Невозможно

      Мерный стук колёс заглушал все прочие звуки.       Пустой вагон ночного поезда освещался лишь тусклым светом ламп, несколько из которых и вовсе не работали. За окном, практически ничего не было видно, только приглядевшись, можно было заметить слабые точки звёзд и тёмные силуэты домов, проносящихся мимо.       Ода, сложив руки на животе, вытянувшись во весь рост, лежал, заняв собой сразу пять сидений, положив под голову плотную сумку. Ближайшая к нему лампа в последний раз коротко мигнула, потухнув, создавая этим, комфортный для глаз полумрак.       Когда он отбежал на несколько улиц от горящего дома, цифры на наручных часах, ранее принадлежавших его отцу, но стащенные им, как и прочие вещи, показывали 20:14 по токийскому времени. Он сразу же направился в сторону вокзала, с намерением поскорее уехать из Наминори, впрочем, куда именно, ему важно не было.       Он задержался у банкоматов, проверяя сумму, лежащую, на оставленных матерью картах. Денег хватало на то, чтобы не беспокоясь, прожить около восьми месяцев, с учётом того, что он всё ещё не знает, где будет жить. Сняв около двадцати тысяч йен и небрежно закинув их в сумку, Ода поспешил к кассам, надеясь успеть до их закрытия.       Ему повезло.       Как раз в 21:00 вечера отправлялся последний поезд в Токио. Рейс был трёхчасовым, что он счёл вполне удобным. Расплатившись, он прошёл в совершенно безлюдный зал ожидания, снова доставая документы, для ещё более подробного изучения. Просидев с ними до объявления о прибытии поезда, он убрал их и прошёл на перрон, где кроме него, от силы, было человек семь. Ода показал билет проводнику, стоящему у его вагона, и запрыгнул на высокую платформу, ещё некоторое время после отбытия, стоя у входа, провожая уходящие силуэты его родного города.       «Зачем я это делаю, — думалось Оде, — ради чего всё это.».       Сейчас, просто расслабившись, без нужды куда-либо бежать, что-либо делать, Ода проматывал в своей голове события за последние два дня и не понимал своих действий.       Он подписал этот договор об отказе от хранителей. Хорошо, ладно, с этим вопросов не было. Оде в любом случае пришлось бы сделать это, разница в том, что он не знает, остался бы он жив, если бы упирался и отказывался подписывать бумаги.       Он кардинально изменился внешне. Нет, какие-то черты всё ещё угадывались, но на общем тоне как-то меркли. Впрочем, он не был ответственен за свои физические изменения.       «Об этом, я должен поразмышлять поподробнее, — поставил себе отметку Ода, — в любом случае, явно не сейчас.»       Он попросил свою мать о новых официальных документах.       «Вот в этом, — понял он, — и есть основная проблема.»       Почему он вообще решил сменить свою личность. Нет, Ода понимал, что это решение было естественным, если он хотел скрыться от слежки и возможного преследования, но зачем ему это? Зачем решил бежать?       Ода этим не гордился, но он знал, что был человеком просто плывущим по течению. На все его прошлые проблемы и неудачи, у него была только одна реакция. Он мог поныть, пожаловаться маме на несправедливость мира, но не делая с этим абсолютно ничего. Он мог говорить что угодно, давать себе обещания быть решительнее, но продолжал быть неудачником с глазами мёртвой рыбы, на самом деле, ничем не интересующийся. «Как корабль назовёшь так оно и поплывёт», — вспомнил Ода поговорку, что как нельзя лучше подходил под ситуацию с его прошлым именем.       После, был Реборн, с его мотивационными пинками, «Гениальный репетитор, — протянул Ода, — станешь идеалом, если не помрёшь.». Не работать с ним, был не вариант. Вся его суть неудачника, просто разбилась на осколки, не выдержав ударов репетитора.       И сейчас Ода решил бороться. Быть может, чисто интуитивно.       «Интуитивно? — остановился Ода, — снова работа раздражающего звона? Да вроде всё тихо было. Или это эволюция такая? Теперь не просто подсказывать, телом управлять?»       Что заставило его бороться?       По вагону раздался тяжёлый вздох, переросший в стон. Ода свесил руку с сидений, постепенно заваливаясь на бок.       — Почему моя жизнь не может стать хоть чуточку проще? — невнятно пробормотал он. Его тело склонялось к краю всё больше, ложась на свисающую руку.       Ода не спал эти два дня. С того момента как Реборн поднял его, в стиле Вонголы разумеется, с кровати для передачи ему письма, в проклятые шесть утра, он находился в постоянном мозговом штурме - вопросы «что делать?», «как теперь жить?» решиться сами собой, к сожалению, не могли.       «Но это было бы так прекрасно, — продолжал он, — это было бы так прекрасно, так прекрасно, вот бы кто-нибудь решал всё за меня, я не для этого был рождён.»       Тело Оды безвольно перевалилось за край, безвольно падая со скамьи. Послушался глухой удар и тело, по инерции, перевернулось на спину, раскинув руки в стороны. Его лицо, не показывающее даже самую малость боли, продолжало быть всё таким же несчастным. Ода немного дёрнул руками, в попытке переместить их. Впрочем, ему было глубоко лень делать хоть что-нибудь, потому, он так и остался лежать на полу, больше не предпринимая попыток сдвинуться.       Поезд всё продолжал ехать. Если бы Ода потрудился встать, то он мог бы увидеть за окном такой же вид, как и десять, двадцать и сорок минут назад.       В животе заурчало. Он не ужинал.       «Я убил маму раньше чем она бы успела приготовить что-нибудь. — пронеслось у него в голове, — Почему я не мог сделать это чуть-чуть попозже? Обязательно было делать это сразу, как только она вошла. Почему я не могу подумать, если не о моральной стороне моего поступка, то хотя бы о своём благополучии наперёд.»       Он повернул голову вбок, случайно задевая взглядом муху, метавшуюся под сиденьями напротив него. Она всё жужжала и носилась кругами, всё жужжала и носилась восьмёрками, всё жужжала и носилась, и это было так раздражающе, что Оде стало ещё грустнее.       «А ведь все магазины уже закрыты, — он уже констатировал факты, — кроме круглосуточных. Но каким образом я сумею отыскать хотя бы один из них, в незнакомом городе, да к тому же ещё в час ночи.»       «А ещё мне всё также негде жить, — он размышлял с упорством, достойным заядлого мазохиста, — и сомнительно, что в каком-нибудь отеле, подростку, пусть даже и с документами, дадут снять номер.»       Идти в отель, гостиницу, да что угодно, для его ситуации, было равносильно тому, чтобы собственноручно отдать себя полиции, а значит и мафии. Никто не даст ему снять квартиру, только если хозяин будет не особо благополучный, но не особо благополучный хозяин означает только то, что его деньги исчезнут быстрее, чем Ода успеет это понять.       Итак, в итоге..       — А у нас нет итога! — это уже был своеобразный крик души, — Мне негде жить, я не знаю, что со мной будет дальше, я ничего не знаю, ничего!       Ода одним движением вскочил на ноги, направляясь к концу вагона.       — Я ничтожество, ничтожество, — он со злостью бил ногами по двери, ведущей в другой вагон, — было бы проще просто умереть!       Ода упал на колени, вмиг обессиливший.       — Умереть, — шепча повторил он, — умереть, умереть, умереть. Это ведь намного проще. Мне будет проще. Мне не придётся выживать, скрываясь от Вонголы. Я не буду думать о том, где бы мне переночевать, где раздобыть еду. А ведь деньги тоже должны когда-то закончиться, об этом мне тоже волноваться не надо будет. Работу искать не надо, как я вообще планировал заработать. Мне ведь только тринадцать, по закону работать можно с пятнадцати. Да я даже образование продолжить не могу, мне ведь никак не заработать на это образование. А без образования, приличную работу мне не найти, я так и буду до конца жизни страдать, страдать, страдать. Ода с силой оттягивал свои волосы, сгорбившись, и повторяя одни и те же фразы, будто бы впечатывая их в своё сознание.       — Мне больше не придётся волноваться, не придётся беспокоиться, — он растерянно кивнул своим словам, — не придётся.       В голове зазвенело.       «Тебе не стоит беспокоиться, мам. Я сумею позаботиться о себе.»       — А?, — Ода резко вскинул голову, судорожно оглядываясь, — Ч-что, нет не надо! Не надо!       «Ты только не вздумай переживать обо мне, я уже взрослый, я со всем справлюсь, мам, веришь?»       — Ааа! — он упал навзничь, стуча руками и ногами, — да прекрати же, прекрати!       «Тебе больше не надо волноваться обо мне»       — Да что же это такое, — сиплым голосом провыл Ода, — беспокоиться, волноваться, что это, что это!       «Я справлюсь, запомни. Я люблю тебя, мама.»       — Мама, — будто впав в оцепенение, он замер, — Я же люблю её. Люблю, очень.       Ода встал на подрагивающие ноги, нетвёрдой походкой, возвращаясь на своё изначальное место.       Он упал на сиденье рядом со своей сумкой, потеряв все свои силы. Дрожащими руками щёлкнул замками, просовывая руку внутрь.       Звон всё ещё вёл его.       Смотря на фотографию своей мамы, что улыбалась ему даже там, Ода не понимал, как он посмел допустить мысль о своей смерти. Он пообещал своему самому близкому человеку, единственному во всём мире, кто любил его, позаботиться о себе. Он убил её потому, что не хотел причинять ей беспокойств.       Да, его смерть принесла бы ему покой, но как же его обещание? Какой он после этого сын? Какой он после этого человек?       Ода в последний раз взглянул на фото решительно, но аккуратно кладя его в сумку. Он защёлкнул сумку и перекинул её ремень через плечо.       Выпрямив спину и сложа руки на коленях, Ода сидел, замерев, на следующую пару часов.       До Токио оставалось ехать два часа и шесть минут.