Эффект кролика

Своё восьмое день рождение я отметил четырнадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Родители устроили огромный праздник, но на него никто не пришёл. Они были в недоумении, увидев меня радостным в абсолютном одиночестве, но они не знали многое, и это постоянно приходилось скрывать, что было крайне не приятно. В школе я постоянно сталкивался с насмешками и хихиканьем у себя за спиной. Никто не говорил мне в лицо гадости, так как каждый хотел получить хорошую оценку за экзамен, а учился я на отлично, правда, класс сразу воспринял подобное в штыки, что и повлекло за собой всё это. Решив, что изменением отметок в худшую сторону, смогу получить авторитет в кругу ребят, я снизил свой бал по успеваемости, но к толковому результату это не привело. Надо мной продолжили смеяться, видите ли какой я тупой. В спорте я не отличался выдающимися способностями и это тоже приняли как повод для насмешек. Мне не удавалось выполнить, без чьей-либо помощи, элементарные отжимания или же подтягивания на турниках и каждый раз, когда я что-либо делал не так, раздавался коллективный хохот одноклассников, но тут же подавлялся шипением учителя в сторону обидчиков. Постепенно, буллинг стал набирать обороты. В классе, наедине, мальчишки зажимали меня в угол и заставляли отжиматься на виду у всех. Испытав подобное унижение, я вырывался из толпы и убегал куда подальше, чтобы не слышать, до боли режущий сердце, хохот. Я не знал куда деться от этих каждодневных издевательств и даже туалет не всегда спасал. Меня находили везде, где бы я не прятался. Смеялись над моей ничтожностью и постоянно заставляли унижаться. Постепенно, я начал задумываться о месте где совершу самоубийство. Звучит чудовищно, что ребёнок восьми лет хочет покончить с собой, но такова моя реальность. Я хорошо задумывался о способах и какие последствия они повлекут за собой. Родители наверняка будут плакать, переживать, а я их очень люблю — больше жизни. Я боялся представить, то как долго родители будут переживать собственную утрату: что если они сойдут с ума, попадут в лечебницу для душевнобольных, сведут счета с жизнью вслед за мной? Приходя домой, я крепко их обнимал, а они делали тоже самое, хоть и предчувствовали что-то неладное, но никогда не расспрашивали. На протяжении всего детства я их обманывал в том, что у меня есть друзья, есть девочка, которая мне сильно нравится и всё в моей жизни хорошо и прекрасно, но на деле, я стал постепенно умирать. Мне не хотелось есть, спать, жить. Я стал более раздражительным, но злодеяния со стороны одноклассников не прекращались. Они закрывали меня в мужской раздевалке, заставляли раздеваться до трусов и отжиматься пятьдесят раз. Если я валился на пол от изнеможения, то меня колотили как самую настоящую грушу для бокса, но исключением являлся тот факт, что меня не били по лицу. Затем, я вновь вставал и делал всё тоже самое и так, до тех пор, пока мучителям не надоедал данный вид издевательств, поэтому спустя пятнадцать минут пыток, меня отпускали, но память о случившемся останется в моём сердце навсегда. Сразу как только заканчивались занятия, я рвался со всех ног домой, и каждый раз клялся самому себе, что это последний раз, что больше не позволю над собой издеваться, расскажу обо всём родителям, но я лгал самому себе, так как боялся, что мне никто не поверит, не сочтут за нужное, и просто посмеются, сказав: «нужно учиться постоять за себя», — а я ещё как пытался, но толпой на одного нечестно, поэтому мне ничего не оставалось как терпеть — терпеть все эти издевательства, как бы далеко сверстники не заходили со своими «шуточками». Не знаю зачем, но это было необходимо. И с этой мыслью я проживал каждый день, но жизнь не становилась лучше. Вскоре, ситуация начнёт напоминать криминальный фильм про серийного убийцу, держащего в подвале своего дома жертву, для каждодневных издевательств, забавы ради. Пытки становились бы всё невыносимее и невыносимее, а через несколько месяцев жертва, замученная, умирает в подвале этого дома и на этом конец. Типичный документальный сериал ужасов, который иногда можно увидеть, смотря с родителями телевизор, и с мелкой надписью: «просьба убрать детей от экранов», — но я не уходил от экрана, так как детективные книги и сериалы — это моя стихия. Папа работал в полиции под командованием Джорджа Харриса. С ним они были в крепких дружеских отношениях, а в исполнении обязанностей никто не знал равных. Отец мечтал о том, что когда-нибудь наступит время и я поступлю в школу полиции, но у меня есть другая мечта — стать лучшим детективом, во всём мире, чтобы преступники знали о моём существовании и тряслись от страха, зная, что им осталось недолго и правда обязательно всплывёт, за счёт, моих хорошо развитых умственных способностей. Читая очередной детективный роман, я наперёд знал кто на сам деле убийца, и не раз мои предположения оказывались правдой. Мечта о том как мне придётся стать лучшим детективом, не выходила из головы ещё долгое время, до тех пор, пока в моей жизни не случился переломный момента, разделивший жизнь на до и после. Всё началось с того, что учителя стали изредка, но приглядываться к побоям на руках, которые я искусно прятал под рукавами белой рубашки. Во время урока они специально подходили ко мне, дабы похвалить за хорошую успеваемость, но это не являлось их единственной причиной проявления столь глубокого внимания. Однажды на переменке, учительница по истории позвала меня к себе. Это была девушка двадцати пяти лет, с необыкновенно красивыми, и аккуратно расчёсанными, белыми волосами. Она совсем не походила на учителя, но серый офисный пиджак, придавал её образу немного строгости. Она присела на корточки, дабы быть со мной наравне, ласково погладила меня по голове и спросила: «всё ли у тебя хорошо?» — На что я молча кивнул. Она неловко улыбнулась ещё раз и отпустила, но тревога со стороны учителей не прекращалась и это меня настораживало. С одной стороны, будет круто если все обо всём догадаются: одноклассников привлекут к ответственности и справедливость восторжествует, но с другой — всё куда хуже, чем это можно было себе представить. При возвращении домой, хулиганы ловили меня на улице и вели к заброшенной больнице, где заставляли полностью раздеться и прыгать, бегать по их команде. Я делал всё как они говорили, но те вечно оставались недовольны: «прыгай лучше, — кричали издеватели, — что ты ноешь, как девчонка! Падай на пол и отжимайся!» — И я упал, но не смог выполнить упражнение более двадцати раз. Я захлёбывался в слезах боли и отчаяния, а мучители били меня, чем ни попадя, насмехаясь над моей беспомощностью. Ни крики, ни просьбы о пощаде не могли смягчить их чёрствые сердца. И так происходило каждый день. Меня волокли в безлюдные места и издевались как им вздумается. Я тщательно утаивал от родителей информацию о пытках, чтобы те не о чём не догадались. Сверстники дали строгий наказ, что если о подобных инцидентах узнают учителя, родители или даже полиция, то мне и моей семье крышка. Громко сглотнув слюну, я поклялся, что об этом никто не узнает, думая, что ребята одумаются, но нет. Вместе, они придумывали новые способы издевательств: например, при отжиманиях на кулаках они вчетвером садились мне на спину, а я должен поднимать и опускать корпус тела также, как и при обычных отжиманиях, не менее тридцати раз. Я изнемогал, а деспоты ржали подобно лошадям, хватая меня за волосы, как настоящего жеребца. Они никогда не называли меня по имени, а всегда обращались ко мне, как к куску дерьма: чмо, педик, уёбище — одни из самых частых способов заставить меня слушаться. — Кто ты? — Спрашивали они. — Пидор… Каждый раз, когда мимо меня проходили учителя они задавали один и тот же вопрос: «всё хорошо?» — На что я обязан был ответить «да» и скрыться с глаз долой, дабы не нарваться на лишние подозрения. Роберт, так звали главаря компашки деспотов, никогда не замечался в хулиганстве, а уж тем более, в подобных мерзостях, которые происходили со мной в заброшенном задании близ моего дома. Прогуливаясь с семьёй, и проходя мимо знакомого места пыток, на глазах наворачивались слёзы, от осознания того, на сколько сильно я жалок. Имя «Ричард» потеряло всякий смысл. Теперь я пидор, шлюха, сука — кто угодно, но не Ричард. Правда, не могу не упомянуть про некоторые исключения с Робертом. Иногда, при встрече в холе, он интересовался тем, как у меня дела и на ответ, тот вздыхая произносил: «вот как», — делая вид, что не причастен ко всему, что происходило постоянно. Он нападал на меня, даже если был один и избивал, приговаривая, что мечтает выебать меня в рот. Напомню, что на тот момент нам было всего восемь, а Роберт уже знал о подобных взаимодействиях между двумя взрослыми людьми. Его глаза заливались кровью, когда тот видел меня униженным, оскорблённым и потным, от постоянных издевательских упражнений. Последней точкой, стал приказ, который просто не мог уступить предыдущим: садист заставил меня есть землю, которую самостоятельно собирал в руку и кормил меня ей. Мой рот был набит песком, травой и грязью. Я умолял его остановиться, но тот лишь вдавил меня лбом в землю и приказал съесть всё до последней крошки. Схватившись за волосы, и поставив ногу на вспотевшую спину, он наблюдал за мной, как за рабом на поводке. Я рвал траву с землёй и засовывал её в рот, как проголодавшийся бездомный, быстро поглощающий ртом крошки хлеба, чтобы выжить. Я делал это с точно таким же энтузиазмом и одним желанием — выжить. С вымазанном в дерьме лицом я возвращался домой и молился на то, чтобы родители не увидели меня таким. Под душем я задумался над тем, чтобы умереть и вот — в моих руках острый, хорошо заточенный нож, который с лёгкостью сможет вскрыть кожу и венозная кровь растечется в быстром темпе как мазута в море. Держа оружие в руке, я был готов покончить с совсем, но что-то меня останавливало. Я чувствовал жалость — жалость к самому себе. Неужели я настолько слаб, что не могу выполнить настолько простого рода задачу. В слезах, я отложил нож и продолжил мыться, стараясь больше не думать об этом и у меня получилось. На утро я не пошёл в школу. Узнав о моей выходке, родители хотели дать мне нехилую взбучку, но я твёрдо стоял на том, что в школу больше не пойду: в школу, где учится Роберт, его стервятники и прочий мусор, не способный сказать и слова в протест этому уроду. Они долго уговаривали, убеждали, но всё же сдались. Меня перевели в другую школу, где мне не удалось найти новых друзей: все сторонились моей токсичности, предвзятости ко всем и злобы к окружающим. Я не причинял никому боль, но и сказать что-то хорошее о поступках, которые совершал, не могу. Однажды, нашему классу предложили бесплатную поездку в лагерь, основанный на проживании на окраине леса. Я не горел желанием попасть туда, а вот родители настаивали на поездке: «там интересно, будет много ребят, познакомишься и заведёшь много новых друзей», — я доверчиво кивал, так как не хотел их огорчать. У них и без меня проблем хватает, а тут я, как заноза в заднице, поэтому я всё обдумал и решил поехать. Здание, где мы жили было небольшим, но весьма уютным и стильным: здесь есть всё, чтобы поиграть в прятки, в настольные игры; комнаты для рисования, игры с друзьями; имелась библиотека, которой посвятили весь третий этаж. Именно там я и проводил почти всё свободное время, а также, иногда выходил на улицу, чтобы не забыть как выглядят банальные вещи, такие как, солнце, небо, животные. Во дворе мы много раз встречали невероятно красивого котёнка по кличке — Молочко. Его так звали из-за идеально белоснежного окраса, как молоко. Он очень любил детей, игрался с ними и совсем не вредничал; был послушным и всегда приятно мяукал, когда детишки его гладили. Меня он любил больше всех: всегда нежился о мою ногу, просился его погладить. Я ему ни в чём не отказывал: по утрам в блюдце наливал молоко, а он благодарно лизал мою руку. Так я и нашёл себе друга — хоть и не человека, но куда более преданного. Но это не единственное знакомство, с которым мне предстояло столкнуться. Оно произошло совершенно случайно, быстро, но наша дружба оказалась длинною в жизнь. Дело было так: я сидел в дали от остальных ребят, в близи с качелями и складывал пазл. Молочко сидел рядом, послушно наблюдая за одиночной игрой, иногда лапкой указывая на верный или неверный пазл. За любую подсказку, будь она правильной или глупой, я гладил его по спинке, на что тот радостно мяукал, как самый настоящий малыш будет смеяться от радости, если того похвалят. Я соединял детали одну за другой и котёнок в этом мне охотно помогал. Эти повторяющиеся действия продолжались до тех пор, пока одну из деталей не соединила чья-то бледная рука неизвестного. От страха я долго находился в ступоре, но вскоре пришёл в себя и поднял взгляд. Это был мальчик с голубыми глазами и русыми волосами, уложенными на бок. Он соединил ещё деталь, а потом ещё. В тот момент, я находился в злобе, ярости, и не побоюсь признаться — в бешенстве. Моей игре с котёнком помешал хрен пойми кто, но позже, этот «хрен» станет моим спасителем. — Я тоже люблю пазлы. — Улыбнувшись проговорил незнакомец. — У тебя красивая футболка, где купил? — Зато у тебя — дерьмо. — Огрызнулся я, но позже, увидев лицо погрустневшего собеседника, решил, что стоит извиниться. — Прости… Я не хотел. Прости, ну хочешь назови меня дерьмом! Впрочем, это будет правдой… — Не говори так! — Повысил голос мальчик. — Меня Генри зовут, а тебя как? — Ричард, — замолк, но затем добавил следующее, — у тебя красивая футболка. Отлично подходит под цвет глаз. — Спасибо. — Смущённо ответил Генри. — А почему ты один? Где твои друзья? — Их нет… — Грубовато ответил я. — Как нет?... — Разочарованно опустил взгляд мальчик, а потом с высоким энтузиазмом заявил. — Давай будем друзьями? — Друзьями… — Для меня это слово звучало чуждо, но рискнуть хотелось. — А давай! — Отлично! — Заулыбался Генри. — Давай я познакомлю тебя со своими друзьями? — Что?... — Они хорошие, — перебил процесс протеста друг. — С нами тебе будет весело! Так и началась моя история, а вернее история меня, Джона, Майкла и Генри. Вместе мы отлично провели лето в лагере, крепко познакомились, сплотились и стали лучшими друзьями — навсегда. Оказалось, что всё это время мы учились в одном классе, но я попросту их не замечал. Молочко пришлось оставить в лагере с другими детьми, но я обещал вернуться, но так, за всё это время я и не приехал (прости, Молочко).

***

Я уже полностью решил, что избавлюсь от него прямо сейчас, не смотря на то, как сильно у меня трясутся руки, ноги, скрепят зубы, а по щекам бегут ручьи слёз и всё это выглядит так жалко — несерьёзно. Что я за убийца такой: неспособный нажать на курок и позлорадствовать над смертью, но в то же время, кто-то невидимый давал мне нехилый подзатыльник, приговаривая: «на кого ты решил руку поднять? На друга?» — Этот голос заставил меня задуматься, но думать мне пришлось недолго, так юноша уже готов был нажать на вызов «911», а я увидев эту подлость, бью пистолетом в висок, а очки слетают с его лица, и в мгновение ока, разбиваются о землю. Телефон также удобно, в мой счёт, выскальзывает из рук и летит на асфальт, а я интуитивно отбрасываю его ногой в сторону и наношу удар товарищу в подбородок, а затем хватаю за воротник и бросаю прочь. Упав на землю, он неистово глотал ртом воздух, бросался оскорблениями, всеми силами пытаясь встать на ноги. Триумф сочтётся с минуты на минуту. Рич мне больше не угроза — теперь бояться нечего: осталось только выстрелить ему в голову и на этом всё. Но рука сама по себе не может ничего сделать, как бы нарочно пыталась поставить меня в неловкое положение. Я всеми силами пытался нажать на курок, но силы окончательно покинули меня. Дикинсон подло смеялся, при этом не боясь посмотреть смерти в глаза. Наверное, я всё же должен признать то, что он действительно истинный полицейский, такой как его отец — честный и справедливый. Мы все вместе мечтали поступить в школу полиции, жаль, что эта мечта закончилась для Ричарда ничем. — Ты убьёшь меня… — Прокряхтел товарищ, держась за живот, одной рукой. — Отец говорил мне... Что бы не случилось — нужно всегда оставаться человеком! Я не собираюсь понимать преступника, плакать или умолять о милосердии! Хочешь убить меня — стреляй! — Он на мгновение замолк, но затем добавил следующее. — Ты не сможешь скрывать свою сущность вечность. Однажды она проявит себя и правда всплывёт наружу. — Клянусь, — трясся от неосознанного страха я, — Ричард, я не хочу тебя убивать! Это не моя воля!... Ты сам в этом виноват! Зачем ты полез во всё это! Какого чёта, Рич! — Потому, что я человек! — А я кто? — Монстр! — Нет! — Да! — Ричард, — нервно прикусил губу я, — пойми! Пойми меня! Неужели ты настолько отбитый идиот! Ну что мне ещё оставалось! Я хочу жить как и все — обычной жизнью, но я не могу! Так, что мне теперь?... Умереть? — Уж лучше бы такие мрази как ты и вовсе не рождались! — За что… — Задрожал голос. — За какие грехи я не имею права на нормальную жизнь? — А за что?… — Ответь! — Обрезал я. — Почему я не могу жить как все! Почему!? — Ричард молчал. Он больше не знал, что именно хочет сказать. Кажется мы друг друга загнали в тупик. — В любом случае, теперь ты заставишь меня замолчать, навсегда. — С проникшей головой пробормотал друг. — Прости… Выстрел.