Шепот

Сон это — или смерть души?.. Она снова идет, ступая по мертвым телам. Под ее ногами они отчего-то опадают пеплом; вскоре этого пепла становится так много, что она проваливается в него по колено. Пепел к пеплу… прах к праху… — Ты снова здесь, — безразлично говорит мертвый генерал Торм; он стоит на краю собственной могилы, а может, это ее могила — вероятность того и этого равно велика. — Я хочу знать, — взволнованно начинает она и кашляет — поднявшийся пепел забивает горло. — Что — там? Она указывает пальцем за его спину и останавливается, не решается идти дальше. — Зачем тебе это, девочка? — он слабо, бледно улыбается. Зеленоватый, неизвестно откуда льющийся свет Сердца Абсолют делает его немолодое, измученное лицо похожим на трупную маску; и неуместная эта улыбка совершенно не добавляет ему жизни. Она закусывает губу, чувствуя, как по подбородку стекает кровь. — Затем, что я такая же, как вы. Я — предательница клятвы. Пепел к пеплу… прах — к праху. Кетерик Торм не отвечает ей ничего — его мертвое лицо тоже начинает осыпаться пеплом, обнажая сухую плоть и желтые, древние кости; он весь осыпается, как старое дерево — и падает на землю грудой костей. — Пепел… к пеплу… прах — к праху… — слышит она над самым ухом чей-то высокий шепот. Кто-то берет ее за руку — холодной, как могильный камень, рукой — и ведет вперед, туда, к самому краю могилы. Она заглядывает вниз — и оттуда ей сгнившими губами улыбается ее смерть. *** Все началось с розы. Пышная, темно-алая, даже практически черная, с длинным стеблем и срезанными шипами — она разлеглась на зеленом шелке подушки так естественно, как будто была здесь всегда. Эта роза была первым, что увидела Тави, проснувшись тем марпенотским утром. Пустая половина кровати, принадлежавшая Гейлу, уже давно остыла — как и всегда, он проснулся намного раньше нее и уже наверняка дрессировал в Башне Черного Посоха своих новых учеников. Как точно знала Тави, процесс был достаточно нелегким для обеих сторон — однако если все сложится, дети смогут вырасти в достаточно хороших волшебников. Которые, возможно, даже достаточно редко будут делать глупости. Она улыбнулась и погладила нежные лепестки. Никаких сомнений — это Гейл перед уходом решил ее порадовать; он вообще любил делать ей подарки, а Тави и не была против — хоть и до сих пор смущалась, как в первый раз. После всех событий, произошедших во Вратах Балдура, прошло не более двух месяцев; исключая те дни, что они провели в дороге, возвращаясь в Уотердип, можно было сказать, что спокойная жизнь для Тави началась совсем-совсем недавно. Было так странно просыпаться в собственной, мягкой, уютной постели — и не подрываться ни свет ни заря в погоне за решением все новых и новых проблем, не питаться тем, что с боем выдрано из гоблинского лагеря, и не штопать в десятый раз порванную рубашку… Она уже очень давно не чувствовала себя так прекрасно — и, судя по взглядам гостей на их с Гейлом свадьбе, давно не выглядела так привлекательно. Это все была какая-то новая, совершенно незнакомая для Тави жизнь — уже не в качестве странствующей жрицы Октавии Мильтон, но в качестве миссис Декариос, жены профессора Декариоса. «Дикая ты, прирученная белка», — шептало ей иногда что-то мрачное темными, дождливыми ночами; но всегда наступало утро, а с ним уходили и эти мысли, и Тави не хотела их думать. Роза источала тонкий аромат и пахла так, как и полагается пахнуть свежему цветку — Тави вдыхала его так долго, что в конце концов, кажется, начала ощущать, как аромат меняется и становится немного прогорклым; тогда она не придала этому значения. Ее вечно простуженный нос и раньше выкидывал похожие фокусы. — Ай! — вскрикнула Тави, когда, поглаживая длинный стебель, наткнулась на один-единственный острый шип; выступившую на пальце капельку крови она стерла платком. Напевая услышанную где-то недавно песенку, Тави поставила розу в высокую и узкую стеклянную вазу, а потом прошествовала вниз по лестнице — на кухню за запасом воды. Там уже царила Тара; сидя на высоком стуле и чопорно сложив крылья, она изящно лакала из фарфоровой чашки молоко. — Э-э, доброе утро, Тара, — поздоровалась Тави, подавив желание добавить «госпожа». Она все ещё помнила, как накануне их с Гейлом свадьбы та спикировала ей на плечо, когда они остались наедине, и слегка выпустила когти — ещё не очень глубоко, но с намеком на то, что глубже она очень даже может. — Милочка, — мягко сказала тогда Тара, — он очень тебя любит. И если ты причинишь ему хоть каплю… нет, хоть атом боли, я тебе обещаю — эта боль вернётся к тебе в стократном размере. Но, я надеюсь, этого не случится. Мы же поняли друг друга? Верно? — Верно, — ровно ответила Тави. — Я скорее умру, чем сделаю ему больно. Это раз. И не называйте меня больше милочкой, госпожа Тара. Меня зовут Октавия. Это два. Мы же поняли друг друга? — Просто Тара, — помедлив, проговорила трессим, и втянула когти. — Ты хорошая девочка. Не обижайся на старую кошку — она слишком боится за своего мастера. С тех пор они, можно сказать, поладили — однако Тави все равно старалась лишний раз не попадаться на глаза грозной трехцветной трессимше. Тара повернула к ней усатую морду и коротко мурлыкнула: — Доброе утро, миссис Декариос. Что это у вас такое? Она подлетела поближе и дернула розовым носом, принюхиваясь. — Роза, — засмеялась Тави, немного смущенно прикрыв ладонью лицо. — Нашла утром… у себя. Хочу поставить в вазу, чтобы подольше не вяла… правда, красивая? — Красивая… — отозвалась Тара, шевеля длинными усами. — Какой-то странный запах. Не могу понять. Что-то вроде остаточной магии… Она подняла лапу и замерла, явно желая коснуться цветка. — Знаете… я чувствую… — Что? — нетерпеливо переспросила Тави. — Желание, — медленно ответила Тара. — Всеобъемлющее… абсолютно неправдоподобное… желание и… любовь. Думаю, я не буду больше его нюхать, — заключила она. — Миссис Декариос, у вас появился поклонник? Тави громко расхохоталась. — Да нет же! — она крепче прижала к груди вазу. — По крайней мере, я знаю только одного, и это мой муж. Тара, почему ты такая хмурая? И почему бы тебе не перестать ревновать Гейла ко мне, огорченно подумала она. Тави отчего-то считала себя виноватой, хоть Тара ни разу — после того случая — ничего плохого ей не сказала и вообще была сама вежливость. Вот и сейчас — ну что такого в том, что он решил сделать приятное своей жене?.. Но Тара выглядела так, как будто ей подложили в миску апельсиновых корок. — Я не знаю, — она дернула ушами. — У меня нет доверия к любовной магии. И к чему бы мистеру ее применять? Вы, слава богам, и так его любите. Я уж знаю. — Конечно, — Тави подошла к резервуару и стала набирать из него воду. — Не будь такой мнительной, Тара. Как ты думаешь, эта ваза подходит к цветку? Или взять ту кобальтовую из гостиной на первом этаже? Оглядываясь назад в этот погожий осенний день — много-много позже — Тави еще не раз назовет себя дурой. Идиоткой, тупицей, безголовой, утратившей от счастья осторожность курицей, которая не прислушалась к мудрым словам трессима; ах, если бы тогда она сожгла проклятую розу и растворила пепел в святой воде… может быть, все сложилось бы иначе. Хотя вряд ли, конечно. Так или иначе, остаток дня она провела, летая по башне, как та длинноволосая девица, сказку о которой Тави читала когда-то в Кэндлкипе. Она прибралась в комнатах, сметя пыль со всех столов и шкафов; наконец рассортировала по полкам книги, которые ждали своего часа еще с возвращения из Врат; задумчиво сунула нос на кухню, но передумала — после того раза, когда Тави сожгла рыбу в лимонах (а заодно и половину кухни), Гейл мягко, но решительно попросил ее держаться подальше от сковородок и очага. Тави в общем не была против, потому что готовку он взял на себя, и это было лучшее, что случалось с ее желудком за последние десять лет. Всеми этими делами она занималась, периодически навещая розу, которая, кажется, с каждым разом становилась все ярче, ароматнее и красивее; падающие на нее лучи золотого осеннего солнца делали ее уже не темной, а насыщенно-карминной. Раскрыв окно, чтобы полюбоваться этим солнцем, Тави вдруг увидела на карнизе снаружи ворона. Огромный и черный, как вода Чионтара в альтуриак, он спокойно смотрел на нее сверху вниз — смотрел блестящими светло-янтарными глазами. — Кыш, пернатый, — добродушно сказала она. Ворон продолжал смотреть. В его неподвижном взгляде Тави почудилось что-то такое, от чего ей стало неуютно; резко взмахнув широкими крыльями, ворон слетел с карниза и растворился в алеющем к закату небе. Этот маленький эпизод ничуть не испортил ей настроения; спустя минуту Тави уже забыла о глупой птице. Ее путь лежал в библиотеку — благословленное богами место, где дожидались своего часа недочитанные «Туманы эладринов». Там ее и нашел вернувшийся из Башни Чернопосоха Гейл. Тави так увлеклась, что даже не услышала его шагов; она лишь встрепенулась, почувствовав прикосновение к виску теплых губ. — Я тебя не напугал? — А по мне видно, что я напугана? — Тави засмеялась и захлопнула книгу, а потом повернулась к нему. — У тебя, кстати, чернила на носу. — Что, правда? — он улыбнулся и потер пальцем кончик носа. — А теперь? — Ещё сильнее размазал. Он уселся в кресло напротив Тави; она тут же перебралась к нему на колени и откинулась затылком на плечо. Не хотелось ни о чем расспрашивать, даже вообще говорить — наговориться они успеют втроём за ужином; хотелось просто сидеть и наслаждаться теплом, покоем и треском огня в камине. Тави и не подозревала раньше, до какой степени ей всего этого не хватало; неужели когда-то ей было довольно одиноких ночевок в дешевых тавернах и холодных постелях? Даже и не верилось. — Спасибо, — пробормотала она. — За что? — мягко спросил Гейл, проводя носом по ее волосам. — За все. Вообще… — она улыбнулась. — И за розу тоже. Она красивая. — Какая роза? Тави почувствовала, как его руки, обнимающие ее талию, слегка напряглись. — Роза, — осторожно ответила она. — Которую ты оставил мне утром… разве ты не помнишь?.. — Милая, — голос Гейла чуть дрогнул, — я тебе ничего не оставлял. Совершенно точно. Несмотря на то, что библиотека была хорошо натоплена, Тави внезапно ощутила неприятный озноб. — Не ты? — она нервно хохотнула. — Интересно, кто же это в таком случае… Тара предположила, что у меня появился воздыхатель. Вот ведь дурак — присылать цветы жене архимага… — Вот уж точно, — без выражения сказал Гейл. — Может быть, ты мне ее покажешь? Мне действительно интересно, что за цветы появляются по утрам в нашей с тобой спальне. Это была новая, еще не изученная ею черта его характера, которая проявилась после их свадьбы — Гейл оказался довольно-таки ревнивым, но, в общем-то, для ревности она не давала повода и на все комплименты его знакомцев из «Портала» лишь спокойно улыбалась и целовала мужа, давая им понять, кому она принадлежит. Действительно, ну кто?.. В самом факте подарка от… кого-то не было ничего ужасного — вряд ли их с Гейлом отношения из-за этого испортятся, она вне каких-либо подозрений. Тави и сама не до конца понимала, почему испытывает такой странный страх. Возможно, потому, что никто из ее новых — да и старых — знакомых совершенно точно не стал бы делать таких жестов. Тави молча поднялась на ноги и повела его наверх. Тревога, вползшая в ее сердце, не унималась, а становилась все сильнее и сильнее с каждым шагом и с каждой ступенькой; открывая дверь в спальню, она с лёгким удивлением увидела, как дрожит ее рука. Она помнила, куда поставила вазу: на низкий столик напротив окна — туда, куда на закате падает больше всего солнца. Сейчас, в темноте, Тави видела лишь тонкий силуэт. — Tria lumina, — произнес Гейл, и под потолком зажглись три светящиеся сферы; комната сразу же ярко осветилась теплым желто-оранжевым светом. Взглянув на столик, Тави покачнулась. — Гейл, — тихо сказала она, цепляясь за его плечо, — я не понимаю… Ее охватила странная слабость; в голове зашумело. Заныл пораненный утром палец, о котором Тави давным-давно успела забыть. — Школа некромантии, четвертый… нет, скорее даже пятый круг, — заученно, будто начиная лекцию, произнес Гейл; его голос звучал спокойно и деловито, но Тави видела, как резко он побледнел. — Плюс заклинание очарования. Цель нанесения — явно маскировочная. Действия при нахождении — немедленная ликвидация. Тави, ты точно хочешь остаться? Не уверен, что… — Я хочу. Тави закусила губу. В вазе плавал черный засохший стебель; вокруг него лежали серо-черные куски праха, когда-то бывшие облетевшими лепестками, и в воздухе явственно пахло тлением. Роза разлагалась. Роза была мертва.