Последнее грехопадение. Книга I. К чему приводят грезы

Полицейская машина бесшумно неслась по шоссе, и уже без малого четверть часа Тобиас мучился, тщетно стараясь унять дрожь. Он прижал трясущиеся ладони к коленям, разглядывая петляющие под ледяной кожей синие реки сосудов. По крайней мере, его не заковали в наручники, а значит, все не так уж плохо. Хотя судя по то и дело мелькающему в зеркале заднего вида настороженному взгляду сержанта Калхано, тот явно жалел, что оставил руки Тобиаса свободными. И все же — что это было? Обыкновенная трагичная случайность? Вопиющая неосторожность? Злобный рок судьбы? Чем больше Тобиас над этим размышлял, тем яростнее смертоносные клыки отчаяния вгрызались в его разум. Голова давно шла кругом от роящихся в ней бесчисленных, граничащих с безумием догадок о том, что же на самом деле произошло на той прокля́той лестнице. Но Тобиасу было необходимо разобраться в этом прежде, чем полиция сделает выводы самостоятельно и — он был в этом твердо уверен — придет к заключению, что к смерти Логана он имеет прямое отношение. Поэтому в поисках правды он снова и снова дробил воспоминания на части, силясь выжать из них хоть что-то, помимо в мгновение ока затуманившего сознание панического страха. Тобиас не вполне понимал, зачем его везут в участок, но на всякий случай приготовился к худшему. Как минимум его ждет допрос, как максимум — несколько одиноких ночей за решеткой, внесенный родителями щедрый залог и, наконец, относительная свобода до наступления дня суда, исход которого может быть абсолютно любым. И тем не менее он надеялся, что их система правосудия еще не настолько прогнила, чтобы бросать в тюрьму подростка, против которого нет ни одного доказательства. Хотя он наслышан, что среди полицейских полно бывших фокусников, способных не то что иголку в стоге сена найти, но и наколдовать неопровержимые доказательства чьей-либо вины прямо из воздуха, лишь бы поскорее закрыть дело и получить за это надбавку к зарплате. Спустя двадцать минут поездки в напряженном безмолвии машина наконец остановилась, и сержант Калхано вышел, чтобы открыть Тобиасу дверь. К счастью, на этот раз полицейский не стал украшать его плечо синяками, а лишь настойчиво подтолкнул вперед, будто передвигал пешку на огромном шахматном поле. Комната для проведения допросов не отличалась особым гостеприимством. К прямоугольному, расположившемуся в центре столу с противоположных сторон было придвинуто по дешевому стулу из пластика — вот и вся мебель. — Жди здесь, — приказал сержант Калхано и закрыл за собой дверь, оставляя Тобиаса наедине с четырьмя холодными стенами. Тиканье часов над дверью ужасно нервировало. Красный огонек камеры, глазеющей на него из верхнего угла комнаты, — тоже. Пытаясь совладать со скребущейся на дне желудка тревогой, Тобиас принялся мерить шагами комнату. Десять шагов вперед, до упора, семь вправо, снова десять, затем еще раз повернуться направо — и вдруг замереть, встретившись взглядом со своим потрепанным отражением в зеркале. Выглядел он сейчас и впрямь под стать месту, в котором оказался: узел галстука ослаблен, рубашка бессовестно помята, волосы всклокочены. Для полного соответствия образу типичного малолетнего преступника не хватало разве что синяка под глазом да спекшейся крови на костяшках. Испустив тяжелый вздох, Тобиас похлопал себя по карманам брюк, и все лишь затем, чтобы убедиться, что они и правда пусты. (Вернее, не совсем: в заднем кармане он обнаружил свою ученическую карточку, но, поскольку жизнь была далека от игры в «Монополию», где какая-то жалкая карточка способна вытащить тебя из тюрьмы, толку от нее было немного.) Значит, телефон остался в рюкзаке, бездумно брошенном им в общей гостиной. Дерьмо. От безысходности хотелось обхватить голову руками и взвыть, но вместо этого Тобиас заставил себя опуститься за стол и вернуться к оттачиванию своей версии событий: что-что, а искажение фактов, пусть даже ненамеренное, в хорошем свете еще точно никого не выставляло. Вскоре дверь отворилась, и в комнату вошел широкоплечий кентавр в коричневом льняном пиджаке. Его длинные волосы были собраны в пучок на затылке, гладкая рыжая шерсть, испещренная белыми пятнами, поблескивала в свете ламп. — Господин Голдфрей, я детектив Морган Ренан, — представился мужчина, приблизившись к столу, и Тобиас погряз в его грузной угловатой тени. — Знаю, вы пережили сильный стресс, и тем не менее, раз вы уже здесь, я хотел бы задать пару вопросов. — Я согласен говорить с вами только в присутствии моего адвоката, — решительно заявил Тобиас и скрестил руки на груди. Детектив Ренан задумчиво потер лоб. — Конечно, ваше право. Вы уже связались с ним? — Да, — без колебаний солгал Тобиас. Если Феликс пообещал, что вытащит его отсюда, значит так оно и будет. — Но я бы еще хотел позвонить семье, пусть знают, что я в порядке. Это возможно? — Мы начнем, как только будете готовы, — дипломатично отозвался детектив Ренан. — Спасибо. У вас здесь есть телефон? А то мой... разряжен. — В коридоре. Я покажу. Остановившись у висящего на стене телефона, Тобиас проводил взглядом кентавра, отправившегося к автомату с кофе, и быстро набрал номер Феликса. Друг ответил, едва в трубке послышались первые гудки, словно только и делал что ждал звонка. Впрочем, отчего-то Тобиас не сомневался, что именно так все и было. — Алло? — Привет, это я. — Тобиас! Хвала Богам, ты позвонил! Я твой рюкзак в гостиной нашел, а с ним и телефон. Уже сам хотел в этот участок звонить, узнавать про тебя... — Мы жутко за тебя волнуемся, — перебила Квинни. Должно быть, Феликс поставил звонок на громкую связь. — Как ты там? — В норме. Полицейский, который привез меня сюда, конечно, тот еще урод, зато детектив вроде ничего. Не знаю, сколько продлится допрос, но очень надеюсь вернуться до ужина, а то домашки на завтра — просто завались. Квинни издала нервный смешок. Тобиас не был уверен, кого своей шуткой пытался успокоить больше — себя или же скорее непомерно встревоженных друзей, но это и не важно, ведь один только звук их родных голосов на другом конце провода заставлял его дыхание выровняться. Улыбка ненадолго задержалась на его изможденном лице, прежде чем дрогнуть и совсем угаснуть. Внезапно воцарившееся молчание явственно потрескивало напряжением. Тобиас прекрасно знал, о чем Феликс с Квинни хотели, но никак не решались его спросить. — Слушайте, — начал он со вздохом, плотнее прижимая трубку к уху, — я без понятия, что там произошло, но я не убивал Логана. Вы же мне верите? — Да как ты вообще можешь такое спрашивать? — оскорбился Феликс и после короткой паузы тихо, но твердо добавил: — Мы всегда будем на твоей стороне, что бы ни случилось. — Похоже, — тяжело сглотнув, продолжил Тобиас, — полиция тоже ничего толком не понимает, так что вся надежда на мои показания. Правда, я сильно сомневаюсь, что смогу дать им хоть какую-то зацепку. — Не забывай, что докапываться до правды — это их задача, а не твоя, — мягко напомнила Квинни. — Поэтому просто расскажи им все, что знаешь, и возвращайся домой, ладно? Я тут как раз вчера новую пачку твоего любимого чая с ежевикой привезла. — А я, так уж и быть, приберегу для тебя немного того бананового печенья с протеином, которое тебе так понравилось, — пообещал, в свою очередь, Феликс. Тобиас прислонился лбом к стене и прикрыл глаза, вслушиваясь в мерное биение объятого теплом сердца. И что бы он только делал без этих двоих? — Заметано. Гм, Феликс? — позвал Тобиас, когда они с детективом Ренаном многозначительно переглянулись из разных концов коридора. — Да? — моментально откликнулся друг. — Долго адвоката твоего ждать? А то ума не приложу, как бы еще время до его приезда протянуть. — Ее, — поправил Феликс. — И она, кстати, позвонила мне за пару минут до тебя, сказала, что уже подъезжает. Я немного ввел ее в курс дела, чтобы понимала, что к чему. Тобиас нахмурился. — Так ты ведь сам практически ничего не знаешь. — Ну, я знаю, что ты был поблизости, когда Логан упал с лестницы и самым что ни на есть прискорбным образом скончался. По-моему, этого более чем достаточно. Также я выказал опасения, что все могут повесить на тебя, но Мэл дала слово, что этого не допустит. — Что ж, раз ты ей доверяешь, значит, и я тоже буду. А как она выглядит-то хоть, эта твоя Мэл? — Как высокая брюнетка с убийственным взглядом и невообразимо уверенной походкой. Такое описание сойдет? — спросил Феликс с легкой усмешкой. — Поверь мне, ты ее сразу... — Окончание фразы растворилось в шуме, внезапно поднявшемся в полицейском участке, когда в него ворвалась женщина в лазуритовом брючном костюме, подозрительно точно подходящая под данное другом только что описание. — Ага, легка на помине, — ухмыльнулся Тобиас. — Мне пора. — Удачи! — донеслось до него пожелание Квинни, прежде чем он повесил трубку. Ни капли не смущенная тем, с какой хищной бессовестностью глазеют на нее все присутствующие, адвокат обвела помещение внимательным взглядом и остановила его на Тобиасе. Откинув за спину длинные черные волосы, лучезарно ему улыбнулась и твердым, словно дефилировала по подиуму на виду у лучших модельеров мира, шагом двинулась ему навстречу. — Здравствуй, Тобиас. — Ее рукопожатие оказалось впечатляюще крепким. — Меня зовут Амели Легран, я частный адвокат, Феликс наверняка предупредил тебя обо мне. Надеюсь, ты еще не успел дать показания? — она строго выгнула бровь, едва виднеющуюся под длинной рваной челкой. — Я подумал, будет крайне неразумно делать это без вашего присутствия. — Улыбка Амели засияла шире прежнего, и из уголков ее голубых глаз к вискам устремились маленькие лучики морщинок. — А как вы, кстати, поняли, что я именно тот, кто вам нужен? Мы ведь прежде никогда не встречались. Адвокат неопределенно взмахнула рукой. — Школьная форма. Феликс не раз жаловался мне на ваши дурацкие рубашки цвета чьей-то там кости. — Слоновой, так точно, — рассмеявшись, закивал Тобиас. Сбоку послышалось торопливое цоканье копыт, и детектив Ренан нарочито громко прочистил горло, привлекая к себе внимание. Он попросил Тобиаса подождать их в допросной комнате, пока они с адвокатом ненадолго удалятся, чтобы обсудить детали дела. Поначалу Тобиас отнесся к этой просьбе с безразличием, однако вскоре мимолетные секунды одиночества растянулись на томительные минуты, и его начало захлестывать тревожное чувство, что эта вынужденная заминка не сулит ему ничего хорошего. Он оперся локтями о стол и зарылся лицом в ладони, позволяя собственному воображению сыграть с ним злую шутку. Зря. Тревожные мысли как через брешь хлынули в его сознание, наводняя то кошмарными видениями, предвещающими только худшее. Тобиас не вернется сегодня домой. Детектив Ренан не поверит ни единому его слову, и поэтому еще до заката он примерит на себя форму заключенного ближайшей окружной тюрьмы. Слух об этом быстро просочится на телевидение, и уже следующим утром, когда Гарольд по обыкновению включит новости, вся его семья узнает, что он убийца. Обвинение в самом страшном человеческом грехе затянется на шее Тобиаса тугой петлей. Феликс отзовет своего адвоката, после чего они с Квинни оборвут с ним все связи. Не пройдет и недели, как весь мир ополчится на Тобиаса за то, что он якобы натворил, и всеобщая ненависть в мгновение ока выбьет из него всякую надежду на справедливость. Когда же суд вынесет ему окончательный, безусловно неутешительный вердикт, а давление общества станет совсем нестерпимым, от него отрекутся, наконец, и родители, и тогда Тобиас останется совершенно один. Впрочем, нет, не один — вместе с грузом безжалостного приговора, вынесенного ему за не менее безжалостное преступление, которого он не совершал. Услышав звук открывающейся двери, Тобиас отнял руки от лица и распахнул глаза. Ледяные пальцы тревоги вмиг соскользнули с его горла, стоило ему поймать обнадеживающую улыбку Амели. Он заставил себя сделать глубокий вдох и успокоиться. Нечего раздувать из мухи слона, когда все на самом деле в порядке. Во всяком случае, пока что, как правильно подметил сержант Калхано. Сразу за адвокатом Легран показался и детектив Ренан, у обоих в руках дымились горячие кружки. Свою Амели поставила на стол перед Тобиасом, и вместе с горячим дымом ему в нос ударил терпкий аромат. — Не знала, пьешь ли ты кофе, но решила все же предложить. — Спасибо. Детектив Ренан отставил второй стул в сторону, и Амели пододвинула его к себе, располагаясь рядом с Тобиасом. Кентавр тем временем согнулся в задних ногах и уселся напротив них прямо на пол. — Вы не против, если я запишу наш разговор на диктофон? — спросил он, положив перед собой телефон. — Это очень поможет при дальнейшем расследовании. Тобиас покосился на Амели, и та одобрительно кивнула. — Конечно. — В таком случае приступим. — Детектив Ренан нажал на кнопку записи, после чего разъяснил Тобиасу его права, предупредил об ответственности за дачу ложных показаний и сообщил о порядке проведения допроса. Убедившись, что тот все понял, он перешел к сути. — Со слов других очевидцев, незадолго до смерти господина Гофмана между вами двоими произошел конфликт. Это правда? — Да, — резко выдохнул Тобиас. Он сидел, ухватившись обеими руками за край стола, но, заметив, что оставляет на его металлической поверхности потные следы, тут же вытер липкие ладони о брюки. — Не могли бы вы подробнее рассказать, что именно послужило причиной конфликта? Тобиас потупил взгляд. — В эту пятницу, — спустя пару секунд заминки сказал он, тщательно обдумывая каждое слово, — мой близкий друг устраивает вечеринку по случаю своего дня рождения, и Логан спросил, могу ли я достать приглашение и для него. Я отказал. Тогда он обиделся и выхватил из кармана моего рюкзака подарок, который я как раз приготовил для друга. Потом... — Этот подарок? — оборвал детектив Ренан, неожиданно достав из кармана черный бархатный футляр. Он пододвинул его на середину стола, и Тобиас подозрительно сощурился. — Откуда он у вас? — Наш офицер нашел его под лестницей. — Я могу его забрать? — Поскольку у нас пока нет поводов рассматривать смерть господина Гофмана как следствие преступления, мы не имеем права удерживать чужую личную собственность в качестве улик. По всей видимости, это означало да, поэтому Тобиас, чуть помешкав, протянул руку за футляром. Украдкой открыв его под столом, он с облегчением отметил, что зажим для галстука все еще на месте и даже без единой царапины. Только хорошая ли это теперь идея дарить его Феликсу, учитывая, что он недавно побывал в руках у покойника? Однако праздник был уже на носу, а запасных подарков Тобиас не приготовил. Более того, у него вообще не было ни малейшего представления, что еще можно подарить человеку, у которого и так все есть. Похоже, Тобиасу ничего не оставалось, кроме как уповать на то, что Феликс ни с того ни с сего не окажется вдруг суеверен. — Что было дальше? — спросил детектив Ренан, сделав щедрый глоток кофе. Тобиас к своей кружке до сих пор так и не притронулся. — После того, как господин Гофман — Логан — завладел вашей вещью. Делать было нечего, и Тобиас пустился в подробный, заранее отрепетированный пересказ событий, стараясь при этом не упускать ни одну, даже кажущуюся самой ничтожной, деталь. Умолчал он лишь о брошенных сгоряча вслед Логану угрозах, успев вовремя прикусить язык. Вот об этом полиции уж точно знать не обязательно, если только Тобиас не планировал давать ей тот самый повод начать рассматривать смерть Логана как убийство. — Помимо сегодняшнего, случались ли между вами в прошлом еще какие-либо конфликты? — К чему этот вопрос, детектив? — Амели подалась вперед, сцепив перед собой на столе руки в замок. — Помнится, вы сказали мне, что это дело о несчастном случае, так зачем вдруг спрашивать о личных отношениях? Детектив Ренан стойко выдержал ее неприязненный взгляд и с невероятным спокойствием парировал: — Так и есть, но это может в любой момент измениться. Я лишь хочу удостовериться, что нам действительно не в чем подозревать господина Голдфрея. — Он окинул того испытующим взором, и Тобиас невольно задержал дыхание, желудок его стянуло нервным узлом. Не зря он не упомянул об угрозах. — Как по мне, кража предназначенного для друга подарка — довольно слабая причина для убийства, однако это, так или иначе, могло попросту послужить последней каплей, если в прошлом уже возникали более серьезные разногласия. Тобиас похолодел. А что, если у него и в самом деле была достаточно веская причина убить Логана? Прошлая осень, безнадежно вывихнутая коленная чашечка и как итог — вынужденный отдых на скамейке запасных, продолжающийся и по настоящее время. Разве же все это не идеальный мотив для мести? Мотив, о котором детектив Ренан ни в коем случае не должен узнать. Тобиас едва заметно качнул головой, отстраняясь от клокочущих в ней мрачных мыслей. — Почему вы отказали ему в приглашении на вечеринку, господин Голдфрей? — наседал кентавр. Глаза Тобиаса скользнули по столу и уперлись в его волосатые руки. Если он сейчас солжет, полиции не составит труда об этом узнать, стоит только поговорить с любым из приятелей Логана. А Мэттью Хоук в случае чего покрывать Тобиаса уж точно не станет. Нет, нужно найти другой способ ответить на этот каверзный вопрос и при этом самому не подставиться. Чтобы выиграть себе немного времени на размышления, Тобиас схватился за стынущую кружку с кофе и опустошил ее всего за один медленный, основательный глоток. Язык чуть ли не брыкался во рту от внезапно окатившей его дряни с горьким известковым привкусом. Да, подумал Тобиас, если уж и быть законопослушным гражданином, то лишь ради того, чтобы больше никогда не пришлось возвращаться в этот полицейский участок и успокаивать нервы чашечкой местного кофе. Хотя детективу Ренану, похоже, было не привыкать: задрав голову, он вытряс последние капли напитка себе в рот и с таким довольством облизнул губы, что у Тобиаса аж скрутило живот. С напускной беспечностью пожав плечами, он наконец заговорил: — Не знаю, какого ответа вы от меня ждете, но правда в том, что мне никогда не нравился Логан, а я, в свою очередь, никогда не нравился ему. Вот и вся причина отказа. Мы испытывали друг к другу взаимную неприязнь, ни больше ни меньше. Никакой открытой вражды или, упасите Шестеро, травли, если вы вдруг об этом. Детектив Ренан сосредоточенно почесал густую рыжую бороду и кивнул. По всей видимости, Тобиасу удалось его убедить. Так или иначе, в сказанном им не было ни слова лжи: они с Логаном действительно всегда друг друга недолюбливали, но делали это исключительно на расстоянии, за глаза. Тобиас никогда не желал Логану ни зла, ни уж тем более смерти. Однако поведай он полиции о том, что случилось между ними в прошлом году, та ведь непременно сразу решит, будто бы все это время он только и ждал подходящего момента, чтобы отомстить. Правда, Тобиас, к несчастью все той же полиции, не был идиотом и прекрасно понимал, чем бывает чревата излишняя откровенность. А потому продолжал растерянно хлопать ресницами, не собираясь давать детективу Ренану ни единого шанса вцепиться ему в глотку и в поисках личной выгоды перевернуть все с ног на голову. Детектив Ренан разблокировал экран телефона и остановил запись. — Пожалуй, мы закончили. Вопросов больше нет. Мы свяжемся с вами, как только у нас появятся новые сведения. — Он поднялся с пола и прошел к двери, суматошно размахивая заплетенным в косу длинным хвостом. — Благодарю вас за оказанное содействие. Бредя по коридору, Тобиас отрешенно жевал левую щеку и даже не заметил, как налетел на полицейскую, пикси, причем ростом еще меньшую, чем Диодора. Выслушивая обрушившийся на нее водопад неловких извинений, сбитая с ног девушка лишь кривила губы, а затем, едва восстановив равновесие, молча упорхнула по своим делам, оставив сыплющего оправданиями Тобиаса стоять в одиночестве. — Пикси иногда бывают такими заносчивыми, не бери в голову, — сказала Амели и положила руку Тобиасу на спину, увлекая к выходу. В ответ тот лишь огорченно вздохнул. — Пойдем, отвезу тебя обратно в пансион. За время их пребывания в участке на улице успело заметно проясниться. Последние тучи мохнатыми серыми гусеницами лениво расползались в стороны, открывая взору раскаленный солнцем небосвод — дневное светило палило вовсю, усердно высушивая вымоченные дождем дороги. Тобиас понуро плелся за Амели, на ходу выуживающей из сумки ключи от машины, и мог думать только о том, что убил бы сейчас за сигарету. Впрочем, учитывая его положение, ему вряд ли следовало формулировать свои желания столь легкомысленно. — Ах, вот же они! — воскликнула Амели и победно позвенела ключами, обвешанными целым десятком ярких брелоков. Когда они уселись в ее двухместный спортивный кабриолет ультрамаринового цвета, Тобиас невольно усмехнулся: интересно, эта женщина подбирает себе костюмы в цвет машины или же машины — в цвет костюма? Но полюбопытствовать об этом вслух было бы и впрямь бестактно. — Я думал, будет хуже, — поделился он, когда Амели вырулила на дорогу и перевела электромобиль в режим автопилота. — А по итогу ваша помощь-то почти не понадобилась. Получается, только зря на меня время потратили. — Поверь, если бы меня с тобой не оказалось, было бы как раз-таки хуже. При адвокате все эти детективы уже далеко не такие смелые. — Тут экран ее лежащего на подлокотнике телефона загорелся, и Амели отвлеклась, чтобы ответить на сообщение. — В любом случае, — вскоре продолжила она, подключая телефон к зарядке, — я уверена, тебе совершенно не о чем переживать. Может, пока дело и выглядит запутанно, но, как по мне, стоит им заполучить записи с камер наблюдения и отчет о вскрытии из морга, и все тайное сразу станет явным, вот увидишь. — Уголки губ Амели приподнялись в искренней ободряющей улыбке, и Тобиас мигом посветлел в лице. Сейчас ему было как никогда важно услышать, что все обязательно образуется, от кого-нибудь еще, ведь его собственная вера в благоприятный исход событий с каждой минутой лишь больше слабела. — А до тех пор могу посоветовать постараться не забивать этим голову. У тебя выдался трудный день. Как приедешь, лучше отдохни или займись другими привычными делами. От тебя ведь все равно уже ничего не зависит. — Легче сказать, чем сделать, но спасибо, — угрюмо выдавил Тобиас и поджал губы, после чего нырнул рукой в передний карман брюк и достал зажим для галстука. Поглаживая большим пальцем бархат на футляре, он самозабвенно наблюдал, как, точно капли росы на рассвете, переливаются бликами солнца крохотные бриллианты и, подобно настоящей черной дыре в миниатюре, поглощает лучи света пленительный оникс. — А вы с Феликсом, должно быть, очень близки, — с проницательным прищуром сказала Амели. — Ближе него у меня никого нет, — не раздумывая признался Тобиас и сам же поразился серьезности своего ответа. Однако ответить на этот вопрос любым другим образом значило бы непременно преуменьшить ценность их с Феликсом дружбы, а о преступлении более вопиющем, чем это, было трудно и помыслить. В голове непроизвольно завихрились фрагменты воспоминаний почти четырехлетней давности. После того, как узналось, что Тобиас пережил в прошлой школе, родители приняли немедленное решение перевести его на домашнее обучение. Ненадолго, поклялись они, только пока не закончится ремонт в их новой квартире. Квартире «насовсем», как всякий раз о ней шутила Катрина, когда они с Гарольдом снова наспех паковали чемоданы и отправлялись в простершийся вдоль берега Средиземного моря Эвергрин — сказочный, жаркий и невыносимо далекий. Провожая родителей в путь, Тобиас лишь крепко стискивал зубы и растягивал губы в настолько широкой улыбке, что вскоре их уголки начинали подрагивать. Однако никто не обращал на это внимания. Может, были слишком поглощены своими заботами, а может, попросту списали все на действие недавно прописанных Тобиасу антидепрессантов, среди побочных эффектов которых, по словам доктора, другие пациенты иногда отмечали нервные тики. Не обращал никто внимания и на то, что эта странная, до жути неестественная улыбка никогда не отражалась в его глазах. Зато в них отражалось кое-что другое: тесно переплетенная с испугом немая мольба не бросать его одного. Пожалуйста, только не в этом холодном пустом доме. Пожалуйста, только не наедине с ней. Но зачем вдруг утопающим в делах родителям озадачивать себя поиском достойной няни, если всегда можно положиться на любимую бабушку, которой только в радость провести время со своим единственным внуком? К тому же последний год выдался для Тобиаса таким болезненным, что всем отчаянно хотелось лишь одного — чтобы ему как можно скорее стало лучше. А для этого рядом с ним, несомненно, постоянно должен был находиться кто-то из близких, чьей поддержкой он бы мог заручиться в трудную минуту и кто, чуть что, немедля окутал бы его теплом и заботой. Чего уж точно не был способен дать ему приходящий и уходящий строго по расписанию чужак, которого эмоциональное состояние Тобиаса волновало бы ровно столько, сколько бы ему за это платили. По крайней мере, именно так полагали все вокруг, даже не подозревая, что поддержка, тепло и забота в методы воспитания Мелании никогда не входили. И этот нелепый флер наивности, всю жизнь вьющийся вокруг его родителей, немало Тобиаса огорчал. Как могли они не замечать, насколько Мелания ужасна? Тем не менее Тобиас чувствовал, что не имеет права жаловаться. В конце концов, отец с мачехой ведь делали это все ради него. Ради него затевали очередной далекий переезд, острая необходимость которого сорвала все их прежние планы на будущее с той же лихостью, с какой порывистый ветер срывает с бельевой веревки недосушенные простыни. Ради него судились со школой, которая и бровью не повела, когда Тобиас — сутуло покачиваясь, с кровью на губах — на глазах у учителей петлял по ее коридорам и хватался за отбитый бок, где под стремительно расцветающей гематомой расползалась трещина в ребре. Все выпавшие на их долю испытания Гарольд с Катриной сносили стойко, не плачась и не возмущаясь, и Тобиас старался брать с них пример. Впрочем, если уж на то пошло, он и прежде никогда ведь не жаловался. Еще с ранних лет Мелания приучила его думать, что во всех своих бедах виноват лишь он сам. Ах, она снова подняла на него руку и до самого вечера заперла в кладовой, из-за чего Тобиас, надолго лишенный еды и воды, потом с трудом держался на ногах? Что ж, он определенно заслужил такое наказание, раз утром, изнывая от голода, полез, куда не следовало, и рассыпал на пол целый мешок сахара. Говорите, это в бесконечных переездах на самом деле крылась причина пожиравшего его одиночества, из-за которого он стал плохо спать и сильно исхудал, страдая долгим отсутствием аппетита? Глупости! Просто Тобиас настолько плохо разбирался в людях, что вечно умудрялся заводить дружбу с теми, кому неизбежно становилось плевать на него сразу же после того, как он сообщал им, что скоро опять переедет. А что же насчет трех больных на голову старшеклассников, которые беспричинно травили и избивали его на протяжении всего восьмого класса? Неужели и в этом была вина Тобиаса? Еще бы! Он ведь был слабаком, который не мог за себя постоять. Вот был бы он хоть чуточку сильнее да чуточку храбрее — и тогда точно бы дал им отпор! Все приключавшиеся с Тобиасом неприятности рано или поздно сводились или к его слабости, или к его трусости, и третьего тут было не дано. Ремонт их квартиры «насовсем» затянулся на мучительные полгода, которые Тобиас провел, безвылазно сидя дома, занятый изнурительной борьбой с удушающей тревогой, застающими врасплох паническими атаками и одолевающим в самые неподходящие моменты сном. Он даже не был уверен, действительно ли ему помогали прописанные психиатром таблетки. Что, если он просто обманывался в их эффективности и, вконец устав и измучившись, продолжал пичкать себя ими исключительно в надежде на чудо? Зато одно Тобиас знал наверняка: если из-за них он однажды-таки уронит голову на тетрадь, сморенный сном прямо посреди очередного занятия с Меланией, отделаться одной лишь оплеухой ему уже вряд ли удастся. Переставшие отличаться друг от друга дни сменялись сливающимися друг с другом неделями. Тобиас и не заметил, как деревья снаружи озолотились и стали понемногу плешиветь. Дующий с канала ветер то и дело поднимал жухлые опавшие листья в воздух и, балуясь, закручивал их в головокружительном вихре. Уроки с Меланией становились все невыносимее, а мысль о том, чтобы когда-нибудь снова выйти на улицу или заговорить с кем-то из ровесников — все страшнее. Вечерами Тобиас подолгу стоял у окна, пугливо прячась за шторой, и водил глазами по пустеющей с приближением ночи улице, пристально вглядываясь в каждую подозрительную тень. Свет от фонарей рассеивался по дороге, ложась на тротуар широкими белыми блинами, но между ними — непроглядные чернильные прогалины. И в воображении Тобиаса где-то там, в одной из этих прогалин напротив его дома, стоял, скрываясь в темноте, Платон Фейербах и водил пальцем по лезвию пригретого в кармане куртки ножа, дожидаясь, когда наконец сможет пустить его в ход и отомстить за свою сломанную стараниями Гарольда и Катрины судьбу. Навязчивые образы не давали Тобиасу покоя. Днем, пока еще было светло, он избегал приближаться к окнам, а в его собственную комнату на верхнем этаже солнце могло не проникать месяцами. Но все эти меры предосторожности были излишни. Так же как и Тобиас, Платон Фейербах не вернулся осенью в школу: суд приговорил его к трем годам исправительной колонии, куда он и отправился накануне своего последнего учебного года. Зато двум его верным дружкам, Стину и Рубену, как-то удалось отделаться лишь небольшим условным сроком и легким испугом, и они, в отличие от Платона, продолжали свободно разгуливать по округе. Тобиас на их счет, однако, переживал мало: Стин никогда не блистал умом, а Рубену всегда недоставало смелости, и они бы ни за что не решились с ним поквитаться, даже если бы сильно того захотели. Раньше единственным связующим звеном между ними выступал Платон, но теперь, когда справедливость восторжествовала и их мелкая хулиганская шайка потеряла своего предводителя, они трусливо поджали хвосты и бросились врассыпную. Тобиаса Голдфрея для них больше не существовало. С первым снегом Гарольд и Катрина вернулись из Эвергрина с неожиданными новостями: поскольку ремонт в их новой квартире подходит к концу, они смогут въехать в нее уже к середине декабря. Поначалу Тобиас обрадовался, ведь мерзлость Эсмонда угнетала, и даже работающие на полную мощность батареи оказались бессильны перед проникающим сквозь стенки его разума морозом плохих воспоминаний. А в теплых краях Эвергрина его ждала совсем другая жизнь, о которой он, закрывая глаза, нередко любил грезить, прежде чем провалиться в навеянный медикаментами сон. Наконец Тобиас лично встретится с господином Эспозито, своим драгоценным психотерапевтом, последние полгода наставлявшим его в тяжелой битве с тревогой, депрессией и целой прорвой цепких страхов. А еще он пойдет в новую школу и... О нет. После столь долгого времени, добровольно проведенного взаперти, Тобиас оказался совершенно не готов вернуться в общество. И ладно бы просто выйти на улицу, но попасть в окружение сверстников?! Тех самых, которые еще не так давно всячески над ним издевались, отнимали у него вещи и плевались, проходя мимо? Пансион имени Ореста Д'Обинье — до чего же претенциозное название для места, наверняка ничем не уступающего остальным школам, таким же рассадникам злобы и жестокости! Подростки везде одинаковые, в этом Тобиас уж не сомневался, и, наверное, именно поэтому в ночь перед своим первым днем в пансионе его нескончаемо рвало. И последним, чего ему хотелось по приезде туда, было делиться подробностями своей прежней жизни с каким-то богатеньким самовлюбленным придурком, в чью комнату, к огромному разочарованию Тобиаса, его подселили. Хотя Тобиас тогда, надо полагать, в силу своей недоверчивости просто был склонен делать о людях поспешные — и зачастую неверные — выводы, а Феликс, в свою очередь, еще не умел производить на людей столь же ошеломляющее первое впечатление, как сейчас. Но время, следуя своей извечной привычке, расставило все на места и вынудило ребят сблизиться. А учитывая, что им теперь предстояло проводить в компании друг друга пять дней в неделю, выбора у них, как такового, можно сказать и не было. Тем не менее Тобиас не спешил посвящать Феликса в детали событий, заставивших его столь резко, прямо посреди учебного года вдруг перевестись в школу за тысячи километров от прошлой. Однако тот, на удивление, никогда и не лез к нему ни с какими расспросами. И даже когда Тобиаса мучили кошмары и он кричал во сне, беспомощно пиная одеяло и задыхаясь от слез, Феликс все равно ни о чем его не спрашивал. Вместо этого он включал на столе лампу и осторожно будил его, а затем неизменно садился рядом и принимался читать ему вслух его же книжки об истории средневековья, хоть и сам с трудом держал глаза открытыми. И так продолжалось до тех самых пор, либо пока Тобиас снова не засыпал, утомленный бормотанием Феликса, либо пока за окном не начинал брезжить рассвет, и наставала пора вставать на учебу. Когда же Тобиас уходил в ванную, чтобы погреметь там своими таблетками — он стыдился принимать их при Феликсе, — тот ничуть не обижался и не требовал с него объяснений. Наоборот, всеми силами старался дать другу понять, что стыдиться здесь на самом деле нечего и он его ни за что не осудит. Или, случалось, Тобиаса накрывали спонтанные панические атаки. Причем порой волна необъятного и совершенно необъяснимого страха захлестывала его прямо в классе, во время урока, и некуда ему было от нее деться, негде спрятаться. Он боялся поднять руку и спросить разрешения выйти, боялся привлекать к себе внимание. Поэтому так и сидел, ссутулившись над партой и судорожно хватая ртом воздух, пока разгорающаяся внутри паника опаляла ему кости. И, возможно, ни учителя, ни другие одноклассники действительно не отмечали его внезапную бледность, или чрезмерно напряженную челюсть, или этот беспокойный мечущийся взгляд — но каким-то загадочным образом это никогда не укрывалось от Феликса. И тогда он подхватывал Тобиаса под руки и выводил в коридор, где усаживал его на один из тех цветастых пуфов на первом этаже и помогал начать правильно дышать. Позже Феликс проштудировал не одну статью о помощи при панических атаках, изучая разные способы справиться с приступами, и впоследствии не только прочитал об этом Тобиасу целую лекцию, но и даже устроил по этой теме отдельный экзамен. В конечном счете Тобиас рассказал Феликсу обо всем. О своей клаустрофобии, начавшейся после проведенного в тесной кладовой детства; о родителях, которые в погоне за успехом в какой-то момент совсем о нем позабыли; о Платоне Фейербахе и оставленных им с любовью шрамах на его душе и теле. Когда Тобиас закончил говорить, то обнаружил, что в горле у него пересохло, а в глазах стояли слезы, которым он упорно не давал скатиться по щекам. Ему стоило неимоверных усилий заставить себя оторвать взгляд от своих тощих пальцев, теребивших край пледа, и поднять тот на Феликса. И сердце у него всколыхнулось вдруг жгучей болью, когда он увидел, что друг плачет. Прошло еще несколько секунд, прежде чем Феликс наконец стряхнул с себя оцепенение, повернулся к Тобиасу и спросил, может ли его обнять. Тобиас потерянно кивнул, и тогда Феликс прижался к нему так крепко, что ему стало трудно дышать. Однако вместо того чтобы попросить его отстраниться, он опустил голову ему на плечо и неожиданно для самого себя вдруг горько разрыдался. И все это время Феликс не отпускал его, лишь молча смаргивал собственные слезы и легонько поглаживал Тобиаса по спине, позволяя ему выпустить наружу всю ту боль, что столько лет его отравляла. Боль, противоядием от которой оказалось простое объятие. Тобиас знал, что у него уйдет много месяцев на то, чтобы научиться доверять миру заново, и поэтому даже не надеялся встретить кого-то, у кого нашлось бы достаточно терпения, чтобы выстоять его холодность и замкнутость. Он привык, что люди принимали его молчание на свой счет или путали его стеснительность с недоразвитостью, после чего отворачивались от него и уходили, не успевал он связать и пары слов. Но Феликс не ушел. И наверняка не сделал бы этого, даже если бы Тобиас в сердцах потребовал оставить его в покое и перестать пытаться его спасти. Ведь правда заключалась в том, что Феликс никогда и не пытался спасти его и уж точно не стремился его починить, потому что, в отличие от многих, еще изначально не смотрел на него, как на сломленного или обреченного. И пускай по их венам не петляла одна кровь, да и в чертах лица тоже не прослеживалось намека на сходство, Феликс стал Тобиасу братом, которого у того отроду не было и о котором тот не смел и мечтать. К пятнадцати годам Тобиас успел пересечь полматерика: он видел Уральские горы, плавал в Персидском заливе и с расстояния наблюдал, как всякие безумцы плещутся в ледяных водах Северного моря. Однако в какую бы землю ни занесло его семью, он так и не смог назвать ни одну из них своим домом. Причем дело было далеко не в привычке: потребность сорваться с места и переехать просыпалась в супругах Голдфрей не чаще раза в год, а за это время Тобиас прекрасно успевал и обставить свою комнату, и перезнакомиться с ближайшими соседями, и даже выучить наизусть тысячу маршрутов до школы и обратно. Тем не менее все эти вещи и люди как казались Тобиасу чужими, когда они с семьей только вклинивались в их ряды, так и оставались таковыми, когда они их покидали. Впервые Тобиас почувствовал себя по-настоящему дома, когда три года назад, в мае, вернулся после выходных в пансионское общежитие. Гора одежды на стуле, возмутительно измятая постель, полный бардак на рабочем столе — и Феликс, с гитарой в руках и уроками игры на ней в ноутбуке рядом. Он сосредоточенно таращился в экран и неумело перебирал на инструменте струны, разбавляя тихими ругательствами его унылое бренчание, но, едва заметив Тобиаса, тут же озарился радостной улыбкой и отложил гитару в сторону, чтобы поприветствовать друга как следует. И пока Феликс показывал ему, чему уже успел научиться, Тобиас молча разбирал рюкзак и насилу подавлял распирающее его изнутри счастье, поглядывая на воодушевленного товарища через плечо. Феликс и был его домом. Не шикарная квартира с видом на море, не эта ничтожная комнатушка в общежитии — Феликс. И сейчас он наконец-таки ехал к нему.