Невозможно

      Ну надо же.       Это всё, что мог сказать Тсуна в тот момент. Небо, как он помнит, было ясным, трава, что не поэтично, совершенно зелёной, а Пламя Тимотео было противно оранжевым. Не то чтобы Девятый решил сжечь что-нибудь, нет, Девятого здесь не было вообще. Зато было письмо присланное Вонголой, запечатанное тем самым Пламенем. В письме почему-то значилось, что Тсуна, так и так, больше не наследник. Ну, на самом деле там было написано, что у Джотто, по какой-то там очень прямой линии, обнаружился целый, обученный потомок. Пламя его было сильным, глаза голубыми, волосы — натуральный блонд, а улыбка ослепительной.        «Нет, — подумал Тсуна — это дело надо прекращать.»       Несмотря на внутреннее наставление самому себе, сосредоточиться наконец, прийти в себя, начать фонтанировать эмоциями, да хотя бы воскликнуть шокировано у него не получилось. Тсуна продолжал скромненько положив письмо на коленки, сидеть посреди гостиной на старом, уже давно продавленном диване, задумчиво хмуриться, смотря в никуда.       С одной стороны новости были хорошие. Об этом, собственно, в письме говорилось прямо. Ведь Тсуна в это ввязываться никогда не хотел, мафия его вообще-то никогда не привлекала, да что уж там, он даже помыслить о каком-нибудь мало-мальском нарушении закона не мог, какая там мафия вообще? С другой же стороны… А Тсуна не мог понять что же там с другой стороны. В душе царило апатичное спокойствие, что в общем, для него было странновато. Так что именно в этот момент времени, сидя на старом диване, Тсуна решил порефлексировать.        — Соображай быстрее Никчёмный Тсуна.       «А, точно», — заметил он. В интерьере так же присутствовал Реборн, почему-то порефлексировать не дававший. Репетитор, бывший уже наверно, стоял на журнальном столике и ждал, наконец, хоть какой-либо ответной реакции. Он, Реборн в смысле, как раз и принёс это письмо.       Не то чтобы Тсуна думал, что репетитору важно хоть какое-то его мнение. Хотя нет, на столе ровненько лежала погрызенная с конца ручка, — «явно моя», — определил Тсуна, а также договор, выпавший из того же конверта, что и письмо. Тсуне требовалось договор подписать. Смысл был в том, его хранители были ровно из такой же очень прямой линии потомства, ровно как этот. этот. Тсуна кинул быстры взгляд в написанные строчки, — «Меркурио».       «Пафосно то как, — отстранённо подумал он, — так ладно.»       И было очень невыгодно оставлять эту линию в подчинении у него, не то что у представителя «кривой» линии, даже не наследника. А так как вообще-то с хранителями у него уже связь образовалась, просто уехать от него они не могли. Тсуна должен от них отказаться. На специальной бумаге, под присмотром специального свидетеля, специально закрепив Пламенем.       В голове зазвенело.       На самом деле, чем дольше продолжалась эта история с мафией, тем громче звенело в его голове. Слава Богу, звон мигрень не вызывал, а просто был как фоновый шум, но это всё равно раздражало. Когда эта история с наследием вообще закрутилась, до Тсунаёши наконец дошло, что такой вот звон, в течении его жизни звучащий, был интуицией. Той самой, метафорической. Это работало очень странно, в самом деле. К примеру, как только ему письмо это вручили, так она замолчала. Тсуна подозревал, что она просто давала ему переварить информацию спокойно. Ну, или это был намёк на то, что весь тот звон был не с проста и типа вот, свершилось.       Послушав звон, Тсуна прислушался к себе в принципе. Только сейчас, ему почудилось странное скопление нитей, протяженных вдоль его тела. Они ни разу не пересекались, каким-то образом оставаясь выглядеть запутанно.       Поймав тяжёлый удар, его голова метнулась вниз.       «А, — понял Тсуна, — Реборн.»       Это действительно был Реборн, судя по всему, изрядно раздражённый, раз он даже Леона об него не пожалел ударить. По обрывкам того, что долетало до него, сквозь важное сейчас самопознание, можно было понять, что он вёл с ним беседу о бесхребетности, никчёмности и слабости. И всё это о Тсуне, конечно, было. Не вслушиваясь в явное продолжение монолога, Тсуна обыденным действием взял, ту самую, погрызенную ручку.       Реборн замолк.       Звон стал громче.       Нити натянулись.       Размашистым жестом, Тсуна куда-то на край листа, ему было не важно, начертил своё имя. «Буковки красиво переливаются, пламенем.». Положил эту ручку на стол, шлёпнул ладонью по бумажке, тем самым оставив след своего Пламени. Реборн схватил договор, что-то сказал ему, Тсуна не слышал, звон заглушал все звуки. Репетитор, бывший, скрылся за поворотом. Послышался громкий хлопок. Дверь.       Нити с треском оборвались.       Затих звон.