Невозможно

Было до безобразия тихо.  Ода облизнул краешек губ, где уже ощутимым образом заживала совсем недавно полученная ранка, и одними кончиками пальцев провёл по тонкому запястью, доверчиво протянутого ему. Оно было усыпано сетью вздутых, светящихся уродливых вен, становящимися ещё больше и резче тогда, когда пальцам молодого мужчины приходилось касаться к ним.  Отчётливо прозвучал тихий зажатый вдох, а вслед за ним раздался скрип челюстей, сжатых вместе в попытке сдержать отчаянный крик боли.  Ода моментально отдёрнул руку.    — П-почему… Получается же! Я чувствую! — Марго, в чьём голосе уже слышались подступающие слёзы, подняла на него дрожащую голову и уставилась широко раскрытыми, абсолютно безумными глазами, — Давай!… Давай, я справлюсь!  Она выбросила ту руку, которой он касался пару мгновений ранее, вперёд, но тело её было настолько напряжено, что мышцы и кости уже отказывались слушаться свою хозяйку.  С жутким хрустом её запястье вывернулось в противоположную от самого Оды сторону.  Марго только стиснула зубы, прикрыла глаза и с болезненным выражением лица мягко обернула свои пальцы вокруг страдающей руки.  — Нет, — выдохнул Ода, движением руки убирая свою чёлку с лица и не переставая смотреть куда-то вперёд, в сторону Марго, но будто бы сквозь неё, — Это затея изначально была обречена на провал… Человек ни за что не сможет пережить уничтожения своего Пламени, особенно, если это делается очень грубым, искусственным способом… Ты просто сгоришь, не выдержав. Да и твой организм уже не сможет прожить без Пламени.  — Но живут же как-то люди с Пламенем… заблокированным, замороженным… — прошептали ему в ответ еле слышно, — И ничего… Ничего же? Кто не слышал истории о том претенденте на роль Дечимо Вонголы? Ему полностью запечатали Пламя, когда ему и пяти не было, и он прекрасно прожил без него до своих тринадцати!  — Савада Тсунаёши был инвалидом! — Савада Тсунаёши был Одой, и кому, как не ему, было лучше всех знать о последствиях того, что человек лишается своего Пламени, — Не мог пройти и двух шагов, не упав, не мог связать больше двух предложений, имел крайне ограниченный спектр эмоций, испытывал проблему с фокусом внимания, не мог заставить себя встать с кровати днями. И он был ребёнком, чей организм ещё был способен к адаптации. Ты — взрослый и полностью сформированный человек. Ты не умрёшь, запечатай кто-нибудь твоё Пламя — ты станешь овощем, навечно прикованным к кровати и способным только на то, чтобы бессмысленным взглядом упираться в белые стены.  В жизни Оды Сакуноске было целых два периода, когда его Пламя — природный дар, заложенный в его тело ещё при рождении — как бы и не особо существовало внутри него.    Не то, чтобы это были самые приятные дни в его жизни.  В первый раз это был просто блок — просто блок, уничтожающий все его стремления к саморазвитию и какое никакое желание хоть что либо делать.  С пришествием Реборна и последующими попытками его репетитора исправить состояния, казалось бы, совершенно никчёмного ученика вроде бы дали какие-то плоды, но это сознание, этот образ безопасности, который Савада Тсунаёши, ныне Сакуноске Ода, развивал в себе на протяжении многих дет, так и не ушёл.  Он ушёл, этот образ, только тогда, когда всё его тело вместе с остатками мозга было напрочь перекроено сломанным из-за разрыва связей с Хранителями Пламенем, бьющегося в своих отчаянных попытках выжить и не допустить крайне печальной смерти своего хозяина.  Тогда и начался второй период.   Он даже не замечал ничего такого на первых порах — то, что в эти первые пора он почти перманентно то ли бился в истерике, то ли погружался в полнейшую апатию, стоило учитывать — но потом, когда его натурально вырвало кровью, а после проявления способности данное событие ещё и превратилось в регулярное, всё же его напрягло — хотя, стоит признаться, не особо сильно, что было проявлением величайшей тупости и наивности с его стороны.  Когда на его теле повсюду стали появляться непонятного смысла ожоги — вот тогда он, да, действительно заволновался. Вот только было уже поздно, потому как ожоги за кратчайшее время во много раз увеличились и, что самое страшно, начали влиять на его организм не только во внешнем смысле.  Он был близок к смерти тогда — его сердце буквально остановилось — и спасла его только Акико-кун и её способность, которую убедил помочь с лечением Фукудзава, пребывающем у него в долгу и некоторой части стокгольмского синдрома.   Сразу же по своему прибытию Марго, только переступив через порог его дома, обратилась в неизвестное Оде доселе отчаянное существо.  Не то, чтобы Ода её не понимал — Марго, так же горячо ценившая свою жизнь и свободу, как и он, наоборот, была для него полностью прозрачна — но он просто не был способен придумать решение, которое послужило бы выходом из их затруднительной ситуации.  «Как избежать превращения в младенца, т.е. по сути обращения в инвалида с потерей всех навыков, возможностей, будущего, родных, близких, и т.д.?» — вопрос, который Марго решить не могла и для того обратилась за помощью к единственному человеку, способному практически на невозможное — к нему, к Оде.  Ода видел в её вопросе другой вопрос: «Как избежать внимания Шамана, спрятаться от него или же просто потерять свою практическую ценность для применения во всяких авантюрах ради мирового блага?»  Первым же делом, как только он перефразировал этот вопрос и тщательно обдумал его в своей голове, Оде на ум пришла одна единственная мысль: «От Шамана же можно спрятаться!»  Нет, в пределах этого мира — только в пределах этого мира — спрятаться от него было решительно невозможно. Не тогда, когда всё их существо, воздух, земля, вода, лучи солнца были пропитаны насквозь и поперёк могущественным Туманом, так и кричащим: «От меня никому нельзя скрыться»  Но, для Сакуноске Оды границы мира никогда не были его пределом. Вернее, когда-то были, но с появлением Книги в его руках, подобное дело стало казаться ему незначительным препятствием, не стоящим и доле его внимания.  Он, по сути, просто мог бы спрятать Марго в другой мир — там бы её никто ни за что найти бы не смог, не зная, как конкретно надо искать — но тут перед ним встала проблема очень существенная.  Об этой существенной проблеме Ода никогда не знал, как и не знают заранее учёные, был ли опыт заведомо бесполезным и неосуществимым, когда проводят его.   Марго не могла попасть в другой мир.  Может и могла, каким-то неизвестным ему способом — интуиция твердила ему, что «нет», такого способа не существует — но конкретно через Книгу проникнуть в чужой мир она не могла.  Никто не мог проникать в другие миры через Книгу.  Никто, кроме Автора Книги.  Ода был Автором Книги.  Марго нет.  И для того, чтобы Марго могла заполучить подобные привилегии, что же, Ода должен был умереть, а прямо перед этим завещать эту самую Книгу конкретно Марго.  Сакуноске Ода никогда не собирался умирать ради просто хорошей подруги и просто так это делать тоже не желания не имел, к тому же завещать Книгу кому-то другому самолично, обрекая того на ужасающую по своей силе ответственность…  Нет, вариант спрятать Марго в другом мире просто не был рабочим.  Оставалось только попытаться избавиться от внимания, причиняющего скорее головную боль, боль в груди, недосып, вечную тревогу, нежели хоть какое-нибудь положительное чувство.  И отсюда вы задаётесь вопросом: «Почему вы стали ценны для подобной персоны? Чем привлекли внимание?»  И сразу же на этот вопрос отвечаете: «Потому что Шаману нужный очередные батарейки для его старт-апа по поддержанию мира во всё мире. Потому что батарейки могут быть только высшего качества, а Марго, так уж получилось, без сомнений высший Дождь нынешнего времени»  Хотя, казалось бы, самая обычная молодая женщина с ветром в голове, каких много.  Если Ода действительно бы не хотел быть вовлечённым во что-то подобное, то ему, наверно, стоило бы года два назад подумать чуточку получше и бежать от всех ног от человеку, разящего чистым и сильным Пламенем за километр, а не присасываться к ней клещём, разглядев собственную родственную душу и бальзам для израненного сердца.  Ода не был тупым, в принципе мог понимать, чем бы грозило такое знакомство, но у него была немножко другая проблема — он просто не понимал, что Пламя Марго было действительно сильным.  Ну уж простите, немножко другие стандарты.  А свою защиту он мог бы попытаться сказать, что Пламенники в нынешний век ужасно измельчали и ослабели как вид.   Итак, как же можно было бы избавиться от внимания Шамана?  Вариант был один: та вещь, привлёкшая его ценнейшее внимания, должна была подчистую быть вычеркнута из уравнение.  То есть, Пламя Марго должно было исчезнуть.  Именно исчезнуть — навсегда, навеки — потому что если бы оно просто испортилось бы, то Шаману, существу невиданных лет, не было бы затруднением его восстановить — для кандидата в Аркобалено он всяко бы хорошо потрудился.  Тут вставал наиважнейший вопрос: «А как заставить Пламя Марго исчезнуть?»  — Выжги! Выжги из меня это дерьмо! Давай же! — Марго с размаха ударила кулаком по полу. На ровной древесине образовались еле заметные сколы, — Как-нибудь справлюсь, как-нибудь проживу! Изуродуешь меня — ну и что! Хрен с этим! Если я не избавлюсь от него, меня ждёт участь намного хуже простого уродства!   — Как ты не понимаешь, — медленно ответил ей Ода крайне спокойным тоном. Сложив руки в замок и скрестив ноги, мужчина чуть сгорбился и задумчиво уставился на часы, неудобно склонив голову в бок, — Я убью тебя…  Женщина беспомощно взмахнула руками. Она пальцами потянула края своей футболки, задёргала чуть выступающие нити будто бы в припадке, а затем и вовсе начала быстро-быстро двигать ногтями по ткани, с каждым движением цепляя материал, грозясь разорвать его.    Ода молчал, уставившись на часы.  Те привычно тикали.  В какой-то момент, видимо тогда, когда оглашающая тишина уже начинала закладывать её уши, словно она находилась глубоко под водой, Марго заметила своё нервное состояние. Заметила, не значит, сделала с этим что-то — нет, она попыталась, в привычном жесте подняла руку, напряжённую и дёргающуюся, к груди, провела ей линию от впадин ключиц до окончания рёбер, глубоко вдохнула и прикрыла глаза.  Ода, пребывающий в некоторой прострации, но своей бдительности не потерявший, моментально выплыл из своих мыслей и, не заботясь о чужом комфорте, толкнул подругу в грудь.  Он не старался сделать свой удар сильным, но Марго скривилась, хрипло закашлялась и упала на спину, начиная хватать ртом воздух, пытаясь сделать хоть вдох.  И не успела она это сделать, как из её груди вырвалось кое-что другое.  Смех, болезненный и задушенный смех, пронёсся по комнате.  Только что Марго хотела использовать своё Пламя — она была Дождём, а потому вполне привыкла использовать маленькие невинные трюки для своего же успокоения — но, вот незадача, совершенно не учла бы те последствия, которые её бы в этом случае настигли.  Марго уже была у Шамана на прицеле.  Хоть как-то использовать сейчас свой дар — подобно красному флагу, всем возвещающим о местонахождении одной несчастной девушки.  — …Прости, — выдохнула она рвано, — Я… Я просто дура, знаю.   — Да, ты дура, — кивнул ей Ода, — Просто идиотка.  Марго только пожала плечами и рассеянно потёрла область своей груди.  «А если… если это возможно?» — мысль, обрабатываемая в его голове долгое время, наконец сформировалась полноценным предложением.  В тот же миг мир, почуяв колебания его Автора, слабо заволновался.  В тот же миг человек, имеющий с этим миром связь — не такую сильную как у Автора — но всё же связь, потерял возможность дышать и устремил свой взгляд ровно туда, где находился источник колебаний.  «Можно попробовать вписать историю Марго в Книгу… — рассуждал Ода, не замечая, как трясётся от его мыслей мир, как это всегда бывало, стоило только подумать о возможности внести изменения в «рассказ», — И сделать так, чтобы Пламя просто само-собой в ней затухло, подвергшись неизвестным обстоятельствам…»  Ода не привык сомневаться и долго откладывать что-либо.  Вот только стоило Оде встать, дабы не медля взять Книгу и судьбу Марго в свои руки, женщина что есть мочи вцепилась в его ноги, дёргая мужчину на себя.  Нельзя было сказать, что Ода со всем своим опытом работы в одной не очень безопасной сфере и успешного выживания там же был хоть сколько-то ни было неловким.   Так можно было сказать про Саваду Тсунаёши, без сомнений — тот мог упасть на ровном месте десятки раз за день.  Но не смотря на то, что Ода Сакуноске уже давно не являлся Тсунаёши Савадой, мужчина всё ещё мог упасть, хоть и не совсем естественным образом.  Пол был скользким, хватка Марго была убийственной, а стопы Оды не обладали замечательным свойством вот так просто прилипать к любым поверхностям.  Резко взмахнув руками в последней попытке удержать равновесие, Ода за секунду оказался на полу, не совсем больно, но ощутимо ударяясь левым плечом, в последствие ещё ощутимее приземляясь прямо на рёбра, почти лишаясь способности вдыхать воздух в лёгкие.  Не то чтобы он не мог предсказать это — самостоятельно, подумав немного головой, благодаря способности ли — и он предсказал, просто предотвращать это не было никакого смысла.  Стало бы ещё хуже.  Он на самом деле даже проморгаться не успел, поправить волосы — Марго бросилась к нему на грудь разъярённой львицей, сверкая невозможной голубизной глаз.  Она схватилась за воротник его рубашки так, что нити в нём противно затрещали, разрываясь.  — Не уходи! — рявкнула она. Спутанные кудри упали к нему на лицо, — Не уходи, слышишь! Он придёт за мной! Придёт в тот момент, когда я останусь одна!   — Он придёт за тобой в любом случае! — несдержанно возразил Ода.  — Он придёт за мной! — Марго его будто и не услышала.  Прикрыв глаза и дёрнув губами в выражении непонятного чувства, Ода отстраненно постучал пальцами по дереву под ним, пытаясь сформулировать свои слова правильным образом.  — Я… — начал он, аккуратно положив свои руки на запястья женщины, медленно отстраняя ту от себя, — Я не отойду на долгое время. Тем более не отойду далеко. Мне нужна пара секунд, Марго.  «Пара секунд для тебя, несколько часов для меня, — изменять чужую историю никогда не было особо легко, но благо сама Книга предоставляла практически неограниченные возможности в контроле своего времени для её любимых Авторов, — Совсем немного усилий с моей стороны… и про тебя бы вообще могли полностью забыть все на свете»   Но итальянка была непреклонна.  Она бормотала свои опасения, всё глубже погружалась в свою паранойю — после Курокавы Ханы Ода, конечно, начал верить в силу женской интуиции, но потом просто вспоминал почти две сотни женщин, что полегли менее чем за час в их собственноручно же выстроенной золотой клетке, со всеми этими вечными узкими коридорами и лестницами, на которых и одному человеку было сложно развернуться — правда Ода её снова не слушал, как то бывало иногда. Правда сейчас у него на это имелась веская причина, а не элементарная внутренняя неприязнь к вечному шуму застрявших в клетке своего разума людей.  — Всё э-то ни-что, — глухо, с отчётливым звонким эхом в каждой переливистой ноте, пропели ему над ухом. Зашуршала ткань о дерево, а затем над головой Оды, потеснив Марго, зависло стылое лицо.  Сердце Оды замерло.  Он не боялся, нет. Чего бы ему это делать, даже если думать в общем логически — Оду любят до дрожи, это видно, вреда ему никогда не причинят — но вы попробуйте оставаться спокойным, когда то самое незримое нечто, которое в сознании всегда воспринималось как что-то далёкое, а может и вовсе не существующие, представало перед тобой сотканное из плоти и крови.  Ода медленно скосил глаза на Марго, рассыпающуюся у него на груди на миллионы отчаянных осколков.  Шаман её пугал, пугал на том подсознательном уровне, на которым у людей стоят потребности есть, спать, ну или же общаться. Она ничего не могла с этим поделать — особенно тогда, когда успокаивающие языки Пламени Дождя приходилось замыкать глубоко внутри себя — и сама не замечала, как постепенно теряла себя, прекращая становиться самой собой.  На самом деле Марго уже давно смирилась с участью проклятой игрушки для капризного большого ребёнка. Она пока этого не признала, но это признал Ода, понимая ещё кое-что.  Даже перепиши он судьбу Марго, пользы бы ей это не принесло.  Ода не знал, что пришлось вынести Марго в миг краткой встречи с Шахматоголовым. Но что бы это ни было — будь то психическое или же реально физическое воздействие — это её безвозвратно изменило.  Она могла себя вести как прошлая Марго, но вскоре уже и этого не сможет.  На самом деле этому было вполне себе разумное объяснение, если на минуту отбросить все те устои, что строились в человеческих умах испокон веков. Устои вроде тех, что Земля круглая всё же, а не плоская, что существует гравитация, что люди не смогут родиться, не сделай эти же люди для этого хоть что-то.  Если вспомнить о том, насколько же ревнивы все эти мировые сущности, можно было бы погрузить себя в настолько высокую степень отчаяния, что тут уже ничего бы не помогло выцарапать себя оттуда. Другие бы тоже не выцарапали.  — Всё э-то ни-что! — напомнили ему, и голос на секунду стал слишком сильно похож на тот, под кого он старательно косил. Ода невольно сфокусировал взгляд на лице над ним, а затем сразу же расфокусировал обратно, опомнившись.  «Он прав», — подумалось Оде, и в голове резко всплыл ненужный вопрос о том, каким местоимением стоило именовать это нечто.  И стоило ли вообще.  Но ведь отзываться об этом как-то надо — игнорировать же ни за что бы не получилось. Ода когда-то уже пытался и чуть не сжёг себя заживо, спасшись только вовремя пришедшим Фукудзавой с выводком особо разумных и способных детей на хвосте.  — Всё э-то ни-что! — повторило вновь ему.  Ода снова против воли взглянул на лицо.  На том, откуда не возьмись, казалось, приклеилась именно что почти родная улыбка.  Ода почувствовал острое желание выдернуть руку из-под тела Марго, протянуть её, впечатать в лицо и отвести то куда подальше, чтоб на глаза не попадалось больше никогда.  Нет, конкретно это лицо он вовсе не был против видеть — но не тогда, когда носил его не его хозяин.  — Всё э-то ни-что!  Ода заставил лишние мысли в своей голове остановиться и потечь в правильном направлении.  Оно? Он? Она? Они? Никогда не приходили просто так.  В прошлый раз этот голос Оде приходилось слышать в Наминори — именно он старательно гнал его из города, пытаясь уберечь от своей же собственной ловушки, направленный на как раз-таки удержание его подальше от прошлой жизни.  Наминори, на самом деле, был Адом на Земле, как позже с безразличием осознал Ода.  Он ведь как в тумане был во время той поездки — всё если воспринималось им, пройдя стену апатии и холода, воспринималось намного слабее, чем оно должно было восприниматься.  Хотя Оде ли приходилось говорить о своих эмоциях и о себе а целом.  Он уже давно перестал в себе разбираться.  — Всё э-то ни-что!  Она? Он? Оно? Было право.  Главное — это то, что оно никогда не приходит просто так.  «Мало тебе её ломать? Оставьте её. Она не лезет в мою жизнь», — Оду назвали бы сумасшедшим, если бы узнали о том, как он надеялся, что все его мысли инстинктивно поймут и дадут ответ.  Но назвавшие его сумасшедшим не знали бы, что передать свои мысли он пытался мировой сущности, Богу, одним словом, если пытаться подстроиться под стереотипы большинства верующих.  — О-на не под-хо-дит!  «Ты, что ли, подходишь?»  — Я!  Ода сопротивлялся желанию вырвать руку из-под тела Марго и со всей силы ударить ей в нависающие над ним лицо.  «Не тебе за него решать!»  — Он, я!  «Он — не ты»  На лицо Оды вдруг из ниоткуда приземлилась книга. Разумеется, после краткой проверки, оказалось, что это книга, которая Книга.  «Ну конечно, — он как бы и ворчал, а как бы и нет, смирившись, — Ну конечно тебе хочется, чтобы я написал что-то»  Как бы Книга при молчаливом одобрении Системы не измывалась над Марго из простой ревности к нему и боязни того, что он снова начнёт уходить от своей жизни в Йокогаме под именем Ода Сакуноске, она не могла устоять от перспективы того, что он всё же тронет Книгу, что он её использует, даже если переписать судьбу одной никому не важной швали.  — Он, я! — Книга под почти родным лицом тепло, но так холодно рассмеялась.  Книга никогда не являлась перед ним просто потому, что она хотела от него каких-либо действий. Вернее она никогда не появлялась перед ним, когда хотела, чтобы он что-то в Книгу записал — она прекрасно понимала, что писать он будет тогда, когда ему это будет необходимо, а не ради прихоти её самой.  Она приходила к нему в человеческом облике — как же хорошо было, что на это действо не способна была Система, наверно, не способна — цепляла почти родное уже лицо — и вот чего ради?  Книга начала приходить к нему человеком тогда, когда он только поступил на журналистский факультет. Она была крайне ревнива — и всё оттого, что безмерно Оду Сакуноске обожала во всех его мировых проявлениях — и не выносила того, что он вечно о ней забывал — может она мыслила так, а может и нет, интуиция молчала об этом, видимо не совсем понимая, как ей стоить действовать с чем-то, стоящим наверху.  Она появлялась перед ним человеком, цепляя на себя знакомую ему личность — она, конечно, вовсе не пыталась личностью эту знакомую заменить. Она как бы проецировала себя на эту личность, и как бы эта личность становилась её медиумом — без передачи возможности по-настоящему этой личности с ней связаться.  В какой-то момент Книга была Леоном.  В какой-то Марго.  В какой-то многие другие парни и девушки, имена которых из его памяти уже стирались.  В какой-то момент выжившими девушками из старого «Ракюен».  В какой-то девушками из нового «Ракюен».  Но всё ей было не так, всё было не то — не так Ода обращался с ними, как она бы хотела, чтобы он обращался с ней, не те чувства он испытывал.  А в какой-то момент она стала Дазаем, и так и оставалась им по сей день.  Ода не знал, что думать об этом, а потому не думал.  Но Книга приходила к нему не потому, что хотела, чтобы он в ней что-то записал.  Она хотела, чтобы он пообщался с «ней».  То есть, с Дазаем.  Ода без церемоний грубо отпихнул от себя Марго, одной рукой затем приподнимаясь над полом, а второй прижимая Книгу к себе. Он сжал губы в тонкую полоску — редкое выражение на его не слишком выразительном лице — и рывком поднялся с пола.  Марго на него бросилась — он не знал, почему конкретно, и знать не желал — он ловко от неё отвернулся, а женщина с громким треском влетела в сдвинутый к стене диван.  Погода на улице стояла самая обычная. Конкретно сейчас Ода почему-то не мог понять, какое же у них сейчас время года — всё казалось застывшей чёрно-белой картинкой, такой статичной, такой безликой. Выйдя на улице в чём? Возможно в домашних штанах и футболке, а возможно в брюках и рубашке, ни жары, ни холода он не почувствовал, что решил обозначить вполне нормальным явлением до поры до времени.  Его жизнь была полна странного дерьма и ему давно было пора сесть, обдумать всё это и наконец перестать жить так, будто всё, что его окружает — это просто неразумная цепь событий, к нему не относящаяся. Ему стоило бы подумать, найти себе хоть какой-то адекватный якорь, удерживающий его в гране обычных, «мирских» мыслей, перестать воспринимать жизнь как бесконечно тянувшуюся в неясном направлении плёнку. Ему стоило сделать это — начать жить нормально, начать понимать, где день, а где ночь, найти для себя жизнь, настоящую человеческую жизнь, а не какое-то её подобие.  Выйдя на улицу в этот момент и найдя мир пустым, стеклянным, чёрно-белым, он поклялся себе перестать мыслить так, и начать вспоминать.  Вспоминать о том, что и он человек, а не существо эфемерного порядка, и что ему тоже стоит вести себя человечнее.  Но это он решил сделать потом, когда уже общая нереальность его жизни подойдёт к своему закономерному пику — откуда так прекрасно можно было бы свалиться туда, где затерялась среди всех мыслей его личность.  А пока он мог поднять руку и слабо помахать ей человеку, сидящему на крыльце.  Взъерошенный Дазай, в странном розовом махровом халате, в серой рубашке набекрень, в чёрных брюках, в носках, но не в обуви, но всё так же в бинтах, махнул ему в ответ.  — Как ты попал сюда? — спросил Ода.  Дазай покрутил головой по сторонам.  — Я не знаю, Одасаку, — ответил он с улыбкой, — Вроде на секунду глаза закрыл, а вот открыл, и уже на пороге твоего дома. Думал зайти, но что-то занервничал, вот так.   Он скорчил странную рожу, поднял руки вверх, халат его розовый затрясся. Он, видимо, пытался выразить, как же он «так» занервничал, вот только мимика его подводила и привычного эффекта на собеседника не производила.  — Я тебя понял, — а затем Ода сел рядом с ним на крыльцо.  Дазай только заботливо отодвинул края его халата.  — Что с тобой? — спросил Ода.  — Одасаку, мне кажется, что я не в себе. Больше, чем обычно, знаешь?  — Знаю. Мне кажется, что я тоже. Давай попробуем о чём-то подумать.  — О чём, Одасаку?  — А есть ли разница?   — Одасаку.  — Да?  — Одасаку.  Ода повернул на него голову.  Дазай тут же дёрнулся — не от него, вовсе нет, это было обычным движением, перемещающим человека чуть вправо и вверх — приподнялся на руках и подогнул под себя ноги. Руками он взмахнул полами халата, сунул их между своих ног, а затем придвинулся ближе к Оде — и Ода бы побеспокоился за его чистые чёрные брюки, но мир был чёрно-белым, а потому это и казались чем-то неважным.  Дазай поманил его рукой, и Ода наклонился, хоть это и было немного неудобно.  Дазай тихо задышал ему куда-то в шею.  — Мир, в котором мы живём — Одасаку, он такой плоский, — зашептал он горячо, быстро, и очень-очень тихо, чтобы никто кроме Оды его не услышал, — Плоский и бездушный. Лица, слова, действия — нет в этом ничего, хотя когда-то может и было. Я помню живой мир — и меня это убивает, Одасаку. Я помню тебя, тоже живого.  Ода молчал.  — Я тоже был жив, — продолжил Дазай после перерыва в короткие четыре минуты, — Мы с тобой оба были живы. А сейчас, кажется, умираем. Не подумай, я не против двойного самоубийства вместе с тобой — но разве это достойная смерть? Мне кажется — ужасная. Не в том смысле, что она ужасна из-за тебя, вовсе нет — хотя и только мысль о твоей смерти заставляет меня желать её всё больше — она ужасна, потому что мы с тобой умрём, но в то же время в каком-то извращённом смысле останемся живы. Просты мы… Это уже будем не мы. Это будет кто-то другой.  — Но кто?   — Мы этого узнать уже не сможем. Могу только предположить — какие-то картонки. Одасаку, ты меня понимаешь?  Мужчина молча ему кивнул.  Дазай, казалось, какое-то время ожидал ответа, чуть привстав на коленях и всё ещё неустойчиво зависая рядом с его ухом, а потом сел на свои ноги и придвинулся ещё ближе. Его колени коснулись тела Оды. Сам он устремил свой взгляд туда же, куда был направлен взгляд его друга — может на мусорный бак по ту сторону улицы, может на фонарный столб, почему-то в середине явственно погнутый — мир как был плоским, так и остался, что мироощущению не помогало.  И вот то, что произошло в следующие пару минут, Ода позже мог объяснить, но только с большим трудом, и то отбросив при этом все те факторы, что помогали образовывать само понятие «нормальность».  Дазай сказал:  — Вот бы мир стал живым, — замолчал, подумал, покачал головой и заглянул ему в глаза с каким-то трогательным намерением, только чудом поймав его взгляд, — Вот бы мы, Одасаку, стали живыми. Тебе от этого смешно?  Ода не смеялся.  Ода ему ответил:  — Вовсе нет, — ему стоило вспомнить, что всё ещё было крепко зажато в его руках, — Мне бы тоже очень этого хотелось, Дазая. Я не начинаю путаться в том, что есть мир, жизнь, я. Мне кажется, я уже заканчиваю этот путь.  Дазай тоже не смеялся.  Глазом, отточенным многолетней борьбой за жизнь, за свободу, поймал лёгкое, мимолётное дрожание чужих пальцев. Затем пальцы медленно собрались в кулак — сжатый, скорее всего, очень сильно, но вовсе не угрожающий — а потом этот кулак вновь раскрылся, превратившись в ладонь, и потянулся в его сторону.  Точнее, в сторону его рук.  Рук, где была зажата Книга.  Что конкретно послужило причиной сей аномалии Оде оставалось только догадываться, пытаясь воззвать к умирающей уже от напряжения интуиции, но незнание аномалию не отменяло.  «Проблема Марго была только в том, что я не мог спрятать её в другой мир, — подумал Ода неожиданно даже для самого себя, хотя и окончательно решил совсем недавно только, что проблема Марго просто перестала быть для него существенной, а значит в разрешении и не нуждалась — Я чисто физически не могу никого забрать с собой туда, где кончается материя нашего мира, и начинается материя Книги с другими её мирами. В ином случае я бы уже давно перестал об этом беспокоиться»  Но Ода и не беспокоился.  О Марго, о её ситуации, он смог вспомнить потому, что привычное ощущение преобразования своего тело в то непроизвольно нечто, способное пропускать сквозь себя мировую сущность, а затем ей и манипулировать, поглотило его тело.   А потом он вдруг понял, что дышалось ему легче.  А потом осознал, что всё ещё чувствовал чужие руки на своих.  А потом Ода отключился.