𑁍
— Чёрт возьми, Феликс, ты прекрасен. Джисон не мог отказаться от чего-либо в своём возлюбленном. От его тела, к сожалению или счастью, тоже. И любить таким образом Феликса, вторгаясь в его тело всё быстрей и беря его настолько хорошо, насколько он того заслуживает, было для него сродни раю, в который он при любых других обстоятельствах никогда бы не попал. В такие моменты он хоть и понимал отчасти, что поступает почти так же, как те ублюдки-толстосумы, но не мог отделаться от мысли, что Ли его хочет и любит в ответ, и в этом главное различие. Однако факт того, что его клыки чешутся всё чаще в последнее время, остаётся фактом. Мерзким, страшным, ужасным фактом, от которого Джисон пытается оттереться каждый раз в ванне. Шея его любимого человека так манит, запах уже давно забил все лёгкие, а с учётом того, что Феликс обожает страстно прижимать его к своей шее, дабы он жадно и похотливо лизал её, будто животное, вся ситуация становится печальней. Вот и сейчас: следы от слюны блестят в свете прикроватной лампы, Ликс довольно выгибается, его покрасневшее, блаженное лицо говорит о том, насколько он возбуждён и взбудоражен всем происходящим. Он стонет тихо и низко, так как никогда не любил надрывать голос, как просили некоторые его клиенты. Его глаза покрыты пеленой, но непрерывно смотрят на Джисона, который продолжает входить в него своим членом так глубоко и хорошо, нахваливая, заставляя бёдра хлопать друг о друга и издавая влажные звуки между его ягодицами. Феликс порывается вновь схватить его и подвести к своей шее, но Хан знает — долго он не сможет так, отчего для безопасности перехватывает запястья человека и прижимает их над его головой, вместо этого самостоятельно наклоняясь, но к губам. Они разделяют поцелуй чувственно и по-любовному грязно, орудуя языками. Слабо скрипящая кровать в маленькой спальне Феликса не мешает Джисону в один момент задохнуться, не выходя из Ли и заполняя презерватив — а хотелось бы иначе — своим семенем. Возлюбленный смотрит на него с нескрываемым наслаждением, он незадолго до этого сам оросил каплями спермы свой живот. Но их молчаливые гляделки и так и не потушенное пламя в глазах говорят сами за себя. Теперь Хан берёт Феликса сзади, шлепки о милую отклячанную веснушчатую задницу наполняют комнату по-новой. — Ты готов быть моим всю ночь? — хрипло раздаётся прямо над покрасневшим ухом улегшегося грудью на постель младшего. Его «да» тонет во внезапном непроизвольном крике, когда сладкую точку внутри него начинают непрерывно стимулировать, разнося дрожь по телу, похожую на эйфорию. Крепкие, сильные, такие любимые руки на теле только подкрепляют удовольствие, и Феликс отдаётся целиком и полностью, забывая обо всём. А Джисон рот боится открыть, ведь человек под ним в любой момент может повернуться и увидеть весь этот ужас. Его клыки удлинились как для укуса, а ведь он просто смотрит на нагое тело своей главной зависимости. Бронзовая кожа манит, желание испробовать её, обагрить туманит разум, но Хан держится. «Однажды ты сделаешь это», — пульсируют в голове слова Чана, которые он судорожно пытается отогнать. «Ты можешь и не остановиться, Джисон», — этот правдивый бред топит его. «Ты же помнишь, что ты сделал». Он помнит. Перед ним внезапно вместо прекрасного и совершенного тела расползаются кровавые лужи, а врезается он уже в свежие трупы с истерзанными шеями. Некоторые осушенные тела окружают его и будто смотрят в душу своими пустыми глазами, ведь он помнит каждую жертву. Каждое лицо, с которым она застыла навсегда. Всё вокруг пищит и мигает, а спасительная тишина наступает как-то поздно.𑁍
Когда Джисон доламывает его мольберт, Хёнджин молчит. Всё это время он стоял и смотрел, как Хан измывается над табуретками в его студии, коих было несколько разных размеров, а после и над подставкой. Старший вампир рад, что убрал все материалы и полотна несколько часов назад, когда Сон только ушёл. Они все понимали его. Любовь — разрушительная сила, и младший не мог не быть тому доказательством. То, как его ломало от любви к человеку, который пусть любил его так же сильно в ответ, но при этом ещё не знал его настоящей сущности, то, как он не мог ничего делать спокойно, пока не видел его, и, наконец, то, что он творил с несчастными, ставшими жертвами его безумия, — всё это показывало, насколько тяжело и безвыходно его положение. Он не хотел убивать Феликса, не хотел открывать ему свою страшную правду, не хотел показывать свою «семью» из трёх вампиров, что заботились о нём, лишь хотел, чтобы он был счастлив. Хван и сам видел этого Феликса пару раз — не важно где и с кем — и мог признать, что тот был действительно очарователен, словно только распустившийся и благоухающий цветок. И Хёнджин понимал, почему Джисон не может лишить его жизни в том самом смысле, о котором они уже давно не говорят. Феликс и есть сама жизнь. Обломок деревянной ножки прилетает Хвану под ноги, от чего он вылезает из своих раздумий и поднимает взгляд на младшего. Гнев в его глазах постепенно сменяется на боль и разочарование в самом себе, на что просто неприятно смотреть. Джисон даже не понял, как оказался здесь. Просто помнит, как сбежал в последнюю ночь от Феликса, поняв, что провалился в подобие обморока прямо в середине акта, напугавши этим до чёртиков своего любимого, и после этого — захлестнувшую его волну ненависти ко всему происходящему, к своей сущности, напомнившей, что он монстр, в особенности. И эта волна принесла его в попавшуюся случайно под руку студию Хёнджина, которого так некстати (а может и к лучшему) не было в доме. Руки теперь дрожат, когда он пришёл в сознание, а беспорядок вокруг заставляет беспомощно оглянуться на старшего, глядящего на него без эмоций. Он опять всё разрушил, ходячий хаос. Даже сказать ничего не получается, пока Хван не присаживается рядом прямо на пол в своих дорогих брюках. В вопросе «что на этот раз произошло» больше всего режут слух слова «на этот раз». Он такой проблемный. Вывалить всё получается с трудом, извиниться за всё произошедшее — ещё труднее, но Хёнджин только улыбается. Вампир мог бы поцеловать его в подбадривающем жесте, но знает, что, несмотря на их общую любовь на четверых, Джисон сейчас больше влюблён в человека, чем в кого-то из них; но они всегда будут рядом. Будут рядом, но не смогут ничем помочь по существу, ведь всё зависит только от самого Хана и его любви, которая либо заставит его совершить нечто ужасное с собой или любимым, либо породит что-то прекрасное и вечное. И никто из них троих, старших, не будет бояться этого, они уверены.𑁍
В один из дней Феликс пропадает. Джисон просто ждёт его на центральной площади, где они договорились встретиться, а после, спустя два часа, отправляется к нему домой, в небольшую квартиру, рассчитанную идеально на одного человека, где так же никого. Противные мысли о работе — ведь Феликс бы никогда не забыл об их встрече, — тараканами ползают по черепу, и Хан скрипит зубами. Он уверен, что на него оборачиваются все вокруг: он бледен, словно смерть, и раздражён, будто сейчас не вечер пятницы, а утро понедельника. Хотя, плохое сравнение, он просто раздражён до дрожи в руках. Ревностное чувство, которое он слишком поздно обнаруживает в своей душе, сопровождает его до самого особняка, куда он возвращается уже ночью. И так происходит две недели. Он бесцельно слоняется по городу, пытаясь выцепить глазами знакомые черты, ошивается возле публичного дома, ловя на себе недоумевающие и зазывающие взгляды, от которых тошно, и время от времени, как можно реже, выхватывает из толпы и тащит в подворотню бедолаг, которым суждено стать его перекусом и далее проснуться на грязной земле после кровопотери в раздумьях, а был ли это сон. И теперь, всё, чего хочет Джисон — это прижаться к Феликсу, ощутить его под своими пальцами, вдохнуть в свои лёгкие и услышать очередные его истории из детства. Это всё, чего он хочет, и он готов искать до конца. Однако все твердят, что не видели Ли те же две недели, а некоторые говорят и о каком-то мужчине, который был у него бесчисленное количество раз и в тот самый последний день тоже. Пазл в голове Джисона складывается, но он понятия не имеет, что с этим сделать, ведь никто ему не назвал ни одного имени. Он бессилен, но его желание так запредельно, что он не оставляет безуспешных попыток, сходя с ума. Возможно, поэтому Феликс находит его сам, словно не в силах больше терпеть чужие мучения, о которых он даже не знал. Это происходит на каком-то светском мероприятии, на которое он приходит в качестве спутника Хёнджина. Хан не совсем помнит, чему посвящено сие действо, но изысканные наряды вокруг, шик и блеск говорят о том, что это явно связано с искусством и модой. Хотя, какая, к чёрту, разница. Старший вампир привёл его сюда только для того, чтобы отвлечь от бесчисленных поисков, уже не в силах терпеть то, насколько сильно Джисон губит себя. Ради какого-то мальчишки из публичного дома. Впрочем, Хван его понимает прекрасно и не смеет и слова сказать о внешнем виде младшего, который пусть и выглядит получше, но всё равно оставляет желать большего. Он решает самостоятельно наслаждаться вечером в надежде на то, что Джисон разговориться с кем-нибудь или встретит знакомого. Хан, в свою очередь, абсолютно не понимает, как здесь расслабиться. Все вокруг только и делают, что говорят о многих зверски растерзанных телах в парке. Голова от этого кружится, будто все пялятся на него и знают, что это сделал он в приступе гнева и помешательства. Он бродит по красивым помещениям чьего-то поместья, все со вкусом обставлены и выглядят завораживающе. Несмотря на то, что такая атмосфера больше соответствует Хёнджину, Джисон правда старается поразиться этим величественным и огромным залам, картинам в позолоченных рамах и дорогим предметам интерьера. Но не получается, ведь взгляд вовсе прикован к небольшой толпе в углу одного из залов, где расположен фуршет. Несколько мужчин — им явно за сорок — в на вид ужасно дорогих официальных костюмах обсуждают что-то, пока вокруг них порхают и наивно улыбаются их спутницы. Ничего необычного, здесь все примерно одинаковые, только одна проблема — ужасно знакомая фигура присела на подлокотник небольшого диванчика — буквально на двух человек впритык — и изящно облокотилась на спинку, оплетя руками плечи одного из мужчин. И, кажется, это парень. Парень со светлыми волосами, обворожительной улыбкой, от которой наверняка млеют все присутствующие, в рубашке с объёмными, будто облака, рукавами и пышным красивым воротником, брюками, высоко сидящими на талии, и широкой полоской какого-то дорогого украшения на шее. Джисон не может ошибиться, это Феликс. Его Феликс, который забыл здесь невесть что, прилип к неизвестному мужику и хихикает над его шутками. Что за бред? Он не отрывает от него взгляд так долго, пока не ловит ответный, что происходит довольно скоро, ведь слушать всю эту деловую пустую болтовню желания нет. В одну секунду лёгкий румянец и улыбка спадают с лица Ли, он бледнеет и цепенеет, но старается держаться от того, чтобы упасть в обморок. Это странная игра в гляделки, что пытается превратиться в разговор глазами, но бесполезно. Феликс в ужасе, Джисон смотрит на него так холодно и обречённо, как никогда не смотрел, и всё это разбивает сердце на осколки, а после измельчает в пыль. Вопросы о самочувствии — ничего себе, никому не плевать — становятся спасением для Ликса, который видит, как Хан, всё-таки прервав одностороннюю беседу глазами, разворачивается на выход из зала. Его бледность и нервозность оказываются хорошими причинами отойти прогуляться, и он старается не сорваться тут же на бег, плохо делая вид, что ему не настолько нехорошо, и что его ноги не ватные. Слёзы унижения едва ли не катятся по его лицу, когда он чувствует, как его душа трескается от вида стремительно удаляющейся спины Джисона. Первый попавшийся Хану и преследующему его Феликсу выход на улицу оказывается выходом в большой сад. Никого вокруг, на удивление, не оказывается, видимо, основная часть торжества, начавшаяся недавно, потихоньку собрала всех внутри дома, и вампир не рад этому. Он прекрасно слышал чужое сбитое дыхание и топот за спиной, когда остановился в беседке, будто бы специально скрытой от чужих глаз деревьями вокруг и ползущим по её стенам плющом. — Уйди, я не хочу тебя видеть и слушать, — ровно и холодно, тон Джисона похож на точный выстрел в голову. — Нет, ты должен меня выслушать, — Феликс однозначно дрожит сзади, о чём свидетельствует его голос. Он также, наверное, жалобно смотрит на спину Хана своими оленьими несчастными глазами, перед которыми никогда нельзя было устоять. Старший сжимает кулаки, лишь бы не думать об этом. — Джисон, прошу. Он пытается говорить убедительно, но какое место в данном случае может занять убедительность, если вампир всё уже понял. Феликса забрали, и теперь навсегда. Ему лучше забыть о нём, если он не хочет мучительной смерти своему возлюбленному, чей «хозяин» вряд ли будет рад, что его «куколка» забавляется с кем-то на стороне. Тем временем Ли подходит ближе. Джисон не знает, как отдалить его от себя, как сделать так, чтобы человек больше никогда не захотел приближаться к нему сам. Точнее, он знает, но так отчаянно не хочет делать это именно с Феликсом, однако… Первый импульс проходит по телу, когда его плеча касается чужая рука, и он на каком-то неведомом рефлексе тут же разворачивается и отталкивает Ликса, заставляя упасть на землю и проехаться по ней вероятно хорошими брюками, белоснежной рубашкой и нежными ладонями. Второй импульс проходит по телу и особенно отдаётся в мозг Джисона, когда младший поднимает правую руку. Кровь по ней размазалась и смешалась немного с грязью, больно должно стать уже через пару часов, а сейчас рука онемела, как и сам Ли, что не в состоянии был оторвать взгляд от Хана. И, наконец, третий импульс проходит по телу и ударяется чересчур сильно в самое остановившееся сердце, сотрясая остальные внутренности в ужасе, когда, несмотря на всё произошедшее, Феликс подползает к нему на коленях и хватается за штанину. — Джисон, пожалуйста, я всё тебе расскажу, — вампир смотрит на него шокировано, контроль постепенно покидает его тело, и он прямо сейчас был бы не против разорвать парочку глóток, ведь теперь прямо на его одежде то, к чему он боялся притронуться, дабы не сойти с ума окончательно, — кровь Феликса Ли. — Я не хотел этого. — Мне это неинтересно, — слёзы так красиво текут по лицу человека, что Хан едва удерживается от этого, чтобы провести в повелительном жесте по фарфоровым щекам и скулам, чтобы стереть их. — Ты должен идти, тебя наверняка ждут. Так будет лучше. Последнее вырывается неосознанно. На самом деле, а для кого лучше? Для него, вампира, который следующие несколько десятков лет проведёт в адских мучениях отобранной каким-то уродом любви? Или для Феликса, который, будучи отданным на растерзание и полностью зависимым от своего хозяина-богача, никогда не сможет больше быть счастливым полностью в этой короткой жизни, ведь он был слишком влюблён в того, кто сначала собрал его, а после разбил на кусочки? Вероятно, лучше никогда уже не будет и ни для кого. Разве что для того мужчины, который ни за что и ни с кем не отпустит свою «куколку», опять же. Странно, что он не вывел его в ошейнике на цепочке. — Джисон, я не хотел этого, меня забрали насильно… он заплатил, — голос Феликса опять дрожит, хотя до этого Хан почти поверил, что у него получилось совладать с эмоциями. Но нет, это всё ещё его сентиментальный и хрупкий Ликси, выглядящий максимально жалко, униженно, но так прекрасно, и понимание этого прокручивает нож в его молчаливом сердце. — Мне даже не дали вещи из дома забрать, проститься с кем-либо. Просто поставили перед фактом, что, — младший запинается, всхлипывая, — у меня больше нет никакого права на собственную жизнь, что я больше не человек. Я пытался тебе написать, но даже не мог никому передать эти несчастные письма, они просто рвали и жгли их у меня на глазах, и я- я… Эти рыдания слушать невыносимо. Не прозвучало ни одного имени, но Джисон сам себе уже поклялся отомстить обидчикам его счастья. Грудь разрывается в желании обнять Феликса, сказать, что всё будет хорошо, забрать с собой; всё, лишь бы он был счастлив, лишь бы он был рядом, лишь бы не стоял перед Ханом на коленях и не умолял его ни о чём, ведь его вины в своей загубленной жизни нет, как таковой. — Я даже пытался подкупить их. Но они никак на подобное не соглашались, что действенней было просто пустить всё по ветру из окна! Я был готов отдать им что угодно, я так хотел передать тебе хоть строчку, не говоря уже о встрече, — речь всё сбивчивей, Феликс схватился так крепко, что скоро штаны треснут. Он прижимается лицом к бедру Джисона и всё плачет — и от радости встречи, и от горя расставания, — измазывая ткань чужой одежды слезами и кровью. Клыки Хана удлиняются, внутри он уже готов напасть на жертву с настолько манящим и пьянящим запахом. — Джисон, я- я- я люблю только тебя, пожалуйста, не смотри на меня так, будто я больше ничего для тебя не значу! Как слова «ты для меня — всё» превращаются в следующие, вампир никогда не поймёт, но он готов убить себя заново за эту необходимость: — Уходи, Феликс, мы не можем быть с тобой вместе, ты ведь сам знаешь. — Не говори так! — в отчаянии человек стукает Хана по ноге. — Этого не может быть! — С чего ты так уверен?! — эта наивная надежда в глазах Феликса делает Джисона слабым, и он раздражается всё больше. Он уверен, открой рот он чуть шире, и визги ужаса стояли бы на всю территорию поместья. — Прекрати думать о несбыточном! Феликс, ты не понимаешь, я не такой, как ты себе напредставлял! Уходи, пока не поздно! И всё же, главной опасностью для Ликса остаётся Джисон. Зависимый от него всего и целиком, если он вдобавок ко всему ещё и узнает его на вкус, Хан озвереет и будет не в состоянии отвечать за свои поступки. — Я не уйду никуда, пока у меня есть шанс быть с тобой! — Ли встаёт и по пути, опираясь на тело Хана, заляпывает небольшие части одежды раной на ладони, сочащейся кровью. — Я хочу остаться с тобой, Джисон! Иначе я умру! И Хан решается. Вампир хватает Феликса за талию и резко разворачивает, впечатывая в садовый стол, явно обычно использующийся хозяевами дома для чаепитий в беседке. Тот сразу же замолкает, но не перестаёт жалобно и беспомощно смотреть на возлюбленного и шмыгать носом. Джисон же отчётливо слышит и чувствует, как стучит кровь в его сонной артерии под чёрной полоской украшения с подвеской в виде драгоценного камня, и едва ли не стонет от удовольствия. Это совсем не так, как когда он и секунду не вслушивался в крики, плач или биение сердца жертвы, это совершенно иной уровень. Сейчас он полностью осознаёт, что жизнь его любимого человека зависит только от него. Пока отвращение к себе за прошлые деяния ещё не успело разлиться по телу, вампир судорожными движениями расстёгивает украшение, откидывая куда-то в сторону и слыша треск, и проводит удлинившимися клыками по коже шеи. Феликс в его руках на секунду задыхается, имя Хана шелестом срывается с его нежно-розовых губ, а после он испускает томный вздох. Тело будто немеет, и все ощущения сводятся к капле крови, быстро стекающей по его шее прямо на язык Джисона. — Ты так уверен этом? — возвращается к теме вампир, хотя он боится, что скоро перестанет связывать слова в предложения. Кровь Ли похожа на рай. — Ты можешь погибнуть не только от рук этих богачей, Феликс. Он присасывается к царапине после своих слов, водя по свежему порезу языком и алчно желая высосать всё до капли, чтобы другим не досталось. — Не боишься отдаться и довериться чудовищу вроде меня? Я могу выпить тебя всего, — слюна блестит на лебединой шее, в которую Хан вновь шепчет свои слова. Он распаляется всё больше, но желание обладать и, наконец, насытиться топит его в умопомрачительном вкусе человека. — Я монстр, Феликс, и тебе стоит держаться от меня подальше, чтобы я не иссушил твоё прекрасное юное тело. — Не стану, — не доносись до них шум из особняка, Джисон бы не услышал ничего, кроме писка в своей голове. Ли сказал ему что? — Мне плевать кто ты, Джисон, — небольшие ладони приземляются ему на плечи как бы в доверительном жесте. — Если так я смогу почувствовать, что я нужен тебе, и что ты любишь меня, то укуси меня. Если это единственный вариант, чтобы быть с тобой, то я готов. Феликс несёт полную чушь. О каких единственных вариантах он? О каких чувствах нужности и любви, которые до сих пор не угасли, которым никогда и не нужен будет укус, чтобы появиться? О чём он вообще? Неужели вдолбил себе в голову, что его возлюбленный теперь ненавидит его за один факт существования и ни за что не хочет вернуть Ли назад? Джисон злится ещё больше, но для него пути назад нет. Цепь вокруг его горла уже давно была обмотана, и теперь её конец окончательно в руках Феликса Ли, ведь оторваться больше не получится. — Ты не представляешь, насколько ты глуп, — сбивчиво в бархатную кожу. — Глупый, глупый человек. Феликс хочет этого? Он получит. Разочаруется, наконец, в своих убеждениях, возненавидит Хана, будет звать на помощь, чувствуя, как силы будут покидать его. — Я убью тебя, — предпринимает последнюю попытку Джисон. Как будто он не знает, что Феликс не отступит. — Сожру тебя целиком, обглодаю твои кости, ты будешь умирать в мучениях, хотя возможность уйти была. Мозг скандирует «отойди-оттолкни-ударь-закричи», а сердце надрывается «прижмись-прими-останься», но Джисон не шевелится, то ли стараясь не разрушить образ охотника, то ли стараясь не провалиться в пучину чувств. Ему ничего не отвечают, даже всхлипы становятся тише, словно Феликс уже всё решил. Словно он всё уже для себя знает и читает Хана как открытую книгу. И это именно так. Первый укус — самый сладкий и болезненный как для жертвы, так и для хищника. Джисон упивается этим мгновением, будто он шёл к этому долгие годы, словно Ли — его жизненная цель, выполнив которую можно спокойно умереть. Но в этом укусе мешается грубость, с которой Хан стискивает талию в своих руках, и нежность, с которой он вжимает человека в садовый стол. Жадный, самый большой глоток громом звучит в ушах, а слабый вздох над головой отдаётся эхом. Осознание того, что Феликс так просто отдался ему, толком и не поняв, кто Джисон такой, сносит крышу своей абсурдностью и ломает по частям, но кровь, текущая по горлу, дарящая ненастоящее присутствие жизни внутри его тела, не даёт ему сосредоточится ни на любом другом ощущении, кроме Феликса в его руках. Тем не менее, два жадных глотка — всё, на что он способен. Хан отрывается от лакомой шеи с сожалением, ведь он такой слабак. Не может противостоять своим собственным чувствам, будто они отравили его целиком. Когда он заглядывает в глаза Феликсу, то не видит ничего кроме льдинки шока, плещущейся в море дурмана; человек смотрит слегка расфокусированно, ведь не привык к такой кровопотере, но всё равно с глубоким безмозглым обожанием, будто утверждая свою бредовую позицию. Как он может думать, что любовь строится на этом? Но чего, однако, ожидать от того, кого буквально покупают для удовлетворения своих не всегда здоровых потребностей. Сейчас Феликс кажется Джисону утопающим, схватившимся за соломинку, настолько отчаянно тот цепляется за него. Чужой тёплый и мокрый язык слизывает кровь, немного потёкшую из его рта, и Хан, словно не отдавая себе отчёт, позволяет после грязно поцеловать себя. Послать это дерьмо к чёрту хотя бы на секунду — трещина в самоконтроле. Даёт неряшливо слизать остатки крови с языка, задеть клыки и делать это так долго, пока кислород не кончится в живых лёгких. Теперь их губы алые, привкусы во рту металически-сладкие, но это не мешает Джисону усадить Феликса на стол, дабы тот не упал от головокружения. — Джисон, — имя опять режет слух, а Ли вновь хватается за него и тянет совсем впритык. Заделать трещину в самоконтроле не получается слишком долго. — Чего ты ждёшь от меня? — так долго ожидавшая своего часа мысль всё-таки вырывается из вампира. — Чего ты просишь? Параллельно с этим он осознаёт, что готов дать Феликсу что угодно и сдерживаться в данной ситуации (как подобное вообще можно назвать ситуацией, это катастрофа) бессмысленно. Всё решено. Только вот не в худшую, а в лучшую сторону, видимо, раз человек так доверительно глядит на него, обхватывает ногами и руками и даже в полумраке беседки светится счастьем, будто он понял по этим минутам поцелуев что-то очень важное. — Дай мне второй шанс, Джисон, — их губы снова неумолимо сближаются, но Хан не может больше противиться этому. Он треснул. Он однозначно опьянён как вкусом крови Ли, так и всем им. — Второй шанс на жизнь с тобой. Последние слова произносятся интимным шёпотом, пока испачканные подушечки губ легко задевают друг друга. Охота возразить, попытаться в последний раз убедить самого себя в том, что они делают что-то неправильное. Слёзы вновь катятся по веснушчатым щекам, но на этот раз они несут за собой лишь понимание того, что ничего как прежде уже не будет. Феликс знает, он доверился совсем не человеку, а убийце, монстру. Но будь это так, Джисон бы действительно убил его, разорвал на куски, не целовал так трепетно, не пытался отгородить от себя до последнего, боясь за его жизнь. Он бы сделал его своим очередным перекусом, но не самым ценным сокровищем. Любовь бы не читалась, не жила в его глазах, если бы он был мёртвым изнутри и безжалостным кровопийцей. Феликс бы не видел их навсегда вместе в отражении его глаз. Единственное, что Феликс не видит, не читает, не слышит, не чувствует, так это то, как его кровь, растекающаяся теперь не только по его венам, но и по организму Джисона, действительно связывает их на целую вечность. Будто прямо сейчас, вокруг них, нет никого, кто мог бы помешать им, кто может доставить им немало хлопот в будущем, кто в состоянии угрожать им расправой. Никого и ничего они не ощущают, только маленькую вечность между ними, которая, будто защитным куполом, скрыла их ото всех, стоило губам вновь сомкнуться и разделить кровавое удовольствие, другое имя которому — любовь.