узнал? — тянет Англия снисходительным и в то же время дрожащим от нетерпения тоном, и Альфред понимает, что выдал себя с потрохами. Выражение юного лица было сочтено старшей нацией без особого труда. Капкан захлопнулся. Теперь готовься быть съеденным львом. А всё потому, что ты до сих пор не овладел искусством скрываться за маской. Очень жаль, не правда ли? — Подумать только, Альфред… — мужчина начинает расхаживать по кабинету с одного конца на другой — персидский ковёр делает бесшумной его тяжёлую поступь. Англия подходит к одному из окон и, кажется, успокаивается, обретя второе дыхание. Его голос лишается каких-либо чувств и становится бесцветным: — Я столько всего для тебя сделал… И вот чем ты мне оплатил… — Отец, — почти умоляет Альфред, призывая его повернуться к нему, но так и остаётся не услышанным Англией: последняя даже ухом не ведёт, не тронутая жалобным голосом сына. — Клянусь Вам, я ни в чём не виноват. Вы ведь в курсе перемещений французов, часть из них оседает на моих землях. Я и представить не мог, что один из них окажется воплощением Франции. Воцаряется оглушительная тишина. Отец и сын стоят какое-то время в оцепенении, пока первый из них не решает покончить с разговором, не подвести его к заключительному этапу. Англия разворачивается к сыну, и Америка улавливает проблеск печали в его прозрачно-голубых глазах. Чувство вины колет золотой иглой юное сердце. Эдвард подходит к нему с ласковой улыбкой и кладёт ладонь на его щеку, как это делал много раз в детстве. Юношу обдаёт, помимо тепла мозолистой ладони, холодом. Америка тут же вспоминает о перстне с крупным сапфиром, нанизанном на большой палец Англии, и ощущает, как отец проводит пальцем по его скуле. — Альфред, сын мой, — юноша внимательно прислушивается, глядя отцу в глаза, — сколько раз я тебе говорил, что никому нельзя доверять, кроме меня? Подталкиваемый многозначительным молчанием Америки, Англия переходит на шёпот, словно боится, как бы их не услышали: — Ты не только не сообщил мне о своей переписке с Францией, моим заклятым врагом, но и попытался выйти сухим из воды. Мальчик мой, ты обманывал меня, глядя мне же в глаза. Как я могу после этого доверять тебе? Как я могу быть уверен, что ты не предашь меня? Внутри юноши что-то вспыхивает. Альфред более чем был уверен в своей преданности отцу, королевству и монаршей семье. Юноша, в отличие от многих, умел быть благодарен. Благодарность, чувство долга, а также умение извлекать выгоду, вместе взятые, склоняли его и колонистов к поддержке политики Британской империи. Поэтому он чувствует растущие в груди возмущение и обиду — ведь он не посчитал нужным сказать о Франции из-за боязни испортить отношения с отцом, — когда его преданность подвергают сомнению — тем более, в открытую, — но чувства подавляются необходимостью дать удовлетворяющий отца ответ. Отчего-то Америке думается, что искренность всё исправит. — Вы не можете быть уверены во мне, однако можете обеспечить благополучие и защиту колонистов. Люди будут рады остаться частью Британской империи, когда их потребности будут удовлетворяться. Будьте уверены, до тех пор, пока они будут оставаться довольны, я не предам Вас. Ледники, что таились в глазах Англии, дали трещину. Эдвард всё глядел на него в замешательстве, не убирая руки, пока не усмехнулся, не заключил сына в объятия и не выдохнул устало в золотистые волосы. Облегчение накатывает на Америку — это ощущение сравнимо с утолением жажды, с окутывающей прохладной негой с ног до головы, когда палящее солнце сменяется луной. До Альфреда доносится едва слышное: — Спасибо за честность, сын.