Равная

             Она стоит перед ним на коленях – гибкое тело под мятой тканью, отчаянный пожар в глазах, тонкие карандашные линии растрёпанных волос – он смотрит, и пытается не узнавать, пытается рвануть сталью ножа по тем нитям, что сшивают их связями родственными: поцелуи в макушку, гордый взгляд, горячий чай – ничего из того, чего Холмсу хочется, когда его младшая сестренка – кто же ты, я не видел тебя так долго, я не помню тебя, не знаю – смотрит на него, как на божество: сильное, справедливое, страшное.       Когда ломает руки в мольбе обжигающей – забери меня с собой, забери к себе, я буду тебе ученицей, другом, помощником, я буду тебе семьёй, пожалуйста, Шерлок – и на щеке её алеет жгучий след удара, и вся она необузданный шторм: стремительная, пылкая, умная – он видит это, он читает то, что так редко замечает в других: внимательность, любопытство, рассудительность, он почти слышит её внутренний голос, что подсказывает буквы и слова, шифры и разгадки, зацепки и решения – и это влечёт, это зовёт, это манит.       Одна кровь, одно воспитание, одна сущность.       Энола тянется к нему ближе, оседает у ног: непокорная, оскорбленная, мятежная – на крыльях революции, на пепелище собственного нрава, на бумажных страницах нового мира – и смотрит взглядом, отголосок которого даже не мелькает в комнате, когда на его месте стоит Майкрофт – ты же бросил меня, Шерлок, ты не писал писем, не приезжал на праздники, ты не помнишь, когда у меня день рождения, ты не помог стать мне частью чего-то целого, ты не был мне братом, так забери меня сейчас       любименялюбименя       Она рисует схему их общего падения на его лице, касается подлокотника тягуче, жарко – в одной сорочке, с обнаженным изгибом горла, с мелкой россыпью родинок на спине, она словно повторяет какую-то библейскую картину, и от этого становится страшно – это выглядит опасно, это не должно так звучать, это не должно пробуждать тёмное желание, только не к ней, только не так, на него же смотрит родной брат – смотрит на то, как Шерлок голодно и темно касается взглядом своей родной сестры.       Она девочка – колкая, дикая, юная, у неё грязь на щеке и царапины на коленях, она цитирует книги из их семейной библиотеки, пишет шифрами, ходит по чужим следам, дышит угольной пылью и дождливыми каплями на пальто, цепляется взглядом за все, за что цепляется он сам, цепляется за его собственный взгляд, тянет его дальше, за собой, к себе, к проклятым исцарапанным коленям, к узким ладоням, к растрёпанным буйно волосам, к мелочам и ответам.       Три – и она знает, что он предпочитает на завтрак, какой чай пьёт и какой табак курит.       Два – и она знает о шахматах и достойных соперниках.       Один – она знает о скрипке и любимом деле.       Ноль – Холмс знает о девчонке всё: от сладостей перед сном и до детских обид и газетных вырезок под подушкой.       Он её опытнее, старше, искуснее.       Но Энола ему – равная.       А это редкость.       Поэтому слова срываются с его губ твёрдо:       – Я возьму её себе, Майкрофт.       И он впервые поступает правильно.