***
— Когда ты думаешь вернуться в кофейню? — таким был вопрос, заданный на другом конце провода. Слово «никогда» возникло в голове Доминика, но вышло из нее слово «понедельник». Он вернулся к себе домой, так как находиться в месте, которое напоминало ему о Мэттью, было невыносимо. С тех пор, как забрали Мэттью, прошло шесть недель, но ощущались они как целая жизнь. Ему было дурно при мысли о том, что Мэттью сейчас мог подвергаться жуткому насилию ради чьей-то больной фантазии или, не дай бог, уже быть мертвым; он знал не так много о снаффе, но этого было достаточно, чтобы его напугать. Единственным проблеском надежды были Уолстенхолмы, чьи влиятельность и статус не позволяли полиции положить дело Мэттью в самый низ огромной кучи пропавших людей. И их состоятельность, которая означала, что они могли платить людям за то, чтобы они искали и, хотелось бы надеяться, вернули Мэттью домой. Но на все это требовалось время, и оно было тем, чего у Мэттью могло не быть. Он принял решение вернуться к ведению своего кафе, в ход шло что угодно, лишь бы занять голову чем-то помимо Мэттью, но даже это было чревато сердечной болью; тот столик у окна. Он решил убрать его и не ставить на место до тех пор, пока Мэттью не будет снова с ним. Он почувствовал вновь подступающие слезы…опять слезы, как-будто он пролил их недостаточно. — Господи, Мэттью, когда все это закончится, — сказал он вслух и позволил слезам упасть.***
Мэттью был в замешательстве…этот человек, Азиз, не стал принуждать его к сексу…на самом деле, он не видел мужчину уже более двух недель. Однако его навещало множество других людей…швеи, дизайнеры и стилисты в числе прочих. Кроме того, его обучали арабскому…узнать, как сказать «нет» на другом языке должно быть довольно интересно, однако он находил, что этот вызов для его мозга доставлял ему настоящее удовольствие. Он не был уверен, почему Азиз не заставлял его заниматься сексом, но он не сомневался, что скоро это должно было измениться. Это был груминг, просто до некоторых пор не сексуализированный. И он был прав, в тот же день к нему пришел дизайнер, парикмахер и его учитель арабского, проверивший его знания. Затем его одели и разукрасили, прежде чем повести вниз. Место, в которое его привели, оказалось обеденным залом, слышалась ненавязчивая музыка. Стол был накрыт на двоих, и приборы поблескивали в мягком освещении. Азиз стоял у больших стеклянных дверей во внутренний дворик, спиной к нему. Инстинкты говорили ему молчать…говорить вне очереди могло означать наказание. Азиз повернулся и заговорил, однако сделал он это на арабском. — Мэттью, ты хорошо выглядишь. На мгновение он задержался, чтобы найти правильные слова. — Благодарю, одежда очень красивая. Азиз улыбнулся и продолжил говорить, но уже на английском. — Твой арабский все лучше, а одежда, ты заслуживаешь лучшего. Красота не должна одеваться в лохмотья…садись, — сказал он, жестом указывая на стул напротив него. — Надеюсь, тебе нравится еда, которую я приготовил, — сказал он, в то время как слуга поднес бутылку вина; значит, не религиозный человек…но это понятно, если ему нравились мужчины, то как бы он был им, учитывая отношение к геям в определенных странах ближнего Востока. — Что же, Мэттью, я прочитал все о жизни, что была у тебя прежде. Теперь эта жизнь окончена. Теперь твоя жизнь будет неотделима от моей. Ты ни в чем не будешь нуждаться, все, что тебе нужно будет делать, это быть моим, и ничьим больше. Это понятно? Он мог только кивнуть. — И покуда ты в моей постели и в компании меня в пределах стен моего дома, ты будешь зваться Хассаном. Только снаружи о тебе будут знать, как о Мэттью…а теперь нам надо поесть.***
Азиз провел пальцем по шраму на его плече и цокнул языком. — Кто мог замарать столь прекрасную кожу? Назови его имя, и ему покажут, почему его насилие было ошибкой. Все эти шрамы и отметины — такой грех. Мэттью делил постель с Азизом уже месяц, и редко когда один не был в обществе другого. Поначалу он ненавидел это и отвергал прикосновение того, кто не был Домиником, однако теперь он находил, что больше он не был против, и больше это не ощущалось, как просто секс. — Хассан? Данное ему имя привлекло его внимание, для него становилось привычным откликаться на это имя; настолько, что он не всегда реагировал на «Мэттью», когда использовалось это имя. — Хассан, — снова сказал Азиз, — я знаю, что вначале ты отдавал мне себя не по своей воле. Но я заметил, что это начало меняться. Я надеюсь, что однажды вместе со своим телом ты отдашь мне и свое сердце. Две недели назад он бы пренебрежительно рассмеялся, но он не заметил, как сказал: — Теперь я отдаю тебе мое тело по своей воле…однако мое сердце нужно заслужить. На это Азиз улыбнулся. — Все так же своеволен…тогда покажи мне, как ты по своей воле отдаешь мне свое тело. Мэттью вернул улыбку и нашел себя занятым именно тем, чего от него ждали. Конечно, о том, что у него могли развиться чувства к этому человеку, не могло идти речи….однако, опять же, возможно, что именно так и было. Хассан — Красивый