Il gambetto (Гамбит)

      Синьорина сидела на кровати и горько плакала. Её лицо покраснело и опухло, а по щекам стекали крупные слезы, падая с подбородка.       Когда кураж от погони отошёл, она поняла, что забыла всё: как её привели в комнату, как умыли и причесали и даже как она оказалась во дворце семьи Медичи. Всё, что стояло перед глазами — мёртвые тела родных. В руках была та самая купленная ложечка с Апостолом Петром. Прося Господа о помощи, Беатриче прижимала её к груди и целовала фигурку апостола, словно это могло вернуть семью.       Лишь когда слезы утихли, синьорина вспомнила про шкатулку и, оглянувшись, заметила её на столешнице. Сургуч немного откололся, но дверка не открывалась. Проверив целостность ящичка, синьорина встала возле окна, равнодушно наблюдая за городом.       Во Флоренции вечерело. Солнце медленно спускалось с небосклона и освещало золотом город. Стены домов становились светлее; окна отражали солнечный свет, а тени, отбрасываемые зданиями, удлинялись и темнели.       Колокола часов на Санта-Мария-Дель-Фьоре пробили двадцать три часа, но в городе всё ещё было шумно. Меж домов ходили и разговаривали синьоры; с площадей были слышны предупреждения глашатаев, а из переулков доносились звуки драк. Лавки потихоньку закрывались, и люди спешили в город до закрытия ворот. Когда же часы пробили двадцать четыре часа, солнце ещё не зашло, но на улицах остались лишь стражники да бродяги, а в храмах начались молитвы за души усопших.       Беатриче уселась напротив распятия и принялась читать молитву. Она молилась за упокоение душ её родителей, братьев, кормилицы и той служанки, что спасла её. Неизвестно сколько времени так прошло, но, когда молитва закончилась, за окном стемнело.       Спустя мгновение в дверь постучали.       — Господин ожидает вас, синьора.       По тёмным коридорам Беатриче завели в господский кабинет. Внутри, около камина, сидел Лоренцо. Рядом стояли небольшие стеллажи с книгами и антиквариатом. За столом сидела его жена, Клариче.       — Si sieda, signora, — по кабинету прокатилось эхо.       Беатриче села напротив Лоренцо и, подобно каждой приличной синьоре, опустила взор.       — Синьора, прошу вас, смотрите на меня.       Она покорно подняла глаза.       — Вас зовут Беатриче де Филато, так?       — Да, Ваше Великолепие.       — Вы дочь Людовико де Филато, торговца квасцами.       — Sì, квасцами и пряжами. Помимо этого мы производим ткани.       — Помнится, пару лет назад я лично подписывал разрешение на ваш брак с человеком из другой гильдии. Но вы носите отцовскую фамилию.       — Мой супруг, — синьорина перекрестилась, — Полгода как скончался, и я вернулась под опеку отца.       — Сколько вам лет?       — В январе исполнилось пятнадцать.       — È chiaro.       Государь на минуту смолк. Он понимал, что дальнейший разговор для неё будет не самым приятным.       — Вашу семью убили.       — Д-да…       — Всю?       — Возможно… — Она нахмурила брови, а через минуту взор стал радостнее. — Мой брат Джованни остался жив. Он на пару лет старше меня.       — А где сейчас ваш брат?       — Он учится в Пизе.       — Вы не знаете, почему с вашей семьёй решили расправиться?       — Нет, не знаю, — Беатриче отвела взгляд и мысленно попросила у Бога прощения.       — Тогда, что это за шкатулка? Раз вы прибежали с ней, она важна для вас.       — Это семейная реликвия, не более.       В зале вновь воцарилась тишина. Лишь поленья потрескивали в камине, да Клариче писала что-то пером.       — Ваше Великолепие, можно ли Вас попросить?       — Riguardo a cosa?       — Это слишком нагло, но можно ли попросить о временном приюте в вашем доме? В мой сейчас возвращаться опасно.       Пока государь размышлял, синьорина смогла рассмотреть его внешность, от которой так и веяло неподдельной властью и могуществом. Это был статный мужчина лет тридцати в фиолетовой соправесте и с роскошными перстнями, что поблёскивали в свете пламени. Чуть сгорбленная спина, руки в замке и прищуренный взгляд, направленный в одну точку.       Многие восторгались внешностью младшего брата Лоренцо, но его самого нельзя было назвать красавцем. Он словно сошёл с гравюр, на которых изображалась всякая нечисть: большой и продолговатый нос, свёрнутый на бок, слегка выпученные глаза с небольшими морщинами в уголках и высокий лоб. Ещё большей мрачности облику добавляло освещение камина, падавшее только на одну половину лица.       — Я не был лично знаком с вашим отцом, синьора, — начал государь, — Однако он бывал пару раз на моих приёмах, и у меня сложилось положительное мнение как о нём, так и о вашем семействе. Думаю, я мог бы дать вам приют.       Мадонна Медичи отчётливо слышала разговор. Лоренцо редко делал что-то без веской причины, и то, что он принял грубиянку, тем более — выделил ей покои, настораживало. Однако стоило супругу прервать затяжную тишину, как Клариче поняла, что он задумал. Квасцы всегда были важны для Медичи, и Лоренцо не упустил бы возможность приобрести новый источник важного ресурса.       — Лоренцо, а как же родственники синьоры? — вмешалась она и подошла к мужу.       — Ах да! — словно это его заботило, воскликнул государь. — Не могли бы вы рассказать про них?       — Остальные мои родственники поселились в разных уголках Тосканы. В нашей семье есть традиция, что второстепенные ветви живут вдали от главной — к которой я принадлежу — и редко с ней контактируют. Поэтому я не думаю, что они возьмут меня под своё крыло.       — Если у вас такие традиции, почему же вы вернулись в семью? — удивилась женщина.       — Cognato меня терпеть не мог и выгнал из дома. Отцу пришлось принять меня назад в семью, ибо ранее подобного у нас не случалось.       Клариче взяла супруга за руку и посмотрела на него, словно просила помочь бедной девочке.       — Bene. Значит, поступим так: мы напишем вашему брату — как и остальным родственникам — чтобы он приехал. Так как вы оба ещё слишком юны, то семья Медичи возьмёт вас под свою опеку. Думаю, городской совет не будет против, — Лоренцо самодовольно ухмыльнулся, — Также мы возьмём расходы на организацию похорон.       — Ваше Великолепие, это слишком! — брови синьорины поползли вверх. Она чувствовала себя виноватой за пользование щедростью государя. — Вам незачем тратиться на похороны. Можно взять деньги с банковских счетов моей семьи!       — Нет, семья Медичи возьмёт на себя расходы, — он приблизил ладонь к груди, — А ваши деньги останутся до вашего с братом совершеннолетия, но на счетах банка Медичи.       Лоренцо говорил так, словно уже стал опекуном, но Беатриче этого не замечала. Для неё было важно, что государь разрешил остаться у него.       — Тогда как мне Вас отблагодарить? Я могу помогать по хозяйству…       — Нет-нет, от вас ничего не надо. Взять под опеку сирот из купеческой семьи — è una questione d’onore. Общество только одобрит подобный жест.       — Говоря про общество, — обратилась к мужу мадонна Медичи, — Меня в храме вновь попросили, чтобы ты ослабил налоги. Лето слишком засушливое, и урожая не так много. Горожане боятся, что им не хватит средств на пропитание.       — Дорогая, ты же знаешь, что не я устанавливаю налоги, а Синьория, — мягко ответил Лоренцо.       — Знаю.       Супруги смотрели друг на друга, и между ними словно происходил безмолвный диалог, который был понятен только им двоим. Государь с нескрываемым обожанием смотрел на жену. Та лишь мягко улыбалась в ответ. Синьорина почувствовала себя неуютно от того, что застала столь сокровенный момент.       — Что ж, мои люди завтра проверят ваш дом. Если всё нормально, то через пару дней можно будет начать подготовку к обряду. Вас будет охранять моя личная стража. А пока вам стоит отдохнуть.       Клариче протянула ей руку, и, пожелав доброй ночи, дамы вышли в коридор.       Лоренцо, как и обещал, отправил личную гвардию в дом семейства Филато. Также он повелел флорентийской страже прочесать город и его окрестности, дабы отыскать убийцу. Однако, как бы она ни старалась, обнаружить его не смогла. Мужчина словно сквозь землю провалился. В здании гвардейцы увидели то же, что и Беатриче: убитых членов семьи и их прислугу.       Всё это время синьорина не выходила из покоев — только в столовую, чтобы поковырять вилкой еду. Её постоянно мучили думы: как сложилась бы её судьба, если бы она не вышла на прогулку или же задержалась дома? Что с ней стало бы, если бы те головорезы её догнали или семья Медичи не захотела помочь.       Спустя пару дней приехал Джованни. Присланное Его Великолепием письмо сильно удивило и насторожило юношу. Но, поняв причину, он немедля стал собираться, чтобы как можно скорее вернуться во Флоренцию.       Заметив Джованни у ворот палаццо, Беатриче вмиг оживилась и выбежала навстречу. Брат и сестра крепко обнялись.       — Его Великолепие мне в письме всё объяснил, — не разнимая объятий Джованни поцеловал её в лоб, — Как хорошо, что с тобой всё в порядке.       — Ничего не в порядке! Наших родителей и братьев… Их… Их…       Беатриче заплакала и ещё крепче прижалась к старшему брату.       — Чш-ш… Главное, ты жива. С остальным мы разберёмся.       Джованни взял её лицо в ладони и вытер слезы. Точно так же он успокаивал сестру в детстве, когда она приходила к нему, разбуженная очередным кошмаром.       — Успокоилась?       — Sì.       — Ты хорошо кушала?       — Sì.       Сняв табар и отдав его слуге, юноша направился к лестнице. Ожидая, когда Лоренцо позовёт, родственники прогуливались по кортиле и болтали. Меж тем Джованни следил за поведением сестры, а когда пришёл час обеда, заметил, что она не притронулась к еде.       — Sorella, дорогая, почему ты не ешь? Ты же раньше уплетала за обе щеки.       — Да вот, не хочется.       — Tesoro, нельзя так. Если ты продолжишь в подобном духе, то совсем исхудаешь, а лишняя худоба ещё не пошла на пользу ни одной синьоре. Ti scongiuro, поешь.       Но Беатриче упрямилась. Оба пристально посмотрели друг другу в глаза, пытаясь настоять на своём. Наконец синьорина сдалась, взяв кусок перепела. Брат тщательно следил ней и похвалил, когда миска опустела.       После обеда они вновь гуляли по дворцу и дивились внешнему виду здания. Благодаря внутреннему убранству особняк больше напоминал крепость, нежели дворец. Поэтому каждый, кто проходил мимо, не раз задумывался, а живут ли тут вообще?       Если снаружи палаццо подавлял своим грозным видом, то внутри — роскошью. Каждый зал был отдельным шедевром. На колоннах, на потолке, по углах — повсюду была лепнина: растительные узоры или просто геометрические фигуры; потолки и стены, искусно расписанные художником на божественные темы. Один из них даже отражал путешествие знатных особ на Святую Землю.       В каждом зале стоял хотя бы один антикварный предмет или статуя. Даже ставни и двери были отдельным видом искусства. Но больше всего Беатриче поразила дверная ручка в виде нагой девы, стоящей на большой ракушке.       Внутренние дворики палаццо также не уступали в роскоши: лепнина, множество гербов Медичи и статуи. А цитрусовые деревья, что росли там, добавляли большей живописности кортиле и ещё сильнее подчёркивали статус хозяина.       В одном из залов их встретил Лоренцо и позвал к себе.       — Итак, теперь можно нормально поговорить, — начал он, — Думаю, стоит начать с похорон. Во-первых, вам придётся прийти и омыть покойных, но не волнуйтесь — по периметру здания будет стоять стража. После ваших родных отпоют в Санта-Мария-Новелла. Похоронят их неподалёку от церкви. Также я позаботился о распределении похоронных принадлежностей между высокопоставленными участниками процессии. Во-вторых, синьора, вы оказались правы — только одна из ветвей рода согласилась приехать. Это младший брат вашего отца. Он прибудет со всем семейством. У остальных либо свои торжества, либо они уехали и не скоро вернутся.       — Chiaro, — вздохнул Джованни. — А что насчёт опекунства?       — Я возьму вас обоих под свою опеку. Однако, как я понимаю, вы имеете в виду финансовый вопрос. Как вы скорее всего знаете, в нашей республике действуют законы по опеке сирот…       — Я не об этом, — перебил он, — Мне интересно, как Вы лично будете распоряжаться нашим делом и месторождениями квасцов, а также другим имуществом и деньгами?       — А вы недурны, — государь удивился такому нахальству. Мало кто осмелится ему дерзить. — До вашего совершеннолетия я имею право распоряжаться всем имуществом. Все ваши места залежей квасцов и прочий бизнес также переходят мне. Тем не менее у меня есть для вас предложение.       — И в чём же оно заключается?       Джованни облокотился на стул. Он догадывался, что Лоренцо воспользуется положением и попытается присвоить себе часть отцовского дела. Хоть юноша не горел желанием заниматься делом родителя, допустить, чтобы наследство совсем сгинуло в чужих руках, он не мог. От этого зависело их с сестрой будущее.       — Как я знаю, у вас есть счёт в одном из банков, — брат, негодуя, взглянул на Беатриче. Она всё же сболтнула лишнего. — Эти деньги переместятся на счёт в банке Медичи. Доход от продажи пряжи будет идти прямо на ваш счёт. Остальное имущество останется нетронутым до вашего совершеннолетия.       — А что насчёт квасцов и тканей?       — На ваш счёт будет поступать доля прибыли от их продажи.       — Можно ли узнать, сколько она составит?       — Пять процентов.       — Ваше Великолепие, это слишком мало! — махая ладонями, запротестовал Джованни.       Теряя терпение и ещё более раздражаясь, мессер Медичи встал со стула.       — Молодой человек, вы не в том положении, чтобы упрямиться или ставить условия.       — Джованни, что ты имеешь в виду? — влезла Беатриче. — Ты же являешься прямым наследником. Разве всё не переходит тебе?       Она наблюдала за конфликтом мужчин и слушала с большим интересом. К сожалению для неё, синьорина не понимала, о чём именно они толкуют.       — Так и есть, сестрёнка. Правда при опекунстве, — брат начал последовательно загибать пальцы, — Есть свои нюансы.       Лоренцо заметил жест юноши и криво усмехнулся. Ему не нравилось, что кто-то считал его мошенником. Нахальство мальчишки задевало гордость и выводило из себя.       Джованни скептически посмотрел на него.       — Я понимаю своё положение, но, согласно законам, «одну треть наследства надлежит употребить на спасение душ усопших, вторую — передать их детям или другим наследникам при достижении ими зрелого возраста, третью — передать в распоряжение опекуна на содержание сирот. Если же опекун использует третью долю для своих целей, то он должен возместить сумму с процентом в размере одна лира за каждый потраченный флорин».       Лоренцо вытянулся, как струна. Юноша был не промах, раз начал торговаться. Пока не нашли подходящие условия, оба не успокоились. Государь потёр руки на уровне груди. Всё складывалось в его пользу.       Однако на этом переговоры не закончились. Юноша выпрямил спину и стал более серьёзным.       — Что насчёт Беатриче? Когда уеду в Пизу, я не смогу следить за тем, как Вы будете заботиться о ней.       — Ох, об этом не волнуйтесь. Она ни в чём не будет нуждаться, — Лоренцо приблизил кисть руки к груди. — Мы наймём лучших наставников. Как моих детей, они обучат её новым языкам и арифметике.       Но это не устраивало Джованни. Беатриче плохо ладила с учителями и часто становилась зажатой, а для замужества ещё не создана. Посмотрев на сестру, он попросил её выйти на несколько минут.       Беатриче послушалась. В соседнем помещении едва было слышно, о чём беседовал брат с Лоренцо, но она знала, что разговор о ней.       Среди расставленных по углам зала статуй Беатриче привлекла мужская фигура в центре комнаты. Его голова с венком из листьев винограда была повёрнута в бок, а в руке он держал небольшой кубок. Её взор медленно блуждал от жилистой руки с чашей до массивной, мускулистой спины; от грубых черт лица с прямым носом и вниз по груди, до пояса Аполлона.       — Нравится? — внезапно подошёл Джованни.       — Н-не знаю, — смутилась она и вновь опустила глаза, — Вы уже закончили?       — Sì, пойдём.       — Брат, а что за обвисшая штука у него меж ног?       Юноша усмехнулся. При всём любопытстве сестры её неискушённость в таких вопросах поражала.       На следующее утро вместе с охранниками и слугами родственники отправились в свой дом. Но у порога Беатриче не могла и шагу ступить. Джованни заметил, как сестру трясло, и взял её ладонь в свою. «Спокойно, я рядом, я тут», — говорил его взгляд.       Тем не менее Джованни и самому было тревожно. Он боялся увидеть мёртвые лица родных и представлял, насколько страшно было сестре в тот день.       Глубоко вздохнув, они сделали шаг и перешагнули порог дома. Им необходимо было омыть тела покойных, чтобы их души нашли дорогу в загробный мир. Работа тяжёлая, но необходимая.       Джованни взял на себя отца и братьев, а Беатриче — матушку с кормилицей. Однако случалось, что синьорина не выдерживала подобного вида и выбегала на улицу, где пускалась в слезы. Тогда ему приходилось идти за ней и успокаивать дрожащую сестру. Позднее к ним присоединилась семья их дяди. Вместе родственники заворачивали тела в саван и поминали души умерших.       После всех молитв и приготовлений родных занесли в церковь. Пока проходила панихида, брат с сестрой всё время находились рядом и взывали к архангелу Михаилу. Кроме молитв они слышали, как люди сочувствовали сиротам и просили святую Клотильду помочь им; как восхищались великодушием Лоренцо.       В день погребения, несмотря на столь печальное событие, погода была ясная. Солнце, как назло, вновь грело своими лучами.       Во время процессии Беатриче не плакала, лишь тяжело вздыхала и крепко держала за локоть брата. После очередного освящения тел они в последний раз взглянули на лица родных, прежде чем тела опустили в землю.       В это время друзья Людовико предупредили Джованни о своём желании сотрудничать с ним, если он всё-таки захочет продолжить дело отца. Тот лишь поблагодарил и сказал, что примет к сведению.       Через неделю, когда родственники уехали, а все принадлежности поделили, Лоренцо оформил опеку над детьми.       Вечером синьорина с братом сидели в её покоях и размышляли над будущим. Джованни не мог надолго оставаться.       — Можно попросить Лоренцо. Он там является членом попечительского совета и может как-то повлиять.       — No, Beatrice, я больше не могу пользоваться его добротой и влиянием.       Синьорина надула нижнюю губу. Юноша приподнялся с коленей и пообещал постоянно писать письма. В ответ сестра мягко улыбнулась и стала играть с его рукой, проводя то по подушечкам пальцев, то по контуру ладони.       — Если ты теперь главный наследник, то, может, тебе отдать шкатулку?       — Не думаю, что в Пизе она будет в большей сохранности. Пускай останется у тебя.       Синьорина вновь устроилась на кровати, а Джованни лёг на её колени. Пока они молчали, Беатриче проводила рукой по русым волосам брата. Он знал: сестра любила трогать его причёску.       — Почему ты не хочешь, чтобы я вступила в брак? Я была вполне счастлива, — Беатриче посмотрела в бок.       — Не ври. Я видел, какой опустошённой ты пришла домой, — подловил её Джованни. Когда сестра врёт, то отводит в сторону взгляд. — Думаю, ты была рада, что вновь смогла нас увидеть.       — Ты прав.       — Смогла забрать документы на вдовью долю? — прошептал юноша.       Беатриче кивнула. Перед выходом Джованни попросил её втайне забрать некоторые документы и спрятать.       — Ben fatto. Не теряй их: в будущем они нам понадобятся.       Так они просидели до полуночи. Сестра рассказывала о знакомстве с Колонной, а парень — про учёбу в Пизе и новых знакомых. Слушая его мерный голос, Беатриче расслабилась и заснула.       Утром Джованни провожали у ворот палаццо. Он попрощался с приёмными отцом и матерью. Каждый их них желал успехов в учёбе. Юноша подошёл к сестре и, обняв её и крепко поцеловав в лоб, ласково попросил беречь себя.       Когда брат скрылся за поворотом, Беатриче с новой семьёй вернулась в дом. Клариче рассказывала мужу о детях, в частности об их успехах в обучении, и о том, как Пьеро опять поссорился с сыном Джулиано. Лоренцо было неприятно слышать жалобы на Пьеро, и он удалился с Беатриче.       — Когда мы беседовали насчёт вашего образования, ваш брат предложил нестандартное решение этого вопроса. Сначала я не принял его предложение всерьёз, но ваш брат меня убедил. Ваш вдовий статус допускает.       Возле дверей в библиотеку государь впустил синьорину и вошёл сам. Там стоял юноша примерно такого же возраста, что и Беатриче. Претина из неяркой шерстяной ткани, рукава фарсетты и кальцони без изяществ: ни разных цветов, ни тонких лент, — всё подчёркивало бедность его семьи. Однако взгляд паренька говорил, что одеяние его не волнует. Он словно знал, что существует нечто большее, нежели просто одежда.       Голова юноши была небольшого размера с коротенькими волосами. Его лицо, худое и бледное, с высоким лбом и тонким носом с горбинкой походило на куриное яйцо; тёмные глаза были слегка прищурены, а тонкие губы — плотно сжаты в хитроватой улыбочке. Паренёк был подобен ростовщику-еврею, готовому выдать ссуду.       — Синьора, познакомьтесь, это ваш новый учитель, Никколо Макиавелли. Мне его порекомендовал глава одной кафедры Флорентийского университета. Этот юноша будет обучать вас арифметике, логике и другим предметам. Он будет вашим собеседником и сопровождающим на важных мероприятиях. Вы можете начинать, — обратился Лоренцо к Никколо.       — Итак, что вы знаете?       — Я знаю грамматику, латынь, а также, как бывшая хозяйка, немного умею вычислять, — едва слышно ответила Беатриче.       — Прошу вас, говорите громче, — юноша подвигал указательным пальцем, — Я практически ничего не слышу.       Синьорина повторила ответ.       — Хорошо. Тогда мы начнём с азов арифметики и философии. Позднее мы перейдём к более сложным наукам: логике, риторике и, возможно, юриспруденции. Итак…       Не по годам смышлёный Никколо на первых занятиях брезгливо смотрел на старания ещё по-детски наивной Беатриче. Но со временем он и вправду стал отличным учителем для неё.       Легче всего Беатриче давалась арифметика, труднее — философия. Никколо любил изречения древнегреческих мыслителей и часто зачитывал их труды, смакуя каждую фразу. Однако учёный тон, с которым юноша это делал, казался иногда довольно смешным при его ещё писклявом голосе.       — «…они приступают тогда к управлению не потому, что идут на что-то хорошее и находят в этом удовлетворение, но по необходимости, не имея возможности поручить это дело кому-нибудь, кто лучше их или им равен», — перевернув страницу, Макиавелли взглянул на Беатриче. Она, опершись щекой о кулак, смотрела в окно. — Non ce la faccio più! Ты меня снова не слушаешь.       — Нет-нет, Никколо, я слушаю. Ты что-то говорил о порядочных людях.       — E cosa?       — Что они не хотят власти, но идут на это, чтобы приносить добро другим.       — Не совсем так, Беатриче, — он заложил пальцем страницу, закрыл книгу и наклонился над её столом, — Порядочные люди приступают к управлению не ради вознаграждения или чего-то хорошего, а чтобы человек, что хуже их самих, не взял в руки власть. Теперь тебе понятно?       — Да.       — Думаю, надо будет давать тебе что-нибудь на самостоятельное чтение.       На это Никколо лишь хмыкнул, однако в силу своей принципиальности обещание исполнил. При ответе он добивался чёткого формулирования рассуждений.       Тем не менее Никколо не знал, как побороть её страх публики. Если при нём Беатриче смело и выразительно передавала свои мысли, то на людях она боялась: опускала глаза и запиналась. Каждый раз, когда начинались пиршества, устраиваемые семьёй Медичи, он сопровождал девушку. Юноша пристально следил за поведением Беатриче и видел, как она сторонится общества аристократов. Если кто-то хотел с ней заговорить, синьорина молча смотрела в одну точку, или подзывала его к себе.       Помимо этого, Никколо также был её главным собеседником. Очень часто, пока он втихую читал очередной редкий фолиант, Беатриче прибегала к нему. Тогда, с постным лицом, приходилось выслушивать её болтовню. Не такую судьбу ему пророчил отец, однако хорошее жалование сглаживало сей неприятный момент.       Сама Беатриче в свободные от занятий дни чаще всего сидела в библиотеке и листала книги, несвойственные для женщин. Но не всегда было понятно, что пишут. С Клариче она вела светские беседы и, хоть старший сын, Пьеро, не принял её, играла с детьми помладше.       В редкие дни и государь общался на возвышенные темы. В кортиле он рассказывал, как его семья покровительствовала различным культурным деятелям, и читал стихи собственного сочинения.       — Многие говорят, что человеческая душа ценна, и стремятся её сохранить. Ради спасения своей души они следуют всем церковным заветам, боясь божьей кары. Однако человек был создан по подобию Бога, совершенного в своём обличии. Поэтому путь к спасению души лежит не в сокрушении и страхе, а в красоте, гармонии тела и разума.       — А если в теле человека нет гармонии или красоты, тогда он грешен? — недоумевала синьорина.       — Нет, моя дорогая. Отсутствие телесной гармонии — это не грех, а несовершенство, которое можно исправить.       — Но как? — она взглянула на Лоренцо.       — Разумом и добродетелью. Моя супруга именно так и поступает. Однако, при всём моём уважении, она не осознаёт остального.       Чуть прихрамывая, он подошёл к статуе. Беатриче посмотрела на полуголую женщину и опустила взгляд.       — Посмотри, разве эта нимфа не прекрасна?       — И вправду. Однако подобная красота обесценивается, когда её выставляют на публику или торгуют ею, — возразила синьорина, — В таком случае она не будет спасать душу, а только губить. Даже множество молитв не смогут искупить такой грех.       Государь только усмехнулся и продолжил разговор:       — В отличие от Клариче, синьора Аудиторе тоже была ценителем искусств. Она скупала картины начинающих художников…       — Аудиторе? Я раньше не слышала подобной фамилии. Что это за семья?       — Это была семья банкиров. Её глава, Джованни де Аудиторе, был моим другом. Он помогал мне, а я — ему. Его старший сын даже практиковался в банках Медичи.       — А что с ними случилось?       — Их предал наш общий знакомый, — грустно ответил Лоренцо, — Пока я отсутствовал в городе, он казнил членов семьи.       — Tutti?       — Осталась синьора Аудиторе с дочерью и средний сын, — он посмотрел на небо. — Сейчас они живут на вилле в Монтериджони, а сын продолжает дело отца.       Беатриче нахмурила брови.       — Он занимается банковским делом? Но как, если подобных банков нет?       — Нет, он занимается совсем другим делом. Когда-нибудь я тебе расскажу, каким именно.       Всё это время Никколо находился рядом. Он внимательно следил за разговором господ и заметил, как спокойна и уверена синьорина с Лоренцо. В его голове наконец появилась идея, и юноша решил попросить государя о помощи.       Теперь, если Беатриче рассказывала текст, помимо Никколо, при ней присутствовали члены семьи Медичи. Изначально был кто-то один, потом — уже вся семья. Пристально смотря им в глаза, она читала латынь, сонеты Лоренцо и обсуждала произведения творцов. Когда синьорина перестала стесняться столь малой публики, государь стал приводить своих знакомых. Беатриче постепенно смелела, и её голос больше не дрожал. Однако у неё всё ещё тряслись руки; она делала большие паузы и отводила в сторону глаза, но Никколо был рад хоть такому прогрессу.       В один весенний день Макиавелли предложил Беатриче обучить её игре в шахматы, и та согласилась. Синьорина помнила, как кормилица рассказывала ей про шахматные фигуры, однако научить играть не успела. Однако даже с помощью Никколо у Беатриче не получалось выиграть даже одну партию, как бы она ни старалась.       Вдруг за окном послышался детский смех. Компаньоны выглянули: синьоры Медичи сидели на траве и играли с детьми. Лоренцо брал небольшой мячик и перекидывал его то младшему сыну, то дочери и следил, чтобы ни один из них не упал и не поранился.       — Посмотри! Человек, что имеет огромную власть в городе, играет со своим чадом, как простой горожанин, — недовольно произнёс юноша.       — Может, он просто любит свою семью.       Молодой человек только хмыкнул.       — Никколо, что тебя не устраивает в мессере Лоренцо? Я заметила, как ты косо на него смотришь.       — Мне не нравится не только он, но и вся семья Медичи. Скрываясь за добродетельными банкирами-меценатами, они плели множество политических интриг и в результате взяли Флоренцию под свой контроль. Даже мадонна Клариче имеет свою сеть шпионов, — он отвернулся от окна, — Помимо прочего, этот сластолюбец практически не смыслит в банковском деле и довольно часто пользуется городской казной.       — Сластолюбец?       — Боже мой, не будь настолько наивной! Неужели ты не замечала, как часто он уезжает на виллу.       — Мессер ездит для лечения.       — И не только, — его губы растянулись в хитрой улыбке, а глаза сощурились.       — Никколо, как ты можешь говорить подобные вещи о мессере Лоренцо? Ты же работаешь на него!       — Он платит только за твоё обучение, а не за лестные слова. Итак, — сменил тему юноша, — Ты придумала следующий ход?       Очередная партия только недавно началась, а у Беатриче уже отсутствовала половина белых фигур. Она понимала, что, пуская каждую пешку вперёд, надо затем за ней поставить защиту; понимала, что если доберутся до короля, тому уже некуда будет двигаться. Но это не помогало, синьорина теряла фигуру за фигурой.       — Тебе не кажется, что наша жизнь похожа на шахматную доску? — философски заметил Никколо.       — Кем же мы являемся в таком случае?       — Как и все — пешками, а вот семья Медичи — ладьи, ибо они дальше своих дворцов без причины не выходят. Однако, как мне кажется, однажды ты сможешь выйти и стать фигурой потяжелее. У тебя для этого есть потенциал — его нужно только развить.       — Если не секрет, то кем в таком случае? При условии, что меня так обучают, то, скорее всего, слоном.       — Слоном ты станешь, если при твоих успехах никто не захочет тебя «подтолкнуть».       — Неужели Донной? Вряд ли такое возможно.       — Отнюдь. Тебе, как и ей, также сопутствует удача, — продолжал он, — Вспомнить хотя бы твой побег от убийцы.       — Не надо об этом, — тихо попросила она и отвела взгляд.       Никколо мог побороться с Беатриче в любопытстве и деликатно попросил:       — Perfavore lascia, мне интересно, как столь скромная особа смогла спастись.       — Мне просто повезло.       — Хорошо. Тогда почему напали на столь незаметную купеческую семью? Ты не знаешь?       — Я не знаю, почему.       — Тогда что это за шкатулка, которую ты принесла с собой? Может, это всё из-за неё?       — Это семейная реликвия.       — Позволь узнать, что это за реликвия?       — È un segreto, — отрезала она.       — Я могу хранить секреты. И какой это уже секрет, если я знаю про его существование! — наседал он.       — Тем не менее я не могу раскрывать тайну кому попало. Слишком опасно.       — Я для тебя кто попало? Во-первых, я твой наставник, во-вторых, я твой компаньон, в-третьих, с недавних пор я самый приближённый к тебе человек.       — Тщеславие не к лицу тебе, Никколо. Откуда я могу знать, что ты при своём двуличии не расскажешь это недругу? — уже вспыхнула она.       — Я не настолько подлый, как тебе кажется, и могу хранить даже самые страшные тайны.       Никколо взглянул на доску, и его негодующий взгляд сменился на самодовольный. Он откинулся на спину стула и мягче произнёс:       — И тебе всё же придётся довериться и открыть мне свою тайну. Я никому её не расскажу, lo giuro.       Беатриче тоже взглянула на доску: ей поставили мат. Никколо наблюдал, как её выражение лица сменялось с недовольного на потерянное. Синьорина опустила плечи и подняла на него молящий взгляд.