Искусство сжигать мосты

Каждое утро Лань Чжаня проходит по сценарию, выученному назубок: звон будильника ровно в семь утра, десять минут на душ, еще десять — на приготовление завтрака. Из дома он выходит в половине восьмого и пешком направляется на другой конец города, чтобы появиться на работе без пятнадцати девять. Вэй Ин причуды своего мужа понимает плохо. «Зачем, — говорит он, — целый час идти пешком, если на автобусе можно доехать минут за двадцать?». Лань Чжань отвечает своим фирменным «мгм». Вэй Ин — любитель поспать, и, в отличие от мужа-жаворонка, утренний подъем считает каторгой. Стандартный график с девяти до пяти удобен и привычен. Лань Чжань заканчивает дела, не успев задолбаться (ладно, иногда он все-таки задалбывается, но не настолько часто, чтобы очерстветь), и вот тогда уже начинает спешить. Раньше спешил домой, сейчас — в больницу, где неизменно любимый муж уже две недели находится в коме. Ванцзи с детства учили быть сильным. Родители погибли в автокатастрофе? Возьми себя в руки и прекрати реветь, слезами горю не поможешь. Любимый дед загремел в больницу с инсультом? Учись усерднее, чтобы не расстраивать его своими оценками. Первая любовь оказалась несчастной? Не страдай из-за фигни, любовь — бредовая выдумка, придуманная глупыми людьми… Ванцзи из кожи вон лезет, чтобы в нем видели сильного, независимого и совершенно непробиваемого, но сейчас единственное, что в нем осталось — это слезы. Горькие слезы потери, которая пока не случилась, но приблизилась непозволительно близко. — Здравствуй, Вэй Ин, — произносит Ванцзи, беря мужа за руку. — Сегодня было очень много работы, но, к счастью, меня никто не дергал. Помнишь, я рассказывал тебе про Теренса из бухгалтерии? В пятницу у него юбилей, меня пригласили праздновать, но я отказался. Не могу же я оставить тебя одного… Говорят, что человек, находящийся в коме, слышит все, что ему говорят. Вэй Ин больше всего на свете любил болтать, но еще сильнее — слушать Лань Чжаня. Не важно, обсуждали они серьезное или какую-то мелочь — Усянь слушал так внимательно, словно от услышанного зависит вся его жизнь. Ванцзи приходит к нему каждый вечер, во всех подробностях рассказывает, как прошел день, и, возвращаясь в пустой одинокий дом, произносит лишь одно слово. Пожалуйста. Пожалуйста, Вселенная, сжалься. Не забирай у него Вэй Ина. Почему из всех жителей этого города ты решила забрать именно его?!

***

Чем больше проходит времени, тем сложнее держать себя в руках. Обычно на него накатывает по ночам, в растерявшей уют квартире, но в тот вечер истерика случается на улице. Лань Чжань не может это остановить: он чувствует, как стекают по щекам горячие злые слезы, как к горлу подкатывает болезненный ком, а в собственном воображении здоровый Вэй Ин тянет к нему руки и улыбается так счастливо, как не улыбался уже… десять лет? Столько же прошло с тех пор, как он ушел, верно? — Блядь, — Ванцзи не любит материться, но, вспоминая того, кого вспоминать не хотелось, сдержаться не может. Как же, черт возьми, он жалок. Дядя не одобрил бы, дедушка тоже. Только брат, наверное, понял бы, но обсуждать с ним сложившуюся ситуацию Лань Чжань не готов. Он должен идти. Двадцать минут ходьбы да пять этажей на скрипящем от старости лифте — и он дома. В квартире, где долгие годы они с Вэй Ином прятались от всего мира и проживали свое настоящее, решительно шагая в счастливое будущее. Раньше там царили покой и любовь, а сейчас Ванцзи тошнит от стен, которые стали тюрьмой. Нет, сегодня он туда не пойдет. Пусть здравый смысл горит синим пламенем, но. Он. Туда. Не. Пойдет. Пусть катятся к черту серьезность и идеалы семьи Лань — сегодня Ванцзи зальет горе алкоголем. Первый попавшийся на глаза бар привлекает внимание странным названием. Одно короткое слово, точно не английское, но почему-то такое… знакомое? Где он мог его слышать? «А не пофиг ли тебе, мистер Лань? — думает Ванцзи, таращась на вывеску. — Ты сюда напиваться пришел, а не думать о странных вещах. Открой дверь и забудься хотя бы на эту ночь». Внутри заведение выглядит гораздо приличнее, чем снаружи. Язык не поворачивается назвать его баром — чистое, ухоженное место с огромным танцполом, где под современные песни отрывается молодежь, и пурпурными диванами. Перед глазами мельтешат официанты — в такой же пурпурной форме, — и стены выкрашены в пурпурный… — Этим баром владеет какой-то маньяк, — говорит Лань Чжань, заказывая текилу. — Даже стаканы у вас здесь пурпурные. — О, — улыбается бармен с синими (спасибо, что не пурпурными!) волосами. — Не волнуйтесь, владелец у нас замечательный. Он, конечно, бывает суров, но это не мешает ему оставаться справедливым. «У каждого свои тараканы» — думает Лань Чжань, выпивая текилу залпом. За первым шотом следует второй, третий; на четвертом алкоголь развязывает ему язык. — Мой муж тоже помешан на одном цвете, — произносит Ванцзи. — Помню, как однажды его посетила «гениальная» идея: пока меня не было дома, он покрасился в красный, надел красное кимоно, красные линзы, нарисовал на щеках красные полосы. А когда я вернулся домой, сидел, уставившись в одну точку, и никак на меня не реагировал. Это был единственный раз, когда Лань Чжань на кого-то орал. Вэй Ин, больше похожий на тряпичную куклу, чем на живого человека, напугал его до чертиков, и, когда тот наконец подал признаки жизни, Ванцзи не сдержался. Вспомнились все матерные эпитеты, когда-либо услышанные от дяди — бывшего адвоката и безжалостного к прогульщикам педагога, — и Лань Чжань сам себя испугался бы, если б увидел. Каждого проняло бы, но не Вэй Ина, который, стойко выдержав эту бурю, сказал: — Прости меня. Сегодня пятое, и я снова вспоминаю то, что следует забыть. Ванцзи вспомнил вместе с ним — и вспышка ярости сменилась болью. Им тогда было по двадцать, и вот уже два года они проживали без оставившего их человека. Лань Чжань не винил ни себя, ни его, ни Вэй Ина, лишь иногда задавался вопросом: могла ли их история сложиться иначе? Усянь, казалось, достиг того же, но тот вечер раскрыл его настоящие чувства. — Я не справляюсь, Лань Чжань. Знаю, что не нужно ворошить прошлое, что он сбежал, потому что меня ненавидит, и, наверное, у него сейчас своя, лучшая жизнь… Я очень тебя люблю, но так по нему скучаю, что хочется вскрыться. Годы спустя Ванцзи напивается в баре, вспоминая этот момент, и ему горько от мысли, что Вэй Ин умрет, а тот человек даже не узнает об этом. — Все уходят, — бормочет Лань Чжань. Кажется, его сейчас накроет, но как же ему все равно! — Уходят, умирают, исчезают… Почему все в этой жизни сводится к одиночеству? Почему нельзя просто жить, друг друга любя? То, что было на улице — детский лепет по сравнению с тем, что происходит сейчас. Лань Чжаня трясет, Лань Чжаню жарко и холодно, у него кружится голова, и только чудо не дает ему грохнуться со стула. Даже если грохнется, не страшно — Ванцзи больше ничего не боится, не то что бармен, который тут же начинает суетиться. — Молодой человек, пожалуйста, аккуратней! Вы же не хотите упасть? Вряд ли ваш супруг обрадуется, если вы получите сотрясение мозга. — Мой супруг умирает, — чеканит Лань Чжань, — а я ничем не могу помочь, и это меня убивает. Нифига не помогает этот алкоголь. Хотел напиться и забыться, но только больше себя накрутил. — Мне жаль… — Нет, тебе не жаль! — вскидывает голову Ванцзи. — Не делай вид, будто меня понимаешь! Ты не знаешь, что это такое — полтора года бороться за жизнь любимого мужа, видеть, как он страдает, тратить кучу денег на лечение! Хуже быть уже не может. Лань Чжань готов ко всему — вот он, пьяный, разбитый, уставший от этой жизни — думаете, его можно чем-то удивить? — Что здесь происходит? — от знакомого голоса все застывает внутри. Хотя нет, кое-чем все-таки можно. Лань Чжань замирает, не веря своим ушам. Он боится обернуться и понять, что у него начались слуховые галлюцинации, а потерянный когда-то человек не стоит у него за спиной. — Ничего серьезного, мистер Вэй, — говорит бармен, вызывая у Лань Чжаня приступ истерического хохота. Значит, не глюк. Там действительно стоит тот самый человек. — Он был прав. Все-таки Сан-Франциско, — произносит Ванцзи, поворачиваясь. — Вэй Ин знал, в каком городе тебя искать. Но мы искали человека по фамилии Цзян. А надо было Вэя… Они не виделись тринадцать лет, и хранимый в памяти образ серьезного, умного, временами наивного парня, страдающего из-за внутренних демонов, разбивается на осколки. Перед Лань Чжанем стоит мужчина — красивый, статный, уверенный в собственных силах. Цзян Чэн в девятнадцать, увидев, что друг напился до белой горячки, не пытался бы сдерживать гнев. Цзян Чэн в тридцать два невозмутим, и лишь в его взгляде читается шок. — А я смотрю на вашу вывеску и думаю: почему это Sāndú кажется мне знакомым? Сейчас я вспомнил, что это — буддийская фраза, обозначающая корень всех беспорядков. Жадность, гнев и невежество, они же — три яда. Саньду, — Лань Чжаню не нравится, как болезненно звучит его голос, но молчать сейчас страшнее, чем говорить. — Интересное название, мистер Вэй. Ваш брат оценил бы. У Цзян Чэна дергается глаз. Не ожидал, что легкомысленный братец запомнит фразу из давно ушедшей безобидной юности, да еще и расскажет о ней Лань Чжаню. — Что ты здесь делаешь? — спрашивает он. — Ты никогда не любил алкоголь. Так какого же черта сидишь здесь и напиваешься? «Не вам мне морали читать, мистер Вэй» — думает Ванцзи, вслух произнося совсем другое. — Вэй Ин в коме, и ты — единственный, кто может по-настоящему понять мою боль. Усянь считал, что брат его ненавидит, Ванцзи верил, что это не так. Рушится стена невозмутимости, обнажаются страх и неверие, знакомый незнакомец мистер Вэй все больше похож на живущего в памяти молодого Цзян Чэна, а Ванцзи закрывает глаза, возвращаясь в далекий 2022 год. Тогда началась их история, получившая неоднозначный конец. Тогда они были молоды, строили планы и наивно верили, что лучшее ждет впереди.