Когда гаснут светлячки

Скарамучча сидит на пустой площадке для посадки вертолета, закинув голову к небу. Довольно холодный ночной ветер раздувает темные волосы, наводя на голове неприятный беспорядок. Парень вздрагивает и сильнее кутается в бежевую кофту фотографа. Он уже не помнит при каких обстоятельствах этот кардиган оказался у него, но почему-то в целом мире не существует более удобной и комфортной вещи, нежели пахнущая сесилиями кофта одного «простого фотографа». Актёр вздыхает, из ниоткуда взявшееся чувство одиночества ужасно душит. Хотя, он отлично понимает, что далеко не «из ниоткуда». — Эх… — он тяжело и обреченно вздыхает, продолжая неподвижно сидеть, рассматривая звездное небо. За всё время, что он здесь, его семья ни разу не написала ему. Мама уже давно игнорирует его существование, но, похоже, сестра тоже решила «не отставать» от матери. Чувствуя себя ужасно одиноким, он опускает голову и поджимает колени. Слезы так предательски собираются в уголках глаз, он закусывает губу, пытаясь подавить эти нахлынувшие эмоции, но ничего не выходит. Он устал. Завтра он снова войдёт в образ, будет высокомерно смотреть на своих коллег, товарищей, журналистов и фанатов, вновь нахамит Тарталье и пошлет куда подальше, не один раз хмыкнет и цокнет, но не сейчас. Сейчас он устал. Беспощадное и раздирающее душу чувство тоски и одиночества так безжалостно пробирается в самое сердце, вытесняя остатки чего-то светлого и приятного… воспоминаний о чем-то хорошем… о ком-то хорошем… об Альбедо. — Тц… — не сдержавшись, он всё же фыркает и, уложив руки на колени, зарывается лицом в мягкие рукава бежевой кофты. «Больно… — тяжело вздыхает, ощущая как черные тени одиночества утягивают его куда-то в пропасть, так глубоко, но не видно ни одного проблеска света. — Почему…?» — Если сидеть на холодном, то можно застудиться, — звучит до боли в груди желанный голос. Он пришел, но Скарамучча не может поднять голову, ведь тогда фотограф увидит его слезы. — Возьми, — Альбедо протягивает брюнету свой шарф. — Я прихватил его с собой совершенно случайно, но, видимо, не зря. Брюнет не отвечает, и фотограф слабо усмехается: — Мне бы не хотелось, чтобы ты простудился. Скарамучча молча поднимается, отводя взгляд куда-то в сторону. Ему не хватит сил что-либо говорить. Лишь слабо приоткрыв рот, он уже ощущает, как дрожат его губы. Он поддался эмоциям и сейчас не способен на связную речь, хотя фотограф и не настаивает. Альбедо складывает объемный шарф в несколько раз и садится сверху. Он берет актёра за талию и тянет вниз, усаживая к себе на колени. Удивительно, но Скарамучча совсем не сопротивляется. Он покорно опускается, удобно устроившись на руках у блондина. Смотря куда-то в сторону и не в силах взглянуть фотографу в глаза, он укладывает голову на плечо Альбедо и прерывисто выдыхает ему в шею. Плечи дрогнули, и первая слеза так предательски скользнула по холодной щеке. Блондин мягко улыбнулся и обнял актёра, прижимая к себе. — В эмоциях нет ничего постыдного или унизительного, — так ровно и спокойно проговаривает фотограф. — Разве не эмоции делают нас людьми? Как грустно было бы жить в мире, где у всех одно выражение лица и дыра в сердце. — Почему… почему они делают вид, словно меня не существует…? Разве я плохой сын и брат? Разве я сделал недостаточно…? Почему… — Увы, не нам судить, какие мы в глазах других людей… Как и не им судить, какие мы на самом деле. Ты сделал достаточно… и ты… счастлив? — Что? Я? — Да, ты, — Альбедо слабо усмехается, понимая, что за всё время Скарамучча совсем не задумывался над тем, счастлив ли он. — Один из самых дорогих актёров, начинающая модель… у тебя есть слава, признание, деньги… ты счастлив? — …. — Ты добивался внимания матери, да? — очередная слегка обреченная усмешка. — Мне это знакомо… только невозможно добиться внимания человека, которому это не нужно. Я понял это не так уж и поздно, как мог бы… успел сохранить пару дров не сломанными. А ты? — Я… я не понимаю… — Ты никогда не думал над тем, как хотел бы прожить эту жизнь, если бы мог выбрать любой сценарий, Скар? — Нет… — он наконец поднимает голову с чужого плеча и принимается быстро вытирать слезы. — Прости за это. Улыбнувшись, фотограф перехватывает его руки за запястья. — Ты прекрасен… — тихо проговаривает, смотря на стекающие слезы. — Разве не видишь, как звездное небо отражается в хрустальных каплях на твоих щеках? Весь мир словно замирает в этом отражении: такой красивый, так блестящий, такой волшебный мир. Твой мир. Он становится таким лишь в моменты боли и тоски… твоей боли. — …. — актер опускает голову, в который раз ловя себя на том, что иногда он вообще не понимает, что говорит этот человек. Альбедо аккуратно вытирает слезы Скарамуччи, а затем нежно целует его руку. Так невесомо и воздушно, едва уловимо, но почему-то ему удается коснуться не только кожи, но самого сердца. — П-переночуешь и сегодня у меня в номере…? — неуверенно спрашивает актер, отводя взгляд в сторону. — Сколько пожелаешь…

***

Венти открывает уставшие глаза, голова ужасно болит, вчера он явно перебрал с выпивкой. Музыкант поднимает голову и вытирает слюну, которая, как ему кажется, залила всю подушку. — Мм… — протягивает и зевает. Он выглядит растрепанным и слегка растерянным, во рту стоит неприятный привкус и сухость. Простонав от очередного болезненного ощущения в висках, он уныло сползает с кровати, и лишь сейчас замечает, что из одежды на нём только широкая рубашка. Хмыкнув сам с себя, он аккуратно ступает по полу босыми ногами, направляясь в ванную. Лишь умывшись и кое-как придя в себя, он вновь возвращается в комнату. — Бедо-Бедо, кофе будешь? — бросает Венти, смотря на с головой укрытого друга. — Ты спишь ещё? Венти тихо подходит и присаживается на край постели. Он по-прежнему расхаживает по чужому номеру в одной рубашке и комнатных тапках. Музыкант протягивает руку и аккуратно стягивает одеяло с фотографа. — Блять… — вырвалось, Барбатос вскочил, пошатнулся и сделал шаг назад. Альбедо нет, а вместо него на кровати лежит Сяо. Злость и раздражение тут же накрывают музыканта с головой, хочется сбежать, громко хлопнув дверью, но… он растеряно вертит головой в поисках своей одежды — её нет. «Альбедо, блять…» Венти берет телефон, намереваясь позвонить фотографу, но его номер недоступен. Юноша недовольно шипит, ощущая какое-то бессилие, а затем обреченно вздыхает: Альбедо прав, нельзя убегать, нужно поговорить. Барбатос вновь присаживается на край постели. — Сяо… — тихо шепчет, но ответ не поступает. «Разве он не говорил, что спит очень чутко…?» — Венти поднимает задумчивый взгляд вверх, а потом, мотнув головой, выбрасывает сторонние мысли. — Алатус, просыпайся, — музыкант трясет парня за плечо, но тот никак не реагирует. — Крепко же ты уснул… Почему-то стало тревожно и даже как-то беспокойно. Венти осторожно кладет ладонь на лоб Сяо — горячий. Уже через пять минут, Барбатос с особой заботой кладет на лоб Алатуса прохладное влажное полотенце. Музыкант спускает одеяло ниже и расстёгивает черную рубашку. Он уже видел Сяо без одежды, но даже так смущение почему-то накатывает огромной волной. Юноша нервно сглатывает, принимаясь рассматривать оголенный торс. Рука невольно опускается на часто вздымающуюся грудь, телохранитель тяжело и глубоко вздыхает, от него исходит такой сильный жар, что Венти не на шутку пугается. Музыкант убирает руку, но его хватают за запястье и тянут на себя. Сквозь сон Сяо не сразу сообразил, что происходит, он вдруг почувствовал, что к нему кто-то прикасается, от этого стало как-то неприятно и даже страшно. Именно это и вынудило его схватить человека за руку. Ещё мгновение, и пелена перед глазами наконец рассеивается: Алатус держит тонкие запястья музыканта, придавливая их к подушке. Венти и сам не понял, как оказался прижатым спиной к постели, а Сяо — нависает над ним. Широко распахнутые, большие, словно два чайных блюдечка, бирюзовые глаза, полные непонимания, смотрят на Алатуса. От телохранителя всё так же веет жаром. Он тяжело дышит, его глаза полузакрыты, с мокрого лба капают холодные капли, волосы прилипают к лицу, сухие губы приоткрываются, и Сяо выдыхает. — Т-ты в порядке? — спрашивает Барбатос, покорно лежа под телохранителем. Мысленно он уже много раз пожалел о том, что не надел шорты, белая рубашка задирается, оголяя серое нижнее белье и плоский живот. — …. — Сяо сводит брови и изучающе всматривается в лицо музыканта. Почему-то на секунду в его сознании мелькнула мысль, что он не знает этого человека. Лишь на мгновение, но этого хватило, чтобы не на шутку напугать Алатуса. — Сяо…? Поведение телохранителя пугает. Все обиды и недопонимания отходят на задний план. Венти пытается выпутать руки из хватки Алатуса, но ничего не получается. Остаётся лишь взывать к его сознанию: — Сяо? Что с тобой? — …. — странное состояние. Голос Венти сейчас звучит будто где-то очень далеко и как-то по-чужому. Словно он и не Венти вовсе. Алатус резко послабляет хватку, и музыкант тут же выпутывает одну руку. Всё так же лежа под Сяо, он кладет ладонь на горячую щеку телохранителя и вздыхает: — Ляг, пожалуйста, у тебя жар. — Я не хотел… — виновато шепчет Алатус. — Я правда не знал ничего о том, что человек, предположительно нанявший меня, это тот же человек, который ищет тебя… прости, меня… я не хотел тебя обманывать… я и сам не знал… — А сейчас, Сяо… сейчас ты говоришь мне правду? — Венти смотрит прямо в глаза, будто бы пытается увидеть душу. — Я говорю правду, Венти… я ничего не знал… я не пытался сблизиться с тобой специально… не пытался использовать тебя… не хотел просто затащить в постель или ещё что… ты… ты понравился мне, Венти… я ещё никому не признавался в любви… я запутался… я… я не знаю… — Ты сейчас признаешься мне в любви? — Барбатос приподнимает одну бровь. — Это… я… Венти, на самом деле, я — наёмный убийца. — Что…? — и без того большие глаза, кажется, округляются ещё больше. — Когда я согласился стать твоим телохранителем, то мне поступил заказ на твою защиту… Я думал, что это Альбедо прислал, поэтому как-то не искал скрытого смысла… Оказалось, насколько я сейчас понимаю, заказ поступил от Дайнслейфа… и он же — тот человек, что ищет тебя… и он… он… один из тех, кому я служу… и кого не могу ослушаться… — Не можешь ослушаться? У тебя какой-то контракт? Типо агентство какое-то? — Не совсем… я… я физически не могу… то есть… прости, я не имею права рассказывать всех тонкостей, но любое непослушание может стоить мне жизни… да и фиг с ней, с жизнью… только я не могу умереть… то есть, мне нельзя умирать… Как же сложно объяснять… — Эм… Сяо… ты ведь не из якс, да? — …. — вопрос, ставящий в тупик. Хочется ответить правду, но почему-то есть ощущение, что если он скажет сейчас правду, то потеряет Венти навсегда. — Я никогда об этом не говорю, но яксы вырезали всю мою семью… — тихо проговаривает Барбатос. — Я ненавижу их. Всех шестерых. Ненавижу настолько, насколько человек способен ненавидеть другого человека. Убил бы их собственными руками… но я не такой, как они… я не убийца и не мразь… Как они. Алатус, пожалуйста, скажи, что ты не из якс… Венти так мягко поглаживает его по щеке, слабо улыбается, в его глазах застыли слезы и легкий страх. «Шестерых? Но якс же пять… Манипулирует…? — Сяо закусывает губу, в голове проносятся десятки мыслей. — Мне нужно убить его… будет морально легче сделать это, если сейчас он пошлет меня нахуй… значит, могу сказать ему правду. Но физически легче будет избавиться от него, если я совру и буду держаться рядом… Стоп. Что я такое несу вообще…? Разве я смогу убить его вообще…? Как же больно… даже думать об этом больно… ну какого черта ты так глубоко засел в моем сердце, Венти?! Так не должно быть… это неправильно…» — Сяо, ты где…? — Барбатос оттягивает щеку Алатуса в бок. — Вот так-то лучше. Улыбка тебе идет… — Венти, я… — Не хочу, — музыкант отрицательно качает головой. Он выпутывает вторую руку и обнимает телохранителя за шею. — Я передумал… не хочу ничего знать, — Венти приподнимается и осторожно целует Алатуса в шею. — Я и сам понимаю, что так просто меня не оставят… однозначно наймут какого-то убийцу… тебя, например, хах… умереть от твоей руки… я согласен, Сяо. Если так и произойдет… надеюсь, в этот раз мы тоже переродимся в одном мире… — Ч-что…? — Я сказал, что люблю тебя, Сяо.