девяносто на десять

      Джисон в его дм завалился, выбив с ноги иллюзорную сетевую дверь, встав на колено и сделав предложение, от которого у Феликса трепетно задрожало в сердце.       «Хэй, бро, у меня сосед на три дня уезжает, хочешь в гости?»       А Феликс, проживший с Джисоном бок о бок больше года, деливший с ним квартиру, еду, последний энергетик, затяжку сигареты и, чего греха таить, постель (потому что хозяйская кровать была одна, а мысли о ещё одном диване разбивались в пух и прах хановским аргументированным: «у тебя есть деньги? у меня их нет»), по другу скучал безумно.       До сих пор скорбил, что разъезжаться пришлось.       Его пушистой, порой пассивно-агрессивной душе часто не доставало тёплых рук на спине, мягких поглаживаний по голове и смеха до трёх утра на нынешней маленькой джисоновой кухне, где заместо стола выступал широкий серый подоконник. Серый он, потому что Джисон не заморачивался с уборкой, а Хёнджину – соседу Хана – почти что до лампочки, лишь бы тараканы не плодились.       О Хёнджине Феликс слышал много, а знал ровным счётом ни черта. Только то, что Джисон работает с ним в одном отделе по продажам, а бывший сосед Хвана съехал пару месяцев назад, в связи с переездом к своему парню, вернувшемуся из армии, и Джисон не переминул воспользоваться фантастическим шансом обзавестись съёмной комнатой почти что в центре города. "Центр города - это не окраина, здесь до работы пятнадцать минут пешком", - говорил Джисон, а на работу все равно ездил на такси.       И что все на работе Хана и Хвана делают ставки, кто кого споит – «местные, блеать, алкоголики».       Так что да, Феликс часто был у Джисона, в качестве жеста доброй воли притаскивал блинчики и тискался с пушистым Кками – собачонкой Хёнджина, – от которого Хан чихал дальше, чем видел. Джисон умело подбирал тайминг его присутствия в своей квартире, когда они оставались только вдвоём.       И Феликс на чистых щах пересрался не хуже того же Кками, что жрал, как отдельный член семьи, в тех же пропорциях, когда входная дверь хлопнула.

Феликс: прикол Хёнджин приехал Джисон: ну да так на три дня уезжал сегодня вечером как раз должен был явиться Феликс: бля точно я попутал даты т_т изобретаю пути эвакуации окно кажется привлекательным Джисон: ну слушай ничего страшного не случится всё зависит от того, в каком он настроении должен быть в нормальном человек три дня провёл на выходных ему грех жаловаться

      Феликс выдыхает. Лай Кками был слышен даже через закрытую дверь, и Феликс взмолился своей детской привычке всегда закрывать дверь в комнату, очерчивая границы личного пространства.       Если и Хёнджин их чтит, то даже не посмотрит в сторону двери в комнату Джисона – Феликс, вот, в сторону комнаты Хвана не смотрел, но из-за приоткрытой двери звал Кками на «кис-кис-кис».       Джисон часто говорил, что Хёнджин бы этого не оценил. Феликс не рвётся проверять.       Он на цыпочках, мягко переступая по полу, подхватывает свою одежду с покосившегося офисного стула, играющего роль шкафа, и впопыхах собирает рюкзак.       «Пиздаёбанная срань, Джисон, какого хуя ты на работе, когда так нужен». Феликс никогда не считал, что у него есть трудности в нахождении общего языка с незнакомыми людьми, но вряд ли Хван оценит его присутствие. «А вдруг ещё подумает, что я вор какой-нибудь. Напялил шмотки Сон-и, потому что у меня глубокая психологическая травма, и грабить я могу, только познав единение с хозяином».       А потом понимает, что ограбить в комнате Джисона можно только самого Джисона – сдать его на органы по дешёвке; даже погрызенный котами Минхо ноутбук на перепродажу выставлять не комильфо, цена ему – пачка презервативов дюрекс.       Когда по ту сторону стены начинает шуметь водопровод, Феликс вздыхает с облегчением в голос. У него есть сколько? пять, десять? минут, чтобы съебаться из чужой хаты по старой грусти и в следующий раз ставить три тысячи будильников с расписанием, когда и во сколько пора давать по пяткам.       Феликс окидывает взглядом комнату, проверяет телефон в заднем кармане джинс, наушники в куртке и открывает дверь в узкий коридор, откуда на него глупыми чёрными глазёнками глядит Кками и по-котячьи порыкивает, привлекая внимание хозяина. Хозяина, моющегося в ванне за углом.       Феликс прикладывает палец к губам и в глубине души даёт себе оплеуху – нашёл, что показывать собаке, так он его и поймёт. «Ага, щаз, размечтался, Феликс». Это Феликс думает, когда делает шаг за порог, а Кками начинает тявкать, как умалишенный, будто его тут режут на куски.       – Предатель, – скулит Феликс и на полке ищет потрёпанные городскими лужами кроссы.       – Кками!       У Феликса неиронично задрожали руки от чужого голоса за углом и слишком неожиданного крика, да так, что кроссы повалились на пол кусками засохшего говнеца. Феликс давно планирует купить новые.       Феликс сам от них не в восторге и сейчас даже больше, чем когда в ливень ими хлюпал по дороге.       Кками клацает своей маленькой собачьей пастью, смотрит всё теми же глазёнками-бусинками и заливается тявкающей оперой, хуже годовалого ребёнка.       – Кками, заткнись!       Кками на голос хозяина пуще распаляется, Феликс, обтекая седьмым потом, паникой и тревогой, глаза под веки закатывает и рычит в ответ. Но Кками всё ещё не понимает человеческий.       – Да что случилось, ребёнок?! – орёт из ванной Хёнджин, а у Феликса душа в пятки улетает, когда шум воды затихает.       «Пизда, фрайер, звони Джисону быстро».       Феликс тянется за телефоном в задний карман, трясущимися пальцами с четвёртого раза снимает с блокировки и ищет в контактах номер «подлеца и гада». Кками вертится в ногах и облегчения своей мохнатой мордашкой не приносит.       – Что тебе не нравится, животное? – агрится Хёнджин и выходит из ванной, зачёсывая влажные от горячего пара волосы на макушку.       Феликс сглатывает. То ли потому что Хван Хёнджин голый стоит перед ним, даже не шелохнувшись, то ли потому что взгляд Феликса падает на подергивающийся ровный член; подёргивающийся возбуждённо ровный член с крупной головкой, который Хёнджин у основания придерживает, чтобы не мешал.       Феликс думает, что этот член по меркам мужских членов вполне себе красивый и аккуратный. «И без единого волоска на лобке».       Хёнджин с едким скрипом петлей прикрывает дверь, и Феликс дёргано поднимает зашуганный взгляд человека, который предчувствует пятой точкой грядущие разворачивающие пиздюля, а пятая точка – дама всеведущая, никогда его не подводила.       – Привет, – с хрипотцой басит Феликс, криво улыбается, надеясь, что хотя бы дружелюбно. Что это не он только что девяносто процентов времени тупым взглядом сверлил хваново достояние и только первые десять – всё остальное.       – Феликс? – выгибая бровь, спрашивает Хёнджин и закрывает дверь в ванну. Длинношёрстая чихуахуа, закрывая с рыком пасть, довольно цокает в комнату, не издавая более никаких звуков.       – Мы знакомы? – Феликс хочет заплакать. Он выглядит комично, в наполовину натянутом на одну стопу кроссовке, с повисшим в сгибе локтя рюкзаком, и паникующе взглядывает из-под светлых прядей чёлки. Теребит в крохотных пальчиках смартфон и не решается нажать на звонок, потому что портить такой момент голосом Джисона – святотатство.       – Джисон что-то говорил, что позовёт тебя на ночёвку, пока меня не будет. Как ночёвка?       – Затянулась, – Феликс тяжело сглатывает. Хёнджин всё ещё голый, но, кажется, это проблемы только Феликса – Хёнджин, потирающий широкой ладонью шею, чувствует себя великолепно. – Извини за неудобства, я уже ухожу.       – Да какие неудобства, я тебя даже не заметил.       Феликс понимает, что эта фраза не должна его цеплять, но она зацепила, и Феликс шумно супится. «Я что, настолько, блять, крохотный?»       – Хочешь чаю? – предлагает Хёнджин и ступает навстречу, перебирая своими длинными от ушей ногами, но Феликс хочет только вжаться в дверь и чтобы Хёнджин не поворачивался к нему спиной, потому что Феликс с трудом смотрит даже по сторонам.       – Не хочешь одеться?       – Смущаю?       – Есть немного.       И Хван делает то, отчего Феликс капитулирует без объявления войны, – улыбается широко и в голос смеётся, подёргивая плечами.       – Раздевайся, чайник должен быть горячим.       «Горячий здесь не только чайник». Собственный член начинает неприятно давить на тугую ширинку, а Хван распахивает дверь в свою комнату и почти нарочно нагибается за мягкими серами штанами.       «У него даже там всё гладко». Феликс жуёт собственные губы и языком давит на щёку. Он вовсе не подглядывал, нет.       Феликс знает о Хёнджине только со слов Джисона, и знает, что порой тот бывает не в настроении, агрессирует после тяжёлого трудового дня, любит свою собаку и ни с кем не встречается.       Феликс до этого момента в душе не ебал, зачем ему эта информация, а сейчас думает, что эту задницу хотел бы видеть у себя на лице.       – Всё хорошо? – уточняет Хёнджин, натягивая спортивки, игнорирует нижнее бельё всуе, а футболку откидывает в кучу одежды с фразой: «пиздец, надо постирать».       – Да, – говорит Феликс и откладывает кроссовки на полку со всей остальной обувью. Нахуя им та коллекция, которую Феликс за все годы дружбы на Джисоне ни разу не видел, Феликс спрашивает сам себя и ответа не находит. – Ты какой чай будешь?       – Какой-нибудь.       Феликс знает один сорт чая – когда чай превращается в жёлтую остывшую ссанину, пока он или его раскладывают по горизонтальной поверхности.       – Джисон сегодня до девяти, да? – спрашивает Хван. У Феликса под ладонью подрагивает ручка электрического чайника, когда Хван садится на стул и протягивает ноги, задевая голой пяткой напряженные феликсовы коленки.       – Вроде бы, – кивает Феликс и откладывает чайник в угол подоконника на случай фатального проеба. – Тебе лучше знать, это вы с ним работаете вместе.       – Я ебу его график что ли? Он иногда припирается в первом часу ночи, а иногда его вообще сутки не бывает дома.       – У Минхо зависает.       – Ага, все уши им прожужжал. Это же я ему сказал, что отношения отношениями, но пусть трахается на стороне, – Феликс непонимающе хмурится и губами прикладывается к краю кружки. Хван явно имитирует чужие интонации, кривит лицо и осуждающе качает головой. Но от теплоты ног Хёнджина истомой сводит бёдра, и Феликс, обычно спокойный, саркастичный, привыкший к прикосновениям, хочет проломить подоконник лбом. – Ну, чтобы не водил сюда никого. Отношения это круто, но эта квартира – зона отдыха и морального спокойствия, не хочу видеть в ней чужие лица.       Феликс со стыдом во взгляде кротко улыбается: – А как же я?       – Вы с ним не спите.       – Это с какой стороны посмотреть, – тихо говорит Феликс и под насмешливый взгляд Хёнджина, закуривающего сигарету, продолжает: – Пару раз целовались по пьяни.       – Он о тебе много рассказывал.       – Много хорошего?       – В основном, – затягивется Хван, усмехается краешком губ чему-то своему, что заставляет его Феликса хитрый взглядом окинуть, и ребром стопы на пробу гладит ликсово бедро. Феликс бы сказал «хватит», но кроме невнятного булькания в чай ничего адекватного не выходит. – Рассказывал, как вы жили вместе. Блинчики, кстати, вкусные.       – Спасибо.       – Это тебе спасибо, Феликс, – улыбается Хёнджин и внимательно смотрит, как Феликса трясёт на стуле. – Я тебя, кстати, не таким представлял. Думал, ты выше, и какая-нибудь ходячая гетеро-мечта режиссёра порнухи.       Феликс давится чаем под смех Хёнджина, а внутри млеет, когда голая стопа Хвана ложится на его бедро и давит на мышцы. Хван всё ещё без футболки, всё ещё не до конца просохший после душа и отсасывает фильтру сигареты настолько искренне, что Феликс жалеет, что его член не сигарета.       – Прости, что разочаровал. Что еще Джисон тебе рассказывал?       – Что ты ахуенно трахаешься.       – Я ему пизды дам, – стенает Феликс и шумно хнычет; они договорились друг с другом, что хорошую дружбу хорошим сексом не испортишь, а с появлением Минхо в жизни Джисона между ними не осталось ничего, кроме дружбы, и Феликс искренне счастлив. Что не мешает ему материть Хана в сердцах долго и изощренно под покатый смех Хвана на всю кухню.       «Я потом Минхо также невзначай расскажу, на ком Джисон учился с одухотворённым взглядом блаженно отсасывать».       Феликс пиздит сам себе. Никому он ничего не скажет, а зная Хана, Минхо мог знать об этом с первого часа их знакомства.       – Я думаю, он больше по членам, – глумится Хёнджин, тушит окурок истлевшей сигареты в такой же, как подоконник, под затяжку забитой, серой пепельнице и откидывается на спинку стула.       Его колено в сгибе, расслабленно раздвинутые ноги, подтянутое голое тело и руки с покатыми мышцами трахали Феликса одним своим видом. Хван Хёнджин, может быть, тоже, но у Феликса не достаёт стальных яиц, когда свои в штанах почти что звенят, чтобы взглянуть Хвану в глаза.       «А вдруг я увижу в них осуждение?»       Такое же, с каким Хёнджин под минуту тишины между ними соскальзывает пяткой вдоль бедра, прощупывая острое феликсово колено и ведёт вдоль по внутренней стороне.       То есть его отсутствие.       У Феликса всё внутри сжимается, когда очаровательные пальчики ног ложатся на его тугую ширинку, которая для Феликса здесь не больше, чем декор – при должной мотивации он выскакивает из штанов раньше, чем оппонент успевает свои ручки к пуговице протянуть.       – Вау, ты действительно тактильный, – обороняет Хёнджин в ироничном удивлении и душит капельку грусти, что Феликс – вот такой, оказывается, ахуенный Феликс с пиздато низким голосом и маленькими ладошками, – под чистую игнорирует его ногу у себя практически на члене. Хёнджин знает, что у него проблемы в соблазнении, да и кокетство ему с рождения отсыпали размерами грязи из-под ногтя; Хёнджину проще в лоб сказать, чего он хочет, и чтобы отказом не припечатали к полу, заставляя проглатывать дискомфортный осадочек из обиды. Но чтобы Феликс настолько непробиваемой скалой сидел – хоть штаны снимай, чтобы тот снова глазками по его телу забегал. «Раз в лицо всё равно не смотрит».       – А ты всех друзей Джисона пяткой лапаешь? – Феликс тяжело выдыхает. Хёнджин не делает ничего из того, что заставляло бы член кровью наливаться и с ума сходить от бушующих гормонов, но Феликс сходит. Чужая стопа между ног не давит, ласково замирает над ширинкой, и у Феликса низ живота сводит тягучей теплотой.       Возможно, всему виной то, что он два дня подряд обжимался с Ханом в постели, и ни-че-го больше.       – У Джисона не так много друзей, – между прочим говорит Хван и подрагивающими от волнения пальцами гладит себя по бедру сквозь спортивки. Работа научила держать лицо и выдерживать интонации, но глушить эмоции и чувства научить так и не смогла. – Ты единственный, кого он сюда водит.       – Я сейчас разрыдаюсь от этой привилегии, – саркастично хнычет Феликс и чувствует, что даже не шутит. Он готов заплакать, впервые поднимая глаза на Хёнджина и взглядом поводя каждую чёрточку на его лице, окидывая разрез глаз и припухшие губы, словно искусственно увеличенные. Феликс знает, потому что залипает в тик-токе чаще, чем в жизни, и хочет проверить их на наличие филлеров. – Джисон бы не вынес, если бы ты каждого его знакомого встречал, в чём мать родила.       – Так плохо выгляжу? – и то ли кукуха Феликса идёт по съёбам, то ли реально Хван заунывно бормочет вопрос под нос, с грустью в уголках губ. Почти как Кками, ловит себя Феликс на мысли, тот тоже, грустно скуля, еду выпрашивает.       Феликс хочет сказать категоричное «нет», добавить аргументированное «дурная голова», а потом «видишь зеркало? оно течёт при виде тебя, я, кстати, тоже».       – Я чужую самооценку не поднимаю, – хмурится Феликс, перекатывает на языке привкус зелёного чая, а хочется жёлтой остывшей ссанины, заглушая терпкий вкус хвановой спермы. По всем фронтам минус.       – Но мою поднял, – ухмыляется Хёнджин (Феликса трясёт с его смены эмоций на лице) и с намёком давит стопой на феликсову ширинку, которая не резиновая, и Феликс уже три тысячи раз пожалел, что не вышел в окно. Первый этаж, он бы даже ногу не вывихнул.       Феликс хнычет в голос со смеху, выходит что-то истерическое, протяжное, «если это не флирт, то Хван придурок». А в своей жизни Феликс встречал много придурков. В его жизни всё работало на женском «дам или не дам», виной ли тому исключительное воспитание матери и двух его сестёр, которых она тянула в одиночку, или внутренняя неуёмная любовь к сексу, Феликс никогда не знал. Неинтересно. Но он точно знал, что Джисону бы дал, и неважно, спустя полгода или полчаса.       Хёнджину он бы дал в первую минуту, оставляя на потом вопросы «кто ты и что ты делаешь в моей квартире».       – Я могу поднять не только самооценку.       – Фу, клише.       – Говорит человек, трогающий прямо сейчас мой член.       – Ты видел меня голым, – парирует Хёнджин.       – Но за член не лапал.       – А хочется?       Феликс сглатывает. Языком во рту покоя не находит и рукой ложится поверх хваной щиколотки, подушечкой большего пальца ласкает выпирающую косточку, пальцами массирует сухожилия и заставляет Хвана тяжело задышать.       «Хочется». И непонятно, с какого перепугу так сильно похотливым возбуждением накрывает, заставляя взглядом цепляться за губы. Феликс ощущает себя спермотоксикозным подростком, кажется, что спустит в первую же минуту, если Хван узловатыми пальцами уздечку потрет.       Феликс полукольцом сжимает пальцы вокруг лодыжки Хвана и с силой отводит его ногу в сторону, оставляя пяткой упираться во внутреннюю часть бедра. Если у Феликса хорошая растяжка, годами упорных тренировок сложившаяся, то за растяжку Хёнджина он не уверен ни на грамм, но проверить решает в процессе.       Хёнджин напряжённо ведёт плечом, упирается задницей в стул, чтобы неловким овощем на прилавке в магазине на пол не навернутся и смотрит вверх, где Феликс, всё ещё не отнимая руки, сверху нависает и тянется к лицу. У Хёнджина глаза тёмные, зрачки широкие, он языком быстро проходится по пересохшим губам, пока в горле застревает хрип.       – Хочется, – низко шепчет Феликс и накрывает ладонью аккуратный член, дёрнувшийся навстречу его ладони через штаны. Хёнджин благоговейно выдыхает, ногой, повисшей в воздухе, прижимается к феликсовому телу. Там под слоями худи и футболки определённо должно быть что-то впечатляющее. – Мне как-то неловко от мысли, что я всё это время думал о твоём члене.       – Я создал хорошее впечатление, – самодовольно усмехается Хёнджин и закидывает руки на чужую шею, повисая. Губами подаётся вперёд, пробует мягкость кожи на щеке и жалко выдыхает вдоль скулы. Феликс горячий, подрагивающий, ладошкой мнёт Хвана между ног и пропускает очертания тяжело налившейся кровью головки, натягивая неприятную для чувствительного члена ткань одежды.       – Ты даже не старался, – с утробным скулежом тянет Феликс и губами прижимается под ровной линии челюсти, слабо кусая. Хвана переёбывает внутренне, низ живота завязывает в узел, и Феликса хочется больше. «Кажется, это взаимно». Хван пахнет чистотой и собственным запахом тела. Феликсу нравится. Феликс мажет языком по прохладной коже, частыми поцелуями доходит до уха и, не сдерживаясь, с ухмылкой похабно стонет. Хёнджин бёдрами мелко толкается навстречу юркой ладошке, ногу закинув Феликсу на поясницу.       – Нам надо в ванну, – откидывая голову вбок, мычит он. Каждое прикосновение феликсовых губ и языка по изгибу шеи и вдоль плеча бьёт точненько в цель, заставляет растечься и яйца в предвкушении сжаться. – Я не позволю тебе совать свои грязные пальчики в мою чистую задницу.       У Феликса в горле застревает вопрос: «ты растягивал себя в ванне?» и краснеют кончики ушей, когда он это представляет. Заоравший на всю ивановскую Кками и желавший по-быстрому съебаться Феликс оборвали Хвану кайф.       – Я обязательно должен увидеть, как ты проталкиваешь свои пальцы в задницу. Хван утробно выдыхает и кусает Феликса под острой линией челюсти, глуша внутренний жалостливый скулёж и промелькнувшую мысль, а не потрахаться ли им прямо на этом стуле. Хёнджин, кажется, всю жизнь хочет закурить сигарету, пока его задницу будет распирать от ощущений проезжающегося вдоль чувствительных стенок члена (с тех пор как прочитал в твиттере, так и хочет, ничего не может с собой поделать).       – Пойдём, – хрипит он, хватает Ликса за руку и ведёт в ещё неостывшую ванную, убеждаясь, что если кто и должен его растрахивать до удушения у окна, так это точно Феликс.       У Феликса пальчики маленькие, ногти короткие, и от этого кажутся ещё меньше, и сам Феликс сравнивает их с хёнджиновыми, скользящими под напором тёплой воды вдоль каждого сустава.       Феликс млеет, напрягает мышцы бёдер и хоть и слабо, но сквозь плотную джинсу задницей чувствует всю длину чужого члена.       Хёнджин проходится легкими поцелуями под его загривком, для себя же тщательно вымывает чужие аккуратные ручки и тяжело дышит от осознания, как же охота было всё это время потрахаться не с резиновым членом.       – Хёнджин, – тянет Феликс на выдохе, бархатисто скулит сквозь приоткрытые губы, теряясь в ощущениях. Поцелуй за ухом доводит до выгибающей его тело истомы, заставляя трястись пушистой собачонкой, – а может ты сам? Ну, – он цепляет зубами губы и вслед прикосновениям чужих подушечек пальцев раскрывает ладонь, – своими ручками. Они у тебя длиннее.       И не то чтобы Феликс комплексует, но ему самому, чтобы достать до простаты, приходится вгонять в себя два пальца по самое основание, проталкиваясь вглубь нежных стенок, как чертовому маньяку-садисту. Феликс всего лишь волнуется за чужой комфорт.       – Ничего, до нужного места достанешь. Но тебе бы здесь ноготь подпилить.       – Где?       – Да вот тут.       – Это мизинец, нахера подпиливпать мизинец?       – На всякий случай.       Хван горячо смеётся Феликсу на ухо, оставляет пару лёгких поцелуев на его шее и Феликс себя стыдится, матом кроет за то, что Хёнджин ему ещё и руки насухо вытирает висевшим рядом на батарее полотенцем.       У Феликса под языком чешется и яйца в штанах тяжелеют, когда он поворачивается к Хёнджину лицом и чистыми пальцами хватается за резинку на спортивных мягких штанах, проталкивая ладонь вглубь, потому что Хёнджин – «мать его, какой же он» – стонет гортанно Ликсу прямо над ухом и бёдрами поддаётся, потираясь о подставленную руку.       – Как же ты скулишь, – выдыхает он в голос, глаза закатывает и порывисто толкает Хвана точно в дверной проём, проезжаясь подушечками по влажной головке, со шлёпком резинки о кожу отдёргивая руку. Чтобы ничего важного не оторвать.       У Хёнджина в глазах звёзды складываются в слова: «трахни меня как в свой последний раз», на лице – примерно такое же выражение, а изо рта вырывается только похабный смешок; он сам, как истинный самостоятельный мальчик, сдёргивает с себя штаны, кидает в кучу одежды в углу и, перехватив Феликса за запястье, тянет на кровать, спугивая Кками сидеть в других местах. У Джисона в комнате, например.       – Я могу громче, хочешь? – Хван на одной руке позади себя держится, колени расставив, упирается пятками в матрас и Феликс думает, что если бы он ещё одну ягодицу в сторону оттянул, то был бы полноценный вид на сжимающуюся дырку. Хван смотрит снизу-вверх, точно победитель, который развёл пьяную совершеннолетнюю малолетку на секс за коктейль дайкири, только развёл Феликса – явно не малолетку и за кружку недопитого чая.       – Я хочу, чтобы ты сказал, где в этом сраче лежит смазка и презервативы, – Феликс вжикает ширинкой, распаленный, с проступившей испариной вдоль позвоночника и мелкой дрожью в низком баритоне; снимает с себя кофту и сдёргивает штаны до выпирающих узких косточек, проезжаясь ладонью лёгким поглаживанием по вставшему члену. – Они же у тебя хотя бы есть?       – За кого ты меня держишь? Феликс хочет сказать, что за «человека, плюющего на собственную гигиену», сдёргивает с щиколоток штаны вместе с трусами и поднимает взгляд, жалея об этом тут же, потому что Хван перегибается, показывает свою гладкую задницу и угол прогиба в пояснице, наощупь вытягивает смазку из-под подушки и даже пачку начатых презервативов.       Феликс удивлённо выгибает бровь, оставляя свои вопросы без ответов на еще одну кружку чая, подхватывает всё разом, тянет лукавую усмешку уголком губ, и Хёнджин с него воет в душе, течёт, как девочка, и его член дёргается, мазнув смазкой по низу живота. Феликс тянется первый, мажет губами по хёнджиновой щеке, ладошкой ведёт по голому бедру и сталкивается с его пальцами, которыми тот пах пережимает и с тем же натяжением ведёт вверх, собирая с головки прозрачную смазку меж большим и указательным на коже. И слизывает. Показательно.       Ликс давится воздухом, краснеет и бледнеет одновременно, утяжеляя хватку на тёплом боку.       – Это было пошло, да?       – Да, – Феликс отвечает с хрипотцой в голосе и вдавливает острое колено Хвану под яйца, выбивая полувскрик, дрожь возбуждения и показательно-одобрительное: «блять, сделай так ещё раз!». – Как мне тебя называть?       – Как хочешь, солнце, – порнушно стонет Хёнджин, открывает широко рот и запрокидывает голову, расставляя ноги для Феликса глубже.       – У тебя нет кинка на dirty talk?       – У меня есть кинк на dirty talk, только… а-ах, блядство, как же ты это делаешь… – меж вздохов смеётся Хван и трётся о чужое колено тяжёлыми яйцами; Феликс влажными губами проходится по его запрокинутой шее, языком вылизывает острый кадык снизу-вверх и кусает такую чувствительную в возбужденном напряжении кожу в изгибе плеча, что Хван крупном дёргается, гнётся, как в оргазме, и выдыхает судорожно-шумно, облизывая пересохшие пухлые губы. – Я готов быть даже похотливой мразью, если ты прямо сейчас засунешь свои ахуительные пальчики мне в зад, а потом трахнешь, как суку. Потому что дальше я планирую натянуть тебя глоткой на свой член прямо на кухне, затягиваясь сигаретой, и смотреть, как ты давишься слюной.       Феликс уже давится собственной слюной, сглатывает и чувствует, как закладывает в ушах от переизбытка чувств и эмоций за краткий промежуток времени. Слишком хорошо, слишком горячо, слишком Хван Хёнджин перед ним, которого Ликс всеми окольными путями избегал, потому что мог и не знал почему.       Хёнджин чувствует эту заминку, улыбается понимающе и просто, прижимается губами к веснушчатой щеке и из-под Ликса отползает, стопой по простыне подталкивая к нему бутылку смазки, а к себе под грудь подушку; встаёт на четвереньки, щекой в ткань вжимается и смотрит-смотрит-смотрит, пожирает глазами каждую линию пресса, контрастный тонкий силуэт и пляс бесноватых чертят у Ликса на лице, когда он смотрит на отставленную хванову задницу.       Хёнджин не сдерживает жалостливого тонкого скулежа на вид скользнувшего по чужим губам языка.       – Я могу начать умолять, если у тебя тоже кинк… – начинает Хёнджин и широкими ладонями раздвигает собственные ягодицы, раскрывая чуть растянутую дырочку, не удержавшись, пальцами скользнув по расслабленным мышцам вокруг.       – Заткнись, прошу тебя, – выдыхает Феликс, подхватывает хвановы бёдра и сплёвывает излишки слюны меж ягодиц, широко проезжаясь языком от гладко выбритой мошонки до ложбинки, задевая костяшки хенджиновых пальцев. – Хотел так сделать, пока смазка не потекла из тебя из всех щелей. Красиво, что пиздец.       – Ты это говоришь моей заднице? – на полустоне бесстыдно спрашивает Хван и убирает руки под подушку, потому что Феликс держит его раскрытым уверенно, чуть жёстко и так, как надо. – Спасибо, я старался.       Феликс глушит смешок, прижимаясь губами к гладкой ягодице Хвана, и льёт себе на подушечки пальцев смазку. Он с трепетом прикасается к инстинктивно сжимающемуся сфинктеру, гладит каждый сантиметр, ласкает мышцы и, вероятно, издевается – Хван предполагает и жадно подаётся навстречу.       – Ну Феликс, – утробно мычит Хёнджин, жуёт нижнюю губу и царапает ноготками простынь под подушкой. Его горячий член крепко стоит, тяжелит ощущения между ног, а нежные стенки ноют от отсутствия растяжки – у Хёнджина недотрах размером с гималайские горы.       Феликса всё ещё чуточку трясёт от осознания, что он делает, с кем и почему – последнее, к слову, остаётся без ответа; но под его пальцами тёплые мышцы легко раскрываются, а Хван кошкой растекается вдоль кровати и стонет в голос так неприлично пошло, что Феликс боязливо хватается за его поясницу и заставляет Хёнджина натянутся по вторую фалангу уверенно гладко.       – Господи, да-да-да, давай ещё, – Хван жмурится, виляет своей ахуенной задницей, и Феликс впервые ловит гей-панику – потому что Хван знает точно, что он хочет – «и господи, как он скулит».       Феликс подушечками двух пальцев прижимается к тёплым мягким стенкам, тянет кисть вверх и смотрит, как раскрываются мышцы, оставляя место для ещё двух.       В горле от такой картины пересыхает, и он инстинктивно загоняет пальцы по самое основание, хлюпая излишками собирающейся на ладони смазки.       – Блядство! – Хван блаженно вскрикивает, головой дёргает и падает на подушку обратно, расплываясь в смехе и стонах вперемешку. Хёнджин шумный. Он сжимается вокруг костяшек, вертится, мычит и хочет-хочет-хочет.       – Как часто ты себя растягиваешь? – Феликс спрашивает, ведомый природным любопытством, поглаживает второй ладонью горячие тяжёлые хвановы яйца и массирует мошонку. Он подушечками гладит влажные стенки, прощупывает Хвана изнутри и выкручивает ладонь, меняя точку давления.       Хван реагирует на всё охотливо и ярко, что в ушах может оглохнуть, а собственное возбуждение явно подбирается к краю – стонет пиздецки-очаровательно. Возможно, даже слишком для одного Феликса.       – Так часто, что… мха-а… уже не нуждаюсь в ней, чтобы сесть и трахнуть себя твоим членом.       Феликс оттягивает подушечками края подраспухшей дырки, льёт смазки, не жалея, и уверенно вбивается тремя с глухим хлюпом. Хёнджин хныкает, мычит и кусает подушку, и Феликс аккуратно проталкивает четвёртый – Хёнджин голову запрокидывает, дышит судорожно, подаваясь навстречу.       Феликса перебивает на нервный смех, он целует вымазанный в смазке проход рядом с собственными костяшками, поощрительно гладит ладонью хванову ягодицу и опускается губами на уровень с яйцами, забирая в рот, каждое перекатывая на языке.       – Ты такой порнушник, Хёнджин, – шепчет по-доброму Феликс и загоняет пальцы частыми короткими толчками в чувствительную простату. Хёнджин в полукриках-полувсхлипах распевается, дрожит весь до кончиков пальцев ног и расползается коленками по простыням – ещё чуть-чуть и до уверенного шпагата дотянет, что Феликсу вновь приходится поддерживать его за поясницу. – Здесь особенно нравится, да?       – Да! – Хван себя не осознаёт, кивает, мечется и часто-часто дышит через рот, жмуря веки. В темноте звезды расходятся, слепят взор, а все ощущения сосредоточены только на том, как его дырку растрахивают и как хлюпает каждый раз смазка между чужих фаланг.       – Трахнуть тебя так?       – Чт-? – Хёнджин непонимающее взглядывает и все равно ничего не видит, ему безумно хорошо в этом отрезке времени – где его задница с феликсовыми пальцами внутри, где член каменный, хоть вой, где он готов даже полаять за возможность фантастически обкончать кровать.       Феликс разрывает презерватив в зубах, одной рукой раскатывает латекс по собственному члену и не прекращает вдалбливать пальцы в податливую дырку – Хёнджин с ними, как заводная, звонко стонущая игрушка.       Он нависает над Хваном, вклинивается коленками между его бёдер и придерживает себя рукой на весу, мягко покидая влажную задницу. Феликс целует Хёнджина за ухом, горячо дышит вдоль его влажной спины и, размазав остатки смазки по члену, пристраивает головку к податливым мышцам, тягуче-медленно раскрывая их повторно.       – Сожми мой член, пожалуйста, я сейчас кончу, – лепечет Хван и Феликс сжимает, обхватывает в кольцо и оттягивает чужой оргазм, проезжаясь твёрдой головкой по тем же местам, где были его пальцы минутой ранее. В Хёнджине даже так безумно горячо и крышесносно влажно, он весь мокрый, его задница истекает смазкой, а член предэякулятом, который Феликс собирает пальцами и растирает по хвановой головке.       – Хочется назвать тебя деткой, – со смешком выдыхает Феликс Хёнджину в шею, делает первый толчок и жмурится от ощущений, которые током расходятся по его телу. Феликс медлит, до основания входит кропотливо-нежно и прижимается яйцами к чужим, примеряясь. Не хочет навредить, сделать больно, но Хёнджин под ним уже задыхается от чистого кайфа, закатывает глаза под веки и подставляется собачонкой.       – Назови, – хрипит он в ответ, дрожит под Феликсом и не знает, куда толкаться – на член или в его подставленную руку помощи.       Хочется везде и всюду, хочется, чтобы Феликс не медлил и не входил так мягко, словно порвать боится; хочется глубоко, жёстко и может быть долго, чтобы на следующий день флешбеки ловить и зависать с тупой улыбкой на пол-лица.       Феликс оставляет горячий поцелуй на чужом мокром плече, сгибает руку в локте и подставляет предплечье Хёнджину под шею, проводя влажными пальцами по его пересохшим полным губам.       – Детка, сожми меня покрепче, – просит Феликс, и Хёнджин сжимается вокруг его ствола плотным кольцом, выпускать, если честно, не хочет, но всё равно мало что понимает.       Феликс на Хване почти грудью лежит, увереннее переносит вес на колени и резко входит на всю длину длинным толчком, не давая передышки, выходит и въебывает Хёнджина в постель заново.       Хёнджин стонами давится, цепляется пальцами за феликсову подставленную руку и всхлипывает на каждый, мать его, божий толчок.       Феликс с тяжёлым придыханием и короткими низкими стонами удовольствия загоняет в сжимающуюся дырку член, ускоряясь, головкой проезжается по каждой чувствительной точке внутри Хёнджина, потому что сейчас Хёнджин – это одна сплошная эрогенная зона и чувствительная точка, которая отзывается ласковым жалостливым скулежом.       Хвану безумно хорошо. Он срывает горло, в непрекращающихся молящих стонах «поглубже, пожалуйста» и «блятьблятьблять, Феликс, ещё» тонет, заполняет ими комнату, что Феликс его под горлом пережимает, чувствуя, как напрягается Хван каждой клеточкой тела, как натягивается, словно струна и крепко сжимает губы в полосу, жмурясь.       Ему нечем дышать, в голове пусто, в ушах звенит и из горла наружу всё равно проступают гортанные стоны, сносящие нахуй все стены в голове Феликса.       Он звучно вдалбливается в хенджинову задницу, шумно дышит ему на ухо и чувствует, как тот замирает, дрожа в оргазме, выплескиваясь на простынь под собой.       Феликс думает, что Хёнджин до одури красивый, даже жалостливо взглядывающий из-под влажных ресниц с обкусанными губами, и ослабляет хватку, позволяя вздохнуть.       Хван щекой вжимается в подушку, и чувствует только, как пульсирует феликсов член в его заднице, все ещё каменно стоящий.       – Ты не кончил, – сипит он и улыбается устало, выгибается ивовой ветвью в спине запрокидывая руку и обнимая Ликса за шею. Феликс шумно сглатывает и голодно смотрит на каждый выпирающий позвонок, вжимаясь тазом к чужой заднице. Боится кончить от одного вида, но знает, что ему самому достаточно двух размашистых толчков в собственный кулак.       – А надо? – он вопросительно взглядывает в немом удивлении, жмётся щекой к чужой и носом потирается о влажную кожу.       – Да. Еби дальше.       Хёнджин мажет губами по чужим, слизывает капельки пота с губ языком и боится кончить второй раз от того, какими частыми короткими толчками Феликс его трахает (Хёнджин не сдерживается на каждый, глухо скуля), жмурится и глубоко стонет в голос от накрывшего оргазма.       Феликс ложится сверху, едва успевая снять с себя полный спермы презерватив, придавливая Хвана к липкой и мокрой постели. В попытках отдышаться, жмётся мягким членом меж влажных ягодиц и пытается осознать если не себя, то вселенную.       – Это было неебически круто, – сипит Хван из-под Феликса и едва дёргается от усталости. – Джисон не спиздел.       – Ты ещё ему это скажи. Он порадуется.       – Я похож на ёбнутого?       – Да? – Феликс приоткрывает один глаз, улыбается широко и смотрит, снова смотрит-смотрит-смотрит на яркий румянец на щеках Хвана, на родинку под глазом и на губы, на которых уже подсох предэякулят. – Шутка.       – Я понял. Феликс немного отползает с чужого тела, растекается по кровати и вытягивается во весь рост. Кажется, что каждая мышца в его теле ноет от такого кросс-марафона, но это не точно, потому что Хёнджин снова приподнимается, встаёт на колени и оглядывается в поисках что-нибудь закурить.       А Феликс снова бросает взгляд на его член и хочет ёбнуть себе по лицу собственным кроссовком.       – Там чай остыл, – между прочим говорит Хёнджин, поднимает из угла те же самые спортивки и натягивает на себя, снова игнорируя трусы.       – Знаю.       – Куришь? Феликс в голове прикидывает, насколько часто он курит, но тут смотря что – электронки регулярно, сигареты – от нервного потрясения.       – Временами.       – Покурим? – и Хван Хёнджин определено то нервное потрясение, после которого в горле дико сохнет.       Феликс неохотно поднимается, быстро одевается и жмётся по пути, не зная, как задать вопрос. Сердце, постепенно успокаивающееся, гулко бьётся в ушах от вида Хвана, повторно кипятящего электрический чайник.       Феликс выдыхает и, делая шаг навстречу, встаёт между колен вопросительно глядящего на него снизу-вверх Хёнджина.       – Так что насчёт того, чтобы натянуть меня глоткой на член?       Хёнджин молчаливо закуривает, тянется мучительно медленно (точно также как нервы Феликса) и выдыхает в сторону приоткрытого окна, протягивая сигарету к чужим губам.       – Поцелуй меня для начала, что ли.