***
Осень уже успела забраться в листья деревьев, расплыться оранжевыми пятнами по каждой осине, однако солнцу ещё хватало сил отвоёвывать последние тёплые деньки, а потому четверг был крайне тёплым, несмотря на конец сентября. Воздух уже был не по-летнему свеж, но и не холоден, а птицы, те, что так и не покинули эти края, иногда радовали прохожих своими мелодичными трелями. И всё же даже такой, наполненный светом и красками день мог быть омрачён для кого-то плохими событиями. Девочка лет восьми сидела на лавочке посередине детской площадки и плакала, прикрыв лицо ладонями, а вокруг неё столпились дворовые дети. Они всё пытались расспросить её, что стряслось, но девочка не отвечала, лишь сильнее заходилась в плаче. — Эй, там Шаст, — шепнул один из ребят, и толпа дворовых слегка оживилась. Вдалеке среди переулков они увидели приближающегося к ним знакомого. — Антон! Тоха! — крикнул другой мальчик, явно пытаясь поторопить новоприбывшего. Последний зашагал быстрее и, подойдя вплотную к толпе, удивлённо спросил: — Что происходит? Ребята промямлили каждый своё, и Антон понял, что не добьётся от них внятного ответа, а потому подошёл ближе к плачущей девочке, чтобы спросить непосредственно её. — Тише, тише, — успокаивающе проговорил он, садясь на корточки перед ней, чтобы их лица были примерно на одном уровне. — Что случилось? Я уверен, хоть в чём-то мы сможем помочь, — продолжал он успокаивающим терпеливым тоном. — Не сможете, — ответила сквозь рыдания девочка, и Антон обрадовался, что она идёт на контакт. — Мы очень постараемся. Правда, ребята? — обернулся он к дворовым, ища их поддержки. — Да, мы поможем, — наперебой отвечали дети, и их звонкие голоса, кажется, немного взбодрили плачущую девочку. Она отняла руки от заплаканных глаз и посмотрела на сидящего перед ней Антона. Его сердце кольнуло сочувствие, когда он увидел лицо девочки, однако Антон не позволил себе показать и толику расстройства в мимике — знал, девочку наоборот нужно развеселить, а не вогнать в уныние собственными эмоциями. — Ира, что случилось? — спросил Антон дружелюбно. Девочка продолжала плакать. — Тебя кто-то обидел? — обеспокоенно произнёс он, готовый, в случае чего, вступить даже в неравный бой с обидчиком. — Н-нет, я… я… — прерывалась Ира, шмыгая носом. — Я потеряла Пушистика. М-моего плюшевого кроли-и-ика, — протянула девочка последнее слово и снова заплакала. Антон коротко облегчённо вздохнул: он боялся, что причина была серьёзнее. — Как он выглядел? — поинтересовался он, широко улыбаясь — надеясь тем самым хоть как-то приободрить плачущую Иру. — Не-небольшой, белый, с розовыми ушками, — уже спокойнее описала она приметы игрушки. — Все слышали? — спросил Антон собравшихся вокруг дворовых ребят, и те закивали ему в ответ головой. — А ты, не плачь, Ир. Мы обязательно найдём Пушистика, всем двором искать будем! — воскликнул он, зная, что надежда на лучшее и последовательные действия успокаивали гораздо сильнее любых хороших слов. И действительно — девочка перестала плакать и теперь смотрела с затаёнными искрами в глазах на Антона. Дети разбежались по площадкам и переулкам словно бусины порванного ожерелья: они с шумом и возгласами лазали по кустам, по небольшим закоулкам и всё кричали, переговаривались между собой, ожидая услышать, кто же первым преуспеет в поисках. Ира, позабыв о всём плохом, движимая одним оптимизмом Антона, следующего за ней по пятам, бегала от одного предполагаемого места к другому. И снова радость и азарт заполнили пребывавшие в сером унынии площадки. Солнце шло по небосводу непозволительно быстро, и вот оно уже отбрасывало длинные тени домов на некогда ярко освещённые улицы. Дворы пустели: дети, некогда так мотивированные поисками потерянной игрушки, разбредались по домам, подгоняемые возмущёнными восклицаниями родителей из окон. Ира, разочарованная ложной надеждой, теперь сидела на одной из лавочек на детской площадке и грустно вздыхала. Антон был один из немногих, кто не прекращал поиски, хотя постепенно и им овладевала липкая тоска. Тем не менее, каждый раз, когда девочка спрашивала его, найдут ли они Пушистика, он всё с тем же задором в глазах отвечал, что обязательно найдут, хотя и не был в этом уверен. Жухлые листья под ногами создавали причудливый ковёр из всех оттенков жёлтого и оранжевого, и, вероятно, в любом другом случае Антона порадовало бы разнообразие цветов, однако сейчас рябь в глазах мешала заметить потерянную игрушку. Мальчик двинулся чуть дальше, в густые заросли шиповника, в самый угол длинного дома, куда редко кто-либо ходил, так как здесь не было ни одного подъезда, и вдруг увидел в траве очертания чего-то белого. Сумерки не давали разглядеть предмет, и Антону пришлось подойти ещё ближе: в выгоревшей траве под колючими ветками мирно лежал ждавший хозяйку белый плюшевый зайчик с розовыми ушками. Антон рванул вперёд, не замечая покалывания в руках от тонких царапин, оставленных ревнивыми к покою зарослями, и поднял потерянную игрушку. — Ира! — воскликнул он восторженно, оборачиваясь назад, и вдруг заметил, как какая-то быстрая, стремительная тень промелькнула рядом с ним и слилась с темнотой переулков, оставив Антона наедине с мерзким чувством незащищённости. Он видел кого-то, и этот кто-то наблюдал за ним — мальчик был уверен в своей догадке, а потому не мог сдвинуться с места: страх вдруг сковал его всего, будто опасность не заметит, минует того, кто не двигается. Шум кряхтящих старых веток теперь казался оглушающе громким, а тени, отбрасываемые деревьями, в любой момент были готовы превратиться в ту промелькнувшую фигуру. Стук сердца почему-то был слышен в голове так громко, словно был набатом, а глаза сами, не подчиняясь хозяину, бегали из стороны в сторону, ожидая и одновременно боясь увидеть кого-либо. Антон стоял и ждал, когда это нечто тёмное вернётся. Ждал и мужался: вся его смелость и сила собрались где-то в груди плотным шаром — если что, он готов был защищаться до последнего. Вдруг заросли шиповника зашуршали перед ним, и мальчик набрал в лёгкие побольше воздуха: кто бы это ни был, он пожалеет, что напал, что успел на долю секунды застать Антона пугливым и дрожащим от страха. Колючие ветки разошлись в сторону, и Антон облегчённо вздохнул: это была всего лишь Ира, пришедшая на его зов. — Ты нашёл! — воскликнула она радостно и тут же потянулась к плюшевой игрушке в руках Антона. — Спасибо! — сказала она, обнимая вернувшегося к ней Пушистика. Девочка вся сияла от радости, и её счастливый вид затмил все тени, что мерещились Антону до этого (а теперь он был полностью уверен, что всё произошедшее было ничем иным как просто его разыгравшимся воображением), а потому он позволил себе улыбнуться так широко, как только могли растянуться его мимические мышцы. Улыбка его была искренней, настоящей и безмерной — она будто бы изнутри искрилась жизнью, неподдельным счастьем, и сияние её не укрылось от двух пристально наблюдавших за Антоном глаз. — Ты всё-таки не забывай заходить к нам в булочную, — проговорила девочка, с благодарностью смотря на Антона. — Моя мама, наверное, вновь захочет тебя отблагодарить, ведь это она сшила мне этого зайчика, — сказала Ира, и фраза её дотронулась до чего-то давно забытого, скрытого в глубине души Антона: до мягкого расплывающегося в тумане образа. — Ну, и я была бы рада тебя видеть чаще, — продолжила девочка, и Антон вернулся из тающих в голове воспоминаний в реальность. — Обязательно зайду, — улыбаясь, ответил он.***
Порог старой, скрипучей квартиры, живущей, кажется, самостоятельной жизнью, отдельной от её хозяев — настолько много разных звуков она издавала, встречал Антона тусклым мерцающим светом пыльной лампы и запахом плесени, что пряталась в углах и сливалась с отсыревшими обоями. И на самом деле всё это он с лёгкостью считал бы самым красивым и родным местом на свете, если бы не люди, что омрачали дом своим присутствием. — Где ты был? — прозвучал требовательный женский тембр, и Антон заметил в проёме коридора мачеху, эту женщину средних лет в фартуке и с какой-то тряпкой в руке. Мальчик замер на месте, весь как-то сжавшись — знал, такие поздние прогулки не останутся незамеченными. И в каком-то смысле Маша была права: ему не стоило гулять где-то, когда семье нужна его помощь, но он не смог отказать подруге. А потому Антон стоял на месте с опущенной книзу головой и ждал осуждающего монолога, вполне заслуженного им сегодня. — Я спрашиваю, где ты был, бездельник! — громче воскликнула рассерженная женщина, недобро размахивая тряпкой в воздухе. — Шляешься где-то целый день напролёт, пока я здесь тружусь в поту и в мыле! Маша не очень любила его — Антон чувствовал это, но это не отменяло того, что сегодня она имела полное право злиться. Тем не менее продолжительная осуждающая экзекуция всё равно не убивала в нём оптимизма и радости — искренняя благодарность Иры придавала ему сил, ведь он знал, за что стоял. — Я помогал Ире найти её плюшевого зайца, — поднял Антон взгляд с пола на карие глаза мачехи и не дрогнул ни на мгновение от плескавшегося в них раздражения и презрения. В проёме показался высокий сухопарый бледный мальчик и бросил высокомерный взгляд на Антона, но последний не обратил на него внимания, так как не сводил взгляда с Маши. — Конечно! — саркастично воскликнула женщина, вновь взмахнув руками. — Наверное, и с десяток бабушек через дорогу перевёл? Раздевайся и иди помогать мне на кухне, — бросила напоследок мачеха и скрылась в проёме. Антон поспешил снять уличную обувь и старую потёртую замшевую куртку. — Здравствуй, Эд, — поздоровался он сдержанно с братом, проходя мимо того в проёме. Эдуард лишь фыркнул в ответ, а затем скрылся в их общей комнате. Вечер успокоил жужжащие мысли, выровнял сбившееся дыхание, очистил разум от ненужных переживаний. Сейчас, лёжа на кровати, смотря в потолок, Антон отчаянно пытался вспомнить лицо мамы, однако ничто не стояло перед его глазами, кроме расплывчатого образа женщины со светло-русыми волосами, хотя и тот вряд ли был его воспоминанием — всё же матери не стало, когда ему было всего лишь 3 года, и облик её строился в его памяти скорее из немногочисленных фотографий, сохранившихся в старом отцовском фотоальбоме, чем из жизни. Папа был единственной ниточкой, связывавшей его с прошлым. Целыми днями отец работал на стройке в несколько смен лишь бы прокормить сына и вторую жену с её ребёнком, который, казалось, считал себя лучше Антона даже потому, что был старше его на три года. И всё же раз в неделю Антон мог проводить время с папой — каждое воскресенье они либо играли вместе в футбол, либо, если шёл сезон, ставили на какую-нибудь команду небольшую сумму, а затем, затаив дыхание, смотрели за игрой. И несмотря на все лишения, в такие мгновения Антон считал себя самым счастливым человеком на свете, всю следующую неделю до воскресенья заражая окружающих своим смехом, оптимизмом, своей жизнью. До воскресенья оставалось всего пару дней. Подсчитав это, Антон глубоко вздохнул и поспешил прикрыть глаза, ведь, чем быстрее он заснёт, тем быстрее наступит следующий день, а за ним следующий и так далее.***
Солнечные лучи рассекали тучные облака, толщи воздуха, серый смог и замирали на потрескавшимся старом асфальте. Антон вдохнул глубже и почувствовал приближающийся запах грозы — вероятно, через час начнётся ливень. Подул холодный ветер, забрался под тонкую замшевую куртку мальчика, слишком большую для него — вероятно, снятую с плеча взрослого, и Антон поёжился. Конечно, он мог бы надеть сегодня что-то теплее, однако тогда куртку пришлось бы оставить пылиться на одном из шатающихся крючков в коридоре, а без неё мальчик чувствовал себя лишённым какой-то важной части своей личности. — Ну что, Антон. Готов побеждать? — послышался звучный мужской голос над ухом Антона, и тот обернулся. Его отец стоял рядом и смотрел на него с теплотой и предвкушающим азартом. Антон очень хотел бы иметь фотографическую память лишь бы уметь запоминать такие моменты в мельчайших подробностях: порой воспоминания о выходных были его единственной поддержкой во время серых будней. Воспоминания и, конечно, его оптимизм, что так старательно взращивал в нём отец: говорил, что всё будет хорошо даже когда они были в шаге от банкротства. И Антон искренне верил его словам, более того — говорил их другим, когда они в том нуждались. — Всегда готов! — воскликнул в ответ мальчик, и отец с сыном поспешили в сторону небольшого спортивного клуба. Крики переживающих болельщиков, звон бокалов с некрепким алкоголем, стук множества шагов — все эти звуки смешивались в один большой гул, что так любил Антон, ведь он ассоциировался у него с самыми радостными, полными эмоций событиями. Не так было важно, выиграет или проиграет команда, за которую болел Антон. Гораздо важнее был сам факт того, что день, свободный от учёбы и от домашних поручений мачехи, мальчик мог проводить в компании с отцом — возможно, единственным человеком, который любил его безусловно. Папе не было важно, успешен ли Антон в школе, что о нём говорят соседи, он просто хотел видеть его счастливым и, Антон знал, отец делал для этого всё, что было в его силах. Так, семья не могла позволить себе отдать младшего сына в спортивную секцию, но по воскресеньям папа учил его, как правильно пасовать и чеканить мяч. А ещё отец, несмотря на свою занятость, обещал сыну присутствовать на маленьком юмористическом спектакле, в котором вскоре будет играть Антон. Все эти мелочи подкупали Антона, и к двенадцати годам он любил папу безмерно и считал его своей опорой и защитой. — Ну! Ну! — воскликнул на эмоциях Антон, ожидая, что мяч пролетит мимо ворот команды, на победу которой они с отцом ставили, однако в следующее мгновение судья объявил о забитом голе. — Эх… — раздосадовано протянул мальчик, смотря на прискорбный счёт и оставшиеся 2 минуты игры. Юношеская команда их города проигрывала. — Ничего, повезёт в следующий раз, — ободряюще произнёс отец, сидевший на соседнем месте, и Антон почему-то верил ему — знал, когда-нибудь ему обязательно повезёт.***
Звуки небольшой, однако всё ещё шумной арены остались далеко позади, и Антон шёл с отцом к дому под проливным дождём. И несмотря на мерзкую холодную погоду, от которой стучали зубы и без подконтрольно сокращались мышцы живота, какая-то неведомая лёгкость чувствовалась в ногах и руках, какой-то огонь горел в сердце, да так сильно, что ни холод воды, ни сухость земли не могли забрать ни того, ни другого у Антона. Сегодня жизнь чувствовалась им особенно остро, будто до неё можно было дотронуться. Покинутая всеми из-за дождя площадка родного двора показалась издалека и вызвала у Антона калейдоскоп новых эмоций. Однако ещё больше эмоций вызвал в нём оставленный кем-то футбольный мяч, лежавший посередине пока что небольшой лужи. Антон сорвался с места, подбежал к мячу и с вызовом посмотрел на папу, стоявшего в лёгком недоумении посередине улицы. — А ну-ка! — протянул отец и приблизился к сыну, пытаясь отнять у того мяч. Брызги луж разлетались по сторонам и сливались с непрекращающимся дождём, а в пустом дворе слышались возгласы двух поглощённых игрой людей. — Пас мне, пас мне! — кричал Антон, и улыбка не сходила с его лица, а смех вырывался сам, будто жил отдельно от своего хозяина: то эхом звенел где-то в закоулках двора, то заливался трелью где-то высоко в небе. И ни серость дождя, ни однообразность небольшого города не могла украсть все те цвета, что хранил в себе смех — квинтэссенция всех жизненных сил. Антон развернулся, чтобы увести мяч от отца, и вдруг вновь заметил ту самую тень, что мелькнула тогда во дворе где-то на периферии его зрения: в этот раз она стояла на крыше одного из домов и пристально смотрела вострыми глазами на него, будто бы запоминая все его черты. Мальчик замер, не в силах пошевелиться: взгляд неизвестной фигуры сковал его страхом, будто на него смотрело нечто давно умершее, потустороннее, иное, а, как известно, всё, что близко к смерти, часто при встрече с жизнью шокирует последнюю. Чей-то обеспокоенный знакомый голос звучал рядом с Антоном, но последний не слышал его: он был поглощён наблюдением за тенью, что еле виднелась за всей толщей плотного дождя, однако всё равно была заметна мальчику — может быть, потому, что и сама в этот момент смотрела на него. Холод мокрой одежды вдруг стал особенно заметен Антону, и по плечам его пробежала дрожь: он надеялся, что она была вызвана лишь прохладой, а не глазами, что, кажется, смотрели на него из глубины какой-то совершенно другой, тёмной стороны. Тень на мгновение дёрнулась, придвинувшись на шаг ближе к мальчику, и Антон отзеркалил её движение, шагнув назад. Тёмная фигура замерла, будто бы отказавшись от какой-то внезапно посетившей её идеи, однако это не успокоило Антона — он не отрывал взгляда от тени, всё ожидая, когда она решит напасть. — Что с тобой, Антон? — прозвучал уже совсем громко вопрос над ухом мальчика, и он обернулся: перед ним стоял обеспокоенный отец. — Ты будто призрака увидел, — пояснил с ухмылкой мужчина. Антон поспешил вновь посмотреть на крышу пятиэтажного дома, однако теперь там не было и следа той устрашающей тени — лишь столпы ливня, спешащие туда, куда их погонит ветер. Мальчик продолжил вглядываться в толщи воды, однако тень так и не появлялась вновь. Теперь Антон был почти уверен, что всё — и тень, и страх, и этот замогильный взгляд — лишь привиделось ему. — Всё в порядке, просто показалось, — ответил уже немного успокоившейся Антон. — Пойдём домой, а то холодно, — добавил он и, не дожидаясь ответа, поспешил к своему подъезду.***
Мерное постукивание подошвы ботинок о мрамор эхом расходилось по огромным залам, отражалось от стен старинного особняка, заглядывало в самые тёмные щели слегка потрескавшихся стен. Не очень высокая фигура шла по коридору меж подлинников некогда потерянных картин Средневековья и Нового времени, и лица людей, изображённых на бесценных полотнах, заинтересованно рассматривали давно знакомую личность. Кажется, даже Жена, облачённая в Солнце, с мольбой взглянула на проходившего мимо, будто бы ожидая, что тот попросит за неё своего хозяина. Однако таинственный гость не обращал ни на кого внимания: он, не смотря по сторонам, дошёл до конца коридора и постучал в высокие резные двери западного кабинета. — Войди, — коротко произнёс бархатный голос с той стороны дверей. Коренастый смуглый мужчина вошёл в просторный пышущий роскошью кабинет и остановился у самого входа, ожидая, когда к нему обратится сидящий за столом барон. — Нашёл? — вновь послышался глубокий тембр — хозяин завораживающего голоса оторвался от бумаг и посмотрел на слугу. — Есть несколько кандидатов, — медленно отвечал прибывший мужчина, будто бы вспоминая язык, на котором говорил. — Как только кто-нибудь из них ослабнет, сообщи мне, — без тени улыбки, триумфа или любой другой положительной эмоции на лице, но с давлением в голосе произнёс хозяин особняка. — А пока продолжай следить, — добавил он и вновь обратил всё внимание к бумагам. Слуга коротко склонил голову, краем глаза убедившись, что хозяин занят и никакой помощи здесь не требуется, и вышел вон.***
Выцветшие кулисы в пол слегка колыхались из-за возни детей за ними. Оливковая ткань шепталась множеством голосов, будто бы не зная, куда себя деть. Коричневая небольшая сцена, в свою очередь, отвечала ей скрипом подгнивших половиц, как бы говоря, что они уже заняли нужные им места, и что оплошать теперь могли лишь люди. Кажется, ответ этот немного успокоил ткань кулис, потому что в следующие мгновения шепотки за ней стихли. Хотя, если быть до конца честными, они скорее стихли из-за звучного голоса классного руководителя, стоящего посередине зала: — 5-й «В», хватит общаться! Кто будет разговаривать, того верну на географию! Пухлая женщина села на один из стульев первого ряда, придирчиво осмотрела сцену и, убедившись, что никого из ребят не видно, крикнула: — Начали! Из правой кулисы вышел мальчик, облачённый в картонные доспехи и длинный красный плащ. В игривых движениях маленького актёра можно было узнать Антона. — О, дорогая принцесса! — воскликнул он, подняв картонный меч. — Прошу вас, покажитесь хотя бы на мгновение… — теперь он замялся, опять забыв текст их маленькой пьесы, однако быстро выкрутился. — Я и так ехал к вам около двух недель, которые почему-то промелькнули за 10 минут, но я всё равно очень устал! Дети за кулисами взорвались хохотом, и Антон слегка удовлетворённо покраснел: ему нравилось веселить других. Тем не менее, классная руководительница, кажется, не оценила его юмористических способностей (хоть и слегка улыбнулась из-за его шутки), так как прикрыла глаза одной рукой, а затем крикнула: — Так, стоп! Антон, хватит импровизировать! Это, конечно, юмористический спектакль, но, будь добр, иди по тексту и не смеши других! Антон виновато потупил взгляд, хотя и не считал чем-то плохим умение везде искать юмор. — Извините, я больше не буду, — произнёс он, доподлинно не зная, сможет ли он продержаться без шуток всю оставшуюся репетицию. Женщина, кажется, почувствовала его неуверенность в собственной сдержанности, так как ответила: — Так я и поверила твоим хитрым глазам! Всё, с начала сцены.***
Лёгкий мороз середины октября щипал щёки Антона, заворожённо рассматривавшего раскрашенные осенью деревья. До спектакля оставалось совсем немного — каких-то две с половиной недели, и мальчик был весь как на иголках: подумать только, отец увидит его на сцене, играющего весёлого принца. Антон даже был готов пританцовывать на месте — ещё никогда до этого папе не удавалось вырваться с работы на какое-то школьное мероприятие. Но в этот раз, мальчик чувствовал, всё обязательно случится! Он верил в это, когда свернул на их маленькую узкую улицу, где все были знакомы друг с другом, верил, когда проходящие мимо знакомые смотрели на него со странным, неуместным сочувствием, он верил в это даже тогда, когда поднялся по лестнице на свой этаж и их соседка, эта добродушная женщина, виновато отвернулась от него, смахнув скопившуюся в углах глаз влагу. Сомнения закрались в душу Антона только когда он, скрипнув входной дверью, почему-то не закрытой до конца, зашёл домой и услышал надрывающиеся рыдания мачехи. Тогда он забежал быстрее на кухню, откуда слышался плач Маши, больше напоминающий вой, и увидел её всю растрёпанную, осунувшуюся, мгновенно постаревшую лет на десять. Она всё рыдала и рыдала, вцепившись руками в сальные волосы, и покачивалась на месте. Фартук её совсем смялся, шея неестественно изогнулась, а лицо раскраснелось от слёз настолько, что представляло собой измученное временем розовое полотно. Антон шагнул ближе и теперь заметил замершего в углу кухни Эдуарда, ещё более бледного, чем он обычно бывал. Антон посмотрел на него с мольбой в глазах, мысленно прося отрицать всё, что будет сказано на кухне, но Эд не внял его мольбам: он отвернулся, не выдержав его взгляда, сам отчаянно прячась от реальности. — Что случилось? — хрипло тихо произнёс Антон, ища подсказку в каждом предмете кухни, в мебели, в запахах — в чём угодно, однако не находил ничего, что его бы утешило: трубка домашнего телефона валялась на полу, на плите стояла изжаренная до угольков картошка, около раковины лежала кружка с пролитым чаем. Вся представшая глазу мальчика картина не предвещала ничего хорошего. Вдруг Маша приподняла голову и посмотрела на пришедшего Антона красными вспухшими глазами. Мальчик дёрнулся, но взгляда не отвести не смог: это был один из тех моментов, когда, как бы человеку не хотелось, он не может отвернуться от чего-то, что приносит ему боль. — Андрей не придёт, — на выдохе произнесла она, и всё внутри Антона сжалось, стало чуть твёрже и бесчувственней. — Мне сказали, это была балка. Сорвалась. Его не спасли, — сил женщины хватило лишь на несколько обрывков фраз, и, произнеся их, она вновь завыла как раненый зверь. Ноги Антона подкосились, он осел на месте. Сейчас, когда скорбь ударила ему в голову словно градус алкоголя, он вдруг понял, что не всё всегда оканчивается хорошо.***
Сумерки легли на дорогое дерево и, кажется, уснули на нём блаженным сном. Единственным освещённым пятном в мрачной обширной библиотеке был небольшой столик, за которым, читая старинный гримуар на неизвестном языке, сидел мужчина средних лет в пиджаке в тёмную клетку. Тень отделилась от одной из стен библиотеки, вышла на свет и приобрела знакомые очертания слуги. — Один из кандидатов в отчаянии, — прорезал тишину пришедший, не боясь, что хозяин разозлиться — хорошие новости, даже прервавшие работу, заставляли глаза барона светиться хитрым, удовлетворённым еле заметным блеском. Мужчина оторвал взгляд от книги и придирчиво осмотрел слугу, проверяя, не врёт ли тот лишь бы потешить настроение своего барона (хотя слуга и не лгал ему ещё ни разу). Тень выдержала тяжёлый взгляд хозяина, тем самым в очередной раз доказав тому свою честность и преданность. — Прекрасно, — удовлетворённо произнёс барон. — Кто? — серые глаза теперь сверкали чем-то добрым и удивительно притягательным, однако слуга не обманывался этим взглядом — он прекрасно знал, как быстро добрые глаза могут смениться на настоящие: холодные и бесчувственные, лишённые всякого сопереживания. — Шастун Антон Андреевич, 12 лет, — продолжил пришедший ровным тоном. — Его отец погиб от несчастного случая на стройке, где и работал. Мальчик остался с мачехой и нелюбимым сводным братом. Барон закрыл книгу, которую читал. — Слабости? — коротко спросил он. — Азарт, споры на деньги. Мальчик живёт в бедной семье, — выложил без утайки слуга всё то, что успел заметить за мальчиком. Хозяин замка поднялся с места, обдумывая последующие действия. — Сперва я должен увидеть его. Тогда и решим, — поставил он точку в разговоре.***
Холодный мерзкий ветер залезал под воротник замшевой куртки, игрался со светлыми кудрявыми волосами, проводил пальцами по осунувшемуся от горя и слёз лицу. Антон поднял голову и посмотрел на небо: такое свободное, вечно меняющееся и меняющее других, не боящееся этих перемен. Он улыбнулся через силу — знал, так можно обмануть самого себя, заставить смеяться даже тогда, когда не хочется. Смех вдруг действительно вырвался из его горла, вот только был он какой-то измученный, совершенно не такой искрящийся, каким был раньше. Мальчик опустил взгляд на потрескавшийся асфальт, и смех его теперь перешёл в тихий плач. Короткий, непродолжительный, но очень нужный ему сейчас. Антон вдруг вспомнил всех тех людей, что успокаивали его после смерти отца: Иру, её маму, эту глубоко сопереживающую каждому женщину, классную руководительницу в школе. Теперь он был уверен, что будь отец рядом, появись он хоть на мгновение перед ним, он попросил бы его не плакать и не горевать по нему — в мире всё ещё жило много хороших людей, и существовало бесчисленное множество причин, чтобы смеяться — зачем тогда ему растрачивать свои силы на слёзы? Антон смахнул влагу с глаз, вспоминая ту прекрасную игру, что они успели сыграть с отцом тогда, под дождём, и улыбнулся — на этот раз чисто и искренне, без примесей обмана. Папа всю жизнь хотел, чтобы он был счастливым, может быть, даже самым счастливым на свете, и теперь Антон не хотел оплошать: с новыми силами он зашагал в сторону школы, совершенно не замечая две пары глаз, что пристально наблюдали за ним издалека. Слуга оторвал взгляд от уходящего Антона и стал следить за изменениями на лице хозяина. Он забеспокоился, что барон может не увидеть в ослабшем мальчике ту искру жизни, что успел увидеть слуга до трагедии, и тогда он мог бы попасть в немилость за предполагаемую ложь. Однако слуга недооценил способностей хозяина: тот, кажется, не замечал ничего вокруг, кроме уходящего мальчика, потому что видел, ощущал на кончике языка всю ту жизнь, что даже в таком подавленном состоянии владельца стелилась силой за Антоном, искрила в воздухе вокруг него. Казалось, выйди барон сейчас на ту дорогу, где только что прошёл мальчик — и ему бы удалось впитать крупицы жизни просто так, без контракта, словно её было слишком много для одного маленького человеческого ребёнка. Слуга опустил взгляд на руки барона и заметил, как те дрожат. — Хозяин? — обеспокоенно спросил он. — Да, он тот, кто мне нужен, — произнёс барон на выдохе хриплым голосом, уже предвкушая то триумфальное мгновение, когда ему удастся присвоить эту жизненную силу себе.