***
Очнулась она в неожиданно роскошных покоях. Никаких капельниц, неудобных коек, лекарств и врачей — вместо этого Китнисс лежала на огромной кровати, укрытая лёгким одеялом, расшитым золотыми узорами. Сквозь широкие окна в комнату лился дневной свет. Может, ей в самом деле приснился очередной кошмар? Спокойствие, тишина и богатое убранство вряд ли предназначались пленной заговорщице. Чувствовала себя Китнисс действительно хорошо, не ощущала никаких признаков удара током. Только вот слабые следы от ожогов, оставшиеся на руках и ногах, доказывали, что воспоминания не были сном. Их с Хеймитчем на самом деле схватили, её несколько дней держали в камере, из неё выпытывали ответы… и её спасла Реджина Сноу. Рыжая безгласая появилась в комнате ровно в три часа, одновременно с тем, как пробили старинные напольные часы с маятником. Девушка принесла столик-поднос, уставленный разнообразными яствами, отдала его прямо в руки Китнисс и почти бесшумно исчезла за дверями. Да уж, если её хотели отравить, то явно перестарались: еды было много, и на вид блюда были сложными — просто так, без усилий, не приготовить. Китнисс задумчиво покрутила в руке кусок хлеба и, положив его обратно на тарелку, принюхалась к массе нежно-зелёного цвета, которая, по-видимому, являлась супом. Пробовать, несмотря на приятный запах, не стала: голод она была в силах перетерпеть, а вот отравиться могла бы и одной ложкой. Ещё через двадцать минут пришла Реджина — одна, без охраны. Либо слишком доверяла ей, что вряд ли, либо не считала угрозой. Китнисс склонялась ко второму варианту: чтó она, неизвестно сколько проведшая в лежачем положении после удара током, могла сделать с дочерью президента, которую в коридоре наверняка караулила охрана? Логика подсказывала, что в этой борьбе Китнисс не одержала бы верх. — Добрый день, мисс Эвердин. Вам не по нраву наши угощения? — сидя в кресле на небольшом расстоянии от кровати, Реджина одними глазами указала на нетронутый поднос. — Скорее, способ их получения, — откликнулась она и кашлянула, осознав, насколько сипло звучал её голос. — И незнание, кто именно и зачем так балует меня. — Никому не доверяете… понимаю. В вашем случае это очень уместно, учитывая, как сильно обманули ваше доверие, — с намёком на сопереживание проговорила Реджина. — Предательство со стороны тех, кому доверяешь, всегда самое болезненное. — О чём вы? — спросила Китнисс, отмахиваясь от всех догадок, рвущихся из глубин её разума. — О гнусном заговоре, в который вас втянули Плутарх Хэвенсби и Хеймитч Эбернети, — абсолютно буднично ответила Реджина. — Эти люди манипулировали вами, обманом заставили делать то, что нужно им. Искушение промолчать, подтверждая слова мисс Сноу, у неё было. Китнисс не совсем понимала, куда идёт их разговор, но догадывалась, что позиция обманутой лжецами в лице Хеймитча и Плутарха будет более выигрышной, чем признание в добровольном и осознанном пособничестве заговорщикам. И всё же поступить так она была не способна. — Нет, — негромко опровергла Китнисс, — я знала, на что иду. Меня не обманывали. Она решила не говорить, что Хеймитч не стал бы ей лгать. Насчёт Плутарха у Китнисс такой уверенности не было. — Знаете, мисс Эвердин, мой отец настаивал — и, честно говоря, настаивает до сих пор — на вашей казни, — непринуждённо поведала Реджина после непродолжительного молчания. Не то чтобы Китнисс удивилась этой информации. — Но я сказала ему: «Нет, папа, мы не можем так поступить. Разве бедная мисс Эвердин виновата в том, что Плутарх Хэвенсби настоял на замене условий Бойни? Разве она предложила выбирать в Жатве пятнадцатилетних детей, чтобы вызвать всеобщее негодование, желание участвовать в заговоре и стремление опорочить в интервью милосердную власть у себя самой? Нет, папа, в том нет её вины, она не заслуживает смерти». Реджина защищала её перед отцом — перед Сноу, тем самым человеком, который уже давно видел для себя самым счастливым днём день её кончины. Поначалу Китнисс настолько ошеломил этот факт, что она упустила значение слов Реджины. Однако потом… Потом до неё дошёл весь смысл сказанного ею. Реджина говорила, что… Реджина уверяла… Реджина обвиняла Плутарха в изменении условий Квартальной бойни. — Это… это какая-то ошибка. Это неправда. Её мозг отказывался воспринять то, что сами заговорщики подвергли опасности её сестру, чтобы вызвать у неё гнев и страх, которые подтолкнут её к участию в бунте. — Сожалею, но это правда. Вами играли, Китнисс. Крутили в своих интересах. — А разве вы заняты не тем же? — дерзко осведомилась она. — Вы всегда делали то же самое. Так в чём разница? В их встречу после её победы дочь Сноу не была такой милой и приветливой, и Китнисс не собиралась безоговорочно верить ей сейчас. Все откровения Реджины могли быть ложью. — Разница в том, что наши намерения чисты и прозрачны. Мы никогда не скрывали, что нам нужно, чего мы хотим… Вы бы жили в тишине и спокойствии, как мой отец и обещал вам, мисс Эвердин, если бы покойный Плутарх Хэвенсби не запудрил ваш мозг. — Покойный? — она переспросила в надежде, что ослышалась. — Разумеется, — Реджина чуть улыбнулась. — Вы знаете наши законы, Китнисс: предатели Панема не остаются в живых. Её сердце пропустило удар, а внутри неё будто образовалась ледяная дыра, всё больше расползающаяся и замораживающая органы. Предатели не оставались в живых. Плутарх был мёртв. И это… это значило… — Хеймитч… погиб? — голос Китнисс дрогнул, сорвался, стихая едва не до шёпота. Реджина медлила. — Нет, — наконец отозвалась она, и Китнисс не сдержала судорожный вздох. — Пока нет, но то, что мы узнали от него, тянет на смертный приговор. — Как? — и это был единственный вопрос, на который Китнисс жаждала получить разъяснения. — Так называемая сыворотка правды, — с очередной полуулыбкой пояснила Реджина, — которую создали много лет назад примерно для таких случаев… О, или вы желаете услышать полный пересказ? — Если вас не затруднит, — справившись с эмоциями, кивнула Китнисс. Реджину не затруднило. По её рассказу выходило, что подозрения о существовании заговора возникли давно. За Плутархом присматривали, а после того танца в президентском дворце стали следить. Его инициативность и внешняя преданность настораживала других распорядителей и Реджину, а предложение переписать условия Бойни ещё больше укрепило недоверие. Чистки персонала, подкуп, шантаж и внедрение двойных агентов — использовалось всё, чтобы выйти на заговорщиков. В конце концов людям Сноу это удалось, они оказались в курсе всех планов, им открылись имена участников восстания. Конечно, заговорщиков можно было устранить сразу, но тогда была велика вероятность уничтожить только часть — верхушку айсберга, видимую над поверхностью воды. Терпение дало шанс вырвать сердце революции. — Вы знали о существовании Дистрикта-13, мисс Эвердин? — Китнисс знала, но сочла за лучшее не оповещать об этом. К счастью, Реджине не требовался собеседник. — Прямо сейчас его стирают с лица земли. Опять, кто бы мог подумать! Бомбы, мощь армии и всё, что мы выжали из мозгов пойманных преступников, сделают своё дело. — Что будет со мной и с теми, кого вы ещё не отправили на тот свет? — силясь сохранять достоинство, полюбопытствовала Китнисс. — Вы… — Реджина задумалась. — Вас использовали, но при этом вы слишком много болтали, так что вашим наказанием может быть становление безгласой. Представьте: сойка, которая не поёт, — широкая улыбка мисс Сноу казалась Китнисс безумной. — Остальных ждёт казнь, как и наименее ценных победителей. Да, мистер Эбернети относится к их числу: он бесполезен для Панема, а его преступления слишком тяжёлые, — предвосхитила её уточнение Реджина. Это не должно было быть правдой. Китнисс хотелось закрыть уши, зажмуриться — лишь бы не слышать приговоров. Лишь бы не знать, сколько человек умрёт из-за их ошибок. Она не знала, что хуже: то, как её пытали, пропуская через внутренности электрический ток, или предсказанная участь для неё, Хеймитча и многих других. Предсказанная… Китнисс зацепило это слово, которое, множась, заполнило её голову и переросло в идею: Реджина говорила с ней не просто так — это был предлог для начала переговоров. — Всему этому есть альтернатива? — боясь надеяться, поинтересовалась Китнисс. — Мы можем договориться? Что мне нужно сделать, чтобы этого не случилось? На долю секунды по губам Реджины скользнула злая ухмылка. — Видите ли, мисс Эвердин, — размеренно заговорила мисс Сноу, — в этих Играх мы все что-то потеряли: Панем — победителя, вы — близкого человека, многие — свою жизнь. На что вы готовы, чтобы спасти свою голову? — Не только свою, — выпалила Китнисс. — Я прошу за Хеймитча. Оставьте его в живых. Нас обоих обманули, он же, в конце концов, просто алкоголик. Она надеялась, что возможность выяснить отношения с экс-ментором ещё выпадет и на этот раз он расскажет ей всё, включая свою версию изменения условий Бойни. Да, возможно, Хеймитч действительно обманывал её (ей не хотелось верить в это), что-то недоговаривал — и в то же время он был тем, кто заботился о ней в своеобразной манере, тем, кто поверил в неё. Боже, он даже не отпустил ни одного язвительного комментария после того, как она уговорила его лечь в одну кровать. Китнисс не могла хотя бы не попытаться отстоять его жизнь. — Как интересно… — протянула Реджина, поднимаясь с кресла. — Вам будет любопытно узнать, что он просил меня о том же. — Значит, вы точно так же угрожали ему! — вспыхнула Китнисс, злясь на саму себя за недогадливость. Конечно, президентская дочурка просто хотела запугать её и более мирным путём получить ответы. — Да, — легко призналась Реджина. — И вы оба будете живы, если пойдёте на наши условия. Вам даже не отрежут языки, — подбодрила она и напоследок посоветовала: — Поешьте, мисс Эвердин. Силы вам ещё пригодятся. Китнисс откинулась на мягкое изголовье кровати, ощущая, как новый камень наваливается на её душу. Из вредности хотелось действовать наперекор Реджине, однако здравый смысл заставил её взять ложку и начать есть, параллельно прокручивая в голове разговор. Выходило, что ответы, данные Реджиной, породили только больше вопросов. Неужели Плутарх не понял, что за ним следят? Почему ничего не предпринял, если догадался? По какой причине бездействовала верхушка заговора, прячущаяся в Тринадцатом, — они же не могли проигнорировать ту деятельность, которую правительство вело против них? А Хеймитч? Какая на самом деле роль была во всём этом у него? Знал ли он, кто именно и для чего переделал условия Семьдесят пятых Игр? Китнисс не намеревалась оправдывать его, но для обвинений нужно было иметь доказательства — у неё же имелось только предчувствие, причём не самое хорошее. Но что делать ей, если оно подтвердится? Она не была уверена, сможет ли доверять Хеймитчу так, как раньше: манипуляции жизнью Прим были подлым ударом. Только в этот миг, подумав о Прим, Китнисс осознала, что упустила из виду: слова Реджины о потерях. То, что многие лишились и ещё лишатся жизни, было очевидно, и она не стала заострять на этом внимание. Как там ещё сказала Реджина?.. Панем потерял победителя? Но как? Какими бы сильными ни были физические травмы, доктора Капитолия на ура справлялись с их исцелением. У них не было права на ошибку: победитель принадлежал Панему, он обязан был жить, если только… Если только он сам не прервал свою жизнь. Китнисс вздрогнула, поняв, что так на арене могла поступить и она, потеряв Пита. Всё равно они же пытались напугать распорядителей и заставить их сыграть по своим правилам. Но почему победитель, кем бы он ни был, пошёл на это? На арене, насколько она помнила, оставалось трое трибутов: парень из Дистрикта-2, девушка из Дистрикта-1… и Уоллес — трибут Финника Одэйра! Неужели это он одержал победу над двумя профи и бросил собственный вызов Капитолию, отняв то, что, как все думали, по праву принадлежит им? Узнать наверняка прямо сейчас Китнисс не могла. В конце концов, может, она неправа, её догадки далеки от истины, а Реджина имела в виду совсем другое. Но кого потеряла она сама? Китнисс старалась внушить себе, что Реджина говорила о Хеймитче: их разделили, когда поймали, ему угрожали смертью, а ещё могло статься, что он долгое время врал ей, — потому больше они не были близки друг другу. Но что… что, если всё куда проще, если Реджина намекала на кого-то из её семьи? Прим, мама, Гейл — у Китнисс не было и шанса узнать, что случилось с ними, сбежали ли они из Двенадцатого, как она велела, где они оказались, не схватили ли их миротворцы. Мысль о том, что кто-то из них погиб, была невыносима ей. Как она смогла бы жить с собой, если бы узнала, что из-за неё умер кто-то из них? А Китнисс даже не попыталась спасти их, потому что сама попалась, просидела три дня в камере и чёрт знает сколько провалялась без сознания. Её затошнило, и дело было не в испорченных продуктах. Её тошнило от себя — от беспомощности, глупости, от ошибок, которые она совершила, и от того, что посмела рисковать жизнями тех, кем дорожила больше всего. Реджина была права: ни с кем бы ничего не случилось, если бы она просто следовала договору со Сноу, сидела тихо, как мышь, и не высовывалась из своей норки. Прим, Лилис, Гейл с семьёй были бы в безопасности. Хеймитчу не угрожали бы смертью и не влезали в его голову. Её бы не пытали. Плутарх бы не умер. Она могла бы сохранить жизни очень многим людям, если бы только перестала строить из себя героиню, которой никогда не являлась. Китнисс закрыла лицо руками, чувствуя, как по щеке скатилась слеза.***
Перед некоей важной встречей её собирали безгласые. Ни Эффи, ни подготовительную команду, ни даже Цинну — о судьбе которого также оставалось гадать — не пригласили. Безмолвные слуги отмывали её, невзирая на её апатичное состояние, одевали и заплетали волосы. Над лицом не работали. Не нанесли даже минимального макияжа, хотя до этого тщательно втирали какую-то мазь ей в кожу — видимо, пытались свести следы пыток. От зеркала, к которому её подвели, она отвернулась: не хотела смотреть на себя. Бежевый брючный костюм устраивал её уже тем, что не был платьем, а то, как он сидит на её фигуре, Китнисс не интересовало. За пределами комнаты она впервые оказалась в тот день. Огромный коридор с витражными окнами, беломраморный пол в чёрную клетку, напоминающий шахматную доску, высокий потолок и декорированные стены — всё это напоминало место из сказки, какой-нибудь дворец, и Китнисс предположила, что всё это время её могли держать в доме Сноу. Эта мысль не пришлась ей по вкусу. Да, та часть жилища президента, которую она видела во время Тура, была прекрасной, но вся эта красота меркла перед тем, что дворец был резиденцией Сноу. По своей воле Китнисс бы там ни за что не осталась. Долго любоваться интерьером ей не позволили — двое суровых охранников повели её вперёд. Их спутницей была тишина. Безгласые, молчаливые конвоиры — не то чтобы Китнисс жаждала с кем-то беседовать, однако постоянное отсутствие звуков несколько напрягало. Как только они подошли к закрытой двери, которую мгновением позже для неё услужливо распахнули, стало ясно, что беззвучию конец: за столом царственно восседала Реджина Сноу, а на одном из двух стоящих напротив стульев сидел Хеймитч. — Садитесь, мисс Эвердин, — по-учительски указала ей Реджина. — Как себя чувствуете? — Всё в порядке, спасибо, — решила побыть вежливой Китнисс. Она пробовала не смотреть на Хеймитча, но всё равно силилась оценить его состояние краем глаза. Беспокойство за него доминировало над всеми остальными чувствами. — Чýдно. — Можем ли мы перейти сразу к делу? — спросил Хеймитч. — Если вы планируете убить нас, то я предпочту узнать об этом прямо сейчас. Китнисс закатила глаза, никак более не выказывая своего мнения. Банально, но, как ни крути, у Реджины имелось немало возможностей их убить. Для этого ей не нужно было вызывать их обоих на разговор. — Куда-то торопитесь, мистер Эбернети? — иронизировала Реджина, побуждая Хеймитча сжимать челюсти. — Но да ладно, воля ваша. Во-первых, вы оба должны понимать: альтернатива тому предложению, которое я озвучу, у вас, — она выразительно глянула на Хеймитча, — только одна — смерть. Мой отец настроен категорично. Какова будет ваша участь в случае несогласия, мисс Эвердин, — повернулась к Китнисс, — ещё предстоит обсудить. — Боитесь, что ей не пойдёт рыжий? — усмехнулся Хеймитч, совершенно не делая ситуацию лучше. — Во-вторых, — Реджина проигнорировала выпад, — вы также должны осознавать ту невосполнимую потерю, которую Уоллес Биддер нанёс своим поступком всему Панему. Китнисс не изменилась в лице, хотя внутри у неё всё дрогнуло: её выводы были верны. — В-третьих, масштаб катастрофы по-настоящему огромен, и весь ущерб от неё нужно как-то возместить. Наши солдаты гибнут, защищая Панем от мятежников и устраняя идущую от Дистрикта-13 угрозу; народ не получил своего победителя, и это вызвало бурю негодования. И некоторые победители прошлых лет, цвет и гордость нашей страны, оказались вероломными изменниками, — с пафосом обличала Реджина. — Вы оказались теми изменниками. — А можно ещё ближе к делу? — едва ли не откровенно скучающе встрял Хеймитч, и Китнисс, не выдержав, несильно пнула его и попала по лодыжке. — Мой отец принял мудрое и милосердное решение: мы сохраним вам жизни, если вы вступите в брак. На секунду в кабинете повисла тишина. — Это шутка? — нахмурившись, поинтересовалась Китнисс. — Какой ещё брак?! — возмущённо добавил Хеймитч. — Бессрочный, мистер Эбернети, — охотно пояснила Реджина, — и нет, мисс Эвердин, это не шутка. Вы оба останетесь живы, если вступите в брак друг с другом. Свадьбы победителей бывают нечасто, и это хоть как-то компенсирует отсутствие победителя в Семьдесят пятых Играх. У Китнисс отнялась речь. У Хеймитча, судя по отсутствию высказываний с его стороны, тоже. Это заявление больше походило на сюр, Реджина просто не могла быть серьёзной. Брак, да ещё и с кем — друг с другом? Не-ет, это предложение точно не могло быть альтернативой смерти, Китнисс отказывалась в это верить. — В чём подвох? — спросила она, чтобы согнать довольное выражение с лица Реджины. На Хеймитча рассчитывать не приходилось — его шок, видимо, был глубже, чем её. — Никакого подвоха, мисс Эвердин. Это часть вашего наказания. К тому же мы планируем устроить грандиозное шоу — для зрителей увлекательнее Игр может быть только личная жизнь победителей. Кстати, стоит поблагодарить вас — мы поняли это на вашем с Питом Мелларком примере, — одарила её вежливой улыбкой Реджина. — История зарождения отношений, свадьба, рождение детей — для Капитолия это будет праздник. Для мятежных Дистриктов — наглядный урок. — Детей?.. — надеясь на слуховые галлюцинации, переспросила Китнисс. — Вы хотите, чтобы у нас… были дети? Она никогда не считала, что сможет стать матерью — она бы ни за что не обрекла свою плоть и кровь на участие в Жатве и, возможно, в Играх, — поэтому не рассматривала перспективу рождения наследников. На подсознательном уровне Китнисс чувствовала, что материнство — далеко не её призвание. — Не только у вас. Ваша свадьба не будет единственной, браки будут заключены между многими победителями, и все они — то есть вы — позже станут родителями. Мы это проконтролируем. Китнисс молчала, тупо упираясь взглядом в стол и кожей ощущая, как смотрит на неё Реджина, от которой исходила аура превосходства. Времени для принятия решения было чертовски мало, но Китнисс понимала, что выбора у неё по сути нет: либо она согласится, либо Хеймитч умрёт, а что будет с ней — неизвестно. — Я против, — чётко и твёрдо сообщил… её будущий супруг. — Предпочитаете смерть? — выгнула тонкую бровь Реджина. — Предпочитаю не идти на поводу у шантажистов. То, чего хотите от нас вы, гораздо хуже смерти. — Что ж, тогда… — начала Реджина, но Китнисс не дала ей закончить. — Нет! — перебила она. — Дайте нам поговорить наедине. Я согласна на ваши условия и сумею убедить Хеймитча. Вняв её пламенному ответу и просьбе, Реджина встала с места и предупредила: — У вас пятнадцать минут. Как только за дочерью Сноу закрылась дверь, Китнисс, провожавшая её глазами, повернулась к Хеймитчу, но не успела сказать ни слова — он заговорил первым. — Что ты несёшь? Неужели ты правда хочешь согласиться на их условия? — Я пытаюсь спасти нас обоих, — резче, чем нужно, отреагировала Китнисс. То, что Хеймитч, всматриваясь в неё, явственно искал признаки безумия, ей не понравилось. — Это так ты пытаешься спасти нас? — язвительно осведомился он. — Ты действительно не понимаешь, почему я не хочу соглашаться? — Потому что я тебе настолько противна, что ты выберешь смерть, но не брак со мной? — Боже, — Хеймитч на миг прикрыл глаза рукой. — Проблема не в том, как я к тебе отношусь, а в истинном замысле этой чокнутой семейки. Что Сноу, что Реджина, что её муж — все они по натуре распорядители, для которых вся жизнь — всего лишь игра. А нами они будут играть до конца наших дней. Тебя заставят рожать, воспитывать ребёнка, а потом заберут его на Игры, чтобы убить и отомстить тем самым за нынешние события. Женитьба — это их приговор нам и будущему ребёнку. Ты этого хочешь? Он был прав. Он, как всегда, был прав во всём, что касалось Игр. Китнисс надеялась, что не выглядит настолько затравленно, насколько себя ощущает. Она на самом деле всё понимала, но запрещала себе осознавать это — иначе и у неё бы не было сил бороться за жизнь. Брак, пусть даже нежеланный, навязанный, она бы пережила, как-то приспособилась к нему. Хеймитч, по крайней мере, был не худшим кандидатом: Китнисс могла быть уверена, что он не попытается воткнуть ей нож в спину. Да, алкоголик, да, на девятнадцать лет старше — но их же не заставляли любить друг друга, они же могли быть женаты формально. Чем бы отличалась их супружеская жизнь от жизни победителей, которым точно так же нужно до смерти сиять под камерами с фальшивыми улыбками и напускной радостью? Но необходимость деторождения меняла всё. Тогда бы у них вряд ли получилось сохранить брак фиктивным. Тогда бы им спустя много лет в самом деле пришлось стать менторами собственного ребёнка — того, кого они инстинктивно обязаны были защищать и оберегать, ограждая от участия в кошмаре, называемом Играми. Она бы никогда не пожелала своему ребёнку повторить свою судьбу. — Вижу, до тебя стало доходить, — протянул Хеймитч, возвращая её к реальности. — Мы не знаем наверняка, — сглотнув, наконец проговорила Китнисс. — Сейчас ясно только то, что ты умрёшь, если мы не согласимся. А я не хочу, чтобы ты умирал, — призналась, поколебавшись. — Может быть, они убьют Прим, маму, Гейла и кого-то из его семьи, если я откажусь. А если мы поженимся, у нас будет время, чтобы что-то придумать, — она старалась звучать уверенно, быть стойкой, но безумно сомневалась, что у неё получается. Ею владел страх. — Китнисс, ты… — Хеймитч прервался на полуслове. — Тебе не сказали? — Не сказали чего? — она почувствовала, как напряжение сковывает её тело. — Лилис… У неё перехватило дыхание. Ему не нужно было продолжать. — Китнисс! Китнисс! — Хеймитч резко подорвался со стула, увидев, как её сознание начало ускользать. Ей показалось, что мир померк всего на секунду, но врач, найденный по тревоге Хеймитча, разубедил её в этом. — Теперь мы тем более должны пожениться, — придя в себя на диване в углу кабинета, прошептала Китнисс склонившемуся над ней Хеймитчу. — Я обязана вернуться к Прим. Она не разрешила себе думать о матери, осознавать и принимать её смерть. Она не разрешила себе желать узнать подробности. Ей надо быть сильной. Она обязана. Ради Прим, ради Гейла, ради памяти Пита, своих отца и матери. Ей нужно выжить любой ценой. Взгляд Хеймитча, направленный на неё, изменился: он понял её настрой. Китнисс казалось, что она буквально видит то обречённое принятие, которое появилось в нём. — Мы согласны на ваше предложение, — бесцветно оповестил Хеймитч стоящую поодаль Реджину, отходя и отворачиваясь от Китнисс. Он подписал им обоим приговор.***
Месяц, отпущенный им семьёй Сноу, Китнисс про себя окрестила траурным. В капитолийском экспрессе, везущем их в Двенадцатый, с ней и Хеймитчем ехали два трупа в закрытых гробах — тела тех, кто был их трибутами до Игр. Ни Эффи, ни Порции, ни Цинны с тремя помощниками — никого из них не было, и оттого поезд казался пустым. Китнисс, если честно, не жаловалась — сама днём старалась дистанцироваться от единственного человека, с которым могла поговорить. Ночью же действовала с точностью до наоборот — без приглашения заявилась в комнату Хеймитча и отказалась уходить. — Нас же всё равно приговорили к свадьбе, — пожала плечами она, желая казаться сильной, бесстрастной, — так что надо привыкать друг к другу. — Именно поэтому ты весь день меня избегала, — хмыкнул Хеймитч. На это сказать ей было нечего. Молча, не реагируя на его откровенно недоумевающий взгляд, Китнисс прошла к кровати, забралась в неё и легла с явным намерением спать, укрывшись одеялом и отвернувшись. Выключила лампу на прикроватной тумбочке, и комнату заполнила темнота. Ровно через два удара сердца Хеймитч включил свою лампу, вынуждая Китнисс открыть глаза и развернуться к нему лицом. — Дорогая, что ты творишь? Почему бы тебе не поспать у себя? — Я вырабатываю привычку спать с тобой, — серьёзно проговорила Китнисс, — к тому же мне снятся кошмары, когда я одна. — Знаешь, ни один Сноу не сможет заставить нас спать вместе, — будто по секрету поведал ей он. — Заставить зачать ребёнка — возможно, но не спать в одной кровати. Тебе действительно не надо привыкать. — Ты прослушал ту часть, где я пожаловалась на кошмары? — она приподняла правую бровь. — Тебе стоит научиться… — И мы же уже делали так в Капитолии, — напомнила, обрывая его. — Ты разве забыл? — Так и знал, что ты припомнишь мою доброту и ещё воспользуешься ею, — проворчал Хеймитч. — Китнисс, это была разовая акция, — попытался объяснить он, — тогда тебе нужно было быть собранной и готовой выполнять обязанности ментора — только поэтому я пошёл у тебя на поводу. Не думай, что так будет каждый раз. — А как будет? Хеймитч ей не ответил. Китнисс перевернулась на спину, закрывая глаза, и скрестила руки на груди. Она честно попробовала наладить отношения с будущим мужем, и не её вина, что у неё не получилось. Он же абсолютно не помогал ей, будто это надо было ей одной. Китнисс могла найти себе немало других занятий: от очередного обдумывания условий своего приговора до просчитывания своих будущих поступков и скорби по матери. Вместо всего этого она решила наладить контакт с Хеймитчем — и в результате натолкнулась на каменную стену. Ей опять не удалось реализовать задуманное — ещё одна неудача в её жизни. Очередная. Китнисс постаралась дышать глубже, размереннее, чтобы не позволить переживаниям ускорить свой пульс. Напрасно — настойчивые мысли лезли в голову, снова и снова воскрешая в памяти каждый её провал. Революция, которую готовили долгое время, провалилась при её участии, люди погибли и продолжали гибнуть из-за неё. И мама — она не сумела уберечь собственную мать. Почти не думала о ней, уделяя всё своё внимание Прим. Давно не говорила, что любит её, предпочитая закрываться и держаться за обиду на апатию и отстранённость Лилис. Китнисс знала, что, будь у неё возможность, она бы всё равно не смогла рассыпаться в заверениях в любви к матери, но она бы сказала что-то другое ей напоследок. Не велела бы не замыкаться в себе, заботиться о Прим и сохранять её жизнь любыми способами, а призналась бы, что будет скучать в Капитолии и по матери, переживать не только за сестру, но и за неё. Слёзы скатывались из уголков её глаз к вискам — да, плакать, лёжа на спине, было глупым порывом, — и Китнисс поспешила сесть и стереть их. — Китнисс, ты что… плачешь? — в голосе Хеймитча причудливо смешивалось недоверие и беспокойство. Она искренне пыталась успокоиться и отрицательно мотнуть головой — получилось только издать всхлип и вновь утереть бегущие по щекам слёзы. — Боже, дорогая… не надо. Успокойся. Китнисс бы посмеялась, не плачь сейчас: она пыталась сблизиться с Хеймитчем через разговоры, через взаимодействие — а надо было просто устроить при нём истерику. Только её слёзы побудили его повернуться к ней, сесть ближе и даже обнять, чтобы помочь быстрее справиться с эмоциями. — Зачем ты только выбрал меня? — выдавила ломким полушёпотом. — Откуда ты знаешь? Пит успел рассказать? — Да, — кивнула она, цепляясь пальцами за ткань рукавов рубашки Хеймитча, — и лучше бы ты выбрал его. От меня одни проблемы и несчастья. — Китнисс, восстание провалилось не из-за тебя, — теперь Хеймитч не подбирал слова, не следил за ними, — и в смерти Лилис ты не виновата, слышишь? — он слегка встряхнул её, вынуждая оторвать полубезумный взгляд от точки на одеяле. — Мне сказали, что у неё был сердечный приступ. — Они наверняка солгали. У мамы не болело сердце. — Что, если нет? Ты сама убеждала меня, что мы не можем знать наверняка, — Хеймитч воспользовался её же доводом. Его ответ заставил её замолчать. Китнисс не знала, сколько они просидели в тишине, изредка нарушаемой лишь стуком колёс поезда. В конце концов её слёзы высохли, а дыхание нормализовалось — присутствие Хеймитча, его прикосновения, запах, присущий только ему, и мерное дыхание всё же успокоили её. — Поспи, солнышко, — поняв, что её срыв закончился, он попытался отстраниться. — Не отпускай меня, — удержала его за руки Китнисс, — пожалуйста. На этот раз Хеймитч не стал спорить, протестовать — осторожно поддержал её, пока она ложилась, и прилёг рядом с ней, снова заключая в объятия. — Не отпущу. Обещаю. Спала Китнисс на удивление хорошо. Без вездесущей Эффи с вечным расписанием ей не пришлось вставать рано. Разбудил её только стук безгласого, предупреждающий о скором прибытии в Дистрикт-12, и она неохотно открыла глаза, понуждая себя проснуться. Часть неё была уверена, что Хеймитч давно ушёл — как только убедился, что она спит, — однако он обнаружился на соседней подушке. Порыв убрать волосы с его лица Китнисс сдержала и просто тихо выскользнула из постели. Поднять Хеймитча безгласые смогут и без неё. Сборы в своей комнате, завтрак, приезд в непривычно пустынный Двенадцатый — всё это прошло стремительно, хотя ей, наверное, не хватило бы всего времени в мире, чтобы подготовиться к встрече с родителями своих павших трибутов и с Прим. С Прим, которая в её отсутствие осталась сиротой, которая была вынуждена пережить смерть матери и в одиночестве ждать вестей о судьбе старшей сестры, боясь за её жизнь. На вокзале их встретил только мэр Андерси в сопровождении миротворцев — кроме них, не было никого. Китнисс даже не видела, кто забирал гробы с Фрэнсис и Донни: на её счастье, их с Хеймитчем быстро затолкали в закрытую машину и повезли в Деревню победителей. Отец Мадж выразил ей краткие соболезнования от всей своей семьи, и она механически приняла их. Унылый пейзаж Деревни победителей навевал тоску, но Китнисс приветствовала это: казалось неправильным, если бы в такой день светило солнце; посеревшее небо, словно выцветшее, её устраивало. Она шла к своему дому медленно, степенно, не замечая ничего вокруг, хотя одна её часть хотела бежать, чтобы как можно скорее увидеть Прим. Однако другая часть, та, что имела приоритет в управлении её телом, диктовала не спешить, как будто промедление могло воскресить её мать и отменить приговор, составленный семейством Сноу. На пороге Китнисс застыла, не в силах ни постучать, ни позвонить в дверь, ни даже просто дёрнуть ручку, проверяя, заперто ли. Она не осознавала, что двигалась к дому не одна, до тех пор, пока Хеймитч не взял её руку в свою ладонь, чтобы поднести её палец к дверному звонку и плавно нажать на него. — Всегда пожалуйста, — ответил Хеймитч на её вопросительный взгляд. — Не хотел, чтобы ты простояла тут до ночи. Поразмыслить над своим поведением Китнисс не успела — дверь им открыл Гейл. — Кискисс, — не веря, выдохнул он и порывисто обнял её. — Хеймитч, — вежливо кивнул, заметив её спутника. — Мы ждали вас слишком долго. — Где Прим? — с порога поинтересовалась Китнисс, заходя в прихожую. — Возилась с Лютиком, я сейчас её позову. Гейл ненадолго скрылся из виду, и она подметила, что раньше её сестра уже вышла бы встречать гостей, а за ней наглым рыжим хвостом тащился бы кот. Сейчас же их обоих не было даже слышно. Решив не ждать в прихожей, Китнисс сняла обувь, зашагала дальше, внутрь дома, — и почти сразу попала в объятия Прим, которая, казалось, прибавила в росте, пока она была Капитолии. — Китнисс, это правда ты? Ты здесь? — её сестра не плакала, но спрашивала, боясь поверить, словно она могла растаять, как утренний туман. — Это и правда я, — у неё, похоже, выдержки и стойкости было меньше, чем у Прим, и Китнисс пришлось приложить усилие, чтобы не заплакать. За последнее время ею и без того было пролито достаточно слёз. — Мы очень скучали, — тихо выговорила Прим, — но мама… — её голос задрожал, и она замолкла, не в силах продолжить. — Я знаю… — проронила, ещё крепче прижимая к себе сестру в защитном жесте, и поцеловала Прим в макушку. Сейчас, в этот самый миг, Китнисс думала, что они могли бы простоять так вечность, разделяя свою скорбь и боль, оберегая друг друга от жестокого мира. Стоя здесь, в коридоре своего дома, они как будто были в безопасности. — Идём, Прим, — наконец вернулась в реальность Китнисс, — расскажешь мне всё, что тут случилось. Её сестра кивнула и, торопливо утерев глаза, направилась в гостиную, и Китнисс пошла за ней, как вдруг её задержало покашливание Хеймитча. Она развернулась, подошла ближе. — Вижу, у вас всё в порядке, так что я пойду, — произнёс он, почему-то не пересекаясь с ней взглядом. — Нет, — спокойно опровергла Китнисс. — Ты должен остаться. — Солнышко, сейчас вам точно нужно побыть вдвоём с сестрой, и я не хочу мешать. — Ты должен остаться, — уже с нажимом повторила она и, глубоко втянув в лёгкие воздух, закончила: — В конце концов, мы скоро породнимся. Привыкай быть частью семьи. Китнисс бы точно пропустила мельчайшие изменения в лице Хеймитча, если бы на него падала тень, если бы она сама стояла дальше, — но близкое расстояние и блёклый свет, просачивающийся сквозь окно, позволили ей увидеть эмоцию, мелькнувшую в его глазах, название для которой никак не хотело подбираться. Удивление, боль, вина, страх — Китнисс казалось, что всё это не имеет никакого отношения к тому, что она заметила, и одновременно соответствует этому. На секунду ей даже почудилось какое-то странное тепло, но Китнисс сразу же отбросила эту мысль — уже в следующее мгновение Хеймитч вновь закрылся от неё, не позволяя читать себя. Впрочем, не то чтобы она была талантлива в этой сфере. — Я должен поговорить с тобой о революции, — он сказал это свободно, больше не таясь: теперь, когда заговор провалился и им вынесли приговор, скрывать что-то и опасаться быть подслушанными не имело смысла. — Поговоришь со всеми нами. Это касается всех. Всем видом демонстрируя, что не примет отговорок, Китнисс ждала, когда Хеймитч сдвинется с места. Они оба понимали, что она права и Прим с Гейлом тоже должны услышать о том, что произошло в Капитолии. При других обстоятельствах ей бы, вероятно, не удалось переубедить Хеймитча, однако сейчас ему пришлось пройти в гостиную, как она того и хотела. Идя вслед за ним и отрезая так ему путь к отступлению, Китнисс не смогла не почувствовать глубокого удовлетворения от того, что он соглашался с ней и был вынужден воплощать её идеи. Интересно, было ли ему так же приятно командовать ею во время Игр и до них? Уже через пару минут этот вопрос перестал занимать её. Стоило им всем рассесться, как в комнате воцарилось молчание — никто не знал, с чего начинать. Все они пытались сосредоточиться на одной точке, доводя напряжение до критической отметки, лишь бы не сталкиваться взглядом друг с другом. Китнисс не выдержала первой. — Мы проиграли. Её внезапное замечание заставило Гейла вскинуть голову. Рука Прим, скользящая по шерсти Лютика, бесцеремонно залезшего к ней на колени, замерла. — Не знаю, что пошло не так, — продолжила Китнисс, стараясь не думать, а чётко, сухо и сжато передавать информацию. — Нас с Хеймитчем, как и многих других, схватили, — момент с пытками она сознательно упустила, — обвинили в заговоре и выдвинули условия приговора. — Что за условия? — О них потом, — Хеймитч не дал ей возможности ответить на вопрос Гейла. — Что было тут у вас? Покопавшись в памяти, Гейл без особого энтузиазма принялся говорить. — Ничего необычного — по крайней мере, так нам казалось поначалу. Игры шли своим чередом, но… На арене их оставалось трое. Трое лучших из лучших. Бойцы, настоящие машины для убийства — так их, кажется, называли. Профи. Марциан, Габриэль… Уоллес был их общей целью. Уроженец Дистрикта-4, он считался профи, но все Игры был себе на уме, ни с кем не сближался. И врагов нажил немало — с фаворитом этого года мечтал разделаться каждый настоящий профессиональный трибут. Их последний бой состоялся на крыше полуразрушенной высотки. Её выбрал Уоллес — это было его убежище, куда не могли забраться ни переродки, ни его соперники. Так, во всяком случае, было поначалу. Распорядители не позволили Уоллесу затеряться и подождать, пока профи перебьют друг друга, — с помощью переродков они загнали Марциана и Габриэль к нему. Схема, проверенная предыдущими Играми. На высоте семнадцатого этажа всё зависело от них. Двое на одного. Уставшие, обозлённые, желающие наконец завершить Игры. Рыжие волосы Габриэль спутались, из раны на плече, оставленной когтями одного из стаи переродков, сочилась кровь. Марциан выглядел не лучше: грязный, потрёпанный, в синяках, с безумным взглядом. Кажется, переродки зацепили его за бок. Усталость конкурентов от побега давала Уоллесу преимущество — ему-то, в отличие от них, не пришлось спасаться от своры мутантов, жаждущих разорвать жертву на куски, и бегом забираться на крышу. Ночные твари боялись света и не могли достать их здесь. Профи уже успели отдышаться, но не сориентировались вовремя. Прятаться на крыше было негде, но Уоллес был к этому готов, он ждал своих соперников. И нанёс удар, поджидая их у единственного выхода. Нож больше бы пригодился в ближнем бою, однако сейчас важнее было дезориентировать противника. Резким броском Уоллес метнул нож в Марциана. Смотреть на результат не стал — был уверен в попадании и в том, что на какое-то время трибут перестал быть угрозой. Второй нож, своё последнее оружие, Уоллес направил против Габриэль. Девчонка уже была слаба, но ей всё ещё хватало сил противостоять. В драке она сбила Уоллеса с ног, выбила нож и оттолкнула его, лишая возможности дотянуться до оружия. Габриэль придавила Уоллеса своим телом и сжала его горло, выбрав некровавый, но эффективный способ убийства. Он не был бы профи, если бы не сопротивлялся. Пальцы Уоллеса точно так же сдавили шею Габриэль — чья выносливость окажется сильнее, кто из них раньше издаст последний предсмертный хрип? В конце концов хватка Уоллеса на её шее ослабла, и Габриэль, заходясь кашлем и рвано вдыхая, совершила главную ошибку — решила, что победила его. Шею он свернул ей в одно движение. Не стоило ей заранее торжествовать — арена не прощает подобной самонадеянности. А победитель всегда остаётся только один. Раздался пушечный залп. Отбросив в сторону тело мёртвой Габриэль, Уоллес поднялся на ноги и осмотрелся — искал Марциана. Тот был совсем плох: лежал на одном месте и зажимал раны. Правый бок давал о себе знать, да и нож Уоллеса застрял в его груди. Значит, теперь они не соперники. — В лучшем случае Марциан смог бы обороняться, но он был слишком истощён. Уоллес стал победителем, но, — Гейла передёрнуло, — он покончил с собой. Поднял три пальца в небо, прямо как ты, и… Стоило её другу прерваться, как Китнисс поспешила удержать его от более подробных объяснений: — Не продолжай. Выдержав паузу, Гейл снова заговорил: — Видимо, его не успели спасти, а мы не стали дожидаться, что будет дальше. Мы смотрели Игры все вместе, в нашем доме в Шлаке — решили, что бежать оттуда будет проще. За Деревней победителей и за вашим бывшим домом могли следить миротворцы, а наш они проверяли бы не в первую очередь. — Мы хотели сбежать, как ты велела, Китнисс, — вдруг подала голос Прим. — Вот только далеко не ушли. Мы успели пройти меньше мили, прежде чем нас догнала группа миротворцев. Повезло ещё, что Тред обыскивал оба ваших дома, а нас нашла Пурния. В пересказе Гейла всё звучало почти обыденно, привычно, но Китнисс не бралась представить, что тогда чувствовали Прим и Лилис, Гейл, Хейзел. А Рори, Вик и Пози? Как они перенесли неудачный побег? — Можно было попытаться сбежать, я даже хотел задержать миротворцев, чтобы дать всем остальным шанс спастись. Но тут Пурния сказала, что вы оба, — Гейл указал на них с Хеймитчем, — мертвы. Что ты умерла, Китнисс. — Маме стало плохо, — дополнила Прим. — Пурния, наверно, хотела как лучше. Верила, что вы с Хеймитчем погибли, и пыталась остановить нас от побега и спасти. Сказала, что в Капитолии начался бунт и тут же провалился, что Тред убьёт и нас, если мы не вернёмся. Она ведь самовольно, в свой выходной, бросилась искать нас, чтобы уберечь от большой ошибки. — У Лилис просто остановилось сердце. Мне жаль, — Гейл потянулся к ней и накрыл её запястье своей ладонью, однако Китнисс едва ли осознавала это прикосновение. Мысли, полные благодарности Пурнии, отошли на второй план — сейчас она могла думать только о Лилис. Как могла её мать так просто умереть? Она же не была больна, она должна была выжить ради Прим! Её мать должна была жить хотя бы для того, чтобы её смерть, пусть даже мнимая, не стала напрасной. А теперь из-за воли случая, из-за какой-то роковой случайности жизнь Лилис Эвердин прервалась. Она никогда не узнает, что Китнисс всё же дорожила ею. Она больше никогда не увидит свою дочь. Китнисс вырвала руку и крепко, чуть не до боли сцепила пальцы в замóк. Нет, она сильная, она не будет плакать. Не здесь и не сейчас. Ей есть ради кого держаться. — Что с остальными? — её голос звучал отчуждённо. — Всё в порядке, — успокоил Гейл, и на сердце Китнисс стало на один камень меньше. — Братья и Пози отделались испугом, но мама уже привела их в норму. Ждут сейчас меня дома. Слабая попытка Гейла улыбнуться вызвала ответную тень улыбки на её губах. Однако даже эта тень сошла на нет, когда Прим вспомнила об условиях, которые она упомянула раньше. Пару минут Китнисс пришлось потратить на то, чтобы справиться с собой и заставить себя облечь эмоции в слова. — Прежде чем я скажу это, я хочу, чтобы вы знали: другого выхода не было. — Выход был. Хеймитч чертовски не вовремя решил напомнить о себе. Гейл и Прим, во все глаза смотревшие на неё, переключили своё внимание на него, и Китнисс осознала, что её старание подготовить их может оказаться напрасным. — Интересно, какой? — она показательно вздёрнула брови. — Наша смерть? — Моя смерть, — поправил Хеймитч. — Я бы умер свободным человеком, а ты бы вернулась к сестре. — Безгласой, — вставила Китнисс. — Живой. — А может, вы наконец скажете, в чём дело? — Гейл не выдержал и оборвал зарождающуюся перепалку, заставив Хеймитча замолчать, а её — напряжённо засопеть. — Сноу хочет, чтобы все победители женились, — выпалила Китнисс, не уточняя, кто именно из президентской семьи озвучивал им приговор. Судя по их удивлению, такого Прим и Гейл ожидали меньше всего. — Неужели это так плохо? — наивно поинтересовалась её сестра. — Он хочет, чтобы мы поженились. Хеймитч опередил её, и теперь Китнисс наблюдала за тем, как на лицах Гейла и Прим проступает понимание. Казалось, тишину, которая образовалась в комнате, можно резать — настолько плотной и давящей она была. — Если это шутка… — неуверенно начала Прим. — Какие уж тут шутки, — с мрачной усмешкой перебил Хеймитч. — Это идиотизм! — наконец взорвался Гейл. — Неужели Сноу всерьёз считает, что на это кто-то пойдёт?! Китнисс собиралась отмолчаться, подождать, пока запал Гейла поутихнет, но Хеймитч нарушил её выверенный план. — Твоя дражайшая «кузина» уже пошла на это. — Китнисс? — требовательный тон, горящий взгляд. Гейл явно ждал, что она попытается объясниться. К его сожалению, она не сомневалась в своём решении, хотя и содрогалась внутри себя при мысли о будущем. — Это был единственный вариант, — она сделала всё правильно, ей не за что оправдываться. — Я не могла допустить, чтобы Прим осталась полной сиротой и чтобы человек, который спасал мою жизнь, умер. — Отговаривать её было бесполезно, — добавил Хеймитч, — Китнисс упряма как осёл. — Какой комплимент! — язвительно восхитилась она. — И это человек, за которого я выйду замуж! — Не делай меня крайним! Я предлагал тебе другой выход! Китнисс знала: они могли бы спорить ещё долго — всю жизнь, если следовать приговору семейства Сноу. Однако всё это бессмысленно, ведь они снова придут к тому, с чего начали, и круг замкнётся. — Я не намерена продолжать этот разговор, — процедила Китнисс. — Каждый из нас останется при своём мнении, и моё таково: если, чтобы вернуться и спасти всех близких, мне придётся выйти замуж, родить ребёнка и даже отправить его на Игры, то так тому и быть. Я не позволю ни одному из Сноу уничтожить мою семью. Блаженная тишина, которая длилась всего пару секунд, прервалась недоумённо-негодующим восклицанием Гейла: — Какого ещё ребёнка?! Тогда ей пришлось рассказать обо всём. О том, как выразили протест стилисты многих Дистриктов, как она сама высказалась в одном из интервью против Игр и условий Бойни и тем самым подвела всех. О том, как президент Сноу и его дочь переиграли их и какое изощрённое наказание придумали. Кое-что от себя добавил и Хеймитч — в основном о том, как всё должно было сработать. Согласно плану, Китнисс должны были увезти в Тринадцатый, и уже там она бы превратилась в живой символ революции. — Не знаю, кто и где прокололся. Я предупреждал Плутарха, что ставить на Сенеку опасно, что тот не пытался помочь нам на прошлых Играх, но он не слушал меня. — То есть Плутарх хотел завербовать главного распорядителя? — недоверчиво уточнил Гейл. Хеймитч кивнул. — И очень зря. Сенека оказался гораздо ближе к президенту, чем мы думали. — Неужели он его тайный сын? — после знакомства с Реджиной Китнисс бы не удивилась, если бы и это было правдой. — Почти. Вот уже два года Сенека — муж его дочери, — проговорил Хеймитч. Китнисс вздохнула. Новости — одна лучше другой. — Реджина как-то сама упомянула об этом в перерыве между… допросами. Никто, кроме неё, казалось, не заметил заминки; она была благодарна, что Хеймитч не стал говорить про пытки в присутствии Прим. — Но почему Сноу решили поставить вас в пару и наказать свадьбой? — задумался Гейл. — Они же не могут не понимать, что так у вас больше шансов противостоять им. Вопрос Гейла по-настоящему её заинтересовал, и Китнисс перевела взгляд на Хеймитча, ожидая объяснений. — Думаю, они понимают, — помолчав, сказал он, — и хотят извлечь из этого выгоду. Скажи, Китнисс, стала бы ты горевать из-за смерти абсолютно незнакомого мужчины? — на это она могла лишь пожать плечами. — А если бы умирал я? — Я не дам тебе этого сделать, — слегка раздражённо напомнила Китнисс. Он мог бы запомнить, чтобы ей снова не пришлось повторять одно и то же. — И тем самым вручишь обоим Сноу рычаг давления на себя. Они будут контролировать всю нашу жизнь, чтобы исключить возможность неповиновения, а потом, когда мы привыкнем и к такому существованию, убьют сначала нашего ребёнка, а потом и нас самих. — Сейчас мне достаточно того, что мы все, — она посмотрела на каждого из присутствующих, — живы. Китнисс не была оптимисткой. Она не тешила себя надеждой на лучший исход — надежда на светлое будущее привела её к поражению. У неё осталось лишь одно: время. Примерно год, который она надеялась провести без потерь, год, когда её близкие могли бы жить без страха за себя. Быть может, последний год в её жизни.