***
Тысячи золотых искр стремительными потоками света разлетались по небу, разбивались на сотни сверкающих осколков, словно были опрокинутыми весёлыми гостями бокалами с шампанским. Их последние мгновения жизни скрывали своими массивными телами многоэтажки, великанами уходившими в небо. Тёмный влажный камень съедал любой свет: он был жаден до тепла, голоден до чего-то яркого, недосягаемого. Оксана глотала воздух короткими редкими вдохами и искренне надеялась, что этот Новый год не станет для неё последним. Может быть, кто-то слышал её первые крики, когда она ещё могла позвать на помощь? Когда диафрагма ещё была способна сокращаться и выталкивать из глотки различимые звуки, а не предсмертные хрипы; когда Оксана ещё стояла на тротуаре рядом с дорогой, а не лежала в луже собственной крови в подворотне; когда этот неизвестный мужчина нанёс только первый удар, а не восьмой. Что-то подсказывало, нашёптывало ей, что ответ был «нет»: её никто не услышал, никто не придёт. Прошло ещё несколько секунд, прежде чем Оксана поняла, что то была смерть: шелестящим тембром покинутых людьми городов, тембром заброшенных зданий она предсказывала Оксане её будущее — красное сукно и закрытую деревянную крышку. И Оксана внимала этим речам, потому как чувствовала: жизнь тихо, но стремительно уходила через ножевые раны в животе. Новый залп, сноп голубых искр на полнеба. Оксана прикрывает глаза — ей вдруг стало так трудно замечать, что происходит вокруг. Хотелось спать. Чья-то тень услужливо закрыла собой мешавшие дремать вспышки света. Оксана не знала этого мужчину: он появился внезапно и так же внезапно напал. — Такие как ты никогда не поймут таких, как я. Даже сейчас ты не понимаешь, зачем я делаю всё это, хотя я уже несколько раз повторял причину, — бормотал мужчина, однако слова его едва ли доходили до сознания Оксаны. Она чувствовала, что смерть готова забрать её: это была холодная уверенность потусторонней сущности, которую не позволено было оспаривать людям. Слёзы на щеках превратились в две блестящие дорожки. Первый шок уходил, а за ним ушла и дрожь из рук. Оксана закрыла глаза. Она больше не могла бороться с силой, что априори превышала возможности любого человека. Она поняла, что рядом появился второй человек только тогда, когда слух её распознал в двух гулких повторяющихся звуках мужские голоса: нападавшего и ещё одного, неизвестного. — …во имя вас, во имя ваших сил и за то, что вы даровали мне их часть — бессмертие. Это — моя вам жертва. Всё ради вас, — неразборчиво шептал нападавший, словно находился в бреду. На мгновение Оксане удалось приоткрыть глаза: она успела распознать лишь смутный образ нападавшего, теперь ползавшего на коленях, и фигуру неизвестного мужчины, облачённого в тёплое пальто. Ничего более увидеть ей не удалось: источник света находился за спинами мужчин, что делало их в её глазах тёмными пятнами. — Ты убил ради меня? — спросил неизвестный тягучим бархатным голосом. — Да! Да! — восхищённо повторял нападавший. Оксана услышала чей-то глубокий вздох. Холод смерти подбирался всё ближе к её сердцу. Ей всё сложнее было следить за мыслью диалога. — Я ненавижу ложь, — вдруг прогремел голос неизвестного. Страх, пробежавший мурашками по коже, дал Оксане сил распахнуть веки. Неизвестный мужчина шагнул вперёд, из-за чего нападавший попятился. Оксана разглядела высокий воротник неизвестного и его тёмные очки. — Я-я сказал правду! — прокричал нападавший в своё оправдание. — Я — отец лжи, я не просто чувствую, когда мне лгут, я знаю это, — ответил мужчина и снял тёмные очки. Оксана видела его глаза лишь мгновение — практически сразу закрыла веки — но этого было достаточно, чтобы её дыхание окончательно сбилось: она почувствовала, что задыхается. Две льдины, сотканные из первородного ужаса, — вот какой образ отпечатался в её памяти. — Ты убил не ради меня, а ради себя, — продолжал мужчина угрожающим тоном. — Во мне нет ростков садизма, я не наслаждаюсь насилием так, как им наслаждаются люди. Ты получил от меня силу и воспользовался ей, чтобы найти жертву для своей непомерной жестокости. Убив невинного человека, ты предал меня, потому как я никогда не трону безгрешного. Оксана услышала шуршание ткани и шарканье обуви — кажется, неизвестный приподнял нападавшего над землёй за горло. — Господи! Господи, помоги! — хрипел из последних сил нападавший. — Слишком поздно. Ты предал и Его, и меня, а значит тебе негде искать защиты. Оксана не была уверена, как быстро умер тот мужчина, так как жизнь, уходившая от неё с кровью, уносила с собой и ощущение времени. Смерть забирала всю её личность: надежды, страхи, боль. Минуту назад Оксана страстно желала остаться в живых, отчаянно держалась за ускользающий разум, а теперь силы покинули её: она шла навстречу тёмным холодным объятьям смерти. Сначала перед глазами промелькнули виды цветущих садов, наполненных светом и теплом; через пару мгновений Оксана поняла, что образ этот ей померещился из-за прекрасного благоухающего запаха, донёсшегося до неё; а после Оксана осознала, что пьёт источник этого аромата — сладкий сок. Холодные руки смерти, которые Оксана только что ощущала на плечах, сменились на тёплые: кто-то аккуратно держал её над слякотным асфальтом и заставлял пить сок. Сначала Оксана пила его медленными, маленькими глотками, словно боялась, что божественный вкус ей только кажется; затем, почувствовав, как по телу её разливается сама жизнь, она с жадностью умирающего от жажды стала пить его быстро. Чуть только она осмелела, потянулась за благоуханием сада, который ей мерещился, как рука, всё это время державшая флакон с соком у губ Оксаны, отняла его. Оксана распахнула глаза. Зрение вернулось: нечёткий образ мужчины, что склонился над ней, обрёл характерные черты. Тёмные очки вновь закрывали его глаза, однако Оксана интуитивно понимала, куда направлен его взгляд. — Вы нормально себя чувствуете? — спросил он, всё ещё придерживая её так, что лишь её ноги касались красного снега: тело лежало на его руках. Оксана чувствовала себя лучше, чем когда-либо: она дышала силой, хотя минуту назад задыхалась в руках смерти; по телу её разливалось тепло жизни, хотя только что тепло это почти покинуло её навсегда. И этот резкий скачок от холодного тёмного небытия к разнообразию и яркости тварного мира поразил её, испугал: она вцепилась пальцами в руку неизвестного, боясь, что в следующее мгновение он исчезнет, бросит её наедине со страхом конечности жизни. Он был не простым человеком, он мог защитить её от смерти, с которой Оксана более не хотела встречаться. А потому она не могла отпустить его. — Не уходите, пожалуйста, — прошептала она, с мольбой посмотрев на него. — Я вижу, вам лучше, — произнёс неизвестный, и холодный тон голоса противоречил его действиям: он помог ей, он позаботился о её здоровье, однако ему было безразлично всё остальное, связанное с ней. По её щекам потекли первые слёзы отчаяния: она видела, что единственный шанс на защиту от смерти вот-вот будет упущен ею. Дыхание сбилось, она впилась ногтями в его предплечье так сильно, что почувствовала мягкость кожи сквозь все слои одежды. — Я поняла, кто вы. Пожалуйста, позвольте служить вам, — в отчаянии прохрипела она то, что никогда не сказала бы вслух в здравом уме. Не будь она на грани, не увидь она столько странностей, и она прогнала бы все мысли, связанные с сверхъестественным, однако страх вновь когда-нибудь пережить переход из мира живых в мир мёртвых подтолкнул её к действиям. Неизвестный замер, затем склонил голову на бок и несколько секунд пристально изучал лицо Оксаны. — Зачем вы мне? — в итоге спросил он. Оксана сделала глубокий вдох, словно собиралась нырнуть. — Я — юрист. Я смогу защитить вас от законов людей, — она хотела звучать уверенно, но голос подводил её: в нём проскальзывали нотки жалости и мольбы. И хотя неизвестный не выразил мимикой ни капли заинтересованности, он всё же спросил: — Что же вы хотите взамен? Оксана облизнула пересохшие губы. Ей снова хотелось почувствовать вкус того благоухающего сока, потому как он подарил ей то небывалое ощущение жизни, каким она сама не обладала и в самые счастливые дни. — Защитите меня от законов жизни и смерти. Дайте мне бессмертие, — прошептала она, так как помнила: нападавший благодарил этого мужчину за бессмертие, а значит в его власти одарить этой силой и её. Неизвестный медленно поднял Оксану на ноги. И пускай движение это было сделано максимально аккуратно и бережно, Оксана не почувствовала в нём и капли тепла: казалось, за показательной вежливостью и заботливостью этого мужчины не было ничего, кроме безразличия. — Я дарую бессмертие лишь тем, кто продал мне душу. Защита от законов людей — слишком малая плата за такой великий дар. Да и юристов я не нанимаю в подворотнях, — в его словах не было презрения или брезгливости, только отстранённость, ставившая Оксану в тупик. — Но… — протянула она, однако он уже развернулся. — Если когда-нибудь вы станете мне нужны, я сам найду вас, — бросил он напоследок, а затем шепнул чьё-то имя, и из тени материализовался мужчина южной наружности. Неизвестный доброжелатель скрылся в тени, которую для него открыл южанин, и они оба пропали. А Оксана, оставшаяся в одиночестве посередине тёмного переулка, стоявшая в красном от своей крови снегу, отчётливо осознала: она больше никогда не хочет встречаться лицом к лицу со смертью. И если ради бессмертия потребуется привлечь внимание неизвестного доброжелателя, тогда она бросит на это все свои силы.***
Три недели в особняке барона пролетели для Антона незаметно: он слишком много спал и слишком мало куда-либо выбирался, чтобы его мозг воспринимал новые дни не как продолжение предыдущих. Он хотел свернуться клубком на кровати и вдыхать запах папиной замшевой куртки или рассматривать разноцветные петельки на подаренном Ирой журавлике, а не думать о том, как победить барона. Когда барон был где-то далеко, когда встреча с ним представлялась Антону исключительно в гипотетическом свете, Антон считал, что справится со всеми перипетиями судьбы и перехитрит его. Теперь же, находясь в резиденции барона, в самом её сердце, Антон понимал, что совершенно не готов к этим испытаниям. Впрочем, некоторые изменения всё же слегка мотивировали его: например, он действительно начал заниматься с частными учителями в особняке по тому графику, который был ему удобен, с теми преподавателями, с какими он сам хотел. Заключить пари с учителем о знании биологии на уровне учёных Антону пока не удавалось, но он и не спешил: гораздо важнее было сделать всё аккуратно, незаметно для барона, чем гнаться за эфемерными сроками. Антон всё равно узнает, в чём тайна благоухающей бумаги контракта, просто не сейчас. Вторым фактом, значительно облегчавшим Антону существование, стало частое отсутствие барона в особняке. За две недели Антон видел его всего лишь три раза, и то не очень долго. Видимо сказалось удачное для Антона предубеждение барона о его интеллекте: Арсений Сергеевич просто не видел в нём противника, а потому не особо следил за его передвижениями, предоставляя всё слугам, да и то — далеко не самым смышлёным и опытным. Антон всё равно старался оставаться начеку — следить за тем, не подсматривает ли за ним кто, не подслушивает ли его какая-нибудь горничная — однако напряжение это не могло сравниться с тем беспрецедентным чувством опасности, которое он ощущал в обществе барона или его правой руки, Сергея. В заключении пари ему не везло — никто из слуг барона не хотел спорить с внезапно появившемся в особняке подростком. Они не могли знать об их с бароном сделке, так как если бы Арсений Сергеевич рассказал о ней, он больше не смог бы смеяться; однако спорить они всё равно не спешили. Антон предположил, что то был выработанный и отшлифованный годами навык беспрекословной вежливости: они не хотели спорить, потому что в диалоге признавали за Антоном, как за вышестоящим по статусу человеком, правоту. Для них он был вполне реальным наследником барона, которому они не хотели переходить дорогу, а для него они были запуганными несчастными, которые даже если бы захотели, вряд ли когда-либо смогли помочь ему победить барона: у них просто не оставалось сил на борьбу. Тем не менее слуги с радостью помогали ему, когда Антон просил их сориентировать себя в особняке. Таким образом Антону удалось обойти каждую комнату резиденции барона, кроме тех нескольких, которые были заперты и которые слуги барона настоятельно не рекомендовали посещать без персонального разрешения Арсения Сергеевича. Учитывая тот удручающий факт, что за два с половиной года Антон не смог узнать о бароне ровным счётом ничего, он был вполне удовлетворён и открытыми комнатами. В конце концов они и так достаточно говорили об их владельце: например, Антону удалось узнать о пристрастии барона к искусству и антиквариату — на стенах было развешано множество картин, а в шкафах лежали старинные книги. Самому особняку, как оказалось, было чуть более семисот лет — его история с корнями уходила в средневековье, во времена чёрной смерти и столетней войны. Наиболее удачным местом для поиска информации о бароне из тех, что были доступны Антону, казалась библиотека. Антон был уверен, что среди рядов религиозных книг, старинных гримуаров на непонятном языке и пыльных томов просто обязана быть спрятана хотя бы маленькая зацепка о прошлом таинственного Арсения Сергеевича. Придя в библиотеку и подивившись количеством книг всех конфессий, всех религиозных течений, Антон решил начать своё изучение с них. Он с уверенностью студента-первокурсника уселся за первый попавшийся увесистый гримуар и, прочитав половину страницы, понял, что ничего не понял. Ему катастрофически не хватало знаний в области культуры, истории и религии — трёх столпов, на которых строилось всё в доме барона. Антон раздосадовано вздохнул и раздражённо, с характерным хлопком закрыл гримуар. Ему нужно было что-то попроще, нечто, лежавшее в основе основ. Ответ на невысказанный вопрос возник практически сразу: похоже, Антону стоило прочитать Библию. Антон мысленно взвыл: он прекрасно помнил, насколько это была огромная и сложная книга. С другой стороны, Антон понимал: увлечённость барона религией явно не была случайной — это могло быть влиянием родителей, ответвлением его бизнеса (скорее всего, незаконным) и прочим и прочим. Антон не сможет разговорить ни барона, ни его слуг, ни других личностей, что косвенно связаны со странной религиозной подоплёкой жизни Арсения Сергеевича, если сам не будет понимать основ хотя бы христианства. Вымученным взглядом Антон нашёл на полках Библию и мысленно пообещал себе, что прочтёт её исключительно по диагонали — этого, по его мнению, было вполне достаточно.***
Илья уже давно подозревал о кардинальном решении Дмитрия, однако убедиться в подозрениях ему довелось лишь тогда, когда об уходе Димы заговорили все после капитана. Подгадав смены, Илья пересёкся с Димой в каюте. На памяти Ильи тёмные очки всегда скрывали истинный взгляд Димы, однако по прошествии стольких совместных плаваний Илье зачастую удавалось угадывать, какая эмоция сейчас скрывается в глазах напротив. В данный момент, Илья был уверен, очки скрывали тихую решимость с примесью тоски и страха: как раз те эмоции, которые моряки чувствовали, уходя в бушующее море. — Всё-таки увольняешься? — спросил Илья, облокотившись о стену и скрестив руки на груди. Дима на мгновение остановил на нём взгляд. — Да, — уверенно ответил он. — У барона моя жена и, возможно, ребёнок. И Антон — та единственная ниточка, по которой я смогу их найти, поскольку сам барон не показывается на публике. Илья глубоко вздохнул и сел рядом, даже не покачиваясь от изменения центра тяжести лайнера — настолько опытен он был, когда дело касалось моря. — Давай я… это… с тобой в общем уйду, — заплетающимся языком произнёс он. Брови Димы поднялись выше оправ очков. Увидев его реакцию, Илья усмехнулся. — Нет, ну ты представь, что было бы, если бы моя мать ещё была жива и узнала, что мне за тридцать, а я до сих пор не при жене и не при детях гуляю где-то в море. Она бы от меня отказалась! — перевёл он всё в шутку, потому что не хотел говорить вслух о своей привязанности к другу: море быстро учило правилу «своих не бросают». Вот и теперь Илья просто не мог оставаться в стороне. Дима думал с минуту и лишь потом ответил: — Я не могу знать, насколько затянется это путешествие. — Ну, как в море, — с улыбкой ответил Илья. — Это может быть опасно, — продолжал Дима, надеясь пробудить в Илье хоть каплю серьёзности. — Как в море, — снова улыбнулся Илья. — Я вообще не уверен, смогу ли я достичь конечной цели. — Скажи честно: тебе пригодилась бы ещё пара надёжных рук? — пристально посмотрел Илья на Диму. — Да, — ответил Дима после небольшой паузы: ему было неловко втягивать ещё одного человека в свои проблемы, однако он прекрасно понимал — с Ильёй ему было бы легче. Илья расплылся в улыбке и хлопнул Диму по плечу, из-за чего тот слегка качнулся в сторону. — Ну, тогда закурим по одной? — предложил Илья и кивком показал на дверь каюты. Дима вымученно улыбнулся. — Давай, — ответил он, и они вместе вышли на палубу. Всё, что связывало их с морем, все страхи и неуверенность, которые они оставляли позади себя, серым дымом поднялись в воздух и растаяли.***
Он смотрел на брускетту с яйцом пашот, солёной рыбой и твороженным сыром, затем переводил уставший взгляд на чашку чая масала, на стоявшие рядом сливки и отчётливо сознавал: ничего из этого он не в состоянии съесть или выпить. Обычно Антон проводил завтраки у себя в комнате, где было относительно безопасно, да и тогда — ел через раз. Сейчас же, когда он знал, что на завтрак в столовой особняка его позвал сам барон, он не мог проглотить и кусочка, словно беспокойство застряло в пищеводе комком и мешало проходить еде. За спиной послышались шаги, и Антон еле заметно вздрогнул. Ему нужно было приготовить себя к тяжёлому разговору, в котором он будет обязан следить за каждым словом: как своим, так и барона. — Доброе утро, Антон Андреевич, — прошёл мимо барон и сел напротив Антона во главе стола. — Здравствуйте, Арсений Сергеевич. Я был уверен, вы всё ещё в Ватикане, — сдержанно ответил Антон: он не хотел ни лебезить, ни грубить. К еде он так и не притронулся, мысленно оправдывая это тем, что где-то слышал о запрете на начало трапезы, если за столом ещё не было всех участников приёма пищи. — Удалось вернуться раньше. Впрочем, я здесь ненадолго, — улыбнулся барон уголками губ. Некоторое время в столовой царило молчание: Арсений Сергеевич устраивался удобнее за столом, Антон задумчиво ковырял еду вилкой. В эту небольшую паузу, передышку для нервов и мозга, Антон украдкой рассматривал внешность барона, надеясь зацепиться за любую мелочь, которая могла бы дать какую-нибудь подсказку об Арсении Сергеевиче, однако он выглядел как обычно: аккуратная причёска, выглаженный костюм и воротник, закрывавший всю шею. Удивительно безликий образ. — Мне передавали о вашей тяге к знаниям, — произнёс Арсений Сергеевич, пронзив Антона хитрым взглядом. Вилка Антона замерла в воздухе, он посмотрел в холодные глаза напротив. Безразличие в бароне самым опасным образом смешивалось с заинтересованностью, показательная вежливость — с внезапной резкостью. Барон умел выбить воздух из лёгких удивительными в своей ужасности и непредсказуемости гранями; умел говорить загадками так, как не говорят иллюзионисты, и произносить правду так, как её не решится произнести даже честнейший из людей. Вот и сейчас, когда он намекал на недавнее посещение Антоном библиотеки, он говорил об этом так иронично и улыбчиво, словно за зрачками его и не сверкали искры угрозы. Антон знал, что барон обязательно подробно расспросит его о целях «тяги к знаниям», однако он был совершенно не готов к этому разговору. — Я пока нагоняю программу прошлого года, — притворился Антон, будто бы неправильно понял вопрос барона, надеясь тем самым выиграть себе хотя бы полминуты на раздумья. Он не представлял, как долго сможет уклоняться от вопросов барона, однако не собирался сдаваться без боя. — Я не про вашу учёбу, — категорично заметил барон, сложил руки в замок и пристальней посмотрел на Антона. Антон непонимающе посмотрел на барона. Прошло несколько секунд прежде чем барон заговорил вновь: по каждой упущенной секунде Антон скорбел как по умершему человеку, потому как ни одна умная мысль так и не посетила его голову в эту тишину. — Читаете религиозные книги из библиотеки? — спросил Арсений Сергеевич. — Да, стало интересно изучить их, — ответил Антон и заставил себя откусить кусочек завтрака: так у него появилось прекрасное оправдание для того, чтобы молчать, ведь пищу необходимо пережёвывать. Барон же наоборот отложил приборы и полностью сосредоточился на беседе. — Какие конкретно? — поинтересовался он. Антон некоторое время молчал, по десятому разу пережёвывая одни и те же куски, превращая их в неприятную влажную кашу: он всё надеялся, что какая-нибудь спасительная идея придёт ему в голову, однако таковая не появлялась. — В первую очередь решил прочитать Библию, — сдался Антон. В конце концов, он и стремился к этому, когда решил изучать темы, интересующие барона: ему необходимо было разговорить его, расслабить, "втереться в доверие", чтобы барон когда-нибудь после таких долгих бесед совершил ошибку и признался в чём-нибудь. — И как вам? — в глазах барона промелькнул интерес, и Антон посчитал его своей первой небольшой победой: до этого момента единственной общей темой для их бесед был лишь контракт. — Слог сложный, но сюжет интересный. В именах, правда, очень легко запутаться. Да и вопросов возникает много, — честно прокомментировал он прочитанное, параллельно обдумывая, как возможно нейтрально вести беседу на тему религии, если ваш собеседник явно верующий, и его чувства можно легко оскорбить. — Какие например? — спросил барон, и скрытая угроза в его глазах сменилась печальной задумчивостью. Антон, обдумывая вопрос, не заметил этой перемены. — Например насчёт третьей главы Бытия, — начал Антон после небольшой паузы. — В двадцать втором стихе сказано, что Бог изгнал Адама не столько из-за того, что тот съел запретное яблоко, сколько из-за того, что если бы он съел второе, он стал бы подобен Богу, а Бог этого не хотел. Я несколько раз перечитал эту часть, я уверен в том, что понял написанное правильно. Неужели это так? Арсений Сергеевич улыбнулся, и впервые за столь долгое время Антон увидел в улыбке напротив нечто родное, своё, потому как в этот раз в ней не было злой иронии, сарказма, презрения — всех тех обычных примесей, которые нёс в себе барон: это была по-настоящему дружелюбная улыбка, чистая эмоция, искорка истинной радости, родившаяся оттого, что Антон вдруг упомянул что-то важное. — Да, вы всё верно поняли. Бог — Ревнитель, Бог — Вседержитель. Разве мог бы Бог обладать всем, если бы был ещё один Бог? Он не хотел делится силой, — размеренно пояснил барон, и его слова о Боге противоречили выражению лица: он приписывал Богу нелицеприятные мотивы, однако говорил о нём как истый верующий — с восхищением. Противоречивость барона в очередной раз поставила Антона в тупик: он не знал, по какой линии вести диалог далее, потому как не понимал, как барон относится к Богу и к Его действиям. — Ещё что-нибудь интересное нашли? — тем временем спросил барон. Тема религии давала свои плоды: интерес барона не угасал. — Да, — на этот раз быстрее ответил Антон. — Знаете, в религии отцом лжи называют сатану, однако первым в Бытие солгал именно Бог. Он сказал, что Адам и Ева умрут, если съедят плод с дерева жизни, сатана же, наоборот, сказал им правду: что они не умрут, а подобно Богу увидят разницу между добром и злом. Антон не увидел в глазах барона явного несогласия, и это успокоило его: вести беседу было бы гораздо сложнее, если бы барон нетерпимо относился к логичным вопросам по тексту Библии. Барон скрестил руки на груди и с тенью печали заметил: — Однако о лживости сатаны в Евангелии от Иоанна в беседе с иудеями говорит Иисус: «Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи». — Да, Иисус, — Антон выделил его имя. — Если не затрагивать особенности отношения к филиокве в католичестве и православии, его слова можно приравнять к словам Бога. Это Бог говорит, что сатана — отец лжи, но я пока не увидел этому подтверждения, — уверенно ответил Антон. Уголки губ барона дёрнулись в странной ухмылке: в ней была спрятана непонятная смесь сложных эмоций — спектры радости и грусти, которые Антону не удавалось считать. — Сатану называют «отцом лжи» также потому, что он подталкивает ко лжи людей, — сказал барон. Антон остановил слова, почти вырвавшиеся из уст. На эмоциях он хотел возразить барону, потому что считал, что его ответ противоречит честности и здравому смыслу; поразмыслив же о целях беседы с бароном, он понял, что пришёл сюда не доказывать нужные себе истины, а добывать информацию о прошлом Арсения Сергеевича. Разве откроется он ему, если Антон будет спорить с ним? С другой стороны, люди зачастую любят не говорить, а отрицать; а спор иногда бывает более плодовит на информацию, чем беседа. В конце концов в споре рождается истина, разве не так? Антон мысленно оценил настроение барона как дружелюбное, однако всё ещё не был уверен, сказать ему правду или лучше сказаться солидарным с его словами о статусе сатаны, пускай он и считает их неверными. — У вас такое лицо, как будто бы вы со мной не согласны. Почему же вы молчите? — сказал барон, буравя Антона изучающим взглядом. Сколько бы Антон ни смотрел в глаза напротив — не мог найти для себя никакой подсказки: он не знал, что от него хочет услышать барон — слишком беспристрастным он вновь выглядел. Казалось, что солгать и тем самым согласиться с бароном было бы лучшим решением, однако Антон боялся, что такой опытный соперник как барон сразу же раскусит его ложь. С другой стороны позиция Антона может серьёзно задеть Арсения Сергеевича, если он — верующий. Антон глубоко вздохнул. Он выбрал правду. — Не хочу задеть ваши чувства как верующего, — произнёс он перед тем, как раскрывать свою позицию. — Я не совсем верующий. Да и чувства мои задеть крайне трудно, так что говорите, — загадочно улыбнулся барон. Холодные глаза блестели азартом под пеленой спокойствия. Антон надеялся, что если не его мнение, то хотя бы честность подкупят барона, иначе всё это было затеяно зря. — Если дьявола называют отцом лжи, потому что он подталкивает ко лжи людей, тогда было бы справедливее называть отцами лжи людей. Это же они лгут, а не дьявол. Они рождают ложь. Кто их к этому подтолкнул и подталкивал ли вообще — это уже другой вопрос. Барон грустно улыбнулся, и его реакция смутила Антона: он не понимал, как истолковывать её. — Мне показалось или вы пытаетесь оправдать дьявола? — барон хитро сощурился. Антона не испугала его ирония: для себя он решил — раз уж начал, он закончит эту мысль. — Не думаю, что дьявол нуждается в чьём-либо оправдании, тем более в моём. Да, в обществе закрепилось крылатое выражение «адвокат дьявола», потому как в традиционной трактовке сатана предстаёт как та сущность, которая нуждается в оправдании. А между тем Богу эти адвокаты нужнее. Сколько существует проповедников, пилигримов, священников — все они только и делают, что защищают Бога. Защищают всю ту кровожадность и жестокость, которая Ему на самом деле присуща. Он простил греховность людей лишь после того, как «обонял приятное благоухание» жертвенника Ноя; Он провозгласил пасху после того, как убил всех первенцев у египтян; Он наставлял Моисея сжигать священные рощи других религий и уводить в рабство Хананеев и Моавитян. Бог называет себя человеколюбивым, однако, как мне кажется, нет ничего более ужасного, чем любовь Бога. Барон склонил голову в правую сторону. За улыбками и лёгкостью, за иронией и хитростью, за всеми этими составляющими личности барона скрывалось нечто болезненное, глубоко печальное, и Антон не понимал, что это могло быть. — Любовь Бога — ужасна, однако Его нелюбовь ужаснее, — отвечал барон. — Бог не может быть не ужасен для людей, потому как Его силы во многие разы превосходят силы человека, Его разум совершенно иной, непонятный людям, лишь потому ужасный. Однако Его любовь вечна и наиболее сильна. Никто не любит так, как любит Он; никто не созидает так, как может созидать Он. «Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвёртого рода, ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои». Хананеи платят за грех их праотца Хама, призревшего на отца своего Ноя, Моавитяне платят за грех инцеста их праматери, возлежавшей со своим отцом Лотом. И всё же Он любит род человеческий. Он даровал людям душу — часть самого Себя. Ни у одной твари нет такого великого дара, а у человека он есть. Бог по меркам людей — жесток, однако то, что для человека кажется жестокостью сейчас, может оказаться благом в будущем. Непостижимы судьбы Господа и неисследимы пути Его. В столовой повисла тишина. Антон обдумывал услышанное. — У вас очень самобытное воззрение на Бога, — протянул он в итоге. — Это воззрение всей вашей семьи или исключительно ваше? — аккуратно задал он один из тех вопросов, которые дали бы ему информацию непосредственно о бароне. Барон, однако, будто бы почувствовал, что вектор интереса Антона сместился с религии на его личность, потому как с едкой иронией ответил: — Видимо исключительно моё, так как мой пасынок ещё не дочитал Библию и пока не имеет определённого воззрения. Барон встал из-за стола. Антон, не успев остановить себя, случайно вскочил вслед за ним. — Читайте дальше, если хотите. Впрочем, если Библия так сильно расстраивает вас, не увлекайтесь. Не всем дано смириться с мыслью «тиф и лебеди от одного творца», — на мгновение глаза барона сверкнули холодной злостью, однако уже в следующую секунду стали вновь казаться добродушными и располагающими к себе. — К сожалению, мне уже пора. На какой книге вы сейчас остановились? — На Числах, — тихо ответил Антон. Неудачное окончание удачно развивавшейся беседы выбило из него дух. Барон ничего не ответил: он кивнул и молча вышел из столовой. А Антон так и не смог понять для себя, чем был прошедший разговор — победой или поражением.***
— Veniant illi qui transierunt iudicium, tormentum, mors et resurrectio! — услышала она низкий голос из-за дверей, и всё в ней поднялось, вздохнуло новой жизнью. Высокие двери распахнулись, и она вместе с ещё двумя инициируемыми вошла в залу. Она была достойна этого, и он нашёл её. Она трудилась многие годы, она стала настоящим профессионалом своего дела, прежде чем он обратил свой взор на неё. Теперь же она стояла рядом с ним на возвышении актового зала его особняка и понимала: не было ничего более ценного для юриста, чем на пике своей карьеры стать его адвокатом. Оксана произнесла слова клятвы, зал взорвался аплодисментами. Она посмотрела на барона, стоявшего рядом. Она не была готова отдать ради него жизнь, как тот глупец-южанин, с которым она успела познакомиться, потому как больше не хотела встречаться со смертью, однако это не умаляло её преданность барону, потому что в отличие от мрачной правой руки в лице южанина, она искренне восхищалась бароном Трёчем. И хотя прошло много лет, а она так и не получила желанного бессмертия, потому как не продала душу, более того — была понижена в должности самим бароном, восхищение её не стало слабее: оно навсегда отпечаталось у неё на подкорке ожогом от фейерверков того Нового года, застряло в животе лезвием грязного ножа, холодным дыханием смерти замерло на плече, потому как от всего этого когда-то её спас барон Трёч. За те годы, что она была обласкана его вниманием, она стала ревнива. А потому теперь, просматривая документы, которые она как секретарь была вынуждена готовить для Абэ, она с горькой ненавистью думала о том, что барон заменил её на этого японца. Впрочем, она верила, это было ненадолго. Хотя бы потому, что у неё уже родился сносный план, как вернуться в игру. Оксана посмотрела на часы. Барон должен был уже покинуть особняк — тот мальчик, Антон, остался один. Значит, никто не помешает ей разыграть роль "жертвы козней Трёча" и руками Антона и господина Миямото, по слухам, увидевшего в мальчике возможного союзника, сбросить с пьедестала мистера Абэ.