~*~*~
Прошёл ещё день, другой. Сообщение оставалось непрочитанным. Неизвестно, что ожидал Чимин, когда писал заброшенному аккаунту. Наверное, чуда. Ему не давало покоя, что он не мог найти вообще никакой информации про Чон Хосока, как будто бы он больше не выступал ни как танцор, ни как исполнитель. Ни одного упоминания в социальных сетях, никаких статей — вообще ничего найти так и не смог, словно мужчина действительно исчез. Он мог бы оставить мысль встретиться с ним, если бы ему просто отказали, но факт того, что его как будто больше не существует, остался лишь образ яркого студента с видео, пугал неизвестностью. Оставалась надежда на Чонгука, который наверняка всё знал, но по каким-то причинам молчал, и Тэхёна, который иногда поддерживал связь с членами студсовета. Вот только Чимин не решался заговорить с Чоном первым, даже не знал, как и с чего начать, поэтому, не справившись собственными силами, позвонил другу. — Помнишь Чон Хосока? — Чимин нервно кусал пальцы, разгрызая валики до крови. Уже нужно было выходить в театр на репетицию, потому что сегодня руководитель труппы планировал посмотреть сольные выступления каждого артиста и дать комментарии для дальнейшей работы. Чонгук уже давно ждал во дворе, прогревая машину: с каждым днём становилось всё холоднее, пробиравший до дрожи ледяной ветер предвещал скорый снегопад. — Сложно всё это, — вздохнул Тэхён, шурша одеждой. Он тоже одевался, потому что они планировали заехать за молодым человеком и отвезти его на работу. — Это тот парень, что был председателем до меня? — Пак угукнул, кончиком языка зализав ранку на большом пальце. — Я поспрашиваю, но пока ничего не обещаю. А зачем он тебе? — Просто… — он издал долгий свистящий звук на выдохе. — Просто увидел недавно его аккаунт, ещё со студенчества. И стало интересно, чем он сейчас занимается, осуществил ли свою мечту. Он же тогда сказал мне много поддерживающих вещей. — Плохо помню, если честно. Но я попробую помочь, если ты так хочешь. Сбросив вызов, Чимин с протяжным стоном откинулся на постель, перевернулся на бок и прижал к груди колени, свернувшись калачиком. Так и лежал, потеряв счёт времени, из раза в раз прокручивая в голове выученные наизусть стихи из старых блокнотов, вызывая в памяти воспоминания, запечатлённые на фото и видео. И видел в муже потерянного человека, глубоко несчастного, разбитого. Тот не знал, кем являлся, как существовать в мире без поддержки и опоры, как двигаться вперёд, когда упал с вершины Олимпа, раздробив кости, не в силах даже пошевелить пальцами. И лишь злился, излучая адское пламя ненависти, хаотичное, разрушительное, обжигавшее синими языками ледяной ярости, на того, кто помог взобраться и сам же толкнул в спину. Клятвы в любви стёрлись тошнотворным отвращением к некогда священному лику, обещания быть вместе в горе и радости — пожеланиями мучительной смерти. Мятые рваные страницы впитали в себя чернила, полные боли, горячие слёзы и капли крови, рождая глубокое отчаяние. Дни сливались в недели, те в месяцы слепой темноты, без возможности слышать, видеть, осязать, дышать. Вновь забился в угол, покрылся паутиной, точно коконом, замедлил все процессы организма. Не мёртв, но уже и не жив, только ждал конца, который никогда не наступит. Таким был блокнот с лирикой «Отречение и смирение», сейчас лежавший не в кладовке, а под подушкой, и впитавший в себя ещё и слёзы скорби Чимина, будто тот надеялся, что это исцелит любимого мужчину. В дверь постучали. Чонгук чуть приоткрыл её, но не заглянул, только чтобы его было слышно. — Чимин? Ты опоздаешь. Нам пора выходить. И не ушёл, оставаясь в коридоре, опершись на стену. Молодой человек поспешно стёр с щёк капельки слёз и переложил блокнот с простыни под матрас. Он не хотел, чтобы горничная нашла его: вообще никто не должен был знать то, что Юнги так тщательно прятал, даже от самого Пака. Знать бы ещё причины такой скрытности, но они обязательно поговорят. Только вдвоём, один на один. — Выхожу, подожди меня в машине. Тень под дверью удалилась, Чонгук как всегда ушёл тихо и незаметно. Чимин зашёл в ванную, вновь умылся ледяной водой, приводя себя в чувства, и напоследок посмотрел в зеркало: такой же опухший от слёз, с красными глазами, растёртым кончиком носа, искусанными губами. Чон вроде как поверил ему, другие же не спрашивали, разве что Тэхён его ещё не видел. Обязательно начнутся расспросы, но молодой человек наизусть выучил легенду: я слишком люблю Юнги, и так действует на меня его песня.~*~*~
Чимин сумасшедший, раз продолжал проверять сообщение, которое никогда не будет прочитано. По пути к Тэхёну он продолжал проверять соцсети, зависимый от навязчивых мыслей. Может, оно и к лучшему: он просто узнает всё у Юнги лично, хотя правда всегда многостороння, нет единственно правых и виноватых. Молодой человек был уверен, что во всей этой ситуации было ещё что-то, что разделило жизнь мужа на до и после. Чонгук остановился у высокого здания совсем рядом с парадными дверьми, сделал короткий звонок: — Мы подъехали, ждём тебя. Тэхён вышел через пару минут, пряча нос в мягком кашемировом шарфе, согревая руки дыханием через перчатки. За последние пару дней слишком резко похолодало, прошедший недавно дождь оставил после себя лужи, за ночь превратившиеся в зеркальную гладь льда на дорогах. Если бы выпал снег, ощущалось бы не так холодно, но в ближайшие дни осадков не обещали, поэтому оставалось одеваться теплее, согревая тела, и любить сильнее, зажигая замёрзшие сердца. — Спасибо, что заехали, иначе бы я умер по пути в студию. Вы видели прогноз погоды? Чимин отвечал вяло, неохотно, лишь бы не расстраивать друга, благо Чонгук с удовольствием поддерживал разговор, из-за чего никто не ощущал исходившей от молодого человека унылой ауры. Он особо не вслушивался в их общение, лишь иногда скупо комментировал, прислонившись лбом к стеклу, и вздыхал, надеясь так унять нервозность. Единственное, что его успокаивало, это смех Тэхёна и Чонгука, их улыбки через зеркало заднего вида. Их отношения налаживались, развивались тепло, дружественно. Возможно, так и останутся близкими и приятельскими или перерастут во что-то более серьёзное, крепкое, доверительное, то, чего Киму так не хватало. И больше не будет ночных слёз, утром спрятанных за улыбкой, и боль разочарования наконец покроется вечноцветущими благоухающими бутонами. — Кстати, Чимини, — Тэхён внезапно вспомнил что-то важное, откинулся на спинку сидения, наконец оставив Чонгука в покое и дав ему возможность спокойно следить за дорогой. — Я списался с ребятами с университета, но никто не знает, где сейчас Чон Хосок. Он ни с кем не поддерживает отношения. Но в архиве нашли его старый адрес и телефон, хотя не знаю, насколько это уже актуально. Зачем он тебе? Пять лет прошло, вы даже особо не общались после того выступления. Чимин дёрнулся: Тэхён как всегда говорил громко, чётко, да и в машине, в тишине, был бы слышен даже его шёпот. Но молодой человек сразу взял себя в руки, не желая показывать своё волнение. Всё должно было выглядеть не больше, чем интерес встретиться с человеком из прошлого, без скрытого смысла. Машину резко повело в сторону, со всех сторон их окружили оглушительные сигналы автомобилей и ругань проезжавших мимо водителей. Бледный Чонгук в считанные секунды вернул контроль над транспортом и облегчённо выдохнул, закрыл глаза и дрожавшими пальцами стёр капли пота с висков. — Всё в порядке? — Тэхён и Чимин, испугавшись, одновременно приблизились к водителю, и юноша кивнул: — Да, просто скользко и… Один урод нас подрезал. Пак, не дыша, посмотрел в зеркало заднего вида, пересёкся взглядами с посеревшим Чонгуком. Его глаза были в ужасе расширены, дергано бегали туда-сюда, капельки пота выступили над верхней губой, на лбу пульсировала вздувшаяся вена. Он до побеления пальцев сжимал руль, то нервно облизывая губы, то кусая их, сгрызая сухую кожицу. — Расслабься, слышишь? Всё в порядке: мы не попали в аварию и хорошо, — Тэхён мягко взял его за локоть, успокаивающе сжал напряжённые мышцы. — Чонгук? Слышишь: всё хорошо? Никто не пострадал. — Да, слышу, — выдохнул юноша и под размеренный голос Кима задышал с ним в унисон, пока вновь не вернул контроль над собственным телом. — Спасибо. Тэхён улыбнулся и ободряюще провёл по руке выше, сжал плечо и кончиком пальца без лишнего намёка провёл по неприкрытой воротом свитера шее. Чимин вжался в сидение, думая лишь о том, что Чонгук точно что-то знал. Он был знаком с Хосоком, но скрывал этот факт, то ли в силу договора о неразглашении, то ли из-за своих внутренних убеждений. И его поведение говорило лишь об одном: он молчал о чём-то очень важном, о чём никто никогда не должен был знать. Особенно Чимин. — Мне просто интересно, как сложилась его судьба. В тот день он сказал мне много важных слов, поддержал… — сказал Пак, когда все немного пришли в себя от случившегося и уже минуту как ехали в тишине. — Но те уроды из комиссии всё равно не сделали тебя премьером, — Тэхён полностью развернулся к другу, пролистывая переписки в телефоне, чтобы найти нужное сообщение. — И что Хосок тебе тогда сказал? Это что-то изменило? В тот день мы напились, ты плакал и желал поджечь театр. А на утро с похмельем пришёл на репетицию, чтобы доказать всем, что достоин. — В том-то и дело. Он не знал меня, как человека, но со стороны профессионального танцора, пусть и далёкого от балета, оценил мои навыки. Он пожелал мне удачи, сказал, что верит в меня и надеется однажды увидеть на большой сцене, — Чимин аккуратно подбирал слова, чтобы не выдать истинную причину своего интереса, но при этом старался звучать убедительно. — Прошло больше пяти лет с того дня. Я бы хотел поблагодарить за веру, что вселил тогда в меня надежду и желание не сдаваться. И узнать, как сложилась его судьба, — молодой человек вновь посмотрел на Чонгука, но тот молча следил за дорогой и больше никак не показывал ни эмоций, ни интереса, вновь превратившись в безликого и безэмоционального спутника. — Он мечтал петь и танцевать, он дышал этим. — А если он этим больше не интересуется? Или его телефон недоступен? О нём уже давно никто ничего не слышал. Если бы он продолжил выступать, его имя было бы так же известно, как и твоё. — Значит, я просто подарю ему билеты на балет. Посмотрим по обстоятельствам, — Чимин пожал плечами и устало улыбнулся. Он сам не знал, что будет, если они встретятся, о чём будут говорить, как подступит к обсуждению прошлых отношений Юнги и Хосока, захочет ли Чон вообще их обсуждать. Чимин одним кивком поблагодарил Тэхёна за присланный номер телефона, по привычке проверил, было ли прочитано сообщение, но всё, как и несколько дней назад, осталось без изменений. Но молодой человек твёрдо решил в конечном итоге докопаться до истины, чего бы ему это ни стоило. Чонгук остановился у театра, открыл Чимину дверцу и едва ощутимым касанием за локоть попросил задержаться. — Напиши, как закончите. Я заберу тебя. — Всё в порядке. Я знаю, что у тебя запланированы дела после обеда, поэтому отдыхай. Я освобожусь и напишу тебе, и позвоню, когда приеду домой, — Чимин улыбнулся, сжав ледяные пальцы, и удобнее перехватил сумку с костюмом для репетиций. — Ты не обязан всю свою жизнь нянчится со мной. Я поговорю с Юнги: ты молодой, видный, должен больше общаться с людьми, дружить, любить, понимаешь? — Но я?.. — Чонгук хотел было возразить, но Чимин не дал и слова вставить, погладив шершавые от холода ладони. Заставил посмотреть себе в глаза, внимательно изучая снизу-вверх. — Я не знаю, чем обусловлена твоя преданность Юнги, но я рад, что все эти года ты был с ним. Теперь есть я, его законный супруг. И искренне хочу, чтобы ты нашёл себе друзей. Гуляй, развлекайся, бери выходные на несколько дней — всё, что ты себе запрещал. Не надо отпрашиваться, просто скажи, как одному из своих друзей. Договорились? — Спасибо, — Чонгук слабо улыбнулся и кивнул, а после, притянув Чимина к себе, искренне обнял его, прижавшись щекой к светлой макушке. Пак не лгал, говорил искренне то, что обдумывал ночами, когда сил плакать уже не было, оставалось только лежать и из раза в раз прогонять в мыслях одно и то же. С каждым новым фактом его радужный и беззаботный мир, полный бесконечно нежной и трепетной любви к мужу, рушился об острые скалы реальности. Казалось, все вокруг что-то знают, кроме него, ослеплённого чувственной страстью, бескорыстной заботой, окрылявшей любовью. Но что скрывалось за подкупившей его добротой? Почему Чонгук так предан Юнги? Почему поставил крест на личной жизни, посвятив всего себя работе? И днями, и ночами сопровождал, следил, оберегал. Словно сторожевой пёс. Чимин всё узнает. Скрывшись за парадными дверями, он тут же набрал присланный номер и выругался, потому что надежды исчезли лёгкой дымкой, когда в ответ он услышал лишь «Аппарат абонента выключен…». Чонгук ещё несколько секунд смотрел в спину Паку, следил за его движениями, молился, чтобы Хосок никогда не встретился с Чимином. Им нельзя, это разрушит и без того хрупкую идиллию, которую он так ждал. Юнги с Чимином был спокойнее, сдержаннее, жил настоящим, мечтал об их счастливом совместном будущем, приструнял демонов прошлого, усыплял их, морил голодом, чтобы окончательно подавить. Не лезьте к ним, не будите, не дразните, иначе они, проснувшись, потребуют первой капли крови. Чонгук этого не мог допустить. Вернувшись к машине, он увидел Тэхёна, перебравшегося на переднее пассажирское сидение и уже пристегнувшегося. Ким улыбнулся ему через стекло и помахал, привлекая внимание. — Поехали? По пути предлагаю заехать в мою любимую кофейню. У них прекрасные напитки. Ты пьёшь кофе? Я нет, поэтому возьму себе какао. Или лучше матчу? Молодой человек говорил и говорил, не переставая, а Чон слушал, затаив дыхание. Всё ещё сомневался в решении, правильности выбора между собой и работой, ставшей всей его жизнью. Имел ли он вообще право на личную жизнь, даже думать об этом? Но Чимин звучал так уверенно, убедительно, словно и правда всё будет хорошо, тёмные времена позади, что, возможно, он искупил вину, и у него появился шанс наконец обрести долгожданный покой. — Поехали, — Чонгук улыбнулся, едва борясь с желанием заправить Тэхёну волнистую прядь чёлки за ухо. Не время, ещё слишком рано. Боялся спугнуть внезапно севшую на руку бабочку, едва летавшую с оборванными крыльями, но доверившуюся незнакомому человеку. Вот только его пальцы были испачканы в крови по чужой вине, и ядовитая жидкость тянулась к прекрасному созданию, желая поглотить, слепить тонкие крылышки, утопить. Ему не отмыться, как бы долго не стоял под струями горячей воды, как бы не задыхался во влажных парах, отмокая в ванной, как бы остервенело не тёр себя до раздражения мочалкой. Прошлое будет преследовать его всю жизнь, мучить в кошмарах при жизни, пытать в аду после смерти, как бы Чимин не уверял, что всё в порядке. Откуда он вообще узнал о Хосоке? Что значит, они уже были знакомы? День выступления — тот самый день, ставший точкой невозврата? Катализатором бурной химической реакции, закончившейся катастрофой? Выпущенной последней пулей в барабане револьвера со стопроцентной вероятностью умереть? Для чего Чон Чимину? Он всё равно никогда до него не дозвонится и не допишется: мужчине, чтобы выжить, пришлось буквально отказаться от прошлой жизни, стереть Чон Хосока с лица земли. Да, переживать не стоило. Всё будет в порядке, они никогда не встретятся, потому что Чимин любит и доверяет Юнги, тот никогда его и пальцем не тронет, что бы ни случилось, и Хосок, убедившись в этом, сможет спокойно жить дальше. А Чонгук… Будет рядом, как верный пёс, защищать хозяина, стеречь его спокойный сон, пусть и от другого господина. — У меня всего один клиент. И потом мы можем поехать погулять. Подождёшь? — Тэхён вновь успокаивающим касанием руки вывел его из глубоких дум самоистязания. Чон медленно заморгал, прогоняя наваждение, повернулся и слабо улыбнулся, склонив голову на бок. — Я могу посидеть с тобой? И, если ты не против, я бы хотел тоже… Что-то сделать с волосами. Тэхён ничего не сказал, только расплылся в широкой искренней улыбке и вышел на улицу, ожидая, когда Чонгук заблокирует машину и последует за ним. Воодушевлённый доверием и порывом вдохновения, Ким притянул его к себе за локоть, повис, прижавшись щекой к плечу, и говорил, говорил, говорил, а Чон внимательно слушал и улыбался, хотя бы сегодня позволив себе расслабиться и отпустить гиперконтроль, ставший его вторым я. Дождавшись, когда молодой человек освежит девушке цвет волос и уложит волосы мягкими волнами, он и сам сел в кресло напротив большого зеркала, но смотрел только на сосредоточенное лицо молодого человека, порхавшего над ним. Наблюдал за его нахмуренными в задумчивости бровями, прикусанными губами, оценивавшим взглядом, за ловкой работой расчёски и ножниц, плавным движением бритвы. И чувствовал только уверенные, но нежные касания пальцев, каждый раз, как в первый, задерживая дыхание и закрывая глаза, лишь бы вернуть контроль над собственным телом. — Готово, — довольно произнёс Тэхён на самое ухо, последний раз взмахнул кисточкой по шее, и, сняв защитную накидку, обнял за плечи, взглянув в отражение в зеркале. — Нравится? — Красиво, — только и смог вымолвить Чонгук, хотя особо себя не рассматривал. Если честно, ему не было заметно разницы в изменениях. Да, аккуратно выбриты виски, волосы зачёсаны назад, зафиксированы гелем. Он мог думать только о том, как осторожно и нежно Тэхён делал это, как склонялся низко, и до юноши доносился ненавязчивый аромат геля для душа и древесного парфюма. И видел только, как правильно они смотрелись вместе. Имел ли он право мечтать повторить это ещё раз? — Я рад, — Тэхён широко улыбнулся и взглянул на Чонгука уже напрямую, руками, не кисточкой смахнул с щеки несуществующие волоски и, больше не произнося ни слова, ушёл убираться. Чон только и мог, что с приоткрытым ртом смотреть вслед и вздыхать, глупо улыбаясь. Из очарованностью парнем его вывел звук сообщения. Чимин писал, что задержится на репетиции, а телефон садится, поэтому позвонит попозже, и забирать его не нужно. Юноша про себя кивнул и поблагодарил в ответ. Как его телефон вновь завибрировал от звонка. — Господин Мин? — Чонгук даже вспотел от неожиданности, потому что Юнги ему никогда не звонил первым, чаще ждал ежедневный отчёт в сообщениях. — Привет, — мужчина прозвучал тихо, устало, даже обессилено. На фоне как всегда было тихо. За все года Чонгук ни разу не слышал, чтобы Мин звонил в шумной обстановке: даже находясь на мероприятиях, он держался вдали от других, где разговоры тише, не перекрикивали музыку. И люди сами находили его, если им нужно было что-то обсудить. — Ты где? — В салоне у Тэхёна, — честно признался юноша: лгать было бессмысленно, себе же хуже, потому что Юнги всё равно узнает. — Вы звучите уставше. Всё в порядке? Вы спите? — Немного. Дома спится крепче, — устало выдыхает Юнги. Они не были друзьями, но много знали друг о друге, из-за чего их пути никогда бы не разошлись. — Где Чимин? — В театре. У них репетиции каждый день. — Чем занимается в свободное время? — Танцует в зале. Кушает хорошо, спит тоже. Последнее время грустный, но говорит, что дело в мелодии, что вы ему написали, — отчитывается Чонгук. Стандартный набор вопросов, повторявшийся каждый день, и ответы на них не менялись с отъезда Юнги в командировку. — Вышло красиво и чувственно. Нам втроём понравилось, — честно признался юноша, глядя в окно на серый городской пейзаж. Тоскливо, уныло, бесцветно, словно природа умирала, находясь на последнем издыхании. Не хотела бороться, а потому устало ждала, когда последние силы покинут её. — Ясно. Я рад. — Юнги замолчал, были слышны только его тяжёлые вздохи, словно он о чём-то думал, но не хотел говорить, потому что, несмотря на все прожитые вместе года, вынужденное доверие, всё ещё не были близки. — Ты его потом заберёшь? Или как вы договорились? Чонгук встретился взглядами с вернувшимся Тэхёном и улыбнулся ему, взглядом дав понять, что разговор важный и прерывать его не стоит. Ким одними губами прошептал «Кто?», и юноша так же безмолвно ответил «Юнги», а после отвернулся к окну и заговорил тише. — Чимин сказал, что вернётся домой сам и обязательно будет мне писать. Не переживайте: он не ходит один без присмотра. А я… Если вы не против, отпросился встретиться с Тэхёном, — застенчиво признался Чон, кончиками пальцев прикоснувшись к стеклу. Ещё не снежинки, но кристаллики льдинок бились в окно, подгоняемые порывами ветра. Зима была полна упорного намерения забрать господство у уходившей осени. Было ли это последним дыханием природы перед непробудным сном? — Да, конечно. Ты должен общаться и с другими людьми тоже: я уже говорил это тебе. Мне просто спокойнее, если я знаю, где и что в эту секунду делает Чимин, понимаешь? Поэтому я даже рад, что ты сближаешься с его другом. Юноша положительно угукнул и поджал губы. Этот обычный ежедневный разговор настораживал его, потому что господин Мин не выражал никаких эмоций, словно отчего-то закрылся в себе. Стоило ли переживать и нервно обдумывать каждый свой шаг, чтобы найти в этом причину изменения настроения? Или дело было не в нём и не в Чимине? — Я обязательно сообщу вам, как только Чимин доберётся до дома. У него не было никаких планов на вечер, кроме как задержаться на репетиции. Думаю, я приеду уже вечером. Юнги устало выдохнул, на фоне послышался звон бутылки, поставленной на стеклянную столешницу. Мужчина пил, и это было так на него не похоже. — Спасибо. Просто говори мне всё, что услышишь или увидишь. Это не контроль, просто мне так спокойнее, понимаешь? — Обязательно. — Чонгук замолчал, настораживавшая тишина заставила его вздрогнуть от неприятных ощущений, что юноша не мог определить. — Могу я спросить у вас кое-что? — Юнги положительно промычал, шумно глотнув. — С вами всё в порядке? Ничего не произошло? — Я просто устал и хочу домой, — задумчиво и отстранённо ответил мужчина. Бутылка вновь зазвенела: он пил с горла. — Эти глупые люди выводят меня из себя. Ошибаются в элементарном, не могут ничего сделать идеально с первого раза и даже не стараются исправиться. Раздражают своей тупостью и медлительностью. Одни разговоры, и ничего не делают. Чонгук поджал губы, скривился, нахмурив брови. На душе болезненно скребла тревога, оставляя глубокие рваные раны. — Не все способны на такое. С этим остаётся только смириться. Если мы не можем повлиять на ситуацию, то стоит изменить отношение к ней. — Думаешь? Не могу не согласиться: каждый раз напоминаю себе об этом, но всё равно едва сдерживаюсь. Но их лень, тупость и бездействие… Лезут, куда не следует, но не могут выполнить простых указаний. Я устал и просто хочу домой. — Когда Вы прилетаете? Вас встретить? — Чонгук заметил, как Тэхён вышел из уборной и жестом показал, что готов отправляться. Юноша на пальцах показал подождать его ещё несколько минут, и они поедут. — Не знаю. Борюсь между желанием контролировать каждый их шаг и бросить всё. Кажется, что из-за этого я упускаю что-то более важное. И от этого злюсь на них ещё больше. — Постарайтесь больше отдыхать, пожалуйста. А я буду сообщать вам всё, что узнаю. Юнги устало поблагодарил и отключился. Выпивка расслабила напряжённое тело, теперь нывшее от боли, поэтому он сообщил, что пойдёт отдыхать. Напоследок он спросил, не хотел ли Чонгук ему ещё что-то сказать, но юноша вновь ответил отказом. Мужчине не стоило знать, что Чимин искал Хосока, какие бы невинные намерения это ни были. Они всё равно никогда не встретятся, поэтому даже ему не стоило бы переживать. Одевшись, Чон вышел на улицу вместе с Кимом, державшего его под руку. Молодой человек не задавал лишних вопросов об их разговоре: или старательно делал вид, что ему неинтересно, или же на самом деле не подслушивал. Догадывался, что это было не как обычно, по бледности кожи, нервным покусыванием губ, постукиванию пальцами по стеклу, хождению из угла в угол, но делал выводы на том, что сам видел и слышал. Совсем немного сомневался, но решил довериться Чонгуку, раз тот сказал, что всё в порядке, и Юнги просто устал и хотел поскорее оказаться дома. Юноша открыл Киму дверь, но задержался, посмотрев на небо: лицо царапали острые снежинки. Ледяной дождь усиливался, когда его в прогнозе не передавали.~*~*~
Чимин выключил воду в душевой и, вытершись, обмотал полотенце вокруг бёдер. Несмотря на то, что на репетиции он вновь был лучшим из лучших и получил от руководителя только похвалу, думал он совсем не о танцах. Повторили хореографию ближайших выступлений, прогнали сольные программы — как и всегда. Изменилось лишь то, что теперь он не мог спокойно слушать песню Юнги, потому что в каждой ноте слышал отчаянные мольбы быть рядом и страх остаться одному. Пожалуйста, обними меня, будь со мной, пока бьются наши сердца. Я задыхаюсь, когда тебя нет рядом, потому что ты мой единственный стимул жить. Я бы всё отдал ради тебя. И уничтожу каждого, кто решит нас с тобой разлучить. Вот только никто из труппы этого, к счастью не замечал, лишь аплодировал со слезами на глазах, спрашивая, кто написал полную искренних чувств мелодию. Возможно, догадывались, но Чимин прямо не отвечал. Ожидание дня встречи было томительным. Секунды превратились в минуты, часы, те в дни, а их «скоро» так и не наступало. Вместе с этим в его сердце поселилось колючее сомнение, остро впивавшееся в мягкую плоть каждый раз, когда он вспоминал про Хосока. Что же, раз его больше нет, и он буквально обрубил нити, связывавшие его с прошлым, то и искать его было бессмысленно, потому что связи Тэхёна были его последней надеждой. Чимин забудет об этом, больше не будет пытаться, а просто дождётся Юнги и подарит ему всю любовь, верность и поддержку, какие он заслуживал. В гримёрную постучали. Натягивая свитер, Пак разрешил войти. — Тебе просили передать, — юноша протяну ему конверт. Чимин заправил края в джинсы и достал картонку, тут же вчитываясь в косые от волнения и спешки буквы:Я знаю, что ты ищешь меня. Давай встретимся.
Если ты ещё хочешь, я буду ждать в кафе напротив театра до 16:00, потом уйду. Перед входом обязательно выключи телефон, планшет или что из гаджетов ты с собой носишь. Знаю, это звучит странно, но мне будет так спокойнее. О встрече никому не говори, пожалуйста. Ч.Х.
Чимин покрутил послание, чтобы найти что-то ещё, но это было единственное сообщение. Взглянул на время: оставалось пятнадцать минут. Но нужно ли ему это было? Письмо выглядело так странно, настораживающе, а отправленное сообщение всё ещё оставалось непрочитанным. Стоило идти или лучше всё оставить, как было, в прошлом? Вот только скрытность Хосока вызывала одни вопросы без ответов, которые он собирался получить, а потому, оставив Чонгуку сообщение, что задержится, уже стоял напротив дверей кафе и через прозрачные стёкла высматривал нужного человека. Он был так взволнован и напуган неизвестностью, потому что не знал, чего ожидать, что не обращал внимания на начавшийся дождь со снегом и бившие по лицу льдинки. И, выключив телефон, зашёл внутрь. — Здравствуйте, я Пак Чимин. Меня ждут, — ответил он улыбчивой девушке на входе, а сам рассматривал столики, но Хосока нигде видно не было. — Да, всё верно. Я вас провожу, — улыбнулась она и повела его в скрытую ширмами часть заведения. — Вам что-то принести? Чай, кофе, воды? — Капучино, спасибо, — поблагодарил он и подошёл к столику, где спиной к нему уже сидел мужчина в кепке и маске, одетый полностью в чёрное. Он нервно дёрнулся, услышав голос Чимина, но не обернулся, лишь сильнее натянул козырёк на лицо и вжал голову в плечи. Пак повесил пальто на спинку стула, всё время глядя на сутулого человека, ковырявшего заусенцы на пальцах до крови, и сел. — Привет, — поздоровался он, пытаясь заглянуть под кепку, но лицо всё равно скрывалось в тени. — Здравствуй, Чимин, — хрипло и тихо поздоровался Хосок и, набрав в лёгкие побольше воздуха для храбрости, снял головной убор. — Ты выключил телефон? Пак показал тёмный экран смартфона, что он не работал, и положил его на край стола. Мужчина кивнул, неуверенно посмотрел на молодого человека, тяжело сглотнул и пригладил торчавшие волосы. Вернулась уже другая девушка-официантка, принесла Паку капучино, Чону зелёный чай и удалилась, оставив их вдвоём. Молодого человека трясло. Они уже встречались: на лавочке, когда Чимин поздно вечером решил прогуляться после репетиции, и бледный Чонгук забирал его домой; пару дней назад, когда столкнулись у театра. И от светлого живого юноши, которого он запомнил и который сохранился как воспоминание на видео, осталось лишь подобие человека. Он всё ещё не снимал маску, Пак узнал его по глазам, вот только теперь они смотрели на мир бесстрастно и уныло. Никаких эмоций, только бездушная пустота. Хотя нет, было в них всего одно: боль и страх, затаившиеся в расширенных от волнения зрачках. — Мы виделись недавно, — просипел Чимин, вспомнив, как хромал мужчина, и поджал губы, впившись в них изнутри зубами до боли. — И не один раз. Что это значит? — Да, так уж вышло. Но первый раз был случайностью. Я не искал тебя, не следил. Даже не знал, что ты пойдёшь в ту сторону, — Хосок закашлялся и, приподняв маску снизу, отпил горячего чая, согревая напряжённые связки, а после вернул её на место. Говорить ему давалось с трудом, но он всё равно продолжал. — Но почему-то именно ты начал искать со мной личной встречи. Я здесь, хотя вообще не должен был этого делать. Чон Хосока больше нет как пять лет. Зачем я тебе? Чимин часто задышал, нервно покрутив обручальное кольцо. Его голос отличался с их последней встречи, он едва говорил, не то чтобы пел. Молодой человек заметил, как взгляд мужчины зацепился за золотой обруч на пальце и как горько он усмехнулся: — Признаться, я был немного удивлён, узнав о вашей свадьбе. Только ленивый не писал об этом. Хотя это было ожидаемо: Юнги бы никогда не упустил возможности сблизиться и забрать себе полного жизненной энергии человека. — Я не до конца понимаю, что ты говоришь. Но хотел встретиться с тобой, потому что совсем недавно нашёл стихи университетских годов и ваш видеоархив. Я… Прошу прощения, что посмотрел абсолютно всё. — Ха! Он всё ещё хранит это? Серьёзно? — Чимин кивнул. — Хотя я почему-то не удивлён. И что ты хочешь у меня узнать? — Правду? — Пак тяжело сглотнул болезненный ком в горле и прикрыл кольцо ладонью, словно не хотел, чтобы этот разговор как-то повлиял на его брак. Вот только таймер бомбы был запущен, с гранаты снята чека, но никто не знал, когда взорвётся, и разрушительная волна сотрёт всё живое с лица земли. — Я думал, что все статьи о Юнги не больше, чем лживые россказни. Мы разговаривали об этом, но он уверял, что в этом нет ни слова правды. Про свои отношения он говорил немного, всегда расплывчато. Я честно не помнил до недавнего времени, что мы были знакомы, потому что встречались всего один раз. Юнги тогда прятался в тени и закрывал лицо камерой. Только потом уже сложил два и два, и понял, что его первая сильная любовь — это ты. И, с его слов, ты бросил его, оставил одного, предал. Я тоже так думал, посмотрев видео, но теперь, — он провёл рукой по сгорившемуся силуэту напротив, — я сомневаюсь во всём. Расскажи ты свою правду. Я хочу послушать обе стороны, чтобы найти истину. — Он знает, что ты здесь? Знает, что ты копаешься в его прошлом без разрешения? — Чимин покачал головой. — А Чонгук? Он приедет за тобой? — Нет. Он с Тэхёном, моим другом. Я отпустил его, потому что считаю, что он должен больше общаться с другими людьми, а не охранять меня и вечно работать на моего мужа. Хосок задумчиво опустил голову, провёл пальцем по краю чашки. — Ты знаешь, что за поиск правды будут серьёзные последствия? Ты всё ещё можешь уйти и жить счастливо. Чонгук клялся мне, что Юнги и пальцем тебя не тронет, потому что неведение никогда не пошатнёт твою безусловную любовь, а ему ничего и не нужно, кроме слепого поклонения. Я с этим не согласен, но и не хочу, чтобы из-за меня с тобой что-то случилось. Чимин скривился, впившись ногтями в ладони, сжав их в кулаки. Одна часть его призывала к бегству, спасению, бросить задуманное и уйти сейчас же, забыть, как страшный сон. Другая же молила узнать правду, выпытать малейшие детали у каждого участника истории: Хосока, Чонгука и Юнги — а потом самому принять решение, что делать. Сейчас же молодой человек был уверен, что готов услышать, что угодно, и это никогда не повлияет на его любовь к мужу. Он помнил и бережно хранил в сердце каждое тёплое отношение к себе, всю его заботу и любовь. Какими бы ни были перепады настроения и проблемы с контролем агрессии, он никогда не поднимал руки и не трогал его, только ласково касался и гладил, целуя губами каждый миллиметр кожи и ловил учащённое дыхание и сладкие стоны. Хотя Юнги так же некогда относился и к Хосоку, но должно было быть что-то, из-за чего жизнь поделилась на до и после. И здравый смысл, и нывшее от боли осознания сердце говорили, что виновен тут только один. Даже если Чон и хотел бросить Мина, он не заслужил потерять всё. — Я просто хочу знать правду и всё. Начни со дня выступления, потому что архив обрывается, в соцсетях ты больше ничего не публиковал. Хосок зажмурился, сжав переносицу кончиками пальцев: явно боролся с собой, не до конца уверенный, что было хорошей идеей вообще встречаться. Но Чимин действительно имел право знать, с кем связал судьбу, с кем жил под одной крышей и с кем делил постель. Мужчина вздохнул, вместе с воздухом набираясь храбрости, и заговорил. — Всё действительно произошло из-за выступления. Я пел и танцевал сразу после тебя, Юнги снимал из зала для портфолио, а, когда всё закончилось, ко мне подошёл продюсер и оставил свои контакты, сказав, чтобы я позвонил ему, если мне интересно. Всё было хорошо, пока я не сказал, что хочу серьёзно заняться своей карьерой. Мы поругались: Юнги бил посуду, переворачивал стулья, говоря, что я бросаю не просто его, как коллегу, но и как возлюбленного. Что меня заставят подписать контракт, по которому нам запрещено будет видеться и состоять в отношениях, что они заберут меня. — Почему он так решил? — Чимин тяжело сглотнул и сгорбился, вжав голову в шею. В горле кололо, глаза щипало, но он сдерживал эмоции, не давая им взять над собой главенство. — Я был его первым другом, первой любовью. Вытащил на свет забитого мальчика, который был готов скорее покончить с собой, чем попытаться что-то изменить в своей жизни. Мы были вместе пять лет: вылезли со дна, научились ходить, и если и падать, то гордо вставать, не обращая внимания на битые колени. Мы вдвоём учились чувствовать, узнавать друг друга, доверять. И в какой-то момент он привязался настолько, что не мог представить свою жизнь без меня. Но разве я собирался расставаться? Нам бы ничего не мешало поддерживать отношения. Я обещал всю жизнь держать его за руку. И всё так бы и было, не реши он, что я променял его на контракт. Хосок отвёл покрасневшие глаза в сторону, шмыгнул носом. Его и без того глухой сиплый шёпот стал едва слышен, из-за чего Чимину, поджавшему губы, пришлось наклониться вперёд. — Я не бросал его. Я даже не думал о расставании, никогда бы не покинул его, — его почти не было слышно, и слова прерывались удушливым кашлем и истеричными всхлипами. Пак протянул руку и взял его ледяную ладонь, крепко сжал. Сам нуждался в поддержке выслушать всё это, но знал, что Хосоку для правды она была нужнее, потому что он столько лет хранил её. И этот секрет разделяли только Юнги, слепо веривший в свою правду, и Чонгук, ставший невольным свидетелем или, чего больше опасался молодой человек, соучастником преступления. Мужчина взял протянутые ему салфетки и промокнул глаза, но влажную маску так и не снял. — Он разнёс весь дом, сказал, что никуда меня не отпустит, что я обещал всю жизнь быть рядом, поэтому не имею права даже думать о контракте с другими компаниями. Сказал, что встанет на ноги и сделает всё сам, но я обязан принадлежать только ему… И я испугался. Из нежного и заботливого Юнги, которого я так бережно вытаскивал из раковины столько лет, он превратился в одержимого зависимого монстра, поэтому мне ничего не оставалось, как ночью сбежать из дома. Чимин слушал и накладывал правду на то, что уже слышал от мужа. Их видения разительно отличались друг от друга, и молодой человек не понимал: ему намеренно лгали и скрывали, или мужчина действительно ощущал себя преданным, покинутым, лишённым рук и ног, с вырванным сердцем, затоптанным, едва бившимся, брошенным к умирившему телу. — Я вернулся в общежитие, благо никто не нашёл замену в мою комнату. Та ночь была страшной, потому что телефон разрывало от потока сообщений и звонков с разных номеров. Но я знал, что это Юнги, потому что больше некому, и боялся, что он приедет и разнесёт кампус. Писал, что знает, где я спрятался, и это не спасёт меня от разговора, что я трус и предатель, что я убиваю его своим игнором. И я молился, чтобы он ничего с собой не сделал. Уснуть смог лишь под утро, когда позвонил Чонгук и сказал, что Юнги пришлось вколоть успокоительное. Мы немного поговорили, я объяснил ситуацию и сказал, что не вернусь домой один, пока Юнги там, только когда никого не будет или вместе с Чоном. — Я несколько дней не выходил из общежития, потому что у входа всегда стоял Юнги и смотрел в окна. Не знаю, спал ли он, ел, но его одержимое поведение пугало меня, как и непрекращающиеся звонки и смс. Чонгук тоже ничего сделать не мог, да и на что способен мальчишка? Только один раз убедил меня поговорить с Юнги, встретившись на нейтральной территории втроём. Он плохо выглядел в тот день: вновь бледный, осунувшийся, с тёмными кругами под глазами. Костяшки кулаков были разбиты, ногти сгрызены, губы потресканы, истерзаны, а в уголках язвочки. Но, на удивление, он спокойно выслушал мои страхи находиться с ним после произошедшего и согласился взять перерыв. Мне надо было подумать, будем ли мы продолжать отношения после случившегося. Он был не в себе, и дело было уже не в контракте. Его маниакальное желание всецело обладать мной граничило с больной одержимостью, и он спокойно согласился с этим фактом. Пообещал уехать на время из дома, чтобы я забрал вещи, записаться к психиатру и научиться не сливаться со мной. Тогда я лишь облегчённо выдохнул, думая, что меня поняли, и пообещал не спешить с контрактом. Я вообще не поехал на встречу с продюсером, потому что понимал, что сейчас это не самое главное. Я не смог бы выступать, зная, что для любимого человека являюсь предателем, вонзившим нож в спину. Хосок замолчал, отпив остывший чай, вновь лишь приподняв край маски. Чимин сдерживал внутреннюю дрожь ужаса, осознавая, что вот-вот приблизился к правде, и не торопил. Они просто сидели в тишине, пока Чон вновь не заговорил. — Тогда была сильная метель. Чонгук сказал, что увёз Юнги в студию, и я могу забрать свои вещи, а потом, как закончу, позвонить, и тогда он привезёт его обратно, а меня — в общежитие. У меня было не так много всего: мы только доделали ремонт и обживались, создавая семейный уют. Юнги так хотел превратить это место в дом, но вместо этого за вечер уничтожил всё, что мы так усердно создавали вместе. Сломанную мебель и битое стекло убрали, но на полу остались сколы и царапины, а белые обои впитали в себя кровь его разбитых кулаков. Я старался не смотреть на это и собирать вещи, чтобы не задохнуться в этом помещении. Тогда я твёрдо решил, что как возлюбленные мы уже никогда не будем. Друзья, приятели — кто угодно, но не родные люди. Я элементарно боялся, что это повторится. И, пока заклеивал коробки скотчем и прощался с местом, не заметил, как в дом кто-то зашёл. — Юнги обманул Чонгука, ждавшего его в студии, и приехал, зная, что я точно буду дома. И мы останемся там вдвоём. Он не задавал вопросов, не просил прощения и не пытался убедить меня в том, что исправится, что этого больше никогда не повторится. Он лишь спросил, что я решил насчёт наших отношений. И я честно признался, что боюсь его и прошу отпустить меня. Я всё ещё буду рядом и поддержу любое его начинание, если нужно будет, схожу с ним к врачу, но никаких нас, как возлюбленных, больше не будет, — Хосок тяжело вздохнул, словно ему не хватало кислорода продолжить, и потянул за петли маски, наконец показав лицо. Его красивая медовая кожа была сплошь покрыта резаными ранами: рот, подбородок — всё в белых линиях, которые уже никогда не исчезнут. Самый длинный шрам тянулся вдоль шеи. — Я думал, что умру в том доме. Я видел только его сумасшедшие глаза и слышал истеричные причитания. Как сейчас помню: «Я тебя никуда не отпускаю. Ты только мой. Я сломаю тебе ноги, лишу голоса, испорчу твоё красивое лицо, и ты больше никому, кроме меня, не будешь нужен. Навеки мой». — Я истекал кровью, лёжа на полу в гостиной, не мог ни встать из-за сломанных колена и лодыжки, ни попросить остановиться, потому что он повредил голосовые связки, — слёзы текли по исполосанным шрамами щекам, — и целовал уже синевшие губы, из раза в раз повторяя «только мой». Видимо, Чонгук заподозрил неладное и поспешил домой почти сразу, едва успев вовремя. Он тут же вколол ему успокоительное и силой оттащил от меня, запер в ванной, а после отвёз в ближайшую клинику, где заплатил кучу денег за молчание, потому что из-за снегопада мы бы не успели в город. Там я пробыл несколько дней, пока моё состояние не стабилизировалось и меня можно было перевезти в другую больницу. Всем занимался Чонгук: приходил каждый день, кормил, следил за лечением, постоянно прося прощение за то, что не уберёг и не защитил. И предложил единственный верный на тот момент вариант: улететь в другую страну, пройти лечение, восстановиться, насколько возможно, и ради моей же безопасности отказаться от личности Чон Хосока. Чимина трясло крупной дрожью. Глубокие вдохи, чтобы прийти в себя, отдавали болезненной ломотой по всему телу, словно кто-то с остервенелой жестокостью пытался его раздавить. Слышал, но хотел оглохнуть. Видел, но мечтал ослепнуть. Запоминал каждую мельчайшую деталь, но желал забыться в блаженной амнезии. Сердце, полное трепетной нежной любви, рыдало кровавыми слезами, скорбно оплакивая произошедшее. Этого не могло быть. Кто угодно, но не его заботливый и нежный Юнги, чьи руки так ласковы, глаза полны доброты и чистого блеска, губы сладки и страстны, а объятия надёжны. Чимин знал другого мужчину и женился, создал семью. Вот только перед ним сидел человек, который встретился с внутренними демонами и пострадал от их кровожадных когтистых лап. И его яркая насыщенная жизнь со счастливым будущим в одночасье разрушилась обманчивой жестокой любовью, не оставив даже пыльных, покрытых копотью руин. Пак бы умер, если бы в один момент больше не смог танцевать. — Я… Я не знаю, что сказать, — он убрал ледяные руки от чужих и прижал к шее, надеясь согреть. В голове никак не укладывалась ужасавшая правда. — Мы как будто знаем разных людей. Хосок промокнул слёзы и высморкался, комкая в кулаке влажную салфетку. Старые зажившие раны разболелись, словно только что нанесённые. Он и сам понимал, что в это было сложно поверить, но всё равно было обидно и жалко себя. — Знаю, а потому не требую от тебя сразу мне поверить. Но ты, скорее всего, замечал его неконтролируемые вспышки агрессии, склонность к патологическому перфекционизму. Идеальный ухоженный двор, идеальная чистота в доме, идеальный порядок на полках гардеробной и в кабинете. У каждой вещи своё законное место, и он будет злиться, если кто-то испортит привычный уклад. Он ненавидит ленивых людей, впадает в бешенство из-за их малейших ошибок, заставляет переделывать снова и снова, пока не получится лучший из лучших вариантов. Чимину нечего было ответить, он лишь опустил взгляд, вновь прикрыв кольцо рукой. — Считает ли он тебя чуть ли не святым? Называет идеальным? — тихо уточнил Чон, прикусив корявые от шрамов губы. Чимин поднял глаза. — Боготворит, целует руки и ноги, шепчет с придыханием, что ты лучшее, что случилось в его жизни? Говорит, что без тебя его существование не имеет смысла? Пак спрятал пылавшее от стыда и ужаса лицо в ладонях, в неверии покачал головой. — Нет, всё не так. Это не мой Юнги, не мой, — причитал, бившись в истерике, и скулил раненым зверем. Сам хотел правды, а теперь отказывался в неё верить. Жизнь в неведении была бы лучшим вариантом? Что его отличало от Чона, что могло бы защитить от жестокости? Того тоже любили, но была ли разница между чувствами к Хосоку и к нему? А к другим партнёрам? Мужчина кривил губы, едва сдерживая новый приступ истерики. Ему потребовались годы, чтобы сейчас сидеть и рассказывать о случившемся, но любые воспоминания возвращали его в прошлое, что он мечтал забыть. Он не винил Чимина из-за неверия, сам бы отрицал, услышь такое, но реальность была жестока, так пусть молодой человек услышит, чем столкнётся с этим лично. Чонгук был всё ещё не прав: он был не всесильным богом, и не смог бы до конца жизни контролировать и оберегать. — А другие? Они тоже?.. — спросил, не поднимая головы, Пак. Его плечи беззвучно подрагивали, и плач выдавал срывавшийся голос. — Заказное убийство, подстава, доведение до психиатрической клиники и пожизненный приём транквилизаторов. Доведение до самоубийства. Вот, — Хосок зашуршал в рюкзаке и положил на стол папку, подтолкнув к Чимину. — Здесь я собрал всю информацию, что смог найти. Оригинал, естественно, у меня. Тебе я привёз копии. Вытерев слёзы рукавом, Пак открыл на рандомной странице, но тут же закрыл, смяв листы по неосторожности. Он спал, это был кошмар, потому что в реальности такого быть не могло. Хосок врал, чтобы скрыть факт предательства, и справедливая жизнь его за это покарала… Да кого он обманывал?! Только себя, пытаясь внушить, что услышанное не относилось к его доброму и заботливому Юнги. Он не был жестоким тираном и тем более убийцей. Его нежные руки не были запятнаны кровью, а комплименты несли искреннее восхищение и желание подбодрить, но никак не завлечь в липкую паутину зависимости. Нет, нет, нет. Чимин замотал головой, но папку не возвращал. — Как ты вышел на меня, если не читал сообщения? — В мозаике не хватало кусочков, на картине остались пустые пятна, что порождали вопросы, требовавшие краткие ответы. — Юнги имеет доступ ко всем моим соцсетям. Я не могу свободно ими пользоваться, потому что не уверен, проверяет ли он их до сих пор. Давно я настраивал рассылку на старую электронную почту, так и увидел, что ты хочешь встретиться со мной лично. Хосок готов был честно ответить на все вопросы Чимина, лишь бы он услышал, понял и принял. Всё это ненормально, но в его глазах читались сомнения, отрицание и страх. — Почему мы встречались до того, как я связался с тобой? — Я не собирался и не собираюсь тебя преследовать, но мне нужно было знать, что ты в порядке. О вас много писали в интернете, поэтому, когда увидел, забеспокоился. Не был удивлён, что он всё-таки влюбил тебя в себя, но после объявлений о помолвке и, тем более, о свадьбе, должен был убедиться, что ты в порядке, цел и невредим. Поэтому иногда приходил в театр и смотрел выступления, — Чон тяжело вздохнул и грустно улыбнулся; глаза вновь заблестели от слёз, но он не плакал. — Ты красиво танцуешь. Я искренне рад, что ты стал премьером. Чимин отвернулся: принять комплимент он не мог, пусть и сказан он был от чистого сердца. — Почему?.. Почему тебе было важно знать о моём состоянии? Мы даже не были толком знакомы. «Потому что я вижу в тебе себя. И я не хочу, чтобы ты пережил весь этот ужас. Я слишком хочу жить, поэтому продолжаю бороться по сей день, а ты умрёшь, если однажды перестанешь танцевать. Твоя страсть к балету так же сильна, как и любовь к Юнги, и, если однажды придётся выбирать, ты в любом случае погибнешь». Хосок молчал, боясь произнесли вслух, и солгать не мог, а Чимин видел ответ в его глазах и не ждал, что услышит хоть слово: всё было понятно и так. — Последний вопрос… — прохрипел молодой человек, тяжело сглатывая: горло свело болезненной судорогой. — Как скажешь. — Что в подвале? Там, ну… — Чимин боялся произнести вслух «он убивал», потому что это бы значило, что он признавал правду, в которую верилось с трудом. Хосок облокотился на спинку стула и сцепил руки в замок. — Что ты знаешь про подвал? Юнги говорил тебе о нём? — Только то, что там нет ремонта и я могу пострадать. Чонгук тоже не даёт войти, чтобы я заказал мастеров. У меня даже ключ есть от этого чёртова замка! — Чимин всё-таки сорвался на крик, истеричный, полный нестерпимой боли, отчаяния, наполненного паникой, яростью и безысходностью. — Что там? — При мне — ничего. Мы не доделали ремонт, но подвал не настолько плох, чтобы туда не заходить, иначе бы фундамент рухнул. Я спустился один раз, когда помогал относить старые вещи, но дальше лестницы не проходил: меня не пустили. Что там сейчас — не знаю, — Хосок пожал плечами и наклонился вперёд, взяв Чимина за руку. Тот лишь безэмоционально посмотрел на его худую, покрытую цыпками от холода ладонь. — Если решишься спуститься, просто будь осторожен: по всему дому были камеры. Нет ни единой вещи, которую он бы не контролировал. Пак вздрогнул, едва не выдернул руку, но Чон крепко держал его. — На кухне, в гостиной, в кладовке и коридоре — это на первом этаже. На втором — тоже коридор, несколько в кабинете, чтобы не было слепых зон, в спальне. Про чердак не знаю, потому что мы его не доделали. — Что ты?.. — Чимин скривился и резко отпрянул назад, противно скрипнув стулом по полу. Вцепившись в подлокотники, он привстал, но, закусив губу, остался на месте. — Я не пугаю — всего лишь говорю правду. И только тебе решать, верить мне или нет. Чёрт!.. Я даже попросил тебя выключить телефон, потому что там установлены прослушка и гео-локатор! Он всегда знает, что ты делаешь, куда идёшь и с кем, о чём вы говорите. — Нет!.. — Чимин закрыл уши ладонями и замотал головой. Это было слишком. Он больше не мог это выдержать. Тысячу раз пожалел, что нашёл старые записи стихов, что влез в компьютер и посмотрел видео и после этого начал искать Хосока. Лучше бы и дальше жил во лжи, если это действительно было так, потому что сходил с ума, с трудом веря в услышанное. — Хватит! Молодой человек вскочил со стула, нервно накинул пальто и бросил на стол купюры для оплаты. Хосоку оставалось только молча наблюдать, потому что не мог просить остановиться и поверить ему. Он рассказал о себе, отдал папку с информацией о других возлюбленных жертвах Юнги и предупредил, чтобы он всегда мог вовремя уйти. Стирая рукавами слёзы, он, не прощаясь вышел за ширму, но внезапно вернулся за папкой, сказав напоследок сиплое: — Мне жаль, что это произошло с тобой. Никто не заслуживает такой участи. И да, я бы покончил с собой, если бы не смог больше танцевать, потому что балет — моя жизнь. Но ещё моя жизнь — Юнги. И он не то что пальцем меня не трогал, даже голоса не повышал. Мне… — он всхлипнул, глаза вновь наполнились слезами, горячими дорожками стекая по пятнистым щекам. — Я не могу за час, — он взглянул в телефон, — разлюбить его. Мне нужно время подумать, понимаешь? — Понимаю, потому что тоже любил его. Я так сильно любил его, готов был всю жизнь держать его за руку, направлять к нужной дороге. Но он… Я никогда не видел человека более одинокого, сломленного и потерянного, чем он. И от этого он привязывается, путая любовь с больной одержимостью. Его не собрать, осколки не склеить, — Хосок сам едва сдерживал истерику: его не понимали, не слышали, но и не осуждали, не считали виноватым, скорее сочувствовали как жертве. Это было видно по глазам, полным сочувствия, и борьбе разума и сердца. — Что бы ты ни решил, не пытайся спасти то, что уже разрушено, иначе это сломает тебя так же, как меня. Ты не поможешь тому, кто не чувствует за собой вины и сам не хочет меняться. В бессмысленных попытках ты потеряешь себя. А, если захочешь уйти, он не отпустит и уничтожит, лишь бы ты вечно принадлежал ему. Или выбросит, как наигравшийся ребёнок сломанную игрушку, обратив внимание на новую. Если решишь развестись, просто молча уходи, меняй номер, уезжай хоть в другую страну, но не говори ему. Чимин закрыл глаза и покачал головой, прижав папку к груди. Он едва стоял на ногах, потому что не чувствовал ничего, кроме тупой пульсировавшей боли во всём теле. Потерялся, запутался, тысячу раз пожалел, что влез туда, куда не следовало. Чонгук был всё же прав: его счастье было в неведении. Им с Юнги было хорошо вместе, оба состоялись по жизни и занимались разными вещами. С ним муж пытался контролировать агрессию, учился сдерживаться, а потому они бы никогда не поругались. И о разводе бы речи не зашло, потому что Чимин верил в волшебное раз и навсегда. Но они не в сказке, а его прекрасный принц оказался чудовищем. И прямое доказательство этому сидело перед ним и тоже плакало, кусая покрытые трещинами губы. — Почему ты сразу не обратился в полицию? Для чего ждал пять лет, скрываясь? — Я слабый, — Хосок горько рассмеялся, скривив губы в болезненном оскале. — Я всё ещё просыпаюсь в истерике и холодном поту, проживая этот день в кошмарах. Я несколько лет проходил реабилитацию, учился говорить и ходить, потому что Чонгук каждые две недели присылал и до сих пор отправляет деньги. Но для Юнги я мёртв. Для остальных — я просто уехал. Чон Хосока больше нет. Я рискую даже разговаривать с тобой сейчас, потому что я никто, а Юнги имеет всё и легко вывернет ситуацию в свою пользу, как делал это всегда. Но когда я узнал, что вы поженились, не смог больше молчать. Ты должен знать. Но решать всё равно тебе, ты прав. Я же клянусь, что, если Юнги хоть кого-то тронет пальцем, рискну пойти в полицию, даже если это будет стоить мне жизни. Чимин закрыл глаза, желая исчезнуть, раствориться, забыться. Хотел вернуться в прошлое и запретить себе лезть в осиное гнездо. Он весь, изнутри и снаружи, покрыт горевшими укусами, всё тело жгло от невыносимой боли, а от разодранной души не осталось ни клочка. Пустой дырявый сосуд, месиво чувств без глаз и ушей. И его некогда счастливая жизнь уже никогда не будет прежней. — Мне жаль. Искренне жаль. «Но я не могу поверить. Мне тяжело принять это. Я не могу разлюбить нежного и заботливого Юнги, что целовал мне руки, лечил раны на ногах и помогал восстанавливаться после травм на репетициях. Я знаю его лучшую сторону, видел, как он старательно подавлял демонов и прятал их обратно. Мне правда жаль». — На папке, на обложке, карандашом написан номер. Просто позвони, если понадобится помощь. Хосок видел, что это конец. В борьбе разума и сердца выигрывало второе, и он не винил молодого человека. Сам бы никогда не смог это принять, пока не увидел бы своими глазами. Но Юнги очаровывал, влюблял в себя своими искренними и сильными чувствами. Но он умел не только горячо любить, но и до слепоты ненавидеть. — Думаю, что нам лучше забыть этот разговор. Мы не встречались, ты мне ничего не рассказывал. Чонгуку тоже не смей сообщать. Он не должен быть заложником и винить себя за то, что сделал другой. Он хороший человек и заслуживает счастья. Рассказав, ты сделаешь его соучастником преступления и сломаешь жизнь. Я… Я сам поговорю с Юнги, он пройдёт лечение, и всё будет хорошо. Пожалуйста. Хосок ничего не сказал, не пообещал, только проводил взглядом удалявшийся поникший силуэт и, оставшись в одиночестве, лёг на стол и заплакал, спрятав лицо в сгибах локтей. Чимин, раздетый, выбежал на улицу. Не чувствуя порывов ветра и бившего в лицо ледяного снега, он едва ли не бежал в ближайший торговый центр, чтобы заказать дубликат ключа. В голове было пусто, на душе — словно его пробило насквозь, оставив кровоточившую рану в груди. Уже сидя в такси, он едва смог включить телефон, пару раз чуть не выронив его из трясшихся рук. Колотило от холода и подавленной истерики, но он игнорировал все сигналы тела, пока проверял смартфон на наличие посторонних приложений: прослушка и передача гео-локации, как и говорил Хосок. Отрицать это он уже не мог. Промокшая картонная папка лежала на коленях неподъёмным грузом, в кармане джинс новый ключ прожигал бедро, оставляя фантомный болезненный волдырь. Всё, что сейчас мог сделать Чимин, это написать Чонгуку, что уже едет домой. А Юнги отправил короткое сообщение: Чимин: Я люблю тебя. Возвращайся скорее. Оно было тут же прочитано. Прошла пара секунд, после чего последовал незамедлительный ответ: Юнги: Постараюсь. Я тоже хочу домой.