Необратимый процесс

Эмма пристально смотрела в окно поезда. Она видела только редкие наружные огни (настолько же редкие, как и голоса болтливых лунатиков среди абсолютного молчания) и отражения своих зрачков. Она прищурилась — прозрачные точки пропали. Ей очень не повезло. Если сидеть у стекла, то тебя почти наверняка похоронит под крошкой и длинными осколками. Если же близко ко входу, то захватят в плен. Она наконец попала в мир людей, который точно так же был полон войны. Террористы. Организация, начавшая борьбу против демократии. Поезда в опасности, дети в опасности, в опасности те, кто беззащитен и двигается слишком шумно и медленно. ПРОИСХОДЯТ ЭВАКУАЦИИ НАСЕЛЕНИЯ, ЭВАКУАЦИИ ГОРОДОВ И ЖИЛЫХ КВАРТАЛОВ ПРОСЬБА ПОКИНУТЬ ЛИНИЮ ФРОНТА Но от волны чистейшего ужаса было не спастись. Она нагоняла, наступая на пятки горячими языками и красными брызгами на карте. Эмма почти возненавидела свою внешность за яркие волосы. Её замечали сразу. Она не могла вырваться, даже если подгадывала момент. В последний раз её почти лишили руки. Перед этим хотели перерезать горло. Сегодня мог случиться третий налёт в её относительно короткой жизни. Эмма знала, что именно это и произойдёт. Она опять едва дожила до десяти. [Слишком долго, 63194. Ты увидела более, чем достаточно]. «…» Эмма пыталась спрятаться. У неё не получалось двигаться так проворно, как раньше, потому что голод истощал мышцы и те части нервной системы, которые отвечали за желание жить. [Тебе совершенно не везёт, девочка из человеческой клетки]. Ещё бы. Она не смогла спрятаться даже в первой жизни… нет, в первом (из бесконечного количества) варианте своей судьбы. Теперь отвязаться от смерти стало вовсе невозможно. Эмма чувствовала, что связь с 無名生物 крепнет с каждой минутой её последних часов до смерти. Ей казалось, что она может слышать его смысли. Демон препарировал её, пожирал по клеточкам, по граммам, по воспоминаниям и метаморфозам — Эмма понимала, что Он так же чувствует её, как и она Его. Это означало, что оставалось только ждать, пока Ему не надоест играться. Или пока Он не сожрёт её до конца. *** Спать нельзя. Холод дует из щели. Окно не закрывается до конца, но пытаться подоткнуть его жалко. Рвать одежду не хочется. Эмма кутает синие руки в складки платья. Как давно она не носила подобное — широкое, приталенное, свободное в ногах. [Примерно со времён Благодатного дома]. Не напоминай. Эмма, замирая, слушает стук и движение. Как же холодно. В самом вагоне установилась более-менее комфортная душная теплота — они надышали за часы дороги и непроветривания. Около трёх дней мир пробегает мимо, а они только счастливы не соприкасаться с ним. Если ты вдохнёшь свежий воздух раньше остановки — значит, в следующую секунду лицо исполосует и руки вывернет. Эмма утыкается носом в ладони и проваливается в дрёму, выдыхая на нечувствительную кожу. *** Люди в красно-чёрных шарфах и маленьких шрамах на лицах, которые делают их неузнаваемыми и нечеловечески уродливыми, снятся ей в кошмарах. Эмма чувствует себя как в огромной спальне приюта на пятнадцать человек. Вот сейчас придёт мама и укроет маленьким пледом. Но. [Изабеллы нет]. Изабеллы не будет. Существует лишь тишина, которая чем темнее, тем ощутимее. Она плотнее и теплее одеял, криков и чёрной глубины. Оглушает. Лишает смысла. [Самый близкий друг разума. Твоё спасение и счастье]. Их нет прямо так же, как мамы и эмминой семьи. Она на миг замечает в окне отражение чужих глаз и маленький огонёк (пожар для отвыкшей сетчатки) замороженного города. Эмма чувствует голод. Люди чувствуют свободу и отчаяние, потому что у мира не осталось хозяев — только враги, не похожие ни на демонов, ни на разумных существ. Террористы вызывают презрение, да. Почему-то его гораздо больше, чем страха. Эмма не чувствует ничего, кроме медленного холода и треска кожи. По лицу течёт кровь, прямо с губ, которая на вкус как смородниевый сок, на цвет как ядовитая киноварь и грязные рыжие волосы. В душе маленький штиль. Эмма отдыхает от эмоций. Она замечала не раз, что нечто колючее и приносящее боль — ненависть вместе с беспомощностью, физической слабостью и усталостью детского (несозревшего и несовершенного) тела — слишком знакомо и близко для неё, как будто она чувствовала это всегда и без этого просто не смогла бы существовать. Чтобы жить, нужно уметь согреваться яростью, смотреть с презрением, думать о недоверии и непонимании. Холод тлеет над сердцем, прям на костях. Ужасно и тепло (коже, не самой Эмме). Ночь начинается ожиданием и кончается ожиданием и страшной дрёмой. Голова раскалывается со сна. Эмма медленно поднимается и видит как наяву приближающуюся волну пожара и взрыва, после которых от людей остаются только тени. В небе (прямо над их головами) загорается крошечное солнце, равное двумстам Хиросимам. Эмма падает на пол и разваливается. Последнее, что она видит — Свет.