Призрак за твоей спиной

«Если станешь и дальше скармливать мне смехотворные отговорки, придется тащить тебя в лабораторию и всмятку мять мозги. И не сомневайся: всё, что мне нужно, я добуду!» Вот как это началось. Так он оказался одним из двоих посвященных. «Выкладывай. Все, что знаешь. Быстро!» И Катце заговорил. Беспристрастно, объективно, отстраненно рассказал ближайшему другу Ясона то, чему оказался свидетелем. «В личных делах он полагается на тебя», — заявил ему тогда Рауль Ам. — «Ясон высоко тебя ценит». Теперь правду знали только двое. Оба они были Ясону дороги, и Ясон дорог им более, чем кому-либо из ныне живущих. «Никому ни слова», — приказал Рауль, и самопожертвование Ясона — его слабость! — осталась их тайной, разделенной на двоих. Двоих, которых вдвоем и вообразить-то трудно. Катце знал, что Рики был Раулю отвратителен. А вот как тот относится к нему самому, этого он никогда до конца не понимал. К нему, к монгрелу. К мебели, которую однажды отказались ломать, затем и вовсе вознесли на высоты, посвятили в тайны, известные не каждому блонди… Как бы то ни было, Катце уже смирился, что теперь, когда Ясона не стало, прикрыть ему спину больше некому. Он был все равно что брошен на съедение волкам, и оставалось надеяться, что конец его, каким бы ни оказался, будет безболезненным. Катце дотронулся до нагрудного кармана и нащупал пачку сигарет, где привычно прятались две «черные луны». Может, закурить прямо сейчас? Другого шанса может и не представиться. Его вызвал к себе Рауль — вне всякого сомнения, для того, чтобы объявить ему, Катце, его участь. И вот теперь он размышлял, сможет ли заставить себя опуститься до того, чтобы умолять. Только бы не отправляли в лаборатории! Что угодно, только не это, не хочется умирать вот так, хотя бы ради памяти о добрых старых временах — Катце усмехнулся, но маска бесстрастия мгновенно вернулась на место, едва перед ним раздвинулись двери. Рауль был похож на Ясона, до боли. Сходство резануло настолько остро, что перехватило дыхание и едва не сдавило грудь, но Катце сумел справиться с чувствами, пока те не проросли и не отразились у него на лице. Блонди… Все они излучали властность, все подавляли одним своим присутствием, но и здесь Ясон и Рауль выделялись даже среди собратьев. Катце всегда интуитивно понимал, отчего сблизились эти двое. Появление Рики пошатнуло их близость, и было странно понимать, что зрелище того, как меняется Ясон, влияет на них с Раулем схожим образом. Оно было слишком скандально, слишком немыслимо, неожиданно. Их обоих совершенно выбило из колеи, ведь Ясон, живое воплощение гордости и безукоризненной логики, образец самообладания, пал прямо у них на глазах. А они ничего не могли с этим поделать. Или могли? Даже теперь Катце видел в строгих чертах Рауля ту же тень сомнения: действительно ли были они столь беспомощны? — Мне предложили взять на себя обязанности Ясона, — проинформировал его блонди, взяв с места в карьер. — До тех пор, пока не будет найден окончательный вариант. Что ж, по крайней мере, они, как оказалось, достаточно уважают друг друга, чтобы не размениваться на бессмысленную болтовню. — Но, по правде говоря, меня абсолютно не привлекает черный рынок или чем там еще баловался Ясон, помимо наших с ним общих проектов в Гардиан. Катце с трудом подавил дрожь. Эти «общие проекты» представляли собою едва ли не самое жуткое надругательство над таинством жизни, что ему приходилось видеть, а повидал он чертовски много… Но его быстро отвлек от этих размышлений голос Рауля — тот продолжал невозмутимо излагать: — Этим займешься ты, за собой я оставлю только общий контроль и представительские функции, однако, если начистоту, буду только рад, если ты возьмешь на себя и это тоже. Неприязнь к тому, чем им предстояло заниматься, явственно читалась в каждой черте безупречного лица, и, очевидно, озаботила блонди совсем не этическая сторона вопроса. Просто Рауль не желал снисходить до презренной прозы. Те шедевры, что он создавал в своих лабораториях, а Ясон с Катце продавали на черном рынке, являлись на свет не ради денег — Катце знал господина Ама достаточно, чтобы понимать хотя бы это. Сама погоня за неизведанным, за новым знанием была для Рауля чем-то вроде святого Грааля — постижение мира как цель, а не как инструмент. Так что обязанность как-то пристроить плоды его труда неизменно ложилась на другие плечи, попроще, и объяснить такому отъявленному идеалисту, что его возлюбленные лаборатории, материалы и оборудование не произрастают сами по себе из бесплодных амойских почв, было задачей, заранее обреченной на провал. Не то чтобы Ясон никогда не пытался, конечно. Тогда зачем теперь Рауль взваливает все это на себя? Спросить Катце не осмелился. Как не решился прояснить и то, что имелось в виду под «окончательным вариантом», но был твердо уверен, что для него в нем места не предусмотрено. А пока что жизнь вновь вошла в привычную колею, и работать приходилось тяжелее, чем когда-либо, но и за это он был благодарен. Все, что мешало предаваться раздумьям, было благом, ведь к нему словно бы вернулась прежняя жизнь, только вместо Ясона теперь приходил Рауль. Поначалу Катце сомневался, будет ли он вообще видеть своего начальника, но, как оказалось, у Рауля слишком развито чувство ответственности, и своим долгом он не пренебрегал, как бы неприятен тот ни был. Его не потребовалось учить с нуля, потому как блонди попросту загрузил в свою модифицированную память все нужные данные, но ведь, как и в любом деле — по крайней мере, если им занимаются люди! — на черном рынке теория сильно отличалась от практики. Катце был практиком, и именно за это его ценил Ясон. На сегодняшний день у него имелся свой собственный подход, свои приемы и методы, и чем опытнее становился Катце, тем больше Ясон на него полагался, в конце концов дозволив играть так свободно, будто бы вся экономика Амои была его личной лужайкой. Рауля это открытие не обрадовало. По крайней мере, так решил Катце, наблюдая за выражением лица блонди, когда тот впервые уселся на его рабочее место и попытался вникнуть в происходящее. — В этом безумии есть система? Или ты обходишься так? — он обернулся к Катце, который замер, напряженный как струна. Сказать, что ему было покойно и комфортно в присутствии Ясона, было бы преувеличением, но там он хотя бы знал, какие барьеры преступать ни в коем случае нельзя, и старался держаться от них подальше. О Рауле он не знал ничего, и это внушало ужас. — Все не настолько нелогично, как может показаться на первый взгляд, — заметил Катце, изобразив невозмутимость. Верить своим собственным словам ему было необязательно. — Вот как, — блонди вздохнул и бросил взгляд на личный мини-терминал у себя на запястье. — Сегодня я не располагаю достаточным количеством времени, но давай хотя бы начнем. Рауль с самого начала не выказывал никакой враждебности. По правде говоря, он не выказывал вообще ничего, и это порядком нервировало человека, сама жизнь которого зависела от его умения читать выражения лиц собеседников, и который достиг настоящего мастерства, улавливая нюансы настроения Ясона — мастерство это, надо заметить, было выковано в горниле почти что смертельных ошибок. Именно поэтому теперь Катце остерегался дергать тигра за усы ради сомнительного удовольствия узнать, что у того на уме. Но узнать все-таки хотелось, постоянно. Тем не менее, первый их разговор не о работе застал его врасплох. Катце почти привык к тому, что постоянно объясняет то одно, то другое, хотя сама ситуация была, мягко говоря, нерядовой: блонди, выслушивающий инструкции бывшего фурнитура! Но Рауль, кажется, не считал себя выше этого. И когда однажды, буквально посреди очередного объяснения, он поднялся на ноги и принялся расхаживать по комнате, Катце ничего не заподозрил ровно до того момента, как понял, что блонди пристально его разглядывает. Тут-то ноги у него и стали ватными, но голос не дрогнул. А Рауль стоял рядом, возвышаясь над ним, и смотрел. Возможно, оценивал? Или исследовал, что вероятнее всего. — Я объясняю слишком путано, господин Рауль? — спросил он наконец, развернувшись. Спросил куда более робко, чем собирался. — Нет, — бесстрастно прозвучало ему в ответ. — Напротив, в объяснениях более нет нужды. Полагаю, что я узнал достаточно, чтобы адекватно выполнять свои функции. — Рауль шагнул и оказался совсем рядом. Слова, слетавшие с его губ, казались оброненными мимоходом, в то время как мысли заняты чем-то совсем иным. С Ясоном тоже бывало так. Катце было сложно облечь это в слова, но ему часто казалось, что разговор — всего лишь один из сотен процессов, запущенных одновременно у блонди в голове. Выглядело оно жутковато и сверхъестественно, потому что всякий раз у Ясона в глазах появлялось особенное, «стеклянное» выражение, даже если он смотрел прямо на собеседника. Он все видел, все слышал, продолжал вести беседу, но просто был где-то не здесь. Сегодня все было иначе: Рауль в самом деле смотрел на него, и взгляд едва ли не прожигал насквозь. Да, голос блонди звучал задумчиво, но все его внимание сконцентрировалось именно на нем, на Катце. И от этого мороз продирал по хребту. А потом подбородка коснулась рука в перчатке — сильные пальцы, хватка железная отнюдь не метафорически, и пусть никто, очевидно, не собирался крошить ему кости, Катце все равно казалось, будто он вот-вот разлетится вдребезги. Больно не было, но его захватило ощущение абсолютной беспомощности перед властью, что воздвиглась прямо перед ним. Рауль приподнял ему голову, и изумрудные глаза продолжили изучать его, не мигая. Катце затаил дыхание и не дышал, кажется, целую вечность, чувство времени отказало. Наконец блонди заговорил: — Наблюдать за процессом старения потрясающе интересно. — Голос его, пускай и бесстрастный, как всегда, тоже был здесь, целиком и полностью, все внимание Рауля сфокусировалось на Катце. — С того момента, как я впервые пришел сюда, а было это менее двух месяцев назад, твое лицо полностью изменилось. Ответить он не осмелился. Рука блонди заставляла его чувствовать себя хрупким, словно яичная скорлупа. И скорлупа весьма трусливая. Да еще и, как только что выяснилось, престарелая. Он был слишком выбит из колеи, чтобы возражать, хотя знал доподлинно, что никаких перемен, кроме пореза от позавчерашнего бритья, в его внешности не произошло — или ему просто хотелось в это верить, несмотря на бесконечные бессонные ночи, переработки и растущие день ото дня дозы стимуляторов… Или на то, что к горлу, бывало, подступали слезы. — Клеточный состав тела не статичен, — продолжал Рауль и повернул его голову набок, здоровой щекой к себе. — Он постоянно меняется, появляются новые сбои, микротравмы, морщинки, и все это… как на ладони, — он медленно развернул его в другую сторону. Катце прикрыл глаза. Он не знал, почему так получилось. Просто естественная реакция. — И эта твоя… медаль за отвагу. Глаза распахнулись, тоже будто бы сами по себе, а сердце ушло в пятки. Рауль наконец отпустил его, и Катце машинально принялся ощупывать свое лицо, словно проверяя, все ли осталось на месте. Блонди отошел и уселся обратно в кресло. — Ты ведь поэтому его оставил? — Вы про шрам? — отчего-то оказалось, что у него совсем пересохло в горле, и Катце практически хрипел. Он смутился и откашлялся. Было непривычно и стыдно показывать свою слабость. — Думаю, что да. И вы выбрали очень деликатную формулировку. — Неужели? — Рауль приподнял бровь, в зеленых глазах, все так же пристально глядящих на него, мелькнуло любопытство. Сказать, что Катце было неуютно под этим взглядом, значило не сказать ничего. Особенно теперь, когда он знал, что его буквально сканируют, до клеточного уровня. Он поднял руку и дотронулся до изувеченной щеки, и это тоже было чрезвычайно странно: никогда и не перед кем, кроме Ясона, он себе подобного не позволял, пускай даже его уродство было ясно как день — с располосованной-то напополам физиономией! Да больше половины его знакомых не знали, что он Катце, а называли «Меченым»… Но само прикосновение к этой теме все равно заставляло его чувствовать себя раздетым. Тем не менее, в присутствии блонди нельзя юлить и увиливать. Здесь нет места ни гордости, ни стыду — только абсолютное повиновение. — Полагаю, что вернее называть его не медалью, а напоминанием. — Катце постарался вложить в свои слова столько уверенности, сколько смог. Получилось ли у него, он не понял. — Напоминанием о чем? О том, с чего я начинал. Как далеко смог зайти. Гладкие, поэтичные, изящные фразочки. Все до одной лживые до самого нутра. — О том, что я принадлежу ему. И, пока Катце превозмогал боль, которая, выплеснувшись из сердца, разлилась по всему телу, он понял, что Раулю тоже не по себе. Что тот растерян и не может найти слов. Молчание, повисшее между ними в тот момент, оказалось иным, чем раньше, там не было страха, пренебрежения или властности, оно больше не давило тяжелым грузом. Теперь в тишине словно засеребрился призрак того, кого оба они потеряли, и, как бы смешно это ни прозвучало, им впервые удалось представить, будто они друг другу ровня.