Последнее грехопадение. Книга I. К чему приводят грезы

90 лет спустя

Утро не задалось с самого начала — хотя вряд ли от понедельника стоило ожидать чего-то другого. И все же на то, чтобы невзлюбить грядущий день, у Тобиаса нашлись и причины повесомее: полный бардак на голове, залитый водой реферат по истории и целая сотня неудачных попыток завязать галстук. И пока черные, блестящие от влаги волосы скользили меж зубьев расчески, он мысленно проклинал себя за то, что лег вчера спать с мокрой головой. А ведь Феликс предупреждал, что это плохая идея. И все бы ничего, да только кудри Тобиаса славились жуткой нелюбовью к укладкам, и поэтому в попытках хоть как-то спасти ситуацию ему пришлось снова помыть с утра голову (как будто у него было на это время!). Беспокойный взгляд метнулся к часам на руке, и Тобиас затряс феном над головой еще отчаяннее, словно это и вправду могло помочь ей быстрее высохнуть. До приезда Феликса оставалось всего двадцать минут и, к огромному несчастью Тобиаса, не было ни малейшего шанса, что его помешанный на пунктуальности друг задержится и на жалкие полминуты — каким-то чудом тот никогда не опаздывал, даже если весь округ утопал в пробках. Как только удалось придать прическе более-менее порядочный вид, пришла пора решить, как поступить с рефератом. Будто бы в надежде на чудо Тобиас еще раз перебрал в руках его помятые листы, но уже скоро, вконец раздосадовавшись, бросил их обратно на стол. Дело было плохо: бумага набухла, точно почки на деревьях по весне, а текст местами смазался так, что и слова стало не разобрать. Нет, такую работу у него точно не примут. И поделом ему: будет знать, как недооценивать собственную неуклюжесть. Надо же было до такого додуматься — поставить полный до краев стакан воды прямо на важный доклад! Тобиас застыл в нерешительности, пытаясь прикинуть, успеет ли на перемене распечатать новую копию, и спустя пару удрученных вздохов кипа вспученной бумаги отправилась на дно мусорки, где ей и было теперь самое место. Наконец настал черед снова попытать счастья с галстуком. Пансион имени Ореста Д’Обинье, где учился Тобиас, снискал мировую известность благодаря двум вещам: дорогому престижному обучению и — как бы помягче выразиться? — весьма любопытному подходу к школьной форме. Согласно правилам, ученики оставались свободны в выборе низа, лишь бы он был темным, но вот в качестве верха их строго обязывали носить рубашку цвета слоновой кости и изумрудный галстук — и упасите Боги тех, у кого они окажутся хоть на оттенок светлее положенного. Большинство находило это требование абсурдным, однако спорить о нем с госпожой Д'Обинье, супругой директора и его заместительницей, брались разве что безумцы. А поскольку Тобиас в их число не входил, в шкафу у него всегда висели про запас еще как минимум три одинаковых рубашки, мало ли что. Сам же директор, кстати говоря, мастерски увиливал от беспрестанно сыплющихся на него вопросов о столь чудно́й форме: стоило кому только поднять эту тему, как он с готовностью растягивал губы в улыбке и пускался в нудные и витиеватые рассказы о школьном уставе и дорогих сердцу традициях. А вот какие такие традиции вообще могут быть у школы, открывшейся всего семь лет назад, уточнять он отчего-то не любил. Время шло, а злосчастный галстук все никак не поддавался. Замычав от раздражения, Тобиас резким движением сорвал его с шеи и швырнул на кровать. Затем заставил себя закрыть глаза и сделать несколько глубоких вдохов. После сосчитал в уме до десяти и попробовал снова, на этот раз уже не торопясь. И подумать только: у него получилось! Всего-то требовалось перестать судорожно дергать галстук из стороны в сторону и проявить каплю терпения. Поправив воротник, он застегнул ремень на черных, безупречно отутюженных брюках и перекинул через плечо пестрящий морем различных значков и нашивок рюкзак. Сбегая по лестнице, Тобиас чуть не споткнулся: окутывающий весь первый этаж аромат жарящихся панкейков мигом вскружил ему голову. Он не глядя метнул рюкзак куда-то в сторону двери, где, как всегда, в луже солнечного света растянулся на полу их толстый сфинкс по кличке Блинчик. Кот испуганно зашипел и царапнул по паркету когтями, когда в опасной близости от его лысого хвоста внезапно грохнулось что-то тяжелое. Тобиас скорчил виноватую мину, но Блинчика это не впечатлило: он одарил хозяина презрительным взглядом и ушел искать себе новое место. — Тоби, ну наконец-то! Я уж думала, буду одна здесь все утро сидеть. — Мелания придвинулась ближе к столу и пристально всмотрелась в лицо внука — по всей видимости, ждала извинений. Но не успел тот ничего ей ответить, как она сложила руки у сердца и неожиданно проворковала: — Ах, до чего же тебе идет эта форма! А я всегда говорила, что зеленый цвет тебе очень к лицу. — Возмущение в ее голосе растворилось быстрее, чем растворяется капля краски в воде, но никто — по крайней мере, из членов семьи — давно уже этому не удивлялся: резкие перепады настроения Мелании были для них столь же привычны, как и морской пейзаж за окном. — Я в твоих комплиментах не нуждаюсь, — моментально ощетинился Тобиас. — И я, кажется, просил не называть меня так, — в который раз напомнил он, но бабушка его проигнорировала. Мелания всегда отличалась непреодолимой страстью к сокращению любых имен, которые только можно было сократить. Единственным исключением для нее служило имя ее сына Гарольда, отца Тобиаса. Будучи твердо убежденной, что при сокращении оно мигом утрачивает все свое былое благородство, она демонстративно морщила нос всякий раз, когда кто-то в ее присутствии звал мужчину просто Гарри. — Дора, мать твою! — хлопнув по столу ладонью, разразилась вдруг Мелания на их домработницу, что металась впопыхах по всей кухне, разрываясь между плитой и кофемашиной. — Долго еще я должна ждать свой гребаный завтрак?! — Сейчас, госпожа Мелания, уже накладываю! — Встрепенувшись, Диодора сдула с носа курчавую шоколадную прядь и энергично замахала блестящими полупрозрачными крыльями. Ноги ее оторвались от земли, и она воспарила над разгоряченной плитой. Как и у всех остальных пикси, крылья Диодоры больше всего напоминали стрекозьи: пронизанные тонкими золотистыми жилками, они бесшумно трепетали в воздухе, переливаясь бликами света, пока она снимала со сковороды завтрак. Тобиас опустился на стул рядом с бабушкой и плеснул себе в стакан немного свежевыжатого гранатового сока, но, едва успев сделать глоток, тут же скривился от захлестнувшей рот кислятины и отодвинул тот подальше. На лестнице раздались шаги, и он обернулся на неторопливый цокот каблуков мачехи, на ходу вдевающей в уши элегантные круглые серьги. Проходя мимо, Катрина коснулась рукой спины Тобиаса, и они обменялись приветственными улыбками. — Классно выглядишь. — Тобиас пробежался взглядом по ее свободному костюму бутылочно-зеленого цвета, из-под широких штанин которого выглядывали серебристые босоножки. — Дай угадаю, образ из вашей последней коллекции? — Спасибо. — Катрина пригладила завитую у виска прядь каштановых волос, собранных в пышный пучок, и расположилась на стуле напротив Мелании. — И да, ты угадал. Как раз сегодня запускаем в продажу. — Значит, поедешь сейчас в первый округ? — догадался Тобиас. — Угу, и задержусь там до четверга — дел на этой неделе невпроворот. Подбросить тебя до школы, раз нам по пути? — предложила было Катрина, но быстро опомнилась. — Ах да, за тобой же Феликс теперь заезжает. Все никак не привыкну, что у него появилась машина. — Как и он сам. Помнишь, я рассказывал, как мы недавно ходили в кино? — Катрина кивнула и подперла кулаком подбородок, внимательно слушая. — Так вот, когда мы оттуда вышли, он сразу по привычке полез в телефон такси нам заказывать, хотя сам же туда нас привез, представляешь? — О, еще как! — рассмеялась мачеха. — Чтоб ты понимал, когда я купила свою первую машину, то вообще потом еще несколько месяцев упорно продолжала вместо парковки сворачивать в сторону остановки. Расстаться с ролью пешехода оказалось далеко не так просто, как я полагала... Ты-то сам не надумал еще права получать? — Пока у меня есть целых два бесплатных личных водителя в виде вас обоих — нет. Катрина цокнула языком и шутливо потрепала его по так и не высушенным до конца волосам. Тобиас спрятал улыбку в стакане, решив дать гранатовому соку второй шанс, — и чуть не заплевал весь стол. В этот же момент к ним спустился отец, укутанный в бархатный бордовый халат. На полпути к столу Гарольд остановился, чтобы нарочито долго и сладко потянуться, как будто остальные и без того не знали, что у него сегодня выходной, и недостаточно ему в этом завидовали. — Доброе утро, семейство! — Доброе, дорогой, — Катрина вскинула голову, подставляя мужу щеку для поцелуя. Устроившись рядом с ней за столом, Гарольд включил висящий над искусственным камином телевизор и сосредоточился на прослушивании новостей. Это был его своеобразный утренний ритуал, без совершения которого он никогда не мог выйти из дома, словно дверь в квартиру открывалась только перед тем, кто перескажет ей сводку последних событий. — Пропавшие вчера в шторме моряки, плывшие из Нью-Порта, Северная Америка, были спасены патрулирующими Лабрадорское море русалками, — бесцветным голосом проговорила ведущая. — Пятеро мужчин находились на грани смерти, но были вовремя замечены морской полицией и доставлены на берег, где им оказали необходимую медицинскую помощь... — Ну, хоть где-то органы правопорядка нормальные. У нас ведь кентавры хрен хвостом поведут, если кого из людей убивать будут, — мрачно прокомментировал новости Гарольд. — И то верно, — оживленно закивала Мелания, расправляя под блузкой костлявые плечи. — Эта нелюдь хамеет с каждым годом все больше. В мое время они и пискнуть не смели, а сейчас, видите ли, их права во всем к человеческим приравняли. И куда только катится мир! Гарольд наградил ее тяжелым взглядом. — Да что на тебя опять такое нашло? Очевидно же, что я совсем не это имел в виду. Просто из-за покровительства Фабиана большинство работающих в полиции кентавров уже давно стало злоупотреблять своими полномочиями, и всем это известно. — Быть не может, чтобы Фабиан знал о том, что они себе позволяют! А иначе, говорю вам, быстренько бы их там всех приструнил, — все больше распалялась Мелания, тыча в сына пальцем. — Вообще, нет ведь ничего удивительного в том, что кентавры начали относиться к людям как к скоту. Уму непостижимо, как только этим безмозглым лошадиным отродьям могли доверить нашу-то безопасность! Руки Тобиаса непроизвольно сжались в кулаки, нижняя челюсть напряглась. Усилий, которых ему стоило не ввязаться с Меланией в очередную перепалку из-за ее гнусных расистских высказываний, наверняка хватило бы, чтобы голыми руками переломить дерево. Однако он не понаслышке знал, что спорить с этой сварливой старухой, считающей себя правой всегда и во всем, занятие едва ли менее изнуряющее и бессмысленное, чем пытаться доказать непреклонной госпоже Д'Обинье, что этот галстук, вне всяких сомнений, именно изумрудный, а никак не просто темно-зеленый. Диодора поспешно отвернулась к раковине, явно не желая подслушивать разговор, совершенно ее не касающийся. Однако Тобиас все же успел перехватить ее опечаленный взгляд, и тогда стыд за поведение Мелании с новой силой обжег его нутро. С тех пор, как три года назад Диодора устроилась к ним домработницей, не прошло ни дня, чтобы Мелания не нашла повода смешать ее с грязью, — и все из-за ее происхождения. Тобиас столько раз замечал, как Диодора украдкой смахивает слезы, выдавливая в ответ на унижения любезную улыбку, что уже сбился со счета. Тем не менее он никогда, даже в мыслях, не смел упрекать ее в том, что за все эти месяцы она так и не научилась себя защищать. Знал, что не имеет права осуждать ее, когда у самого ушло на это без малого шестнадцать лет. Будучи наивным ребенком, Тобиас полагал, что с приходом старости Мелания смягчится, станет безобидна. Превратится в ту милую хрупкую старушку, какой привыкла казаться всем со стороны, пока держит рот закрытым. И стоит признать, годы действительно брали свое: тело Мелании неумолимо слабело, даже собственная память подводила ее, все чаще сплетая воспоминания и образы из снов воедино, разум постепенно угасал… Но язык ее, несмотря на это, все равно оставался как никогда гнил и остер. И никому — ни Тобиасу, ни его родителям — так и не удалось хоть раз за все это время заставить ее его прикусить. Подав на стол румяные панкейки с пылу с жару, Диодора вновь упорхнула на кухню, чтобы принести Катрине ее любимый латте на миндальном молоке. — Пожалуй, самое время для молитвы, — сказала Мелания, снимая узкие очки половинки. Гарольд выключил телевизор и сел прямо. Катрина снисходительно вздохнула и вернула вилку с ножом обратно на стол. Тобиас же лишь устало закатил глаза и как ни в чем не бывало продолжил поливать завтрак щедрой порцией жидкого шоколада, пропустив призыв к восхвалению Богов мимо ушей. Ему слишком давно опротивело притворяться, будто этот семейный обычай несет в себе хоть какой-то смысл, чтобы продолжать тратить на него свое время. Бо́льшую часть детства Тобиас провел, часами напролет стирая колени в кровь на жестком полу, пока в лучших традициях старых религий вымаливал у Богов прощение за выдуманные бабушкой грехи. Малейший намек на непослушание — и Мелания не колеблясь до ночи запирала его в темной, до того тесной кладовой, что поместиться там можно было лишь скорчившись на коленях, и не выпускала до тех самых пор, пока не слышала в его плаче долгожданного раскаяния. Но порой этого оказывалось недостаточно, и тогда она проявляла настоящую изобретательность: орудуя жестокими словами точно плугом, вспахивала душевные раны Тобиаса и кропотливо, семечко за семечком, сеяла в них чувство вины, которым позже смогла бы манипулировать. Мелания обвиняла внука буквально во всем, начиная от собственного плохого настроения и заканчивая пересоленным супом, но особенно часто — в смерти его родной матери, погибшей из-за осложнений во время беременности. Всякий раз, напоминая об этом Тобиасу, она обязательно приговаривала, что, если он не покается, душа Оливии никогда не найдет покоя и будет вечно скитаться по бескрайним просторам Царства мертвых, истерзанная и опустошенная. И Тобиас каялся. Клал, как повелось еще сто лет назад, правую ладонь на сердце, накрывал ее левой, скрещивая большие пальцы друг с другом, и молился. Взывая к Великим Шестерым, он шепотом повторял их имена снова и снова, пока они не сливались воедино и не превращались в неразборчивую бессмыслицу. Потребовалось время, прежде чем взращенные Меланией страх и чувство вины смогли сойти за удобрение и гнев дал ростки. Тогда вместо привычных молитв о прощении своих всевозможных несуществующих грехов Тобиас изо дня в день стал молиться лишь об одном: чтобы в следующий раз, когда бабушка снова выйдет из дома, из-за неработающего лифта ей пришлось спускаться по лестнице, где она бы непременно оступилась и упала, переломав все до единой кости в своих тощих морщинистых руках. И после этого, возможно, она не смела бы на него больше замахиваться. Не смела бы отвешивать ему затрещины, хватать его за волосы или бить по губам, неминуемо рассекая на них кожу своим тяжелым квадратным кольцом. Но годы шли, а руки Мелании все так же оставались целы и порой били даже больнее, чем когда-либо прежде. И значить это могло только одно: при всем своем немыслимом могуществе и ужасающем величии к молитвам Боги оказались глухи. Впрочем, они ведь и сами неоднократно намекали на это с тех самых пор, как к концу прошлого века их вдруг начало тошнить от нелепости всего этого слепого поклонения, порожденного не чем иным, как обыкновенным человеческим страхом. Поколения, заставшие пришествие Богов, и по сей день помнят их разгневанными и беспощадными, помнят, как кровь в жилах неизменно обращалась в лед каждый раз, когда наступала зима, а вместе с ней время почтить память народов, вошедших в историю как Несогласные. Народов, которым хватило глупости взбунтоваться против Божественной воли, за что впоследствии они были безжалостно искоренены. Миллионы людей распрощались с жизнью ради того, чтобы Богам в случае чего было кого ставить в пример, когда понадобится снова напомнить миру, что ждет тех, кто решится воспротивиться их власти. Но с тех страшных времен утекло слишком много воды. Никто уже давно не зовет Великих Шестерых Всевышними, никто не возводит им храмов, куда раньше в поисках уединения люди приходили помолиться или сделать подношение, и, что особенно важно, никто, рисуя образы Богов у себя в голове, больше не видит их лица искаженными жестокостью, а руки — по локоть покрытыми кровью. Слава — вот их новая религия, и она требовала от людей совсем иного поклонения, основанного скорее на страстном и безграничном обожании, но уж точно никак не на страхе. — Тоби, ну же, сложи руки как надо, — приказала Мелания. Тобиас раздраженно скрипнул зубами и покосился исподлобья на выжидающе уставившихся на него родителей. Правая рука неохотно потянулась к груди. Тонкие губы Мелании изогнулись в удовлетворенной улыбке. — Начни сегодня ты. Тобиас немного помолчал, собираясь с мыслями, и наконец с чувством произнес: — О Великие Шестеро, услышьте слова грешного смертного, обращенные к вам... — Дрогнувшая на лице лукавая ухмылка заставила его осечься, но никто, казалось, этого и не заметил, потому он продолжил. — И будьте так благосклонны простить его за то, что он больше не намерен нести весь этот фанатичный бред. На краткий миг Тобиасу почудилось, будто даже стрелка настенных часов замедлила свой ход, шокированная его дерзостью. Томительная, почти осязаемая тишина душным покрывалом опускалась на стол — но так и зависла в воздухе, едва коснувшись четырех разноцветных макушек. Сдавленно хрюкнув, Диодора немедля зажала рот рукой, громко шлепнув себя по губам, и всего мгновение спустя, в такт пошедшим вновь часам, в щеку Тобиаса с силой врезалась сухая ладонь Мелании. «Прямо как в детстве». — Да как ты только смеешь?.. — прошипела она, и в ее бледно-голубых подслеповатых глазах блеснуло неподдельное отвращение. Внезапно утратившие дар речи родители лишь беспомощно переводили ошарашенные взгляды с Мелании на Тобиаса и обратно, словно никак не могли определиться, чья именно выходка потрясла их больше. Тут с улицы как нельзя вовремя раздался электромобильный гудок — как всегда, протяжный и нетерпеливый, — которым Феликс обычно уведомлял Тобиаса о своем прибытии. Тобиас сверился с часами: ровно полседьмого, как друг и обещал. — Поем в пансионе, — отрешенно бросил он и, с грохотом отодвинув стул, вышел из-за стола. — Тобиас, постой... — Пальцы Катрины скользнули по рукаву его рубашки, но Тобиас одернул руку. Чуть не споткнувшись о кота, он на ходу схватил рюкзак и любимые кеды, после чего вихрем вылетел из квартиры, правда, нечаянно хлопнув при этом дверью, о чем сразу же немного пожалел: все-таки ему не хотелось создавать впечатление обиженного скандалиста. Лишь вызвав лифт, он опустился на корточки, чтобы обуться. И, пока завязывал шнурки, услышал приглушенный голос Гарольда, ругающегося с матерью. Горько хмыкнул. Конечно, ему стало приятно, что отец за него заступился, но какой в этом толк? Как некоторые люди с рождения бывают лишены способности видеть или слышать, так и Мелания, должно быть, с рождения оказалась лишена способности просить прощения. Ведь как бы Тобиас ни напрягал память, он не мог вспомнить ни единого дня в своей жизни, когда она бы перед ним извинилась. А извиняться ей определенно было за что. Едва оказавшись снаружи, Тобиас поежился, когда прохладный ветерок, принесший с собой запах свежескошенной травы, потянул его за рубашку. Во внутреннем дворе до сих пор хозяйничали лиловые тени, сотканные ночью, одна другой темнее и студенее; солнце застенчиво выглядывало из-за крыши жилого комплекса, никак не решаясь подняться выше и наконец их прогнать. Вокруг не было ни души, за исключением разве что пары пикси, в сосредоточенном безмолвии стригущих газон. Их хрустальные, окаймленные золотом крылья топорщились под тонкой тканью бежевой рабочей формы, острые уши высовывались из-под надвинутых на лоб кепок. Воздух насыщал солоноватый привкус моря, что немудрено, ведь жилой комплекс располагался прямо у обрыва, внизу которого простиралась в необозримую даль узкая соломенная полоса пляжа. Сопровождаемый звуками работающих газонокосилок, Тобиас вышел за ворота и тут же увидел припаркованный напротив серебряный электромобиль друга, который чуть больше месяца назад тому заранее на его восемнадцатилетие подарили родители. И хотя водить в Евразии разрешалось с шестнадцати, они хотели, чтобы Феликс еще немного подрос — переживали, что будет вытворять на дороге всякие глупости. — Пунктуальный же ты ублюдок! — покачал головой Тобиас, устраиваясь на белом кресле из эко-кожи. — А то! — Феликс стукнулся с ним кулаками. — Астрид, — обратился он к голосовой помощнице, — будь так добра, построй маршрут до пансиона. — Возвращаетесь к учебе, господин Де ла Круз? — откликнулся из динамика бодрый женский голос, и машина тронулась с места. — Приходится. Кстати, поздоровайся с Тобиасом, он тоже тут. — Доброе утро, господин Голдфрей! Давно вы с нами не ездили. — А что, уже успела по мне соскучиться? — усмехнулся Тобиас и закинул на заднее сиденье рюкзак. — Эй! — Феликс в шутку ткнул его локтем в бок. — Нечего тут с чужими виртуальными ассистентками заигрывать! — Больно надо, — пристегиваясь, фыркнул тот в ответ. — Знаешь что, Астрид, а включи-ка нам музыку. — Пожалуйста, выберите плейлист. На большой сенсорной панели справа от руля всплыла вкладка с музыкальной библиотекой, и Тобиас недолго думая указал Астрид на сборник любимых песен Феликса. По салону разлились звуки альтернативного рока. — О-о, а вот это по-нашему! — радостно воскликнул Феликс и, прибавив громкости, затряс головой в такт песни, от души горланя ее слова прямо Тобиасу в уши. Какое-то время они ехали вдоль береговой линии, затем наконец свернули, и перед глазами парней предстал уже другой привычный им пейзаж из низких зеленых холмов, поросших пробковым дубом и пиниями. Тобиас безмятежно отстукивал пальцами на коленке ритм сменяющихся друг за другом песен; Феликс надел темные очки и откинулся в кресле, сцепив руки в замок на затылке. Дорога была непривычно свободной. Однако стоило Тобиасу опустить окно и высунуть наружу руку, как ее сразу же чуть было не оторвал пронесшийся совсем рядом ярко-желтый спорткар, глумливо помигав на прощание фарами. — Какого хрена?! — оторопело вскрикнул он, прижимая чудом уцелевшую руку к груди. — Ему что, на своей полосе места мало?! — Погоди, это что, «Велчестер Райот»? — уточнил Феликс, вглядываясь в значок марки обогнавшего их электромобиля. — Астрид, ручное управление! — После чего швырнул солнечные очки на приборную панель и схватился за руль, рьяно вдавив педаль газа в пол. Тобиас вжался в кресло и испуганно на него вытаращился. — Ты чего это удумал?.. — А разве непонятно? — Зеленые глаза Феликса яростно полыхнули азартом. — Собираюсь обогнать самую быструю тачку в мире! Очевидно же, что это был вызов. — Ты сдурел?! Да здесь же ограничение скорости всего в девяносто! Но Феликс его не слушал. Он никогда не мог устоять перед соблазном посоревноваться, и в такие моменты у него напрочь отключалось чувство самосохранения — как, откровенно говоря, и весь остальной мозг. Тобиас беспомощно вцепился обеими руками в ремень безопасности, будто тот каким-то образом мог спасти его от безумия друга, и, пожалуй, впервые в жизни начал искренне молиться. Не успел он и глазом моргнуть, как стрелка спидометра перевалила за сотню километров в час и не собиралась останавливаться. С каждой секундой электромобиль разгонялся все больше, индикатор по бокам лобового стекла уже несколько раз успел мелькнуть красным, предупреждая об опасности аварии, но Феликс ловко обходил редкие машины впереди, которые, казалось, стояли на месте по сравнению с ними. Блестящее серебро уже практически поравнялось с кричащим желтым, и Тобиас зажмурился. А когда заставил себя разлепить веки, то не увидел перед собой ничего, кроме пустой дороги. Посмотрев в зеркало заднего вида, он обнаружил, что «Велчестер Райот» остался далеко позади. — Почему он отстал? — удивился Тобиас. Из-за хлещущего по щекам ветра ему заложило уши, и собственный голос казался глухим, незнакомым. — Не знаю. Видать понял, что нормально гонять — не его конек, — предположил Феликс, расплываясь в победной улыбке. Тобиас было расслабился, но затем перевел взгляд на навигатор — и как заорал: — ТОРМОЗИ!!! ТАМ ЖЕ ПОВОРОТ!! Улыбка мигом испарилась с лица Феликса, а искрящиеся ранее самодовольством глаза округлились от ужаса, став размером с две полных луны. Охваченный паникой, он зажал педаль тормоза. Однако как бы Феликс ни превозносил свой «Сенчури Зэд», правда оставалась правдой: параметры электромобиля сильно уступали гоночным, и плавно войти в стремительно приближающийся поворот он не сможет. И лучше бы Тобиас об этом не думал, ведь теперь у него в голове проносилось лишь безутешное и лихорадочное: «Мы умрем, мы умрем, мы умрем!» До поворота оставалось всего ничего, а скорость едва опустилась до первоначальной. Феликс выкрутил руль на максимум. Машина завертелась, оставляя черные следы шин на асфальтированной дороге, и, наконец, остановилась, прижавшись боком к ограждению. Из-под колес повалил густой серый дым, и через открытые окна в салон начал проникать едкий запах горелой резины. Несколько секунд спустя мимо промчался тот самый желтый спорткар, из-за гонки с которым ребята чуть не распрощались с жизнью, и издевательски им посигналил. — Ты чуть нас не прикончил, придурок! — как только пришел в себя, накинулся на друга Тобиас. — Но ведь не прикончил же! — защищался как мог Феликс, стыдливо опустив взгляд на дрожащие руки. Поругавшись с минуту, друзья успокоились. Феликс развернул машину, извинился и пообещал до конца пути больше и пальцем к рулю не притрагиваться. Тобиас передразнил его и от всего сердца пожелал, чтобы у него отобрали права. Оставшуюся дорогу до пансиона они молчали, отвернувшись каждый к своему окну. Небо начало хмуриться, предвещая скорый дождь. * * * Не прошло и часа, как на горизонте показался пост охраны — крохотная неприметная будка из закаленного стекла, теряющаяся на фоне высокого забора из черных стальных прутьев. Остановившись напротив ворот, Феликс протянул их с Тобиасом ученические карточки вечно молчаливому тучному охраннику. Тот проскользнул по ним рассеянным взглядом и, кивнув, вернул владельцам. Массивные створки ворот медленно расползлись в стороны, и Феликс зарулил на школьную парковку, сплошь заставленную разноцветными электромобилями. Старыми добрыми автомобилями сейчас уже мало кто пользовался: из-за того, как страшно выхлопные газы загрязняли атмосферу, Фабиан распорядился издать закон, согласно которому их владение облагалось бы бо́льшим налогом. На что только ни шел правитель Евразии, стремясь хоть немного образумить народ и заставить его начать заботиться об экологии. Феликс кружил по парковке, с орлиной зоркостью выискивая для них с Тобиасом свободное место, пока в конечном счете не встал рядом с внедорожником их одноклассника. Не проронив ни единого слова, Тобиас взял рюкзак и покинул машину. — Ну вот, прямо ко звонку. — Завязав светлые волосы в короткий хвост, Феликс бегло, но внимательно проверил, не осталось ли на дверцах снаружи царапин. Снова бросил быстрый взгляд на часы. — И еще семь минут вон в запасе. Хорошо даже, что поднажали… — Знаешь, я лучше опоздаю, чем еще хоть раз сяду с тобой в один транспорт. — Тобиас по-прежнему злился на него за случившееся и не планировал это скрывать. — И не важно, будешь ты за рулем или нет: уверен, ради шанса покрасоваться ты при желании хоть электробус угонишь. — Да ладно тебе дуться! — всплеснул руками Феликс. — Я ведь уже сто раз извинился! Он поставил электромобиль на сигнализацию и поспешил нагнать Тобиаса, в одиночку устремившегося в сторону трехэтажного здания пансиона, отделанного черным деревом. И только Феликс потянул на себя тяжелую, поистине исполинскую стеклянную дверь, как вдруг откуда ни возьмись к нему в объятия, возбужденно хлопая крыльями, бросилась их общая подруга. — Привет-привет! — Она пылко расцеловала Феликса в щеки, украсив те липкими следами розового блеска для губ, но, заметив это, ойкнула и тут же принялась виновато стирать их тыльной стороной ладони. — А вот и снова солнышко вышло, — с любовью промурлыкал Феликс, ссылаясь на пасмурную погоду. Его руки ласково обвили девичью талию. — Что, успела закончить ту работу по экологии? — Даже не спрашивай! Эти несчастные экосистемы стоили мне нескольких часов сна… — Она повернулась к Тобиасу. — И тебе привет, красавчик! Как добрались? — Отличный вопрос! — не без сарказма отозвался Тобиас. — Уверен, за ланчем Феликс обязательно поделится с тобой подробностями о том, как быстр и легок был наш путь. — И, упиваясь испепеляющим взглядом друга, растянул губы в издевательской улыбке. — У самой-то чего нового, Квинс? Квинтесса. Квинни. Квинс. Стоило только произнести это имя, и оно медом растекалось во рту, липло долгим послевкусием к нёбу… Эта девушка была особой, самой сокровенной тайной, закопанной глубоко у него внутри, о которой знало лишь его сердце. В памяти Тобиаса до сих пор были свежи воспоминания о своем первом дне в этой школе. Насквозь пропитанный страхом и робостью, он переступил порог пансиона, и глаза его сразу же нашли в толпе ее: фланирующую вдоль шкафчиков с учебником по биологии в руках, поистине очаровательную в своей озабоченности. Блестящие серебряные волосы Квинни, в то время еще обрезанные по плечи, были заправлены за слегка заостренные уши — она и по сей день имеет привычку так делать, когда сильно на чем-то сосредоточена. Каждую перемену Тобиас украдкой подглядывал за ней, не в силах прогнать ее волшебный образ из мыслей, пока однажды она это не заметила и не подкараулила его в коридоре. Едва Тобиас успел пробормотать, что он новенький и все в этом духе, как Квинни, представившись, уже тащила его за руку на экскурсию по пансиону. Щебеча о множестве спортивных секций и факультативов, она лучисто улыбалась, и на левой щеке ее тотчас появлялась милая ямочка. Совершенно не воспринимая ни слова из того, о чем Квинни тогда говорила, Тобиас лишь с замершим сердцем разглядывал блеск ее крыльев, прекраснее которых он в жизни не видел, и слушал ее звонкий голос, переливающийся легкими нотками взбудораженности. С того самого дня он не мог перестать мечтать о ней. Однажды ночью Феликс заметил, как Тобиас улыбается во сне, и позже спросил его, когда они чистили зубы, что же такого приятного могло ему сниться. Тобиасу пришлось соврать, что не помнит. Конечно, он помнил: в том сне Квинни лежала с головой у него на коленях, и Тобиас бережно перебирал ее шелковистые волосы, гладил по мягкой, чуть розоватой щеке, с нежностью очерчивал пальцем изгиб полных губ... Сны о ней постепенно вытеснили все кошмары о прошлой школе, преследовавшие его столь долгое время, а наутро после них всегда оставался призрачный след счастья и короткая иллюзия, словно все это произошло наяву. Однако реальность была такова, что приносила Тобиасу много боли. И как бы ни старался он убить свои неумолимо растущие с каждым новым днем чувства, а лишь продолжал раз за разом терпеть неудачу. И как же долго он потом проклинал себя за то, что по глупости своей душевной доброты согласился помочь Феликсу ее завоевать! Отчего-то Тобиас был твердо уверен, что Квинни откажет ему, как уже успела сделать сотню раз прежде, а потому даже не переживал. И справедливости ради стоит отметить, что поначалу оно так и было, когда Феликс решил посвятить целую неделю запихиванию цветов в ее шкафчик, код от которого ему столь любезно помог добыть не кто иной, как Тобиас. Вплоть до самой пятницы Квинни, каждое утро находя в своем шкафчике очередной букет, лишь закатывала глаза и демонстративно комкала приложенную к цветам записку с комплиментами. (Однако после, что важно, вопреки всеобщим ожиданиям не торопилась идти ее выкидывать, а незаметно прятала в карман рюкзака.) Любой другой парень бы давно уже сдался, решив, что девчонка просто набивает себе цену, но только не Феликс, который по какой-то причине был железно убежден, что все дело исключительно в неправильных цветах. И кто знает, сколько бы еще дней могло уйти у него на попытку собрать тот самый идеальный букет, если бы к концу недели ему все-таки не повезло: в мае цвели глубоко любимые сердцем Квинни ирисы, и к тому же она, как позже узналось, была без ума от всего фиолетового. Наконец Феликс попал в яблочко и с букетом, и с романтичной запиской, между строк которой как бы невзначай пригласил Квинни на грядущий школьный бал. Та хоть и старалась не подавать виду, что растаяла, но весь пансион, с самого начала так активно следивший за развитием событий, сразу же это заметил, и коридоры его незамедлительно наполнились взволнованным шепотом. Квинни сдержанно приняла приглашение Феликса на бал, вечером которого вскоре уже вовсю и завертелись их отношения. Тобиасу же ничего не оставалось, кроме как со временем научиться перестать обращать внимание на свою безнадежную влюбленность, избавиться от которой оказалось ему не под силу. И пускай некоторые считают, что смирение — это удел слабых, тех, кто не хочет бороться за свое счастье, Тобиас наоборот именно в нем видел единственное для себя спасение. По крайней мере, приняв всю безутешность своего положения, он хотя бы меньше страдал. — Помимо расшатанных из-за приближающихся экзаменов нервов? — криво усмехнулась Квинни, и Феликс, наклонившись, оставил на ее виске поцелуй. — Говорил я тебе, что ты слишком много из-за них переживаешь. — А как иначе? — Квинни горестно вздохнула и пожала плечами. Затем, сцепив руки за спиной, стала раскачиваться взад-вперед на носочках. — Ну, какой у кого первый урок? — полюбопытствовала она, переводя тему. — История, — угрюмо сказал Феликс. — Вернее, пара по истории, — поправил Тобиас. — Везет, а вот у меня математика. — Да какое везет, — возмутился Тобиас, — если этот господин Напыщенный Индюк нам сейчас тест по истории Евразии впарит. — Ни один нормальный преподаватель не даст своим ученикам контрольную в первый же учебный день после каникул, — важно подметил, соглашаясь, Феликс. — Он ведь и так на них еще и по реферату нам задал. — Ну-у, — протянула Квинни, — в таком случае забираю свои слова назад: вам очень, очень не везет. — Да уж... Друзья вошли в светлый, просторный холл пансиона, высоченный потолок которого нависал над ними, как второе небо. На первом этаже здесь всюду встречались пестрые пуфы и диванчики, где в свободное время отдыхали ученики; через расположенные в шахматном порядке окна на втором и третьем этажах виднелись очертания классов и лабораторий. Поскольку среди них троих на первом этаже находился шкафчик одного лишь Феликса, Тобиас с Квинни вдвоем поднялись по широкой деревянной лестнице на второй. Прошли немного вдоль раскрытых дверей кабинетов, попутно увиливая от носящихся по коридору школьников помладше, и остановились у черных матовых шкафчиков с крупными белыми цифрами сто пятьдесят один и сто пятьдесят пять на них. — Прокля́тые малолетки! — выругалась Квинни, сердито оборачиваясь. — Вечно крылья мне задевают! — Знаешь, прятала бы ты их лучше — целее будут, — посоветовал ей Тобиас, набирая на сенсорной панели пятизначный код. Дверца шкафчика мягко отворилась, и он сунул туда из рюкзака пару ненужных ему сегодня учебников, заменив на другие. — Ага, еще чего, — уязвленно буркнула Квинни, одной рукой прижимая к груди толстенный учебник по матанализу и не менее увесистую тетрадь, а другой продолжая копаться в своем шкафчике. — Ты же знаешь, эти крылья — моя гордость. К тому же они стали слишком большие, чтобы можно было без проблем прятать их под одеждой, не беспокоясь о том, что это будет похоже на здоровенный горб во всю спину. Раньше с этим было проще. — Это точно, — весело хохотнул Тобиас. — Да и поздно уже, у тебя половина шмоток вон с дырками на спине. Несмотря на его правоту, Квинни помрачнела. До середины девятого класса она каждое утро поднималась ни свет ни заря лишь затем, чтобы с помощью куска специальной эластичной ткани прижать крылья как можно плотнее к телу, и не успокаивалась, пока не удостоверялась, что нигде точно ничего не выпирает. Но в какой-то момент ей это наконец надоело, и Квинни решила, что с нее хватит, больше она их прятать не станет. И для этого ей пришлось пойти на одно ухищрение, давным-давно распространенное и среди многих других фей и пикси: Квинни начала отдавать свою одежду в ателье, чтобы там в ней проделывали особые прорези сзади, через которые она смогла бы потом продевать крылья. На вешалке, конечно, вещи выглядели странновато, зато подобный подход изрядно облегчил ей жизнь. И с тех пор, как она на это отважилась, вокруг необычайной красоты ее крыльев стало ходить много разговоров. Цвета океанской глубины у корня, к центру они приобретали оттенок ослепительного лазурита, который ближе к краям плавно перетекал в сиреневый. Их нередко сравнивали с крыльями бабочек морфо, и Квинни это сравнение очень даже льстило, пусть и было до ужаса банальным и далеким от правды. Она обожала ловить на себе восхищенные взгляды, вызванные, впрочем, не одной только красотой ее крыльев, но и ее самой. Фарфоровая кожа, мягкие черты лица с выразительными васильковыми глазами, изящная фигура, будто высеченная из мрамора руками гениального скульптора, — всем этим Квинни была обязана своему происхождению. И хотя она не притязала на престол Чарующего королевства фей в Австралии, который еще с конца прошлого века занимала ее двоюродная бабушка, ее статус принцессы тем не менее порождал собой немало вздорных слухов, на которые Квинни, однако, предпочитала не обращать никакого внимания. Она считала, что раз уж гадости так режут ее завистникам язык и щеки, пускай они выплевывают их хоть ей прямо в лицо — что яд неприятелей, если не бальзам на душу? Чужая зависть служила для нее самым красноречивым подтверждением ее привлекательности, и она не собиралась мешать любителям сплетен кормить этого монстра с рук. Улыбаясь в ответ на насмешки и перешептывания, Квинни терпеливо дожидалась момента, когда его вздутое брюхо наконец лопнет и всех сплетников окатит с головы до ног их же собственной желчью. — Знаешь, кстати, сколько у нас вообще фей в пансионе? — вдруг спросила она. — Да вроде никого больше особо не видел. — А я тебе скажу: их двадцать три, Тобиас! Ну, вместе со мной двадцать четыре, выходит. Двоих, к слову, ты и сам хорошо знаешь, это близнецы Ривера. — Погоди, чего? Тобиас решил, что Квинни его разыгрывает. Он действительно хорошо знал обоих близнецов: Жан жил в соседней комнате и частенько заглядывал к ним с Феликсом, а Дана ходила вместе с ним на языкознание. И эти двое точно были обычными людьми, а не волшебными созданиями. А потом Тобиас вспомнил их чуть заостренные уши, обычно спрятанные под копной медовых волос, и все сразу встало на свои места. Удивительно, что он не придавал этому значения раньше. Хотя с чего бы, близнецы ведь даже никогда не использовали при нем магию. А уши, ну, мало ли почему они у них такие — Тобиас считал себя достаточно воспитанным, чтобы не задавать людям неудобных вопросов. — Ну а как же крылья? — Очевидно, прячут, как и я раньше. Угадай почему. — Э-э, потому что у них какие-то комплексы? — озадаченно обронил Тобиас. Квинни сухо рассмеялась. — Уж насчет этого не знаю, но смею предположить, что на самом деле все из-за идиотского налога на крылья как на транспортное средство. Причем он действует только в этом округе, мэр принял его в прошлом году. — Она с силой захлопнула дверцу шкафчика. — Теперь я вынуждена ежемесячно платить полсотни баксов окружному совету за официальное разрешение здесь летать. — Только вот ты этого не делаешь, потому что стесняешься летать на людях, — колко напомнил ей Тобиас. — Ну, это уже совсем другой разговор... — еле слышно промямлила Квинни, прижавшись крыльями к поверхности шкафчика. — В любом случае, полсотни долларов не такая уж и большая сумма для учащихся здесь богачей, так что какая разница? — Разница в принципах. Никто не хочет платить за несправедливость, особенно учитывая, что на пикси этот налог не распространяется. — Тобиас вопросительно на нее посмотрел, и Квинни поспешила пояснить: — Жена мэра — пикси, да и дочка у них тоже крылатая. Зато фей, видимо, среди родни у него не нашлось, вот и решил на нас подзаработать. — А дальше что? Налог на руки и ноги? — пошутил Тобиас, наблюдая за взмывшим вверх низким пареньком, шкафчик которого по злой иронии судьбы находился заметно выше уровня его головы: большинство чистокровных пикси ростом в лучшем случае достигали чуть больше полутора метра. Но Квинни было совсем не до шуток. — Смешно тебе? О, разумеется, ты же человек, чего тебе бояться, люди ведь уже давно перестали травить друг друга за цвет кожи и разрез глаз, верно? Спасибо Великим Шестерым, которые создали новые расы и перенаправили всю вашу ненависть на нас. Слова подруги задели Тобиаса, но глупо было отрицать их правдивость. До пришествия Богов этот мир всегда принадлежал только людям, а Великие Шестеро извратили его на свой лад, сотворив волшебных созданий и приказав всем любить их и жаловать. Однако люди ожидали совсем не этого, когда им пообещали, что души их друзей и близких, погибших в кровавом геноциде, будут возвращены к жизни. И даже сейчас, почти сотню лет спустя, проживающие в отдаленных от центра государственных землях создания едва ли могут чувствовать себя в безопасности, покидая родные места. Жестокость людей неискоренима, и Богам стоило понять это еще после Последней великой войны, как теперь часто называли Вторую мировую, в разгар которой они и явились. Тобиас хмуро покосился на Квинни. — Как будто они добивались именно этого. — Нет, конечно, нет, — поникши вздохнула, опустив голову, Квинни. — Мне просто обидно, вот и всего. Надеюсь, смогу в будущем обратить внимание на эту проблему. Ладно, я побежала, свидимся через урок, — она коротко улыбнулась напоследок и засеменила к лестнице. Проводив подругу взглядом, Тобиас застыл на месте, глубоко погрузившись в безрадостные мысли, на которые его навел их с Квинни разговор. Как бы Боги ни старались, а в сознании людей из года в год ничего не меняется. Им всегда будет нужна мишень для вымещения злости, и Великие Шестеро, сами о том не догадываясь, собственноручно им ее предоставили, причем даже не одну, а сразу шесть — выбирай на любой вкус. За свои восемнадцать лет Тобиас многократно становился свидетелем того, как кентавров задирали за их вечно мотающиеся из в стороны в сторону хвосты, как вслед ведьмам кричали о том, чтобы они убирались к себе обратно в Северную Америку, или как маленьких беззащитных пикси дергали за крылья, наблюдая, как те корчатся от боли. Все уже давно привыкли, что сразу за хорошими новостями о расширении жилых районов для кентавров обычно шли новости об изувеченной фее, найденной на обочине голой без сознания, или о расчлененной русалке, чей хвост так и не нашли, что неудивительно, ведь русалочья чешуя высоко ценится на черном рынке. Люди как правили миром, так и продолжают это делать, нагло пользуясь Божественным покровительством на правах первозданной земной расы, и даже всемогущим Богам оказалось не по силам обуздать их непомерную гордыню. — А ты чего тут стоишь до сих пор? Звонок с минуту назад дали. — Голос Феликса прогремел над Тобиасом подобно заставшей врасплох посреди поля грозе, отчего тот дернулся и выронил из рук расстегнутый рюкзак. Обернутые в глянцевые обложки учебники заскользили по полу вдоль шкафчиков, как конькобежцы на катке. — Чтоб тебя! Обязательно было пугать? — Тобиас наклонился, чтобы подобрать учебники, а когда потянулся за последним из них, то наткнулся глазами на острый нос черных лакированных туфель, у которых тот лежал. — Господин Голдфрей, вам, полагаю, требуется отдельное приглашение на занятия или как? Тобиас быстро схватил учебник по истории и выпрямился, встав лицом к лицу с высокой немолодой женщиной, сверлящей его порицательным взглядом из-за очков в стильной роговой оправе. Ее темные волосы были собраны в тугой пучок на затылке, а осанка казалась такой безукоризненно прямой, будто позвоночник ей заменяла указка. — Какой у вас урок? — продолжала допытывать заместительница директора. — История, — ответил Тобиас, запихивая валящиеся из рук учебники обратно в рюкзак. — Извините, госпожа Д'Обинье, мы уже идем. — И постарайтесь впредь не опаздывать. — Она брезгливо скривила рот, будто таракана увидела, и, повысив голос, добавила: — Вас тоже это касается, господин Де ла Круз. — Так точно, мэм. Пошли, — Феликс за руку потянул Тобиаса на третий этаж. Преподаватель истории господин О'Коннел смерил парней осуждающим взглядом и молча указал на часы, когда те бесцеремонно ввалились в заполненный класс. Друзья тихо извинились за опоздание и заняли последние свободные парты прямо перед столом преподавателя. Мужчина положил перед ними два скрепленных степлером листа с тестом, вопросы которого были мелким шрифтом напечатаны на всех четырех сторонах. Тобиас зашелестел бумагами, просматривая вопросы, невообразимое количество которых вызвало у него бурю возмущения. — Мы должны ответить на пятьдесят вопросов за оставшиеся сорок пять минут? — вполголоса спросил он. — Вы издеваетесь? — Тому, кто готовился к тесту, понадобится куда меньше, чем сорок пять минут. А теперь сдайте ваши телефоны и смарт-часы, — господин О'Коннел потряс перед ребятами небольшим деревянным ящиком из-под фруктов, где уже покоились устройства других учеников. — Да мы же прямо перед вами сидим! — Негодование Тобиаса привлекло внимание одноклассников. Сзади заскрипели стулья и послышались негромкие смешки, которые кочевали с парты на парту, как резиновый мячик отскакивая от их белой лакированной поверхности. — Таковы правила, Голдфрей, — раздраженно рявкнул учитель, позабыв о правилах приличия и пренебрежительно назвав Тобиаса просто по фамилии без приставки слова «господин», как было принято. Господин О'Коннел снова затряс перед Тобиасом своим ящиком. Тот недовольно фыркнул, но все же расстегнул ремешок смарт-часов и потянулся в карман за телефоном. Смирившись, наконец, с положением дел, достал из рюкзака карандаш, подписал тест и принялся за его доскональное изучение. Если и существовало что-то, что выводило из себя учеников пансиона больше, чем столь придирчивое отношение к цвету рубашки и галстука, так это необходимость каждый день таскать с собой кучу тяжелых книг и писать все от руки: тесты, конспекты, экзамены. Многие школы уже давно перешли на электронные учебники, а задания дети выполняли на планшетах или ноутбуках, что также значительно упрощало их проверку и учителям. Но пансион имени Ореста Д'Обинье следовать примеру этих школ не желал. Объясняя прессе причину своего неординарного решения, директор вновь ссылался на уникальные и самобытные традиции пансиона, заверяя, что ведение записей от руки помогает лучше усваивать информацию. Тобиас же считал это все пустой тратой времени и переводом бумаги. Хорошо хоть, что не приходилось разоряться на учебники — школьная библиотека предоставляла их ученикам совершенно бесплатно. «В какой государственной земле располагалась первая столица Евразии? Выберите один из следующих вариантов ответа: а) Калогарат б) Антия в) Суаль г) Миддлмарк» Тобиас задумчиво почесал висок тупым концом карандаша: первый вопрос, а уже с подвохом. И все же чтобы на него ответить, не нужно быть семи пядей во лбу. У Евразии в отличие от Африки никогда не менялась столица, и, может, совсем уж несведущего человека этот вопрос и способен ввести в заблуждение, но только не Тобиаса, всем сердцем страстно обожающего историю, несмотря на сложные отношения с ее преподавателем. С раннего детства он зачитывался толстенными энциклопедиями, посвященными событиям Добожественной эпохи: путешествовал по античным мирам, примерял на себя разные — от крестоносца до боярина — роли, наблюдал за последовательным развитием старых, давно ставших отголоском прошлого культур. Но наибольший интерес у него вызывала история предыдущего, двадцатого столетия, представляющая собой сумасшедший водоворот из войн, революций и стремительно меняющихся мировых порядков — история жестокая и молниеносная. Когда Тобиас был значительно младше, он часто любил воображать, каким могло бы быть будущее, если бы люди не вынудили Богов вмешаться в их кровавые распри в попытке остановить человечество от неминуемого самоуничтожения. Однако вместе с возрастом к нему также пришло осознание, что нет смысла тратить время на фантазии о возможном альтернативном будущем, шанса на которое у людей без Великих Шестерых бы и не было. Вместо этого были бы только руины и трупы — осколки некогда могущественной цивилизации, что собственноручно обратила свой рассвет в закат, бездумно окрасив его алым. Тобиас уверенно обвел букву «а», и в голове у него сразу вспыхнуло воспоминание о своем первом и единственном визите в центральный регион Калогарата Авиллион. Столица запомнилась ему царящей на улицах деловой суматохой, грубо продирающимися сквозь толпу людьми и громкими, несмолкающими даже по ночам разговорами о бизнесе. Жизнь там била ключом, чем и ввергала в панику не поспевавшего за ее бешеным темпом Тобиаса, напрочь отбивая у него желание когда-либо посещать Авиллион снова. Несмотря на то что Эвергрин был единственным восточным соседом Калогарата, у этих земель и их центральных регионов вряд ли нашлось бы хоть что-то общее, помимо разве что безумных цен на недвижимость и надоедливых туристов. К превеликому удовольствию Тобиаса, тест постепенно усложнялся, с каждым вопросом становясь все интереснее и интереснее. Если в начале требовалось всего лишь обвести букву с правильным ответом, то последние задания уже заставляли серьезно пораскинуть мозгами и даже заняться некоторыми нехитрыми вычислениями. Тобиас исписал весь черновик, просчитывая годовой рост рождаемости жителей Евразии в разных частях материка и вместе с тем гадая, какое вообще отношение это имеет к истории. Закончив работу, он сверился с часами на столе преподавателя и повернулся к Феликсу. До звонка оставалось всего три минуты, а друг только приступил к выполнению четвертого десятка заданий. «Не успеет», — с досадой понял Тобиас и, зевая, прикрыл рукой рот. Отняв ту от лица, снова увидел на правой ладони слабые очертания безупречно ровного бледно-красного круга, напоминающего давно заживший шрам от ожога. Только вот у Тобиаса было много шрамов, оставшихся на память после восьмого класса, события которого он так не любил вспоминать, или после безмятежного детства, полного головокружительных падений с дерева да случайных порезов ножом для чистки картошки. И этот круг, в отличие от них всех, не выступал над кожей, не болел и даже никогда не чесался. Он выглядел так, словно кто-то решил подшутить над Тобиасом, пока тот спал, и нарисовал его циркулем, где вместо грифеля был цветной стержень от ручки. Загадочный символ с малых лет то непредсказуемо появлялся на его ладони, то бесследно с нее исчезал. Иногда Тобиас мог его месяцами не видеть, но стоило ему начать думать, что это был всего-навсего плод его разыгравшегося воображения, как круг возвращался и точно засохший маркер вновь очерчивал кожу его руки блеклым красным цветом. В свое время Тобиас перерыл весь интернет в бесплодных попытках разузнать, выскакивала ли подобная геометрия еще у кого-нибудь на теле и что она вообще может значить, но в ответ встречал лишь информацию о лечении сыпи. Хотя однажды ему все-таки удалось откопать кое-что действительно стоящее, и он с горящими глазами принялся штудировать статью про хиромантию, которую практиковали некоторые ведьмы. Там было подробно расписано толкование линий судьбы на руке, в том числе и некоторых других таинственных знаков, например... круга. Жадно цепляясь за слова, Тобиас изучал неведанную ему магию прорицания. И какое же его ждало разочарование, когда оказалось, что описание круга в статье совершенно не сходится с тем, что он наблюдал у себя на ладони! В конце концов он смирился и перестал столь отчаянно рваться разгадать эту тайну, правда о которой, как он иронично про себя отмечал, вероятно известна одним лишь Богам. Со звонком Тобиас помчался в библиотеку, чтобы распечатать новую копию трагически захлебнувшегося утром в море фильтрованной воды реферата, но на полпути резко развернулся, осознав, что забыл флешку с ним в рюкзаке. Остаток перемены он провел в опустевшем кабинете, бубня себе под нос текст доклада. Второй урок истории пролетел незаметно; господин О'Коннел, как всегда, нашел к чему придраться, поэтому за реферат Тобиас сумел выторговать у него лишь четверку, но большего ему для счастья было и не надо. Дальше по расписанию шла природа волшебных созданий, или сокращенно просто ПВС, которую Тобиас посещал вместе с Квинни. У Феликса выдался свободный час из-за внезапно приболевшего преподавателя, и он свято поклялся, что намеревается провести время с пользой, собирая информацию для своего проекта по экономике. Однако из окна класса Тобиас прекрасно видел, чем друг занимается на самом деле. Развалившись на пурпурном пуфе, Феликс бесстыдно смеялся в кулак, устремив взгляд в экран, и шестое чувство Тобиаса подсказывало ему, что статья об актуальных проблемах защиты прав потребителей уж точно никак не может быть настолько смешной. Тобиас покачал головой и переключил внимание на презентацию, которую показывала классу госпожа Альвера, молодая учительница, начавшая преподавать у них только в этом году. — Как вы уже могли догадаться, сегодня мы приступим к изучению новой и последней в нашей учебной программе волшебной расы — русалок. Но прежде чем непосредственно перейти к теме урока, мне интересно, что вы можете рассказать об особенностях их физиологии после трансформации. Кто-нибудь хочет заработать оценку? Не отрываясь от вырисовывания на полях тетради бессмысленных закорючек, сидящая сбоку от Тобиаса Квинни не раздумывая вскинула руку. — Госпожа Ривенхофф, — кивнула учительница. Та отложила карандаш в сторону и затараторила: — Ну, у русалок уникальная дыхательная система, приспособленная к структуре человеческой грудной клетки — там у них расположены жабры. Правда, дышать с их помощью они могут только после трансформации: без нее жаберные щели остаются закрыты, чтобы предотвратить попадание в них микробов и грязи. Строение носовой полости русалок тоже немного отлично от нашего: в глубине воздушного канала у них находится клапан, который автоматически закрывается при погружении под воду и мешает той проникнуть в легкие. Что еще… — Квинни пожевала губу, призадумавшись, а затем вдруг воскликнула: — Точно! Еще их кожа покрыта особым секретом, который… Госпожа Альвера сделала останавливающий жест ладонью. — Здесь я вас прерву, поскольку это и станет нашей сегодняшней темой. — Да? В таком случае могу еще рассказать вам про перепонки у них между пальцами, ну, или про самое интересное — ласты. Хотя вот про них я пока мало читала… Брови учительницы приподнялись в изумлении. Присев на край стола, она с одобрением произнесла: — Госпожа Ривенхофф, вы не перестаете меня удивлять. Спасибо, что поделились с нами своими знаниями, однако высший балл вы уже заработали. Боюсь, такими темпами в электронном журнале не останется места, куда вам ставить оценки. Крылья Квинни едва заметно вздрогнули, в тысячах покрывающих их блестящих чешуек затрепетали тусклые отблески света. Тобиас давно приметил за подругой, что особенно яркие эмоции отражаются у нее на крыльях почти так же часто, как и на лице. Квинни была приятна похвала учительницы, и легкое вздрагивание крыльев сейчас было сродни вспыхнувшим румянцем щекам. — Как правильно начала говорить госпожа Ривенхофф, кожа русалок покрыта особым секретом, который выделяют на ее поверхность экзокринные железы. — Госпожа Альвера нажала кнопку на пульте, переключая слайды презентации. — Если вы хоть раз видели представителей этой расы вблизи, то могли заметить, как у них блестит кожа. И все из-за этого секрета, тонким слоем покрывающего тело созданий и полностью обновляющегося примерно раз в сутки. — А в чем разница между этим секретом и слизью, которой покрыта чешуя рыб? — донеслось с задних парт. — Господин Хаттори, — преподавательница терпеливо вздохнула, — я ценю ваш повышенный интерес к моему предмету, но давайте как-нибудь обойдемся без выкриков с места, что скажете? Дождавшись от перебившего ее ученика извинений, госпожа Альвера продолжила. — Как бы то ни было, да, у русалочьего секрета и рыбьей слизи действительно можно найти много общего. Например, они оба призваны уменьшить силу трения тела создания или рыбы о воду, а также защитить чешую от бактерий — как мы помним, у русалок она тоже есть, хоть и выполняет в основном декоративную функцию. Но об этом мы поговорим в другой раз. Итак, какие еще назначения есть у секрета? Тобиас уже в пятый раз обвел ручкой заголовок темы урока, не зная, что из сказанного следует конспектировать, как вдруг остановился, наконец готовый записывать. — Во-первых, это защита русалок от холода. Обладая поистине уникальными свойствами к терморегуляции, секрет позволяет им без риска для здоровья погружаться даже в самые холодные воды. Это ли не чудо? — Восторженно хмыкнув, госпожа Альвера перелистнула еще один слайд. — Во-вторых, это защита от хищников, которых отпугивают входящие в состав секрета торибоны — особые феромоны тревоги и страха, заставляющие акул, крокодилов и прочих водных обитателей держаться от русалок подальше. Однако эти феромоны не являются стопроцентной гарантией их безопасности, поэтому секрет, помимо прочего, также выступает для них в роли брони, как бы невероятно это ни звучало. Хотя, конечно, достаточно мощное прямое попадание все же способно сквозь нее пробиться: известно немало случаев, когда подводные охотники по ошибке принимали русалок за добычу и серьезно ранили их из своих ружей. «А может, и не по ошибке», — сразу же подумалось Тобиасу. Зная, как в некоторых землях, особенно в Африке и Южной Америке, распространены браконьерство и торговля людьми, он бы ничуть этому не удивился. — К тому же секрет не защищает созданий от боли, а на потенциальных местах повреждений у них часто образуются синяки. Но, согласитесь, это всяко лучше открытых ран и потерянной крови. Русалки постоянно заплывают далеко от берега, и если в открытом море с ними случится беда, помочь им там уже будет некому. Еще одной интересной особенностью секрета является то, что свои функции он выполняет исключительно при прямом контакте с водой. Так что стоит русалке покинуть воду, и она сразу становится беззащитна. Квинни озадаченно нахмурилась, и мгновение спустя ее рука опять взмыла в воздух. — Но как именно это работает? Имею в виду, как такой тонкий слой может служить такой толстой броней? Не подумайте, что я какая-то глупая, просто я столько раз пыталась найти информацию по этой теме сама — и ничего, совсем ничего. — А как работает ваша магия? — задала встречный вопрос госпожа Альвера, и Квинни нахмурилась только сильнее. Когда ответа ожидаемо не последовало, преподавательница склонила голову набок и тепло улыбнулась. — Есть в нашем мире вещи, не вполне поддающиеся научному объяснению. И вы вовсе не глупая, если пытаетесь любыми способами добраться до истины, — вы любознательная. А этим качеством стоит только гордиться. Смущенная добрыми словами учительницы, Квинни вся зарделась и поспешно уткнулась глазами в тетрадь, пряча разгоряченные щеки в ладонях. Госпожа Альвера обвела взглядом класс. — В таком случае, возможно, здесь найдется кто-нибудь еще любознательный? Не бойтесь задавать вопросы — иногда это единственный шанс стать умнее. Тут вверх неожиданно взмыла уже рука Тобиаса. — Извините, вопрос немного не по теме урока, но почему в Евразии так мало русалок? Это странно, ведь среди всех материков у нас самый высокий индекс качества жизни — почти восемь с половиной баллов. А учитывая, что наш регион граничит с морем, их здесь должно быть особенно много, разве нет? И может, дело в моей невнимательности, но за последние годы я не видел почти ни одну — они все как сквозь землю провалились.  Другие ребята тоже закопошились, подавшись вперед, их глаза загорелись немым любопытством. Госпожа Альвера озадаченно поджала губы. — Как бы сказать... Дело в том, что отношения русалок с Фабианом оставляют желать лучшего после... м-м-м, — она замялась, подбирая слова, будто боялась сказать лишнее, — кое-какого скандала, произошедшего несколько лет назад, о котором я, к сожалению, не могу рассказать вам больше из соображений конфиденциальности. Но с тех пор деятельность русалок в Евразии сильно ограничена, и если они не родились здесь, то единственный способ для них теперь получить гражданство — через инвестиции в государственную экономику. Кстати, пока не забыла, — госпожа Альвера заглянула в свой ноутбук, — есть ли желающие подготовить к следующему занятию доклад на тему магии трансформации у русалок? Тобиас тем временем достал под партой телефон и полез в интернет в самостоятельных попытках найти там информацию о том самом секретном скандале, но безрезультатно. Его так заинтересовал этот вопрос потому, что Фабиан по праву считался самым неконфликтным среди Великих Шестерых, и сложно было представить, чем же таким ему могли насолить русалки, раз он принял на их счет столь радикальное решение. Или же сотворивший их Делмар, но это казалось уж совсем маловероятным, ведь Боги никогда не ссорились. По крайней мере, с публичной оглаской. По окончании урока Тобиас и Квинни встретились с Феликсом внизу и втроем отправились в столовую. Учеба захватила все мысли Тобиаса, мигом заставив позабыть о пропущенном завтраке, но пока они стояли с подносами в очереди за едой, его живот снова скрутило от волчьего голода. Вечно жалующаяся на отсутствие по утрам аппетита Квинни по обыкновению ограничилась овсяным молоком и фруктовым салатом, после чего отправилась выискивать для них свободный столик. Парни же взяли себе по сочному бургеру из искусственно-синтезированной говядины (в Евразии с недавних пор таким было все мясо) и большой порции запеченного картофеля. Феликс еще с января отказался от сахара и до сих пор стойко держался, демонстративно игнорируя существование любимых десертов. А вот Тобиас считал, что жизнь слишком коротка, чтобы лишний раз отказывать себе в удовольствии, и потому, беспрерывно глотая слюну, поставил на поднос малиновый пудинг и наполнил металлический стакан сладким лимонадом со льдом. Расплатившись за еду, друзья плюхнулись за столик к Квинни и начали за обе щеки уминать ланч. В два счета прикончив бургер и чуть ли не облизываясь от наслаждения, Тобиас поведал Феликсу о последнем уроке и загадочном скандале, на который невзначай пролила свет госпожа Альвера. — Скандал с русалками? — переспросил Феликс, макая картошку в кетчуп и шустро отправляя ее в рот. — И почему мне кажется, что я мог об этом слышать... — Серьезно? — Вспомнил! — Феликс с силой ударил по столу ладонью, заставив разом подпрыгнуть все три подноса. — Короче, два года назад, когда меня только избрали юным послом Организации Межматериковых Отношений — ну, вы помните, — я был на конференции в здании парламента в Авиллионе. — Он умолк, чтобы быстро промокнуть рот салфеткой. — Так вот, в какой-то момент я отлучился в туалет и заблудился, в итоге свернул куда-то не туда и невольно стал свидетелем чужой ссоры. Друзья во все глаза уставились на Феликса, ожидая продолжения истории, но тот не спешил с подробностями. — Ну и? — нетерпеливо поторопил его Тобиас. — Там был один кентавр, — наконец продолжил Феликс, — сенатор, который до этого выступал у нас на собрании, и звучал он так злюще, что мне аж не по себе стало. Уж не знаю, на кого он там орал, но я бы очень не хотел оказаться на месте этого бедолаги… Сути разговора я почти не уловил, зато отлично запомнил угрозу кентавра, прозвучавшую как-то так: «Если эти чешуйчатые еще хоть раз упомянут о предсказании при обычных людях, я им лично всем хвосты повыдергиваю». — Очевидно, это он о русалках говорил, — заключила, хмуря лоб, Квинни. — А дальше что было? — спросил Тобиас. — Ничего. Я услышал, как он зацокал в мою сторону, ну и дал деру, испугавшись, — Феликс пожал плечами и потянулся к бутылке с водой. Тобиас откинулся на спинку дивана и скептически скрестил руки на груди. — Что еще за предсказание такое? — Ну, судя по гневу этого сенатора и впоследствии Фабиана, фактически изгнавшего русалок с нашего материка, это какая-то серьезная тайна, известная только Богам и их приближенным, — поделилась выводами Квинни, ковыряя вилкой несчастное киви. — Допустим. А Альвера тогда откуда об этом знает? — Так у нее ведь ученая степень в области изучения волшебных созданий. Наверняка до этого она работала где-нибудь повыше какого-то там пансиона. Интересно, как она тогда докатилась до работы обычной учительницей. — Но-но! — принялся возражать Феликс после того, как одним глотком осушил всю бутылку. — Да ты хоть знаешь, какие у наших учителей зарплаты огромные? Мне когда папа сказал, так я чуть слюной не подавился. — Естественно отец Феликса знал о подобном: он вложился в этот пансион, еще когда тот был лишь чертежом на бумаге его старого школьного друга Ореста. Внезапно экраны телевизоров, развешанных в ряд над витринами с едой, загорелись, моментально погрузив в тишину всю столовую. Многоголосный гомон смолк, смех затих, а темы разговоров истлели, бесследно растворившись в воздухе. На всех экранах одновременно появились очертания знаменитого шестиугольника, пересекающегося гранями с кругом. В каждом его углу поочередно по часовой стрелке стали вспыхивать личные символы Великих Шестерых, начиная с низу фигуры: раскрытая книга с парящим над ней ледяным кристаллом, буйствующий смерч, ослепительное пламя, могучее благоухающее древо, сотканное из цветов сердце и гигантская волна. Тобиас мог поклясться, что слышал, как все вокруг сделали последний вдох и невольно задержали дыхание, в предвкушении заерзав на месте. Боги вот-вот сделают важное объявление, которое весь мир ждал долгие почти три с половиной года. Заиграла торжественная музыка, и в кадре появились мечтательные виды как всегда безупречной Атлантиды — необъятного искусственного острова, который Боги в конце прошлого века отстроили в качестве своей общей резиденции. Камера неторопливо плыла над пустыми бульварами и водными каналами, пока наконец не добралась до громадного великолепного дворца, а затем впорхнула в распахнутые двери одного из его балконов, подобно птице, подыскивающей идеальное место для гнездовья. На расставленных полукругом синих креслах в том же порядке, что и появлялись в шестиугольнике их символы, величественно восседали Великие Шестеро. Все они были одеты согласно деловому стилю и беззастенчиво смотрели прямо в камеру. — Дорогие жители Южной Америки! — Из-за того, что сидевший левее всех Зэодур правил безлюдной Антарктидой, первой заговорила Калиста. — Северной Америки! — подхватил Аммануил, и кто-то в столовой громко присвистнул при его виде. Остальные Боги продолжили цепочку. — Евразии! — Австралии! — И, конечно же, Африки! — Мы рады наконец сообщить вам, что с сегодняшнего дня начинается подача заявок на участие в традиционно проводимых нами раз в три года двадцатых Агонийских играх, — провозгласил Зэодур и стиснул в руке изысканную трость с серебряным набалдашником в виде головы ревущего медведя. По столовой прокатилась волна радостного гула. — Правила остаются неизменными, — слегка подавшись вперед, напомнил Аммануил, и ему на лоб упала короткая, почти что белая прядь; брат и сестра, они с Калистой были как две капли воды. — Подать заявку может любой представитель строго человеческой расы в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет. — Если вы достаточно храбры и жаждете новых ощущений, — произнес сидящий рядом Фабиан, — то в течение следующих десяти дней вы можете заполнить анкету на официальном сайте Агонийских игр и отправить заявку на рассмотрение нашим помощникам. Кто знает, может, именно вы станете новым чемпионом и завладеете не только шестью миллионами долларов, но и волшебной силой, которая откроет перед вами любые двери в жизни. — По окончании рассмотрения заявок вам на почту придет письмо от организаторов, уведомляющее вас о том, одобрили вашу кандидатуру на участие в Играх или нет, — дополнила Пелагея, проведя рукой по иссиня-черным волосам, блестящим каскадом ниспадающим на ее хрупкие обнаженные плечи. — Однако даже если вам повезет, не спешите сильно радоваться, ведь впереди вас еще будет ждать жесткий отборочный тур в столице вашего материка, где вам предстоит доказать, что вы — лучший среди других претендентов, и пробиться в финальную сотню участников. — В этом году не ждите пощады, — посоветовал Делмар, лениво придерживая левой рукой свой знаменитый трезубец — бледно-голубой, словно лед, и полупрозрачный, точно хрусталь, — ярко контрастирующий с его атласной кожей цвета жженого сахара. — В связи с тем, что эти Игры юбилейные, не сомневайтесь, что мы приготовили для вас много нового. Некоторые правила и состязания претерпели интересные изменения, и, поверьте, подготовленные нашими организаторами задания будут далеко не каждому по зубам. Для участников это станет настоящим испытанием, а для остальных — захватывающим зрелищем. — Игры начнутся в Южной Америке, — с гордой улыбкой объявила Калиста. — В начале мая столица встретит сотню счастливчиков с распростертыми объятиями, а я буду ждать их на закрытой вечеринке в своем Опаловом дворце, которая, к сожалению, для большинства из них окажется также последней. Желаю всем удачи! Пусть победит сильнейший и достойнейший! Калиста подмигнула камере, и ролик завершился. Экраны погасли, а столовая взорвалась страстными обсуждениями предстоящего события. Тобиас гадал, сколько людей, находящихся сейчас с ним в этой столовой, испытают удачу и отправят заявку на участие в Играх. Возможно, кому-то из них повезет провести неделю в тренировочном центре в Авиллионе. Возможно, кто-то пройдет отбор и даже доберется до финала, и Фабиан заполучит в свою коллекцию очередного чемпиона-евразийца. А возможно и нет, и организаторы не глядя отметут заявки всех этих слишком много возомнивших о себе школьников, едва достигших совершеннолетия. Самого Тобиаса затея поучаствовать в Играх никогда не привлекала. Он мечтал о другом — однажды стать их организатором. С раннего детства он смотрел Игры и восторгался продуманностью их состязаний: проработанными до мельчайших деталей аренами, от фантастичности которых захватывало дух; замысловатыми головоломками, чье решение зачастую требовалось искать между строк приложенного к ним задания... Ум Тобиаса всегда был захвачен уймой занимательных идей, воплощение которых бы отлично смотрелось на Играх. Только вот как пробиться в организаторы? Он даже не знал, какое для этой профессии нужно образование, да и нужно ли оно для нее вообще. Может, там все строго по связям. — Ну что, начнем заполнять анкету сразу после уроков или дождемся выходных? Так и знал, что к полудню объявят! Голос Феликса сочился воодушевлением. Для него в отличие от Тобиаса победа в Играх всегда значила нечто куда большее, чем очередную несбыточную юношескую мечту. Она была для него отдельной жизненной целью, самым важным пунктом в его списке неотложных дел, которыми он планировал заняться сразу же, как только отпразднует восемнадцатилетие. И какая удача, что оно наступает уже в этот четверг! Из легких Тобиаса против воли вырвался обреченный вздох. — А смысл? Тогда Феликс вскочил с места и пересел к нему. Встряхнув Тобиаса за плечи, бодро заявил: — Смысл в том, чтобы засунуть куда подальше эту тупую и беспричинную неуверенность в себе и не упустить шанс, который выпадает тебе всего... — С две секунды помолчал, считая. — Три! В лучшем случае три раза в жизни: в восемнадцать, двадцать один и двадцать четыре. — И что с того? Ты же знаешь, оно мне не надо, — продолжил упираться Тобиас, прожигая угрюмым взглядом тающие на дне стакана льдинки. — Поверь, если ты пройдешь отбор, то уже не сможешь остановиться, и оно станет тебе очень даже надо. — Если, — повторил Тобиас, стряхивая руки Феликса с плеч. — Если пройду, вот именно. Феликс сердито насупился и отвесил ему легкий подзатыльник. — Ай! За что? — Балда! Перестать так говорить. Слушай, я ведь тоже могу не пройти, но предпочитаю об этом не думать. Давай же, соглашайся, вместе веселее. Чересчур позитивный настрой друга действовал на нервы. — Ладно, — сдался Тобиас, и Феликс ликующе хлопнул в ладоши. — Но только потому, что не хочу, чтобы ты до конца моих дней сверлил мне мозг на тему упущенных возможностей. Довольный собой, Феликс пересел обратно к Квинни, а Тобиас сунул в рот ложку с пудингом. — А ты бы поучаствовала, если могла? — поинтересовался он у подруги. — Нет, — категорично отрезала та, ни секунды не раздумывая. — Почему же? — А зачем? Разве что денег за победу много дадут, да и все, на этом плюсы заканчиваются. А толпы бегающих за мной безбашенных фанатов мне не нужны. — А как же сила? По-моему, большинство туда именно за ней и идет. — Ты это серьезно? — усмехнулась Квинни, и до Тобиаса сразу дошло, какую же глупость только что он сморозил, но было уже поздно. По правой руке Квинни, затейливой вязью обвивая запястье, заструились к кончикам пальцев ослепительные лучи света, когда она ленивым жестом заставила кусочек льда подняться со дна стакана Тобиаса и метко швырнула тот ему в щеку. Тобиас поморщился от внезапно пронзившего кожу холода. Тонкий студеный ручеек сбежал по его шее и исчез под воротником рубашки. На лице Квинни расцвела самодовольная улыбка. — Мне и своей силы за глаза хватает. К тому же магия фей явно способна на большее, чем какая-то там заточенная в симпатичный бутылек с волшебным эликсиром сверхспособность. — Да-да, мы это уже поняли, — проворчал Тобиас, утирая щеку салфеткой. Феликс принялся с воодушевлением делиться планами на предстоящую вечеринку, которую устраивает в пятницу, и так за его несмолкаемым щебетанием и прошел остаток ланча, после чего настало время вновь разбредаться по классам. Тобиас закончил к двум, а обоим его друзьям предстояло отсидеть еще по уроку. Покинув здание пансиона, он в одиночестве поплелся в сторону кампуса, неспешным прогулочным шагом ступая по мощеной крупной плиткой дорожке, потемневшей на пару тонов от недавно обрушившегося на нее ливня. Зябко передернул плечами, когда шаловливый ветерок пронесся сквозь крону каштана, щекоча его разлапистые ветви, и Тобиаса оросило мелкими дождевым каплями, сорвавшимися вниз со смеющейся листвы. Сгоряча выскочив утром за дверь квартиры, он как-то совсем не подумал, что погода в начале апреля не отличается особой, свойственной обычно ее братцу маю ласковостью. И ладно бы с забытой дома курткой, теплые объятия которой пришлись бы сейчас очень кстати, Тобиаса волновало кое-что другое: а не забыл ли он взять с собой самое главное? Он поставил рюкзак на низенькую деревянную скамейку и принялся по очереди обшаривать все карманы, копаясь среди фантиков, чеков и мелочи, припасенной для автомата со снеками. Наконец пальцы коснулись мягкого бархата, и он достал на свет маленькую продолговатую коробочку. Внутри лежал золотой зажим для галстука с черным, окруженным бриллиантами ониксом — россыпь звезд на холодном ночном небе. Подарок для Феликса. Его покупка стоила Тобиасу побежденной в честном бою душащей его жабы и двух месяцев откладывания карманных денег, потому что он не горел желанием выслушивать от отца очередное нравоучение о том, как важно уметь экономить, пока тот бы отсчитывал ему нужную сумму. Не то чтобы зажим для галстука был каким-то необычным и ценным подарком, но Тобиас уже устал слушать постоянные жалобы Феликса на раздражающее ерзание галстука туда-сюда по рубашке, с которых начиналось чуть ли не каждое их совместное утро. Спрятав подарок обратно в рюкзак, Тобиас свернул на аллею, огибающую футбольное поле и теннисный корт, и вскоре оказался перед четырехэтажных зданием, выполненным из того же черного дерева, что и пансион. Одна из сторон общежития была заметно длиннее остальных, что придавало ему необычную форму неправильного четырехугольника. Тобиас пересек озелененный внутренний двор, где на траве гоняли мяч семиклассники, и поднялся по лестнице. Общая гостиная раскалывалась от громкого хохота, вызывающего покачивание светильников на потолке, и полнилась непристойными ругательствами, что заставляли иголки стоящих у окон кактусов осыпаться от стыда. Тобиас едва переступил порог, а уже жалел, что явился сюда. И на что он только надеялся? Хочешь тишины — иди тогда в библиотеку, где на тебя будут шикать со всех сторон за лишний щелчок ручкой. Общая гостиная была священным местом, в которое не рисковала соваться даже помешанная на строгой дисциплине госпожа Д'Обинье, боясь сойти с ума от царящей здесь безнравственности и обильного сквернословия, липнущего к стенам и мебели, как противная старая жвачка. Здесь никогда не бывало тихо, и Тобиас каждый раз удивлялся, как только никто до сих пор не осмелился закатить тут бурную пьянку или — чего мелочиться? — и вовсе устроить оргию. Тобиас сокрушенно вздохнул, бросив взгляд на никем не занятый столик в углу и представив, как славно мог бы сейчас расположиться за ним и разобраться с последней темой по алгебре. Но судьба распорядилась иначе, и он развернулся, следуя ее велению. Можно, конечно, подняться на крышу, но кресла там наверняка еще не высохли после дождя. Придется возвращаться в комнату. — О, кудрявый, подойди-ка сюда, — внезапно окликнул Тобиаса один из парней, облепивших ярко-желтый диван и едва ли не дерущихся за право сыграть в приставку следующими. Тобиасу не требовалось поворачивать голову на обратившегося к нему ровесника, чтобы почувствовать, как в нем начинает бурлить раздражение. Достаточно было и одного его голоса: высокого, скрипучего, как хлопающая на ветру ржавая калитка, и, как всегда, фонтанирующего этой неоправданной надменностью и раздутым самомнением. — Ты в курсе, что у меня, вообще-то, есть имя? — медленно произнес Тобиас, растягивая слова чуть не по буквам, будто разговаривал с заторможенным в развитии ребенком. — Чего тебе, Логан? Логан Гофман, также широко известный как причина, по которой Тобиас в этом учебном году остался на скамейке запасных, был наглым щенком, по ошибке затесавшимся в стаю волков, что втайне смеялись над ним за спиной. По крайней мере, так оно было в начале, пока не оказалось, что идиотизм заразен, и волки не одичали до той степени, что позволили этому щенку возглавить свою стаю. Исподтишка косясь на сидящего рядом с Логаном Мэттью Хоука, Тобиас до сих пор гадал, как такое вообще могло произойти. Феликс рассказывал, что они с Мэттью еще с детства дружили, но затем в восьмом классе пришел Логан, и Мэттью как подменили. Ничего больше не осталось от того хитроумного мальчишки, любившего бросать вызов всему миру ради пульсации адреналина в висках, его место занял заносчивый болван, мозгов которого теперь хватало разве что на поливание людей грязью или присвистывание вслед чужим девушкам. — Хочешь? — Логан протянул Тобиасу пол-литровый картонный пакет, содержимое которого сам до этого жадно посасывал через трубочку, причмокивая от удовольствия. — Персиковый сок? — прочитал Тобиас на упаковке. — Нет, спасибо. — Он с водкой. — Другие парни разразились утробным гоготом, и глуповатое лицо Логана засияло самолюбивой удовлетворенностью. На нем так и было написано: «Боги, ну до чего же я юморной!» От одного взгляда на Логана у Тобиаса заныло правое колено. Он с содроганием вспомнил, как в начале прошлой осени тот во время тренировки «ненарочно» зарядил ему ногой по голени, пытаясь отнять мяч, из-за чего Тобиас неудачно упал и вывихнул коленную чашечку. «Слушай, мне очень жаль, но это просто случайное стечение обстоятельств, — заверял Логан, по-дружески похлопывая его по плечу. — Поправляйся скорее». А на следующей неделе занял место нападающего, на которое метили лишь они двое. — Не трать мое время, — сказал Тобиас и двинулся к выходу. — Стой! — Логан вскочил с дивана, всучив пакет с соком и водкой одному из дружков. Ловко перепрыгнув через в шутку поставленную Мэттью подножку, он подлетел к Тобиасу и схватил того за рукав. Неприязненно оскалившись, Тобиас одернул руку, но Логан не придал этому никакого значения. — Я вот что спросить-то хотел: Де ла Круз же в вашем округе в конце недели вечеринку устраивает и все такое, да? — Ну и? — Внесешь меня в список приглашенных? Тобиас не верил своим ушам. Что и требовалось доказать — наглый щенок! — С какой это стати? Ты ни мне, ни ему не друг. — Как и треть пансиона, которую он пригласил, — обиженно пробурчал Логан, скрестив руки на груди. — Так раз он пригласил треть пансиона, но почему-то обошел стороной тебя и твою вшивую компашку, это, наверное, о многом говорит, ты не думаешь? Логан надул губы, явно не зная, что на это ответить. — Пей дальше свою водку с соком, — съязвил Тобиас, презрительно сощурившись. Однако не успел он сделать и шагу, как Логан выхватил из бокового кармана его рюкзака футляр с подарком для Феликса. — Опа, а это у нас что такое? — Отдай сюда, живо! — потребовал Тобиас, но Логан его не слушал, уже вовсю разглядывая содержимое коробочки. — Ух ты, как мило! Парни, глядите, он Де ла Крузу какую-то золотую побрякушку купил. Я ведь прав, это для него, да? Три любопытных головы послушно обернулись на зов. — Дай посмотреть, — попросил Мэттью. Логан захлопнул футляр и собрался было швырнуть его приятелю, но Тобиас перехватил его взметнувшуюся руку. — Отдай, я сказал! — Еще чего! Футляр вылетел из рук Логана и приземлился возле книжного шкафа. Оба тут же рванули к нему, продолжая яростно пихать друг друга локтями. Логан потянул Тобиаса за галстук, и тот, потеряв равновесие, грохнулся на пол, распластавшись на нем, как черепаха на песке. А пока поднимался, Логан уже выскочил на улицу и со всех ног несся в сторону лестницы, радостно сжимая в кулаке чужой подарок. Тобиас бросился следом, несмотря на отчаянные попытки Мэттью и остальных его задержать. Его распирало от злости. Этот щенок перешел черту, пора бы снова посадить его на цепь. — С дороги! — крикнул Логан мешающимся на пути школьникам, и те стайкой воробушков живо разлетелись в стороны. — Логан, урод, да я же из тебя все дерьмо выбью! — завопил ему вслед Тобиас. Добравшись до лестницы, Логан предусмотрительно захлопнул за собой дверь и рванул что было мочи наверх, задыхаясь от смеха и спотыкаясь. Тобиас резко затормозил, едва не влетев в решетку лицом, и отстал. Пришлось перепрыгивать через несколько ступенек за раз, чтобы быстрее сократить растущее между ним и Логаном расстояние. И вот, почти нагнав несчастного воришку, Тобиас протянул руку, собираясь схватить его… Но не успел. Логана вдруг передернуло, словно он врезался в невидимую стену. Он пошатнулся, коснулся пальцами лба, точно пытаясь совладать с головокружением, а затем отклонился назад и, не издавая ни единого звука, полетел вниз. Тобиас машинально отпрянул к стене, и Логан, прокатившись мимо, растянулся рядом с ним на лестничной площадке. Его рука оказалась просунута между стальными прутьями перил, и выскользнувший из нее бархатный футляр глухо приземлился где-то на первом этаже. Тобиас не сразу понял, что произошло. Огромными как блюдца глазами он в оцепенении таращился на обмякшее тело товарища по футбольной команде. Из-под кожи свернутой шеи Логана пологим холмом выпирала кость; из-под чуть приоткрытых век показывались белки закатившихся глаз. В один короткий миг озорная улыбка на его губах растаяла, а разрумянившееся от прилива адреналина и алкоголя лицо накрыла бледная вуаль смерти. В том, что Логан был мертв, даже не возникало сомнений. Ноги Тобиаса подкосились, к горлу подступила тошнота. Всего минуту назад Логан скакал вокруг него по общей гостиной, дурачась и клянча приглашение на вечеринку, а теперь обездвижено лежал у подножия лестницы, подобно навсегда обреченной пылиться на чердаке кукле, давно позабытой своей повзрослевшей хозяйкой. У Логана ведь наверняка были планы на завтра, на грядущее лето, а может, и на всю оставшуюся жизнь. Но он и подозревать не мог, что вся оставшаяся жизнь — это не декады, а считанные дни и минуты. Все люди рано или поздно задумываются о хрупкости жизни. Например, когда прямо у них на глазах клыки кошки впиваются в тело любимого хомячка; когда врачи в фильме не успевают спасти пациента, и линия сердцебиения на черном экране выравнивается; когда пьяные, деля с друзьями на троих одну сигарету, начинают размышлять вслух о смерти, вспоминая покойную тетушку... А потом все возвращается на свои привычные места, и они как ни в чем ни бывало продолжают переходить в неположенном месте дорогу, пренебрегать правилами безопасности за рулем и до последнего откладывать визит в больницу, делая вид, что даже если жизнь и хрупкая, то уж точно не их собственная. И Тобиас тоже так считал, пока не стал свидетелем того, как, подобно свече, которую в непроглядной чернильной ночи задул холодный ветер, угасает маленькая семнадцатилетняя жизнь, и все вокруг погружается во тьму. — Боги... — в ужасе прошептал он и сполз по стене, закрывая руками лицо. Сердце заколотилось в бешеном ритме, точно маленький перегретый моторчик на грани поломки. Перед глазами все плыло. Он попытался сфокусировать взгляд на дрожащих руках, но видел только размытые мельтешащие линии. И тело Логана, его вытянутый угловатый силуэт: широкие плечи, спутанные миндальные пряди, безжизненно, почти комично раскинутые в стороны руки и сломанная шея. — Голдфрей! — позвали его откуда-то издалека. — Какого хрена здесь произошло? Ален, быстро звони в скорую! Перед ним засуетились три сливающиеся друг с другом фигуры. Кто эти люди? Служители закона, явившиеся арестовать его за убийство? Их рубашки цвета слоновой кости — пергамент, изумрудные галстуки — чернила на нем, которыми Тобиасу был подписан смертный приговор за совершенное преступление. Мысли путались. В груди вдруг больно защемило. Легкие выплевывали кислород, как привередливый ребенок, хныча и пуская сопли, выплевывает брокколи. Он больше не мог вдохнуть. Смерть уже прибрала к рукам Логана, и Тобиасу было страшно, что теперь настал его черед. Он свернулся на полу калачиком и тихо заплакал. — Голдфрей, — повторил чей-то голос, — ублюдок ты гребаный, что ты с ним сделал, я спрашиваю?! Отвечай же! Его начали тормошить, кричали что-то прямо в лицо, даже дали несколько увесистых пощечин, пытаясь привести в чувство, но тщетно. Тобиас не реагировал. Его подняли на ноги, но он снова осел на пол, отчаянно силясь зачерпнуть раскрытым ртом хоть немного воздуха. И только когда его наконец оставили в покое, он начал потихоньку приходить в себя. Кое-как он спустился на первый этаж. Голова все еще тяжелела на плечах, а ватные ноги, казалось, проваливались сквозь ступеньки, застревая в металле. Но по крайней мере теперь вид мертвого Логана рядом наоборот отрезвлял, а не погружал в глубокое забытье. Учеба была сорвана двумя прибывшими полицейскими машинами и каретой скорой помощи. Через ведущую во внутренний двор арку Тобиас увидел, что к общежитию стекся уже весь пансион, но внутрь никого не пускали. Он прижался спиной к решетке, когда мимо него к телу Логана стали протискиваться врачи, и собрался было улизнуть, но тут перед ним вырос мужчина в мятной полицейской форме. — Никому не двигаться с места, пока вас не опросят, — оглядываясь по сторонам, громко приказал полицейский с суровым вытянутым лицом. — Начнем с тебя, — кивнул он Тобиасу. — Как тебя зовут? — Т-Т-Тобиас ... — Он осекся, осознав, что заикается. Поспешно сглотнул и попробовал снова. — Тобиас Голдфрей. — Я сержант Энтони Калхано. А теперь давай по порядку. Расскажи, что здесь случилось? Эй, на меня смотри! — Мужчина бесцеремонно пощелкал пальцами у него перед носом, заметив его блуждающий взгляд. Краем уха Тобиас услышал, как врачи — вот так новости! — констатировали факт смерти. — Я не знаю, — еле слышно произнес он. — Клянусь, я и сам не понял, как это произошло. Он украл у меня подарок для друга, я побежал за ним, а потом... — Тобиас замотал головой, и неприятные воспоминания о последних двадцати минутах — неужели прошло столько времени?.. — с силой загремели внутри, настойчиво продираясь сквозь пелену памяти. — Что потом? — надавил сержант. — Не знаю, — беспомощно повторил Тобиас голосом до того жалобным, что, казалось, вот-вот снова заплачет. — Он вдруг свалился с лестницы, когда я почти догнал его. Я ничего не мог сделать... — Ясно. Ты столкнул его? — Нет! О Шестеро, конечно же нет! Его крики привлекли внимание Мэттью, разговаривающего неподалеку с другим полицейским. По его скулам гуляли желваки, он косился на Тобиаса убийственным взглядом. Тобиас понизил голос. — Я был слишком далеко, даже чтобы просто до него дотянуться. — Кто-то может это подтвердить? Ты знаешь, были ли еще свидетели? Тобиас слабо покачал головой. Полицейский недоверчиво повел бровью и сделал несколько коротких записей в блокноте. — Браун, — не оборачиваясь, крикнул напарнику, — тут две камеры висят, нужно их просмотреть, вдруг что-нибудь видно. И со второго этажа тоже глянь на всякий случай. — Понял, — ответил тот и удалился. — Тебе есть восемнадцать? — спросил сержант у Тобиаса. — Да. — Значит, поедешь со мной в участок. — Это еще зачем? Я ни в чем не виноват! — Тобиас отскочил от полицейского как от огня. Он отказывался верить, что Логан мертв из-за него. Пусть они подозревают его, сколько влезет, но он и пальцем Логана не тронул и точно это знал, даже несмотря на несколько помутившийся рассудок. — А тебя ни в чем и не обвиняют. Ну, пока что. Ты наш главный свидетель, и тебя не помешало бы опросить поподробнее. С этими словами сержант грубо вцепился ему в плечо и повел к выходу. Тобиас вяло плелся за мужчиной, чувствуя на себе чужие взгляды. Внезапно до него дошло: каждый здесь считает его убийцей. Проходя мимо Мэттью, Алена и Артура, он опустил глаза в пол. Вот кого он видел перед собой, свернувшись на полу. Никакие это не служители закона, а всего лишь друзья Логана. Растерянные, убитые горем и, что самое главное, раздираемые гневом. Вход в общежитие перекрывала желтая лента с жирным черным шрифтом. Сержант приподнял ее, чтобы они с Тобиасом могли пройти, и увлек его в сторону одной из машин. Стоило Тобиасу показаться снаружи под руку с полицейским, как все загалдели. «Убийца, убийца, убийца!» — доносились до него чужие выкрики. Но ему мерещилось. Никто пока даже не знал, что там стряслось, чтобы делать какие-то выводы. Наверняка думали, что кто-то вывалился из окна или произошел еще какой-нибудь несчастный случай. Однако разве же произошедшее с Логаном не было тем самым несчастным случаем? Мозг Тобиаса кипел от отчаянных попыток собрать осколки мозаики в цельную картину; мысли, точно кленовые вертолетики на ветру, лихорадочно кружились в голове, лишь окончательно запутывая и делая все только хуже. — Эй, что происходит? Тобиас! — вознесся над толпой голос Феликса. Тобиас поднял на него полный замешательства испуганный взгляд. И вдруг осознал, как, должно быть, жалко выглядит сейчас со стороны — точь-в-точь беззащитный взъерошенный перепеленок, по глупости попавшийся в силки. — Пропустите, это мой друг! — Феликс стал прорываться вперед, но его остановил дежурящий у входа полицейский. — Что бы там ни было, он невиновен! В какой участок вы его забираете? — В тот, что на Хантинг Хилл, — ответил сдерживающий Феликса офицер. — Тобиас, не говори с ними, пока не приедет мой адвокат, слышишь? Я тебя вытащу! — пообещал Феликс, прикладывая к уху телефон. Квинни стояла рядом с ним, прикрыв рот рукой и с мечущейся в глазах тревогой наблюдая, как Тобиаса усаживают на заднее сидение белого электромобиля с зеленой полоской и надписью курсивом на ней: «Полицейский департамент третьего округа региона Чемберлен». От понедельника действительно не стоило ожидать чего-то другого.