Hatsuarashi

Ему снился поезд. Не зная в точности как тот выглядит, Кацура вспоминал только схематичные рисунки в голландских учебниках, воображение натягивало на неровные линии сталь — как ткань зонта на спицы, и перед глазами вставало плоское неказистое чудовище. Кацура хмурился, пытаясь поймать образ, а поезд всё менялся, перетекал, то расширяясь, то сужаясь. Кацура шёл к нему по пыльной каменистой дороге, поезд отдалялся. И вдруг под ногами раскинулось море — бескрайнее, по-летнему тёплое, море пахло подгнившей древесиной и солью, Кацура стоял в воде по щиколотку и как в первый раз смотрел на большой чёрный корабль. У чёрного корабля были огромные гребные колёса, Кацура снова нахмурился, во сне он не мог собрать воедино свои разрозненные мысли, не мог вспомнить, были ли у кораблей эскадры Перри эти самые колёса? Он шагнул назад, под ступнями по-прежнему оставались острые ракушки и мягкие водоросли. А корабль приближался, шёл к нему неумолимо — великим сомом надвигался на берег. Кацура рванулся в сторону, поймал ртом солёные брызги, закашлялся и упал. Он стоял на коленях в липкой жиже, чувствовал голенями скользкие спины медуз, разбитые о камни ладони саднили от солёной влаги, но всё это было неважно, ведь только что плывший по воде гигантский паровой сом уже выползал на сушу, хватался за камни впадинами рёбер. Уже двинулся дальше — в город. Нос его вытянулся, заострился, из трубы повалил густой чёрный дым, а гудок оказался оглушительнее выстрела. Кацура смотрел на поезд, оставляющий длинный рельефный след по песку, и не мог понять, что в этой картине кажется ему неправильным. Со спины — словно из самой бездны, из-под толщи воды, он услышал голос, тот был удивительно чётким. Голос позвал его снова, и Кацура заворожено посмотрел на блики волн, на ожидающую его глубину. — Кацура! — рявкнул Иида уже не сдерживаясь. — Нашли время спать! — Иида-сан, — Кацура прикрыл глаза рукой, в комнате оказалось слишком светло, солнце уже кралось к зениту, заглядывало в незакрытые окна над фусума, — слишком громко. — Спите как… — Иида тяжело вдохнул. — Напишите Суфу. Я написал, но вы всё равно напишите. Они там, конечно, всех кого могли уже пересажали, но мало ли что. — Дату казни назначили? — со сна страшные слова почему-то давались легко, Кацура спрашивал будто бы о каком-то пустяке, не о смерти друга. — Нет ещё. — Иида закусил губу, посмотрел устало, в глазах его никогда ничего нельзя было прочесть, Кацура сейчас и не пытался, он считал, что Иида скажет ровно столько, сколько сможет, а большего с него не стребовать. — Я оставил вам на столе всё. И своё тоже. Отправьте сегодня же! — Иида грохнул кулаком об пол и резко поднялся, Кацура не поморщился усилием — в расстроенных чувствах Иида был очень уж шумным и легко выходил из себя. — Кацура, у вас на лице помада. — только извечное ехидство оставалось при нём — живое. Когда шаги стихли где-то далеко, Кацура всё-таки поднялся. Голова гудела храмовым колоколом, почему-то ломило колени, Кацура посмотрел на укрытое жёлтыми листьями небо в пруду — низкое и голубое. На небе не было не единого облака, а шумевшие в саду птицы чирикали спокойно — значит, не к дождю суставы болят. — А к старости, — невесело хмыкнул он сам себе, плеща холодной водой в лицо. Помогало это слабо. Он долго тёр щёку, остановился, только когда кожу начало печь, выдохнул. Устав бултыхаться жабой по мелководью, просто опрокинул ведро на голову. И наконец-то стало легче. Щетина кололась, стоило бы привести себя в порядок, сил хватило только волосы уложить. К делам хорошо бы приступить после завтрака. От мысли о еде Кацуру замутило, он всё же покосился на стол, увидел оставленное письмо, рядом лежали записки. Одну он узнал сразу — по красной бумаге, от Ишикавы Васкэ, а значит, речь про заключённого под домашний арест Рая Микисабуро. И если Иида так раздосадован, не самая приятная весть. Кацуру замутило ещё больше. Он потёр виски, натянул мокрое кимоно на плечи и справедливо решил, что Сайто-сэнсэй, его наставник, был прав: боккэн — лучший способ выбить дурь из головы и собраться с мыслями. После разрушительного землетрясения своего додзё у Чошу не стало, в резиденции всё собирались что-нибудь отстроить подходящее, но из хана учиться кэндзюцу уезжало не так много людей, и постоянно находились дела поважнее: то крыша течёт, то жуки съели тёплые одеяла. Всех желающих тренироваться как положено, отправляли проситься в соседние додзё, неприхотливые обходились сражениями во дворе, на зиму скрепя сердце им выделяли какой-нибудь маленький закуток. А вот победами своих в хане гордились куда охотнее. Прошлой весной Кацура выиграл сразу несколько турниров, поздравления получил от самого Шишидо, хотя они ещё не были знакомы. В прошлом же году, когда выяснилось, что Такасуги бродит по столице неприкаянным, ему не хватило места в одной из знаменитых школ, в другие идти он отказывался, история с додзё неожиданно заиграла новыми красками. Молодёжь оказалась пробивной, с их упрямством не справились даже упрямые старики из управляющих, и теперь Чошу могли похвастать полноценным тренировочным залом. Кацура нарадоваться не мог. И одежда нашлась там же, где он ее в последний раз оставил. — Когоро, — как-то угрюмо поприветствовал Одэра, он сидел на полу, опираясь на стену, — угомони их, а? — Не поделили чего? — Кацура опустился рядом. В центре собравшейся толпы стояли Кусака и Такасуги. Кацуру всегда забавило, как они смотрятся: выбритый налысо, как принято среди лекарей, Кусака — рослый и прямой, с непроницаемым взглядом и ходящими желваками, а напротив — невысокий встрёпанный Такасуги с горящими щеками, но совершенно ровным дыханием. — Тебе ещё не сказали? — Одэра нервно дёрнул рукой, боккэн из пальцев чуть не выпустив. — Троих. — Микисабуро, кто ещё? — Хашимото Санай, Изуми Кинай. Казнили. Хашимото, говорят, плакал, — он тоскливо посмотрел на замершую толпу. — Молодой совсем. — Вот как. — Кацура на мгновение прикрыл веки. «Молодой совсем» звучало странно, у Одэры была эта странная привычка о возрасте вспоминать, отчего и без того печальные вести приобретали другой оттенок, будто пережив кого-то из младших, становишься чуть виноват в этом. — Значит, Ишикава не смог уговорить. — И мы не сможем. — Как Иида-сан на тебя дурно влияет, — вздохнул Кацура, — мы и не пытались. С Ёшидой… — он махнул рукой. — Сам знаешь. — Думаешь, хан даст денег на похороны? — Суфу поможет, я тоже напишу ему сегодня. Раз дату ещё не назначили, второй допрос уже был, скоро. — А-а, — Одэра потёр плечо, Кацура мельком заметил синяк в раскрывшемся вороте косодэ, — Иида и к тебе наведался. — Сходил бы ты к нему, — обронил поднимаясь. Одэра криво улыбнулся, показывая покрасневшие от долгой тренировки ладони. Кацура качнул головой, руку протянул, беря из чужих пальцев боккэн, шагая к толпе бросил. — Ты ему сейчас нужен. Просто хоть рядом посиди. — Легко тебе говорить, — Одэра тоже поднялся. Круг разомкнулся, пропуская Кацуру в середину. Ариёши, один из самых младших в резиденции, неуверенно протянул шлем. Кацура хотел отказаться, обернулся. Он увидел всех их, они как один смотрели на него с надеждой — такая наивность, она сжала сердце холодной рукой. Сейчас Кацура должен быть примером, должен показать, что не всё кончено. И должен заботиться о безопасности. — Нагрудники, шлемы, — сказал отрывисто, обратно поворачиваясь к Такасуги и Кусаке, — оба. Быстро. Сначала по одному. Потом можете вместе, — Кацура усмехнулся, показывая зубы, поймал полный злости взгляд Кусаки, ответил таким же яростным Такасуги, — если сможете. И это сработало. Как срабатывало всегда. Ёшида верно подметил, что друг без друга эти двое точно бы не достигли таких высот ни в учёбе, ни в сражениях. Такасуги нужен был соперник, Кусаке — тот, кого можно обогнать. Они оба были слишком молоды, чтобы понять, что их пути уже разошлись, держались рядом по привычке, и привычка это закаляла их только сильнее. Кацура чуть не пропустил первый удар, отпрыгнул. Он перехватил боккэн удобнее, дал Иноэ надеть на себя нагрудник, сам поправил завязки и шагнул в центр. Это оказалось легко. Ему давно не было так легко, всё вокруг превратилось в движение, и колени, только что нывшие, стали как прежде, и ладони сжимали нагретую рукоять крепко. С каждым взмахом, с каждым ударом из тела уходила слабость, её сменяло задорное веселье, бодрящая радость. Он задел Такасуги на тридцатом ударе, затем — на семнадцатом, сам же грудью поймал восьмой. С Кусакой дважды вышел в ничью, на третий ловко зацепил сначала по локтю, по шее рубанул сразу же, руку останавливая в касании. Без судьи сражаться Кацура не любил, восторженно вздыхающая толпа сбивала с толку, обмануться, поверив, было проще простого. Но никто их троих судиться не вызвался, Кацура краем глаза заметил выходящего на улицу Иноэ, тот оказался удивительно равнодушен к боям. Только однажды по большой нетрезвости признался, что пристальные взгляды его сильно отвлекают и ради развлечения терпеть нет никакого смысла, если нужно будет, он сможет поднять катану, но лучше бы этого никогда не случилось. Кацура по юности страдал от чего-то похожего. Всё из головы не выходили насмешливые слова Сайто-сэнсэя про серых пташек из южных земель. И Кацура долго выскабливал из привычек всё, что роднило бы его со стилем, который преподавали в Чошу, всё-то казалось, что любой зевака заметить может. Кацура оглядел собравшихся. В бою один на один разобраться проще, но теперь, когда эти двое стояли плечом к плечу и жаждали отыграться, стоило полагаться не только на себя. — Хочешь сбежать? — едко уронил Такасуги, перекладывая боккэн из ладони в ладонь. — Хочу, чтобы твой отец не предъявлял мне за покалеченного наследника, — в тон ему отозвался Кацура, — Ариёши, Ватанабэ, посудите? Ариёши испуганно огляделся, робко шагнул назад и тут же был схвачен за шиворот. Ватанабэ не разменивался на сомнения, это в нём Кацура ценил особенно, в мирное время хорошее умение, спасающее. Ариёши, неуверенный в движениях, но с решимостью во взгляде, стал в дальнем конце зала. Ватанабэ — напротив, предварительно разогнав всех к стене. Кацура выдохнул, слишком большой перерыв, горячка отступала, кураж спадал. Отдать часть ответственности кому-то стало огромным облегчением, теперь сил хватит, чтобы хотя бы проиграть достойно. Он не обольщался, выстоять против этих двоих будет ой как непросто. — Начали, — высоким от волнения голосом крикнул Ариёши. Кацура сделал ошибку почти сразу: решил пойти на опережение и не рассчитал сил, проехался по натёртому полу до самой линии. Хуже неопытного новичка. Сайто-сэнсэй всегда говорил, что он слишком легко увлекается, и первый сильный удар в живот стал неожиданностью. На второй раз Кацура был уже осторожнее, продумать что-то посчитал лишним, про это Сайто-сэнсэй тоже говорил, пришлось двигаться по наитию. Они ходили кругами. Такасуги не научился работать сообща, он соревновался с Кусакой даже здесь, растрачивая слаженное нападение на призрак личной победы. Но это всё-таки было уже куда лучше, чем раньше. От короткого удара по спине его спас именно Кусака. Кацура отметил, как тот, сколько бы не пытался играть в лекаря напоказ, хорошо отточил навыки за прошедший год. Они снова разошлись. Пот застилал глаза, Кацура выдохнул — последняя попытка, дальше дрожащие руки, удивительно вёрткие суставы в ступнях и только небо знает что ещё. Такасуги, словно забывая, что в прошлый раз также ошибся, рванулся вперёд, Кацура замахнулся, руку дёрнуло отдачей, удар случился раньше, чем он ожидал. Кусака. Кацура давно приметил за ним эту ломкую, какую-то дурацкую жертвенность. И не понимал, зачем она обострилась сейчас. Но по решётке, закрывающей лицо, только трещина прошла. Кусака стянул шлем, тут же встряхнулся. — Ничья, полагаю, — крикнул Ватанабэ облегчённо. Ариёши поднёс полотенце, Кацура взял, ободряюще тронул за плечо, благодаря. Ещё один восхищённый взгляд от мальчишки — хорошо, если на пользу. Но на Такасуги Ариёши смотрел с благоговением, неприкрытой пылкостью. Кацура для многих из младших был слишком спокоен, слишком рассудителен. Он не был красноречив, как Кусака, не был порывист, как Такасуги. Кацура даже допускал, что вряд ли поведёт за собой людей. Как и знал, что это ему не нужно. По крайней мере пока. Суфу для Кацуры оказался хорошим примером, он был той линией на стыке моря и реки, которая не позволяла водам смешиваться, и Кацура хотел быть таким же. Может, чуть осторожнее, может, немного забирая в одну из сторон, но общий непоколебимый ориентир оставался. И решил, что примет на себя часть ноши Ёшиды. Как примет её Ириэ, на которого осталась школа, Кусака, за которым ушли самые отчаянные ученики. Это от Суфу его отличало, стало той переменной в партии, которая переворачивает всё с ног на голову. Здесь у Кацуры не оставалось выбора, а было лишь смирение. Суфу в последнем письме на полях вывел, не разобрать чтобы с первого взгляда: «Лучше вы. Вы ведь лучше». И Кацура был согласен: так есть надежда уберечь хоть кого-то. Пал схватки наконец отступил, Кацура снова обтёрся водой, снова смотрел на своё неприглядное отражение по неровной глади. Из-под всего сложного и непонятного проступило человеческое: желудок требовательно заурчал. Обсуждать дела они направились уже за едой. Такасуги лениво ковырял палочками рыбу, но молчал. Кусака смотрел на чаинку в чашке, будто та могла рассказать ему по меньшей мере будущее. А Кацура почувствовал покой, только когда проглотил вторую тарелку лапши. Довольно прикрыл глаза, оперся на стол и сказал: — Мы ничего не предпринимаем. — Ты ничего не предпринимаешь! — тут же вскинулся Такасуги, Кусака по-прежнему сжимал уже побелевшими от напряжения пальцами чашку. — Я сделаю всё, что в моих силах, — спокойствие сейчас стало главным оружием. — Например? — голос у Кусаки оказался глухой как из бочки, немного хриплый. — Тело. Я пойду просить об этом. — Он ещё жив, а ты! — Такасуги вскочил. — Сядь, — одновременно, Кусака покосился на Кацуру, тут же отвернулся. — Я пойду. А хан даст средства. Лгать, когда сам веришь в сказанное, легко — не дрогнут ни голос, ни сердце. Лгать, подкармливая сомнения — вот настоящее искусство. Кусака всегда смотрел проницательно, и это тоже искусство, так смотреть. Кацура безмятежно улыбнулся. Прощаясь, он потрепал Такасуги по плечу, Тот, уже чуть успокоившийся, горестно вздохнул, кивнул то ли благодарно, то ли согласно, Кацура провёл по его расслабленному предплечью, с силой сжал ладонь, как в приветствии пожимают руки иностранцы, и отвернулся. До вечера нужно было успеть ещё многое.

***

В резиденции было многолюдно и шумно. Кацура протиснулся через толпу. Сегодня в торговых рядах продавали новые газеты. В газетах не будет ни слова о произошедшем, и каждый из здесь присутствующих благодарен за это по-своему. Кацура поднялся в жилые комнаты. Ему удалось выбить себе из управляющих отдельный угол, хоть и места только на футон и бесконечные книги поверх немногочисленных вещей, зато не нужно спорить с соседями. Кацура не был здесь, кажется, целую вечность, на деле всего шесть дней. Он открыл небольшое окно, снял потёртую ширму, застоявшийся кислый воздух ударил в нос только сильнее, теперь в нём мешались и чужие запахи тоже, и добыть воздуха в комнате напротив — уже не такая плохая идея. Комната через узкий коридор была тоже небольшой, здесь спали, судя по разложенным футонам, трое. Вспомнить кто именно не удалось. Стараясь никуда не наступить, подошёл к затянутой тонкой бумагой раме. За той день дышал полной грудью, Кацура сощурился на яркое холодное солнце и шагнул обратно в полумрак стен, полюбоваться осенью у него ещё будет время. Вернувшись к себе, он лениво потянулся к узкому шкафу над дверным проёмом, доставая с верхней полки письменные принадлежности, привстал на носочки, двинул рукой дальше. Он ведь совершенно точно оставлял здесь бумагу, но в ладони оказались только комья пыли и высохшие жуки. Уборку бы тоже сделать стоило. Кацура чихнул, выпрямился. За бумагой нужно было снова спускаться вниз. Вниз всё равно спускаться нужно. Письмо Ииды он не прочёл, а следовало бы, по части уговоров руководства тот был чуть ли не лучше самого Кацуры. Спину потянуло, по мышцам поползла усталость. Он чихнул снова. Уборку и правда пора затеять, скоро уже дожди да холода. Едва завернув на энгава, он услышал голоса: Иноэ что-то негромко выговаривал, судя по всему, снова дурачился от безделья. Подслушивать в доме с тонкими стенами из вощёной бумаги дело нехитрое. Да и если бы хотели скрыть, наверное… Кацура потёр висок. Ещё не хватало перед собой оправдываться. Если Иноэ нужно, он умеет говорить тише. Но любопытство уже кусалось, уже толкало на необдуманное. Иноэ пришёл в Эдо чуть позже них, он теперь сопровождал господина по делам хана, а в свободное время, которое выкраивал между занятиями по голландскому, маялся от скуки. Как они с Ито сошлись, Кацура не знал, но не уставал удивляться обоим. За недолгое время, что они пробыли в Эдо, Ито успел подружиться едва ли не со всеми. Оказалось, что в городе у него полно знакомых по делам Киото; прошлым летом Чошу отправили в старую столицу несколько человек, чтобы восстановить разорванные арестами и побегами связи с приближёнными ко дворцу кугэ . Кацура только качал головой — откуда у Ито находилось время на всё. Особенно же Ито пришёлся по душе Иноэ, который теперь возился с ним как с младшим братом, а когда сам перебрался в резиденцию, отвоевал им тайный угол у лестницы. И носом не повёл, хотя после усыновления знатной семьёй мог рассчитывать на что-то посолиднее. Ито сначала шарахался от такого настойчивого внимания, робко уточнял у Кацуры, всегда ли молодой Шиджи-сама столь воодушевлён и нельзя ли найти ему, Ито, какое-нибудь поручение от резиденции подальше. Но всё это были скорее игры в приличия. Слишком большая разница в положении Ито действительно беспокоила, Кацуру порой раздражало, когда его подчёркнутая вежливость между ними становилась непробиваемой стеной. И в тоже время Ито был до безрассудного любопытен, поэтому в том, что они с Иноэ сойдутся, Кацура не сомневался ни на миг. Но для виду иногда обоим выговаривал: резиденция вам не комната для свиданий. Ито смешно злился, Иноэ, кажется, это только подстёгивало. Впрочем, самого Кацуру Иноэ по настроению мог доставать не хуже, в Хаги они виделись редко, но каждый раз впечатлений от этих встреч оставалось на многие дни вперёд. И сдружились как-то неожиданно, Кацура сначала списывал на общую тоску, а с Иноэ — хоть какое-то развлечение. Позже признал — не развлечение, это надолго. И первое письмо сам написал. Кацура остановился в тени деревьев, прислонился к косяку, вдыхая пропитанный теплом воздух, и замер. — Достаточно, если ты будешь класть кисэру на подставку, — устало говорил Ито, — а не себе на колени. — Какой ворчливый стал. — наигранно вздыхал Иноэ, — ругаешься на меня. А ведь я старше! — Женись, если не нравится, я тебе шить одежду не нанимался. — Это предпоследний раз, — клятвенно заверил Иноэ. — А ты куда собирался? Кто она? Не знакомишь меня-я. — Такасуги она, — Ито говорил размеренно, как с ребёнком, — мы вчера договорились попробовать узнать про этого упрямого господина из тюрьмы. Я же уже говорил. Но могу познакомить, конечно. Ты будешь поражён в самое сердце, — добавил ехидно. — Скучно, — судя по шуршанию, Иноэ растянулся на полу. — Я бы на твоём месте Кусаку выбрал. Или Ииду. Знаю! — он совсем развеселился. — Бери Кацуру, не ошибёшься! — Отвяжись, — фыркнул Ито, на ступившего в комнату Кацуру поднял голову, — здравствуйте, Кацура-сан, заберите его отсюда, пожалуйста. — Опять маленьких обижаешь? — спросил непринуждённо Кацура, распластавшегося в прямоугольнике солнечного света Иноэ в одних хакама он разглядывал с подозрением. — Я пытался тебя сосватать, — радостно поделился тот. — И как? — Кацура обернулся к завязывающему узел на нитке Ито, насмешливо прищурился. — Будешь мне тоже одежду шить? А тебе, — Кацура покосился на Иноэ, — мой развод прямо-таки покоя не даёт, да? — Развод? — Ито удивлённо замер, забавный — с ниткой в зубах, воткнутой в свой рукав иглой, немного насупленный и удивлённый одновременно. — Вы же… — нитку он перехватил пальцами, Кацура опустил ресницы, чтобы не вглядываться. — Вы же женились зимой только, Курухара-сэнсэй говорил. Разве нет? — Не сложилось, — пожал плечами Кацура, сожаления он в себе так и не смог найти. Они с Томико прожили вместе чуть меньше трёх месяцев. Кацура старался быть внимательным, насколько можно быть внимательным в полном непослушных детей доме. Старался проводить с Томико больше времени, но всякий раз, когда выбор стоял между ней и заботами, без колебаний выбирал заботы. А чем заняться всегда находилось — семья большая. Впрочем, Кацура справедливо считал, что вряд ли дело было в этом. Последнее, на что рассчитывает дочь самурая выходя замуж, так это стать матерью чужим племянникам. И конечно она не рассчитывала, что придётся возиться и с чужими сёстрами. Кацура понимал, ему было немного совестно, что всё случилось именно так: он не мог дать ей и десятой части того, к чему она привыкла. Томико и не требовала, стойко терпела. Последней каплей стало усыновление. Кацура собирался усыновить Кацусабуро, но всё не было времени побыть дома. И раз сидеть в хане неизвестно сколько, он решил, что пора. Племянника своего он действительно любил. И тогда Томико всё-таки ушла. А Кацура вместо положенного сожаления только выдохнул облегчённо. Единственное, что он мог пожелать ей на прощание — хорошего мужа и семейного счастья. Но из его уст это звучало бы издёвкой, поэтому Кацура проводил её молча. Отступных от Шишидо как раз хватило на учёбу для младших. А потом было то самое письмо от Суфу. И жизнь, будто замершая в предвкушении весны смазанным бело-чёрным рисунком, снова обрела краски. И стало не до воспоминаний. Только вот Иноэ на правах близкого друга всё время дразнился. — Простите, — склонил голову Ито, — я не знал. — О-о, — ещё больше обрадовался Иноэ, — как много ты не знаешь о нашем дорогом друге Кацуре Когоро. Сейчас я расскажу тебе… — Язык без костей. Кацура хотел было пнуть его ногой в бок, но оказался коварно схвачен за лодыжку, чудом не упал, вырвался тоже чудом. Но Иноэ уже нашёл в нём своё новое развлечение. Чуть выше и немного шире в плечах, он выигрывал, если удавалось повалить противника на землю. Кацура же был ловчее, он отскочил, оставляя в чужих руках только хаори. Отскочил ещё, край энгава под ногой оказался совсем некстати. Иноэ злорадно ухмыльнулся, но Кацура только качнулся, равновесие поймал тут же. Они поменялись местами. Кацура пятился, заслоняя рукой глаза от слепящего солнца. Иноэ тёмной тенью надвигался, шаги у него были большие и мягкие — будто охотился. Кацура невольно залюбовался сквозящей в каждом движении силой, и в лопатки ударилась стена. Слева фусума, справа ещё одна стена. Кацура вжался в тонкое дерево, но быстро прикинув, сколько придётся слушать нравоучений от Ииды или Киджимы, если снова что-нибудь сломается, благоразумно решил сдаться. И, столкнувшсь в движении, кубарем покатились по полу — проскочить мимо не удалось. Кацура ухитрился вывернуть Иноэ руку, а тот — протащить его по полу вперёд. — Да куда! — раздражённо рыкнул Ито. — Ругается на меня! — громким шёпотом пожаловался Иноэ, продолжая пытаться высвободить локоть. — Всё время ругается! — Шиджи-сама, — Ито вздохнул подчёркнуто тяжело, — если вы напоретесь на ножницы, я всем расскажу, что это было неудачное сэппуку. — Слезь с меня, — Кацура сдерживался из последних сил, но когда увидел обиженное выражение лица Иноэ, расхохотался. — Ну вас. —Иноэ недовольно засопел и встал. — Простите, — подал голос Ито, — я просто испугался, что вы поранитесь. Дождавшись пока Ито сложит всё шитьё в коробку, Иноэ приполз мириться. Кацура, наблюдавший за ними от стола, где собирал бумаги, только хмыкнул. Обычно Иноэ отходчивостью и миролюбием не отличался, с ним иногда было и правда сложно — слишком вспыльчивый. По первости у них случались стычки, Кацура и сам мог вспылить, но со временем переборол, злился нечасто, а Иноэ так и оставался излишне вздорным. А тут смотри-ка — сам мириться пошёл. Ещё раз усмехнувшись себе, Кацура собрал листы. Пока ходил искать кисти, слышал негромкие разговоры, а заглянув на обратном пути, застал картину очевидно не предназначенную для чужих глаз. Прижавшись со спины, Иноэ обхватил Ито руками, чуть покачивая из стороны в сторону. Кацура вздохнул. Вчера у них состоялся скомканный разговор, где места для домыслов было больше, чем слов. Но всё же Иноэ заверил, что между ними ничего нет, после чего погрузился в такую задумчивость, что Кацуре, который придумал идеальный ответ на случай, если придётся объяснять, чем вопросы такие личные вызваны, ответ этот пришлось оставить при себе. Отведя руку назад, Ито поглаживал Иноэ по волосам. Склонив голову набок, тот щурился от удовольствия и сопел. Усилием Кацура отвернулся, вдруг решил, что кисти нужны потоньше и пошёл искать к Ииде. Признаваться, что хочет оказаться там — с ними, в тепле и умиротворении было слишком неуместно. Поэтому, собравшись наконец написать это злосчастное письмо, Кацура решительно направился к лестнице. За решительностью не заметил тень в дверном проёме и вздрогнул, когда ступени скрипнули под чужими шагами. — Положить, — как будто оправдываясь, произнёс Ито, показывая коробок с нитками. Кацура кивнул — положить так положить. Но следующий шаг не сделал. Задумчиво замер, обернулся снова. Для этого маленького жеста, пожалуй, подходило бы другое место — точно не темная пыльная лестница. Лучше какой-нибудь спокойный вечер или влажная прохладная ночь — что-то приличествующее. Но Кацура уже подцепил пальцами нагретую теплом бусину. — Держи, — сказал, легко бросая шнурок, — ты же потерял. Они разошлись в разные стороны. Кацура усилием затолкал подальше всё мутное, что всколыхнулось внутри. В комнате стол поставил, раздвинул вещи. И только тогда понял, что чужое хаори так и не вернул. В уже свежем воздухе запах чувствовался сильнее, Кацура прижал воротник к носу, глаза прикрыл. Шагов он не услышал, он даже не знал, как долго Ито наблюдал. Встрепенулся, когда тот кашлянул. Скулы запекло, Кацура только чертыхнулся. — Спасибо за, — Ито задумался. — бусину. Это не моя. — Твою я потерял. — Сосновая. Почему? Кацура пожал плечами, стащил с себя хаори, встал. До Ито было два шага. Очень долгих и длинных шага. К ногам словно по камню привязали. В руках нагретая его же теплом ткань, в голове звенящая пустота. Ито смотрел перед собой — прямой как на почетном приёме, отрешённый. Кацура подумал, что, они оба, наверное, сейчас до удивительного нелепы. И разрушить эту неловкость на самом деле очень просто. Куда проще, чем кажется. Стоит только попробовать. Кацура приобнял Ито со спины, как только что делал Иноэ. Сам не знал толком, чего хотел. Может, почувствовать под ладонью чужое сердце, может, дать волю всему смятению, что то и дело поднималось внутри. Или перекрыть чужое прикосновение своим. Плечи у Ито напряглись, Кацура почувствовал грудью рваное движение, оно было одновременно похоже на попытку оттолкнуть и прижаться ближе. Он выбрал второе, притянул Ито к себе совсем тесно, тот сделал долгий вдох, будто нырять на глубину собрался, и медленно откинул голову назад. Когда Ито на плечо ему затылок опустил, Кацура подался, они висками соприкоснулись и оба замерли, привыкая. Кацура приоткрыл глаза, опустил взгляд на сложенные на коленях руки Ито: по тыльной стороне еле заметно то проступали, то опадали тени. Кацура не удержался, опустил свою ладонь поверх его. Ито мазнул ресницами по щеке, из объятий выворачиваясь, в лицо заглянул, развернувшись, за предплечья Кацуру тронул сначала осторожно, затем обхватил всей рукой крепко. И как сидел — откинулся на пол, потягивая на себя. Колени его упирались в колени Кацуры — угловатые, острые, проступали через плотную ткань хакама. Кацуре вдруг непременно захотелось тронуть их, огладить, он не задумываясь прошёлся ладонью по чужому бедру, требовательно надавил, приподнял и разогнул ногу, когда ступня коснулась бока, под широкую штанину скользнул, проходясь по лодыжке вверх. Лишь мимоходом отметил, что у Ито снова руки и ноги холодные, как же он зимой, наверное мёрзнет? А ведь в Эдо совсем не как в Чошу — холоднее. Ито шумно выдохнул, когда пальцы погладили под коленом, и все мысли из головы Кацуры вылетели тут же. Он вперёд подался, мышцы ныли — всё это было очень уж неудобно, но в то же время — хорошо, как нужно. Огладил колено Ито, двинулся ладонью дальше, задирая хакама всё выше. Ито посмотрел на него внимательно, а затем приподнялся на лопатках — быстрый, Кацура понять ничего не успел, из-под руки только исчезла прохладная кожа, а пояс уже обняли чужие ноги. Сердце вспорхнуло, упало куда-то под стык рёбер и забилось отчаянно горячо. Кацура на колени опустился, прогибаясь в спине, соприкоснулся с Ито грудью, ткнулся носом в подставленную шею. У Ито на коже мешались запахи: пыль, пот, уличная свежесть, влажное дерево — совсем не запах, хранящийся в отворотах хаори. Если не разбирать, Кацура прошёлся носом от уха к впадине у плеча, можно подумать, что Ито пахнет морем. Словно ища подтверждения, Кацура кончиком языка коснулся повлажневшей от дыхания кожи, почувствовал солоноватый привкус, услышал короткий полувздох-полустон, коснулся уже губами. Чужие пальцы на предплечьях сжались сильнее, бёдра напряглись, и через все слои ткани Кацура ощутил его возбуждение — как собственное. Ито разжал ноги, прижался, Кацура чувствовал, как от напряжения он весь подрагивает. Кацура наклонился вперёд сильнее, укладывая Ито удобнее, полы кимоно разъехались, Кацура коленями упёрся в деревянные доски — неприятно. Решив постелить под ноги хотя бы хаори, он попытался приподняться, но Ито вцепился только сильнее. У него на виске билась вена, горло дёргалось от частых мелких вдохов. Он снова спешил, будто мог не успеть или упустить. А ведь у них так много времени — подумалось. Кацура так и сказал: — Не спеши, у нас есть время. И Ито замер, посмотрел как-то странно, но руки разжал. Легко послушно — спокойный, собранный. Кацуре не по себе стало от этой его перемены. Он голову опустил, будто бы на пол смотря, на деле — избегая напускной безмятежности напротив. Но когда всё же поднял взгляд, глаза отвёл. Это было совсем глупо: разве сказал он что-то неправильно? А когда потеплевшие пальцы сомкнулись на запястье, вздрогнул от неожиданности. Отвернувшись в сторону, Ито сказал: — Зря вы так, — у него даже лёжа получалось вздёргивать подбородок, как вздёргивал он его всегда, говоря что-то, что сам считал непозволительным. — Сейчас всем страшно. Я не самурай и, наверное, не смогу им быть по-настоящему. Не хочу, чтобы был только путь — путь смерти. Они умирают, все они. И почему мне не должно быть страшно? Кацура недоумённо прищурился, рот приоткрыл, чтобы сказать, чтобы опровергнуть, чтобы убедить — и себя тоже. Но внутри уже треснуло, уже надломилось и лопнуло, посыпалось острыми осколками, разлетелось рваными клочками, как после долгой жары первым прохладным ветром обняло осознание — страшно. Теперь сердце стучало не только от возбуждения, к нему примешивалась болезненная колкая радость. И сковывающая уже долгое время, похоронным камнем лежащая на груди выматывающая тяжесть вдруг исчезла. Им всем страшно. И если есть те, для кого он теперь будет опорой, кто, оттолкнувшись от него, сможет идти, ему больше не будет так страшно. И смех разобрал — вот как? Кацура снова склонился над Ито, повернул лицом к себе, в глаза посмотрел серьёзно: — Не всем, — ткнул пальцем в его лоб, — можно говорить такие вещи. — Вам тоже нельзя? — у Ито губы напряжённой линией, глядя на него, Кацура только головой качнул, будто смирялся. — Ямамото Цунэтомо писал, что прежде чем выразить человеку своё мнение, подумай о том, в состоянии ли он его принять. — Для этого вначале нужно поближе сойтись с ним и убедиться, что он доверяет тебе. — Ито ладонью соскользнул по бедру, Кацура стон в смешке спрятал. — Так вот зачем всё это было, да? — ухмыльнулся, развязывая оби. — Приниматься нужно только за то, что можно закончить в течение одного дня. — Ито сдержал стон, упрямо продолжил. — Завтра будет тоже только один день. — Неугомонный какой, — Кацура гладил его по горячему животу, у Ито словно весь жар тела был только там, прохладной оказалась и кожа по бёдрам. — Тогда можно я ещё скажу? — Ито еле заметно облизнулся. — Очень-очень хочу сказать. С самого... давно. — Если давно-о, — протянул неуверенно Кацура, где-то в затылке забилась тревога: что если Ито сейчас скажет то, после чего больше будет невозможно вот так близко? Он с силой отбросил сомнения. — Тогда говори. — Разрешите мне, — не справившись с собой, Ито опустил веки, отгораживаясь, — рядом с вами. Не на семь шагов позади, а рядом, — он коротко вдохнул, когда Кацура осторожно провёл ладонью между бёдер, чуть развёл колени; хакама Кацура с него так и не снял, как решил не снимать одежды и с себя, просто отодвинул мешающую ткань, обнажая. — Можно? — Какой же ты, — облегчение волной прокатилось по телу, вымывая из рук и ног силы, — дурной. — Кацура уткнулся в пахнущие солью предплечье, Ито вцепился в его спину ногтями, но вдруг расслабился и просто погладил. Кацуру этой обыкновенной нежностью как штормом затопило — и как от воды перехватило дыхание, запершило в горле. Ито гладил его бездумно, в каждом движении рождая покой. В этом успокоении назад отходило и желание, и всё вокруг. И всё стало медленным, неторопливым. Ито приподнял голову, Кацура приобнял его за плечи. Ито щекой потёрся о его запястье, зажмурился. По-кошачьи, — Кацура хмыкнул, — по-кошачьи же! Но их общий жар никуда не делся, огладив живот Ито ещё раз, Кацура всё-таки провёл рукой ниже. В ответ на это Ито провёл ладонью выше: от поясницы к лопаткам, от лопаток к шейным позвонкам. Кацура сжал их члены вместе, Ито сжал в кулаке его туго завязанные волосы. Кацура сделал первое движение вверх, Ито прошёлся пальцами от затылка ко лбу — погладил. Ито гладил его по голове, вжимал в свою грудь, а сам прижимался к запястью, тёрся, касался губами. И Кацуру топило, топило без возможности выплыть. Он вспоминал как дышать, только когда горло сжималось. Если бы не капризное тело, Кацура лежал бы так с ним, но очередной резкий вздох превратился в стон — и по пальцем потекло горячее. Ито замер, грудь его опустилась, Кацура замер тоже. Ито руки отнял, раскинулся по полу — открытый. Кацура приподнял голову, посмотрел — из груди отпуская мчаться восторг, а Ито, поймав его взгляд, вздрогнул. И выгнулся. Это отняло у него последние силы. Кацура ждал, что Ито уйдёт, Ито, похоже, тоже ждал. У него по лицу проскользнула задумчивость, Кацура буквально чувствовал, как тот шаг за шагом себя отпускает. Хотелось его подтолкнуть, но Кацура знал, что выбрав сам, он должен дать выбрать и ему. Ито остался, свернулся клубком у низкого столика, прижался головой поближе к теплу и тут же заснул. Кацура старался быть тише, туши растёр как на один раз, бумагу разворачивал с осторожностью. Письмо получилось почему-то сразу. Вопреки обыкновению он не выписывал в нём всех обстоятельств, не призывал ни к чему. И почему-то верилось, что раз они не смогли спасти Ёшиду, то хотя бы смогут его упокоить. Впрочем, радоваться раньше времени Кацура не спешил. На письмо ушло меньше часа, тени за окном удлинились, потянули свои острые носы куда-то далеко. Кацура бросил взгляд на галдящую во дворе молодёжь и принялся надписывать своё имя на обратной стороне узорчатого листа. Он отложил кисть, и за спиной пошевелился Ито. Кацура голову набок склонил, наблюдая, как тот потягивается, прохрустывает позвонки и трёт глаза. Со сна Ито был похож на встревоженного зверька, у него и взгляд был — тлеющие угли, а выбившиеся пряди торчали угрожающе. Кацура отвернулся. Пока сохла тушь, он мог ещё пару раз обдумать написанное. Мог, но не обдумал, потому что на плечи опустились ладони. И вместо мыслей о том, сколько же неудобств все они в Эдо доставляют несчастному Суфу, в голову бился прибой. Кацура привык немного сочувствовать Суфу, тот за своих любимых мальчиков становился горой; говорил, что если нужно, то и умереть готов, лишь бы у Чошу было будущее. По справедливости же никакое сочувствие Суфу не было нужно. Он был один из немногих в хане, кто хорошо понимает, что и зачем делает. Ёшида был тоже одним из немногих. Только Суфу чувствовал грань, а Ёшида… А Ёшида — дерево на краю утёса, в котором жизни-то теперь — только корни, но от корней тех питается мелкая живность — и потому он стоит. Вопреки ветру в ветвях, песку под ногами, редким дождям и вековой усталости. Ито надавил сильнее, заставляя Кацуру свести лопатки. Пальцы у него оказались сильными, но постукивал по напряжённой шее он осторожно. Кацура не удивился бы, услышав, что Ито и в анма разбирается, хотя разминал плечи он скорее по наитию. Те немногие знания, что достались Кацуре от родного отца-лекаря, подсказывали, где у Ито ошибки. Только разве важно это, когда по жилам растекается вязкая приятная слабость. Подсохшие листы приподняли уголки, ловя лёгкие порывы ветра, тонкая середина их выгибалась навстречу, и только отяжелевшие от слов строки не давали сползти со стола. Лужица туши на чернильном камне подёрнулась плёнкой, схватилась по краю — тоже подсыхала, только рябью дробилось небо в неподдавшейся ветру середине. А веки наоборот — тяжелели, будто напитываясь влагой, Кацура с трудом разлепил их, следил за быстро бегущими над крышами облаками. Двор совсем растворился в тени здания, тенью накрыло и соседнюю улицу. Нужно было идти, а идти не хотелось. — Нужно идти, — неохотно сказал Кацура. Ито согласно угукнул, но рук не опустил, только сдвинул их ниже, прижавшись к спине, обхватил за пояс. Он не держал, поглаживал наспех завязанный оби и молчал. Кацура колебался ещё мгновение. Когда назад подавался, чувство долга дотлевало стыдом на щеках, но когда ощутил на шее тёплое дыхание, отбросил. Иида ему без сомнений выговорит. И припоминать будет. И как же неуместно сейчас всё это — о себе думать, если мир вокруг тоньше осенней паутины — рвётся-рвётся. — Дурной?! — Кацура встрепенулся скорее от неожиданности, чем от боли. Ито зубы разжал, след от них тут же зализал прохладный ветер. И Кацура невольно поёжился. — Всё зря, — вздохнул Ито, поднял руку и погладил место укуса. — Прости. — Кацура и сам чувствовал, как только-только расслабившееся тело вновь бамбук — напряжение. — Извини, — повторил, не придумав, что ещё добавить. — И вы. Ито снова погладил кончиками пальцев место укуса — тоже извинялся. Из-под его прикосновений разбегались мурашки, щекотались по коже, поднимали волоски на руках дыбом. А Ито всё гладил, будто не замечая ни участившегося пульса, ни того, как Кацура подставляет свой острый кадык под его ладонь. Только на глубокий вздох Ито будто ото сна очнулся, сел на пятки удобнее, давая Кацуре опереться на себя полностью, приподнял плечо, удерживая его голову. Кацура на локти опёрся, устраиваясь. Рука Ито сползала с оби к бедру, и, словно в ожидании большой волны, всё вокруг замерло — как в глубине озёрной. В детстве он чуть не утонул. Они с друзьями так часто дурачились: ныряли, чтобы выскочить у самого борта рыбацкой лодки, а потом бегали в деревню слушать, как судачат местные про разбушевавшихся к хвори нингё . И смехом давились — вот так игра в богов. В то утро была очередь Кацуры, он и плавал-то лучше всех, и нырял глубже. Но то ли не рассчитал, то ли рыбак оказался не так уж суеверен. Всё уместилось в один рвущий лёгкие вдох. Кацура выпрыгнул из воды, сощурился на слепящие в солнце брызги. И оглох — от боли, от ярких красок, от темноты. Когда он открыл глаза, длинная тень лодки над ним была совсем маленькой. День утопал в зелёной мути воды, сужался до бледного яркого круга, и Кацура протянул к этому кругу руки — сквозь боль и страх. С тех пор вся его жизнь была — над водой и под ней. Он в волнах прятался, как будто разделял свою жизнь на ту, что случилась, и ту, что могла бы оборваться роковым днём. У Кацуры под закрытыми веками не плясали даже алые пятна, не проступали образы, а была лишь блаженная темнота, что в унисон блаженному шуму прибоя обнимала. Кацура чувствовал влажные касания к шее, и знал, что это совсем не вода, но отдавался им так беззаветно, как мог только ей. И позволял вести за собой. А дышал — глубоко и размеренно, словно в долгом заплыве. И только саднящие локти да чужое дыхание напоминали о том, что на самом деле обнимает его человек. И не представить, что так могло случиться. — Мягче, — почти не разлепляя губ, обронил Кацура. Ито сжал его член осторожнее, провёл вверх. Он быстро учился, прислушивался ко всему. И, похоже, прощал Кацуре нарочитые, не переходящие всё же в наигранные, отклики. Ито касался шеи губами и языком, чуть сжимал кулак на члене, когда вёл вниз, а сам ухитрялся дышать почти ровно. И снова трогательно заботился, поддерживая Кацуру свободной рукой под спину. На пробу сжал зубы на ухе, Кацура недовольно фыркнул и всё же открыл глаза. — Серьёзно? — спросил, не скрывая удивления. И удовольствие чуть отступило. Ито, мерно двигающий рукой, являл собой чистую сосредоточенность. Но Кацура был слишком близко, чтобы не заметить, что глаза его обращены к столу, на котором лежало раскрытое письмо. — Ой, — Ито замер. — З-задумался. — И мгновенно покраснел. — Не отвлекаешься от дел государственной важности, как я погляжу. Кацура попытался сдержать смех, но заколдованный мир рек и водопадов уже рассыпался на капельки слюны да пота — как не было. Кацура расхохотался от души, скатываясь на пол. Запахнул кимоно и сел. Ито бессильно растянулся на спине, закрывая руками лицо. У него даже шея покраснела. Кацура смахнул слезу смеха и наклонился над ним. — Шунскэ, — запястье осторожно тронул. — Хочу умереть, — глухо отозвался тот, не отнимая ладоней от щёк. — Вот уж живи, пожалуйста, — глядя на него, Кацура не мог не улыбаться, — в другой раз вместе предварительно почитаем все интересные письма. Ито промолчал, только зыркнул на него через щёлочку между пальцев. А потом отвернулся и зло засопел. Из вредности Кацура потыкал его легонько — в рёбра, под колени, но не дождавшись ответа, всё-таки поднялся. Оправил одежду, сложил бумаги. Не выдержал первым. — Остаёшься за старшего, — на хлюп носом вздохнул. — Надеюсь, получится вернуться к завтрашнему вечеру. Ишикаве Васкэ из Фукуяма свои соболезнования принесу. И разузнаю кое-что. Ито повернулся, посмотрел так жалостно, будто Кацура прямо-таки бросал его из-за такой мелочи. Но кивнул уверенно. И Кацура снова увидел, что за всей выбитой непростой жизнью взрослостью в Ито ещё проглядывал юноша. Это оказалось вновь удивительным, что он, десять раз продуманный и рассчитывающий всё Кацура, так запросто доверяет себя в эти руки.