Жамевю

Медики не соврали. Смотреть двумя глазами, не мотая головой, как пугливый суслик, ощущалось комфортно, почти приятно. Слепая зона слева исчезла, и мир вокруг расширился. Белл едва успевает проморгаться, как его забирают прямиком из лазарета. *** — Ты совсем захирел. Вот… — Стич подкидывает полный магазин бурого, древесного цвета. — Это тебя развеселит. Отточенным движением руки заряжают калашников. Когда Белл гулко передергивает затвор, механический лязг ладно смазанного оружия ласкает слух. Заметно, как он прилагает большое усилие, только чтобы привести оружие в боевую готовность. Пускай, врачи строго запретили любые физические нагрузки, по мнению Кузьмина, стрельба по статичным мишеням скорее относилась к укрепляющему упражнению. Постукивая пальцем по курку, Белл тщательно прицеливается. То, как он облокачивается на стойку, почти ложась и чуть выгибая спину, заставляет Виктора косить глазом. Из-за выставленной вперед ноги мешковатые штаны обтягивают бедра и подчеркивают их интересные изгибы. Взволнованно наблюдая за вышестоящими, солдатик-помощник с поперечной полоской на погонах ютится поодаль площадки. — Свободен. Через полчаса принесешь две чашки «букета Грузии», и чтобы не жалели заварки. — Раздраженно гаркает Виктор и отмахивается, будто пред ним не военный, а халдей. От голоса командира юноша заметно вздрагивает и, спустя одно мгновение, пропадает из поля зрения. По всей видимости, он был даже рад поскорее сбежать от Стича. В конце концов двое мужчин остаются одни на всем полигоне. Катая трассеры по гуслям*, Виктор борется с двумя желаниями: закурить и, пока никто не видит, распустить руки. Только ни открыть свое лицо ради сигареты, ни бесстыдно прикоснуться к Беллу мужчина не может себе позволить. Облака, похожие на гусиный пух, медленно плывут на фоне мишеней. Где-то на отметке в тысячу метров располагалась последняя цель, а за ней — крутой обрыв в море. Наконец, совместив выемку целика и мушку с мишенью, Белл стреляет. Красный, для наглядности, луч стремительно прошивает картонку в форме человека. В месте, где должно находится сердце, появляется обугленное отверстие. Не взирая на маленькое расстояние, это был отличный результат, только Виктор знал — Белл просто пристреливается. Он стреляет вновь, уже в более далекую цель, и снова попадает в десятку. Однако его губы слегка кривятся. На стойке поблескивали корпусами еще три автомата, и Белл был волен взять любой другой, но не стал. Вместо этого он теснее приникает к АК и уже через секунду с удивительной точностью всаживает пулю в каждую бумажную голову. Щелчок, и первая мишень превращается в лохмотья под несмолкающим автоматическим огнем. Белые обрывки разлетаются в стороны, кружимые ветром, как лепестки черемухи. Когда раздается звук опустевшего магазина, Кузьмин по-ухажерски галантно протягивает новый. Бесспорно, Белл — талантливый стрелок. Полностью контролируя отдачу, он беспрерывным «зажимом» эффективно поражал противника и вблизи, и на средне-дальних дистанциях. В исключительном случае брыкающийся калашников без всяких модификаций (хотя бы польского цевья) уводил очередь вверх. И тогда ярко-алые трассера, как искры потревоженного костра, улетали далеко в синеву неба и моря. Они напоминали Виктору салют на девятое мая. В конечном итоге, Белл начинает уставать после шестого спущенного магазина. Тот старается не подавать виду, но одышка слышна за пару метров. Будто невзначай, а не для того, что ему требуется перерыв, он отставляет АК в сторону и выгибается дугой, потягиваясь. Без стыда Стич пожирает его взглядом. Белл либо не замечал взгляда, либо думал, что военный оценивает его навыки. Переведя дух, он приглашающе кивает мужчине в сторону полигона. И Виктор, без единого слова подхватывая автомат, соглашается. Приготовленный для Белла магазин он пристегивает себе. Однако вместо того, чтобы и дальше разносить убитые в труху мишени, Стич наставляет калашников вверх. В пустом васильково-фиалковом небе уже проступают звезды. Лишь остаточный шлейф дыма из труб химблока взвивается, развеиваясь в вышине. Вдруг над морем проносится белая точка. С секунду Кузьмин ведет ствол, а затем раздается один единственный выстрел. Хвостатой кометой выплюнутая пуля мчится вдаль. С клекотом сбитая чайка камнем падает в воду. Кровь следует за тельцем птицы багровой лентой. Ударившись о волны, она неуклюже бьет крыльями, пытаясь снова взлететь. Алый пачкает белоснежные перья, разливается по водной глади. — Зачем ты так? — Пораженно и раздосадовано спрашивает Белл. В этот момент лицо у него словно у городского ребенка, который впервые увидел, как в деревне забивают свинью или топят котят. Внезапно Стич вспоминает, насколько тот сердобольный, когда дело касается любой животины. Покрасоваться не вышло. — Это обычный вредитель. — Не чувствуя укола совести, отмахивается Виктор. Глядя, как мертвая чайка тонет, Белл вздыхает. Он принимает жестокую природу мужчины перед ним и знает, что не может ее изменить. — Товарищ Кузьмин! Разрешите, полчаса прошло. — Прерывает траурную паузу запыхавшийся солдат. В руках у него буфетный поднос, заставленный посудой: чашками, сахарницей, миской с конфетами и, как ни странно, двумя рюмками беленькой. Стич хмыкает. Как-то раз, еще давно, Белл также послал одного из своих подчинённых — ему приволокли целый самовар, растопленный сосновыми шишками. Видимо, бывшему лагерному зеку тоже полагался свой антураж. От вида водки Кузьмин морщится под маской противогаза. В памяти всплывает четкая картина: холодное январское утро, бутылка «Столичной» на кухонном столе и он с пустым взглядом и повисшими плетью руками — час назад пришло известие, что самолет, направлявшийся в Турцию уничтожен. Выживших нет. В гробовой тишине он залпом опрокидывает поминальные сто грамм и, небрежно утерев лицо, бредет прочь. Та стопка показалась Виктору самой горькой в его жизни. И сейчас на языке вновь проступил этот гадкий вкус. Когда ему протягивают половину надломленного пряника, образы прошлого испаряются, как спирт на ветру. Он качает головой, отказываясь. — Сколько тебе сластить? — Тогда ладонь Белла нависает над плошкой с кусковым рафинадом. — Я не буду. Что водка напоминала о потере дорогого ему человека, что чай напоминал сперва о чифире, а затем о Колыме. — Лучше пойдем со мной, — зовет Стич и хлопает по карманам, ища пачку сигарет. Его хриплый голос немного смягчается. Примеривший роль официанта, молодой солдат никогда не слышал от командира такой интонаций. В здоровых глазах Белла загорается любопытство. Без лишних расспросов он берет с собой жестяную кружку — худое запястье неестественно сгибается, будто кукольное — и следует за мужчиной, великодушно оставляя сладости на поживу ефрейтору. Со щенячьей благодарностью тот смотрит Беллу в след и мысленно извиняется, что вместе с сослуживцами за глаза называл его «Кентервильским привидением». Виктор ведет незнакомыми окольными путями и безлюдными коридорами, точно прячет от посторонних. Его широкая ладонь сперва по-наставнически ложится на Беллу плечо, направляя, а потом сползает ниже под лопатку, уже просто удерживая рядом. Последний не придает этому большого значения. Их частый, а главное — тесный, тактильный контакт он воспринимал, как должное. Закрытая пожарная лестница вьется все выше и выше, и каждая новая ступенька — настоящее испытание для ослабевших ног. Когда они добираются до самого верха, Белл загнанно дышит и крепко стискивает перила. Пока Стич звенит увесистой, точно у тюремщика, связкой ключей, он ловит момент, чтобы перевести дух. Его сердце билось, как канарейка в клетке из ребер, перед глазами мелькали фиолетовые мошки, а слюна во рту стала металлической на вкус. Но КГБшник старательно не подавал виду. Если он не в состоянии подняться на пару этажей, то как поможет Персею осуществить его грандиозные планы. Наконец, железная дверь, шаркая по бетону, отворяется. В глаза сразу бьет яркий солнечный свет, а резвый ветер устремляется внутрь, наполняя затхлое помещение морским воздухом. Стич привел Белла на крышу. На всем Возрождении не было места спокойнее. Это было его личное убежище, и Виктор хотел им поделится. — Держи, — он подносит сигарету к губам Белла. — Ты, наверно, уже недели мечтаешь об этом. На самом деле Стич искренне удивлялся, как такой заядлый курильщик до сих пор не лез на стены от столь длительного воздержания. — Я не курю. — Целомудренно хлопает лазурными глазками Белл, человек, который стрелял сигареты так же хорошо, как и мишени. Услышанное повергает Кузьмина в секундный шок. Сначала он решает, что это просто шутка, и сейчас над ним посмеются, а после они, как всегда, прикурят от одной спички, соприкасаясь кончиками сигарет. Но нет. — Мне не нравится запах, — продолжает Белл, — сразу мутит. Почти весь отряд Адлера имел эту пагубную привычку, на столе у каждого стояла пепельница с горой затушенных окурков. Их одежда, их машины, их комнаты — все было пропитано табаком. С определенной периодичностью они предлагали закурить и ему, соблазняя импортным Мальборо, будто Еву яблоком. — Ясно, — коротко бросает Стич. Этот сущий пустяк, как ведро холодной воды, вдруг вернул Виктора в реальность, напомнив, что Белл не такой, каким был раньше. Он скорее чистый лист с парой абзацев, начатых ручкой и продолженных карандашом. Если ЦРУшники так легко сумели отучить его от настолько сильной зависимости и навсегда привить отвращение к одному лишь запаху сигаретного дыма, то это могла быть не единственная привязанность, выкорчеванная Адлером. Ведь, в отличие от Персея, Волкова, Олдрича и даже, черт побери, Араша, его не помнили совсем. Больше не проронив ни слова, Виктор отходит на другой край крыши. Несвойственная отстранённость сквозит в нем: в его грузных шагах, в его опущенных плечах. Его пальцы мнут папиросу, которая еще мгновение назад почти коснулась чужого рта. Беллу остается только взгромоздится на широкий парапет у входа, обрамляющий плоскую площадку, и, прислонив взмокшую, горячую голову к стене, смотреть то на спину мужчины, то на мир вокруг. С высоты в пару метров вид острова не сильно изменился. Все та же пожухлая с желтинкой трава стелется до серо-коричневых скал. Все то же синее море мирно покачивается, будто складки атласа. И все то же небо висит над головой, переливаясь от темных цветов наступающей ночи до приятных оттенков голубого, сиреневого и малинового. Однако, здесь все чувствовалось иначе. Земля не тяготила его, водная гладь, раскинувшаяся до еще более дальних горизонтов, дарила ощущение свободы, а небо казалось ближе. Жмурясь с полуулыбкой на устах, Белл благодарен Стичу за то, что привел сюда. Хоть тот и стоит к нему спиной, возвышаясь безмолвной черной фигурой. — Знаешь, — подает голос Белл, глядя на стрельбище и растирая новоприобретённые мозоли, — Калашников похож на… Он внезапно затихает, будто бы не зная, что хотел сказать, а потом спешно прибавляет: «Не понимаю, почему это пришло мне в голову. Забудь.». Эта неоконченная фраза вырвалась сама собой. Кузьмин не оборачивается, чтобы не показать свое лицо без маски. Он выдыхает облако сизого дыма, которое быстро растворяется в вечерней палитре неба. В воздухе витает ни с чем не спутываемый запах Беломора. На неожиданные слова Виктор делает новую тягу. Разочарование, сковавшее сердце, тает. Белл всегда умел манипулировать его чувствами, даже сейчас, того не подозревая. Потому что Калашников похож… «…на меня» — Стич усмехается своим мыслям. Это выражение прошедших дней. Неудержимость и агрессивность Кузьмина Еще-не-Белл часто сравнивал с отдачей АК. Виктору нравилось. Ведь наряду с этими качествами подразумевалось надежность и личное предпочтение. Выходит, Белл не чистый, едва початый, лист, а скорее страница, исписанная молоком. Нужно только «нагреть». Огонек догорающего бычка уже подступает к костяшкам пальцев. Не добивая сигарету до конца, Стич поджигает новую. Подобная растрата претила сохранившимся лагерным повадкам голодного зверя, но ему хотелось подольше побыть здесь. Видимо, это место, обласканное солнцем, пробило Белла на сентименты. Еще недавно сам Виктор рассыпался в метафорах, уставившись на недостроенный химблок и размышляя «о них». Хотя, по правде, Белл всегда был таким: начитанным, красноречивым, выразительным. А Стич просто нахватался в попытках равняться на него. Возможно, другие люди, видя их вместе, из-за очевидной разницы в возрасте по ошибке принимали Виктора за наставника для молодого Белла. Еще одного Персея. Особенно сейчас, когда он хвостиком следовал за Кузьминым. На деле ведомым являлся Стич. В ту роковую ночь, когда дверь изолятора вдруг открылась перед Виктором, жавшимся к промозглой стене камеры, он, будто только вылупившийся утенок - утку-маму, запечатлел в памяти и сердце фигуру, протянувшую ему руку. С жадностью Кузьмин стиснул ладонь незнакомца. Для зазябших пальцев она ощущалась невероятно теплой. Уже смирившегося с острогом и каторгой до конца жизни, Виктора прошибло давно утерянной надеждой. И он, холодный, голодный и больной, встал и пошел своими окоченевшими ногами к свободе. Продираясь через воцарившийся в колонии-поселении хаос, бывший военный мог смотреть только на юнца впереди. Тогда именно Белл спас его, забытого и оболганного. Эти события выжжены глубоко в душе. С того самого дня он поклялся в вечной преданности не Персею, но Беллу, который отогрел под своим пальто. Так родилась настоящая одержимость Стича одним единственным человеком. Вторая сигарета кончается, обрывая размышления о ненавистном прошлом. Респиратор вновь закрывает лицо, и Виктор, наконец, оборачивается. По одним лишь бровям и глазам, пусть левый незрячий, Белл может точно сказать, что расстроенный отказом мужчина смягчился. С умиротворением Белл отпивает из остывшей кружки. Неимоверно крепкий чай вяжет рот. Но даже так, безмятежно отдыхая под солнцем, он чувствует удушье — учащенное, громкое дыхание никак не приходит в норму. — Тяжело жить без допинга. — Беззлобно констатирует Стич. Он прекрасно помнил, в каком ужасном состоянии его доставили сюда. Внутренние органы, прооперированные кое-как, на УЗИ представляли жалкое зрелище. Только накаченный стимуляторами и наркотой, тот мог стоять на ногах. И быть использованным Адлером. — Ты прав. Сделал всего-ничего, а уже устал, — с грустью иронизирует Белл и протяжно вздыхает. Как американец под звуки гимна, он кладет ладонь себе на грудь, желая успокоить колотившееся сердце. Конечно, безрезультатно. Неожиданно на его холодные бледные пальцы ложатся теплые, пропахшие табаком и забитые перстнями. — Не торопись. — Поразительная нежность звучит в этих словах. Видеть Белла кротким и нуждающимся, помогать ему в точности, как он когда-то, доставляло Виктору удовольствие. Поэтому Стич совсем не прочь, чтобы подобное положение вещей сохранялось подольше. Хлопая ресницами, Белл медленно кивает. Небо и море отражаются в его синих глазах. Обветренные бледно-розовые губы размыкаются, собираясь произнести благодарное: «Да». Из-за горизонта кучевые, будто заросшие барашки, облака медленно плывут к острову. Колпак ветроуказателя, трепыхаясь, поднимается. Едва уловимо, по градусу ртутного столба, по метру в секунду, погода меняется. Потирая вдруг заломившие кости, Виктор уже понимает, что это значит. Пока пожар заходящего солнца пылает над водой, они задерживаются на крыше еще чуть-чуть.