Останься со мной

Мадараме крепко спал ночью, но никогда не терял бдительности даже во сне. В любой опасности тело реагировало инстинктивно, где-то в глубоком подсознании мозг умел различать на слух шелест ветра за окном и скрежет открывающейся двери, случайно упавший со стола предмет и предмет, опрокинутый неосторожным движением, шум у соседей и чьи-то шаги. И даже шаги он мог делить на безопасные и настораживающие. Мадараме не хранил пистолет под подушкой, но в ящике прикроватной тумбочки он был: не валяющееся на виду оружие могло чуть расслабить злоумышленника, а скорости Мадараме в любом случае хватит, чтобы успеть вытащить пистолет и выстрелить первым при необходимости. Он и секунды не подвисал, просыпаясь среди ночи по зову системы безопасности собственного тела, действовал быстро, чётко и обдуманно. Годы не самого приятного опыта и нечеловеческие инстинкты делали Мадараме тем, кого практически невозможно было застать врасплох во сне. Он открыл глаза резко, но не полностью, давая себе шанс не раскрывать сразу своё пробуждение, рука почти незаметно потянулась к тумбочке, но замерла, так и не коснувшись. Бегло просканировав пространство, Мадараме понял, что видимых причин для столь внезапного пробуждения не было. Конечно, существовали и другие возможные варианты: приступы бессонницы при физическом истощении, лихорадке или боли от ран, излишнее нервное напряжение накануне могло без предупреждения выдернуть из сна, но ничего из этого в данный момент к ситуации не относилось. Он чувствовал себя отлично и даже почти выспавшимся, в квартире была тишина, да и соседи заткнулись. Но внезапный стон из соседней комнаты нарушил эту тишину, и Мадараме понял, что его разбудило. Если бы его соседу коллекторы якудза отрубили пальцы и тот скулил полночи от боли и рыдал от страха, Мадараме всё равно мог бы уснуть. Возможно, не выспался бы так хорошо, но чужие стоны его не будили бы по десять раз за ночь. На стон Товы Мадараме отреагировал сразу. Может, причина крылась в том, что источник шума спал на его диване. Или дело было в густом, концентрированном страхе и боли, что притаились в этом сдавленном звуке. Обычно от боли Това стонал не так. Мадараме поднялся с кровати и вышел в гостиную. Това свернулся колачиком на диване, подушка и одеяло, край которого он сжимал в руках, валялись на полу. Тело его было напряжённым и одежда липла к нему, промокшая от пота, в свете всё ещё работающего телевизора кожа выглядела серой, будто высыхающий кокон, брошенный бабочкой, волосы прилипли к лицу и губам, меняя оттенки в цвета с экрана. — Эй, проснись, — Мадараме встряхнул его за плечо. Това проснулся сразу же. Он не вскакивал, не кричал и не распахивал испуганные глаза, как обычно делают разбуженные от страшных кошмаров люди, он даже не вздрогнул. Просто открыл глаза, моргнул медленно, разлепляя мокрые ресницы, и посмотрел на Мадараме, чуть щурясь от света телевизора. Выдохнул протяжно и шумно, стараясь выпустить напряжение из тела, и сел, устало потирая лицо. Мадараме поднял с пола подушку и сунул её назад на диван. Он ничего не говорил, просто смотрел сверху вниз. — Не обращай внимания, — проговорил Това чуть охрипшим голосом, — просто кошмары. — Твои частые гости, — догадался Мадараме, хотя в прошлый раз, когда Това провёл в его доме ночь, ничего такого не было. — Я принимаю снотворное, но оно паршиво помогает, — признался тот. Он потянул с пола одеяло, но не пытался накрыться им и согреться — взмокшее тело начинало дрожать от ночной прохлады. — И что тебе снится? — Не знаю, — Това пожал плечами, глядя в экран телевизора. — Темно, но всё красное, какие-то тени, чьё-то лицо, страх. Мне сказали, это последствия аварии. — Какой аварии? — Несчастный случай, в котором погибли моя мать и младшая сестра. Я выжил, но ничего об этом не помню. — Не помнишь аварию? — Вообще ничего не помню до того момента. Ни свою мать, ни своё детство. Лишь немного младшую сестру. У меня нет прошлого. Мадараме смотрел на него внимательно. Това не выглядел испуганным, уязвимым или расстроенным, просто выжатым, как половая тряпка не первой свежести, не удивительно после пары недель бессонных голодовок, да регулярных кошмаров. Вряд ли он уснёт теперь вновь. — Пойдём в кровать, — велел Мадараме, — нечего спать тут, как приблудный котёнок. Това только поморщился от этого предложения. — Не выношу тишину, — выдохнул он. — В тишине я не усну, телевизор хоть как-то помогает. — Не очень-то он помогает, — усмехнулся Мадараме. — Пойдём, какая тебе разница, здесь ты не будешь спать или там. — Какой ты заботливый, — ядовито улыбнулся Това. — Не нравится спать в моей постели, тогда проваливай, я не держу. Това хмыкнул, поднялся на ноги и, выключив телевизор, потащился за Мадараме. — И одежду сними, она вся промокла, — добавил Мадараме. Това послушно стянул с себя одежду, кинул её мятым комом на кресле, расположенном в углу напротив кровати, залез в тёплую постель и расслабленно потянулся. Мадараме схватил его, подтаскивая ближе, прижимая спиной к груди, чтобы согреть тощее тело. Това смешно фыркнул в подушку, но ничего не сказал и освободиться не пробовал. Мадараме редко просыпался по будильнику, в конце концов, ему не надо было спешить на работу в офис по расписанию, а внутренние часы работали достаточно хорошо, чтобы не являться к обеду. Хотя когда работа выдавалась ночная, он себе такое позволял. Солнце пробивалось в щели между жалюзи, ложась на простыни тёплыми полосами. Това так и спал, прильнув к груди Мадараме спиной и устроив голову на его вытянутой руке. Он дышал расслабленно, спокойно и выглядел младше своего возраста, мягкие пряди рассыпались растрёпанными золотистыми нитями. Хотелось курить, да и рука немного затекла, но Мадараме не шевелился, давая Тове ещё несколько минут спокойного сна. Он рассматривал его шрамы. Ножевые раны на плече и бедре не выглядели необычно, такое вполне можно было получить в уличной драке. А может, это и вовсе были следы не от ножа — в свете новой информации про аварию тело, исписанное шрамами, будто дощечка с зарубками, которыми считали дни, уже не казалось необычным. Длинный рубец на груди от ключиц до пупка, который Мадараме ещё ни разу не удалось рассмотреть хорошо, только мельком, скорее всего был родом именно оттуда. Можно было представить масштабы автокатастрофы, если Тову пришлось вскрывать так, как обычно вскрывают трупы. Симметричные шрамы под лопатками хоть и выглядели странно и даже топорно, тоже могли быть последствием медицинских вмешательств. Другое дело след на пояснице. Мадараме разглядывал его, не прикрытый сброшенным одеялом, — длинный, ровный и глубокий, явно от ножа или чего-то похожего, не сшитый хирургическими стежками после, поперёк спины через всю поясницу, над самой задницей. Совсем не похоже на воткнувшийся остов покорёженной машины или даже на попытку выкрасть почку. Его нанесли намеренно, грубо и с наслаждением, с такого ракурса, что оставалось мало простора для фантазий о том, чем автор этой раны занимался с Товой в процессе. Мадараме не собирался лезть в жизнь Товы, и тем более его не волновало, что и кому ещё тот позволял с собой делать. Он просто не понимал такого рода удовольствий. Единственное, что Мадараме понимал хорошо: он может сделать подобное. Ему захочется и даже понравится, если это понравится Тове. Он коснулся шрама на пояснице пальцами, провёл с едва ощутимым нажимом. Дыхание Товы изменялось плавно, как будто он выныривал из глубокого сна постепенно и лениво. Он не открыл глаза, лишь чуть зашевелился, расправляя плечи и прижимаясь тем самым ещё ближе. — Ты рассматриваешь меня? — спросил он смеющимся голосом, не открывая глаз. — Чувствуешь взгляд? — Чувствую твоё возбуждение. — Это просто физиология. — Я не про твой стояк. Ты как будто сожрать меня собираешься. Мадараме удивляло то, как Това умел чётко определять чужие эмоции, чувствовать их кожей. Сам он уже успел накопить определённый опыт и разбирался в людях, замечал ложь, опасность, недобрые намерения. У него была хорошая интуиция, но видеть людей так же ясно, как Това, он не мог. Тот прощупывал их тела изнутри, словно они были для него прозрачными, читал эмоции по движению глаз. Возможно, это работало лишь с Мадараме, потому что угадать его желания было просто, но отчего-то Мадараме знал, что другие тоже не были тайной для Товы. Он говорил, что рисует чужие запертые желания, значит видел то, что человек скрывал даже от самого себя. Това завозился в его руках и повернулся, и Мадараме убрал волосы с его лица, зачёсывая пряди пальцами назад. Впервые они могли рассматривать обнажённые тела друг друга лицом к лицу при дневном свете, смотреть в глаза внимательно, не отвлекаясь на безумие боя или совокупления. Хотя надо было признать, что от этих разглядываний жар уже поднимался откуда-то из глубин, окутывая тело. Това был красивый, даже очень, без синяков и кровоподтёков его бледная кожа казалась идеальной, шрамы её почти не портили. Они были такие же мертвецки-белые, лишь парочка относительно свежих отливала бордово-фиолетовым. В то время как любой мужчина с серьёзным шрамом казался скорее мужественным или на крайний случай жалким, Това выглядел с ними почти невинно. Светлые волосы, манящие глаза, приоткрытые губы и длинный рубец через всю грудь. Но это была обманка и только дурак повёлся бы на его невинность. Пускай шрам на груди был от операции, он будто откровенно обличал все те желания, которыми Това был набит до краёв. Мадараме провёл по чуть выпуклому рубцу пальцами, чувствуя, как Това вздрагивал и задерживал дыхания, будто это вскрывший его когда-то разрез был самым чувствительным местом на теле. — Тебе и правда так нравится боль или ты просто позволяешь её? — Нравится, — Това выдохнул это короткое слово так горячо, что у Мадараме мурашки пробежали даже по коже головы. Това гладил руками крепкую грудь Мадараме, скользя пальцами по лепесткам татуировки, задевая соски. Он не игрался с ним слишком запальчиво, но эта мягкая близость волновала не на шутку. — Что нравится тебе больше? Удары, порка, раны, что-то ещё? — Порезы. Мадараме видел несколько полос на его левом запястье, которые вполне могли быть нанесены самостоятельно. — Режешь себя сам? — Очень редко, когда тяжело справиться с эмоциями. — И всё равно возбуждаешься от этого, — догадался Мадараме. — Да. — Нравится кровь? — Да, но дело не в этом. Нравится боль, остальное вторично. — Сколько ты выдержишь? — Сколько захочешь. — Если умрёшь? — Я готов рискнуть. Мадараме неопределенно хмыкнул, ему нравилась решимость Товы отдать свою жизнь. Отдавать её за секс было глупо, но если его удовольствие стоило подобного риска, разве Мадараме имел право его осуждать? — Я не хочу умирать, — добавил Това. — Но если твои желания зайдут так далеко — пускай, я готов. — Ты больной извращенец. — Мне уже говорили. Он смотрел в глаза, что-то искал в них, было ощущение, словно Това залез под кожу и шарил там своими ладонями. Его дыхание менялось, становилось тяжелее, оно давило и напирало, заставляя срываться в бездну вслед за ним. Това скользнул ладонью вниз, обхватывая член Мадараме, но тот перехватил его запястье. — О, нет, сначала завтрак. — Ты серьёзно, что ли? — засмеялся Това. — Опять пытаешься меня накормить? — Я хочу иметь тебя часами, а не чтобы ты отключался после минета. Поэтому тебе придётся есть или я заставлю. — Ты хуже, чем жёнушка Каги! Това откатился от него, упав на спину и бесстыдно демонстрируя своё возбуждение. На его губах играла весёлая улыбка, и Мадараме решил, что когда смеётся, Това ничуть не хуже, чем когда стонет от боли.