I Have Left the Hearth I Know / Я покинул родной очаг

Когда дело касалось счетов, Лань Сичень предпочитал работать в одиночестве. Не прерывая задачу праздными разговорами. Не отвлекаясь на мысли о делах, когда посвящал время общению. Он сосредотачивался на задаче, пока она не была сделана, и сразу же выкидывал ее из головы. Он не был особенно счастлив услышать, что Цзян Чен стучит в дверь, и, тем не менее, вежливо позвал: — Входи. Цзян Чен ворвался в комнату и тут же обеими голенями влетел в сиченев гуцинь, стоявший между дверью и столом. — Осторожнее! — воскликнул Лань Сичень. Струны гуциня взвыли жалобно и немелодично. — Ауч! Зачем это вообще здесь? Не отвечая, Лань Сичень кинулся от стола к инструменту, исследуя причиненный ущерб. — Зачем?.. — снова начал Цзян Чен. — Да подожди ты! — бросил Сичень. Он приглушил резонирующие струны ладонью, погладил корпус, извлек ноту на пробу. Цзян Чен отвернулся, скривился от боли в ногах. Лань Сичень перевел дыхание. Тембр гуциня вроде бы не изменился. — Ну вот, — сказал он, заставляя себя говорить мягче. — Никто не пострадал. Цзян Чен встал прямее. Лицо его было хуже грозовой тучи. — Зачем это здесь? — спросил он снова. — Я занимался, — кратко ответил Сичень. Он развернулся на коленях, возвращаясь к столу. — Ты хотел спросить что-то? — Хотел, — Цзян Чен воинственно сделал шаг вперед, его тень упала на бумаги, разложенные перед Лань Сиченем. — Почему твои занятия предполагают, что ты просто бросишь его посреди комнаты, чтобы я споткнулся? Лань Сичень не ответил, только сдвинул страницы, испещренные бесконечным количеством цифр, из тени обратно к свету лампы. — Разве где-то тут нет залов для музыки? — Если тебе не нравится, как я содержу свою собственную комнату… — начал Сичень. — … тогда мне не стоило и приходить? — оборвал его Цзян Чен. — А что насчет слуг? Адептов? Ваньинов голос звучал настолько рассержено, что Лань Сичень развернулся, чтобы взглянуть ему в лицо. Глаза распахнуты и рот раскрыт, брови — две возмущенные арки. — Думаешь, им нравится каждый раз спотыкаться о твои раскиданные вещи, когда они заходят сюда? В жилых комнатах должен быть порядок, и ты его не соблюдаешь. Мои брат и сестра не потерпели бы, если бы я разбрасывал свои пожитки у них под ногами. — Как сурово с их стороны, — сказал Лань Сичень. Цзян Чен сложил губы в ироничную усмешку. — Никогда раньше не жил с кем-то вместе, да? Если Лань Сичень и собирался продолжить этот разговор, он точно не должен был делать это из позиции, где ему приходилось выворачивать шею, чтобы смотреть на Цзян Чена. Он встал. — У меня есть музыкальный зал. Но он на другом конце двора, а я, как ты мог заметить, должен уделять внимание очень многим вещам. — Слишком занят для двухминутной прогулки? — спросил Цзян Чен. Мысль о том, как много у Сиченя дел, казалось, не вызвала в нем сочувствия. Он также не собирался просто уйти и дать ему поработать. — Я предпочитаю иметь инструмент под рукой, чтобы играть в перерывах. Или когда ему нужно подумать. Или когда невозможно продолжать думать, если не дать себе пару мгновений передышки. Разница между гуцинем прямо у локтя и гуцинем на расстоянии двух минут пешком была огромна. И не было ни единой причины оправдывать свои привычки перед другим человеком. Улыбка Цзян Чена стала скептической. — Ты же раньше как-то справлялся. Или возможность сломать себе шею тоже входит в список опасностей жизни в Облачных Глубинах? «Неужели обязательно настолько продавливать свою точку зрения каждый раз?» — подумал Сичень. Целая толпа неразумных ответов вертелась у него на языке. Он сжал губы, чтобы не дать им выскользнуть, выдохнул их через нос и ответил спокойно: — Раньше мои инструменты хранились в соседней комнате, но теперь она используется для других целей. Он кивнул на дверь, ведшую в ваньинову спальню. Цзян Чен внезапно стал очень-очень тихим. Он кинул едва заметный взгляд за свое плечо, словно боялся увидеть то, что было там. — В моем домохозяйстве недавно произошли некоторые перестановки, — сказал Лань Сичень. — Молю тебя о терпении. Он вернулся к столу и преклонил колени, осторожно взмахнул рукавами, чтобы те аккуратно приземлились вокруг него. Он понятия не имел, почему Цзян Чен ищет ссоры, но здесь он ее не найдет. Невозможно ссориться с Лань Сиченем. — Чем ты занят? — спросил Цзян Чен требовательно. Лань Сичень, безопасно повернутый спиной, прикрыл глаза. — Чем ты занят? — повторил Цзян Чен. «Ничем, пока ты не оставишь меня в покое», — подумал Лань Сичень. — Делами. — Покажи, — Цзян Чен снова появился в его поле зрения и протянул руку к бумагам. Лань Сичень прижал их к столу ладонью. Цзян Чен посмотрел на него как на идиота, схватил стопку за уголок и потянул. Лань Сичень засомневался. Он с легкостью мог запретить Цзян Чену делать что угодно, если находил это неприемлемым, но даже сам этот разговор уже был настолько нелепым. Он не собирался бороться со своим мужем за стопку счетов, как школьники за запрещенную книжку. Он поднял руку, Цзян Чен взял бумаги и стал просматривать. — Это же счета, — его взгляд скользил по листам сверху вниз. — Неудивительно, что ты и двух минут не можешь найти. Почему бы не поручить эту работу кому-нибудь? — Кому? Моему почтенному дяде? — Твоему мужу, например? — бросил Цзян Чен. — Разве не супруг главы ордена ведет хозяйство обычно? — Тебе нет никакой необходимости брать это на себя, — сказал Лань Сичень. «Не строй из себя мученика», — почти добавил он. — Какой смысл был тебе выходить за меня замуж, если мне не позволено облегчить тебе работу? — Ты весьма облегчишь мне работу, если дашь мне поработать, — сказал Лань Сичень и протянул руку к бумагам. Цзян Чен даже не дернулся, чтобы отдать их обратно. — Я доделаю, — сказал он. — Нет нужды. — Не доверишь мне даже три цифры сложить? — Хватит говорить за меня! — Лань Сичень вскочил на ноги снова. — Что ж, хорошо. Если ты и правда так хочешь… — Я хочу, чтобы ты держал свой инструмент в музыкальном зале, где ему самое место, — Лань Сичень открыл рот, впервые за долгие годы не зная, что из него сейчас выйдет, но Цзян Чен обогнал его. — И я хочу, чтобы ты играл на нем там. И когда ты в следующий раз обнаружишь, что так завален делами, что не можешь уделить двух минут для прогулки из комнаты в комнату, — передай их мне. Если тебя настолько сильно бесит, что у тебя нет времени на музыку, освободи время. Ради всего святого. Пауза. Они просто смотрели друг на друга в упор. «В моем доме чужак», — подумал Лань Сичень, и его повело. Лицо Цзян Чена казалось незнакомым, прочитать его было так же невозможно, как заглянуть на другую сторону луны. Казалось, его чужеродное присутствие заморозило всю комнату вокруг них. «В моем доме чужак. Кто этот человек? Какое отношение он имеет ко мне? Как мы сможем понять друг друга? Когда?» Цзян Чен щелкнул пальцами нетерпеливо и указал на дверь. — Иди. Когда глаза Цзян Чена так и искрили язвительностью, а сиченев самоконтроль настолько неожиданно истончился, оставаться было просто неразумно. Лань Сичень спрятал гуцинь в рукаве и вышел.

***

Гуцинь таки оказался немного расстроен. Лань Сичень расположил инструмент на его месте в музыкальном зале и принялся настраивать. До свадьбы помещение почти не использовалось, поэтому у него не было особых причин приходить сюда. Смежная комната ханьши была настоящим музыкальным залом, хоть ее так никто и не называл. После того, как Цзян Чен прибыл в Облачные Глубины, адепты очень постарались обустроить здесь все так, как Лань Сиченю понравилось бы. В итоге все книги и инструменты были на месте, но распиханы как попало, расставлены неправильно. Ему было больше по душе играть в ханьши, даже несмотря на то, что его концентрация, как и его вещи, грозились быть разбитыми в любой момент. Лань Сичень осторожно подкручивал колки, вслушиваясь в звуки и пытаясь понять, где не так. Ему что, волочиться через весь двор каждый раз, когда захочется развлечь себя музыкой между задачами? Ради того, чтобы держать гуцинь подальше от человека, который не смотрит, куда идет? Настроив инструмент, Лань Сичень положил пальцы на струны и замер, неожиданно наткнувшись на стену внутри себя. «Иди и играй на своем гуцине», сказал Цзян Чен. Неужели Лань Сичень просто подчинится и сделает, как приказано? «Не отрезай нос назло лицу», — сказал он себе. Он тосковал весь день по возможности поиграть. Ну и что, что обстоятельства хуже, чем могли бы быть. Если он сыграет, это поможет ему подумать. Сичень разогревал руки и пережевывал заново все случившееся. Ему вообще стоило позволять Цзян Чену отсылать его куда-то? Позволять выставлять себя из его собственной комнаты? Супруг сильно отличается от обычного адепта, даже от члена семьи, но все же… Резкие звуки гуциня передавали его настроение ему самому так же четко, как если бы он открыто разъярился. Отправлен учиться, как маленький ребенок! Да даже когда он был ребенком, никто его никуда не отправлял! Может, Цзян Чен и привык, что его старшие указывают ему, что делать. Может, он считает, подобные речи нормальными… Нет. Он не станет думать грубо о жизни, которую Цзян Чен потерял так неожиданно и жестоко. Но несмотря на все попытки перенаправить поток мыслей на что-то другое, его сознание уже подкинуло ему картинку: Цзян Чен и Вэй Усянь рисуют разграничивающую линию на полу своей общей комнаты и требуют убирать все игрушки, попавшие на неправильную сторону. Ругаются, пока их сестра пытается их успокоить. Лань Сичень прикрыл глаза. О, Небеса, он женат на зеленом мальчишке. Он не вкладывал в игру духовную энергию, но для Лань Сиченя разница между обычной музыкой и сакральной казалась надуманной. Любая мелодия может коснуться души, если ей позволить. Он заиграл произведение, придуманное скорее для тренировки пальцев, чем для того, чтобы услаждать слух, и повторяющиеся ноты успокаивали его, пока не получилось думать более или менее ясно. На каком человеке он женился? Общественное мнение гласило, что Цзян Фэнмянь был человеком, любящим оказывать внимание; что его жена была благородна, но остра и холодна; что Вэй Усянь унаследовал характер от приемного отца, а Цзян Чен — от матери. Лань Сичень же считал, что человек не следует слепо по стопам своих предков, что у каждого есть причины быть галантным, холодным или резким, стоит только взглянуть на них поглубже. Другими словами, он слышал много предупреждений о характере своего супруга, но не внял им. Каков Цзян Чен на самом деле? Он казался тихим сначала, но это не значит, что он был тихим. Он вел себя так подчеркнуто хорошо, словно был гостем, — или пленником, ожидающим когда на шею упадет топор. Но рано или поздно все его барьеры спадут, и что окажется за ними? Цзян Чен, застенчиво предложивший ему себя под весенним дождем, казался таким далеким теперь — и даже тот Цзян Чен полнил свою речь шипами, хоть Лань Сичень и не воспринял их настолько остро тогда. Лань Сичень проигнорировал все предупреждения. Он был уверен, что не существует такого плохого характера, который его собственный, спокойный и терпеливый, не смог бы уравновесить. Но если Цзян Чен будет слетать с катушек каждый раз, когда что-то пойдет не так… Музыка стекала со струн гуциня, спокойная, упорядоченная. Лань Сичень дал своим мыслям течь вместе с ней. Когда бы человек ни казался холодным и колким, у него есть на то причины. В чем причина Ваньина? «Что ж, ему было больно, — подсказал сиченев разум едко. — Едва ли это помогло бы сохранить присутствие духа.» Он пришел к нему с вопросом, а Лань Сичень так и не узнал, чего он хотел. Возможно, это было важно? Боги, это же не он потребовал от Лань Сиченя перенести музыкальный зал. Он даже не знал об этом, пока Сичень не бросил факт ему в лицо, как чертово обвинение. Лань Сичень вздохнул. Да, Цзян Чен говорил грубо, но что он, собственно, сделал? Отправил Сиченя развлекаться, пока сам сел делать за него его работу. Пальцы Лань Сиченя извлекали теперь гораздо более плавную мелодию, и его слух следовал за ней с наслаждением, хотя его мысли и блуждали где-то далеко. Маленькая комната была спокойна и полнилась музыкой. Лань Сичень почувствовал укол стыда. Если я продолжу быть столь неблагодарным, возможно, мой муж был прав. Я заслужил быть отосланным, пока не успокою себя. Может, Цзян Чен и вел себя как гость, но он им не являлся. Он имел право на свое место в ханьши. Иметь право жить рядом, а не вокруг. Лань Сичень заиграл по-другому, наполняя комнату настолько невозмутимо-приятной музыкой, какую только мог извлечь. Он посидит здесь часок-другой, наслаждаясь возможностью отдохнуть. Не станет думать о том, как Цзян Чен наделает ошибок в его счетах или не сможет выполнить все так, как Лань Сичень сделал бы сам. И затем он вернется в ханьши, поговорит со своим мужем спокойно и посмотрит, что случится потом.

***

Вечер уже сгущался, когда Лань Сичень вернулся в свою комнату. Он почти ожидал найти там Цзян Чена, возможно, склоненного над счетами с мученическим выражением на лице, но никого не было. Горела единственная лампа, все кисти были вымыты и разложены по местам, а в центре стола молчаливым упреком располагалась аккуратная стопка счетов, придавленная пресс-папье. Лань Сичень взял бумаги и проглядел их, сопротивляясь желанию прочитать все от корки до корки. Весь смысл ваньинова предложения заключался в том, чтобы сэкономить время. Незачем делать работу дважды. А может, смысл был в том, чтобы Цзян Чен мог подкрепить свою точку зрения. И если так оно и было, он справился блестяще. Работа была сделана идеально. — Цзян Чен? — мягко позвал Лань Сичень, стучась в дверь между их спальнями. В ответ была лишь тишина. Он открыл дверь и вошел внутрь. Первый раз с самой свадьбы он входил сюда. Раздражение продрало его от вида того, как все здесь поменялось. От гардероба и сундуков с одеждой там, где раньше стояли книжные шкафы. От кровати у той стены, куда раньше Лань Сичень складывал книги, которые использовал слишком часто, чтобы расставлять по местам. Узоры украшений и постельное белье были подобраны так, чтобы помочь воспитаннику ордена Юнмэнь Цзян почувствовать себя более комфортно, но так мало вещей могли рассказать что-то о самом Ваньине. Саньду лежал на подставке на стене, ножны поблескивали ярко. Колокольчик с кисточкой, вырезанный в форме лотоса, свисал со столбика кровати. Лань Сичень отвернулся резко, ощущая себя так, будто подглядывает. Он быстрым шагом пересек комнату и вышел на свежий воздух через другую дверь. Если его мужа не было в комнате, где он тогда? У Цзян Чена было не так много времени, чтобы найти для себя любимые места и дорожки в Облачных Глубинах. Чтобы Лань Сичень мог отыскать его в любой момент. Я так и думал, что найду тебя здесь. Строго говоря, у Ваньина не было никаких особых привычек, никаких предпочтений вообще. Сердце Лань Сиченя сжалось от чувства вины. Если не в комнате, то где? Куда он мог пойти? Он нашел их в итоге во дворике, усыпанном белым гравием, со Стеной Послушания с одной стороны и декоративным прудом с другой. Цзян Чен в темно-синем и Лань Ванцзи в белом преклоняли колена в медитации рядом друг с другом. Лань Сичень опустился на колени тоже, так, чтобы они могли его увидеть, в позу, говорящую достаточно ясно, что он не собирается прерывать их, пока они не закончат, но не станет медитировать сам. Тишина растягивалась на долгие мгновения. Лань Сичень позволил пению ветра и плеску воды успокоить себя. Рыба выпрыгнула из пруда с глухим влажным звуком. В конце концов, Лань Ванцзи двинулся. —Сюн-чжань. Цзян Чен смотрел в землю, его губы были плотно поджаты. — Я искал тебя, — сказал Лань Сичень, — Цзян Чен. Взгляд Ваньина скользнул в сторону Лань Ванцзи, словно прося заступничества. — Ты так и не сказал, зачем приходил сегодня, — сказал Лань Сичень мягко. — Хотел узнать, не нужна ли тебе помощь, — пробормотал Цзян Чен. — Вот и все. Лань Сичень не знал, что ответить на это. — Хорошая мысль, — тихо сказал Лань Ванцзи. — У сюн-чжаня так много работы. Он глянул на Лань Сиченя, и тот посмотрел на Ванцзи в ответ. Его что, только что пожурили? — Возвращайся в ханьши, — сказал Лань Сичень, обращаясь к Цзян Чену. — Я пошлю за чаем. Лань Ванцзи прикрыл глаза, погружаясь обратно в медитацию. Цзян Чен медленно встал, напряженный, будто его сейчас схватят за ухо и потащат. «Просто мальчишка», — сиченев разум сказал снова. Он отмел эту мысль. Он будет спокоен, и тогда Цзян Чен научится спокойствию у него. Они шли в ханьши в тишине. Лань Сичень притворялся, что тишина умиротворенная. Цзян Чен нес свою тишину, как затишье перед бурей. Лань Сичень жестом предложил ему садиться и поставил чайник на печку. Затем повернулся к столу. В то самое мгновение, как он потянулся к бумагам, Цзян Чен заговорил. — Так значит, работа в порядке? — его голос звучал напряженно, как натянутая струна. — Сделано безупречно, — ответил Сичень. — Я чрезвычайно благодарен, что ты взял ее на себя. Цзян Чен кивнул единожды, замер на мгновение, задержал дыхание. Лань Сичень осознал внезапно, что тот мог быть настолько молчалив и напряжен не потому, что боялся, что Сичень продолжит ссору. Он мог готовиться к тому, чтобы продолжить ее самостоятельно. У Лань Сиченя похолодело в животе, но Цзян Чен только свел руки над головой в безукоризненном поклоне. — Лань Сичень. Я говорил в тоне, которому нет оправданий. Молю тебя простить мне мое ненадлежащее поведение лишь в этот раз. Обещаю, что больше никогда… — Цзян Чен! Лань Сичень бросился вперед, даже не подумав, что делает, подхватил Ваньина под локоть. Взгляд Цзян Чена был направлен в пол, но он поднял его на Сиченя тут же. Не было и следа наигранности в выражении его лица. Только отчаяние и одиночество. — Это мне следует извиниться, — выпалил Лань Сичень. Все, что он готовился сказать, смыло из его головы острым желанием успокоить. — Ты просто хотел предложить мне помощь и имел полное право критиковать то, как глупо я себя вел. Губы Цзян Чена дернулись. — Я так испугался, что сломал его! — воскликнул он. — Я бы не пережил, если бы повредил что-то настолько ценное для тебя! — Я тоже испугался, что ты его сломал, — признался Сичень. Его сердце таяло на глазах. — Почему тогда ты оставил его валяться на полу?! Слова вырывались из Цзян Чена, как поток горячего пара, обжигая и тут же рассеиваясь без следа. Лань Сичень выпустил раздраженный смешок. Цзян Чен неловко улыбнулся тоже, и улыбка странно сочеталась с тревогой в его глазах. Их общее настроение, казалось, слегка развеялось, напряжение спадало. — Что-то подобное и должно было в итоге произойти, — сказал Лань Сичень примирительно. — Прошу, прости меня. Я все еще привыкаю к изменениям, вот и все. Цзян Чен кивнул. Он собрался, стер улыбку с губ, сморгнул эту ужасную панику из глаз. Лань Сичень налил ему чаю, он принял его молча и сделал глоток. Затем заговорил снова. — Я тут подумал… Мне, наверное, стоит переселиться в другую комнату. Лань Сичень почувствовал, как злость снова просыпается в нем. Он думал, что искренние извинения помогут Цзян Чену закончить ссору, но нет. Ваньин только расставил ему новую ловушку из чувства вины. — Не неси бред. — отрезал он. — Это не бред! — закричал Цзян Чен. — Мы уже достаточно долго женаты. Нам не нужно продолжать это… Он замолчал и задумался, ища подходящее существительное, но сдался и просто обвел рукой комнату и их двоих. — Прошу, — настаивал он, — я чужой здесь, я не знаю, как вы привыкли обустраивать свою жизнь. Я сделаю все, как тебе будет удобно, но я не узнаю, как, если ты не скажешь мне! Пожалуйста, просто скажи мне! Его голос из гневного стал молящим, и Лань Сичень осознал, что не было никакой тайной цели, которой Цзян Чен хотел бы добиться, никакой игры. Он просто воспринял сиченеву жалобу насчет помещений серьезно. Был абсолютно искренен. И не то чтобы его предложение действительно было таким уж бредовым. Лань Сичень подумал о Цзинь Гуаньшане, о Цзян Фэньмяне, державших своих жен на подобающей дистанции. О своем собственном отце. О Вэнь Чао. Никто бы не удивился, захоти Лань Сичень отселить своего мужа туда, где сейчас был гуцинь, чтобы держать инструмент под рукой. Более того, это было почти ожидаемо. Это было то, чего и сам Лань Сичень ожидал, когда Цзян Чен делал ему предложение. Что он сможет сохранить свой миропорядок в точности таким же, каким он был до того, как приехал Ваньин. Сейчас же все нутро Лань Сиченя казалось пустым и заледеневшим от этой мысли. — Удобно так, как есть сейчас, — сказал он как только мог ласково. — Мне нравится, когда ты рядом. Отчаяние покинуло Цзян Чена так же быстро, как и появилось, оставило его поникшим, как флаг в безветренный день. — Я тебе столько неудобств причиняю… — бормотал он, сдавленный голос шел из самой глубины горла. — Мне стоит… — Нет, я настаиваю, — сказал Лань Сичень. — Все останется так, как есть. Цзян Чен взглянул на него, и Лань Сичень наблюдал, как что-то на его лице сквозит через маску из страха и злости, как подснежник, пробивающийся через весеннюю грязь. Надежда. Надежда на то, что он не потеряет благосклонность своего мужа из-за нескольких неудачно выбранных слов. Смотреть на это было мучительно больно. — Ох, Цзян Чен, — выдохнул Лань Сичень и потянулся к нему, медленно. Цзян Чен не попытался отстраниться или податься в объятия. Он вообще не двинулся, и Лань Сичень обернул руки вокруг него. Было немного странно обнимать Ваньина, когда тот был в таком настроении, взъерошенный и шипастый. И тут, Цзян Чен успокоился. Лань Сичень прижал его к себе крепко. — Если ты хочешь остаться… Если сможешь простить этому старому холостяку его дурные привычки… — Я просто… — сказал Цзян Чен хрипло. — Ты вовсе не обязан… Можешь держать свой инструмент там, где тебе хочется. Я постараюсь быть более осторожным… — Нет, — ответил Сичень. — Я буду хранить свои вещи там, где им место. Цзян Чен повернул лицо к сиченеву плечу, прижался там со всей силы. — Я просто хочу, чтобы тебе было удобно и хорошо, — пробормотал он еле слышно. — Должен же я быть в состоянии устроить хотя бы это. — Если бы ты мог сделать для меня кое-что… — Лань Сичень сказал и тут же засомневался. Цзян Чен сел прямее и посмотрел на него. — Что тебе нужно? Лань Сичень припомнил ваньиново предложение. Слова Лань Ванцзи у пруда. Он сглотнул. — Если бы я мог уделять немного времени музыке каждый день… Вместо того, чтобы выкраивать для этого по минуте между задачами… это мелочи, но я бы… был очень рад. Если бы ты продолжил брать на себя какую-то часть бумажной работы… — Конечно, — тут же отозвался Цзян Чен. — Ну, конечно. Лань Сичень прижал ладонь к его щеке. Надежда в этих широко распахнутых глазах помогла его разуму выскользнуть из необходимости защищаться, рыча, помогла вернуться на мирную, щедрую тропу. Чужак был в его доме. Чужак настолько красивый, что чистым удовольствием было бы встретить его где угодно. Чужак, которого ему хотелось узнать поближе. — Давай, Цзян Чен. У нас есть еще немного времени перед ужином. Проведем его вместе. — Если хочешь. Чем займемся? Ты не хотел бы… сыграть для меня? Лань Сичень улыбнулся. Цзян Чен никогда не выказывал интереса к музыке раньше — но делал это сейчас ради него. И снова, балансируя между двумя чувствами, Лань Сичень склонился к щедрости. — С радостью, — сказал он, выпуская Ваньина из объятий и разворачиваясь, — …только мой гуцинь в музыкальном зале. — Что ж, он с тем же успехом мог бы быть на той стороне луны, — фыркнул Цзян Чен в своем более обычном резковатом тоне. Он старался вернуть утраченное равновесие с такой же самоотдачей, что и Лань Сичень. — Пойдем, всего лишь через двор. Прогуляемся вместе.