Будни

      Капитан Альбрехт без лишней, зачастую даже вредной при его роде деятельности скромности, считал себя одним из самых опытных солдат удачи на целом свете, от ледовитых северных морей и до бескрайних песков далёкого юга.       На его шее висело ожерелье из клыков трупоеда-нахцерера, собственноручно вырванных у приконченной им ещё в далёкой юности твари, едва не заглотившей молодого Альбрехта целиком, на его плечи поверх бригантины была наброшена шкура лютоволка, чьи когти оставили плохо заживший шрам, а рукава кольчужной рубахи скрывали бледные рубцы ожогов — напоминание о жгучей крови линдвурма.       Напыщенные рыцари и безродные бандиты, гигантские тролли и кошмарные альпы, вероломные ведьмы и таинственные ифриты… Люди или чудовища — ему не было разницы, пока в походном сундуке продолжали звенеть золотые кроны. Он охотился на дикарей под вечнозелёной сенью Блэквуда, выслеживал дезертиров на просторах Оакшира, карабкался под градом стрел на стены Хаммербурга, с мечем наголо прорывался из горящего поместья в ночь падения дома Розенвингов, насмерть стоял против легионов оживших мертвецов на полях Мидлмарка, одним из последних покинул разбитые ворота сожженного орками Грюненбаха…       Иными словами, в свои ещё относительно отдалённые от седин годы, Альбрехт повидал столько, что с лихвой хватило бы на дюжину менее насыщенных (или удачливых) жизней, и, ложась прошлым вечером спать в обнимку со смешливой девицей, был уверен что грядущий поход не сможет ничем его удивить.       А затем Ойгену приспичило открыть ту проклятую шкатулку и всё понеслось в тартарары.       Альбрехт огляделся. Валом поваливший из открытой шкатулки туман уже почти рассеялся, открыв вид на что угодно, но точно не на проходящий через унылые низины Хорнштеда тракт, с которого они свернули на ночной отдых на хорошо знакомую ему по прошлым походам опушку.             Отряд всё ещё находился в лесу, но кругом были не хворые болотные деревца и обманчивые кочки, но мощные стволы и густые кроны, характерные для земель расположенных сотнями лиг восточнее их маршрута. Альбрехт притопнул ногой — земля под сапогом была твердой и устойчивой, ничуть не напоминая влажный торф. Он поднял глаза к небу и сложил ладонь козырьком, защищаясь от яркого солнца, едва успевшего войти в зенит.       Где бы они не находились, но это были не лежащие у подножия Бронзовых холмов болота графства Хорнштед. Они были… где-то ещё. В другом месте, как бы очевидно и, в то же время, совершенно невероятно это не звучало.       Рядом суетливо копошились разбуженные наёмники, силящиеся понять почему ночь вдруг сменилась ярким днем и во что их отряд вляпался на сей раз. Громко матерился всё ещё пытающийся продрать глаза Гюнтер. Читал молитву Хартвиг, словно заколдованный раз за разом осеняя себя святым знамением. Ему вторил Экбер, невнятным бормотанием поминая то Старых богов, то самого Давкула — факт, который Альбрехт предпочел не замечать.       Подойдя к повозке, наёмник поднял с земли распахнутую деревянную шкатулку. Простая на вид, старая и ссохшаяся, она зияла многочисленными щелями и была, естественно, совершенно пуста.       Набрав полную грудь воздуха, Альбрехт рявкнул: — Малой! Ко мне, живо!       Несколько секунд окрик оставался без ответа. Наёмники озирались по сторонам, смотря то на незнакомую поляну, то на капитана, то на друг дружку, то пытались нашарить глазами Ойгена. — Здесь он! У меня, мерзавец!       На стоянку резко вышел Реймунд, одной рукой раздвигая кустарник, а другой таща за шкирку особо и не сопротивляющегося мальчишку, продолжающего брыкаться скорее из привычки, чем всерьёз надеясь вырваться из цепкой хватки наёмника.       Зло скалясь рассеченными несколько лет назад губами, отчего его и без того мерзкая рожа приобретала вид откровенно жуткий, Реймунд швырнул Ойгена на землю, да так, что на пареньке затрещала рвущаяся от рывка рубаха. — Паршивец бежать думал.       Угрюмо посмотрев на испуганного Ойгена, Альбрехт смачно сплюнул в сторону. — «Братья», перекличка! — Гюнтер на месте, — первым отозвался сбросивший с себя остатки сна сержант, сейчас мрачно изучающий местность, как и его капитан минутой ранее.       Слепой глаз ветерана был закрыт повязкой, сломанные и плохо сросшиеся костяшки пальцев левой руки вынуждали его носить щит исключительно на локте, но опытный боец упрямо отказывался уходить на покой, продолжая оставаться правой рукой Альбрехта и сегодня, как годы назад, когда отряд только начинал свой путь к славе и золотым кронам. — Роджер. — Роберт.       Два неразлучных брата-крепыша, в голодный год перебивавшихся черновой работой в городе за корку хлеба и тарелку подгнивших овощей. Шла война, горели посевы, отряду нужны были бойцы чтобы восполнить потери, понесенные из-за излишней самоуверенности нанявшего их лорда. Альбрехт не ожидал, что неопытные парни в наспех залатанных и отмытых от крови предыдущих владельцев кольчугах переживут своё первое сражение, но они пережили. И первое, и второе, и десятое. — Арнольд.       Рослый и молчаливый бородач по одной лишь счастливой случайности разминулся с рейдом дикарей из северных кланов, оставивших от его родной деревни одно пепелище. Лесоруб не только помог нанятому бароном отряду выследить налётчиков, но и сражался с ними плечом к плечу с такой отчаянной яростью, что Альбрехт немедленно предложил тому место в «Боевых братьях». Капитан подозревал, что здоровяк согласился лишь за тем, чтобы найти с наёмниками свою смерть, но если это и так, то до сих пор ни один противник не смог даровать Арнольду искомого им покоя. — Хартвиг. Да поможет нам всем Господь.       Потомственный горожанин и бывший крестоносец, Хартвиг происходил из набожной и довольно обеспеченной семьи, но сам упоминал Бога скорее по привычке, чем будучи искренним последователем. Во всяком случае, знание нескольких молитв ничуть не мешало ему с довольным оскалом крушить своим шестопером головы «еретиков», к которым относились все, кому не повезло оказаться с противоположной от Хартвига стороны поля боя. «Господь своих узнает» — любил приговаривать он. — Гримвальд, капитан, — как всегда спокойно отозвался лучший, за исключением, возможно, самого Альбрехта, фехтовальщик в отряде.       То ли дезертир, то ли опальный дворянин, Гримвальд не распространялся о своём прошлом, а Альбрехт и не расспрашивал. Хватало того, что наёмник с лихвой отрабатывал каждую положенную ему по контракту крону. — Реймунда вижу, — кивнул Альбрехт притащившему Ойгена наёмнику. — С тобой же ночью Герольд стоял? Где он? — Здесь, капитан. — И Экберт тоже, сэр.       Реймунд, оказавшийся никому не нужным после войны ополченец, был, быть может, и не самым крепким бойцом, да и рожей не вышел, но зато был лично благодарен капитану за то, что тот избавил его от участи неприкаянного бродяги, и не раз доказывал свою отвагу в бою, твердо стоя в строю даже когда у куда как более опытных наёмников начинали трястись поджилки от страха.       Герольд, пьяница и дебошир, вылетевший из баронской дружины за пристрастие к горячительным напиткам, был непривычно молчалив, смотря на Альбрехта растерянным взглядом. Что ж, вдалеке от кабака он был неплохим наёмником, но пробыл с отрядом меньше остальных и ещё не привык к тому, что реальность этого мира порой бывает удивительней, чем может привидеться в пьяном угаре.       Экберт… Да, Экберт. Отличный рубака с толковой головой на плечах, он был вежлив в общении, бесстрашен в бою, был мастером на все руки во время привала, превосходно разбирался в анатомии и немного — в алхимии… Черт возьми, да он даже грамоте был обучен! Не знай капитан иначе, Альбрехт бы скорее поверил в тролля-гурмана, чем в то, что Экберт поклоняется Старым богам. С другой стороны, так даже лучше. Никто не может быть настолько идеален. — Орлинг, — продолжалась перекличка.       Облокотившийся на повозку низкорослый, но крепкий наёмник был занят тем, что натягивал приспущенную на ночь тетиву арбалета, но всё же отвлёкся чтобы коротко кивнуть капитану. — Руперт. Капитан Альбрехт, сэр.       Самый молодой и шустрый, не считая Ойгена, наёмник «Братьев», Руперт напросился в их отряд сам, ведомый не то скукой, не то жаждой приключений. За редким исключением такие кадры в отряде долго не задерживались, но Руперт как раз и был тем самым «исключением», ничуть не утратив былого задора даже после нескольких рандеву со старушкой Смертью.       Ещё раз оглядев собравшихся вокруг него наёмников, Альбрехт медленно кивнул. — Альбрехт, — посчитал капитан в конце и себя, — и того двенадцать. Все целы? Со всех сторон донесся одобрительный гул. — Гюнтер, проверь инвентарь. Арнольд, есть идеи где мы? — Не в Хорнштеде. — Это я уже понял, — нахмурился капитан, после чего мотнул головой в сторону незнакомого леса: — Поди осмотрись по-быстрому.       Арнольд коротко кивнул, поднял с земли лук, обращаться с которым умел немногим хуже чем со своим топором, и исчез в зарослях. — Лошадь исчезла, капитан, — заметил кто-то.       Альбрехт чертыхнулся — действительно, на месте не было ни клячи, ни деревца, к которому она была давеча привязана. Как сквозь землю провалилась. Зато Гюнтер сообщил более обнадеживающую новость: — Оружие на месте, да и припасы целы. На первый взгляд. — Итак, сами целы, железо цело, харчи на месте. Бывало и хуже. — Вслух подвел итоги капитан. — А вот что делать с этим?       Он кинул под ноги Ойгену открытую шкатулку. — Ну и нахрена, Малой? Мальчишка замялся, взволнованно переступая с ноги на ноги и не зная куда себя деть под дюжиной взглядов. — Она засветилась вдруг, ночью, — не смея смотреть Альбрехту в глаза ответил он. — Я подумал, может там горит чего? А как открыл — она даже заперта толком не была — то оттуда как туман повалит, белый, что молоко, да холодный такой! — Он как понял, что натворил, так дёру дать решил, да только далеко не убёг, — добавил к истории стоявший ночью на страже Реймунд. — А сам-то ты куда глазел? — Задал резонный вопрос Гюнтер. — На дорогу, — сразу ответил наёмник. — А как заметил, так одернуть хотел, да не успел.       Альбрехт и сам проснулся лишь в тот момент, когда вырвавшийся из шкатулки туман уже пустил свои белые щупальца на землю, стремительно застилая всё кругом непроглядной пеленой. Но что теперь с того? — Малой, — вздохнув, начал говорить капитан, — ты знаешь, сколько стоит заплатить за безопасную доставку груза из Мидоудейла в Хорнштед? — Крон двести? — Хлопнул ресницами тот. — Двести или триста, — обманчиво спокойно кивнул Альбрехт. — А знаешь, сколько нам обещали за эту посылку? Мальчишка вжал голову в плечи. — Тысячу семьсот крон, — озвучил сумму капитан.       Опершийся на ложе своего арбалета, Орлинг присвистнул. Гюнтер грязно выматерился. Гримвальд принялся флегматично набивать табак в курительную трубку, невзирая на то, что поблизости не было ни одного источника огня. — Как думаешь, почему так дорого? За что наниматель платит нам такие деньги?       Ойген молчал. — Он платит их нам за то, чтобы груз в целости и сохранности, без лишних вопросов и ненужных задержек, оказался в пункте назначения. Только и всего. Понимаешь? Нам платят за то, чтобы ничьи шаловливые ручонки не прикасались к посылке пока её от нас не примет получатель.       На опушку опустилась непродолжительная тишина. Только какая-то птица весело щебетала что-то своё, игнорируя сгустившее подобно тучам напряжение внизу. — Что теперь, капитан? — Неуверенно спросил Руперт. — Возвращаемся обратно в Мидоудейл? — Да где он теперь, Мидоудейл-то твой? — Явственно поёжился Герольд. — Значит так, — вновь привлёк к себе внимание капитан. — Во-первых, Малой. Назови хоть одну причину, почему я не должен вздернуть тебя вон на том суку. — Потому что вам ничего с этого не будет? — Тихо пробормотал провинившийся Ойген.       Альбрехт вздохнул. Вот за это он и жалел Ойгена, сироту войны, которому едва стукнуло двенадцать, когда «Братья» пару лет назад набрели на него посреди тел группы беженцев, которым не повезло оказаться не в том месте и не в то время. Парень догадался притвориться мертвым — он вообще был сообразительным малым… И любопытным. Слишком любопытным для своего же блага. Как сам Альбрехт в те далёкие годы, когда жизнь ещё не научила его не бросаться сломя голову в пламя. — Поздравляю, парень. Теперь ты должен мне лично тысячу семьсот крон. Будешь у меня пахать, как Непрощенный, пока не отработаешь все до последней.       Глаза Ойгена немедленно приняли форму блюдца. — Рот закрой, а не то муха залетит! — Смеясь посоветовал ему Орлинг, и рот паренька со щелчком захлопнулся.       Шок мальчишки можно было понять — не являясь настоящим членом отряда, он хоть и ел из одного со всеми котла, но не получал жалования, перебиваясь смародерствованной с поля боя мелочевкой и иногда получая крону-другую за помощь по лагерю, будь то сбор хвороста, рубка дров, латание одежды или чистка снаряжения. Пройдут годы и годы, прежде чем Ойген сможет хотя бы теоретически собрать требуемую сумму, даже стань он полноценным «Боевым братом».       Заметив, как забегали глаза мальчишки, Альбрехт мрачно добавил: — Если попробуешь сбежать, то пеняй на себя. Отрублю кисть и доказывай потом, вымаливая милостыню, что не воришка. — Так он вор и есть, самый настоящий, — сплюнул в сторону всё ещё недовольный Реймунд. — Брехать только и горазд. — Капитан сказал, — отрубил сержант Гюнтер. — Теперь во-вторых. Арнольд ещё не вернулся? — Здесь, капитан, — отозвался успевший как по команде разведчик. — Помяни черта, — хмыкнул Герольд. — Что выведал?       Арнольд пожал плечами, а затем сказал: — Это и близко не Хорнштед. И не Мидоудейл. Странный лес. — Что значит «странный»? — Нахмурился капитан. — Странный, — повторил Арнольд, но затем замешкался, словно не находя слов. — Не знаю, как сказать. Никогда не был в таком лесу. Слишком… не такой. Яркий. Зелёный. — Лес… слишком зелёный? — Напряг извилины Альбрехт, пытаясь понять что тут к чему. — Он дело говорит, капитан, — внезапно поддержал лесоруба Экберт. — Очень своеобразная флора, очень. — Фло- чего? — Скривился Гюнтер. — Далеко мы, говорю. Очень далеко. Может, на западе, за степями, или на востоке, куда и южные купцы не заплывали. — На всё воля Божья, — прошептал Хартвиг.       Экберт чинно кивнул, хотя наверняка и имея в виду совершенно иное божество. — Что-нибудь ещё? — В ту сторону, — махнул рукой Арнольд, — лес редеет, есть следы валки. Дальше не ходил.       Капитан задумался, а затем порылся в заплечной сумке, служащей ему в походе подушкой, и достал кожаный тубус, защищающий от непогоды дорогой окуляр. — Руперт, полезай на дерево, — потянул Альбрехт подзорную трубу, — может и увидишь чего. Остальные — сворачиваемся!       Наёмники принялись собирать лагерь. Привычные, повторяемые сотни раз движения помогали отвлечься от выбивающей из колеи действительности, но даже так — паники не было. Не было ни лишней суматохи, ни причитаний, ни возгласов с простиранием рук к небу.       Так и должно быть. В их отряде давно не осталось трусов и паникёров. Перевелись, бежав от топоров орков или ржавых копий легионеров давно павшей Империи. Не осталось и тех, кто пришел просто за кронами, надеясь переждать трудные времена или сколотить небольшое состояние. Переждали. Сколотили. Либо легли костьми, удобряя останками место своего последнего приюта. Остались же те, кому больше некуда было податься, для кого «Боевые братья» давно стали братьями настоящими, те, кому просто нравилась их пускай грязная, но всегда столь востребованная работа.       С едва слышным шелестом приминаемой травы, Руперт ловко спрыгнул с ветвистого дуба, избранного им в качестве смотрового. — Ну? — Посмотрел Альбрехт на парня, принимая обратно окуляр. — В той стороне поля и фермы, — взволновано доложил тот, — и город, лигах в десяти. — Что за город? — Не знаю. Каменный, но стен не видно. Зато церковь — что графский замок!             Капитан наёмников вновь задумчиво нахмурился. Десять лиг — это четыре часа марша, но только если есть дорога, на которую можно выкатить телегу… оставшуюся без лошади. Значит, шесть-восемь. — Ну что, идем представимся? — Наконец решил он. — Есть добровольцы прощупать почву?       Здравый смысл, помноженный на опыт, подсказывал, что вваливаться вооруженной толпой в ничего не подозревающий город — дрянная затея. Чтобы горожане не похватались за копья, или, того хуже, не отправили паникующих гонцов к местному лорду, имело смысл заранее предупредить о приближении не каких-то там бандитов, но отряда прославленных наёмников. — Я! Я пойду! — Немедленно выпрыгнул вперед Ойген, но смачный подзатыльник от Гюнтера поубавил у него энтузиазма. — Позволь мне, капитан. — Экберт? — Я повидал немало разных земель, изучил много наук. Возможно, мои знание найдут себе применение и на сей раз. — …Добро. Экберт пойдет вперед. Гримвальд, Хартвиг, Руперт и Арнольд — вооружайтесь, вы в дозоре. Роджер и Малой — хватайте телегу и потащили. Потом Роджера сменит Роберт. — А меня кто сменит? — Поинтересовался Ойген. — Малой, какое из слов «пахать как Непрощенный» ты не понял?       Кругом раздался гортанный гогот. — Остальные будут по очереди толкать телегу сзади. Ну, взяли! — Слушаюсь и повинуюсь, Ваше Величество Ложный Король! — Гюнтер? Заткнись.       Заскрипели колёса, напомнив Альбрехту что неплохо было бы их уже и смазать, просто так, на всякий случай.       Светило солнце. Неторопливо плыли по небу облака, подгоняемые ленивым ветром. Это мог бы быть просто очередной, ничем не примечательный день, если бы лица наёмников не были чуть мрачнее обычного, если бы их глаза не всматривались в лесные тени чуть пристальнее, если бы сегодня у них не было чуть больше поводов для беспокойства, чем вчера.       …С другой стороны, разве когда-то было иначе? Проблемы преследовали «Боевых братьев» по пятам, одна за другой, но так уж вышло, что со временем они стали непревзойденными мастерами по разрешению этих самых проблем.       В этом смысле, новый день не принес для них ничего по-настоящему нового.       Просто рабочие будни.