* * *
Тобиас провел карточкой по сканирующему устройству на двери их с Феликсом комнаты, и та неслышно отворилась. Но не успел он сделать и шагу внутрь, как его чуть не сбила с ног Квинни. — Вернулся! — с облегчением воскликнула она и прильнула щекой к груди Тобиаса, сжимая его в крепких объятиях. Тобиас затаил дыхание и робко пробежался пальцами по основанию крыльев подруги. — Слава Шестерым! — Я же говорил, что Мэл его вытащит, — с торжествующей улыбкой объявил Феликс. Поднимаясь с кровати, он щелкнул кнопкой на электрическом чайнике, и в том забурлила вода. После подошел к Тобиасу и мягко опустил руку ему на плечо. — Ну ты как? — спросил Феликс, проникновенно заглядывая другу в глаза. — В порядке? — Да, — выдохнул Тобиас, окинув Феликса с Квинни искрящимся любовью и благодарностью взглядом. — Теперь да. Он ухватился за край рубашки подруги и настойчиво потянул за него в сторону. — Может, ваше высочество уже соизволит от меня отлипнуть? Объятия явно затянулись. Квинни нехотя отстранилась, и Тобиасу наконец выпала возможность разуться. Он наклонился и принялся бережно расшнуровывать столь милые его сердцу высокие черные конверсы, не без огорчения отметив, что звездочка сбоку уже второго из них потихоньку начинает стираться. Причина, по которой Тобиасу были так дороги эти кеды, крылась отнюдь не в их скрытых магических свойствах или немыслимо завышенной цене, нет-нет — его заставляли беречь их как зеницу ока всего-навсего воспоминания. Три с небольшим года назад, когда его семья только перебралась в Эвергрин, он зашел в первый попавшийся обувной магазин и купил эти кеды из отчаянной попытки хоть немного себя приободрить. Более того, они поначалу ему даже совсем не понравились! Хотя, по правде говоря, Тобиасу тогда вообще мало что нравилось, за исключением разве безумной и навязчивой идеи бросить семью здесь, а самому сорваться в родную Аскольту. Вернуться к дедушке Николасу и бабушке Ане, с кем он так давно не виделся и по кому так безмерно скучал. Вернуться, пусть и ненадолго, в те редкие мгновения из детства, не омраченные еще жестокостью и безразличием Мелании. Однако Тобиас родился с малодушием в крови, и поэтому вместо того чтобы топтать в новых кедах знакомую ему с пеленок аскольтскую землю, он остался разгуливать в них по неизведанным эвергринским дорогам. А потом его жизнь вдруг наладилась, словно бы по волшебству. И так уж сложилось, что все лучшее, с тех пор только когда-либо происходившее с ним, происходило с ним именно тогда, когда на его ногах были эти самые конверсы. Несмотря на то что Тобиас не считал себя суеверным, кеды быстро стали для него сродни хорошей примете. Он помнил достаточно плохих дней, когда на его ногах была любая другая обувь, но ни одного — когда на нем были они, его ненаглядные конверсы. Ну, может, кроме сегодняшнего... Тобиас верил, что к подошве его кед была прикована удача, но, похоже, иногда даже удача может неожиданно дать сбой. Феликс резко крутанулся в кресле на колесиках, когда позади него пикнул закипевший чайник, и настала пора заваривать чай. Тобиас поставил кеды на обувную полочку, выпрямился — и обомлел, когда как следует разглядел свою половину комнаты. — Не понял, — обескураженно обронил он. — А где все... Чего?! — Хочешь спросить, где все твое барахло? — пришла на помощь Квинни, которая в это время разливала по кружкам кипяток. — Ну, возможно, пока тебя не было, я тут успела немного прибраться... Исключительно из скуки, конечно же, ты не подумай. — А разве не потому ли, что этот бардак мозолил тебе глаза и ты попросту не могла его выносить? — ухмыльнулся Феликс, и Квинни на него предупреждающе шикнула. Тобиас бросился к шкафу, чтобы проверить, все ли вещи на месте, словно коварству Квинни не было предела и она запросто могла украсть у него, к примеру, его любимые носки с утконосами. Все-таки он еще не забыл, как полгода назад не досчитался одной из футболок, а парой дней позже увидел, как подруга, вся извозившись в муке, на общей кухне печет в ней кексы. Но когда Тобиас накинулся на нее с обвинениями в воровстве — само собой, шуточными, — та лишь виновато пожала плечами и сунула в рот испачканный в креме палец. Удостоверившись, что в этот раз вроде как ничего не пропало, Тобиас сощурился и прожег спину Квинни пристальным недоверчивым взглядом. Крылья подруги тут же чутко дрогнули. — Если пытаешься подпалить мне взглядом волосы, — безучастно бросила она, не оборачиваясь, — тогда подожди, пока я к тебе лицом повернусь, а то я как раз давно себе челку хотела. Тобиас скорчил презрительную мину и прошел к своей кровати: подушки тщательно взбиты, плед в крупную клетку заботливо расправлен. — Поверить не могу, даже постель убрала! — возмутился он, упершись руками в бока. — Ни стыда ни совести! — Да-да, не благодари! — Квинни закончила заваривать чай и подала ребятам их кружки. Каждую из них, включая свою собственную, она самостоятельно вылепила из глины, когда в прошлом году вдруг нежданно-негаданно загорелась желанием найти себе новое хобби и на глаза ей попалось объявление о школьном мастер-классе по гончарному делу. Кружка Феликса была высокой и узкой, насыщенного лимонного цвета, с алыми краями в форме сердечка и кучей рисунков точно таких же корявых сердечек, усеивающих всю ее яркую поверхность. Тобиасу же в подарок досталось изделие, мягко говоря, поскоромнее: низкое и широкое, совсем без рисунков (за исключением красноречивого послания «Кто прочитал, тот придурок» на дне внутри), да к тому же розовое. И пусть Тобиас против этого цвета ничего не имел, его любимым был все-таки синий. Однако Квинни сказала, что синяя краска кончилась у них первым делом (да, конечно, причем кончилась она именно на ее кружке!), и поэтому ей пришлось покрасить, чем было. Так или иначе, Тобиас зла на нее не держал, потому как прекрасно помнил, в чем тогда перед ней провинился, и считал эту маленькую месть вполне заслуженной. А дело было вот в чем: предвкушая отдых на каких-то там островах, Квинни суетливо искала, кому бы на время каникул доверить присмотреть за ее камелией — растение жутко гордое и капризное, надо сказать, — и Тобиас, видя в каком подруга отчаянии, из сочувствия вызвался добровольцем. Вверяя ему на следующий день горшок, Квинни нарочно несколько раз обратила его внимание на то, что камелии требуется много солнечного света и теплый влажный воздух. Но Тобиас как обычно пропустил все мимо ушей, поставил растение в самый темный угол своей комнаты и на целую неделю про него благополучно забыл. А потом еще смел удивляться, с какой это стати у него все бутоны осыпались. Свою кружку Квинни постаралась вылепить предельно ровной, без единого изъяна и шероховатости, после чего окрасила ее в вышеупомянутый синий и расписала множеством крохотных белых точек, беспорядочно застывших вокруг какой-то тонкой аляповатой дуги — на большее ее способностей к рисованию элементарно не хватило. Ох, сколько же терпения ей потом понадобилось, чтобы доказать друзьям, что на самом деле она пыталась изобразить ночное небо, усыпанное мириадами танцующих вокруг бледного месяца звезд!.. Тобиас осторожно поднес горячий напиток к губам, и восхитительный ягодный аромат тягучей дымной струйкой тотчас юркнул ему в ноздри. Феликс тем временем потянулся к нижнему ящику стола и достал оттуда свое обещанное Тобиасу протеиновое печенье с бананом. Затем не глядя швырнул его в сторону друга, отчего тот дернулся и пролил на себя чай. — Да чтоб меня Делмар трезубцем треснул! — истошно завопил Тобиас, вытаращившись на расползшееся по животу крупное мокрое пятно, под которым стремительно краснела обожженная кипятком кожа. Квинни сдавленно пискнула и зажала рот рукой. — Что ж сегодня за день такой проклятый?! Сдернув с изголовья своей кровати полотенце, Феликс, будто бы тоже ошпаренный, подорвался с места и поспешно ринулся на помощь пострадавшему по его вине товарищу. — Тобиас! Прости меня ради Богов, я не нарочно! Тобиас медленно отвел дрожащую руку в сторону и от греха подальше поставил кружку остывать на прикроватную тумбу. — Ничего, все равно рубашку давно стирать пора, — процедил он сквозь зубы и основательно промокнул пятно полотенцем, пусть от этого и было мало толку. — Слушай, мне тут любопытно стало, а давно ты знаком с Амели? — спросил после короткой паузы. — Просто она с такой теплотой о тебе отзывалась, будто вы старые друзья. — Так и есть, — ответил Феликс, вернувшись на место. — Они с мамой вместе в универе учились, поэтому она меня, считай, еще с пеленок знает. Сейчас Мэл в основном с папой работает. Ну, сам понимаешь: где большие деньги, там всегда большие риски. Без личного адвоката в бизнесе нынче никак. — Погоди, — всполошился Тобиас, — то есть она арбитражный адвокат? Чего ж она тогда меня защищать-то приехала? — Уголовный арбитражный адвокат, — важно пояснил Феликс. — И какая разница? Тебя ведь ни в чем не обвиняют, верно? Мэл всего лишь нужно было их всех там приструнить и вернуть тебя домой, а с этим бы адвокат любой специальности справился. — Понятненько... И услуги ее, наверное, дорого стоят, да? — как бы невзначай поинтересовался Тобиас, заерзав на месте. — Сколько она просит в час? — А тебе зачем? — Феликс прищурился, и все же замысла Тобиаса пока явно не разгадал. Зато до Квинни, напротив, сразу дошло, к чему тот клонит, и она заговорщически улыбнулась Тобиасу краешком губ. — Да так, просто подумал, вдруг и моим родителям тоже когда-нибудь адвокатская помощь понадобится. А то я бы ведь в случае чего с радостью порекомендовал им Амели. И поэтому хорошо бы заранее узнать о ее расценках. — Ну, обычно в час она... — Феликс осекся, наконец заподозрив что-то неладное в лукавой ухмылке Тобиаса, которую тот столь усердно — и безуспешно — пытался подавить. — Ах ты проныра! Ничего я тебе не скажу! Тобиас закатил глаза: его гениальный план по возмещению другу затрат на адвоката с треском провалился. В таком случае, похоже, придется прибегнуть к запасному — уже скорее отчаянному, чем хитроумному. Как бы то ни было, сдаваться без боя он был не намерен. — Я тебя понял, — Тобиас издал притворный раздосадованный вздох. — А куда вы, кстати говоря, рюкзак мой упрятали? — Тот обнаружился прямо под ногами у Квинни. Быстро отхлебнув чаю, она подцепила носком черную лямку и подтолкнула предмет к его владельцу. — Спасибо. Некоторое время все трое сохраняли молчание, наслаждаясь компанией друг друга и чаепитием. Осторожные попытки друзей расспросить Тобиаса подробнее о смерти Логана или хотя бы о допросе потерпели неудачу: тот ясно дал понять, что говорить об этом пока не готов, а ребята и не думали на него давить и настаивать. Вскоре тишину разбил звук уведомления на телефоне Феликса: это Тобиас перевел ему на счет триста долларов (мысленно скрестив пальцы в надежде, что этой суммы окажется достаточно). — Это еще что такое? — насупился Феликс, в недоумении уставившись на загоревшийся экран. — А ты угадай. — Хватает же наглости! — Дно желтой кружки с сердечками звонко стукнулось о стол. — Ну, ничего... Теперь уведомление пришло уже на телефон Тобиаса. Уловив промелькнувшее в его глазах замешательство, Феликс раздраженно выдал, передразнивая: — Угадай! И сошлись, два дурака, в битве за звание самого гордого и упрямого. Долгие минуты кочевали несчастные триста долларов со счета одного парня на счет другого, пока по комнате, накаляя воздух, огненной искрой метались между ними взаимные гневные взгляды. Квинни откинулась в кожаном кресле Тобиаса, закинув ногу на ногу, и увлеченно следила за развитием событий, подперев кулаком щеку. Ох уж эти мальчишки! — Ненавижу тебя! — запальчиво воскликнул Тобиас, хлопнув рукой с телефоном по пледу и тем самым признавая поражение. Проще было научить курицу летать, чем заставить Феликса хоть раз поступиться своими принципами. В ответ Феликс просиял улыбкой — но не ехидной и самодовольной, а теплой и искренней, да причем теплой настолько, что она вмиг сумела растопить ледяную злобу Тобиаса, обратив ее в безобидную талую воду. Тобиас и не заметил, как уголки его собственных губ тоже вдруг бесконтрольно поползли вверх. Порой он задумывался о том, что если бы только улыбку Феликса смог разом увидеть весь мир, хватило бы и одного мгновения, чтобы та бесследно искоренила разъедающую его испокон веков ненависть. — Как знаешь, — сказал Феликс. — А я, между прочим, наоборот, очень сильно тебя люблю и поэтому ни за что не позволю тебе чувствовать себя у меня в долгу. К тому же это никакое и не одолжение было, а самая обыкновенная дружеская услуга. Пустяк. — Пустяк, — эхом отозвался Тобиас, качая головой. — Именно. Уверен, на моем месте ты сделал бы то же самое. И даже больше. Окажись Феликс в беде, Тобиас пошел бы на что угодно, лишь бы его из нее выручить. Если другу потребуется помощь, он продерется к нему хоть сквозь густые колючие дебри, и пускай они до крови расцарапают ему кожу, пускай глубокими порезами исполосуют лицо, пускай даже, в конце концов, выколют глаз... В общем, он непременно разыщет и спасет Феликса, где бы тот ни находился и чего бы ему это ни стоило. Однако жизнь — к счастью! — пока что не предоставила Тобиасу ни единого шанса доказать это делом: Феликсу, как и подобает истинному баловню судьбы, редко случалось попадать в передряги — зато вот к Тобиасу в отличие от него неприятности так и липли, точно мухи к меду. — Ясное дело! И все же... — Нет, — оборвал Феликс не терпящим возражений тоном. — Никаких «все же». Тема закрыта, и больше мы никогда к ней не возвращаемся. Понятно тебе? — Ишь какой строгий нашелся... — проворчал Тобиас, попутно роясь в рюкзаке в поисках своей электронной сигареты. И куда она только запропастилась, когда так нужна? Квинни широко зевнула и потянулась, после чего перебралась на кровать к Феликсу и свернулась на ней калачиком. Опустившись рядом, Феликс накрыл ее щеку ладонью и с необычайной нежностью провел по скуле большим пальцем. — Что, ваше высочество, скучно вам с простолюдинами? — подтрунил над подругой Тобиас, к этому времени обшарив уже все карманы рюкзака и взявшись теперь от безысходности по очереди трясти над пледом учебниками — а вдруг он оставил свою драгоценную «курилочку», как он ласково ее называл, в одном из них в качестве закладки? — Сейчас бы вместо всего этого развлекаться при королевском дворе в компании таких же высокородных феечек, да? Едва Тобиас успел договорить, как в него тут же прилетела подушка. — Ай! — вскрикнул он от неожиданности, когда та врезалась ему в лицо. — И почему только сегодня все так рвутся меня обидеть? — Уж не знаю насчет остальных, но лично я — от большой врожденной вредности, — чистосердечно призналась Квинни и потеснилась на кровати, чтобы Феликс, прислонившись спиной к стене, мог расположиться там с ноутбуком. Сама же, лишившись подушки, устроилась у него довольной кошкой под боком, устало опустив голову ему на плечо. Немного спустя телефон Тобиаса завибрировал где-то под горой вываленных на постель учебников. Не став утруждаться его «откапыванием», он взглянул на смарт-часы на руке: Феликс прислал ему какую-то ссылку. Тобиас дважды стукнул пальцами по экрану гаджета, и из двух небольших округлых выступов по бокам устройства вверх, на пересечение друг другу, устремилось по лучику света, формируя в воздухе полупрозрачную голографическую проекцию. Не прошло и десяти лет, как голограммы стали неотъемлемой частью человеческой жизни. Магическое вмешательство подстегнуло развитие науки, сделав его практически молниеносным. Наибольший интерес общество, прежде всего, проявляло к двум вещам: долгожданному открытию панацеи от всех болезней и скорейшему изобретению новых, ранее не виданных миром технологий. Однако поскольку ни ученые, ни — увы! — даже сами Боги пока не могли даровать людям первое, ярчайшие новаторские умы всерьез занялись претворением в жизнь грез о втором. Сперва голограммы были черно-белыми, а их трансляторы — громоздкими и сложными в использовании, из-за чего применялись преимущественно в профессиональной деятельности, например упрощая работу врачам или архитекторам. Чуть позже разработка и усовершенствование этой многообещающей инновационной технологии перешла в руки гениев из одной достаточно крупной и влиятельной корпорации, еще давным-давно зарекомендовавшей себя в глазах народа как само воплощение прогресса. Вскоре благодаря ним голограммы обрели цвет и четкость, а их трансляторы удалось сжать до размера бусинки и внедрить даже в привычные всем смарт-часы — такие, как у Тобиаса. Украшающая сейчас его запястье модель получила забавное и лаконичное название «Грамм» и обошлась Тобиасу в кругленькую сумму — ведь аналогов ей попросту нет. Поэтому, повстречав на улице счастливого обладателя этого и впрямь революционного гаджета, можно смело сделать о нем один из следующих выводов: он либо определенно тот еще богач, либо по уши в долгах. Перед Тобиасом развернулась голограмма с официальным сайтом Агонийских игр, и лицо его тут же исказилось страдальческой гримасой. Он поднял взгляд на Феликса. — Что? Видишь там внизу кнопку «Подать заявку»? Нажимай давай. Тогда Тобиас сделал такой глубокий вдох, что, казалось, чуть весь воздух из комнаты не высосал. Заполнять анкету кандидата в участники грядущих Игр ему решительно не хотелось. Ни сейчас, ни завтра, ни когда-либо вообще. По правде говоря, он бы скорее выпил десять чашек того дрянного кофе, что довелось ему днем отведать в полицейском участке, чем потратил бы время на нечто столь бессмысленное и заведомо обреченное на провал. Неужели Феликс действительно не понимал, что Тобиасу и отборочный тур-то не светит, не говоря уж о самих состязаниях? Хотя, с другой стороны, что он потеряет, если просто попробует? В конце концов, получив письмо с отказом, он ведь даже совсем не расстроится, потому что иного и не ждал. — Ладно, будь по-твоему. — Тобиас рассек ладонью голограмму, приказывая ей свернуться. — Хм-м, а вы случаем не видели, куда я перед каникулами сунул свой... — Под кроватью, — в один голос подсказали друзья. — Точно, спасибо! — Тобиас не переставал поражаться: порой эти двое знали его лучше него самого. Отодвигая груду учебников от себя подальше, он ненароком опрокинул раскрытый пенал, и на плед высыпалось все его богатое содержимое: пара высохших черных ручек, три сломанных карандаша, огрызок старого жесткого ластика и... надо же, его электронная сигарета! И когда он только умудрился запихнуть ее в пенал? От радости Тобиас так и засиял, словно начищенная серебряная ложка, и сразу же сделал основательную затяжку; морозное сочетание мяты и яблока приятно защекотало горло. Зажав сигарету в зубах, он свесился с кровати и принялся вслепую водить рукой по пыльному полу, пока пальцы наконец не коснулись гладкого прохладного корпуса его ноутбука. Не успел Тобиас добраться до вопросов в анкете, как его уже замучили. Мало того, что сначала его заставили принять условия целой сотни непонятных соглашений, читать которые он даже не пытался, так затем еще и потребовали пройти ровно столько же тестов, чтобы доказать сайту, что он точно человек, а не робот. Все это было похоже на затянувшуюся проверку на выдержку: сможешь ответить на все вопросы и не психануть — отлично, достоин участвовать в Играх, не сможешь — что ж, не быть тебе тогда агонийским чемпионом, закрывай страничку! Тобиас поднял глаза на Феликса: выражение лица друга оставалось предельно серьезным и внимательным, без единого намека на раздражение или усталость — такой целеустремленности можно только позавидовать. Тишину между ребятами нарушал лишь лихорадочный стук пальцев Феликса по клавиатуре. — Боги, ты там заявку на Агон заполняешь или кому-то в комментариях гневную тираду строчишь? — съязвил Тобиас, не удержавшись. Феликс усмехнулся, но тонкая сосредоточенная морщинка на его лбу не разгладилась. — Всего-навсего в подробностях рассказываю о своих самых выдающихся достижениях. Тобиас до этого вопроса пока не дошел, однако это не помешало ему заранее прикинуть варианты ответа. На данный момент среди всех своих жизненных достижений наиболее выдающимся ему казалась скорость, с какой сегодня после уроков его жизнь пошла под откос, когда на глазах у всей школы его усадили в полицейскую машину. Конечно, он мог бы разузнать у Феликса и Квинни, что о произошедшем говорят остальные: о чем они шептались в толпе, когда Тобиас с видом затравленного зверька предстал перед ними в компании сержанта; какие ругательства и слухи исторглись из их ртов, когда вскоре после этого медики выкатили наружу чье-то прикрытое бездыханное тело. Но правда была в том, что ему совсем не хотелось сейчас об этом слышать. По крайней мере, уж точно не так, как хотелось задернуть шторы на окнах, завернуться в плед и забыться сном настолько глубоким, что на следующее утро сегодняшние события покажутся лишь его кошмарным отголоском. — Ага, не забывая при этом прикрепить в доказательство целую кучу никому не нужных грамот, — отметила Квинни, зевая Феликсу в плечо. — Как это — никому не нужных?! — возмутился тот. — Раз спрашивают, значит нужно! Иначе бы не спрашивали. Верно я говорю, Тобиас? Тобиас пожал плечами. У него у самого этих грамот кот наплакал. Поэтому организаторам, вероятно, придется поверить на слово тому, что он гениальный математик, блестящий историк и к тому же подающий надежды футболист — в общем, и швец, и жнец, и на дуде игрец. От капельки безобидного вранья на его памяти еще никто не умирал. — В любом случае, мне есть чем похвастаться, и я своих заслуг скрывать не стану, — с гордостью добавил Феликс, чуть погодя. — Скромность, безусловно, хорошее качество, но едва ли оно хоть раз помогло кому-то выиграть Агон. Победа достается, как правило, тем, кто готов выгрызать победу зубами, если придется. — По-моему, ты путаешь Агонийские состязания с гладиаторскими боями, — с умным видом сострил Тобиас, но Феликс лишь махнул на него рукой, как бы говоря: «Ой, да что ты понимаешь», и продолжил нещадно барабанить по клавишам. — Ну, а ты сам там на каком уже вопросе? — поинтересовалась у Тобиаса Квинни. — «Есть ли у вас родственники, отбывающие уголовное наказание в тюрьме на острове Скамандр?» — зачитал он вслух и негодующе фыркнул. — И каким, спрашивается, боком это вообще относится к делу? Да и с какой стати я должен знать, как там в Суррене поживает мой двоюродный дядюшка Освальд, с которым я виделся всего раз в жизни на похоронах деда? — Читай, что мелким шрифтом ниже под звездочкой пишут, — сказал Феликс, не поднимая глаз от экрана. — О таких дальних родственниках им сведения и не нужны, только до четвертого колена. Тобиас озадаченно почесал затылок и вылил в рот остатки давно остывшего чая. С горем пополам расправившись с последним вопросом анкеты («Почему вам важно победить в Агонийских играх?»), он отложил ноутбук и устремил задумчивый взгляд в окно, за которым, сверкая, словно отполированный аквамарин, простиралось дивное голубое озеро и виднелись вдалеке верхушки поросших зеленью холмов. На секунду-другую он позволил себе погрузиться в мечтания, на которые прежде не осмеливался — мечтания дерзкие и совсем ему не свойственные. Представил себя на арене, сражающимся за победу наравне с другими агонийцами. Услышал рев трибун, скандирующих его имя. Увидел перед собой улыбчивые лица Великих Шестерых, нарекающих его новым чемпионом и украшающих его кудри золотым венком. В желудке защекотало от радостного предвкушения... Хватит. Как бы ни были милы и заманчивы эти образы, по отношению к себе это все же чересчур жестоко — вот так беспечно мечтать о вещах, которые никогда не будут тебе принадлежать, о судьбе, которая для тебя не предназначена. Нет привычки губительнее, чем привычка предаваться мечтам, обреченным разбиться вдребезги. Такое как-никак может рано или поздно сказаться и на самочувствии: не от того ли, что часто хворают, все эти неисправимые, зараженные энтузиазмом мечтатели вечно уходят на тот свет молодыми? Пожалуй, Тобиас был готов отказаться от несбыточных грез в пользу долгой жизни. К тому же тяга к громкой славе была ему чужда: его более чем устраивало быть Тобиасом Голдфреем, о существовании которого мир даже не подозревает. Одним небрежным кликом он отправил заявку на рассмотрение и глубоко вздохнул — правда, скорее удрученно, а не облегченно. Чем бы эта дурная затея ни кончилась, пути назад больше не было. — Вот и все. — Блеск! — Феликс хлопнул в ладоши, однако не столько от радости, сколько из-за того, что в этот момент выполнял на полу уже третий подход отжиманий с хлопком. — Да хорош уже! Кровать из-за тебя трясется! — Тобиас ударил Феликса по спине его же подушкой, которая все еще находилась у него. Тот вскочил на ноги и, плюхнувшись рядом с другом, принялся ее у него отбирать. Согнувшись пополам от смеха, Тобиас едва успел прикрыть руками голову, прежде чем на нее один за другим посыпались мягкие, но беспощадные удары. — Тренировку сегодня отменили, — сообщил Феликс, наконец угомонившись, и положил подушку себе на колени. — Неудивительно, — скривил губы Тобиас. Приподнятое настроение как ветром сдуло. — Впрочем, я все равно не собирался на нее сегодня идти. — Из-за того, что устал, или... — И то и другое. О, эту ненависть во взгляде Мэттью просто надо было видеть. Клянусь, он бы наверняка на части меня разорвал, если бы не... Тобиас замолк. Если бы не паническая атака, чья мощь оказалась настолько сокрушительна, что он и на ногах не мог удержаться — сразу оседал на пол, как только его поднимали. Кто знает, стал бы Мэттью бить лежачего, но того, кто при этом еще и явно был не в себе, бить он, к счастью, все-таки не решился. Прошло два с половиной года с тех пор, как Тобиаса в последний раз охватывал приступ паники. Он не думал, что однажды столкнется с этим ужасом снова. Надеялся, что не столкнется. Подумать только, а ведь этого времени с лихвой хватило, чтобы он напрочь успел позабыть, как выглядит страх. Как это чувство пахнет. Как липнет к телу и дурманит разум. Какие следы оставляет на коже и рассудке. От воспоминаний его покоробило. Он успокоил себя тем, что у двух сегодняшних приступов, по крайней мере, была причина. Наверняка они больше не побеспокоят его, стоит ему оправиться от последствий пережитого стресса. Да, Тобиас был в этом уверен. А значит рассказывать об этом друзьям, которые и без того чрезмерно за него волнуются, нет никакой надобности. — В общем, если бы не подоспевшая вовремя полиция, — закончил Тобиас, прочистив горло. По лицу Феликса скользнула тень недоверия, но он ничего не сказал. Квинни нахмурилась и остановила в телефоне видео с котятами, которое последние десять минут смотрела на повторе, растянув губы в улыбке от уха до уха и болтая свешенными с кровати ногами. Тобиас выдохнул: хвала небесам, эта пытка закончилась! Как же этот нескончаемый писк действовал ему на нервы! Она приподнялась на локтях. — Он не имеет права ненавидеть тебя за то, что... — Прямо-таки не имеет права? — поднял бровь Тобиас, ехидно усмехнувшись. — Если бы Общая Конституция еще и ненависть между людьми регулировала, цены бы ей не было. Он прервался, наблюдая, как изо рта струится кудрявый белый дым. Их с Квинни глаза встретились, и под ее мрачным взглядом у него в голове созрел маленький коварный план, как можно отомстить ей за тот кусочек льда, которым она беспардонно зарядила ему сегодня в щеку за ланчем. — Но, как показывает история, — с пафосом продолжил он, наблюдая за ее реакцией, — чувство это не пресмыкается ни перед какими законами. Я вам вот что скажу: ненависть — она как чума. Стоит немного недооценить ее заразность и разрушительность, и даже не заметишь, как она отравит твое сердце и погубит все, что тебе дорого. Недаром человечество чуть не пало, не сумев найти способ примириться с ней и обуздать ее прежде, чем она обуздала его. Знаете, а ведь в середине прошлого века... Дальнейшие слова Тобиаса затерялись в пронзительных визгах животных: Квинни демонстративно прибавила ролику с котятами громкости, стремясь заглушить занудство друга, пока оно, как это обычно бывало, еще не высосало из нее остатки сил. Тобиас злорадно ухмыльнулся: порой ему выпадала настолько соблазнительная возможность вывести подругу из себя, что он попросту не мог устоять. Квинни раскрыла рот, намереваясь уже в который раз сладко зевнуть, как вдруг глаза ее широко распахнулись, и она, охнув, соскользнула с кровати. — Шестеро, а времени-то сколько! — Ее сонливость как рукой сняло. Квинни бросилась к двери и поспешно просунула ноги в грубые черные ботинки на толстой подошве. — Мне же еще к контрольной по праву готовиться! — Ой, да что ты там не знаешь? — риторически спросил Тобиас, развеивая рукой дым перед носом, и сразу же пожалел о просквозившем в голосе пренебрежении. Он хотел приободрить подругу, а получилось как всегда. — Вот именно, что ничего я там не знаю! — вспыхнула Квинни, возясь со шнурками. — Если я не напишу эту контрольную на пять, то плакал мой средний балл. А он и так по праву чуть выше четверки, куда уж хуже? Боги мои, ну почему же я такая глупая, и рассеянная, и... — Эй, Квинни-Винни, — ласково позвал ее Феликс и обхватил лицо любимой руками. — Ну-ка помолчи немного и послушай меня. Я не встречал человека умнее и старательнее, чем ты, а эти качества гораздо важнее каких-то там циферок в аттестате. Твой средний балл не определяет ни тебя, ни твою значимость. Поэтому не смей больше говорить о себе таких гадостей! — А то что, рот мне заклеишь? — Она с вызовом вздернула подбородок, уткнувшись кулаками в талию, что добавило ей ровно столько же грозности, сколько и очаровательности. — А может, и заклею, — пожал плечами Феликс и коснулся губами ее лба. — Как видишь, полно и других мест, куда можно тебя целовать, поэтому ничего страшного. — Он прижал Квинни и себе и легонько потянул за крыло, за что ему немедля прилетело кулаком под ребра. — Ладно, счастливо вам тут дальше бездельничать, а мне учиться пора, — сказала Квинни, выпутываясь из объятий. — Только сделайте одолжение, не отвлекайте меня в этот раз своими дурацкими сообщениями, иначе, клянусь, выйду из чата и останетесь там вдвоем общаться! — Бу-бу-бу, какая злюка, — поддразнил ее Тобиас. — Все, проваливай! — Феликс принялся выталкивать Квинни за дверь. — Глаза б мои тебя не видели! Ну, до завтрашнего дня, конечно же. — Дурак! Переливы звонкого смеха подруги отозвались у Тобиаса трепетом в животе и глуповатой улыбкой, расцветшей на лице. Если представить, что он серьезно в чем-то провинился и Боги дали ему выбор: быть в качестве наказания лишенным либо слуха, либо зрения — он бы не раздумывая всадил себе циркуль в глаза. Пока образ Квинни жив в его памяти, видеть ее ему не обязательно, но при мысли о том, чтобы никогда больше не услышать ее смеха и голоса, его душу тут же начинала бередить тоска. Вдруг Тобиас задумался, до чего же Феликс удивительный человек. Он сомневался, что на всей этой многострадальной планете найдется еще хоть кто-нибудь, наделенный, как и его друг, таким же исключительным даром договариваться с чужой печалью. Чтобы убедить ту развеяться, не оставив и следа, Феликсу хватало всего пары фраз, и затем, как по волшебству, чье-то горе внезапно оборачивалось счастьем. И поэтому, как бы сердце Тобиаса до сих пор ни щемила боль осознания, что Квинни навсегда суждено остаться для него лишь недостижимой мечтой, ни разу за все это время он не посмел усомниться в правильности ее выбора. В конце концов, кто еще, кроме как Феликс, мог с той же легкостью заставить ее смеяться до колик в животе, когда всего минуту назад она была безутешна? Наверное, Тобиас бы уже давно прослыл жутким циником, не верящим в существование истинной любви, если бы только эти двое каждый день не доказывали ему на собственном примере обратное. Совсем скоро Квинни и Феликс отпразднуют очередную годовщину, и раз уж за эти долгие три года, что они вместе, при виде друг друга кислая мина на их лицах продолжает сменяться теплой улыбкой, это, пожалуй, и впрямь говорило о многом. Тобиаса, однако, в отношениях друзей поражала не столько их впечатляющая прочность, сколько их гармоничность. Разумеется, у Квинни и Феликса, как и у любой нормальной пары, порой возникали разногласия, неминуемо приводящие к недопониманию или даже серьезным обидам. И Тобиас, хотел он того или нет, каждый раз непременно оказывался втянут в их конфликт. Сначала ему приходилось выслушивать на этот счет мысли Феликса, который при этом обычно угрюмо кидал в стену Квиннин теннисный мячик, пока к ним в дверь не начинали ломиться их разгневанные соседи слева; затем был вынужден разбираться в быстротечном потоке возмущений Квинни, питающей нездоровое пристрастие к длинным голосовым сообщениям. Решительное нежелание обоих ребят посвящать в свои проблемы кого-то кроме Тобиаса, как они, похоже, считали, предоставляло им полное право безо всяких угрызений совести наседать ему на уши, когда заблагорассудится. Так или иначе, Тобиас не жаловался, ведь ссоры друзей были явлением не менее редким и, скажем прямо, аномальным, как и обрушившийся на пустыню ливень. Да и заканчивались они все одинаково: на следующий же день Феликс неизменно заявлялся к Квинни мириться с новым цветочным горшком или коробкой конфет. Причем он делал это даже в том случае, когда правда очевидно была на его стороне, и это Квинни стоило бы первой перед ним извиниться. Слишком уж он любил эту фею, чтобы позволять какой-то незначительной ругани вставать между ними. Поначалу Тобиас этого не понимал, но однажды Феликс сказал ему, что, пока они с Квинни вместе, он всегда будет в выигрыше, даже если придется раз за разом терпеть поражение. Казалось бы — противоречие, а на самом деле — любовь. И по-настоящему Феликс проиграет лишь в том случае, если даст ей ускользнуть. А для понимания этой простой истины дополнительных объяснений Тобиасу уже не потребовалось.* * *
— За что тебя вчера повязала полиция? — Ты правда видел, как он умер? — Они назвали причину смерти? — Говорят, ты под подозрением. Тобиас хотел, чтобы они заткнулись. И чтобы перестали оборачиваться на него в коридоре, вытягивать в его направлении шеи в столовой и шептаться у него за спиной в классе, пока он усердно делает вид, что не слышит. Но он слышал все. Каждое их слетевшее с губ необдуманное слово, каждый пойманный в ладошку смешок и абсолютно каждую нелепую сплетню, снопом искр разносящуюся по школе быстрее, чем он успевал ее опровергнуть. Уже к полудню в пансионе куда ни глянь полыхали пожары доходящих до абсурда обвинений. Тем не менее Тобиаса почти никто еще не сторонился, да и выкрики «убийца!» ему вслед тоже пока не летели. А значит дела его, надо полагать, были вовсе не так плохи, как он боялся. Будучи помладше, Тобиас старался не выделяться. Еще пару лет назад при одной только мысли о том, чтобы выступить перед классом с докладом, у него начинали трястись поджилки, а если вдруг речь заходила о публике посерьезнее — череда панических атак была ему обеспечена. Однако с возрастом (и приходом в его жизнь Феликса, прямо-таки лучащегося заразительной беспечностью) его уверенность сделала резкий скачок вверх, а многие страхи как в воду канули. Поэтому сейчас идея быть обласканным всеобщим вниманием уже не пугала Тобиаса, как раньше, а иногда даже наоборот приходилась по вкусу. Жаль, правда, он забыл, что слава также бывает дурной. И вот, когда ему, казалось бы, наконец удалось добиться того самого заветного всеобщего внимания, на лице его вместо смущенной, но счастливой улыбки играли желваки. В сложившихся обстоятельствах, которым Тобиас и был обязан повышенному интересу к своей персоне, оказалось катастрофически мало приятного. Иронично усмехнувшись, он сделал мысленную заметку: впредь быть в своих желаниях не только осторожным, но и предельно точным. За сегодняшний день он неоднократно порывался сбежать с урока в медицинский кабинет, причем желательно по пути туда вывихнув лодыжку, чтобы ушам не пришлось краснеть от смехотворности причин его внезапного плохого самочувствия, которые он бы впопыхах выдумывал. Но в конечном счете он все же взял себя в руки и остался. Удирают только трусы и виновные, а Тобиас не считал себя ни тем, ни другим. С удивлением открыв для себя, что чужое любопытство обладает на редкость зверским аппетитом, он вскоре оставил тщетные старания его укротить, по крупицам скармливая ему с рук правду о вчерашних событиях (тут что-то оспорит, там что-то подтвердит). Потому что правда, как оказалось, совершенно не имела значения: люди слышали, что хотели слышать, и с легкостью переиначивали слова Тобиаса на свой лад вплоть до той степени, что в итоге они каким-то непостижимым уму образом почти всегда превращались в раскаяние в убийстве. Кто бы мог подумать, что чересчур активная защита иногда лишь наоборот способна спровоцировать нападение. Слишком поздно Тобиас осознал, что ошибся, избрав своей политикой честность. И хотя относительно спасения собственной репутации молчание приносило на редкость мало плодов, стоит отметить, что вреда оно однозначно приносило ей еще меньше. Тобиас решил, что лучше позволит тревожности сожрать себя живьем, но с этого момента больше никому не скажет о произошедшем ни слова.* * *
Если бы только Боги откликались на молитвы, Тобиас бы добровольно провел целую ночь на коленях, вознося к звездам, с которых они спустились, мольбы о том, чтобы тренер Далмия отменил занятия по футболу и в среду. Он был пока совсем не готов встречаться лицом к лицу с Мэттью и прочими приятелями Логана, когда в них до сих пор бушует гнев, который они, вне всяких сомнений, с радостью обрушат на него при первом же удобном случае. И сегодня такой случай им наконец подвернулся: худшие страхи Тобиаса все же оправдались, и тренировка по футболу состоялась. Однако глупо было с его стороны надеяться на обратное. Жизнь ведь и прежде никогда не проявляла к нему милосердия, с чего бы ей вдруг начинать делать это сейчас? Он старался быть тише воды, ниже травы, пока тренер Далмия, то и дело прерываясь на судорожные скорбные вздохи, произносил речь в память о Логане. И все бы ничего, если бы только в заключение тот не объявил новым нападающим Тобиаса — кто-то ведь должен занять в команде место погибшего. В иной ситуации от такой новости Тобиас бы уже светился от счастья, однако сейчас, под тяжестью давящих на него негодующих взглядов, ему стоило огромных усилий даже просто кивнуть. Переодеваясь после душа, он не сразу заметил, как стремительно опустела раздевалка. Тобиас сидел на лавке и надевал носки, когда боковым зрением уловил, как коренастая фигура тренера скрывается в коридоре, а следом за ней по пятам тянутся и долговязые тени его товарищей по команде. Ему не нужно было оборачиваться, чтобы знать, что кто-то встал у него за спиной. Тобиас перестал дышать и напрягся. Слева и справа шевельнулись еще два чьих-то размытых силуэта. Стин и Рубен. А раз они там, по бокам, значит, тем, кто стоял позади него, был… Тобиас едва заметно вздрогнул. Еще секунду назад он слышал, как в душевой льется вода и Феликс бодро насвистывает какую-то незамысловатую мелодию, а теперь не различал ничего, кроме нарастающего гула собственного сердца. Кровь загудела в ушах, легкие требовали сделать новый вдох. Не поднимая головы, он намеренно впился ногтями в кожу на лодыжке, чтобы легкая боль помогла ему вернуться в реальность и рассеяла застывшие в воображении образы бывших мучителей, впервые за долгое время всплывшие на поверхность из потаенных глубин подсознания. — Что такого ты наплел полиции, раз они так просто отпустили тебя после того, что ты сделал с Логаном? В голосе Мэттью гремели горечь и злоба, и от одного его звука внутри у Тобиаса все заледенело. Тем не менее он заставил себя подняться и посмотреть Мэттью в глаза. Потому что он давно уже не тот загнанный беззащитный мальчишка, каким был в четырнадцать, чтобы испуганно забиваться в угол при малейшем намеке на угрозу. Пришла пора доказать самому себе, что прошлое над ним больше не властно, и раз и навсегда избавиться от его тяжелых незримых оков, столько лет тянувших его вниз. — Правду, — выдохнул Тобиас, изо всех сил борясь с желанием отвести взгляд. — Я сказал им правду. О том, что к смерти Логана я не имею никакого отношения. — Лжешь ведь, гаденыш! — Мэттью сорвался с места и, перескочив через лавку, толкнул Тобиаса в грудь. Тот отлетел назад и глухо ударился затылком о шкафчик. Болезненно поморщился, но зрительного контакта все же не прервал. Мэттью подошел к нему практически вплотную, так, что Тобиас мог без труда видеть его подрагивающую от гнева верхнюю губу и лихорадочно раздувающиеся ноздри. Ален и Артур тоже подошли ближе, и теперь Тобиас оказался зажат между ними троими. Он инстинктивно попятился, но моментально врезался лопатками в гладкую поверхность шкафчика. — Все мы видели, как ты разозлился, когда Логан стащил у тебя ту штуку в футляре, — накинулся на него Ален. — Без понятия, что это была за цацка такая, но стоила она наверняка бешеных денег, я прав? — Он подозрительно скрестил руки на груди. — И тебе бы очень не понравилось, если бы кто-нибудь ее повредил. — А Логан ведь мог случайно ее поцарапать, — с намеком добавил Артур. — Или и вовсе сломать, кто знает. Губы Тобиаса изогнулись в кривой усмешке. — Считаете, я мог бы убить человека из-за подобной мелочи? — Ты нам скажи, — процедил Мэттью, до побеления костяшек сжимая кулаки. — В жизни своей большего бреда не слышал. — А как насчет того, что ему осенью отдали твое место нападающего? — продолжил Ален. — У тебя бы не было шанса сыграть в основном составе, если бы только Логан не пострадал и тебе тогда не пришлось его заменить. И вот теперь он мертв, а ты, как и мечтал, стал нападающим. Да еще и накануне важных соревнований. Удобно все для тебя сложилось, ты не находишь? Тобиас чуть не рассмеялся вслух. — Браво, — ядовито выпалил он. — Это ж какой фантазией надо обладать, чтобы такое выдумать. — Ясные серые глаза Мэттью разъяренно полыхнули, и Тобиас сглотнул. — Слушайте, — смягчился он, — я понимаю, вы недавно потеряли близкого друга, и мне жаль, что с Логаном так вышло… — Закрой пасть! — рявкнул Мэттью и зарядил кулаком по шкафчику — тот замер всего в паре сантиметров от лица Тобиаса. Тобиас щелкнул зубами и машинально дернулся вправо. — Ни хрена ты не понимаешь и ни хрена тебе не жаль! — …Но это не дает вам права набрасываться на меня со своими нелепыми обвинениями, — как ни в чем ни бывало продолжил Тобиас, с трудом отлепив язык от пересохшего нёба и надеясь, что никто не заметил пробивающейся в его голосе дрожи. — С тем же успехом вы можете обвинить хоть сраную лестницу, с которой он скатился. Вопрос лишь в том, действительно ли вам станет от этого легче. — Мразь, да я же тебя… — прошипел Мэттью так тихо, что Тобиас едва разобрал его слова. — Что? Изобьешь? Прикончишь? — с вызовом бросил он, выгнув бровь. — Так давай, бей, чего ты ждешь? Трое на одного — как же это честно и смело! — Предлагаю трое на двоих, — раздался со стороны голос Феликса. — Я, конечно, пацифист, но как-то слышал, что драки — то еще веселье. А веселье, чтоб вы знали, я обожаю. Уголок рта Тобиаса дрогнул в торжествующей ухмылке. Возможно, маниакальная пунктуальность, которой славился Феликс, в конце концов все же была далеко не худшей его чертой. Тот протиснулся мимо Алена и, встав между Мэттью и Тобиасом, в защищающем жесте вытянул перед другом руку, загораживая от обидчиков. Даже будучи полуголым, с одним обернутым вокруг бедер полотенцем, Феликсу каким-то образом удавалось смотреться угрожающе. — Я серьезно, Мэттью, — холодно отрезал он. — Тот факт, что на мне сейчас нет трусов, никак не помешает мне набить тебе морду. Оставь Тобиаса в покое, или я за себя не ручаюсь. Мэттью прожег Феликса долгим немигающим взглядом. Безобразная гримаса перекосила его вытянутое, покрасневшее от ярости лицо, и Тобиас на мгновение испугался, что он действительно ударит Феликса, и драки будет не избежать. Но затем Мэттью вдруг сделал шаг назад. — Ты изменился, — разочарованно произнес он, все так же не сводя с Феликса глаз. Тобиас снова вспомнил, что однажды эти двое были друзьями. Возможно, даже такими же близкими, как Феликс и он сам. А потом между ним с Мэттью пробежала какая-то кошка, и дружбы как не бывало. И хотя парни стояли друг к другу так близко, что практически касались носами, невооруженным взглядом была заметна эта громадная пропасть, давным-давно разверзшаяся между ними и с тех пор разросшаяся настолько, что стала уже непреодолимой. — Нет, Мэттью, это ты изменился, — с досадой отозвался Феликс, и Тобиас ни на миг не усомнился в его правоте. Ален на это заявление сморщился, Артур недовольно скривил рот. Сам же Мэттью только поджал губы и развернулся, чтобы поднять с пола свой рюкзак. Лишь дождавшись, когда троица покинет раздевалку, Феликс опустил руку, которую все еще держал перед Тобиасом, и с облегчением выдохнул. — Ты в порядке? — участливо уточнил он, наконец повернувшись к другу лицом. В ответ Тобиас неопределенно кивнул. — Прости, мне не следовало оставлять тебя здесь одного. И о чем я только думал… — Ничего. Я могу за себя постоять, — твердо обозначил Тобиас. Стоило ему осознать, что эти слова впервые оказались по-настоящему правдивы, и его губ коснулась гордая полуулыбка. — Знаю, — сказал Феликс и тоже улыбнулся, после чего направился к своему шкафчику. Тобиас склонился над раковиной, глотая из-под крана ледяную воду, а когда выпрямился, то столкнулся взглядом со своим двойником в зеркале. Глаза невольно скользнули вниз и остановились на выглядывающем из-под расстегнутой рубашки глубоком уродливом шраме, розоватым крестом пересекающим левую часть груди. Внезапно затылок, словно гвоздем, пронзила острая боль, которая вскоре добралась и до висков, разлилась во лбу неприятным покалыванием … Постепенно охватила всю голову и преобразовала кости черепа в тяжелый чугун. Тобиас поморщился, мысленно сопротивляясь тому, что с ним происходило, но выбраться из-под лавины обрушившихся на него непрошенных воспоминаний оказалось труднее, чем он предполагал.* * *
Он сломя голову несся по длинному пустому коридору, и звук колотящегося о ребра сердца заглушал топот четырех пар ног — ног его собственных и его ни на шаг не отстающих преследователей. Игра школьного оркестра, что раздавалась из давно оставшегося позади актового зала, постепенно становилась все тише, поглощаемая толстыми бетонными стенами. Впереди показался поворот, и Тобиас ускорился. Он подозревал, что большая часть кабинетов была заперта, но не мог позволить себе останавливаться и дергать за каждую встречную ручку, проверяя это в надежде, что ему все-таки повезет и одна из них поддастся. Почти достигнув поворота, он вдруг свернул направо и бросился вниз по лестнице. Этот неожиданный маневр помог ему выиграть немного времени, и Тобиас скрылся в туалете. Женском, что было с его стороны весьма предусмотрительно. Он осторожно закрыл за собой дверь, забился в угол последней кабинки и зажал рот обеими руками, стараясь не издавать ни единого звука. — Тебе не спрятаться, Голдфрей, — донесся из коридора глухой голос Платона. — Рано или поздно мы все равно тебя найдем. Концерт будет идти еще целый час, поэтому времени у нас навалом. Ты же знаешь, что чем дольше от нас бегаешь, тем серьезнее тебя за это ждет наказание. Так что, считай, сам несешь ответственность за то, что мы с тобой сделаем. Шаги снаружи стали громче, и Тобиас плотнее прижался телом к холодной плитке и задержал дыхание, несмотря на то что легкие все еще горели после бега. — Впрочем, — крикнул Платон, и на этот раз голос его раздавался совсем издалека, а значит, они прошли мимо туалета, где прятался Тобиас, даже в него не заглянув, — раз уж тебе так нравится играть в кошки-мышки, то я не против. Признаюсь честно, меня это тоже немного забавляет. В животе у Тобиаса начал разбухать щекочущий нервные окончания комок, и легкие воспламенились с новой силой. Не выдержав, он широко разинул рот и сделал шумный вдох. В ту же секунду дверь его кабинки резко распахнулась, стукнувшись о стену, и он увидел сияющее лицо возвышающегося над ним Стина. — Нашлась мышка! — радостно объявил старшеклассник и схватил Тобиаса за волосы, чтобы выволочь его из кабинки и бросить прямо к ногам их главаря. — Так-так-так… — весело оскалился тот, ткнув Тобиаса в плечо грязным носком кроссовки. — А ты оказался смышленее, чем я думал. Спрятаться в женском туалете? Находчиво. Тобиас весь съежился, черно-белая плитка на полу поплыла перед глазами; цвета слились воедино, превращаясь в сплошной серый. Платон опустился перед ним на корточки и дернул за подбородок, заставляя поднять на него голову. Испуганный взгляд Тобиаса заметался по его веснушчатому лицу, цепляясь то за тонкий шрам в уголке его рта, то за украшающий распухший левый глаз лиловый синяк. — На что пялишься? — спросил Платон, вскинув белесые брови. — На это, что ли? — он указал пальцем на свой подбитый глаз, и Тобиас усиленно замотал головой. — Ладно тебе придуриваться, я же видел, что ты пялился. Хочешь небось узнать, кто меня так? — Платон поднялся на ноги, и уголок его губ оттянулся в грустной усмешке. — Папаня мой, кто ж еще. Ох уж эта извечная проблема отцов и детей, а? — Кстати про отцов, — оживился Рубен и вытянул перед собой сцепленные в замок руки, хрустя пальцами. — Я слышал, — он обратил свое внимание на Тобиаса, — твоя родная мать умерла, когда ты еще мелкий был, и теперь твой папаша трахает ее сестру. Это правда? — Да ну, серьезно? — осклабился Платон. — Чего ж ты, Голдфрей не рассказывал, что у тебя такая семья интересная? А вообще, я ведь как-то видел твою, надо полагать, теперь мачеху — женщина она, конечно, что надо. — Его улыбка вдруг сделалась шире и жестче. — Мне повезло на прошлых выходных идти за ней по улице, и она так виляла передо мной задницей в своем прелестном дизайнерском костюмчике, прямо напрашиваясь, чтобы я подошел к ней и… — Заткнись! — вырвалось у Тобиаса прежде, чем он успел это обдумать. Платон замолчал; смешки, которыми обменивались Стин и Рубен, тоже мигом затихли. Воцарившаяся в комнате тишина зазвенела в ушах. — Что ты сказал? Ну-ка повтори, не расслышал, — потребовал Платон и склонился над Тобиасом, приложив к уху ладонь. Тобиас тяжело сглотнул и в страхе пополз от него, но мгновение спустя ему в спину врезался ботинок Стина, и он вновь упал на колени перед Платоном. Тот нахмурился и тряхнул головой; светлая челка прикрыла безобразный синяк. — Значит, не хочешь слушать, как я в красках описываю, в каких бы позах отымел твою мачеху? Что ж, ладно. Только имей в виду, что до этого у меня было хорошее настроение, и я даже было подумывал отпустить тебя, на сей раз не тронув, но ты у нас просто обожаешь все портить ведь, да? — Прости! — всхлипнул Тобиас. — Я не хотел! Пожалуйста, прости! Повисло секундное изумленное молчание, прежде чем все трое старшеклассников разразились дружным гоготом. — Парни, предлагаю небольшую викторину! — возбужденно воскликнул Платон и быстро выглянул в коридор, желая убедиться, что их точно не побеспокоят. — Голдфрей, ты тоже можешь участвовать, если хочешь. Итак, вопрос первый и единственный: в какое место надо поразить человека, чтобы он вскоре умер? — Поразить?.. — озадаченно уточнил Стин. — То есть ударить, болван, — раздраженно ответил Платон. — Ну? — В голову? — предположил Рубен. — Самое главное — повредить мозг, и тогда смерть обеспечена. — Хорошо. А если ты хочешь, чтобы человек перед этим истек кровью и помучился? — Тогда в любое! — Рубен горячо развел руками. — Большая кровопотеря может привести к смерти, даже если тебе пятку проткнут. — Да, ты прав. Пожалуй, я изначально не совсем неудачно поставил вопрос. — Платон задумчиво постучал пальцем по виску, мечась туда-сюда вдоль кабинок. — Попробуй в таком случае мыслить более… поэтично. Рубен громко хмыкнул. — В сердце, что ли? — Пять баллов, Рубен! — Платон довольно хлопнул в ладоши, и звон эхом отразился от кафельных стен. — Ты слышал, Голдфрей? Давай снимай футболку. — И он вытащил из кармана джинсов складной нож. Тобиас затрясся, как в припадке, глаза его бешено забегали по трем хищно скалящимся ему лицам. Кровь стучала в висках, пока в голове у него одна за другой проносились картинки. Вот Платон аккуратно, с хирургической точностью вскрывает ему грудную клетку. Вот сует ему под ребра руку и, нащупав сердце, безжалостно вырывает орган наружу. Вот победно сжимает его в кулаке, словно игрушку, и, ликуя, демонстрирует свой трофей друзьям. При мыслях обо всем этом паника внутри Тобиаса нарастала, подобно ритмичному стуку колес неумолимо приближающегося поезда, на чьем пути он был привязан к рельсам. И поэтому, не желая смиряться со своей участью, он вдруг рванул к двери. Он со всех ног побежит обратно в заполненный людьми актовый зал, туда, где ни Платон, ни его полоумные дружки уже не посмеют его тронуть. Если понадобится, будет махать руками, кричать и звать на помощь. На этот раз он сумеет найти в себе достаточно храбрости, чтобы рассказать всем, на какие ужасные вещи способен Платон Фейербах. Однако Тобиас не учел, что сделать этого ему не позволят: поскольку путь к выходу лежал через Рубена, тот с легкостью пресек его нелепую попытку побега, с размаху врезав ногой ему по челюсти. Тобиас мигом отлетел назад, откусив себе самый кончик языка громко клацнувшими челюстями. Стин и Рубен тут же набросились на него и подняли на ноги. И сколько бы Тобиас ни брыкался и ни рычал, ему не удавалось вырваться из их цепкой хватки; чем дольше он сопротивлялся, тем сильнее их ногти впивались в его ледяную кожу, оставляя после себя глубокие следы-полумесяцы. — Куда же без фокусов, — разочарованно выплюнул Платон, подходя ближе. Одним резким движением он разорвал у Тобиаса на груди футболку и, упиваясь ужасом в его круглых глазах, выкинул лезвие. Худощавое, покрытое мурашками тело с выпирающими ребрами и хрупкими ключицами содрогнулось, когда острие ножа оцарапало область вокруг соска. — Не представляете, как бы мне хотелось сейчас устроить вам небольшой урок анатомии, но, боюсь, повышенный научный интерес всегда чреват последствиями. А последствия нам ни к чему, верно? — Платон многозначительно похлопал Тобиаса по щеке. — Поэтому предлагаю сегодня ограничиться скромным мастер-классом по резьбе. Вырежем над сердцем Голдфрея мишень, чтобы все знали, куда ему в случае чего нужно целиться. — На этих словах его губы растянулись в кровожадной улыбке, и он, небрежно наметив границы надреза вмятинами от острия, надавил лезвием на кожу Тобиаса, рассекая ее. Тобиас закричал, и потная ладонь Стина тут же зажала ему рот. Из раны засочилась кровь, тонкой извилистой струей побежавшая по его животу. — Кончай дергаться! — рявкнул Платон, и нож на секунду замер над раной. — Или хочешь, чтобы вышло криво?! Когда он приступил к нанесению второго, длинного и пересекающего первый, пореза, из глаз Тобиаса брызнули слезы. Горячим потоком они, смешиваясь по пути с пузырящимися у носа соплями, устремились вниз по щекам. Стин глухо выругался от отвращения, но руку от его лица не отнял. К тому моменту как Платон закончил, футболку Тобиаса насквозь пропитала кровь, от чего та липла к телу не хуже, чем язык зимой к железным качелям. А сам он, побледневший, лишь чудом до сих пор оставался в сознании. Свежая рана пылала и неистово пульсировала. Платон отстранился, с восхищением созерцая багровые плоды своей кропотливой работы. — Рубен, отдай Голдфрею свою толстовку, — неожиданно распорядился он. — С хрена ли? — Потому что иначе ему будет нечем прикрыться. И как ты думаешь, что произойдет, если он вдруг попадется кому-нибудь на глаза в таком виде? Даже если он ничего и не скажет, его все равно потащат в полицию, и начнутся разбирательства. Там прикажут посмотреть камеры, опросить учителей и одноклассников… — Да понял я, понял, — пробурчал Рубен, послушно снял толстовку и протянул ее Тобиасу. Тот неуклюже уцепился за нее дрожащими пальцами, из которых она тут же выскользнула на пол, где так и осталась лежать. — Вот как ты поступишь дальше, — велел Платон Тобиасу, до боли сжимая его плечо: — промоешь рану водой, дождешься, пока остановится кровь, а потом застегнешь молнию по самое горло и пойдешь домой, не привлекая к себе лишнего внимания. В твоих же интересах, чтобы никто ни о чем не узнал. Или мне стоит напомнить, что я сделаю с тобой в противном случае? Тобиас вяло качнул головой, но Платону хватило и этого. — Отлично. Хорошего тебе вечера, мышка. — Спрятав заляпанный кровью нож обратно в карман, он почти что с нежностью потрепал Тобиаса по волосам, затем прижал к его лбу ладонь и с силой оттолкнул, из-за чего тот, потеряв равновесие, упал и ударился головой о подоконник. Тобиас распластался на полу и обессиленно уставился на засохшие капли крови на плитке вокруг. Он слышал, как скрипнула и захлопнулась дверь в туалет, как эхом по коридору прокатился утробный хохот Стина, как отдалялись от места преступления, постепенно смолкая, торопливые шаги трех злорадствующих старшеклассников. Когда Тобиасу было семь и он летом гостил у маминых родителей, дедушка Николас построил ему во дворе домик на дереве. Тобиас был в таком восторге, что до самой ночи не спускался на землю, и выманить его наружу можно было разве что обещанием щедрой горсти конфет. Он приглашал туда соседских детей, и силой общего воображения их маленькая команда быстро превращалась в пиратов, а домик на дереве — в корабль, рассекающий небесные волны. Они бок о бок отбивались от нападений выдуманных врагов, боролись с коварным кракеном, чьи щупальца в щепки ломали им мачты, бороздили воздушные просторы в поисках легендарных несметных сокровищ… Тогда Тобиас и подумать не мог, что однажды его собственное сердце тоже окажется помечено крестом, подобно одному из тех заветных кладов, обозначенных на пиратских картах, что он так любил рисовать в детстве.