I Have Left the Hearth I Know / Я покинул родной очаг

Это был длинный день. Он вымылся еще до рассвета, и чужие руки одели его в слои и слои дорогого шелка, расшитого бусинами и золотыми нитями. Он и Лань Сичень поклонились в храме предков; приняли процессию из важнейших людей города и старейшин ордена; прослушали распорядителя свадеб, зачитавшего бесконечный список условий и взаимных обязательств; просмотрели бумаги и подписали свои имена. Эта часть ничем не отличалась от самых обычных переговоров, и они прошли через это вместе, как делали уже не раз за долгое время дружбы между их орденами. Разобрались со всеми сложностями, помогая друг другу. Только когда Лань Сичень снял священную ленту со лба и связал их запястья вместе, Цзян Чена начало накрывать осознанием истинной природы того, что происходит. Ткань ленты дразнила кожу, мягко и в то же время настойчиво, словно клеймо. Когда он поднял руку за церемониальной чашей с вином, лента натянулась. Он залил вино в свой пустой желудок, не отрывая взгляд от Лань Сиченя. Его вело. Пока Лань Сичень делал свой глоток, Цзян Чен поискал взгляд своей сестры. Если бы орден Цзян процветал, этот брак был бы выгоден также ордену Лань, но то, что происходило сейчас, служило добром только Цзян. Всяческая помощь была обещана, вкупе с восстановлением прежнего величия — в свадебных бумагах это было написано прямым текстом. Как главе ордена, ей следовало бы радоваться, но ее взгляд, застывший на ленте, приковавшей его к Лань Сиченю, был взволнованным. Тревожится о брате прежде, чем о клане. Цзян Чен не даст ей ни малейших поводов для тревоги. Он не старался заставить себя широко улыбаться — это в любом случае выглядело бы фальшиво — но, посмотрев на выражение лица своего мужа, он просто скопировал его. Лань Сичень выглядел серьезным и спокойным. В конце концов, этот брак, вовлекающий не только и не столько две судьбы и два сердца, сколько две целых больших семьи, был очень серьезным делом. Выражение лица Цзян Чена не дрогнуло, даже когда шелковая лента на запястье показалась веригами. На пиру было сложнее. После того, как все серьезные дела были улажены, настало время веселья, которое среди Ланей посчитали бы непристойным. Для Цзян Чена же это все было просто… слишком. Их союз был далек от любви, да никто и не ждал от них этого, и тем не менее, всем почему-то казалось, что любая пара должна наслаждаться прелестями брака, вне зависимости от того, насколько разными были люди, эту пару составляющие. Если бы Цзян Чен мог выбирать, он избегал бы любой формы брака. Но нет альянса крепче, и если его сестра теперь единственная из Цзян, кто может быть главой ордена, жребий Цзян Чена — выйти замуж. И, честно говоря, он предпочел бы не слышать поздравлений и красочных описаний удовольствий того состояния, в котором только что оказался. Вэй Усянь особенно старался. Его замечания выходили далеко за пределы ланьских рамок хорошего вкуса. Цзян Чен знал, что он просто хочет залезть к нему под кожу, словно точно выверенный комментарий о великолепии его нового мужа может заставить Ваньина тут же отменить все предприятие. Цзян Чену хотелось отчитать его. У нас нет выбора. Либо так, либо наша сестра выходит за Павлина, и я знаю, что тебе это не понравилось бы так же сильно, как и мне! Чего ты, собственно говоря, хочешь? Мы втроем, и целый мир против нас? Отличная игра для шестнадцатилеток, но в реальной жизни все не так. Лань Сичень потянулся и налил ему еще вина. Его рукав на мгновение заслонил Цзян Чена от Вэй Усяня. Их взгляды встретились, когда Сичень передавал чашу. Цзян Чен усилием воли удержался от того, чтобы по привычке закатить глаза, но, кажется, выражение его лица было достаточно красноречивым, потому что Лань Сичень улыбнулся. С самого конца церемонии от Лань Сиченя веяло расслабленной уверенностью, словно что-то туго связанное внутри него распустилось в тот самый момент, когда он обвязал свою ленту вокруг запястья Цзян Чена. Само собой разумеется, Цзэу-цзюнь так же хорош в браке, как и во всем остальном. Цзян Чен пригубил вино, стараясь не вслушиваться в гомон гостей, некоторые из которых подначивали Лань Сиченя помочь мужу расслабиться. Не то чтобы Цзян Чен не поддерживал общее мнение о Лань Сичене. Было бы крайне высокомерно с его стороны отрицать, что он поистине прекрасен, и бесконечно просто было бы сидеть рядом с ним, упиваясь гордостью быть выбранным супругом. Но Цзян Чен знал, какое огромное одолжение Лань Сичень сделал ему, женившись. Он знал это и принял эту ношу ради своего ордена. Искать личное удовольствие в этом союзе было бы сравнимо с тем, как вор радуется добыче, как богохульник призывает на себя гнев небес. Он и без того получил достаточно. Легкое прикосновение к плечу — тетушка утянула его в сторонку, словно желая что-то спросить о пире. Лань Сичень взглянул на него искоса, вставая из-за стола, и Вэй Усянь запустил новую порцию шуточек, едва ли помогших спрятать его обеспокоенный взгляд. Уведенный с пира Цзян Чен обнаружил себя в стайке хихикающих младших адептов ордена Лань. Как он и предположил, настало то самое время. Сейчас его должны увлечь в их брачные покои, куда его мужа в скором времени приведут, чтобы встретиться с ним. Почему они не могли просто встать и выйти вместе, Цзян Чен не знал. Что ж. Могло быть и хуже. Обычаи некоторых орденов предполагают, что молодоженов несут до ложа на руках, раздевая по пути. Его юные провожатые прошли с ним через тихий дворик и в раздвижную дверь. — Чувствуйте себя как дома, молодой господин Лань, располагайтесь, — посоветовали они. — Может быть… — они хихикали так безудержно, что слова едва можно было разобрать. — Может быть, кое-кто нанесет вам визит сегодня ночью. Ну, естественно. Это же спальня Лань Сиченя, в конце-то концов. Оставшись один, он огляделся. Комната была полна воздуха: высокие потолки, изящные украшения. Младшие адепты закрыли за собой раздвижную дверь, отрезая от Цзян Чена дворик с его гравийными дорожками и маленьким прудом. Масляные лампы освещали рабочий стол, где Лань Сичень мог разобраться с корреспонденцией, слишком срочной, чтобы ждать, пока он оденется; стол для одевания; гардероб, полный драгоценных шелков и парчи, готовый принять их свадебные одеяния; низкую кровать с пологом. Около кровати кто-то уже приготовил полотенца и таз с горячей водой. Во время войны вид таза с водой, приготовленного для полевых хирургов, всегда вселял в Цзян Чена ужас. И сейчас он выглядел не менее зловеще. С другой стороны комнаты находилась еще одна дверь, выходящая в коридор, ведущий к другим строениям, и ширма, скрывающая помещение, приготовленное для Цзян Чена. Там он теперь будет спать. Не рядом с братом и сестрой, не дома, в Пристани Лотоса, а через стенку от своего нового мужа. Цзян Чен обдумал возможность осмотреться там, но образ того, как Лань Сичень ловит его в процессе разнюхивания, смутил. Естественно, не то чтобы этот акт в целом мог бы считаться «разнюхиванием», это ведь теперь их общие покои. Но Цзян Чену все равно не хотелось осматриваться. Он устал и не чувствовал любопытства. Все, чего он хотел, — пару мгновений подумать в одиночестве. Цзян Чен присел на подушку у рабочего стола, где легкий сквозняк доносился от прикрытой двери во двор, немного освежая атмосферу комнаты. Он подпер подбородок ладонью и замер, наблюдая за гипнотическим подрагиванием огня в лампе. Он чувствовал облегчение. Этот брак был выгоден Цзян гораздо больше, чем Лань. И хотя Лань Сичень не тот человек, который нарушил бы раз данное слово, все же Цзян Чен не мог выдохнуть, пока союз не был публично объявлен. Теперь пришло облегчение. Горькое. Он хотел бы сделать так много, но все, что он мог сделать для своего ордена, уже было сделано. Он вышел замуж ради них, добыл им сильного союзника, и все, что ему теперь осталось — быть замужем. И он знал, что не сможет преуспеть. Бедняга Лань Сичень. Он знал уровень силы ордена Цзян, знал про характер своего будущего мужа, когда соглашался на брак, но это не спасло Цзян Чена от острого чувства вины при виде того, как его друг и боевой товарищ добровольно принимает на себя все, что к этому браку прилагается. Цзян Чен задвинул эти мысли подальше, когда делал предложение. Благо ордена Цзян превыше всего. Но теперь благо ордена Цзян закреплено в документах, а вот вина никуда не делась. Ему снова захотелось что-нибудь сделать, как-то смягчить надвигающуюся катастрофу. Но ничего не поделаешь. Решение было принято; им всем теперь придется жить с этим. Глаза жгло. Цзян Чен тяжело сглотнул через ком в горле. Он услышал волнение в коридоре, звуки шагов и голосов. Сопровождающие вели его мужа к нему, создавая из этого гораздо больше переполоха, чем могли бы Лани. Цзян Чен поморщился. Ему пришло в голову выскочить туда, накричать на них, приказать прекратить этот бред и оставить Первого Нефрита в покое. Цзян Чен понятия не имел, что будет делать, если они ворвутся и сюда. Он слышал голос Лань Сиченя, чуть более громкий, чем обычно, смеющийся, пока он переговаривался с толпой. Слов было не разобрать. Что бы он ни сказал, кажется, это подействовало, потому что звуки шагов удалились. Лань Сичень вошел в спальню один, слегка растрепанный. — Нечасто мы принимаем в Облачных Глубинах таких шумных гостей, — сказал он, прикрывая дверь. — Они дикари. Я просил быть потише. — Нашим людям нужен праздник. И неважно, насколько формальным в действительности является союз. Ком в горле Цзян Чена снова дернулся. Огни ламп расплылись от подступивших слез. Этот союз не был «формальным». Он был просто смешон. Гуляки снаружи имели все основания для веселья. Как Лань Сичень может воспринимать все так спокойно? Если бы они попробовали таким образом протащить по коридору Цзян Чена, он, наверное, до сих пор бы ярился и орал на них. — Цзян Ваньин… Ты плачешь? Цзян Чен отвернулся от его неожиданно обеспокоенного взгляда, но было слишком поздно. Слишком поздно смаргивать влагу с глаз, слишком поздно прятать напряжение в голосе. Что он мог сказать? Ему было необходимо продержаться какое-то время, прежде чем Лань Сичень во всей полноте узнает, насколько просчитался. Осталось несколько важных шагов — консумация брака, последний обмен подарками между орденами и публичное освидетельствование. Только после этого все будет окончательно утверждено раз и навсегда. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы Лань Сичень думал, что Цзян Чен тут всхлипывает, потому что чем-то недоволен. Нет, так не пойдет. — Разве не обычно для супруга, входящего в новый дом, пустить пару слезинок? — он старался придать тону легкость, хотя голос ощутимо дрожал. — Я покинул родной очаг. Теперь чужие руки овладеют мной. Чужие дороги поведут меня. Чужим обычаям последует мое сердце. — Поэт описал, что чувствуют многие. Но я надеялся, мы все же не настолько чужие друг другу. — Нет, — согласился Цзян Чен. — Мы — нет. Были бы они чужаками, он, возможно, чувствовал бы сейчас большее удовлетворение и меньшую печаль. — Цзян Ваньин, — сказал Лань Сичень, опускаясь рядом с ним на колени. Сел бы он настолько близко еще день назад? Возможно, но сейчас расстояние казалось слишком маленьким, мир вокруг — слишком реальным. Цзян Чен понял, что слегка отшатнулся, что взгляд Лань Сиченя проследил движение. Что бы глава ордена Лань ни собирался сказать, он передумал и начал заново. — Цзян Ваньин. Ты… волнуешься о том, что предстоит в остаток ночи? Смятение, вероятно, красноречиво отразилось на лице Цзян Чена, потому как Лань Сичень поспешил добавить: — Прошу тебя быть искренним со мной. Теперь мы женаты. Будет легче, если подобные вопросы мы будем решать вместе. Не стоило ему цитировать про «чужие руки». Само собой разумеется, теперь Лань Сичень уверен, что тревога душит Цзян Чена именно из-за акта любви… И внезапно Цзян Чен осознал, что так и есть. Он принял решение, которое перевернуло его жизнь, и до самого ее конца ему придется жить и работать в соответствии с ним, а он волнуется о кратком моменте телесной неловкости? Он надеялся, что, по крайней мере, подобные мелочи пройдут гладко. Но нет. Он был в ужасе. И теперь он молчал слишком долго, чтобы сработали хоть какие-то оправдания. Он попытался разом подтвердить свой страх и отмести его: — Это просто обычай. Мы проходили и через худшее. — Так и есть, — ответил Лань Сичень. Цзян Чен поздно осознал, что в том, что он сказал, скрывалась грубость. Они были в абсолютно идентичных ситуациях, и Цзян Чену не следовало предполагать, что Лань Сичень неподвластен тревоге, просто потому что выглядит спокойным. Может быть, он надеялся получить от Ваньина немного нежности, пару крохотных комплиментов, как в песнях, чтобы ослабить напряжение. Но Цзян Чен не знал даже, как подступиться. Все, что у него было — жизнь в боях, тело, полное шрамов, и пустота там, где было ядро. Он все еще помнил теплое, уверенное сияние внутри, ту часть его, которая, казалось, всегда знала, что делать, даже в самых рискованных ситуациях. Может быть, оно помогло бы ему и сейчас, как помогало в битвах. Если бы не было разбито. — Брак — это счастье, — Лань Сичень проговорил, осторожно подбирая слова. — Но так бывает, что брак случается сначала, а счастье приходит потом. Что я хочу сказать… это был утомительный день. Мы не должны делать все сегодня. — Зачем откладывать то, что должно быть сделано? — Хорошо, — согласился Лань Сичень. Его взгляд был отстраненным и задумчивым. — В таком случае… распустишь мне волосы? Он повернулся на коленях, предлагая Цзян Чену свою спину и черный водопад волос. Цзян Чен вдохнул и выдохнул, пытаясь успокоиться. Предполагалось, что супруги — ближайшие помощники друг другу. Исходя из этого, они должны были раздевать и одевать друг друга, по меньшей мере, в первую ночь и утро, после чего, конечно же, их слуги возьмут это на себя. Цзян Чен понимал, что в браках, заключенных по любви, первое раздевание — прекрасный ритуал сам по себе. Об этом даже складывали песни, где невеста сравнивалась с яблоней в цвету, осыпающей лепестки. Одну из таких пели на пиру, ко всеобщему удовлетворению и множественным аплодисментам. Может, их предки и были правы, создавая подобную традицию. Цзян Чен помогал другим раздеваться и одеваться раньше, с тем нарядом или иным. Для каждого из них всегда был свой особенный порядок, зависящий от человека и обстоятельств. Цзян Чен знал, как начать, и когда оба будут раздеты, возможно, будет знать, как продолжить. Он мог только надеяться. Цзян Чен встал, чтобы видеть, что делает, и прикоснулся к узорной заколке в сиченевых волосах, которая держалась с помощью гладкой булавки, просунутой сквозь пучок и серебряное плетение. Цзян Чен осторожно вынул булавку и приподнял заколку. — На стол, пожалуйста, — тихо проговорил Лань Сичень, когда он заколебался. Цзян Чен подчинился, положил украшение туда, куда Лань Сичень складывал его, наверное, бесчисленное количество раз. В этой комнате, столь знакомой ему, столь чужой для Цзян Чена. Чужой дом, чужой ритуал. Он постарался заглушить всплеск одиночества, развязывая тонкий кожаный шнурок, державший пучок. Волосы были рады распасться. Они тяжелыми занавесями соскользнули вдоль сиченева лица, стоило Цзян Чену распустить узел. Теперь осталась только расшитая облаками лента на лбу. — Это тоже? — спросил Цзян Чен. — Прошу, — кивнул Лань Сичень. Казалось почти богохульством прикасаться к ней, но Цзян Чен заставил пальцы двигаться. Женаты. Мы женаты теперь. Узел потерялся где-то в волосах позади сиченевой головы. Цзян Чен неловко возился, стараясь дергать поменьше, и, в конце концов, шелк соскользнул с кожи. Он быстро сложил ленту и поместил рядом с заколкой, стараясь не вспоминать, как вышитый шелк ощущался обвязанным вокруг его запястья сегодня днем. Предполагается, что украшения делают людей красивее, но было что-то естественно, фундаментально прекрасное в распущенных волосах Лань Сиченя. Они струились рекой по его спине, нуждаясь в дополнениях не больше, чем горный ручей. Какая-то часть Цзян Чена чувствовала себя так, словно ему стоит отвернуться. Другая побуждала задуматься, каково будет запустить пальцы в эти блестящие пряди. Он проигнорировал обе. Лань Сичень осторожно встал. Когда он развернулся, прядь его волос соскользнула с плеча, задевая щеку, и тут-то Цзян Чен отвел взгляд. Он преклонил колени поспешно, давая Лань Сиченю увидеть свои волосы в ответ, принял строгую позу — спина прямая, подбородок высоко. Лань Сичень встал за ним. Годы военных конфликтов приучили Цзян Чена к тому, что человек за спиной не сулит ничего хорошего, но он заставил себя смотреть вперед и терпеть покалывание на задней стороне шеи. Длинные пальцы ослабили узел его волос, освободили их немалый вес. Цзян Чен задумался. Выглядит ли он сейчас таким же обнаженным, каким Лань Сичень был только что? Внезапно свежие слезы застлали глаза. Он зажмурился, наклонил голову, чтобы Лань Сичень не увидел. Цзян Чен знал и остро чувствовал, что они все еще не женаты как следует и не будут, пока не пройдут через это. Это был бой, к которому его никто не готовил, которого он не мог избежать. Бой, единственным оружием в котором было его собственное вычищенное снаружи и изнутри тело. Пальцы Лань Сиченя впутались в волосы. Прервали мысли Цзян Чена. Прочесали пряди, распуская прическу, успокаивая легкую боль, оставленную весом волос и украшений. На мгновение они успокоили и его разум. Всего лишь легкое давление, но он не мог думать. Не мог даже двинуться. — Цзян Ваньин, — позвал Лань Сичень. — Цзян Чен, — выдавил тот. — Мы женаты. Ты можешь… называть меня… — Как тебе будет угодно, — пальцы Лань Сиченя спустились к нему на затылок, не выпутываясь из волос. — Цзян Чен. Муж мой. Прошу, прости, если я прямолинеен. Если ты желаешь сделать только то, что строго необходимо, так и будет. Но… у тела есть желания, которые можно пробудить, если умеешь. И, возможно, будет легче… Он деликатно опустил конец фразы. Цзян Чен, все еще стоящий на коленях, все еще ощущающий вес руки в своих волосах, больше всего желал огрызнуться, выплюнуть что-то о том, что разрешит и сделает что угодно, чтобы этот союз был более желанным для Лань Сиченя, но он понимал, что не этого ответа от него ждут. Ему предлагали позаботиться о его собственном комфорте. — Ты хочешь помочь мне? Хочешь, чтобы мне понравилось? — Да, я бы предпочел, чтобы ты желал этого, — сказал Лань Сичень с печальной усмешкой. — Я тоже хочу, чтобы ты желал, — по крайней мере, это звучало искренне. — Но… боюсь, я недостаточно умел. — Ты будешь сильно удивлен, если я скажу, что у меня есть некий опыт? Я бы не назвал себя «умелым». — Нет. Это не удивило его, скорее порадовало, и радость эта была горька. Он был рад, что Лань Сичень хранит воспоминания о легком, приятном времени, об удовольствиях с человеком, которого он выбрал. — Тебе придется показать мне… — начал он, и слова на мгновение застряли у него в горле, — показать мне, что делать. Рука Лань Сиченя появилась в поле его зрения, открытая и приглашающая. Цзян Чен принял ее и поднялся, повернулся к нему лицом. Лань Сичень отпустил его руку, взамен прикасаясь к лицу, и Цзян Чен снова оказался во власти этого прикосновения, как тогда, когда эта рука была у него в волосах. Он не мог двинуться. Большой палец погладил его по щеке, смахнул оттуда слезу. — Цзян Чен, так не пойдет, — сказал Лань Сичень, и несмотря на легкую улыбку на губах, тень тревоги Янли и Усяня играла в его глазах. «Ни один из них не считает, что я справлюсь», — подумал Цзян Чен и укрепился в своей решимости. — Я просто… волнуюсь. — Я понимаю. Если я не смогу сделать это более приятным для тебя… Подумай над тем, что я сказал ранее. Мы можем сначала получше узнать друг друга. — Да. — Ты скажешь мне, — настаивал Лань Сичень, — если решишь, что не хочешь продолжать? — Да, — солгал Цзян Чен. — Спасибо, — пальцы Лань Сиченя дернулись у его щеки. — Ты следовал за мной столько раз, Цзян Чен. Последуешь ли и теперь? — Так же, как на войне? — Надеюсь, не совсем. Я могу поцеловать тебя? Цзян Чен кивнул. Рука Лань Сиченя чуть сдвинулась, прихватила его мягко под челюстью. Их лица внезапно оказались очень близко. Заглядывая Лань Сиченю в глаза, Цзян Чен вспомнил, что, увидев его первый раз, он подумал: «Глава ордена Лань оправдывает репутацию своей красоты». За этой мыслью пришли и другие, но та была первой. Лань Сичень поцеловал его. Внезапный шок. Все его жизненно важные органы словно перевернулись внутри тела. И следом — теплая волна. Волна удовольствия. Он постарался заглушить ее. Он не хотел чувствовать так. Достаточно и того, что он украл мечту всего их поколения — он не собирался наслаждаться своим выигрышем, словно потеряв всякое чувство того, что правильно, и что — нет. Он вышел за него замуж ради ордена, не ради себя. Но Лань Сичень попросил его найти в этом что-то приятное, если сможет. Цзян Чен прильнул к нежно направлявшей его руке и позволил себя целовать. Его рот, смыкавшийся со ртом Лань Сиченя, не был ртом сломанного человека. Не было чувства того, что это рот главы ордена. Просто рот, такой же, как и сиченев, мягкий и влажный, человеческий. Просто два тела, встречающиеся в тишине. Лань Сичень убрал руку с лица Цзян Чена, и тот повернул голову, скучая по прикосновению, ища его. Поцелуй прервался. Лань Сичень потянулся к сложному узлу его пояса. Он разглядывал Цзян Чена вопросительно, тревога все еще туманила его взгляд, и Цзян Чен собрал всю свою смелость и поцеловал его снова. Лань Сичень тихонько выдохнул. Его губы были очень мягкими. Он почувствовал свои церемониальные одежды в тот самый момент, когда пояс был развязан. Почувствовал их вес, давивший его плечи. — Повернешься? — попросил Лань Сичень, поднял тяжелое одеяние, когда Цзян Чен сделал, как сказано. Он развернулся обратно, наблюдая, как Лань Сичень вешает одеяние в резной гардероб сандалового дерева. Утром их заберут, пропарят, сложат и аккуратно завернут, чтобы хранить для следующего случая. Утром, которое настанет после ночи. После этой ночи… Снятое одеяние не смутило Цзян Чена так сильно, как распущенные волосы. Он чувствовал себя как обычно, не более обнаженным, чем каждый день. Но когда Лань Сичень вернулся к нему, когда обернул руку вокруг его талии, оказалось, что она ощущается гораздо отчетливее через пару слоев нижних одежд, чем через плотную вышивку. — Можно?.. — спросил Лань Сичень. Цзян Чен потянулся к нему сам. Они поцеловались еще. — Они тебе очень идут, ты знаешь, — тихо сказал Лань Сичень. — Твои свадебные одеяния. — Я выигрываю от украшений, — ответил Цзян Чен. — Тогда как тебе они не нужны. — О, что ж, в таком случае… — Лань Сичень притянул его руки к узлу своего пояса. Теперь было проще делать то, что должно. Было что-то успокаивающее в ритуале осторожного раздевания, а слова, которыми они перебрасывались, напомнили Цзян Чену, что Лань Сичень ему, вообще-то, нравится. Что они могли бы стать ближе. Лань Сичень повернулся спиной, опустив руки, чтобы Цзян Чен смог стянуть одеяние с его плеч. Все движения главы ордена Лань были отточены и элегантны, словно свадебная церемония была и правда всего лишь церемонией, не предполагавшей никакого пугающего телесного продолжения. Плавные силуэты нижних одежд делали его фигуру высокой и стройной, но Цзян Чен видел ширь и мощь этих плеч. Видел в бою достаточное количество раз, чтобы просто знать. И на этот раз, поймав самого себя за любованием, он не стал останавливаться. Само собой, каждый бы залюбовался. И если Лань Сиченю не нравится, что он им любуется, ему не следовало соглашаться на брак. — Повесь туда же, где твои, — подсказал Лань Сичень, повернув голову, когда Цзян Чен замер на какое-то время. Тот снова собрал всю свою храбрость. — Я должен был прерваться на мгновение, — сказал он, — и полюбоваться твоей красотой. И Лань Сичень рассмеялся, громко и коротко, прищурив глаза. — Ты уже видел меня. — И склоны холмов Облачных Глубин я уже видел, — возразил Цзян Чен. — Неужели мне наскучит после первого же взгляда? Он повесил тяжелое одеяние туда же, куда Лань Сичень перед этим повесил его собственное, и только звук шагов по половицам предупредил его, прежде чем сильные руки обвились вокруг него со спины. Лань Сичень притянул его к себе, и Цзян Чен замер в удивлении. Он знал, что это не часть ритуала, но… — Все в порядке? — губы Лань Сиченя оказались совсем рядом с его ухом. Щекотно. Цзян Чен почувствовал, как на затылке и руках приподнялись волоски. — Да, — выдохнул он через непривычное давление у ребер. — Хорошо, — одной рукой Лань Сичень отвел волосы с его шеи, перекинул их через плечо. Он наклонил голову и прижался губами к коже прямо над воротником нижних одежд Цзян Чена, оставляя там поцелуй. Цзян Чен не смог сдержать судорожный вдох. Это было — Лань Сичень, склоненный над ним, губы, нежно двигающиеся у кожи — так приятно. Поцелуй искрил, как украденный фейерверк, — неожиданное, незаслуженное блаженство. Пальцы в его волосах и губы Лань Сиченя у его губ можно было пережить. Но это касание, это единственное короткое прикосновение взорвалось чистейшим наслаждением. Насколько же жадное у него тело! Он настроил себя на то, чтобы не чувствовать ничего, приготовился чувствовать что-то хуже, чем ничего, но теперь, получив капельку сладости, он хотел больше. Он напрягся в ожидании боли, всегда приходящей вслед за желанием, но Лань Сичень только поцеловал его снова, туда, где шея перетекает в плечо. — Ох! — задохнулся Цзян Чен. Легко, словно провел перышком… Он был благодарен крепкому объятию сиченевых рук вокруг него. Его кожа словно пыталась избежать прикосновений, одновременно слишком ярких и совершенно недостаточных. Затем губы Лань Сиченя раскрылись. Цзян Чен почувствовал его… его зубы, давящие мягко. Не было больно. Движение распустило тот же самый фейерверк глубоко в его мышцах, больше не недостаточное, наоборот, абсолютно идеальное. — Ммм, — протянул Лань Сичень ему в ухо, губы двинулись дальше, исследуя. Цзян Чен понял, что откинулся глубже в объятия — руки Лань Сиченя сжали его крепче, поддерживая. Правая ладонь соскользнула ниже, прижалась к ваньинову животу прямо под пупком, направив пальцы вниз. Цзян Чен постарался ровнее встать на ногах, но Лань Сичень целовал и целовал его шею, и он не мог двинуться, мог только позволить другому держать его. Он не знал. Не знал, что есть что-то такое, прямо под его кожей, желающее вспыхнуть от верного касания. Что-то не сломленное войной, не знающее об обычаях, безразличное к тому, что правильно и что нет, готовое в любое мгновение идеально выполнить свое предназначение. И предназначение это — петь. Лань Сичень взял его за плечи и развернул лицом к себе. Его руки ощущались совсем по-другому. В движении не было ничего грубого, но если раньше они предлагали, то теперь — приказывали. И Цзян Чен подчинился. Их взгляды встретились, и не успев даже осознать, что он делает и зачем, Цзян Чен вздернул подбородок. Лань Сичень улыбнулся одной из своих тайных улыбок и наклонился, чтобы поцеловать его горло, развязывая шнурки верхнего из ваньиновых одеяний. — Я нашел что-то, что тебе нравится? — Да, — признал Цзян Чен. Лань Сичень протянул довольное «хммм» у его горла, стянул верхнее из двух одеяний с его плеч, и оно упало, шурша, у их ног. Цзян Чен задохнулся, когда прохладный воздух проник через тонкую ткань его оставшейся одежды. Лань Сичень обнял и поцеловал его снова, и его руки внезапно оказались такими горячими и так близко, отделенные от кожи лишь тончайшим слоем. Шуршание сдернутого одеяния слилось с ревом крови в ваньиновых ушах. Все случилось так быстро. Лань Сичень прижимал его к себе крепко, и то, что Цзян Чен чувствовал, так сильно напоминало страх, что он не мог никак описать это, не мог дать этому никакого определения, кроме того, что именно на страх это чувство похоже меньше всего. Лань Сичень разорвал поцелуй и накрыл ваньиновы руки своими. Оказалось, Цзян Чен скомкал одеяния у него на груди, случайно распахнув их. Он ожидал, что его нежно пожурят и скажут, что делать дальше, но Лань Сичень потянул его левую руку прямо в раскрытый ворот. Цзян Чен почувствовал теплую кожу под пальцами. Лань Сичень поцеловал его снова. Это просто тело. Он прикасался к телам раньше. Так почему он никогда не замечал, что чья-то кожа может быть гладкой, как шелк? Почему никогда не задумывался, каково было бы провести кончиками пальцев по чьей-то груди, скользнуть ниже к боку? Как бы это ощущалось для него? Как бы это ощущалось для другого? — Ах, — выдохнул Лань Сичень, — да, Цзян Чен, вот так, правильно. Вот так, правильно. Он завозился с завязками сиченевых одежд, развел полы в стороны, давая рукам больше пространства для действий. Сердце грохотало в груди от его собственной наглости, но Лань Сичень сказал, что так правильно, и руки двигались словно сами по себе. Он раскрыл халаты совсем, гадая, хватит ли у него смелости сдернуть их на пол, как Лань Сичень сделал с его одеждами только что. На такое — нет, зато хватило на то, чтобы податься вперед и прижаться губами к ключице Сиченя. Лань Сичень засмеялся мягко, задыхаясь слегка, довольный, и руки Цзян Чена обвились вокруг него, проскользили по спине, очерчивая изгибы лопаток, обводя линию позвоночника. Лань Сичень дернул полы своих одежд в стороны, целиком открывая свое горло, свою грудь, свой живот… и Цзян Чен совершенно точно не должен был смотреть ниже, если не хотел, а он пока не хотел. Пока что он мог уткнуться Лань Сиченю в шею и притвориться, что сделал это, чтобы поцеловать его, а не чтобы спрятаться. Но его непослушные руки продолжали исследовать. Спустились ниже, к изгибу талии и бедер. — Мой хороший, — проговорил Лань Сичень, потянувшись к завязкам последнего ваньинова одеяния. Цзян Чен отшатнулся, отталкивая руку Сиченя от себя. Они уставились друг на друга, и Цзян Чену пришлось, наконец, посмотреть вниз. И там было оно, сиченево твердое естество, выглядевшее так же неправильно на фоне красоты его тела, как и весь акт консумации на фоне брачной церемонии. Цзян Чен запахнул плотнее ворот нижнего одеяния, скрывая шрамы на груди, тянущиеся почти до самой шеи. Он знал, что Лань Сичень уже видел. Он знал, что тот увидел бы так или иначе, учитывая, что они должны были раздеться. Неважно. Только не это. Лань Сичень нацепил свое обычное выражение лица для тех случаев, когда кто-то ломал его планы. Взгляд вниз и в сторону, легкая улыбка. — Прости меня. Я тебя напугал. Он отвернулся и наклонился над лампами, освещавшими комнату, задувая их одну за другой. Цзян Чена окатило волной того же горького облегчения, которую он почувствовал в тот момент, когда были произнесены их брачные клятвы. И ситуация, и ее разрешение были далеки от идеальных, но ничего лучшего ему не предложили. Лань Сичень добровольно отвел взгляд от его несовершенств, и Цзян Чен был… благодарен. Лампы потухли. Он заставил себя расслабить пальцы, сжимавшие ткань нижних одежд у шеи, и задался вопросом, на что он вообще рассчитывал. Занятия любовью, по крайней мере, та их более приятная версия, которую Лань Сичень изо всех сил пытался воплотить в жизнь, предполагали раздевание. Если он не планировал раздеваться, ему изначально не стоило позволять Лань Сиченю себя целовать. — Придешь в постель? — спросил Лань Сичень. Он стоял у низкой кровати с пологом. Цзян Чен подошел медленно, словно двигаясь сквозь воду, потому что, честно говоря, то, к чему он шел, не могло закончиться ничем хорошим. Все хорошее, что Лань Сичень так старательно строил, Цзян Чен только что разрушил. Он забрался на кровать на коленях. Лань Сичень опустил полог, окутывая их двойной темнотой. Затем потянулся к нему снова. Его касания были мягки как никогда, на грани с нерешительностью. Цзян Чен задрожал. Он был удивлен. Какая-то часть его ожидала, что Лань Сичень, утомленный бесплодностью своих попыток расслабить его, теперь будет торопиться довести процесс до логического завершения. Как бы он хотел знать, что делать. Его руки казались застывшими, словно мухи в янтаре. Если бы только он мог спросить… хотя, возможно, он может. Лань Сичень сказал, что подобные вопросы им стоит решать вместе теперь, когда они женаты. В конце концов, что ему скрывать? Уже и так очевидно, что он не знает, что делать. — Как мне доставить тебе удовольствие? — выпалил он. — Получить его, — ответил Лань Сичень. — Расслабиться немного. Ох, сердце мое, неужели тебе совсем не нравится? «Почему это настолько душераздирающе?» — подумал Цзян Чен. Наблюдать, как другой человек старается ради тебя, а потом решает, что это его вина, что ты так и не смог преодолеть себя. Но ведь ему правда нравилось. Ему нравилось. Он потянулся к Лань Сиченю и неуклюже поцеловал — тот издал удивленный звук, поворачивая голову, чтобы было удобнее. Цзян Чен придвинулся ближе, неловко проскальзывая на коленях. Он почувствовал, что Лань Сичень двигается, как будто сомневаясь, и вспомнил его обещание прекратить, если Цзян Чену так и не станет комфортно. Он точно не собирался прекращать сейчас. — Мне понравилось. — Тебе понравилось, когда я целовал здесь, — Лань Сичень прикоснулся к его шее. Его голос звучал теплее, в нем словно стало меньше грусти. Цзян Чен отстранился от его руки. — Да, но ты же не можешь продолжать так делать просто потому что… Руки Лань Сиченя внезапно крепко обхватили его плечи. — Почему нет? Цзян Чен не знал, что ответить. И правда, почему нет? Только потому что этот брак и так дал ему более чем достаточно, и не следовало бы добавлять к ваньинову долгу еще и эту трепещущую симфонию, пробуждающуюся под кожей от касаний. Только потому что так редко кто-то уделял хотя бы пять минут времени, чтобы доставить ему удовольствие, и он не видел причины, по которой теперь должно было быть по-другому. — Тебе понравилось гладить меня? — спросил Лань Сичень. — Но я не дал тебе прикоснуться… — Разве это важно? Мы два разных человека. — Лань Сичень притянул его запястья к себе. — Потрогай меня, А-Чен. Эти слова пустили новый фейерверк по его коже, на этот раз словно петарда взорвалась в его позвоночнике, толкая вперед. И в следующее мгновение он обнимал Лань Сиченя снова, целовал его, блаженство и боль перекручивались в его сердце, пока он нежно трогал гладкую, неиспорченную кожу его груди. Его руки были полны, и он цеплялся за эту полноту. Что-то под его кожей все еще не обращало внимание на проблемы, которые заботили его. Оно все еще пело от касаний Лань Сиченя. Лань Сичень отпустил его, но только чтобы скинуть оставшиеся одежды. Он делал это медленно, словно ожидая, что Цзян Чен запретит. Он не запретил. Ему хотелось, чтобы лампы все еще горели, чтобы он мог видеть больше, чем просто смутный силуэт своего мужа. Он потянулся к нему снова, чувствуя тепло под своими ладонями, чувствуя, как оно словно нагревает воздух вокруг них, и в какой-то момент понял, что больше не выдержит. Не сможет держать Лань Сиченя в своих руках, обнаженного и кажущегося настолько живым, когда сам он укутан слоями ткани и стыда. — Подожди, — сказал Цзян Чен, хватаясь за полы своего одеяния там, где они перехлестывались. — Если… — он прикусил язык. Просить не хотелось, но ведь Лань Сичень и так уже знает. — Если я сниму это… не трогай… мою грудь. — Обещаю, — мягко ответил Сичень. Цзян Чен чувствовал, как горят его щеки, когда он скинул одеяние, отбрасывая его в сторону. Кожа тут же замурашилась от холода. Лань Сичень потянулся к нему, и он не трогал грудь. Всего лишь пробежал пальцами вверх по рукам, очерчивая бицепсы. — Цзян Чен. Спасибо тебе. Я рад, что могу трогать тебя так… Он обернул руки вокруг Ваньина, легонько провел ногтями вдоль его спины. — …и так… — Да, — выдохнул Цзян Чен. — Так. Пожалуйста. Да. Лань Сичень слегка отклонился, и Цзян Чен подался к нему. — Ляжешь со мной? — спросил Сичень. Цзян Чен позволил мышцам расслабиться и увлечь его вниз, голова коснулась подушки. Лань Сичень навис над ним, и какое-то время Цзян Чен, казалось, не мог вдохнуть. Страх и предвкушение придавили его. Тело Лань Сиченя окружило его. Ему захотелось, — и это желание удивило его — чтобы старший схватил его, придавил своим весом, зажал как следует. Но тот только смахнул волосы осторожно с его лица, направил его голову для поцелуя. Поцеловал губы, щеки, лоб. Цзян Чен поднял подбородок, желая большего. Они лежали грудь к груди, кожа к коже. Он подумал, что Лань Сичень точно чувствует очертания его шрамов, но его изуродованное тело не давало ему сосредоточиться на этом. Оно оставило ему лишь ощущения того, как Лань Сичень спускается поцелуями вдоль его лица, как его рука скользит между спиной Цзян Чена и кроватью, заставляя его выгибаться. Их ноги переплелись, и Ваньин почувствовал твердость сиченева естества у своего бедра, почувствовал, как его собственное тело реагирует так же. Лань Сичень сказал, что у тела есть желания, но то, что Цзян Чен ощущал, было чем-то большим. Он чувствовал себя побежденным, уничтоженным парой поцелуев и ощущением теплой кожи под ладонями. Чувство горячее, словно сладкий стыд, заворочалось у него в животе, и он позволил Лань Сиченю притянуть себя ближе, позволил узнать, что его касания делают с ним. — А-Чен, — пробормотал Лань Сичень, его губы выцеловывали ваньинову челюсть. Снова это обращение… Оно резало Цзян Чена, словно ножом. Он хотел ответить. Если Лань Сиченя порадует, когда он позовет его по первому имени… — Лань Хуань, — прошептал он, и имя пьянило. — Лань Хуань… — Сердце мое, — Лань Сичень назвал его так снова, прижался под подбородком, чтобы поцеловать его шею. В этом движении было что-то, намек на ту сдерживаемую силу, которой Цзян Чен жаждал. Пульс зашелся от ласкового шепота. Разве не обещал он себе не вести себя так, будто это брак по любви? Не красть удовольствие, которым не имел права наслаждаться? Но если и была часть его, которая еще помнила об этом, в этот самый момент ее заглушило окончательно. Лань Сичень хотел этого. Его собственное тело хотело этого. Цзян Чен низко простонал и позволил ощущениям захлестнуть его. И эта волна длилась и длилась. Ваньинова кожа казалась ледяным полем, сверкающим в солнечном свете. Губы Лань Сиченя у его шеи, закрытые, потом открытые, его язык… Его волосы, упавшие вокруг Цзян Чена тяжелыми занавесями. Все тело Цзян Чена казалось ему небом, полным звезд. В конце концов, Лань Сичень остановился. Цзян Чен уставился на него, пытаясь различить лицо в темноте. Он был обнажен, но ему было жарко, было почти невозможно дышать. — А-Чен, — сказал он, — ты возьмешь меня? Или я тебя? Опасение нахлынуло на Цзян Чена сквозь удовольствие. Он сглотнул. Ему понравились поцелуи, которыми Лань Сичень пытался подсластить пилюлю, но понравится ли ему то, что неизбежно последует далее? — Ты, — ответил он. — Прошу. Я бы даже не знал, как начать. — Если ты уверен, — ответил Лань Сичень, целуя его висок, — перевернись, пожалуйста. Цзян Чен подчинился, перекатился на живот. Почувствовал, как матрас на кровати промялся, когда Лань Сичень потянулся, чтобы взять что-то, наверное, масло. Ваньин понимал, что знает о том, как делаются такие вещи, ровно столько, чтобы во всей полноте осознавать, насколько мало знает. Его лопатки покрылись мурашками от ощущения врага за спиной. И вновь страх, как и стыд, почему-то показался сладким. Лань Сичень устроился на коленях рядом с ним, его ладони в самом низу ваньиновой спины. «Теперь чужие руки овладеют мной», — подумал Цзян Чен снова. В животе словно завязались узлы. — Будет больно? — спросил он, и никогда не позволил бы себе спросить, если бы сиченева нежность не потребовала от него в ответ такого количества доверия, какого Цзян Чен не оказывал никогда и никому. — Если будет, — ответил Лань Сичень, — мы тут же прекратим. Затем он прикоснулся к нему, и прикосновение было настолько интимным, что все, что Цзян Чен смог сделать, чтобы пережить это, — отпустить. Отпустить ответственность, отпустить контроль, потому что как в здравом уме он позволил бы такое? Он зарылся лицом в простыни и позволил Лань Сиченю брать. Было не больно. Почти. — Тебе будет удобнее так? — в конце концов спросил Лань Сичень, склоняясь над ним. — Или ты можешь оседлать меня, если хочешь. Только не так. Разум Цзян Чена тут же взметнулся. Проверенный боевой товарищ или нет, но переживать все это с Лань Сиченем за спиной было выше ваньиновых сил. Другой вариант был почти так же плох. Он едва мог переносить, когда кто-то делал это с ним, что уж говорить о том, чтобы действовать самостоятельно. Он бы хотел, осознал Цзян Чен, вернуться к той позе, в которой они были, когда Лань Сичень одаривал его теми похожими на звезды поцелуями. К той, в которой он прижимал его к кровати. — Я лягу на спину, — сказал он. — Хорошо, — ответил Лань Сичень, сдвигаясь, чтобы дать ему место для маневра. Затем он скользнул поверх, меж ваньиновых ног, устраиваясь в колыбели его колен. И снова Цзян Чена накрыло тем сладким страхом. — Цзян Чен, ты готов? — прошептал Лань Сичень. Голос был тихим настолько, что тон было сложно понять, но Ваньину показалось, он услышал, как тот напряжен. — Не обязательно делать это сейчас. — Я готов, — прошептал он в ответ. — Хорошо, — сказал Лань Сичень. Пауза. — …Прости меня. — Но я хочу! — воскликнул Цзян Чен. Слова будто сами вырвались из него, не вполне правдивые. Он не хотел. Но ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы Лань Сичень понял. Цзян Чен бы такого не вынес. Он скорее бы захотел, чем дал такому произойти. Они были так близко, что Цзян Чен ощутил, как Лань Сичень сглотнул. Затем тот скользнул рукой вниз между ними, направляя их тела друг к другу. Ножны и меч. — Цзян Чен, — прошептал Лань Сичень, — позволь мне взять тебя… — Да, — ответил Ваньин. — Да… Лань Сичень двинулся. Толкнулся внутрь. Цзян Чен задохнулся, когда почувствовал, что наполнен. Было совсем не больно. Острый шок прокатился пульсацией сквозь все его тело, прожег насквозь все его сомнения. Он точно знал, чего боялся — он боялся захотеть Лань Сиченя, и вот, теперь он в нем. Прямо внутри. Цзян Чен был до страшного счастлив. И шок стал шокирующим блаженством. — О, вот так, замечательно, — выдохнул Лань Сичень в его ухо, и затем, тише, — хороший мальчик. Цзян Чен задрожал. Похвала звенела в ушах. И разве он не справился? Разве он не заслужил?.. Лань Сичень толкнулся в него еще и взял его, и ощущения… которые не были даже приятными сами по себе, но смысл, который нес под собой процесс, — вот что было приятно. Ощущения отзывались у него в позвоночнике, прокатывались там снизу вверх, набирая силу с каждым толчком… заставляли его тело петь, поглощали его целиком, и Цзян Чен дрожал и дрожал и… — Ох! — воскликнул Лань Сичень. — Ох, мой хороший… Поначалу Цзян Чен не смог даже осмыслить, что с ним случилось, настолько не похоже это было на его обычные оргазмы. Он никогда раньше не кончал так, даже не притронувшись к себе, но липкая вязкость на животе была знакома, и он бы свернулся, пристыженный, если бы не был слишком ошеломлен, чтобы хоть как-то отреагировать. Лань Сичень упер руку ему в бедро и двинулся. Цзян Чен понял, что он хочет выйти, и тут же закинул ногу ему на талию, даже не задумавшись над движением. Над позой, которая оставила его шокирующе открытым. — Подожди, — сказал он, и Лань Сичень замер, ожидая. В этот самый момент Цзян Чен осознал, что и у него есть кое-какая власть. Что он может не дать Лань Сиченю уйти. Что, может быть, Лань Сичень и не хотел уходить. — Теперь ты. — Цзян Чен… Тебе, возможно, стоит… — Мы не закончили. Теперь ты. Лань Сичень медленно опустился на него снова. — Если ты… — начал он. — Я знаю, — перебил Цзян Чен. Он мог бы попросить остановиться — и он не станет просить. — Пожалуйста. Он прошептал настолько просяще, насколько только смог, и Лань Сичень издал в ответ сдавленный звук, почти стон. И начал снова двигаться в нем. О, насколько безрассудно храбр был Цзян Чен. Его тело все еще было невероятно чувствительным после момента наслаждения, изнутри и снаружи, чувствительным в таких местах, о которых он и не думал, что они могут быть затронуты возбуждением. Движения Лань Сиченя были почти непереносимы. Они вырвали из Цзян Чена вскрик. Он почувствовал, как Сичень замер от звука, и тут же сжал его ногами крепче, не отпуская от себя. Они продолжат. Цзян Чен так решил. Он вцепился в него изо всех сил, хотя каждое движение сиченевых бедер ощущалось где-то на самой границе с «чересчур». И дело было не только в том, как были соединены их тела. Даже звук его дыхания. Даже шелк его волос. Даже движения мышц на плечах у Цзян Чена под пальцами. Каждый мельчайший признак его удовольствия, — и, о, Ваньин всей душой надеялся, что Лань Сичень наслаждается этим, стараясь не думать о том, что это значит для его собственного сердца. Не думать было не сложно, когда тело было настолько переполнено ощущениями. Едва ли он мог думать вообще. — Цзян Чен, — прошептал Лань Сичень ему в ухо, — Цзян Чен, ты в порядке? — Лань Хуань… — ответил Цзян Чен, понятия не имея, что вообще хотел сказать. Возможно, он хотел попросить остановиться. Но как только первое имя Лань Сиченя слетело с его губ, в то время как тот все еще двигался в нем, все, что Цзян Чену хотелось делать — повторять его еще и еще. — Лань Хуань, Лань Хуань!.. — вскричал он, и внезапно ощущения стали блаженством. Блаженством практически непереносимым. — А-Чен… — голос Лань Сиченя слегка дрогнул. Он продолжил двигаться. Цзян Чен услышал, как чужое дыхание стало чуть более рваным, и один этот слабый звук дернул его едва ли не сильнее, чем все остальное вместе. «Я хочу, чтобы тебе нравилось, — подумал он, — пожалуйста, пусть тебе понравится, прошу, полюби делать это со мной…» Его тело неловко старалось двигаться само по себе, старалось принять Лань Сиченя в себя еще ближе, чем уже есть. Цзян Чен почувствовал, как сиченевы плечи двигаются у него под руками, и понял, что хватался до жестокого сильно — пальцы напряжены, ногти впиваются в кожу. Он тут же отпустил его, позволил рукам упасть на кровать, но Лань Сичень схватил одно из его запястий, прошептал: — Держись за меня. «Удержи меня, — ваньиново сознание тут же отозвалось, непрошенное, — держи меня, бери меня, трахай меня… Прошу, пусть тебе понравится…» Он обвил руки вокруг Лань Сиченя и схватился изо всех сил. Чувствовал сдерживаемую силу этих мышц каждое мгновение, что тот толкался в его тело. Едва переносил это, хотел большего, не решался просить. — Прошу!.. — задохнулся Цзян Чен. — Ммм? — Лань Сичень приподнялся на локтях, скользнув рукой в образовавшееся пространство меж их животами. — Мне потрогать тебя? Сможешь насладиться снова, А-Чен? — Н-нет, я… — Цзян Чен едва ли мог озвучить свой протест. Удовольствие настолько направленное, какого он еще не чувствовал, перехватило его дыхание. — Ты первый. Ты тоже… — Тогда вместе, — сказал Лань Сичень, и двинул рукой, и вкрутился бедрами, и Цзян Чен откинул голову и застонал. Он чувствовал себя присвоенным, отданным человеку, держащему его в руках. — Поцелуй меня, — прошептал Лань Сичень. Цзян Чен повернул голову, позволил чужим губам найти свои, смять их. Толчок языка, и он потерял всякий контроль над собой. Его тело словно отдалилось от него, единственный якорь — рука на его члене и блаженство, выжигавшее каждый его нерв. Лань Сичень судорожно вздохнул ему в губы. Цзян Чен почувствовал, как он дернулся внутри, затем продрожал от плечей до бедер. Сичень уткнулся лбом ему в плечо, дышал тяжело, и каждый выдох словно застревал в его горле, превращаясь в мягкий стон. Цзян Чен прижимал его к себе. Прижимал так крепко, что их дрожь казалась дрожью одного человека. Так крепко, что Лань Сичень был единственным, что он слышал, к чему прикасался, чей запах чувствовал. — Ох! — выдохнул Лань Сичень ему в шею. — Ах… Хах… Ох, Цзян Чен… Он поднял голову и нежно свел их лбы вместе. Их носы соприкоснулись. Милый жест. Тело Цзян Чена все еще гудело, переживая последствия, и ему показалось, что они оба, вдвоем, только что едва не перешагнули границу чего-то еще более удивительного и шокирующего чем то, что произошло. Лань Сичень поцеловал его в губы легонько, спросил: — Не так плохо? — Д-да… — согласился Цзян Чен. — Хорошо. Полежи спокойно. Его тело покорно расслабилось после приказа, и Цзян Чен осознал, что что-то точно изменилось. Он подчинился Лань Сиченю, и катастрофа почти обошла их стороной, они прошли через это, и теперь Цзян Чен хотел продолжать подчиняться. Если бы только Лань Сичень мог подсказать ему, что делать, во всем, что касалось их брака, не только в постели. Насколько тогда было бы проще быть замужем. Он лежал спокойно, и Лань Сичень вышел из него осторожно. Холодок пробежал по местам, где они были тепло прижаты друг другу, смутная боль проявилась там, где они были соединены так близко. Лань Сичень приподнял полог. Лунный свет замерцал, едва достаточный, чтобы что-то видеть, все еще слишком яркий для глаз, привыкших к темноте. Цзян Чен, не задумываясь, потянулся к простыням, чтобы прикрыть грудь. Лань Сичень соскользнул с кровати, элегантный и плавный, пока Цзян Чен продолжал лежать, слишком разбитый, чтобы двигаться, и принес таз с водой, все еще теплой. — Можно?.. — спросил он, потянувшись к Цзян Чену полотенцем. И конечно, конечно, несмотря на то, что Цзян Чен был абсолютно вымотан, его тело с радостью согласилось. Он пробормотал согласие, и Лань Сичень скользнул под покрывало, чтобы вытереть его бедра. «Мы будем касаться друг друга снова, — заявила какая-то часть сознания Цзян Чена. — Каждый день, начиная с сегодняшнего. Супружеский долг». О, нет. Лань Сичень передал ему тряпицу и отвернулся. Цзян Чен принялся вытирать живот и грудь, отдаленно благодарный, полностью игнорируя ту часть себя, которая благодарной не была. «Мы прикоснемся, если будем обязаны, — твердил он себе упрямо. — И прямо сейчас мы больше не должны. Да и с чего бы он вообще захотел?» Он закончил вытираться, и Лань Сичень был тут как тут, чтобы забрать полотенце. — Вот и все, — сказал он, и Цзян Чен полагал, что так и есть. Лань Сичень вытерся другим полотенцем, затем подошел к гардеробу, куда они ранее повесили свои свадебные одеяния. Он вытащил одежду для сна и принес одну для Цзян Чена. — Дай я помогу, — сказал он, вернувшись в кровать. Цзян Чен позволил ему обрядить себя, борясь с беспокойным жжением в груди. Что-то в поведении Лань Сиченя изменилось по сравнению с тем, каким он был, когда раздевал его. Теперь он был похож на заласканное животное. На избалованного ребенка. Цзян Чен посмотрел на одежды, валяющиеся на полу, там, где Лань Сичень скинул их с них в порыве страсти. — Надо, наверное, поднять это? — О, — улыбнулся Лань Сичень, словно бы сразу всему. — Я полагаю. Цзян Чен заставил тело двигаться, вытащил себя из кровати и одновременно из того, что только что произошло, вернулся к жизни. Он поднял халат и встряхнул его. — Не старайся, — сказал Лань Сичень. — Это все отправится в прачечную завтра. Само собой. И, само собой, смятая одежда вызовет бесконечные обсуждения в прачечной. Но, напомнил себе Цзян Чен, обсуждения будут так или иначе, вне зависимости от того, разгладит он складки или нет, потому что их людям нужен праздник, если играется свадьба. Он повесил одежду в гардероб и повернулся к кровати, внезапно снова неуверенный в том, что делать дальше. — Полежишь со мной немного, — спросил Лань Сичень, — прежде чем пойдешь к себе? И снова — облегчение и благодарность. Лань Сичень, указывающий ему на порядок вещей. Немного нежности, допустимая близость между женатыми людьми перед тем, как разделиться на ночь. Он забрался на кровать, словно оказавшись снова там, откуда начал, не имея понятия, что делать со своим телом. — Иди сюда, — Лань Сичень распахнул объятия. — Положи голову мне на плечо. Вот так. Цзян Чен устроился поудобнее, прижавшись к боку Лань Сиченя, и тот накрыл их покрывалом. Ваньин медленно дышал и успокаивался. Может, все еще будет в порядке. Его муж был достаточно мудр, чтобы направить его, достаточно нежен, чтобы простить его, достаточно силен, чтобы исправить его ошибки. То, что он был еще и красив… Цзян Чен не станет об этом думать, не после сегодняшней ночи. — Ты в порядке? — мягко спросил Лань Сичень. — Болит где-нибудь? — Нет, нигде. — Цзян Чен пытался разгадать его тон. Боялся, что под ним скрывается лишь забота. Желал найти там нежность. — Я рад, — Лань Сичень прижал его к себе чуть крепче. — Ты… — легкая пауза. — Ты справился просто отлично. — Это было… — начал Цзян Чен. Он не мог не отметить эту ночь как-нибудь. Должен был сказать что-то. Он тщетно искал слова, которые бы не звучали как требование, но дали бы Лань Сиченю понять, что Цзян Чен чувствовал. — Это было… — Я знаю, — ответил тот. Поцеловал его в макушку. Так значит, он понял. Понял, что дал Цзян Чену. Подарок, и более чем достаточно. Более чем достаточно.