Горечь цветущей вишни

Он уехал из лагеря, как только открыл глаза. Он не спал, помнил, как провалился в беспамятство и открыл глаза через секунду, и в эту потерянную им секунду прошли часы до рассвета. Покинуть лагерь незаметно для остальных не получилось – постовым вновь оказался Мурасакибара. Он поднял сонные глаза, сквозь утреннюю дымку высматривая фигуру Мидоримы. - И куда ты собрался? – спросил Ацуши, когда товарищ приблизился. - Ухожу. Мурасакибара долго смотрел на Шинтаро и, о чем-то поразмыслив, поднялся. - Лошадь мою возьми, - произнес он так, будто не помощь другу предлагал. Просто то, что Шинтаро придется взять с собой лошадь, для Ацуши было само собой разумеющееся. Кобыла у ближайшего шатра сонно фыркнула, будто услышав о себе. - Куда ты без лошади? На себе грузы таскать будешь? – совершенно беззлобно спросил Мидорима. В другой раз его бы взбесило глупое, неоправданное самопожертвование. В другой раз, когда он, как раньше, мог хотя бы что-то почувствовать. - Она уже слаба для таких вылазок, не отдыхаем же ни черта. Не грохнись ты с дерева, мы бы и не остановились так надолго. - Мурасакибара подошел к кобыле и, отвязав поводья от дерева, подвел ее к Мидориме. – Обещали прислать другую из города. Давай, забирай. И вот это возьми. Шинтаро принял поводья и странный широкий платок и задумчиво уставился в темно-карие глаза лошади. С губ рвался логичный вопрос, ведь друг другу они приходились чуть более, чем никем. Какая ценность была у их блужданий за лагерем в тишине и таких же молчаливых посиделок на посту? Это были три года странного нечеловеческого общения. - Бери лошадь и уезжай, - тихо произнес Ацуши. - От тебя человеческого уже ничего не осталось. Помнит о тебе кто-то, вот и существуешь. Мидорима взобрался на лошадь и без лишних слов, не оборачиваясь, отправился прочь из главного лагеря. Все оказалось проще. То, о чем они говорили в безмолвии, было ценнее любых разговоров. Не мог быть чужим человек, понимающий твою тишину. Утро, которое могло бы стать красивейшим в его жизни, стало самым тяжелым. Рассвет расползался нежностью теплых красок, солнце, робкого персикового цвета, таяло на горизонте и светлой волной растекалось по светлеющему небу. Мидорима протер глаза ладонями – небо, ленивое и сонное, замешивалось в легкую белесую муть – и рискнул тронуть повязку на затылке. Пальцы ткнулись во влажное пятно. Странно, что Ацуши его вообще отпустил. Временами его словно вышибало из реальности, ему казалось, что в блаженном забвении проходили минуты, но те оказывались часами. Скидывая оковы ядовитого паралича, он выпрямлялся в седле, но вскоре отключался снова, утыкаясь носом в душную гриву. Лошадь не противилась и держала ровный шаг, словно чувствуя, что иначе полуживой наездник слетит с седла. Мидорима действительно медленно сползал набок – тогда сознание вспыхивало, и он в десятый раз просыпался. Морщился, обессилено повисая на шее животного, – мир раскручивало и размазывало, он не помнил, когда ел в последний раз, но желудок в приступах тошноты словно пытался выплюнуть сам себя. Шинтаро цеплялся за поводья, ненавидя весь мир. В голове крутилась единственная мысль: «Скорее бы все кончилось». После нового пробуждения он увидел, что лошадь привезла его в город, где небольшие домики кривым строем стояли по обе стороны дороги. Люди начинали обращать внимание, поэтому Шинтаро слез с лошади и оставил ее за ближайшим домом без привязи. - Я не стану возвращать тебя владельцам, - непонятно зачем объяснил он, снимая седло и опуская его на землю. - Можешь к крестьянам прибиться, можешь уйти. Единственное, что я точно знаю: свобода - это чертово проклятье. Шинтаро накинул на голову серый платок из грубой ткани, что достался ему вместе с лошадью, натянул пониже на глаза и, махнув животному, пошел до центра города пешком. На небо наползли тяжелые тучи, за которыми палило весеннее солнце, вынуждая Шинтаро брести в духоте. Он ненавидел не только мир, но еще и себя. Кому и что он хотел доказать? В чем хотел убедиться? Что изменит в его жизни встреча с Акаши? Отбрасывая неприязнь и детскую обиду за несправедливость, Мидорима осознал, что Акаши не мог быть виновен в убийстве. Как не мог он быть и тем, кто вызвался на такое из прихоти. Они слишком взрослые, чтобы что-то другу другу доказывать. В глубине души Шинтаро был… благодарен. Только представить, что кто-то другой мог… После долгих поисков Мидорима все-таки нашел узкий проем в ограждении, через который можно попасть во дворик перед самым поместьем сёгуна. Этот проем когда-то давно, шутки ради, Акаши сам ему показал. Пробравшись сквозь опустившиеся от тяжести ветви кленов, Мидорима застыл. Друг от друга их отделял лишь небольшой пруд, в котором крохотный мальчишка пытался ловить краснохвостых блестящих рыбок. Девушка, сидевшая рядом на коленях, поддерживала его за спинку и заливисто смеялась. Смех звенел в воздухе, по поверхности пруда, аккуратным камешкам. Смех заполнял все вокруг, и Шинтаро невольно откинулся на ствол дерева, едва держась на ногах – он так по ней скучал. Акаиро выросла, и детская трепетность в ней раскрылась нежностью взрослой девушки. Мальчик поймал рыбу за белое пухлое тельце в красных пятнах, но та извернулась и прыгнула обратно в воду. Он обиженно надул губы и посмотрел на маму, Акаиро вновь рассмеялась, пригладив торчащую зеленую прядку на маленькой голове, и мальчик робко улыбнулся в ответ. Конечно, разве можно грустить рядом с ней? Акаиро неожиданно вскинула голову и неверяще уставилась перед собой. Поднялась с земли, прижав руку ко рту, и сделала шаг вперед. Шинтаро испугался, что она вот-вот зайдет в пруд, и покинул тень деревьев, неспешно приближаясь к сестре. И чем ближе он подходил, тем более блестящими становились ее глаза. Стоило ему сделать последний шаг, слезы полились по щекам девушки. - Шин-тян, - едва слышно выдохнула она, прижимаясь лбом к груди Мидоримы. Он погладил ее затылок и чуть отступил назад: не хватало, чтобы стало заметно, что ноги едва держат его. - Тише. Я в порядке. - Разве это в порядке? – всхлипнула Акаиро, кивая на его голову. Шинтаро слегка улыбнулся. - Можно я сяду? – спросил он и, не дожидаясь ответа, медленно, неловко сел на траву - больше стоять не мог. Акаиро тут же опустилась рядом. - Я даже не знаю, что спросить сначала… - призналась она растерянно. Сын рядом с ней, осмелев, с интересом потянул Шинтаро за рукав и уставился огромными темно-красными глазами. - Быстро вы, - усмехнулся Мидорима. Акаиро сразу прервала его: - Шин-тян, - произнесла она серьезно и, не зная, что добавить, прикусила губу. Они оба понимали, что сколь угодно можно было уводить разговор. Обсуждать не то, что сейчас казалось им важным, глупо. Природа обоих сделала прямыми по натуре. – Ты бы не пришел просто так. - Наверное, я пришел попрощаться, - спокойно объяснил Шинтаро после некоторого молчания. - И… - начала Акаиро дрожащим голосом, уже зная ответ на вопрос, который хотела задать, - куда ты теперь? - Никуда. Она знала ответ. Но «никуда» оказалось самым страшным, что она когда-либо слышала. - Шин-тян, пожалуйста… Мы ведь начинали заново, мы столько раз начинали заново… - Можно сотню раз начать жизнь заново, когда не знаешь ради чего живешь. - Мидорима обвел глазами поместье, лужайку свежей травы вокруг пруда, красноватых рыбок в прозрачной воде. Поверить невозможно, что когда-то это все было важным для него. – Это очень легко, ведь ты ничего не теряешь, а просто начинаешь поиски своей жизни заново. - Так начни заново! – воскликнула Акаиро. – Теперь у тебя есть свобода, и ты волен делать, что душе угодно - никто не может тебе запретить! - Ее голос становился все громче. – Разве ты не хотел быть свободным? - Оказалось, быть свободным - значит быть с ним, - тихо добавил Шинтаро, и Акаиро поникла. – Знаешь, как это страшно - всю жизнь любить одного человека? Больше не страшно говорить об этом вслух. Это стало таким же естественным, как «быть». Любил. Любит. - Даже когда я не помнил его, я все равно его любил. Страшно, потому что понимаешь, что цель всей твоей жизни - это «любить именно этого человека». - Шин-тян… - Не переживай обо мне, - мягко сказал Мидорима и потрепал малыша по голове, совсем как Акаиро в детстве. – Вот она, твоя жизнь. Живи. Акаиро кивнула и закрыла лицо руками. - Нет смысла отговаривать того, кто уже все решил. Брат с сестрой обернулись на неожиданно раздавшийся голос и одинаково недоуменно уставились на Акаши. Юноша, стоявший на деревянном помосте перед домом, слегка усмехнулся: неподдельное удивление на невероятно похожих лицах его крайне развеселило. - С возвращением, Шинтаро, - мягко произнес он. Мидорима долго всматривался в глаза человека, чей самоуверенный взгляд когда-то так ненавидел, и понял, что… ничего не чувствовал. С желанием жить в нем растворилась и неприязнь, и уязвленная гордость. Перед ним стоял человек, который когда-то был особенным, а теперь не имел значения совсем. - Я бы хотел поговорить с тобой наедине, - продолжил Акаши, догадавшись, что ответного приветствия ему не получить. Мидорима поднялся и, вступив на помост, прошел за молодым мужчиной в дом. Он представлял себе это место как темницу для своей сестры, но поместье оказалось дружелюбнее его бывшего дома: в залах было множество слуг и повсюду горел свет. В комнате, в которую его привел Акаши, оказалось пусто, лишь небольшой столик стоял в самом центре. Хозяин дома указал на него ладонью и вышел. Мидорима присел на колени перед столиком, уставившись на доску сёги. Протянул руку, неловко огладил пальцем угол короля, перевел взгляд на ладью и, осторожно подхватив фигуру пальцами - невозможный, мучительный для него символизм, перевернул ее, больше не в силах смотреть. - Навевает воспоминания, правда? – Акаши прикрыл за собой сёдзи и поднял с пола сверток и бутыль из темного стекла. - Не совсем. Хозяин дома присел за стол, окинул взглядом фигуры на доске и заинтересованно посмотрел на Мидориму. - Зачем ты перевернул ладью? - спросил он, уперевшись локтями в углы столика. - Ты учил меня видеть в сёги больше, чем просто игру. - И что же? Выходит, ты ладья? Мидорима посмотрел в улыбающееся лицо Акаши и невозмутимо объяснил: - Моей ладьи больше нет. Она и была моим драконом. Резкий треск упавшего дерева заставил его вздрогнуть - Акаши смел доску со стола, и фигуры рассыпались на татами. - Иногда нужно начинать заново. Акаши поднялся и пересел за спину Мидоримы, принимаясь разматывать ткань на голове. Юноша сидел практически не двигаясь, словно не дышал вовсе, позволяя чужим рукам протереть рану чем-то влажным и заменить пропитанную кровью повязку свежей тканью. - Конечно, ты можешь сказать, что я не прав, - продолжил сёгун, укладывая ладони на широкие плечи, - и сказал бы, будь ты собой. Но от тебя, кажется, и правда почти ничего не осталось. А я верил, что наследника ничем не сломить. - Зачем ты мне все это говоришь... - выдохнул Шинтаро, сгибаясь от усталости. Акаши тут же шлепнул его по плечу, легко, но ощутимо. - Поднимись. Когда Шинтаро поднялся, сёгун молча распутал его пояс и стянул юката, в которое его облачили в лазарете. - Что меня поражает в тебе, Шинтаро, - начал Акаши, сдирая налипший кусок ткани, из-за застывшей крови больше похожий на стопку пергамента. Игнорируя тихое шипение, он наложил мазь и закрыл рану новой повязкой, - это то, что чувство долга вынудило тебя вернуться и объясниться. Уж надеюсь, не благословения на самоубийство ты пришел просить, - он усмехнулся, когда Шинтаро едва заметно передернул плечами то ли от боли, то ли оттого, что услышал признание слабости, которую не желал называть открыто. - Что ты делаешь? – Мидорима попытался оглянуться через плечо, но сопротивляться чужим рукам не стал. Акаши, поймав парня в состоянии удивительной покорности, накинул на плечи тяжелую дорогую ткань кимоно, запахнул полы, самостоятельно поднимая руки Шинтаро, обвился, прижавшись вплотную, чтобы завязать оби. Затем медленно обошел по кругу, придирчиво оценивая результат, кое-где разгладил назойливые складки. - Возвращаю тебе прежнее величие, - он задрал голову, чтобы заглянуть в растерянные зеленые глаза. - Это твой способ меня отговорить? – спросил Мидорима чуть раздраженно. Акаши сделал вид, что не услышал вопроса, и, сняв с рук накидку, помог Шинтаро ее надеть. Плотный темно-зеленый шелк лег на плечи и поплыл по телу, расправляя крылья дракона на спине – точную копию того, что Шинтаро когда-то нанесли на кожу. Но этого Мидорима не видел. Он многое не видел в своей жизни, по мнению Акаши. - Удивительно, что ты не понял самого простого, - произнес хозяин дома, огладив разноцветные нити на ткани, что сплелись в диковинное существо. – Твой дракон не мог исчезнуть, потому что всегда оставался с тобой. Судьба у него такая - навсегда быть связанным с тобой. - Акаши усмехнулся: - Или проклятье. Тут уж стоит у него спросить. Мидорима молча уставился в ответ, сбивчиво вдыхая потяжелевший воздух. То ли кимоно с непривычки грузно лежало на плечах, то ли предчувствие прекрасного, опасного в своей невозможности сдавило грудь. - Ты что, - прищурившись, спросил сёгун, прочитав главный вопрос в тяжелом взгляде, - правда подумал, что я мог его убить? Ветер за спиной Акаши взмыл вверх, поднимая цветную волну опавших соцветий в воздух, и влетел в комнату. Одуряюще сладкий запах весны ударил в голову. Кажется, Мидорима покачнулся и упал бы, не поймай его чужие руки, и цветущий сад оказался прямо перед ним. - Зачем ты все… - Шинтаро на секунду прикрыл глаза, не в силах смотреть в лицо человека, которого назвал своим врагом. – Зачем ты делаешь это для меня? Это все? - Ты всегда будешь моим императором, Шинтаро, - Акаши слегка улыбнулся, помогая Мидориме выпрямиться. Парень усмехнулся в ответ. Вспомнил, как в юности сидели за очередной партией в сёги. Тогда будущее казалось страницей в книге, до которой ты никогда не дочитаешь, и можно было приписывать ему любые мечты и намерения, не заботясь о том, сбудется ли выдуманное. - Когда я стану сёгуном, ты станешь настоящим императором. - Не «когда», а «если», - усмехнулся Шинтаро. – И у моего отца здоровье крепче, чем у нас обоих. - Ему не занять это место. Когда, - Акаши поднял глаза, - именно «когда», Шинтаро, я стану сёгуном, это место будет принадлежать тебе. Ты всегда будешь моим императором. Остальное лишь вопрос времени. Шинтаро не смог ничего сказать. Да и можно ли было? Благодарности казались сухими и глупыми, и не стоило благодарить человека, который был просто верен своему слову. Акаши тоже понимал это и не ждал ничего в ответ, продолжая защищать его, как обещал с самого начала, как сёгун защищает императора, оставаясь в тени. Поэтому, получив адрес и короткое «иди», Мидорима покинул поместье. Впереди было самое страшное – столкнуться с собственными напитанными ужасом сомнениями. Конечно, он верил, как верит умирающий, что лекарство все-таки есть, но от этого лишь тяжелее становился страх. Шинтаро только-только смирился и принял, а получив надежду, увидел, что не обнадеживающим был ее взгляд. Своей смелости он смотрел в глаза. И это пугало до дрожи. Указанное место оказалось обычным окия – неприметным, спрятанным в густом саду домом, где юные гейши наверняка не принимали гостей, настолько он казался маленьким. Мидорима прошелся мимо деревьев, превратившись в слух. Ему было страшно столкнуться взглядом с тем, кого когда-то хотел увидеть больше всего на свете, и он шел на тонкие переливы сямисена и едва слышимый голос. И чем громче и ближе становилась музыка, тем тяжелее было Мидориме идти. Когда деревья неожиданно кончились, а от дома его отделяли десять шагов, он остановился, не в силах сдвинуться с места. Прильнул к дереву, прижимаясь к коре горячим виском. Десять шагов. Их разделяли десять шагов. Не людское одобрение, не тайна, которую необходимо было во что бы то ни стало сохранить, не столкновение двух разных миров, где они пытались понять друг друга. Не смерть, которой так и не суждено было стать реальной. Десять шагов. - Аюми-тян, ты отстаешь, - мягко произнес Такао, расхаживая по залу между девочками лет десяти, что сидели на полу с инструментами. Сёдзи были распахнуты, поэтому Мидорима видел всю комнату, но смотрел только на одного человека. Легкий, изящный в своей спокойной красоте парень медленно водил ладонями по воздуху, не замечая, как зеленые глаза ловят движения каждого пальца, скользят по тонким запястьям с мягкими ручейками вен завороженным взглядом, по ткани простого кимоно вверх за воротник. Мидорима облизнул губы, словно чувствуя тепло нежной кожи и легкое покалывание от кончиков темных прядей. Казунари выглядел собой, таким, каким всегда стремился быть, и Шинтаро на секунду даже захотелось уйти – разве не этой жизни Такао всегда хотел? Но он продолжал стоять, не отводя тоскливого взгляда от парня. Мужчины. Мидорима с горечью следил за фигурой, понимая, что в этом мужчине он увяз навсегда. И, словно услышав эту мысль, Такао обернулся. Шинтаро едва не упал в траву, пытаясь быстро скрыться за деревом. Да что с ним такое? Еще недавно за эти несколько секунд он смог бы уже оказаться на верхушке. Такао долго смотрел в сад, на место, где недавно стоял его наблюдатель, и вновь вернулся к ученицам. - Заново, - сказал он девочкам, - вместе со мной. И запел. Мидорима закрыл глаза, все еще прячась за деревом. Голос, подхваченный музыкой, словно кружил вокруг, и окутанный приятной мелодией парень продолжал стоять, скрываясь. Чего еще он ждал? К вечеру облака притянули за собой дождь. Мидорима смотрел, как Такао помогает девочкам убрать инструменты и провожает до порога – лишь несколько из них поднялись на верхний этаж. Потом он вернулся обратно в зал и сел у выхода в сад, подняв голову к небу. И, оказавшись в одиночестве, словно погас. Шинтаро смотрел на его спокойное лицо, на капли воды, стекающие с волос и по щекам. Такао уткнулся в ладони и замер. Сердце Мидоримы сжалось, и он едва не рванул к нему навстречу, но Казунари поднялся первым. И пошел прямо к нему. - А я надеялся, что ты сам подойдешь, - издалека начал он, с каждым шагом сокращая расстояние между ними, и остановился, только когда Мидорима вышел из сада. - Весь день ждал. Шинтаро опустил глаза. Он не чувствовал обиды в голосе Такао. Лишь тоска просачивалась между словами: обреченная, сдавшаяся, улегшаяся горьким туманом у сердца и больше не беспокоящая. Никто не обвинял его, но Мидориму пожирал стыд. - Всю жизнь ждал, чего мне стоит подождать еще один день, - говорил Такао спокойным, тихим голосом, едва слышным сквозь дождь. Мидорима осмелился поднять глаза, сталкиваясь с чужим похолодевшим взглядом. Сумасшедшие мысли вертелись на языке, и Шинтаро до боли сжал зубами кончик. "Ударь, закричи, сделай хоть что-нибудь". - И вот ты снова возвращаешься, находишь меня и... - голос Такао дрогнул. Мидорима развернулся спиной. Взгляд, который он не выдержал. Он видел его во сне. Отчаянный взгляд умирающего. Слова оказались бессмысленными, губительными и вместе с ними таким же оказалось ожидание в десять шагов. Часы, которые он мог провести, возвращая ощущение умиротворяющего тепла любимого человека. Вместо этого стояли вдвоем по разные стороны пропасти, сломленные и допитые до дна, просвечивающего сквозь глазницы. Тут только вместе прыгать вниз или расходиться - прочь по высушенной земле. - ...И все снова летит к чертям. - Такао опустился на траву, пряча лицо в ладонях. Надрывный голос гремел за спиной Шинтаро, впиваясь словами в сознание. - И каждый раз - каждый гребаный раз! - я снова тебя жду. Мидорима обернулся. Перед ним сидел тот самый мальчик, разбитый, вымокший до нитки. В грязной подворотне старых кварталов он умолял остаться с ним, обжигая болезненным взглядом синих глаз. Эти же глаза, уже повзрослевшие, усталые, посмотрели на него сквозь завесу темных волос. - Так останься! - Такао сорвался на крик. - Или проваливай из моей жизни, наконец! Небо треснуло и загрохотало. Мидорима неосознанно качнулся вперед. Каждый год весна приводила с собой грозы, и их сталкивало друг с другом, как два электрических разряда - с таким же ошеломляющим грохотом. Так близко, словно небо вот-вот расколется пополам. Вот почему грозы он не мог пережить без него. Если не это было знаком... Мидорима бросился на сырую землю, притянув дрожащее от холода тело. Обнял ладонями любимое лицо, покрывая торопливыми поцелуями вслепую - подбородок, соленую от слез кожу щек, мокрые ресницы, лоб, виски, вдохнул родной запах волос, зажмурившись от захлестнувшей волны нежности. - Шин-тян... Не дал договорить, неистово целуя ледяные губы. Такао не отвечал, обмякнув в чужих руках, принимая горячие поцелуи вместе с льющейся с неба водой. - "Либо идешь и бьешься за свое счастье до последнего, - произнес Такао, все еще вздрагивая, - либо сдохнешь как тот, кто его не заслужил. Все или ничего". Мидорима уставился на него широко распахнутыми глазами. Казунари устало улыбнулся, и Шинтаро рассмеялся в ответ, спрятав лицо на его плече. Кагами, чтоб тебя. - Значит, "всё"? - тепло спросил Такао. - Всё, - ответил Шинтаро, сжимая парня в объятиях. Грозы он больше не боялся. - Не нервничай. - Я не нервничаю. - А почему губы грызешь? - Шин-тян, знаешь что... - Они выходят. Такао тут же встрепенулся, вперившись взглядом в идущих по сцене девушек, облаченных в красочные кимоно с замысловатыми украшениями. Он не мог сидеть в зале, поэтому все, что ему оставалось, это выглядывать из-за кулис. - Какие они стали взрослыми... - выдохнул Казунари, завороженно наблюдая за первым танцем учениц. Он прикусил губу и прошептал ностальгично-укоризненное: - Аюми-тян, отстаешь. И продолжил смотреть с гордостью и восхищением, и не видел, как улыбался стоящий позади Мидорима. Наблюдать за взбудораженным Такао было то еще развлечение. - Пять лет прошло, с ума сойти... - брюнет покачал головой. - Пойдем, Такао, - Мидорима настойчиво потянул его за руку. - Надо уйти прежде, чем нас заметят. Казунари молча кивнул и покинул здание следом. Незамеченными они двинулись через сад, изредка соприкасаясь пальцами, - старая традиция, как будто все еще не верили, что рядом, и под одной из вишен Мидорима остановился. Такао, погруженный в свои мысли, уставился в недоумении. - Может, ты хотел бы остаться их учителем? - Может, ты хотел бы занять положенное тебе место императора? - спросил Казунари с хитрой ухмылкой. Шинтаро нахмурился. - Ты хоть чего-нибудь не замечаешь? - Если это касается тебя - нет, - Такао пожал плечами. - Я знаю, что смерть отца стала для тебя неожиданностью, но... как твой партнер я должен был спросить. - Такао... - Мидорима улыбнулся, глядя в непривычно серьезные синие глаза. - И я уважаю тебя и твой статус. Поэтому, если ты хочешь выбрать... Мидорима тут же вмешался: - Я уже выбрал. - Он провел ладонью по темным волосам. - Ну, это вопрос времени, - ухмыльнулся Такао. Шинтаро раздраженно фыркнул. - Я запрещаю тебе общаться с Акаши без моего ведома. Или ты... - он прищурился, - хочешь быть женой императора? - О нет, - Казунари закатил глаза, - эти кимоно тяжеленные, краска, заколочки, бантики... Такао болтал без умолку, не замечая внимательного взгляда Мидоримы. Тот запоминал важнейшие мелочи, словно в последний раз. Заплутавшийся в волосах ветер, тонкие пальцы, заправляющие пряди за ухо, глаза цвета потеплевшего неба, искристо-синие... И вихрь розовых соцветий, кружащий вокруг хрупкой фигуры, - это весна прощалась с Такао, а Мидорима, услышав ее шепот в ветвях вишен, протянул руки, принимая самое дорогое, что ему когда-либо доверяли. Приподнял за подбородок, нежно захватывая чужие губы. Почувствовал под языком тонкую мягкость и удивленно отстранился, а Такао, чуть нахмурившись, медленно снял с губ вишневый лепесток. И, покрутив его на пальцах, рассмеялся. - Горько? - тихо спросил Мидорима. Казунари улыбнулся и покачал головой. Какой бы темной ни была осень, какой бы холодной ни казалась упрямая зима, весна вновь придет, сильнее и ярче предыдущей. Начнут меняться дни, перекатывая теплеющее солнце. Вишня снова зацветет, и поцелуи больше никогда не будут такими горькими.