murderous love

      Хёнджин вездесущ. Его присутствие заполняло всё помещение до отказа магической аурой парня, казалось, если он рядом, всё вокруг становилось расслабленным. Солнце в секунду оказывалось лишь лучом света, направленным на него. Оно гладило его кожу, покрывало золотом, целовало острые ключицы и мягкие губы. Афродита и Эйрена, казалось, самолично привели его в этот мир, оградив от всех жестокостей. Никто никогда не мог оставаться равнодушным, глядя в эти чистые, вылепленные из невинности глаза.       Чанбина Хван каждый раз по-новому пленял. Ему достаточно было попасться на глаза, как больше старший не отрывал их от него. Собственная слабость ударяла в живот, а желание толкало в спину, заставляя падать на колени перед человеком. Чанбин сам себе переставал напоминать того холодного вампира с хищным и цепким взглядом, каким его знали, когда Хёнджин был рядом.       Возможно, Хёнджин знал об этом, а может и нет, ангелам вход в ад воспрещён, а в ад на дне глаз Чанбина — тем более. Однако это не мешало юноше каждый раз так соблазнительно закусывать свою нижнюю губу, заправлять прядь длинных чёрных волос за ухо и глядеть из-под опущенных ресниц.       По крайней мере, Чанбин знал, что есть в его окружении хоть кто-то, кто разделяет его чувства. Не просто «кто-то», а такой же больше полувека назад завладевший им Чан. Чан, который думал, что они больше никогда не смогут обрести покой, едва увидев Хёнджина на каком-то светском приёме. У старшего вампира разум потухал точно так же, как у Со, стоило только Хвану обнять его. Это не было унижением. Чистое удовольствие разливалось по их венам, как только человек шептал им в ночи о той страсти, которую они в нём возбуждают.       Ночь была их временем. Она позволяла их сердцам сбиться в единое целое и начать отстукивать свой ритм, пусть и метафорически, ведь всё вокруг заводило сердце Хёнджина. Он всегда лежал по центру этой несуразно огромной для одного человека кровати, будучи её живым и райским уголком. Чан и Чанбин же всегда были по бокам от него, будто ангелы-хранители, страждущие Рай.       Отец Хёнджина был зажиточным торговцем, любящим своё дело намного больше, чем родного сына, которого постоянно упрекал в закрытости, стеснении и выдуманной им самим жеманности. Всё, что ему высказывал отец, слуги впитывали как губки, а после разносили друг другу, переставая воспринимать Хвана-младшего всерьёз. Он также знал, что отец не очень часто говорит о нём хорошие вещи на публике. Оттого-то Хёнджина ужасно удивило то, что к нему подошли знакомиться на одном из вечеров красивых два гостя из другой страны. Он и не ожидал, что совсем скоро они все вместе будут связаны крепкими чувствами и кровью.       Эта ночь была другой.       — Заберите меня, — Хёнджин подбородком в колени упирается обречённо и спустя пару мгновений поворачивается на Чанбина. Смотрит несчастно, будто тряпичная кукла, но хватается взглядом так цепко, словно он утопающий, которому уже не хватает воздуха. Нежное лицо исказилось мерзкой гримасой боли, щёки и глаза покраснели, взгляд поплыл, слёзы потекли непрерывной струёй. — Прошу, заберите меня… я умру здесь, я не выживу.       Слова едва различимы из-за шёпота и скрываемых рыданий, но глаза говорят больше. Чанбин тоже садится на постели и Хёнджина держит, но боится сломать. Он чувствует через красивую рубашку тонкие рёбра юноши и щупает аккуратную талию, разрываясь от желания и прижать к себе и защитить, и отодвинуть от себя подальше для безопасности. Чан сзади смотрит испытывающе, раздумывает.       — Я ненавижу всех этих людей, — судорожно сказанные слова капают на сознание Со каплями горячего воска. — Они противны мне, Чанбин, господи, как они мне противны.       Он оборачивается на Чана, бледная кожа которого подсвечена этим мёртвым лунным светом. Хёнджин не может и слова прочитать в его глазах, оттого и пугается сильнее. Он тянет руку к впалой щеке вампира, думая, что всё вокруг — сон, а он просто в бреду и потерял много крови.       — Разве ты не думаешь, что мы можем быть не менее опасны для тебя? — Чан знает, что вопроса лучше в этой ситуации не выбрать. Он прижимает своей рукой ладонь Хвана, фиксирует её, такую горячую, вспотевшую от нервов, как и весь младший.       — Лучше умереть рядом с вами, чем в обществе, которое даже не заметит, как затопчет меня, — сухие губы выговаривают это так легко, словно прямо сейчас они ведут тривиальную беседу где-то в королевском саду.       — Мы не можем так поступить, Джинни, — Чанбин надеется, что ласковое прозвище смягчит его слова, однако делает только хуже. — Ты не знаешь, о чём говоришь...       — Можете, — перебивает Хван, резко оборачиваясь. В его глазах теперь плавает ярость на происходящее, которую он не знает куда выпустить. Он хватает второй рукой Чанбина за запястье и сжимает крепко-крепко, но никак не для вампира. — Вы тоже не знаете, о чём говорите. В угоду чему вы поступаете так?       Хёнджин ставит в тупик. Своим вопросом, своим измученным видом, своей искренностью в голосе. Чан отпускает его руку, позволяя юноше стереть с лица слёзы.       — Я люблю вас, — спокойным тоном Хван произносит такие разбивающие вдребезги сердце слова и глядит притом на свои руки. Обводит взглядом запястья, воображением рисуя кровавые следы от укусов. Его они не пугают, наоборот — дарят надежду. — И я готов отказаться от чего угодно, лишь бы быть с вами, быть вашим.       Тогда он совсем не знал, как это подействует на Чана и Чанбина. Как он мог знать, предполагать и в целом мечтать о том, что его увезут далеко-далеко от своего прошлого в самый разгар дня, который должен был поделить его жизнь на «до» и «после». Ему и в голову бы не пришла мысль, что два вампира заявятся к нему после двух недель молчания прямо перед тем, как он должен выйти и прилюдно закрепить брак с красавицей-дочерью какого-то феодала. Однако в тот момент едва ли остальное было важнее, чем крепкие и страстные поцелуи, которые они разделили в первую горячую минуту встречи. Его украли для всех и подарили новую жизнь на самом деле.

𑁍

      Сейчас, глядя на это божественное создание, ни Чан, ни Чанбин не могли бы и мысли допустить, чтобы его у них отняли. Он теперь навсегда их, как и они навсегда его. И теперь даже днём.       Голые плечи выглядят ужасно горячими, горящими святым пламенем, Хёнджин подставляет лицо раскалённой звезде в небе и улыбается. Он чувствует себя спокойно. Открытое окно на кухне позволяет ему высунуться немного на улицу. Здесь, на севере страны, тёплые солнечные деньки весной были счастьем. Ресницы трепещут на щеках, когда лёгкий ветер щекочет лицо, а чьи-то пальцы сзади касаются талии.       Чан поправляет висящие на худом теле домашние штаны, оставляя после руки на бёдрах. К солнцу он так же не привык, морщиться от яркого света, но наклоняется ближе. Кожа Хвана и правда горячая, он понимает это губами, рассыпающими поцелуи по шее со спины. Пахнет Хёнджин как чёртов рай, и Чан не может надышаться им. Никогда не сможет.       Корзина с фруктами тихо опускается на стол. Хван обожал их, однако раньше они росли прямо у него в саду, где теплее, теперь же необходимо было каждый раз добираться до рынка. Чанбину это никогда не было в тягость, если человеку, которого он так любит, хорошо от них. А Хёнджину хорошо, он берёт сладкий персик и, втянув и задержав в лёгких аромат спелости, прокусывает тонкую кожицу. Сок из-за неаккуратности струится парой капель по руке, но он собирает быстро их пальцем чистой руки и языком.       Отчего-то каждый раз, когда он проделывал подобное, возникали мысли о том, каково это — кусать человека. Именно так, как это делали с ним Чан и Чанбин. Отличалась ли для них человеческая кровь по вкусу? Что они чувствуют губами, впиваясь в глотки? Что так тянет их к Хёнджину? Ответы на эти вопросы одновременно и хотелось, и не хотелось знать, будто это та тайна, которую обычно уносят с собой в могилу. Однако это не случай вампиров.       Случай лишь Хёнджина. Когда-нибудь он умрёт, верно. Он теряет свои силы и красоту с каждым днём, и процесс этот необратим. Точнее, все трое знают, как предотвратить это, однако молчат и бросают только многозначные взгляды. Возможно, они найдут кого-то лучше Хвана, кого-то особенного, кто будет достоин остаться с ними навсегда. Таких, как он, наверняка очень много. Тех, кто захотел бы и соблазнился на этих двух вампиров даже с условием быть искусанным во всех доступных местах.       Хотя пока он, в свою очередь, может дарить им свою любовь, остальное перестаёт быть важным. Пока его подхватывают на руки и несут в просторную гостиную, чтобы аккуратно опустить на ужасно мягкий диван с резной спинкой, он готов на что угодно ради них. Чан нависает сверху, глядит в глаза и, взяв запястье Хёнджина, вдыхает сладкий запах персиков, смешанный с чем-то особенным, его, Хвана. Приятно до дрожи и желания вылизать дочиста нежную кожу, чем тот и занимается, чередуя всё с влажными поцелуями. Чанбин же подходит со стороны спинки мебели и плавно водит по голому впалому животу, очерчивая худые изгибы с любовью и восхищением.       Хёнджин же глядит на них обоих в ответ с благоговением и бесконечной любовью. Раньше — все трое помнят — в этих глазах всегда плескалась тоска, однако сейчас они горят желанием и удовольствием от каждого прожитого мгновения. Ужасно осознавать, что они могли вдвоём лишить Хвана всего этого, если бы он… а что он делал? Казалось, что просто дышать Хёнджину было достаточно, чтобы быть любимым ими. Он удостоил лишь одним взглядом при первой встрече, и они сошли с ума. Этот человек, такой слабый в сравнении с ними, заставил небо плакать от своей красоты, а природу — оживать от своего смеха. Собой он заполнял каждую клеточку пространства между ними, его нельзя было не замечать.       Чан прочерчивает путь Чанбина губами, продвигаясь всё ниже по телу: касания бёдер горячие и крепкие, распаляют так, что Хёнджину хочется сжаться и сомкнуть ноги, лишь бы так не мучиться в агонии от недостатка большего контакта. До Чана и Чанбина никто не ласкал его: он был девственен, более того — не мог терпеть разговоры сверстников о любовных похождениях. Но они сделали это, когда ему было семнадцать. В темноте поцелуи казались более страстными, прикосновения — более обжигающими, хотелось попробовать всё и сразу, преодолеть стеснение ради любимых. Но чёртов стыд перед отцом за то, что его несовершеннолетнее тело осквернили двое взрослых мужчин, охватил его разум и вынудил разрыдаться после всего, что они совершили. С краснеющими метками на теле, бисеринками пота на висках, алыми щеками — Хёнджин не мог остановить себя от слёз и одновременно с этим злился на себя за это. Неужели он сейчас разочарует их? Он так юн, наверное, им было приятно воспользоваться молодым и невинным телом, чтобы больше никогда не появляться в этом доме после, а он создаёт проблемы. Оказалось, нет. Они остались, были рядом, обнимали и шептали на ухо самое главное и сокровенное, то, что ему нужно было слышать. Такое никому не расскажешь, только утаишь в своём сердце навсегда. Хёнджин не знал, как поблагодарить их за это, и с тех пор никогда не забывал, ради кого он открывает глаза по утрам.       Скольжение пальцев в нём плавное и деликатное, Чанбин теперь рядом, гладит его волосы, пока он стоит на четвереньках в провокационной позе и ублажает ртом его член. Длинные пальцы ласкают орган снизу, у самого основания, в то время как пухлые губы, увлекаясь, заставляют его исчезать в плену жаркого рта и едва ли не горла: Хван обнаружил у себя в один момент фиксацию на чувстве нехватки воздуха. Он дышит через нос, но не так свободно из-за активных движений и возбуждения, которое уже преодолевает отметку «дикое». Чан сзади не помогает: разбрасывает поцелуи по копчику и добавляет ещё один палец, растягивая человека под ним. Хёнджин очень хочет, чтобы его укусили прямо сейчас, но знает, что он лучше примет это после всего действа, уже более спокойный. Во время он может начать просить ещё и ещё, это было проверено, когда он резко прижал голову Чанбина к своей шее и не отпускал, пока Чан силой не растащил их.       Их первые укусы Хван тоже помнит. Однажды они принялись играться, будто дети, в саду поместья его семьи. Отец покинул дом на пару дней, и он не смог удержаться от приглашения возлюбленных, которые находились рядом в гостях у семьи Ким в это время. Чан и Чанбин старались догнать его, пока он бежал вглубь небольшого сада. Настигнув его первым, Бан повалил его на землю под многолетним дубом. Хёнджин помнит, как ходил к нему в самые тяжёлые моменты думать обо всём и ни о чём и читать. Теперь же этот дуб прочнее связан с воспоминанием о том, как несдержанные касания губ Чана его шеи закончились его криками и диким испугом. Он почувствовал острые, будто нож, зубы. Оба вампира после, вспоминая их ужас от произошедшего, говорили, что думали, будто из-за этого Хван убьёт их или расскажет обо всём народу, который погонит их отсюда вилами или посадит на кол. А человек в свою очередь подумал тогда, что убьют его.       Сейчас же все трое рады, что не поубивали друг друга, а взвесили всё и осознали, что их любовь перевешивает что угодно. Хёнджин жутко пристрастился к укусам: ничто не способно описать, как легко дрожало в экстазе его тело в самый первый раз. Чанбин прижал его к себе со спины, когда они вместе лежали на роскошной постели в спальне Хвана, а Чан, приникший к ключицам спереди, горячо зашептал и признался, что кожа и кровь Хёнджина манит их обоих с самого первого дня встречи. Находясь рядом, они могут чувствовать только её сладкий запах и желание испить дар судьбы, которая свела их троих. Тогда человек понял, что сам не желает ничего более, чем их зубы, вонзающиеся в его плоть и высасывающие его кровь и жизнь. Его не пугала смерть и боль, которую могли они причинить. Он был рад быть их удовольствием. Груди, в которые Хван впивался пальцами каждый раз, когда не мог выдерживать всех ощущений, никогда не стучали в ответ его собственной, но он знал, что в этом всём неживом находится вся его жизнь. Он желал их больше всего на свете, и это усугубилось после познания заветного запретного плода — чувства прокусывания плоти.       Чан входит осторожно и придерживает Хёнджина за талию, будто хрупкую вазу, но через пару мгновений он берёт его за локти и поднимает на колени, прижимая к своему телу. Чанбину открывается потрясающий вид на два слившихся в страстный поток тела. Он чувствует взгляд обоих на себе, но лишь продолжает наслаждаться видом напряжённого торса Хвана и сильных рук старшего вампира. Он ненавязчиво ласкает свой собственный член, потерявший тепло рта их человека, и наслаждается мягкими льющимися в его уши стонами. Чан наращивает темп, но знает, Хёнджин любит с чувством, а не по-звериному, поэтому подбирает самый комфортный ритм и замечает, как юноша в его руках глядит на вампира перед ними. Ах, как бы не был чудесен и чист душой этот мальчик, у него появилось ужасное пристрастие к оральным ласкам, и он очень преуспевал в этом. Хван обожал брать в рот пальцы и чужие мужские достоинства, а Чан и Чанбин обожали давать ему удовлетворять не только их, но и самого себя в своей похоти. Как сопротивляться этим влажным, раскрытым в просящем жесте губам и шаловливым рукам, хватающим и ловко расстёгивающим пуговицы и ширинки. Никак, и они это понимали.       Чанбин несдержанно приникает к чужим устам и целует до сладкого мычания из чужого рта. Потом он дарит такой же поцелуй Чану, но концентрируется на ближайшем к себе теле: спускает к соскам и берёт один из них в рот. Хёнджин всегда сходил с ума от прикосновений в этом месте, так что и сейчас резко выгибается, едва почувствовав приятные ласки горошины тёмного соска.       — Я-я, — он, пытаясь не стонать от толчков сзади, глядит на вампира внизу и чувствует себя максимально беспомощно, ведь руки — в хватке Чана, — пожалуйста, я не могу…       — Ты можешь, — самый старший шепчет на ухо жёстко и уверенно, сбивая все препятствия к оргазму, а Чанбин, не отрываясь от своего дела, берёт в руку член Хвана, который буквально в следующую секунду кончает. Со собирает всё семя на своих пальцах и ладони, чтобы после оставить в покое истерзанный сосок и прямо перед лицом Хёнджина слизать его с руки. Тот, ослабевший, глядит из-под полуприкрытых век на это и ощущает жар своих щёк.       Чан тоже кончает следом, он сжимает человека в своих руках особенно крепко, плотно впуская его запах в свой организм. Он не сдерживается и шлёпает того по ягодице, находя крупицу удовлетворения в соблазнительном виде расслабленной дырочки, из которой течёт струйка его семени. Лёгкую передышку прерывает сам Хёнджин, уставший больше всех, когда пристраивается на коленях Чанбина и вводит его в себя с тихим вздохом от чувствительности стенок. Теперь очередь Со как можно крепче прижимать к себе человека, что он делает, сцепляя руки за спиной того и сильно двигая бёдрами навстречу, чтобы не сильно напрягать возлюбленного. Чан тоже приникает к ним, просто гладя талию Хвана и не веря, что такой идеал, венец творения природы принадлежит им двоим. Похоже, смертные недостойны его, но вампирам это безразлично, главное, что повезло им.       И только когда Чанбин так же заполняет Хёнджина, а тот кончает во второй раз, они позволяют себе переместиться в спальню, на роскошную кровать. Точнее, Чан просто несёт человека на руках. Теперь, все трое обнажённые, они готовы приступить к самому интимному моменту этого утра. Хёнджин лежит между ними, раскинувшись будто порочный ангел, не скрываясь, и Чан и Чанбин любуются им, прежде чем приблизиться к его так долго манящей их магнитом шее.       Укусы заживут быстро, не оставив после себя никаких следов, а вот шрамы чувств на их сердцах — бьющихся или остановившихся навсегда, неважно, — останутся рубцами. У вампиров их больше, нежели у Хвана, но это никогда не будет проблемой. Возможно, когда-то их сердца и вовсе будут все истерзаны любовью. Пока им остаётся только нагими лежать рядом в чудесное солнечное утро — даже если ночь была их временем, — ощущая колышущий занавески ветер, бегущий по их ступням. Разум Хёнджина одурманен эйфорией от всего произошедшего, а Чан и Чанбин просто получают удовольствие не только от насыщения, но и от того чувства, которое они испытывали последний раз до Хвана лишь тогда, когда влюбились друг в друга сами.       Возможно, Хёнджину предстоит умереть и никогда не узнать, почему же вампиров так к нему тянуло, а они останутся жить. Но какая жизнь без любимых? Лишь жалкое и бесполезное существование. И Чан, думая о единственном решении этого ужасного вопроса, уже знает, что будет делать.