Горечь цветущей вишни

- Тебе пора идти. - Я не хочу уходить. Мидорима закрыл глаза, чувствуя, как сорвавшийся с чужих губ смешок растаял в волосах. Шумел опустевший лес, накидывая ветер как холодное, никем не тронутое одеяло. Шинтаро не чувствовал ни воздуха на своей коже, ни деревянный бок сломанного лука, который упирался в лопатку. Подставлял лицо бережным ладоням, надеясь, что вот сейчас они накроют его глаза, и он наконец уснет совсем как раньше. Чтобы проснуться и увидеть родное лицо. Под его затылком теплело что-то липкое, и в голове отдавался тихий, ненавязчивый шум, будто и не Мидориме она принадлежала. - Не засыпай. - Ты ведь ненастоящий? – спросил он, открывая глаза. Дымчатая синь с тоской смотрела в ответ. - Всего лишь твои воспоминания. - Полагаю, глупо извиняться перед своим воображением? Парень улыбнулся и кивнул. Мидорима поднял голову с чужих колен, так и оставшись сидеть спиной. - Я не знаю, чего хочу, - признался он. Это был диалог с сознанием, чего здесь бояться? Если забыть о том, что любую тему, касающуюся Такао, он сам же поставил себе под запрет на целых три года, этот разговор с собой можно было бы считать исповедью. – Снова пытаться забыть обо всем, доживать жизнь, как будто эта война никогда не закончится. Думаешь, зачем я сюда ушел? Чтобы меньше вспоминать. Потому что от тебя кроме воспоминаний у меня ничего не осталось. - А еще? - Или я все-таки хочу вернуться, - добавил Шинтаро совсем тихо, ведь так страшно произнести такое вслух. Он думал, что в Казунари не было ни на грамм настоящего. Все маски, чужие тайны, воспоминания, за которые невозможно зацепиться – всё стояло на прошлом, собранном из старого битого стекла. На деле подделкой оказался он сам. Ни одной минуты с того дня он не жил своей жизнью. Прошлое за спиной оказалось сложенным не просто из выстроенного наспех мусора – ничем. Что-то придумал сам, утяжелил грузными и глупыми декорациями, чтобы хоть ветром не сдуло - настолько все это при трезвом взгляде казалось хлипким и неустойчивым; себя примостил куда-то по центру, чтобы никто не заподозрил подделки… Жизнью назвал. А потом осознал. Когда внезапно осознаешь, что каждый твой день, каждый вздох был зря – куда идти? - Что же мешает? - Может, уже и некуда возвращаться. - Может. Мидорима непонимающе нахмурился и обернулся. - Поздно может стать в ту секунду, когда ты начал бояться, что станет поздно. Такао улыбнулся и развел руками – кровь, густая, багряная, капала с его залитых алым ладоней, стекала по рукавам. Кровью же был пропитан пояс и кимоно на коленях - насквозь. В глазах поплыло красными и зелеными пятнами, защипало и потемнело совсем. Мидорима провалился в темноту.        - Очнулся! – крикнул Миядзи в коридор и обернулся. Мидорима как подскочил на футоне, так и остался сидеть, уставившись в пустоту огромными ошалелыми глазами. Перевел дыхание, уложил голову в ладони и, кажется, почувствовав пальцами бинты, отвел руки. Потом долго молча рассматривал собственные ладони, прежде чем заметить пристальный взгляд Миядзи. Тот уже начал опасаться, не вышибло ли мозги лучшему лучнику при падении с такой высоты. - Какого черта, Мидорима, - проворчал он, нависая над товарищем. – Чего ты подорвался? Ложись, ты же себе едва череп не проломил. Шинтаро поднял голову и уставился в немом недоумении, отчего Киёши подумал, что насчет помутившегося рассудка он все-таки угадал. Способ вернуть утерянный в полете мозг он придумать не успел - в проеме двери показалось болезненно бледное лицо Араки. Лишь убедившись, что Мидорима действительно очнулся, девушка вошла в комнату. Миядзи быстро окинул ее взглядом. Бледная, как снег, наверняка не спала двое суток, дожидаясь пробуждения этого несносного идиота; пятна крови на плаще засохли и потемнели. Видимо, как донесли до госпиталя, так она и крутилась вокруг, даже переодеться не додумалась. Комплекс вины? - Как он? – хрипло спросила Араки. - Ну, - начал Миядзи чуть раздраженно, - кажется, вместо лучника у вас будет дурачок. - Не называй его так. - А как еще называть человека, который вопреки приказу полез на дерево, грохнулся с него и которого потом десять километров тащили до главного лагеря? – Киёши достал из шкафа бинты и, звучно хлопнув дверцей, уставился на Мидориму. – Он меня еще и игнорирует. Мидорима ткнулся взглядом в красные пятна на плаще, вспоминая, что видел чужую смерть с тенью угасающей улыбки на лице, утопленную в крови. А оказалось – привиделось. - Это моя кровь, - произнес он, едва скрывая облегчение. Слова вернули в реальность. Пульсация в голове ударила неожиданной волной, и перед глазами поплыло. Да и спина ныла и жглась, словно камнями ободрали. - Конечно твоя, - фыркнул Миядзи, раздраженно уставившись на парня. - Это ты слетел с дерева, тебя притащили ко мне с разбитой головой и пробитым плечом, и если бы ты раздражал меня еще больше, я бы эту стрелу тебе в задницу засунул. - Раз ее там нет, значит, больше уже невозможно. - Мидорима шумно выдохнул сквозь сложенные у лица ладони и хотел было откинуться на спину, но комнату вновь подбросило в воздух, а тело кинуло вкруговую. Девушка испуганно ахнула: - Мидорима!.. Тот и заметить не успел, как Миядзи в короткое мгновение оказался с ним на футоне – ладони крепко поддерживали за плечи, а за ухом сквозь плотную вату слабеющего сознания командовал неожиданно спокойный голос: - Командир, выйдите и закройте дверь. Я сам вас позову. - И уже после ухода Араки прошептал Мидориме: - А ты не дергайся, надо сменить повязку. Он принялся разматывать сложенную в плотный рулон ткань, невольно вспоминая еще более бледное лицо командира. Знал он таких людей, им дай ответственность, так они за каждый промах своего подчиненного на нож кидаются. Еще лучше он знал Мидориму, который от чужого беспокойства начинал нервничать, и беспокойство сейчас точно не было тем, в чем он больше всего нуждался. - Ну-ка, посмотри на меня, - тихо сказал Киёши, приподнимая чужой подбородок. Шинтаро невидяще уставился вперед. – Слышишь, что я говорю? Мидорима моргнул, затем еще раз; медленно опустились тонкие густые ресницы – в тебя же, наверное, влюбиться можно только за их милые, загнутые кончики – и густое болото прояснилось, оставив после себя только легкую муть на темной зелени. - Я слышу. - Ладно, - произнес Миядзи, ощупав повязку на голове, - эту я поменяю утром. Он пересел за спину, спустив с чужих широких плеч утепленную накидку. Снял толстую, багряную от крови ткань как можно осторожнее – рана расставалась с ней нехотя, цепляясь липкими лапками, заменил новой, перевязав под плечом. Мидорима не противился и не содействовал, поднимал руки, принимал нужное положение с рвением марионетки, абсолютно безразлично… Только перебирал пальцами потрепанную, огрубевшую черную ленту на запястье. - Сейчас будет щипать. Киёши провел куском ткани по полосе содранной над лопатками кожи, омывая ссадины наскоро сделанным отваром. Нежный аромат зверобоя вплелся в запах тяжелых лесных трав, запах кожи Мидоримы, и Миядзи, глубоко вдохнув, с тихим вздохом прижался лбом между лопаток - между крыльев раненного в крыло дракона, над чьей головой теперь на долгие дни застынут алые, жгучие тучи. Он любил эту татуировку больше, чем самого Шинтаро. Араки он не винил. Другая ситуация, другой день, другой раненный – он бы посмеялся над ней, подтрунивая над мягкосердечием обычно жесткого командира. Но приняв на руки тяжелое, похолодевшее тело Мидоримы, внутри похолодел сам. Когда рана была зашита, залитые кровью простыни убраны, ужас, впитавшийся в загустевший воздух комнаты, все-таки спал, Киёши продолжал сидеть у футона, ошарашенно уставившись в багряные ладони. Страх оказался осязаем, налип холодным объятием, словно сердце Миядзи держали ледяными ладонями. К утру Мидорима задышал – шумно, глубоко, как дышат спокойно спящие люди и те, кто давно потерял способность спокойно спать, но вновь ее получил. Тогда Киёши позволил себе перевести дыхание и до первых лучей стирал с чужих волос кровавый цвет. - Миядзи, - предупреждающе отозвался Мидорима, чувствуя теплые ладони на спине. - Успокойся, я еще в тот раз тебя понял, - Миядзи усмехнулся. - Это было один раз, произошло случайно, ты был не в себе – все это я уже слышал. Хотелось признаться: просто напугал ты меня до смерти, придурок. Но ведь потом пришлось бы объяснять, что не тянул он его в постель и, боже упаси, не собирался пользоваться слабостью. Всего лишь момент оказался редким, удачным, когда Мидорима снимал оборону со своих баррикад. Только в такой момент Миядзи мог убедиться, что тот вернулся живым – на ощупь. Ладонями по широким плечам, избежав ссадин, пальцами по изумрудной чешуе древнего животного. Живой. - Черт с тобой, - фыркнул Киёши, отстраняясь. Нужно приходить в себя. Эти моменты испуганной нежности для него так же не типичны, как покорность для Мидоримы. – Ложись спать, бесишь. Он задул свечи и сквозь темноту дошел до своего футона, который пришлось перетащить сюда, чтобы не пропустить пробуждение раненого. Заставил себя лечь, накрыться, даже глаза закрыть. Дождь за стеной шумел, успокаивая, затягивая в сон, только внутри ныло и металось что-то беспокойное. Пора было уходить отсюда. Жизнь катилась под откос, и чем дольше он задерживался в главном лагере, тем хуже становилось его положение. Так всегда происходило, когда Мидорима появлялся в его жизни. И ведь бесил же Киёши каждую секунду, но ни одной его просьбе почему-то не получалось отказать. И это непременно приводило к неприятностям. Взять хотя бы парня, которого он вытащил с того света по просьбе Мидоримы. Черт знает сколько усилий пришлось приложить, чтобы никто ничего не заподозрил. Он надеялся, что сможет выкинуть этот раздражающий элемент из жизни, если станет военным врачом, но почему-то именно этот лагерь Мидорима выбрал для самоуничтожения – всю историю он узнал лично от Шинтаро и по-другому такой исход событий назвать не мог. Ему даже стало немного жаль его, потом и раздражение поутихло… Потом все случилось. После первого удачного боя отряд напился, словно в последний раз, и их двоих столкнуло друг с другом в этом лазарете. Проснувшись наутро в пустой постели, Миядзи решил – нет, все-таки бесит. Еще больше бесит. Только раздражение поменяло полярность, обретая странное тепло. По небу расползлась ломаная цепь молнии и рассыпалась искрами. Слева нервно зашуршали простыни. Миядзи поднял голову, но ничего не увидел. Грохот прокатился по облакам и притянул к себе новую вспышку. В темноте послышалось приглушенное: - Черт. - Ты куда? – спросил Миядзи, слушая, как Шинтаро встает и уходит куда-то вглубь комнаты. - Подальше. Мидорима прижался к стене здоровым плечом и подтянул колени. Весна снова загнала его в самый черный угол. Он уставился на пляшущие осколки света под окном и вновь обрадовался густой темноте, в которую затащил себя почти неосознанно. Миядзи пришел почти сразу и молча сел рядом. - Ненавижу темноту, - спокойно объяснил Мидорима. – И грозы ненавижу. Но грозы все-таки больше. - Зажечь свечи? - Не надо. Они сидели в темноте молча. Миядзи думал о том, как можно от одного страха прятаться в другом. Мидорима вспоминал весну, когда грозы казались совсем не страшными, потому что под боком было чужое надежное тепло. Так же стеной стоял дождь, разбиваясь о густую листву, Миядзи касался его рукавом халата, и чтобы не выпасть в прошлое, Мидорима начал говорить. - Я видел его там, на дереве, - он добавил, неуверенный: - Такао. Это он меня подстрелил. Я просто не мог отпустить тетиву. Даже падая, думал, а вдруг все-таки отпустил? – Шинтаро усмехнулся. – Представляешь, возможно, последние мысли в моей жизни, а я думаю только о том, чтобы он остался жив. - Мидорима поежился, когда за новой молнией гром будто бы влетел в стены, и те задрожали в ответ. – Не понимаю, как это возможно, что он оказался там. - Это и невозможно, - ответил Миядзи. Мидорима повернул голову, пытаясь разглядеть чужое лицо в темноте. За окном сверкнуло, и свет на секунду накрыл холодные, светло-карие глаза Миядзи и растаял вместе со словами: - Он мертв. Мидорима смотрел в ответ долгим непонимающим взглядом. Все продолжалось – луна катилась за тучами, гроза раскалывала небо, проливаясь еще большим дождем, за стенами спал усталый отряд… Сердце Мидоримы не остановилось. Потому что сказанное Киёши правдой быть не могло. Не могло случиться так, что Такао стерло с лица земли. Существовал человек, существовал целый мир, целая жизнь Мидоримы – и не стало. А Мидорима все еще жил. Такого не могло произойти. - Я знаю, что это правда, - сказал Киёши, будто отвечая мыслям Шинтаро. – Как только ты исчез, император приказал его убить. Сёгун заверил, что сделает это сам, раз опорочена честь теперь и его семьи. Я пришел вместе с врачом вашей семьи, чтобы проверить тело, - голос его стал совсем тихим, - идиотские формальности… - Это невозможно, - прошептал Мидорима. - Когда мы пришли, тело уже было погребено. - Киёши повернулся к другу. - Я видел могилу у них в саду, понимаешь? - Невозможно, - снова повторил Мидорима уже тверже. Нелепые детали не сходились. Успокаивали. – Кто бы похоронил изменника в саду сёгуна? - Твоя сестра. - Шинтаро вновь повернулся, уставившись огромными, безумными от ужаса глазами. - Она настояла, чтобы его похоронили в ее саду. И, согнувшись над полом, Мидорима завыл утробным, нечеловеческим воем.