Поднимись, Илья!

После очередного выхода в свет Илья в который раз говорит Андрею, что общение с другими людьми сильно выматывает. В их толпе он чувствует себя совершенно чужим. Штольц пытается как-то облегчить его страдания. Они не так часто засиживались в гостях и почти перестали ходить в театр (Обломов говорил, что ему слишком душно в ложе). Но не смотря на это, дома он чувствует себя лучше: режим сна стал размеренным, как и его питание, (а все благодаря Штольцу, который взял на себя ответственность за тем, что и как подают на обед и ужин). Мало того, Илья ещё и за порядком начал приглядывать, Захара с веником по дому загонял совсем. Пыль уже не лежала, не покрывала все толстым слоем, паутина не свисала на каждом углу, книги и все прочее лежало аккуратными стопками да комнаты стали чаще проветриваться. Обломов потихонечку наводил порядок как дома, так и у себя в голове. Он думал, что вот, он снова чувствует себя прекрасно и беззаботно. Да. Заботы впредь не так сильно страшили. Обломов готов был собраться с силами и наконец закончить все дела, как и отношения с Тарантьевым, несмотря на то, что он приходится ему земляком, написать письмо в родную Обломовку и даже приехать туда, но самое главное — это до конца разобраться в своих чувствах к Штольцу, взять и наконец признаться ему, рассказать, как он очень важен и дорог, что Обломов не представляет своей жизни без него... На днях Штольц решает познакомить Илью со своей очень хорошей, как он сказал, подругой. «Она начитана, умна, и вместе с тем проста. Ты бы слышал как она поёт!» — говорил он, когда они все ближе подъезжали к даче Ильинских. Обломов очень переживал. В юности он слишком мало уделял времени знакомствам. Он не мог понять, как нужно вести себя рядом с девушками, а сейчас тем более и не желал. Хотелось просто развернуться вместе с Андреем и уйти под предлогом «Нам здесь делать нечего», казалось бы, но — «Ты будешь оживлённо, может даже с неким порывом говорить с ней, а я молча наблюдать за тем, как она приковывает к себе всё твое внимание, заставляя совсем забыть о моем присутствии... » — вот что являлось настоящей причиной. У него было странное чувство, будто он уже где-то видел эту дачу, более того, часто в ней прибывал. Что-то изнутри скребло — эта встреча ни к чему хорошему не приведёт. Андрей осматривается, их никто не встречает. — С утра она писала вам письмо, — говорит им служанка, — К слову, у нее есть для вас в подарок, — потом зашептала с досадой, — ах ты, господи, простите, — слегка всплеснула руками. Она сболтнула лишнего. Конечно, ведь Ольга листала этот подарок вечерами, гладила по обложке и смотрела с особой любовью... Штольц сдержанно кивнул и сказал, что потом. Он лично заберёт его. Такие сложившиеся обстоятельства его ничуть не огорчили. Наоборот, он даже расслабился, выдохнул, повел затёкшими плечами и посмотрел на Обломова. Улыбнулся. — Разумеется. Я отвечу ей... — он собирался уходить, но всё-таки спросил под конец у почти скрывшейся с виду служанки. — А какой подарок? — Книга, Андрей Иванович. По-моему на иностранном, — она поклонилась и убежала. Обломов не мог не заметить, что Штольц улыбался. Это была та самая теплая улыбка и добрые глаза, которые немец очень тщательно скрывал от других. Неужели с Ольгой он ведёт себя ещё искренней, чем с, казалось бы, горячо любимым другом? От разных мыслей и картинок в голове Обломову становиться не по себе и он как маленький ребёнок тянет Штольца за рукава, за плечи, за воротник — поскорее домой, а точнее с этой дачи. — Тебя что-то беспокоит? — Андрей ставит чашку чая на столик у дивана, и подсаживается к Илье, читающему книгу. До её конца оставалось всего пара глав. Это будет уже вторая книга, прочтённая Обломовым целиком и полностью. Он отвечает, но как-то наотмашь: — Да, погода сегодня плохая, давление. — Ты недоговариваешь, — прозвучало строго, Обломов оторвался от чтения. Штольц задумывается прекратить так шутить над другом, используя такой тон (иногда это было просто необходимо), каким он разговаривал с непослушными детьми в пансионе. — Возможно, — неуверенно признался он. — Что с тобой происходит, Илья? — В-в каком смысле? — А ты не замечаешь? — Что? — Да у тебя румянец на щеках! Уже как неделю не сходит, — Обломов в панике трогает свои щеки. Да. Ещё и жар предательски прибавился и сердце в груди бьётся не пойми из-за чего, — Знаешь, мне доставляет огромное удовольствие видеть тебя таким, не побоюсь сказать, жизнерадостным. Но, Илюш, что тебя так сильно гложет последние дни?— это был риторический вопрос, Штольц не требовал ответа, но он только догадывался... — Тепло в глазах, румянец на щеках. То, что я вижу сейчас далеко отличается от того, что я видел, стоя вон у той двери, недели две назад. — Все шутишь! Но, да, я чувствую себя прекрасно, как никогда и это полностью твоя заслуга, — он положил книгу и потянулся за чашкой чая, оставленной Штольцем возле себя, — Не представляю, как бы я сейчас жил без тебя... — Обломов хотел это сказать, но не таким тоном, где слова не представляют из себя чего-то такого скрытого и искреннего. Это не благодарность и дело тут не в вежливости. — Я хотел бы серьезно поговорить с тобой, Илья, — Штольц хотел взять друга за руку, чтобы все свое внимание он обратил на него. — Илья Ильич, к вам Тарантьев пришёл, — сказал Захар, бурча себе что-то под нос, бранился на надоевшего всем в этом доме постоянного гостя. — Да чтоб тебя... — прорычал Андрей, буквально сорвавшись с места, и решил должным выйти вместо Ильи, но передумал и вместо этого скрылся в соседней комнате. Сейчас Илья не нуждался в таких знакомых, как наглый Тарантьев и незаметный Алексеев, присутствие которых раньше разбавляло скуку и уныние. Сейчас эти встречи оставляли после себя неприятный осадок и высасывали много энергии. Андрей почти сразу же решил квартирный вопрос, а это значит заплатил. Он посчитал, что переезжать на Выборгскую сторону Илья не будет, поэтому он решил отсрочить переезд как можно на долго, просто заплатив людям и сказав им, чтобы они не беспокоили жильца. Поэтому к Илье не приходили и не напоминали через день о том, что он должен съехать. Тарантьев сел напротив своего земляка, спросил ради приличия как он, как его дела и снова обратился с тем же вопросом: « ну-с когда съедешь-то?» Илья, непонимающе посмотрел на него. Нет, Штольц точно говорил, что поможет с этим и помог. Возможность того, что Тарантьев мог сговориться с управляющим и тайком выманивать деньги у наивного Обломова не опровергалась. Штольц уже говорил в прошлые визиты, что он набьет эту наглую звериную морду и вышвырнет его на улицу, а Обломов лишь рот рукой прикрыл от тихого ужаса, конечно, ведь сам он просто не мог такое сделать и скорее не из-за своей чрезмерной добродушности, а просто из-за отсутствия уверенности и наличии страха. Но Штольц сдерживает себя, смотрит со стороны, как Тарантьев жалко пытается разъвести и обмануть Обломова, говоря: «... деньги-то немец твой перевел, только вот я слышал, что к тебе снова придут с квартиры спрашивать и на этот раз совсем тебя выселят, — Обломов непонимающе хлопал глазами, — Видишь, как так получается, выходит шельма эта ничего не заплатила за тебя, видно жалко было ему из своего кармана-то, а так, ради приличия нагавкал, а я тебе говорил. Так, о чём я... Я тебе уже говорил, там кума мой, хозяин, человек толковый, дельный, с сестрой правда живёт, но дом у них там хороший и хозяйство свое есть... Да, не вижу его у тебя тут, а то на постоянке тут он. Вы как бы не вместе живёте! — Обломов, не находя сил слушать все это, просто закрыл уши ладонями. Штольц стоял в дверях и зевал, иногда иронично соглашался, кивал на таких «убедительных» речах Тарантьева, но долго смотреть на этот цирк он не собирался: — Хватит. Перестаньте так нагло врать и наживаться на этом человеке. Убирайтесь вон и по-хорошему. — Тарантьев, я правда устал от тебя, — сказал Обломов. Тарантьев просто ушёл, бранясь себе под нос на всех и вся. День не задался и они оба это понимали. Штольц в последнее время стал плохо спать, а Илья, несмотря на то, что прогуливался каждый день, читал книги, даже писал письма с распорядками в имение, занимался хоть какой-то деятельностью, все по прежнему чувствовал себя паршиво, да, это как раз то слово, которое хорошо описывало состояние его души. Снова чай и снова книга. Обломов замечает за собой новую привычку, думает, не из разряда ли вредных она. Размышления прерывает Штольц, плюхнувшийся на диван и развалившийся на нем точно от бессилия, как будто он без отдыху работал несколько суток. Его друг чуть было не опрокинул чай. — Ай, Андрей, осторожно я же с кипятком сижу. Что с тобой такое? Теперь уже спрашиваю я, заметь. Андрею пришла в голову мысль использовать колени друга в качестве подушки. — Почему ты пьешь очень горячий чай? — спрашивает он, игнорируя заданный ему ранее вопрос. Он дотянулся до чашки с чаем в руках Ильи, взял и отпил немного. — Простудился. — Когда? — Когда от Волковых приехали. Ветер холодный... Андрей, мы можем отдохнуть пару дней и никуда не ездить? — мягко спрашивает Илья, отложив книгу с чаем. Рука сама тянется к кучерявой макушке, осторожно поглаживает, пропуская сквозь кончики пальцев каштановые пряди. Веки Андрея тяжелели. Прикосновения так успокаивали, что хотелось закрыть глаза и просто провалиться в сон. — Да... Конечно, да, — протянул он. — Ты утомился? — Нет, скорее ты. Разве ты не устал от этих ежедневных разъездов, от одних к другим, из одного места в другое. Тебе хотя бы иногда... надоедает общение с людьми? Знал бы Илья, что не от разъездов Штольц измучил себя, а от душевных метаний от одних мыслей к другим. Он с интересом посмотрел на Обломова и спросил: — Хочешь сказать, на твоём диване хватит места для двоих? Мужчины посмеялись. Улыбка не сходила с порозовевшего лица Обломова. Шутка, если ее можно было за таковую принять, не только смешила, но и умиляла его. Между тем, Штольц принял сидячее положение и продолжил: — Чем планируешь завтра заняться? — Не знаю. — Я знаю. Соберёмся за границу. Я все подготовил, все уже сделано, нам остаётся лишь собраться и уехать. — Почему сразу завтра? Так быстро. Может денек, другой... — Нет, друг мой. Мы уже говорили, что тебе это необходимо. — Помилуй! Не необходимо, а желательно... — Илья, мы уже говорили об этом, — тон его стал твёрже. Сидя на диване и крепко держа Штольца за руку, Обломов пытается собраться с мыслями. — Андрей, подожди, не говори сейчас ничего, пожалуйста... Он понимающе затих, не произносил ни слова. Илья опускает взгляд на их сцепленные руки, когда Андрей всматривается в знакомые и любимые черты лица. Им было необходимо помолчать, посидеть в тишине хотя бы минуту. Вдох-выдох и снова заговорить. — Ты зовёшь меня с собой и я правда не в силах отказать, ведь ты был прав — без тебя я просто пропаду, так и умру не встав с этого... проклятого дивана, да? Мне так стыдно за себя и свою никчёмную жизнь! Не знаю даже, как себя назвать... — Обломов поник. — Илья, не нужно, послушай меня. Ты очень светлой, хрустальной души человек, очень добр, нежен, не способный на всякую подлость, тебе не присуще все гадкое и в тебе нет ничего отвратительного. Таких, как ты очень мало на этом свете, ты представляешь, как мне повезло, иметь такого близкого, особенного для меня человека? Слезы скатывались по щекам и падали на нежные руки. Больше нет сил смотреть в эти заплаканные красные глаза. Андрей прижимает его к себе настолько близко, насколько это было возможно, обнимает так крепко и нежно, как в последний раз. Илья чувствует чужое дыхание и теплые утешающие руки. — Нет, Андрей, взял я грех на душу, взял! Но не от безысходности, не от того, что хотел бы скрасить свою скучную жизнь чем-то новым и необычным. Так было всегда: до других мне совсем нет никакого дела, я всегда любил и буду любить только тебя одного. Эти чувства со мной уже очень долго, я просто не могу с ними ничего поделать, — его руки невыносимо трясло, дрожь пробивала буквально все тело, было очень сложно смотреть в глаза, боясь увидеть там полное отвращение или хуже того — безразличие. Штольц берет его дрожащие руки в свои, сжимает. Говорит — «Ты не один» — касается его лица, притягивает к себе и медленно прижимается к его губам, за тем кротко и ещё раз целует. Он скажет ему, что чувствует сам, ещё раз поцелует и утешит, а потом они не в силах сдерживать смущения тихо посмеются и разойдутся спать, в последний раз так далеко друг от друга.