В час перед рассветом

За мгновение до того, как перед ней распахнулись двери в банкетный зал дворца Сноу, Китнисс слышала только тонкий звон в ушах. Остальные звуки будто ненадолго выключились, чтобы позже обрушиться на неё мощной лавиной. Блеск, яркие пятна, чужой смех, голоса, музыка и вспышки света дезориентировали её, как только она вошла внутрь. — Не груби, Китнисс, — поучала Эффи, пока они шли через дворцовый парк, — будь вежливой. Помни, что на сегодняшний вечер ты станешь частью высшего общества. О манерах Эффи не уставала напоминать ей, а на самом деле научиться вести себя не помешало бы всем гостям президента. Казалось, эти люди понятия не имели, что такое личное пространство: постоянно норовили слишком близко подойти к ней, взять за руки, восхититься её платьем и провести по нему рукой. Она и сама была в восторге от работы Цинны, но, по всей видимости, он делал её чересчур хорошо: голубой бархат платья с высоким воротом, украшенным золотой вышивкой, и длинным разрезом на правой ноге привлекал излишнее внимание. Китнисс было неудобно. Открытые благодаря отсутствующим рукавам руки всё время хотелось чем-нибудь прикрыть, а вышивку на талии — убрать, чтобы контуры её тела не были очерчены так чётко. Жаль, всему этому было суждено остаться мечтами. В реальности Китнисс стоически переносила общество капитолийцев, их хвастовство приобретёнными вещами с сойками-пересмешницами — её талисманом, получившим широкое распространение после Игр, — бессмысленный и утомительный щебет и настойчивые рекомендации принять рвотное, чтобы точно суметь попробовать все-все угощения. И прямо сейчас очередная представительница капитолийской элиты настойчиво зазывала её на экскурсию по столице с собой в роли гида. С тоской оглядевшись, Китнисс наконец приметила знакомое лицо. Рассыпавшись в извинениях — Эффи была обязана оценить её прилежание, — она решительно направилась к одному из столов с закусками. Мимо диванов и кресел, мимо цветов и искусственных озёр, не обращая внимания на расположившихся на облаках музыкантов, — туда, где её ментор вёл переговоры с неизвестным мужчиной. Вообще-то Хеймитч не обещал не отходить от неё ни на шаг в течение вечера, но Китнисс казалось, что она провела достаточно времени в гуще капитолийцев и теперь могла рассчитывать на передышку. — Ты очень вовремя, Китнисс, — Хеймитч увидел её раньше, чем она придумала, что сказать, и избавил её от необходимости вторгаться в чужой диалог. — Познакомься с Плутархом Хэвенсби — одним из распорядителей Игр. Распорядителей? Китнисс внутренне напряглась. Хеймитч не мог не догадываться о том, что все распорядители приятны ей гораздо меньше, чем слизни, — и всё равно представил ей этого Плутарха. Да и какие дела могли связывать ментора Дистрикта-12, вечного пьяницу, и человека, причастного к созданию Игр? — Я уже имел честь заочно познакомиться с мисс Эвердин, — с усмешкой сообщил Плутарх. — Именно с тех пор моё отношение к пуншу кардинально переменилось. До неё не сразу дошло, что Плутарх Хэвенсби и есть тот мужчина, который неудачно оступился и угодил в чашу с пуншем, когда она запустила стрелу в яблоко во рту поросёнка и напугала распорядителей. — Я не рассчитывала на такой эффект, — принуждённо рассмеялась Китнисс. Внутренняя настороженность никуда не делась — наоборот, лишь усилилась, когда Плутарх пригласил её на танец. Она не знала, что от неё нужно этому человеку, и обоснованно опасалась его. — Не бойся Плутарха, — на грани слышимости проговорил ей Хеймитч, когда Китнисс всё же направилась вслед за распорядителем на выделенную для танцев площадку в центре зала. — Он не желает тебе зла. Почему-то мысль подвергнуть сомнению слова Хеймитча даже не пришла ей в голову. — Нравится ли вам праздник, мисс Эвердин? — завёл светскую беседу Плутарх во время вальса. — Чудесное мероприятие, — уверенно сказала Китнисс, — не могу поверить, что всё это устроили в мою честь. Она пыталась вести себя так, как этого от неё ждали, так, как должна вести себя довольная жизнью и вечеринкой молодая девушка, ставшая победительницей Голодных игр полгода назад. Чего она не ожидала, так это опровержения. — Не только в вашу — сегодня чествуют ещё и Сенеку Крейна, того, кто подарил Панему небывалое зрелище. — Вас это задевает? — предположила Китнисс. — Могу я довериться вам? — заговорщически спросил Плутарх, и ей вдруг подумалось, что неспроста они с Хеймитчем стояли у всех на виду, да и её на танцпол он вывел не просто так — возможно, эти приёмы были призваны отвести подозрения. Но от чего?.. — Я абсолютно равнодушен к воспеванию гения Сенеки — более того, мне не нравится вся фальшь этого вечера. Однако я рад, что вы выиграли. Я болел за вас. — Неужели? Плутарх ответил действием: достал из кармана жилетки часы на цепочке и откинул золотую крышку. — В прошлом году это были вы — интересно, за кого народ будет болеть в будущем, сможет ли кто-нибудь повторить ваш успех или даже превзойти вас, — смысл произносимого распорядителем ускользал от Китнисс, однако, чтобы окончательно запутать её, Плутарх будто бы случайно повернул часы в её сторону и быстрым, еле заметным жестом активировал циферблат: на секунду он загорелся изображением пересмешницы — копии той, что была на её брошке. — Действительно интересно, — проронила Китнисс, не отводя взгляда от часов. Картинка померкла, и она заставила себя продолжить говорить: — Квартальная бойня ведь проходит по особым условиям, и, думаю, новым трибутам будет нелегко. Не так ли? — Как раз сейчас и будет решаться этот вопрос, — Плутарх улыбнулся краем губ перед тем, как покинуть её, оставив в глубокой задумчивости. Было слишком очевидно, что Плутарх хотел что-то сказать ей, на что-то усиленно намекал. Но о чём ей нужно было догадаться по его размытым намёкам? Во время Тура победителей Китнисс видела изображения соек-пересмешниц в самых разных местах, видела людей, носящих её символ, — да в самом Капитолии их было полно. Полагать, что Плутарх принадлежал к числу её недалёких фанатов, было бы глупо. Хотя с его стороны не меньшей глупостью была беседа с ней — достаточно откровенная, чтобы заподозрить распорядителя в инакомыслии. Значит, цель Плутарха очень важна, раз уж он так подставился. Мысль о восстании, спровоцированном её выходкой с морником, Китнисс подавила. Недовольство властью в Дистриктах существовало всегда, и слухи о бунте не переводились — тот же Гейл был уверен в необходимости и неизбежности восстания ещё до её Игр. Однако о масштабном выступлении против диктатуры Сноу не было известно ничего. Вспышки неповиновения в отдельных Дистриктах если и случались, то молниеносно подавлялись, и информация о них не доводилась до общественности. В подобных условиях надежда на возможность восстания была смертельно опасной. Задвинув само понятие бунта в самый тёмный угол своего подсознания, Китнисс исподволь осмотрелась. Несмотря на то что вечер подходил к своему концу, на вид количество гостей оставалось прежним. Она решила не ждать, пока кто-нибудь из присутствующих поймёт, что звезда сегодняшнего праздника в её лице «скучает» в одиночестве, и возжелает составить компанию. Найти Хеймитча, Цинну, Эффи, кого-то из команды подготовки — это была её первоочередная задача. Ей показалось, что вдали мелькнул знакомый сиреневый парик, и Китнисс тут же устремилась в ту сторону. Она надеялась, что пунктуальная Эффи наконец вспомнит о расписании и обрадует тем, что мучения — ох, то есть замечательное торжество по случаю её победы, как она могла перепутать? — закончены. — Мисс Эвердин, — Китнисс остановилась. Этот голос… холодный, высокий. Чистый, точно лёд. Она обернулась. — Не уделите ли вы мне немного своего внимания? В нескольких шагах от неё стояла молодая женщина, больше напоминающая персонажа старых, полузабытых сказок. Высокая, с очень бледной кожей, с выбеленными волосами, едва достающими до линии челюсти. Её чёрное платье было на порядок более закрытым, чем у других, а неброский макияж так явно контрастировал с привычными капитолийцам яркими раскрасами, что создавалось впечатление, что неизвестная была лишней на этом празднике, хоть её украшения и властная манера держаться указывали на её высокое положение. — Конечно, — повинуясь внутреннему голосу, Китнисс растянула губы в вежливой улыбке. — Мы знакомы? — Только наполовину, — отразила её улыбку женщина. — Как и все здесь, я знаю вас, а вот вы меня — нет. Всего один жест потребовался, чтобы перед ними возник услужливо поданный безгласым поднос с двумя бокалами. Китнисс осторожно взяла один, следуя примеру своей собеседницы, но пить не стала, лишь создав видимость сглатывания. Конечно, было маловероятно, что её отравили бы при всех, прямо посреди праздника, да и напиток приятно пах фруктами, однако белая дама не внушала доверия — Китнисс решила перестраховаться. — Меня зовут Реджина, — продолжила женщина, словно и не прерывалась. — Полагаю, сейчас вы безуспешно пытаетесь понять, кто я такая и зачем завела с вами разговор. — Ну, некоторые предположения у меня есть… — Не утруждайтесь, мисс Эвердин, — Реджина заткнула её на середине предложения. — Чтобы нам обеим было проще понять друг друга, я не буду хранить бесполезную интригу, хотя послушать ваши догадки было бы забавно. Сегодня вам выпала честь познакомиться с дочерью президента Сноу. Улыбка, будто намертво приклеенная, застыла на лице Китнисс. У Сноу была дочь. Сама эта фраза звучала странно, как-то фантастически. Их президент не был похож на семейного человека, и тем не менее его дочь стояла прямо перед ней. Дочь, у которой внешне не было ровным счётом ничего общего с отцом. Даже глаза у Реджины были другие — цветом больше схожие с грозовой тучей, чем со светлыми глазами её отца. — Польщена, — выдавила Китнисс, оправившись от удивления. — Должна ли я поклониться? Как ни странно, Реджина улыбнулась одними губами. — Мне нравится ваша дерзость, мисс Эвердин, но не советую забываться. Вы доставили столько хлопот моему отцу… — её собеседница полюбовалась игрой света в своём бокале. — Рекомендую не доставлять их ещё и мне. Вы помните, какой уговор был у вас с моим отцом, верно? — Да, и мне казалось, что я его выполняю, — незамедлительно отозвалась Китнисс, борясь с покалывающим ощущением холода внутри себя. — Тогда что вас привело к Плутарху Хэвенсби? Реджина знала. От этой мысли всё в разуме Китнисс запульсировало единственным предупреждением: «Опасность». Во что её пытался втянуть Плутарх? Она даже не успела ни в чём разобраться, а дочь самого страшного человека в Панеме уже пришла допрашивать её. — О, мистер Хэвенсби просто поздравил меня с победой, — беззаботно отмахнулась Китнисс. — Ничего больше. Сенека Крейн тоже поздравлял меня с победой полгода назад. Может, мне стоит ждать наплыва распорядителей? — она хлопнула наклеенными ресницами. Пусть Реджина считает её дурой, недалёкой напомаженной куклой — только бы не лезла с расспросами и не докапывалась до истины, которой сама Китнисс не знала. — О чём вы говорили во время танца? — её последнюю реплику Реджина будто пропустила мимо ушей. Китнисс собиралась выдумать очередную ничего не значащую чушь, как вдруг на спину ей легла чужая тёплая рука. Боже, спасибо. Повернув голову налево, она была как никогда рада увидеть Хеймитча. Её страх тут же заметно ослаб. — Пугаете мою победительницу, мисс Сноу? Слишком расслабленный тон, чересчур наглый вопрос. Хеймитч будто совершенно не боялся дочери президента. — И в мыслях не было, мистер Эбернети, — протянула Реджина. — Я обожаю знакомиться с интересными людьми, — она неторопливо прошлась взглядом по Китнисс, прежде чем договорить: — А новая победительница из Дистрикта-12 — чрезвычайно интересная персона. — Уверен, Китнисс очень льстит ваш интерес, но боюсь, что мы вынуждены покинуть вас. У нас скоро поезд, — твёрдо произнёс Хеймитч. — Ах, мне бесконечно жаль, — делано расстроилась Реджина. — Но я надеюсь ещё не раз увидеться с вами, Китнисс. Едва ли дочери Сноу требовался её ответ, и она вновь порадовалась тому, что Хеймитч забрал её и избавил от необходимости лгать и выкручиваться. Не убирая руки с места чуть ниже её правой лопатки, он шёл сквозь толпу, побуждая Китнисс делать то же самое. С удивлением она поняла, что они покинули зал, но не остановились, а двинулись ещё дальше, за пределы дворца. Только выйдя за ограду и оказавшись в ждущей их машине, Китнисс сумела по-настоящему выдохнуть и почувствовать ослабление напряжения. — Почему так долго? — нервно осведомилась Эффи, пока Китнисс приходила в себя. — Реджина, — кратко ответил Хеймитч, будто одно имя дочери президента объясняло всё. Эффи ахнула. Казалось, в этом было больше испуга, нежели восхищения. — И чем же ты заинтересовала мисс Сноу, душенька? — Не будем об этом, — не дал вставить ей ни слова Хеймитч, но в данном случае Китнисс не собиралась протестовать. — О, что ж, мы можем обсудить всё в другой раз, — сориентировалась Эффи и мелодично зачастила: — В целом ты, Китнисс, молодец. Все в полном восторге от тебя, не считая миссис Хилл, которую бесконечно опечалил твой отказ от экскурсии. — Не могу сказать, что мне жаль, — пробормотала Китнисс, вызывая смешок у Хеймитча и вздох у Эффи. — Да, всего одна недовольная — большой прогресс в твоём случае, — сопровождающая помолчала и, воодушевившись, продолжила: — Зато тебя позвали судить соревнования по стрельбе из лука, присутствовать на двух свадьбах и пяти днях рождения. Представляешь, душенька, даже Дэниел Грейсток пожелал, чтобы ты лично поздравила его подопечную. Вот уж никогда бы не подумала, что этот странный, нелюдимый человек… — Я не принимаю ни одного из приглашений, — оборвала Китнисс вдохновенную речь Эффи. Слушать о каком-то мужчине, которого она не знала и к особенностям жизни которого не испытывала ни капли интереса, было выше её сил. Эффи вспыхнула, но плотно сжала губы, не позволяя вырваться ни одному слову. К облегчению Китнисс, молчание затянулось надолго, до самого вокзала. Только в поезде сопровождающая решилась возобновить надоедливую болтовню о расписании, грядущем фестивале Жатвы в Двенадцатом и об ужине в доме мэра Андерси. Китнисс не знала, откуда ей взять силы, чтобы пережить всё это, если уже сейчас она ощущала опустошённость — и эмоциональную, и физическую. Ей пришлось отказаться от чая, заказанного Цинной, который вместе со всей командой подготовки зашёл выслушать наставления Эффи, — одна мысль о еде или питье вызывала тошноту. Китнисс сбежала к себе, как только представился шанс, надеясь, что сон быстро придёт к ней, едва она коснётся головой подушки. На деле же нервное перенапряжение не позволяло уснуть, и больше полутора часов Китнисс крутилась в постели, пытаясь найти удобное положение для сна и заново переживая каждое событие этого длинного дня. Наконец, раздражённая отсутствием успеха, она встала и бесцельно побрела вперёд, не представляя, на что рассчитывает. Все, с кем можно было бы скрасить часы бессонницы, наверняка уже давно разошлись по своим комнатам и уснули, в отличие от неё… и, возможно, Хеймитча. Памятуя о его нелюбви ко сну в тёмное время суток, где-то глубоко внутри Китнисс ожидала, что наткнётся на ментора в одном из вагонов поезда, однако этого не произошло. Осознание, что Хеймитч должен быть в своём купе, за закрытыми дверями, пронзило её так же быстро, как и прошлая мысль о его компании. «Ну уж нет», — решила Китнисс, останавливаясь рядом с окном вагона-ресторана. Врываться в личное пространство Хеймитча она точно не будет. И вообще, по какой причине она стала искать его общества? Задумавшись, после некоторых колебаний Китнисс определилась: он был таким же, как она. Единственным знакомым человеком, сознание которого переломали Игры. В этом поезде не было никого, кто понимал бы её лучше, чем он. К тому же Китнисс интересовало то, что произошло на банкете, и, если вдруг его купе изолировано так же хорошо, как подвал его дома, Хеймитч мог бы рассказать ей больше о Плутархе и о Реджине. Когда стрелка часов приблизилась к половине четвёртого ночи, Китнисс равнодушно подумала, что ей нужно вернуться в кровать. Вряд ли бы это действие принесло ей больше пользы, чем непрерывное сидение на одном месте под взглядами безгласых, но, по крайней мере, в её комнате имелась кровать, на которой можно было бы растянуться, завернувшись в одеяло. Только вот неожиданно открывшаяся дверь помешала ей воплотить задуманное. — Надо же, какая встреча, — протянул Хеймитч, приметив её. — Не ожидал увидеть тебя тут. — Могу то же самое сказать и о себе. Что, закончился стратегический запас? — она поддела скорее по инерции, чем из реального желания задеть. — Угадала, — борясь с собственным нетвёрдым шагом, он достиг бара и получил от безгласого бутылку. — Но, выходит, я не единственный, кому не спится этой ночью. На его выразительный взгляд Китнисс лишь пожала плечами. Как будто Хеймитч действительно ждал, что она начнёт изливать ему душу. — Если тебе мешают сегодняшние события, постарайся выкинуть их из головы. Пока что ты можешь о них не волноваться, — каким-то образом чувствуя её состояние, посоветовал ментор, стараясь не говорить прямо. — А что делать, если мне опять мешают кошмары? — Китнисс увела разговор в более безопасное русло. Тех, кто прослушивал поезд, вряд ли могли заинтересовать её сновидения. — То же, что ты делала дома. Как ты спала там? — Я не была одна, — помедлив, призналась Китнисс. — Мне удавалось нормально спать только тогда, когда со мной была Прим, — несмотря на все её отговорки и протесты, сестра всё же пробиралась к ней в комнату, чтобы попытаться сдержать её кошмары. И это, как ни странно, работало. Казалось, прошла вечность, прежде чем его устремлённый в никуда взгляд снова сфокусировался на ней и Хеймитч заговорил: — Поскольку ты хочешь спать, но не можешь, а я бы предпочёл бодрствовать… — Предлагаешь свои услуги сиделки? — быстро уточнила она. — Только если тебя не пугает моё присутствие. — После арены мало что может испугать, — хмыкнула Китнисс и согласилась на предложение. Ей, быть может, стоило удивиться внезапному альтруизму Хеймитча и скорости собственного решения, но возможностей сделать это у неё было немного — на этот раз, оказавшись в кровати, Китнисс действительно уснула.

***

Когда стали известны условия Третьей Квартальной бойни, Китнисс поняла, что Сноу всё ещё недоволен ею, что он пытается её напугать. «В напоминание о том, что лишь закон определяет реальность, Жатва Семьдесят пятых ежегодных Голодных игр будет проведена среди жителей Панема, достигших возраста пятнадцати лет. Возможность стать добровольцем отменяется». Капитолийская толпа на экране взорвалась аплодисментами и возбуждёнными криками, в то время как внутри у Китнисс расползлась леденящая пустота. Ещё до того, как президент опустил карточку с условием Бойни, она с ужасом осознала: под удар попадёт Прим. Сноу хочет убить её сестру. — Китнисс… Китнисс! — Прим настойчиво звала её, выдёргивая из оцепенения, в которое она впала одновременно с их матерью. — Это… это значит… Прим могла не терять голос от новостей, могла оставаться самой активной из них троих, но прямо сейчас ей тоже была необходима поддержка. Её младшая сестра была умной, она уже догадалась, что Квартальная бойня значит лично для неё. — Всё будет хорошо, — убеждала Китнисс, обнимая Прим. И уверенно проговорила, встретясь глазами с матерью: — Они не заберут тебя. Вся страна обожает тебя, Сноу никогда не пойдёт против народной любви. — Но если вдруг… — у Прим перехватило горло, её нижняя губа задрожала. — Твоя сестра позаботится о тебе, — сказала Лилис, поглаживая младшую дочь по волосам. — Китнисс не позволит, чтобы с тобой что-то случилось. Верно, она не позволит — сделает всё, чтобы спасти сестру. Станет лучшим ментором, подготовит Прим к арене, превратит в идеального бойца. Поднимет восстание, если понадобится. Конечно, последняя мысль была за гранью реальности и её возможностей, но воплотить предыдущие Китнисс было по силам. Они с Хеймитчем разработают беспроигрышную стратегию, найдут кучу спонсоров… В конце концов, Прим — сестра победительницы Голодных игр! Кто ещё мог похвастаться подобным? Китнисс намеревалась использовать всё что угодно ради спасения Прим. Ближе к ночи, когда Прим достаточно успокоилась, Китнисс выскользнула из дома, оставив сестру на попечение матери. Она полагала, что начать составлять план, который сохранит жизнь Прим, нужно уже сейчас. Ещё никогда Китнисс не бежала в дом Хеймитча так быстро. Она в принципе никогда туда не бежала. — Ага, а вот и моя коллега, — поприветствовал её Хеймитч, полулёжа в своём кресле. — Думал, придёшь раньше. — Я была с Прим, — произнесла Китнисс, попутно восстанавливая сбитое дыхание, — и не могла оставить её. Ты же слышал условия Бойни? — Каждое чёртово слово, — мрачно подтвердил он. — Что нам делать, Хеймитч? Я потратила последние несколько часов на то, чтобы убедить Прим и маму, что всё будет хорошо, что мы справимся, но… — Но ты сама в это не веришь, — закончил её собственный ментор. — Предлагаю напиться, — вдруг заявил он. — Что?! — воскликнула негодующе. — Идём, солнышко, поищем ценные ресурсы, — поманил её за собой Хеймитч, не обращая внимания на её возражения. Вскоре Китнисс сообразила, что выпивка была лишь предлогом для того, чтобы спуститься в подвал: только оказавшись там, они смогли бы говорить открыто. Стоило двери за ними закрыться, Хеймитч тут же изменился в лице, скидывая вечную маску алкоголика. — Я не могу гарантировать, что жизнь твоей сестры в безопасности, — почему-то в тусклом свете его слова звучали ещё более пугающе. — Условия Бойни наверняка переписали, — размышляла вслух Китнисс, — и всё из-за моей победы. Сноу хочет меня уничтожить. — Не президент Сноу — Реджина. Заявление Хеймитча было чересчур неожиданным, каким-то маловероятным, неправдоподобным. — Зачем ей это? — Китнисс скептически приподняла бровь. — Если бы Кориолан Сноу хотел уничтожить твою семью, он уже сделал бы это, — говорил Хеймитч, — для этого ему не нужны такие сложности. Но он оставил и Лилис, и Прим в живых. А вот Реджина… — он замолк, собираясь с мыслями. — Знаешь, Китнисс, я рад, что дочь Сноу была слишком маленькой в то время, когда я стал победителем. Если бы она была взрослой, то могла бы придумать для моей семьи участь хуже смерти. — Как? — в непонимании спросила Китнисс. — Откуда ты знаешь? Они не вспоминали о дочери Сноу со дня банкета в Капитолии, Хеймитч так и не посвятил её в подробности о мисс Сноу, поэтому узнавать всё сейчас было ей в новинку. — Тогда, на банкете, Реджина сказала тебе правду: она любит знакомиться с интересными людьми, а все победители, как она считает, принадлежат к их числу. — Знакомиться… так же, как имел в виду президент Сноу? — осторожно уточнила Китнисс. — Так же, как знакомятся с Финником Одэйром капитолийцы? — сопоставить обрывки информации и разных сплетен было не так уж сложно, и она представляла, что получает Финник за свою победу и красоту. — Нет, — Хеймитч качнул головой. — Я достаточно наблюдал, чтобы быть уверенным, что Реджину интересует не это. Ей интересно ломать людей, играть с их психикой. В твоём случае она, скорее всего, хочет испытать тебя, проверить, на что ты способна под давлением страха. Не думаю, что Реджина планирует именно убить Прим — всё-таки твоя сестра слишком популярна у капитолийцев, — но заставить тебя сходить с ума от страха, заставить метаться — вполне. — А Сноу позволяет ей всё это, чтобы наказать меня, — её вопрос сам по себе трансформировался в утверждение, которое Хеймитч не оспорил. Китнисс задумалась. Им с семьёй президента Сноу никогда не стоило встречаться: друг другу они принесли лишь головную боль. Из-за победы её записали во враги самые влиятельные люди Панема — и из-за её же победы могли пострадать самые близкие ей люди. Но разве это было справедливо? Сноу должен был наказывать её, раз уж она стала угрозой его политике, но он не имел права трогать Прим и её мать. А Реджина? Что Китнисс сделала ей? Эгоистично было бы думать, что весь мир крутится вокруг её персоны, поэтому она надеялась, что Хеймитч ошибается насчёт дочери президента. Однако внутри себя Китнисс знала: ментор всегда прав во всём, что касается Игр. А в том, что все они всё ещё находятся в игре, сомнений не было. — Сколько ещё это будет продолжаться? — поинтересовалась Китнисс в пространство. — Чего хочет от меня Реджина? За что она издевалась над другими победителями? А Сноу? — она продолжила с бóльшим напором. — Сколько ещё людей умрёт из-за него, сколько жертв Игр ещё будет? Взгляд Китнисс замер на глазах Хеймитча. Он был не в силах дать ей ответы на эти вопросы, не в силах изменить устройство того мира, в котором они жили, — и всё же она жаждала услышать хоть что-нибудь. Не успокоительную ложь, а нечто, что позволило бы ей… надеяться?.. Поверить в то, что когда-нибудь весь Панем преобразится. В конце концов, не просто же так с ней решился говорить Плутарх Хэвенсби. — Их некому остановить, Китнисс, — со свойственной ему прямотой заговорил Хеймитч. — За прошедшие годы никто не смог зажечь толпу, заставить людей поверить в то, что перемены возможны. Но ты… Ты оказалась очень близка к этому. — В некоторых Дистриктах были восстания, да? — выпалила она. Кое-что Китнисс видела во время Тура — и до сих пор предпочитала игнорировать замеченное, но по большей части могла лишь гадать. О необходимости бунта вскользь напоминал Гейл. — Пока только слабые протесты, — поправил Хеймитч, — но если наш план увенчается успехом… мы сможем изменить мир. — План? Что за план? — она чувствовала, как её сердце начинает биться быстрее. Неужели Гейл был прав, и где-то действительно зрел заговор? — Мы хотим положить конец Голодным играм и тирании Сноу. Мы хотим устроить революцию. От таких слов у неё перехватило дыхание. Это желание свергнуть панемскую власть — чёртова фантастика, самое нереалистичное, что ей доводилось слышать. И тем не менее Китнисс увидела смысл в более подробных объяснениях Хеймитча. Он рассказал ей, что есть огромная сеть людей, вовлечённых в дело зарождающейся революции, что даже среди капитолийцев нашлись ренегаты, готовые финансировать восстание и передавать заговорщикам секретные данные государственной важности. Во время того, как Хеймитч поведал ей о существовании Тринадцатого Дистрикта, который тайно возродился после уничтожения, Китнисс ощутила острую необходимость сесть — выслушивать подобные новости на ногах было тяжело. Как оказалось, вся военная мощь Дистрикта-13 только и ждала того часа, когда смогла бы нанести удар по Капитолию. Все, кто был связан с заговором, ждали её. Плутарх Хэвенсби действительно искал её общества в день окончания Тура не просто так — он пытался намекнуть на свою причастность к революции, хотел показать, что он на её стороне. Именно Плутарх ответственен за ключевые моменты в плане заговорщиков, как сказал ей Хеймитч. Но все ухищрения распорядителя были бы бесполезны без неё — Китнисс должна была стать Сойкой-пересмешницей, символом, что сплотит народ Панема в единой борьбе против Сноу. — Мне нужно подумать, — наконец утихомирив разбушевавшиеся мысли, произнесла Китнисс. Хеймитч не должен был ожидать, что она согласится сразу после того, как испытает огромный шок. Для принятия настолько важного решения ей требовалось больше трёх минут. Она, однако, не подозревала, что окончательный ответ даст лишь через полтора месяца. Всё это время Китнисс старалась рационализировать свои чувства и структурировать их. Она боялась — эту правду ей приходилось принимать. Боялась, что революция так и не превратится из идеи в масштабную бурю, которая сотрёт Сноу; что в случае провала пострадают Прим, её мать, Гейл и его семья — под угрозой мог оказаться весь Двенадцатый. Вероятность того, что Хеймитч — а вместе с ним и Плутарх — всё-таки ошибается и она окажется бесполезной для революции, пугала Китнисс. А уж если на самом деле никакой революции и нет… Последнюю мысль она заглушала голосом разума, который твердил, что ей нужно довериться ментору и распорядителю Игр. И если в Плутархе Китнисс могла сомневаться, то в Хеймитче она видела ту скрываемую, глубоко запрятанную веру в революцию, которой хотела бы обладать сама. В каком-то смысле её ментору было проще: заговор был единственным, что у него осталось; Хеймитч не мог ничего потерять, а лишиться жизни, по-видимому, не боялся. В этом они были похожи, но, в отличие от него, Китнисс ещё не утратила тех, чьи жизни ценила и стремилась сохранить. Однако при всём своём страхе она осознавала, что время перемен давно настало, люди Панема заслуживали лучшей жизни. Её сестра заслуживала расти без страха оказаться выбранной в Жатве, быть убитой или остаться сиротой. Китнисс хотела помочь преобразовать их страну — и опасалась последствий. Сноу обещал не врать ей, говорил, что не тронет её семью, пока она выполняет все его условия, живёт тихо и мирно, ни во что не вмешиваясь. Участие в заговоре откровенно противоречило этим инструкциям. Китнисс бы не простила себе, если бы своими руками отобрала у своих близких шанс на благополучную жизнь. Пока она рассуждала, в Двенадцатый приехал новый миротворец и, заняв пост главного, принялся активно насаждать свои порядки. Комендантский час, усиления патрулей и контроля, суровые наказания для нарушителей — на глазах Китнисс жизнь простых граждан ухудшалась всё больше и больше. Ей самой пришлось быть ещё более осторожной, чтобы не попасться на нелегальной охоте и торговле. Но решиться на участие в заговоре её подтолкнуло всё же не это — утвердиться в желании стать бунтовщицей Китнисс побудил Гейл. Её другу не повезло попасться по дороге с охоты. У Китнисс не получалось представить, как так вышло: Гейл же всегда был осторожен, предусмотрителен, он не мог так глупо выдать себя. Для неё это выглядело так, будто за Гейлом специально следили, выжидали, когда он оступится, чтобы через него — её «кузена», известного на весь Панем, — нанести удар по ней. Это было показательное наказание — десятки ударов плетью после публичного покаяния, толпа зрителей, камеры, взявшиеся неизвестно откуда… и Ромулус Тред, жёстко оскалившийся при виде неё. И что-то в голове Китнисс перемкнуло. Она плохо помнила, как бросилась закрывать собой Гейла, как получила удар по лицу и ввязалась в противостояние с миротворцем, как уже Хеймитч встал между ней и Тредом и как дипломатично, но эффективно угрожал тому. Китнисс помнила ощущение: именно в тот момент она решила положить всему этому конец — и жестокости Треда, и ужасным порядкам, и власти Сноу. Там, рядом с потерявшим сознание Гейлом, ругающимся с Тредом Хеймитчем, когда она сама поднималась со снега и терпела ослепительную боль, Китнисс внутренне приняла свой статус заговорщицы. С того дня она начала по-настоящему готовиться. Учила Прим тем навыкам обороны и боя, которые знала сама, заставляла делать то же самое Хеймитча, придумывала совместно с ним варианты того, как лучше представить её сестру на Играх. Зная о том, что с ней может случиться всё что угодно, что после смерти победителя выигранное им имущество должно вернуться государству, Китнисс стала закупать материалы и нанимать тех, кто был готов поработать на неё, чтобы отстроить их дом в Шлаке. Прим и её мать не должны были остаться без крова в случае её смерти. Побег был ещё одним планом спасения её семьи, который Китнисс обсуждала и с Гейлом, и с Хеймитчем, и с матерью, и даже с Прим. Раз уж её сестра готовилась к Играм, ей можно было сказать про вероятность побега. В какой степени была вовлечена семья Гейла, Китнисс не знала, но он говорил, что при необходимости все они уйдут из Двенадцатого. Общими усилиями им удалось набросать несколько маршрутов отхода из Дистрикта, и некоторые из них, по словам Хеймитча, вели в Тринадцатый. Когда сумки со всем необходимым были собраны, Китнисс почувствовала себя спокойнее: хотя бы на миг ей показалось, что она контролирует ситуацию. За месяц до Игр она решила, что ей нужно изучить ещё больше информации, чтобы быть как можно эффективнее в роли ментора. Если Эффи и удивилась её просьбе прислать все записи Голодных игр, которые возможно достать, то никак не показала этого и затратила на выполнение задания Китнисс чуть больше времени, чем на поиск таланта победителя для неё. Труднее всего было заставить себя начать смотреть. Китнисс знала, что ей нужно это сделать, — и точно так же знала, что от просмотра чужих Голодных игр её собственные кошмары обретут бóльшую плотность, станут ещё сильнее давить на неё сознание и впиваться длинными холодными когтистыми пальцами в её разум и душу. И всё же она смотрела, не позволяла себе отворачиваться от смертей на экране, закрывать уши от криков и протягивать руку к кнопке выключения на пульте. Китнисс отсматривала Игры в обратном порядке — и ненадолго замерла с протянутой рукой над кассетой с записью Пятидесятых Голодных игр. Игр, в которых победил Хеймитч. Может, узнай он о просмотре, ему бы не понравилось, что она вторглась на его личную территорию. С другой стороны, эту запись уже видели миллионы. Что бы изменилось, если бы её посмотрела она? Китнисс пребывала в замешательстве, пока в конце концов любопытство не вытеснило нерешительность. То, о чём Хеймитч не узнает, не сможет вызвать его гнев и никак не навредит ей. Столь же мерзкий президент Сноу, бесконечный список имён, бодрая ведущая-капитолийка, которая, как и Эффи, кардинально меняла чьи-то судьбы, — поначалу Пятидесятые Игры не казались чем-то необычным, за исключением удвоенного числа трибутов. Осознание того, что её мать в юности была дружна с сёстрами-близнецами Доннер, вызвала у Китнисс удивление, а узнавание брошки, которая теперь принадлежала ей, на Мэйсили — какое-то странное и необычное чувство: её золотая сойка-пересмешница прошла целых две арены. Но когда на экране из толпы наконец вызвали Хеймитча, по спине Китнисс пробежался холодок. Сейчас она становилась свидетельницей того, как Игры меняют людей. Пятнадцатилетний Хеймитч с записи ещё не был сломлен и опустошён, пока что он не потерял родных и не нашёл лжеспасение в алкоголе. Нет, там, на Жатве, он был полон сил, уверен в себе, дерзок, хоть за всем этим Китнисс, как ей казалось, видела естественные в его положении затаённые опасения. Она даже не перематывала запись, несмотря на искушение пропустить интервью с ненужными трибутами. Китнисс интересовал в первую очередь Хеймитч, искру в серых глазах которого видеть было намного приятнее, чем пелену от выпивки. Китнисс не могла не признать, что тогда он был красивым и — это тоже было очевидно — куда более острым на язык, чем она сама. И как ему хватило смелости так нагло вести себя на интервью? У него же не было ментора, чтобы подсказать ему линию поведения. Значит, все действия Хеймитча с момента Жатвы и до окончания Игр были исключительно его заслугой, включая его рациональное поведение на арене, его целеустремлённость, союз с Мэйсили — Китнисс изначально надеялась, что не Хеймитч станет причиной смерти подруги её матери, — и поистине гениальный ход, который привёл его к победе. Досмотрев запись до конца, Китнисс пусть и не полностью, но наконец намного лучше поняла, кто такой её ментор на самом деле. Его хитрость с силовым полем была почти так же опасна и возмутительна, как её трюк с ягодами… и, похоже, Хеймитчу его победа обошлась дороже, чем ей. Теперь Китнисс догадывалась, каким образом он лишился всех близких и почему обрёк себя на одинокое полуотшельническое существование.

***

Донни и Фрэнсис — её трибутов зовут так. Она на несколько секунд прикрыла глаза, осознавая это. Не Прим. Китнисс медленно выдохнула — оказывается, она не дышала всё то время, которое Эффи потратила на вытягивание из двух стеклянных шаров имён очередных жертв и их объявление. Её сестра не будет участвовать в Играх. Парень и девушка уже пожали друг другу руки, отзвучал традиционный гимн, и группа миротворцев повела трибутов к Дому правосудия, а Китнисс всё ещё сидела на своём стуле на сцене, придавленная облегчением от того, что Эффи назвала не имя Прим. «И не Рори», — отметила она, вспомнив, что один из братьев Гейла был ровесником её сестры. — Вставай, дорогая, — Хеймитч коснулся её плеча, привлекая внимание. Китнисс немного заторможенно посмотрела на него и узрела протянутую ладонь. Поднялась без его помощи, на что Хеймитч воздел глаза к небу. Должно быть, про себя ругал её упрямство. — У тебя есть несколько минут попрощаться, прежде чем нас повезут на вокзал. Она не стала тратить ценные минуты на дальнейшие уточнения распорядка менторов — сразу же направилась к спуску со сцены, ближе к толпе, где, как и все жители Двенадцатого, находились Прим с Лилис и Гейл. По счастью, долго препираться с миротворцами и доказывать своё право на разговор с семьёй ей не пришлось. — Они выбрали не меня, — прошептала ей бледная Прим, когда Китнисс обняла её. — Да, да, теперь ты в безопасности, с тобой ничего не случится, но… — она чуть отстранилась, не сводя глаз с Прим, и чётко, почти беззвучно проговорила: — Если на этих Играх хоть что-то пойдёт не так, обещай мне, что вы сбежите. Вы с мамой найдёте Гейла и вместе убежите из Двенадцатого. — Но как же ты? Что будет с тобой? — растерянный вопрос отражался в голубых глазах Прим испугом. — Это не важно, — отрезала Китнисс, — Прим, ты не должна думать обо мне. Твоя единственная задача — спасти свою жизнь и присмотреть за мамой. Если вам придётся бежать, я найду вас позже. Она прекрасно понимала, почему колеблется Прим, ведь сама плохо представляла, как сможет их найти в случае чего, но всё же добилась от сестры обещания. Коротко попрощавшись с матерью и наказав ей беречь Прим, Китнисс двинулась к Гейлу. — Мы ввязались в опасное дело, — резкие слова Китнисс слабо сочетались с беззаботной улыбкой, которой она старалась обмануть всех, кто мог видеть её разговор с «кузеном». — Ты по-другому и не умеешь, Кискисс, — столь же безмятежно усмехнулся Гейл, сохраняя напряжённый взгляд. — Я не дам твоей матери и Прим остаться здесь, если всё станет по-настоящему плохо. — Хорошо, — выдохнула Китнисс. — Береги себя. — Ты тоже. Напоследок сжав в объятиях, Гейл отпустил её. В прошлый раз она была трибутом, отправляющимся на смерть, — теперь ей самой предстояло проводить двух детей в тот путь, у которого был лишь один конец. Китнисс размеренно зашагала навстречу своим новым обязанностям.

***

Фрэнсис увлекалась вышиванием, а Донни не любил встревать в конфликты, но, будучи помощником скорняка, умел обращаться со скобелью — и это всё, что ей удалось выяснить о своих трибутах за пару дней поездки в Капитолий. Китнисс не была уверена, что этой информации достаточно для неё как для ментора, и хотела было посоветоваться с Хеймитчем, однако по одному его выражению лица прочитала приговор: их трибутам не выиграть. Они везли в столицу пушечное мясо. — Девчонка слишком мягкая, явно не боец, — уже в Капитолии поделился размышлениями Хеймитч, едва они остались наедине в выделенном Двенадцатому пентхаусе в новом Тренировочном центре. — У парня шансов больше, но вряд ли он долго протянет. — И что мы можем сделать? — спросила Китнисс, не готовая заранее смириться со смертью детей, которые попали под её ответственность. Хеймитч долго молчал, видимо, прикидывая, как лучше высказаться, чтобы не начать с ней ссору. — Глобально — ничего, — наконец отмер он. — Конечно, ты можешь давать советы, даже тренировать их и искать им спонсоров, но за время до Игр ты не сможешь переделать их мозг, не вылепишь победителей по характеру. — Но мы всё равно обязаны подумать, как спасти хотя бы одного из них, — надавила она, и Хеймитч всё-таки кивнул. — Подумаем, когда у тебя будет свежая голова. Да и у меня, если уж на то пошло. Боже, Китнисс была ужасным ментором. Обоим её трибутам предстояло умереть, несмотря на заговор против правительства, а она боялась спать из-за своих кошмаров. Ей бы беспокоиться о жизнях Донни и Фрэнсис, продумывать, как помогать им на арене, — Китнисс же могла думать лишь о том, что не хочет оставаться одна. — Хеймитч, ты… Посиди со мной. Пожалуйста, — остановила она его просьбой в спину, когда он уже был на полпути к лестнице на этаж со спальнями. По тому, как он повернулся, Китнисс могла сказать, что сумела его удивить. — Я могу отказаться? — помолчав, осведомился Хеймитч. — Я бы предпочла, чтобы ты этого не делал, — собравшись с духом, уверенно произнесла она. В битве взглядов, которую они вели друг с другом, Хеймитч уступил ей. — Показывай дорогу. Он пообещал сидеть с ней до тех пор, пока она не уснёт, и Китнисс, не желая злоупотреблять его расположением, честно пыталась скорее уснуть — вот только голову наводняли мысли о восстании, о Прим и матери, о трибутах… Хеймитч ведь так и не раскрыл ей всех деталей плана, заверив, что ей просто нужно быть самой собой, иначе её неумелое притворство выдаст их. Оттого приходилось безоговорочно полагаться на Хеймитча, однако, невзирая на то, что она доверяла ему, слепо следовать за кем-то, вручая свою судьбу и жизни окружающих в чужие руки, было непросто. Поневоле, зацепившись за заговор, Китнисс мысленно вытащила недавние воспоминания о прошедшем параде трибутов. С Фрэнсис и Донни работали Цинна и Порция, как с ней и Питом в прошлом году. И, как и год назад, стилисты устроили шоу, чтобы как можно выгоднее представить трибутов Двенадцатого. Поначалу на Донни был надет глухой костюм, а на Фрэнсис — платье в пол с длинными рукавами, вот только позже их чёрные наряды, типично напоминающие уголь, загорелись искусственным пламенем и опали пеплом, открывая белые одеяния. Алые пятна, расползающиеся по телам двух пятнадцатилетних детей, невозможно было принять ни за что, кроме крови. Это было возмутительно. Китнисс не припоминала, чтобы кто-то ещё когда-либо решался на подобное. Парад трибутов был призван поражать воображение публики красотой костюмов и фантазией стилистов, но никак не пугать зрителей. Это было неподчинение традиционным устоям. Это был явный акт протеста, который президент и распорядители вряд ли оставят без внимания. Впрочем, Цинна и Порция были не единственными стилистами, совершившими подобный демарш. Наряды трибутов Четвёртого стекли, будто вода, Третьего — исчезли в электрической вспышке, Седьмого — осыпались древесной стружкой, Одиннадцатого — облетели зелёными листьями; и каждый раз под старым костюмом обнаруживался новый: в светлых тонах, с неизменными вкраплениями красного. Столь масштабное совпадение походило на подготовленный бунт. А это означало, что последствия наверняка не заставят себя ждать. — Китнисс, у тебя совесть есть? — голос Хеймитча вырвал её из размышлений, благодаря которым она вообще забыла о его присутствии. — Вроде оставалось немного, — откликнулась задумчиво, но вопрос о необходимости поделиться с ним удержала при себе. — А по-моему, нет, — не согласился Хеймитч. — Сколько ещё я должен с тобой сидеть? Ты же даже не пробуешь уснуть — постоянно крутишься, поправляешь подушки с одеялом. — Ты же всё равно не любишь спать по ночам, тем более в темноте, — проворчала Китнисс, понимая, что даже не замечала за собой всего перечисленного. — К тому же я не заставляла тебя сидеть в кресле. — И как я должен это понимать? — Хеймитч, на этой кровати поместится человек пять, — она решила отвечать спокойствием на скепсис. — Не думаю, что нам вдвоём не хватит места. Здесь удобно. Часть неё упорно не могла отыскать причину, по которой она это делала. На самом деле, Китнисс в глубине души отчётливо понимала неправильность всей ситуации: ей изначально не стоило просить Хеймитча выполнять работу её сиделки и охранника, и уж тем более она не должна была предлагать ему делить с ней одну кровать. Но понимание не ограждало от действий. — Так не хочешь быть одна, что готова терпеть меня? — хмыкнул он, надеясь смутить её или заставить передумать. — Ты не настолько ужасен, как думаешь. И на этот раз она действительно имела в виду то, что сказала.

***

Китнисс заливисто рассмеялась над рассказом одной из капитолиек, стремясь быть вежливой и очаровательной. Пять и шесть баллов, каким-то чудом присуждённые Фрэнсис и Донни, не должны были пропасть впустую — как ментор она была обязана сделать всё, чтобы привлечь спонсоров для них. Игры начались всего около двадцати минут назад, а они с Хеймитчем уже вели идиотские светские беседы, чтобы заставить надутых богатеев Капитолия раскошелиться ради своих трибутов. — Мисс Эвердин, а вы можете ещё покрутиться? Кажется, спросила её Астерия, мелкая девчонка — на вид ровесница Фрэнсис, Донни и остальных, кто сейчас был на арене. Вежливая. Её бабка, которая привела внучку знакомиться со звёздами Игр прошлых лет, нравилась Китнисс гораздо меньше. — Конечно, — она ласково улыбнулась. Встав и расправив плечи, Китнисс закружилась. Её тёмное платье, переливающееся оттенками чёрного и фиолетового, явно заворожило капитолиек своим низом и подолом, переходящим в искусственные перья, из-за чего Китнисс напоминала диковинную птицу. Цинна говорил, что нельзя позволить людям забыть о Сойке-пересмешнице, которую она воплощала. Под аплодисменты Китнисс остановилась, сделав шуточный поклон. Голова слегка кружилась, но восхищённые слова и обещание вложиться в её трибутов стоили того. Она надеялась, что у Хеймитча с мужской половиной спонсоров дела шли не хуже, чем у неё с женской. Их решение разделиться было взвешенным: так они бы смогли охватить большее число капитолийцев — но на душе у Китнисс было неспокойно. Предчувствие, что грядёт нечто, словно усиливалось с каждой минутой. — А вы переживали за свою сестру, мисс Эвердин? — снова задала вопрос Астерия. — Ей же тоже пятнадцать, она могла стать участницей Игр. На мгновение у неё будто сжались все внутренности, как только она опять вообразила эту возможность. — Да, я очень боялась за Прим, — с усилием выговорила Китнисс. — Если бы её выбрали, я бы болела за неё, — призналась Астерия. — Она очень милая, и я бы хотела с ней дружить. Все разулыбались от искреннего заявления девочки. Китнисс меж тем глубже заталкивала желание отпустить жёсткий комментарий о том, куда она хотела бы засунуть дружбу с капитолийцами и в случае чего позволила бы им добраться до Прим. Вместо этого она извинилась и прошла к большому экрану, на котором транслировались Игры. Нужно было проверить, как идут дела у Донни и Фрэнсис. Арена в этом году была стилизована под заброшенный город — идея самого Сенеки Крейна, как им всем пафосно объявили перед началом Игр. Полуразрушенные строения, растения, разросшиеся до невообразимых масштабов, всеобщее запустение и скрывающиеся в тени переродки — вот в чём была особенность Бойни. Одиннадцать трибутов погибли уже у Рога изобилия: профи из Первого и Второго точно не собирались позволять соперникам жить. Как ни странно, оба её трибута сумели вовремя унести ноги, и теперь Фрэнсис пряталась среди городских зданий, а Донни пробирался сквозь заросли растений — они удалялись от центра арены. — Как наши? Поглощённая наблюдением за участком экрана, выделенным Дистрикту-12, она не заметила, как Хеймитч подошёл к ней. Казалось, он был более трезв, чем обычно, и Китнисс с лёгкой завистью подумала, что ради них с Питом ментор так не напрягался. Внутренняя логика тут же принялась успокаивать её тем, что всё это только ради заговора, что Хеймитч не способен ценить новых трибутов сильнее, чем её и Пита год назад. — Пока живы, — лаконично доложила Китнисс. — Хорошо, — кивнул Хеймитч, видя, как на экране Донни ловко орудует ножом, прорезая себе путь в зарослях. — Что со спонсорами? — Нашла одного, и миссис Хилл обещала подумать. Мне кажется, Астерия её уговорит. — Значит, тебе повезло чуть больше, чем мне, — проговорил он, повернув голову к ней. — Те, с кем говорил я, больше заинтересованы в профи, а среди фаворитов этого года трибутов Двенадцатого нет, так что мне удалось договориться только с одним. — Ну и кто же в этом году фаворит? — Китнисс отвернулась и медленно пошла прочь от экрана: видеть, как переродки расправлялись с девочкой из Восьмого, было выше её сил. Хеймитч держался рядом, справа от неё. — Уоллес Биддер из Четвёртого. Трибут Финника Одэйра, учился в академии профи, — пояснил Хеймитч. Это многое объясняло. Менторство Финника Одэйра, самого юного и самого востребованного победителя в истории, априори привлекало немало спонсоров, а подготовка в специальной академии лишь увеличивала их число. Следующие часы тянулись долго. Бесконечные утомительные беседы с капитолийской элитой, беспрерывные кадры жестоких Игр, необходимость изображать приветливость, обходительность, невозможность выразить реальное мнение… Китнисс не могла дождаться того момента, который изменит всё. Он же должен был наступить, у заговорщиков же был план!.. Но ничего из ряда вон выходящего не случалось, а до тех пор ей оставалось только терпеть и играть свою роль. И она покорно выполняла свой долг, держала глаза открытыми и всматривалась в трансляцию Игр. Китнисс делала это, пока рядом с ней неожиданно не появился мужчина средних лет. Черноволосый незнакомец сел на соседнее место, так некстати освобождённое Хеймитчем, который предпринял ещё один заход переговоров с возможными спонсорами. — Устали, мисс Эвердин? — вдруг завёл он разговор, чем изрядно удивил её. — С кем имею честь? — вскинула бровь Китнисс. — Дэниел Грейсток, — представился незнакомец и, несмотря на её прохладный тон, протянул руку. Имя царапнуло что-то в её воспоминаниях, однако чувство, что она уже где-то слышала его, быстро прошло. Китнисс с опаской пожала чужую ладонь — может, этот человек хотел предложить ей спонсировать её трибутов? — Что привело вас ко мне, мистер Грейсток? — поинтересовалась, пристально смотря в чёрные глаза своего собеседника. — Любопытство, мисс Эвердин, — медленно проговаривал он, — возможно, сочувствие вашему измождённому виду. Ах, ну и моя подопечная очень хотела познакомиться и сфотографироваться с вами, но не решалась подойти. М-да, ничего нового. За год, минувший с её победы, Китнисс привыкла к тому, что огромное количество людей жаждет заполучить фото с ней. Как банально. — Тогда где же ваша подопечная и фотограф? Или мой измождённый вид их отпугнул? — она пыталась перевести всё в шутку, но не знала степень успешности попытки. На её счастье, Дэниел улыбнулся и махнул кому-то приглашающим жестом. — Уверен, ваш вид более чем устроит Алисию. И кстати, я понимаю, почему вы сидите здесь, лишая себя отдыха: всё самое интересное происходит именно сейчас. Дальше начнётся откровенная скука. Китнисс выдала нечто среднее между согласием и отрицанием. Любой мог догадаться, что заявление Грейстока противоречит элементарной логике: кульминация Игр всегда являлась средоточием напряжения, под конец вырастали ставки, а число трибутов сокращалось до нескольких человек. Тогда зрительское внимание оказывалось прикованным к экрану, а не ослабевало. Богатый капитолиец — а никто другой и не попал бы сюда — не мог не знать этого. Уточнить у Дэниела, что он имел в виду, она не успела: к ним приблизилась маленькая девочка, за которой на расстоянии пары шагов шёл фотограф. Как ни странно, у неё Алисия не вызывала неприязни, хотя сам Дэниел смотрел на подопечную с поразительным равнодушием, будто та была досадной помехой. Решив не встревать в чужие взаимоотношения, Китнисс с доброжелательностью познакомилась с Алисией и даже похвалила её окрашивание: в каштановых волосах ребёнка ярко выделялись красные пряди. Они сделали несколько фотографий, и на пару секунд Китнисс на самом деле порадовалась своему пребыванию здесь — благодаря этому она смогла сделать счастливее одну девочку. — Я спонсирую Дистрикт-2, мисс Эвердин, — сказал ей Грейсток перед уходом, — но если вашим трибутам понадобится помощь в критической ситуации и некому будет помочь им, найдите меня, — он ещё раз пожал её руку — и быстро, едва слышно произнёс: — Не оставайтесь здесь на время финала. Ошеломлённая предупреждением, она застыла, глядя вслед загадочному капитолийцу. Было ли это знаком, что план заговорщиков осуществляется?

***

Фрэнсис погибла на следующий день. Один из переродков подобрался к ней, когда она спала, и кинжал, присланный ей на арену, не спас её. Это произошло глубокой ночью, когда Китнисс боролась с дремотой и искала силы отказаться от предложения Хеймитча по очереди дежурить у экрана. Он настойчиво отправлял её в комнату отдыха, и она уже почти согласилась, как вдруг в трансляции раздался истошный вскрик, а за ним прогремел пушечный выстрел. Китнисс замерла, видя перед собой не встревоженное лицо Хеймитча, других менторов и огромный экран с записью Бойни в режиме реального времени. Она снова была на своих Играх, там, где пушка стреляла по Руте, Цепу… по Питу. Слёзы собрались в уголках её глаз, и, зажмурившись, Китнисс усилием воли вернула себя в настоящее, туда, где пальцы Хеймитча впивались в её открытые предплечья, где его слова убеждали, что она в безопасности, что она не сражается за жизнь на арене. — Я рядом, солнышко, я рядом, — шептал он ей, позволяя уткнуться в своё плечо, спрятаться в своих объятиях. Китнисс предвидела, что её трибуты не выживут, предполагала, что видение Игр возродит её кошмары, и всё равно с большим трудом пришла в себя. Ей хватило одной смерти ребёнка, за которого она несла ответственность, чтобы прочувствовать весь ужас участи ментора, — Хеймитч выполнял работу наставника двадцать пятый год. Китнисс не представляла, как он переживал эту изощрённую пытку. Донни продержался дольше и занял предпоследнее место в восьмёрке трибутов. Он старался безукоризненно следовать рекомендациям своих менторов и применять те навыки, которым они успели его обучить. Жаль, что ни азы стрельбы из лука, которые показывала ему Китнисс, ни способы эффективно использовать нож, продемонстрированные Хеймитчем, ни даже подарки от спонсоров не уберегли его от профи из Первого. В прошлом году Китнисс лично убила и Марвела, и Диадему — в этом была вынуждена смотреть, как трибуты Дистрикта-1 расправлялись с её подопечным. После смерти обоих детей из Двенадцатого она потеряла смысл следить за ходом Игр. Предрекал ли Грейсток то, что вскоре у неё не будет стимула смотреть Бойню? Искать его и лезть с вопросами Китнисс не стала — вместо этого коротко пересказала Хеймитчу произошедший с капитолийцем диалог, но это не слишком заинтересовало его. — Что нам теперь делать? — спросила она, когда трибутов осталось шесть. — Ждать, — угрюмо проронил Хеймитч. — Нам остаётся только ждать. Их ожидание растянулось ещё на пару дней. К тому времени выжили только Уоллес Биддер из Четвёртого, девушка из Первого и парень из Второго. Битва профи обещала быть кровавой. Китнисс это не интересовало: победа кого-то из этой тройки никак не могла сказаться на ней и её Дистрикте. — Давай пройдёмся, — предложил Хеймитч незадолго до финала Бойни. — Хочу поддержать Финника. — Думаешь, он будет нам рад? Её колебания были обусловлены тем, что за всё время её менторства другие победители прошлых лет не горели желанием с ней общаться — или же Сноу запрещал им. Всё их взаимодействие ограничивалось простой вежливостью, хотя некоторые победители — тот же Финник Одэйр — гораздо охотнее разговаривали с Хеймитчем. — Без всяких сомнений. Финник активно беседовал с группой внимавших ему фанатов — это легко определялось по восторгу, с которым они слушали его. Китнисс не удержалась и сморщила нос — со стороны смотреть на раболепие обожателей было противно, — однако быстро одёрнула саму себя и вернула нейтральное выражение лица: нельзя было допустить, чтобы её неприязнь заметили — до Финника оставалась пара ярдов. И эту пару ярдов пройти им было не суждено: пол под ногами Китнисс неожиданно качнулся, и она могла бы поклясться, что где-то на нижних этажах раздались выстрелы. Резкий выброс адреналина в кровь заставил сердцебиение участиться, а её саму — быстро заозираться. — Хеймитч! — вдруг крикнул заметивший их Финник и мотнул головой, указывая направление. — Идём, дорогая, — Китнисс не успела ничего понять, как Хеймитч потянул её в ту же сторону, куда спешно направился Финник. — Это… оно? Они перешли на бег, поэтому её голос, прозвучавший в одном из коридоров и перекрытый отдалёнными выстрелами, вышел прерывистым, задыхающимся. Вот только ответа на вопрос о заговоре Китнисс не получила: дверь, в которую проскочил Финник прямо перед ними, оказалась заблокированной. Свет над их головой погас.