***
Въедливая латынь, казалось, оседала не только в воспалённом беспокойствами разуме, но и на уставших, опустившихся плечах. Она стирала морщинки на подушечках пальцев, делала из Антона безликое, непомнящее себя существо. Беседа с бароном оставила горький осадок: Антон не только не получил новой информации, но, кажется, ещё и отдалил от себя Трёча. Возможно, это было не лучшей идеей — пытаться усыпить бдительность человека, бывшего в разы хитрее его самого. Антон опустил взгляд на очередной полуразвалившийся от старости трактат. «Thomas Aquinas,» — было написано поверх остальных уже неразличимых строк. Антон понятия не имел, что это значит. И так было практически со всеми источниками, за которые он брался. Без силы пари он был никем: многого не понимал, не мог придумать ничего стоящего, чтобы разоблачить барона и узнать его происхождение. Видимо ему не стоило и пытаться идти напрямую, так как барон никогда не поверит в его искренность. Значит, изначальная идея с изучением бумаги контракта была пока что единственно верной. За дверьми библиотеки раздался грохот, словно что-то разбилось, а затем Антон услышал тихий женский плач. Книжка с неизвестным названием была оставлена на полке без внимания. Антон распахнул двери и увидел молодую женщину, рыдавшую над осколками вазы. Она обернулась и в панике замахала руками. — Я случайно! Я не хотела! Не рассказывайте барону! Её печаль, смешанная со страхом барона, тронули Антона: он наконец нашёл в особняке кого-то, кто находился в похожем положении. — Всё нормально! Пожалуйста, не плачьте. Я никому не скажу, — произнёс Антон, подойдя ближе. Женщина смахнула слёзы с щёк и посмотрела на Антона с боязливой надеждой. Сочувствие болезненными ветвями обхватило внутренности Антона: его собственное горе смешалось с горем этой женщины, из-за чего ему еле удавалось поддерживать зрительный контакт — хотелось отвернуться, спрятаться от слабости другого человека, поскольку в ней отражалась его собственная слабость. — Барон всё равно узнает о пропаже, и горничные поймут, что это я… — протянула женщина. — Я скажу им, что это я её разбил, — решительно ответил Антон, и от этих слов ему вдруг стало немного легче: он вспомнил, каким сильным был, когда защищал Иру во дворе. Он хотел верить, что сила эта всё ещё осталась с ним. Лицо женщины разгладилось, она робко улыбнулась. — Спасибо вам, — произнесла она тихо. — Я думала, вы такой же как… — протянула она и оборвалась на полуслове. В её глазах вновь промелькнул страх. Антон нахмурился. — Как?.. — эхом повторил он её слова. Ему понадобилось пара мгновений, чтобы понять. Его глаза расширились от удивления. — Нет, я не такой как он. У нас нет ничего общего с бароном Трёчем! — поспешил внести ясность Антон. — Я совсем не похож на него. — Но вы же его пасынок… — с сомнением в голосе протянула женщина, осматривая Антона с ног до головы, словно в образе его уже успело проскользнуть нечто схожее с бароном. — Да, де-юре — вполне желанно, но де-факто — поневоле, — с горечью в тембре ответил Антон. — А вы? Как вы оказались здесь? И как вас зовут? Женщина замялась, потупила взгляд, словно ей было крайне тяжело делиться прошлым. — Я здесь из-за своего ребёнка… Моя девочка очень болела, и я обратилась к барону за помощью. Мне не оставалось ничего другого! Врачи не помогали. Я была совсем одна, так как сбежала от мужа, — стала тараторить она. Антон понимал, что она близка к истерике. Он мягко положил руки ей на плечи. — Я могу помочь, спокойно, — сказал он. — Как вас зовут? Женщина всхлипнула. — Катя. Катя Позова. Сердце Антона сделало кульбит. На мгновение он забыл, как дышать. Руки на плечах женщины невольно сжались, отчего та поморщилась. Болезненное сочувствие одним резким рывком обратилось не менее болезненной надеждой. — Катя Позова?! — воскликнул он. — Да… — медленно протянула она. На её лице отразилось непонимание. В висках зазвенело от напряжения. Антон несколько раз глубоко вздохнул, прежде чем произнёс: — Я знаю вашего мужа. Он ищет вас. Женщина оцепенела, затем отвела взгляд, мягко убрала руки Антона с плеч и отошла в сторону, о чём-то задумавшись. — У нас с мужем всё было сложно. Теперь моей главной целью является моя дочь и свобода. Но мне не добиться ни того, ни другого, если барон будет всё так же силён, как сейчас, — сказала она, не смотря на Антона. Что-то беспокойное, тревожное заскреблось у Антона на душе, но новая надежда затмила ненужные чувства: она хотела, чтобы Антон поверил в нечто, чего ещё не существовало в реальности, а значит требовалось убить подозрения о том, что находилось прямо перед ним. — Вы хотите победить барона? — аккуратно спросил Антон. Женщина вновь посмотрела на него. — Больше всего на свете. Так я смогу быть свободна. Антон подумал о своей матери. Наверно, она была похожа на Катю. Наверное, она тоже была бы готова на всё ради своего ребёнка. — Мне кажется, я мог бы помочь вам… — протянул Антон. В глазах женщины промелькнула надежда, ободрившая Антона: он видел, что был не одинок в своей вере в лучшее. — У меня есть план, как найти одно слабое место барона, однако на это может уйти много времени, — начал Антон, подразумевая изучение бумаги контракта: он не смог бы сообщить большего, так как иначе это считалось бы разглашением. Лицо женщины исказилось словно от судороги. В глазах вновь встали слёзы. — Я больше не могу ждать… Я погибаю здесь! — почти прорыдала она. В сердце Антона опять прорезалось сочувствие. — Я не знаю, что можно ещё сделать… — протянул он разочарованно. Женщина замерла на месте, словно обдумывая что-то. — Мне кажется, я знаю, — сказала она после небольшой паузы. — У барона есть один могущественный враг — это господин Миямото. Он — глава японской мафии. Заручившись его поддержкой, мы могли бы вместе лишить барона его власти. — Но зачем мы главе японской мафии? — колебался Антон. — «Мы» ему действительно незачем. А вот ты — ты теперь не пустое место. Ты — пасынок барона. Миямото не упустит возможность объединить силы с кем-то, кто так близок к его врагу, — женщина медленно подошла ближе. — Мы совсем не близки с бароном. — Но об этом не знает Миямото. Антон задумался. У Кати действительно был прекрасный план. Его точность подтверждалась тем, что в первую встречу Антона с Миямото, тот пытался проверить его на верность барону. Знала ли об этом Катя? Неужели слухи так быстро распространялись среди слуг барона? — Хорошо, давай сделаем это. Но как мне с тобой связаться? — спросил Антон. Он даже не заметил, как обратился к женщине на «ты» — настолько близки они стали за эти пару минут. — Я сама свяжусь с тобой. А сейчас иди. Если нас кто-нибудь увидит вместе, весь план может рухнуть не начавшись. Антон кивнул, вернулся в библиотеку, убрал книги на их положенное место и лишь затем скрылся, словно он ушёл оттуда по своему желанию. На кончиках его пальцев искрилась неуверенная надежда, тусклая версия азарта. Он не хотел вспоминать о всех странностях, что он невольно подмечал в новой знакомой, ведь она была одним из немногих лучиков света, она была женой того мужчины, Димы. Больше всего на свете Антон не хотел сам перечёркивать свой призрачный шанс победить барона. Даже если шанс этот был ложным.***
Городские часы перевалили за полночь, ознаменовав для Антона начало очередной бессонной ночи. Он всё не мог перестать думать об этой женщине, Кате. Её план казался Антону неплохим, однако слегка наивным. Он предполагал, что горе могло застить ей глаза, дать ложную уверенность в силах: уж больно сомнительным был план объединиться силами с мафиози против барона — человека, явно обладавшего сверхъестественными способностями. Знала ли Катя о том, какой силой обладал барон на самом деле? Какими способами Трёч удерживал её при себе — вполне обычными для смертных или же аналогичным контрактом? Антон крайне сомневался во втором варианте: если бы Катя предполагала наличие у барона тех сил, какие смутно показывались в нём при Антоне, она вряд ли бы надеялась, что какой-то бандит окажется сильнее барона Трёча. С другой стороны, полностью отказываться от идеи Кати Антон не видел смысла: всё, что как-то могло пошатнуть положение барона, оценивалось им как полезное и нужное. Антон перевернулся на другой бок и закутался в одеяло. Он ещё раз прокрутил в голове план с последовательным изучением биологии и доказательством сил барона через бумагу контракта. Он находил данный план гораздо более полезным в далёкой перспективе, потому как он давал ему козырь против барона. Иметь на руках нечто, что раскрывало истинную сущность барона, было гораздо полезнее и надёжнее, чем бездумно пользоваться схожими мотивами первого попавшегося врага Трёча. Антон опять завозился на кровати: правый бок оказался таким же неудобным как и левый. Он лёг на спину и уставился в потолок. Чем дольше он думал, тем всё больше убеждался: прежде чем идти на авантюру с Миямото, нужно докопаться до истины о контракте. Господина Миямото барон никогда не боялся, однако Трёч был очень скрытен: видимо его секреты были гораздо более опасными, нежели вся японская мафия.***
Антон дописал последнюю строчку в самостоятельной работе и передал её преподавателю, сидевшему за соседнем столом. Герр Дурхденвальд поправил очки и пробежался по тексту. — Неплохо, герр Антон. Вы делаете успехи. Особенно в области ботаники. Может быть, когда-нибудь вы станете биологом, — с улыбкой произнёс преподаватель. — Думаете, мне стоит развиваться в данной науке, герр Дурхденвальд? — спросил Антон с таким искреннем интересом, словно действительно просил совета, а не подводил собеседника к определённым словам. Герр Дурхденвальд кивнул с особой важностью, будто от его ответа зависела вся дальнейшая судьба Антона. — Да, определённо, — произнёс он басом нараспев. — Может быть мне стоит поучаствовать в каком-нибудь конкурсе? Олимпиаде? Или и вовсе начать какое-нибудь исследование? В глазах преподавателя промелькнул ироничный скептицизм. — Ну, любой порыв к знаниям молодого поколения стоит поддерживать… — туманно ответил он. — Может быть поучаствовать в конкурсе научных работ, которые устраивают высшие учебные заведения? Например, тот, что устраивает Гейдельбергский университет, — без толики сомнений предложил Антон один из старейших университетов мира и главный университет Германии. Впрочем, он нужен был ему далеко не из-за статуса: университет был достаточно огромен, чтобы иметь собственные лаборатории. Они-то и являлись главной целью Антона. Герр Дурхденвальд поперхнулся воздухом. — Герр Антон, ваши стремления похвальны, однако порой важно верно оценивать свои силы. Может быть, стоит начать с чего-то попроще? — преподаватель старался подбирать наиболее нейтральные слова, чтобы не навлечь на себя гнев пасынка барона. Несмотря на его старательность, Дурхденвальду он всё ещё представлялся весьма избалованным внутри ребёнком. — Считаете, что я не смогу справиться с научной тематикой? Я хочу попробовать! — решительно ответил Антон. — И это прекрасно, герр Антон. Однако попробуйте начать со школьных олимпиад… В конце концов пока что мы лишь нагоняли программу школы, понимаете? — мягко терпеливо разъяснял преподаватель. Антон сделал разочарованное лицо. Он протянул руку преподавателю и произнёс: — Держу пари, что в течение полугода я выиграю в ближайшем научном конкурсе по ботанике, который устроит Гейдельбергский университет, и при этом никто не пострадает. Антон поставил ограничение во времени выполнения пари, чтобы его идея не затянулась на годы, а также добавил в конце уже заученную фразу об отсутствии вреда окружающим — казалось, он продумал все основные положения. Оставалось лишь добиться заключения пари. Преподаватель печально покачал головой. — Герр Антон, это неэтично — спорить с преподавателем. Антон сделал самое невинное лицо, на которое только был способен. — Не спорь ученик с преподавателем, и человечество никогда не узнало бы ни Платона, ни Аристотеля. Nullius addictus iurare in verba magistri, — произнёс Антон, не убирая протянутой руки. — К тому же, разве пари не мотивируют? У Антона больше не было игривой улыбки, которой он мог бы расположить к себе собеседника; не было у него и былых искр в глазах, которые очаровывали людей вокруг своей непосредственностью; однако, Антон начинал понимать это лишь сейчас, за эти годы у него появился другой туз в рукаве — печаль. Печаль, скрытая где-то в глубине зрачков, могла подействовать не хуже дружелюбной улыбки, потому как взывала к сочувствию и пониманию, играла на распространённом людском убеждении в их умении читать других как открытую книгу. Герр Духденвальд, этот пожилой немец, верил, что обладает недужим интеллектом и в силу возраста видит мотивы людей лучше остальных. Если человек тщеславен, он не потерпит насмешек над своей религией, во главе которой стоит он сам, однако он легко пойдёт на поводу у чужой грусти, так как захочет увидеть в ней нечто схожее с восхищением, сознанием своей недалёкости, по сравнению с ним. Дурхденвальд смотрел на Антона и видел в нём молчаливое благоговение. Смейся Антон — и эта иллюзия разрушилась бы в мгновение ока, но Антон просто слегка приоткрывал занавес болезненности, и Дурхденвальд ему поверил. Преподаватель пожал протянутую руку и произнёс: — Если пари станет вашим мотиватором, я всегда рад его заключить. Дурхденвальд улыбнулся. Антон лишь кивнул в ответ: он не мог обрадоваться этой маленькой победе.***
Бережёного Бог бережёт, бережёного Бог бережёт, бережёного Бог бережёт — похоже на бормотание сумасшедшего! Такая смешная фраза! Одна из самых смешных фраз из тех, что на его веку придумывало человечество. В его персональном списке анекдотичных выражений она занимала почётное место между фразами «Бог умер» и «падение биржи 1929 года невозможно было предугадать». Бог никого не берёг — барон знал об этом лучше других. Поэтому когда ему в голову приходила идея перестраховаться, он никогда не говорил: «Бережёного Бог бережёт». Не потому что был слишком горд для этого. Он просто никогда не лгал. Раз поворот, два — казалось, это не он шёл по коридорам особняка, а коридоры подстраивались под него: петляли, изгибались, деформировались, лишь бы не разозлить хозяина, не попасть под горячую руку. Стены чувствовали его силу: как она видоизменяет реальность вокруг, как пытается сорваться с кончиков пальцев. Особняк знал барона так же хорошо, как барон знал особняк: они прожили друг с другом шесть веков на одном дыхании. Именно поэтому и камень, и дерево, из которых состоял дом, — все эти молчаливые материалы догадывались, как сложно было барону сдерживать истинную сущность. Физическое тело и так еле выдерживало его мощь: не трудно было догадаться, что от него, тела, не осталось бы и следа, если бы Трёч не берёг его. С приобретением смеха сдерживаться стало сложнее — слишком уж сильно подпитал его последний контракт. Смех дал ему возможность самому, без помощи Сергея или иных слуг, перемещаться из одной точки Земли в другую; смех позволил окончательно скрыть потусторонний холод, ранее выдававший в нём нечеловеческую природу; и наконец он же, смех, вернул ему способность влиять на материю вокруг. Проблема состояла лишь в цене смеха. Той цене, которая теперь свободно перемещалась по особняку и раздражала своими способностями. Он умышленно открыл дверь библиотеки резко, с характерным громким звуком, чтобы человек, расположившийся за одним из столов, машинально дёрнулся. Открытые книги и карандаши вместо закладок, растрёпанные кудрявые волосы и мятая рубашка, а чуть погодя — закономерно промелькнувший в тусклых зелёных глазах страх, который смертный тут же постарался подавить. Его смелость могла быть даже очаровательна, если бы не была так бесполезна. А барон не любил бесполезные вещи. — Не помешаю? — лучезарно улыбнулся Трёч и подошёл ближе. Барон видел, какое колоссальное усилие совершил над собой Антон, чтобы без тени страха подняться с места и встретить его взгляд. — Здравствуйте, Арсений Сергеевич, — произнёс Антон показательно спокойно и ошибся в этом: он переигрывал. Барон изучающе склонил голову в сторону. Он смотрел на Антона и не видел ничего, кроме уныния и слабости. Это было одно из самых скучных сочетаний, которое ему довелось наблюдать в людях. Возможно, он зря потратил время, придя сюда сегодня — не было смысла из раза в раз проверять того, кто был слишком посредственен, чтобы хоть как-то помешать ему в будущем. Барон опустил взгляд на книги, лежавшие перед Антоном. Одна из них привлекла внимание Трёча. — Что это у вас там? — барон указал взглядом на один из манускриптов. — Адамова книга? — спросил он со снисхождением. — Это апокриф, Антон Андреевич, — на мгновение в глазах Трёча промелькнуло ироничное сочувствие. Антон никак не отреагировал на попытку барона задеть его эго насмешливым тоном. Тщеславие не было слабым местом смертного — барон знал это, однако не переставал пытаться доказать обратное. В конце концов все люди любят чувствовать себя особенными. — Думаете, стоит сначала разобраться с каноном? — невозмутимо спросил Антон, словно они действительно могли внезапно, не имея никакого тайного корыстного мотива, начать беседу о богословии. Барон ухмыльнулся: он был рад, что Антон поддержал их небольшую игру. Трёч взял Адамову книгу и показательно отложил её в сторону. — Пожалуй, да. Иначе вы совсем запутаетесь, — произнёс он с таким участием, словно ему действительно было дело до образования Антона. Антон ничего не ответил. Было видно: он старательно держал маску спокойного безразличия. Барон скрестил руки на груди и сощурил глаза. За историю его пребывания на Земле ему было интересно играть в «кошки-мышки» лишь с парой десятков смертных, и Антон не был в их числе. А потому пора было переходить к более важным темам. — Не любите антиквариат? — спросил он будто бы невзначай и стал пристально наблюдать за каждой эмоцией, что мелькала на лице Антона. Антон непонимающе посмотрел на барона. — Что? — вырвалось у него. Барон и бровью не повёл: он продолжил смотреть на Антона так же пристально, как раньше. Тишина порой развязывала язык лучше любого шантажа. И не важно, чем она была вызвана: искренним удивлением собеседника или его невинной игрой в ничего не знающего мальчика. Несколько мгновений — и в глазах смертного промелькнуло долгожданное осознание. — А, вы про вазу, — протянул он. — Мне жаль, я случайно, — извиняющимся тоном произнёс он, и вкупе с печалью в глазах его ответ даже мог бы кого-то обмануть. Кого-то, но не барона, досконально знавшего, когда ему лгут. Каждый раз, когда смертные лгали ему, в его ушах нарастал гул. Его нельзя было спутать с чем-то другим — это было неповторимое чувство непереносимости лжи. Барон никогда не лгал сам, а потому ложь претила ему в других. — Вы случайно разбили её? — уточнил барон. — Да. Ложь. Антон опять солгал, но где? Барон не мог знать досконально, в чём ему лгали: он лишь ощущал, что какая-то часть фразы была недостоверна. Вот только какая? Это была не случайность? Или это был и вовсе не Антон? Барону было необходимо задать ещё несколько уточняющих вопросов, и лучше бы смертный отвечал на них односложно. — А, может быть, всё-таки нарочно? — Трёч иронично улыбнулся. В сером унынии глаз напротив промелькнуло нечто злое, несдержанное, и на мгновение барону даже стало интересно, что сейчас произойдёт. — Если бы я по-настоящему бунтовал, я бы не разбил её. Я бы кинул её в вас, — медленно, почти по слогам произнёс Антон, а в резкой мимике его показался самый настоящий гнев. Маленький четырнадцатилетний мальчик с обидой в глазах и желанием сделать хоть что-то, пускай и самое безрассудное, лишь бы освободиться и от этого места, и от пут контракта — что могло быть более жалким и нелепым? Все его угрозы, любое проявление его гнева было для барона не более чем шуткой. Трёч заливисто рассмеялся. — Приятно, когда собеседник предельно честен, — заметил он и осмотрел Антона с ног до головы. — И всё же мне кажется, вы солгали в начале, — подытожил он в итоге. Антон молчал. Всё было бы гораздо проще, если бы барон следовал заветам инквизиции и вытаскивал из людей ответы раскалёнными щипцами, однако это был далеко не его метод. Хотя бы потому, что он не наслаждался насилием так, как им наслаждались средневековые последователи церкви. Барон решил перевести тему. Он посмотрел на раскрытую Библию: Антон читал пятнадцатую главу Чисел, четвёртой книги Моисеевой. — О, один из моих любимых моментов, — с улыбкой произнёс барон, пододвинув к себе Святую книгу. — В этой главе Бог скажет Израилю забить камнями человека, собиравшего в субботний день дрова, — барон поднял взгляд со строк Библии, надеясь увидеть в глазах смертного замешательство. Однако гнев Антона оказался сильнее манипуляций. — В чём я вам солгал? — сам вернулся к предыдущей теме Антон. Резкость его тона не понравилась барону. Трёч придвинулся на шаг, сбросив маску дружелюбия: улыбка исчезла так быстро, словно их контракт был обнулён и смех вернулся к Антону, а взгляд серых глаз стал острым и холодным. Барон крайне редко испытывал настоящий гнев, однако он умел прекрасно имитировать его: это было выгодно. Хотя бы потому, что ни один смертный не мог оставаться равнодушным, когда вдруг замечал нечто потусторонне в глазах барона, когда это «потустороннее» обостряло свои грани, когда оно мимикрировало под что-то фальшиво-живое. В такие мгновения реальность вокруг искажалась: смертным мерещились пляшущие вокруг барона тени. Трёч знал, как действенен этот способ: из раза в раз он видел силу сымитированного гнева в страхе собеседника. Вот и теперь этот страх, этот первородный ужас отразился в глазах Антона. Барон видел, как участилось его дыхание, как задрожали руки. Он был уверен: любой смертный на его, барона, месте насладился бы страхом более слабого, может быть, даже прибегнул к издевательствам. К счастью для людей, барон с его неимоверной силой не был склонен к кровожадности. Страх для него был исключительно рычагом давления, но никак не источником радости. Стук толстой подошвы о камень — это Антон невольно отступил на шаг, словно расстояние могло помочь ему спрятаться от всепоглощающего ужаса, внушаемого ему бароном. Трёч шагнул за ним, не прерывая зрительного контакта. — Мне кажется, вы кого-то покрываете. Ведь так? — барон склонил голову вбок. Трёч заметил, как Антон вцепился в стол рукой, лишь бы не упасть — ноги, кажется, уже еле держали его. — Зачем? — хрипло ответил он: одно произнесённое слово и то оказалось для Антона почти подвигом. Трёч сделал ещё два шага. Антон отступил на то же расстояние и упёрся в стену. — Может быть… Как это любят говорить верующие? «По доброте душевной», — играл барон голосом: произносил фразы то с замешательством, то с удивлением, то с колкой, выбивающей из колеи иронией. Все эти скачки настроения — от гнева и страха до напряжённого юмора — были инструментами манипулирования. Барон бросал Антона из огня в полымя, дезориентировал, выбивал из равновесия — делал всё, чтобы Антон совершил ошибку, проговорился. Да, всё ещё оставалась вероятность того, что Антон солгал, когда говорил, что разбил вазу «случайно», однако барон обязан был проверить и второй вариант — что виновником был вовсе не Антон. Ведь если это так, Антон вряд ли будет прикрывать кого-то долго — он слишком слаб, чтобы выдержать допрос барона ради призрачного шанса выгородить какую-нибудь неуклюжую горничную. Антон сжал зубы. Где-то внутри него происходила борьба, природу которой барон не мог разгадать. Впрочем, он не сильно пытался. — Мне казалось, вы не из тех, кто верит в доброту души, — чётко произнёс Антон. Антон еле держался — барон видел это. Страх копошился у него под рёбрами, звенел в висках. Нет, этот слабый ребёнок не смог бы выгородить кого-либо, но вполне мог бы в порыве наивного бунта начать портить имущество. — Вам не казалось, — коротко ответил барон и отступил на пару шагов. Тени исчезли, как и холод серых глаз. Барон развернулся. Позади послышался тихий облегчённый вздох. Трёч усмехнулся. — К слову, интересное пари, — протянул он и встал вполоборота к Антону. — Присмотрели для себя Гейдельбергский университет? Казалось, Антон призвал на помощь все оставшиеся силы, чтобы не опираться на стену позади себя и ровно ответить: — Только их научный конкурс. — А зачем он вам? — скучающе спросил барон. Опять эта грусть в глазах, это безвкусное уныние — самый скучный из семи смертных грехов, впрочем, и самый безобидный. — Задел на будущее. Возможно, это наивно, но я всё же считаю, что оно у меня будет, — произнёс печально Антон, и в ответе его не было и толики лжи — барон не услышал ни намёка на звон в ушах. Значит, беспокоиться было не о чем. Этот смертный ничего не затевает, не пытается бороться с бароном кроме как посредством лёгкой формы вандализма. Трёч выиграл, когда обратил пари Антона о богатстве против него — опекунство окончательно сломило его. — Вера не может быть наивна, она — основа существования людей, — улыбнулся барон. Пара шагов — и вот он уже у высоких дверей, ведущих в коридор. — Что ж, занимайтесь. Учение — свет, — бросил Трёч на прощание и удалился. Горечь на языке — потерянное время, и барон не мог думать ни о чём ином. Время было тем единственным, что не было подвластно Трёчу ни в одном его проявлении. А потому барон ревностно относился к каждой потраченной секунде, словно они были его собственной плотью и кровью. Этот смертный отнял у него часть его жизни так, как когда-то её выторговал у него Трёч. Он был маленькой неприятной посредственностью, и барон больше не хотел тратить на него ни мгновения. Чуть позже барон прикажет докладывать ему о передвижениях смертного лишь раз в месяц и не чаще. Даже если он сделает что-либо неординарное.***
Воздух вокруг неё постепенно накалялся, превращался в горящую вату, каким-то образом попадавшую и в лёгкие, и в глаза, и в уши. Возможно, это была её ненависть — вязкая, горячая, проникающая всюду, потому как последние три месяца прошли для неё в раздражениях и разочарованиях: Антон не спешил претворять её планы о господине Миямото в действие, а барон не собирался возвращать её в ряды приближённых. Оксана терпела поражение за поражением, однако она не собиралась сдаваться так просто: слишком привыкла она к жизни подле барона, чтобы теперь отдать её без боя какому-то Абэ. Оксана в очередной раз подгадала момент, когда в особняке барона будет как можно меньше слуг, и пришла на встречу с непосредственным начальником — Абэ. Однако вновь не дойдя до его кабинета, она направилась прямиком в библиотеку. Антона там не оказалось, и она была вынуждена искать его в другом крыле — там, где была расположена его спальня. Подойдя к двери в комнату Антона, Оксана посмотрелась в карманное зеркальце: она выглядела более чем серо и непритязательно — так, как выглядела бы замученная службой на барона Катя. Зеркальце захлопнулось, и в следующее мгновение раздался стук. — Кто там? — послышался сломавшийся за эти три месяца голос. — Антон! Это я — Катя! — громким шёпотом ответила Оксана. В равномерных приглушённых стуках Оксана распознала шаги. Дверь резко открылась и перед ней предстал растрёпанный Антон в пижаме. Кажется, он успел повзрослеть за прошедшие три месяца, и это проявлялось не только в его росте: что-то изменилось в тусклых зелёных глазах, какая-то недоступная для Оксаны идея поселилась на дне его зрачков. Любопытство вкупе с беспокойством вскипали в ней, однако единственным, что Оксана видела, было старательное желание Антона оберегать эту идею до конца. — Я не могу сейчас говорить, — в подтверждение мыслям Оксаны произнёс Антон. Оксана закусила губу, заломила руки, отвела взгляд и позволила паре слезинок сорваться с ресниц. — А я больше не могу ждать! — воскликнула она, словно в сердцах, и посмотрела на Антона болезненным, однако не переходящим в угрозу взглядом. — Мне страшно, понимаешь? За мою маленькую дочку. Оксана видела, что Антон колеблется: в нём велась борьба между логикой и сочувствием. «Маленький глупый мальчик, — думала Оксана, — Неважно, насколько ты вырос за три месяца, неважно, что за идею ты хранишь за сердцем, — ты всё ещё наивно покупаешься на мягкий голос и нежный образ.» — Я понимаю, но прежде чем я помогу тебе с твоим планом, мне нужно завершить свой, — тихо ответил Антон, и у него еле получилось произнести эту фразу: Оксана заметила это по печали в зелёных глазах, по тому, как пальцы Антона сильнее обхватили косяк двери. — Поверь, он очень важен. Мы узнаем, кто такой барон Трёч, — продолжал он, словно оправдываясь, и его провинившийся тон доказал Оксане: нужно подтолкнуть его лишь немного. Оксана смахнула слёзы с щёк. — Смысл узнавать кто он, если не пытаешься его победить? — прошептала она и бросила взгляд из-под ресниц — это был один из лучших её приёмов. И Антон не удержался. Он посмотрел по сторонам и, убедившись, что поблизости не было нежелательных свидетелей, открыл дверь пошире. — Хорошо. Заходи, — сказал он, и Оксана юркнула внутрь. В комнате было удушливо тепло: похоже, Антон мёрз и днём и ночью. Оксана же, наоборот, с радостью охладилась бы — кровь буквально кипела под её кожей, придавала ей здоровый румянец, хотя для образа Катеньки было бы лучше, если бы она оставалась бледной и изнурённой переживаниями. Впрочем, Антон всё равно не замечал этих несостыковок. — Что ты придумала? — спросил он. Оксана достала из сумки билет на имя Иошинори Абэ и протянула его Антону. — Это, — ответила она. Несколько мгновений Антон непонимающе осматривал протянутый билет. — Я не понимаю, — произнёс он в итоге и вопросительно взглянул на Оксану. — Я смогла добиться для тебя встречи с Миямото. Документы на Абэ нужны для прикрытия. У тебя теперь есть ограниченная свобода, ты сможешь встретиться с ним незаметно, — ответила она, намекая на то, что барон Трёч вот уже три месяца не проявлял к Антону никакого внимания, что было плюсом и для Антона, и для Оксаны. На лице Антона отразилось недоверие, напрягшее Оксану, натянувшее её нервы до предела. — Как ты добилась встречи с ним? Ты… ты настолько высоко забралась, пока была слугой барона? — медленно с долей разочарования произнёс Антон и печально посмотрел на Оксану. В такие мгновения, когда ей нужно было добиться сочувствия со стороны собеседника, она вспоминала себя прежнюю: молодую девушку с юридического факультета, какой она была до того Нового года. Фейерверки громкими взрывами переворачивали её личность изнутри, сбрасывали наросшие за года маски. Слёзы и мягкость сами появлялись на её лице, потому как никому Оксана не умела сочувствовать так, как потерянной себе. — Что, осуждаешь? — с болью в голосе произнесла она. Оксана видела, как теплота вытеснила подозрения в глазах Антона: он ей поверил. — Нет, — произнёс он. Она мягко улыбнулась как Катя Позова. «Идиот,» — цинично подумала она как Оксана Суркова.***
Знакомая боль сковывала горло, давила на грудь камнем, мигренью плясала в висках. Она — не его родственница, она — нечто большее: его отражение в кривом или обычном зеркале, смотря в какое он в этот раз предпочтёт заглянуть. Антон чувствовал, как с каждым днём, неделей, месяцем без смеха ему всё сложнее было решится на что-то. Может быть, не подталкивай его теперь к встрече с Миямото Катя, он бы никогда не решился на такой шаг. А может быть, ему просто было приятно мысленно преувеличивать влияние Кати на него, ведь наличие подобного влияния доказывало бы, что он ещё не совсем зачерствел. Арсений Сергеевич смеялся где-то на другом конце планеты, а Антон вместе с Катей ехал на встречу с господином Миямото. Они использовали общественный транспорт, чтобы не привлекать к себе внимание, а в сопровождающих у них были заранее подкупленные Катей слуги барона. С того разговора в библиотеке Арсений Сергеевич значительно ослабил контроль над своим пасынком, а потому сегодня с Катей и Антоном ехали именно те из охраны барона, которые были рады помочь с его уничтожением. Все операции по оплате проводились на имя Иошинори Абэ. Катя говорила, что Абэ заслужил быть пойманным вместо них, если произойдёт нечто непредвиденное, поскольку уже много лет он помогал барону во всём, что касалось права. С каждым следующим шагом Антон чувствовал себя всё более неуверенно: звуки городов, переулки, маршруты, названия улиц — всё сливалось в неразличимую кашу в его памяти, и единственным поводырём в этом хаосе была Катя. Она действовала удивительно чётко: от той милой и на вид слабой женщины не осталось и следа. Антон посчитал, что это было закономерно: Дима тоже показался ему сильным человеком, немудрено, что и его жена имела не менее стойкий характер. Место встречи оказалось неприметным зданием на окраине города Йена. Первой внутрь зашла Катя. Возможно, Антон в очередной раз задался бы вопросом о её слишком вольном статусе среди японской мафии, однако он был в ужасе перед предстоящим разговором, а потому все силы его уходили далеко не на мыслительный процесс, а на отчаянные попытки успокоиться. Его ужасала перспектива беседы с боссом мафии, он опасался ошибиться в продуманной заранее Катей схеме условий. Но больше всего его ужасала невозможность в ближайшее время заключить пари, ведь при его заключении барон узнал бы о местонахождении Антона и содержании спора, и тогда бы весь их с Катей план рухнул. Однако как же он, Антон, сможет в случае чего защитить свою и Катину жизнь, если обстоятельства отняли у него его единственный дар? Через некоторое время из здания вернулась Катя. — С тобой будет говорить не Миямото, а его помощник. Сегодня — первая встреча, будут решаться общие вопросы, поэтому Миямото решил не появляться, хотя он и находится сейчас в Германии. Будь уверен, не мямли. Я буду прямо за дверью, — быстро проговорила она, и какой-то японец повёл Антона внутрь. — Тебя, что, не пуст… — не успел он договорить вопрос, как дверь за ним захлопнулась. Пара холодных помещений, таких же холодных взглядов, и Антона пробирает холод тревоги, поскольку теперь он сидит напротив японца средних лет в очках. Тот рассматривает Антона словно оценщик — стеклянную безделушку, что принёс в ломбард ушлый торговец. — Надеюсь, вы понимаете, что мы пошли на огромные уступки, согласившись на встречу с вами? — протянул он скучающе. Антон постарался очистить голову от лишних мыслей — они лишь отвлекали его от задачи держать лицо. — Надеюсь, вы понимаете, что эти уступки с легкостью окупятся, если я буду так же как и сейчас заинтересован в нашем сотрудничестве, — ответил Антон. Один из людей Миямото, стоявший в углу комнаты, усмехнулся. — С каких пор мы терпим хамство таких молокососов как он? — спросил он главного по-японски. Антон не подал вида, что знает этот язык как и многие другие из-за прошлых пари. Помощник Миямото, сидевший напротив Антона, даже не дёрнулся. Не отрывая взгляда от юноши, он ответил подчинённому на родном языке: — С тех пор, как наши лучшие люди сошли с ума после встречи с его «родственничком». По телу Антона пробежала дрожь. О чём он только что говорил? Кто-то сошёл с ума после встречи с Арсением Сергеевичем? На что же барон на самом деле способен? Японец напротив молчал: он тянул напряжённую паузу как можно дольше — Антон знал этот приём из разговоров с бароном. После бесед с Трёчем, после холода неизвестности в его глазах и теней рядом с лицом, выдержать давление помощника Миямото было гораздо проще. «Что сделал бы барон, если бы узнал, что научил меня быть более стойким, — разозлился бы или рассмеялся?» — вдруг подумал Антон как раз тогда, когда японец откинулся на спинку стула и сдался: — Хорошо, давайте обсудим наши с вами цели.***
Он смотрел на себя в зеркало и надеялся увидеть подсказку: может быть, взгляд его стал суровее, или лицо приобрело более острые черты? Было ли хоть что-нибудь в его внешности, что теперь выдавало в нём пятнадцатилетнего? Год прошёл с того дня, когда Антон решился на долгое путешествие в погоне за счастьем, почти полгода прошло в статусе пасынка Трёча — так что же изменилось за это время? Антон видел, что вырос на десяток сантиметров, знал, что голос его больше не был высоким и детским, но всё это — лишь физиологические изменения, на которые Антон практически не влиял. Изменилось ли в нём что-то внутри? Стал ли он сильнее за этот год? Антон не был уверен. Он смотрел в зеркало и всё ещё видел жалкого глупого мальчишку, и никакие мужественные юношеские черты не могли переубедить его в моменты самобичевания. Антон с тоской взглянул на лежавшего на тумбочке журавлика Иры. Подумать только — прошёл лишь год, а Антону казалось, что Ира подарила его вечность назад. Нечто непреодолимое разделяло его и прошлого Антона, что впервые взял в руки вязаного журавлика, и то было не время и не расстояние: это было нечто практически эфемерное в обычные дни и вполне ощутимое, тяжёлое в моменты отчаяния. И Антон искренне не понимал: то ли существо это успело поселиться в нём за год, то ли это Антон вдруг оказался нежеланным, да ещё и задержавшимся на подольше гостем в его логове. По окну забарабанил дождь, и звук этот пробудил Антона: мысли его стали ясными и однозначными, а к разуму вернулась способность к рассуждению. До научного конкурса в Гейдельбергском университете оставалась неделя. Антон мог ничего не повторять — согласно пари, он всё равно выиграет, однако хотя бы немного разбираться в теме собственного проекта Антон посчитал полезным. В конце концов, Антон шёл не за победой, а за возможностью воспользоваться лабораториями и вызнать как можно больше о природе бумаги контракта. А чтобы в нужный момент подвести кого-либо к необходимой теме, требовалось хоть немного знать материал.***
Огромный зал, жюри со скептическим выражением лиц и участники конкурса в качестве зрителей — всё это давило, заставляло нервничать. Антон с удивлением вспоминал те времена, когда он двенадцатилетним мальчиком смело выходил на сцену и играл всё что его попросят, потому как теперь, в пятнадцать, ему более не были доступны те изящество и лёгкость артиста, что раньше являлись буквально его природой, искрящей внутренней силой. Впрочем, всю его неуверенность сглаживало заключённое пари: стоило ему лишь начать защищать свой проект, как он вдруг почувствовал прилив уверенности, а материал его научной работы показался ему простейшей задачкой. — Таким образом, лабораторные исследования подтверждают образования гигантских вакуолей, что и доказывает функциональную активность плазматической мембраны, — уверенно подытожил Антон, и зал взорвался аплодисментами. Антон не почувствовал и капли удовлетворения от реакции участников. Его и двенадцатилетнего счастливого мальчика, жадно ловившего взгляды зрителей на сцене, смело шутившего на ходу, разделяла огромная пропасть, и Антон не был уверен, что когда-нибудь он будет в силах её преодолеть. Антон спустился с трибуны и сел на своё место подле преподавателя Дурхденвальда. — Герр Антон, вы превзошли все мои ожидания. Впрочем, было бы лучше, если бы вы выступали более уверенно. К тому же вы слегка перепутали лабораторные показатели… — стал тараторить какой-то хриплый голос рядом, но Антон не слушал его. Он бездумно ждал окончания конкурса и объявления результатов. Антон не знал, сколько прошло времени, прежде чем на сцену вышел ведущий и обвёл интригующим взглядом зрителей. Возможно, на кого-то даже подействовало его актёрское мастерство, и этот кто-то стал переживать, но то был не Антон. Мужчина объявил благодарности спонсорам, назвал утешительные призы для пятого и четвёртого места, торжественно объявил третье и второе место под гул аплодисментов, а затем замолчал, желая выдержать театральную паузу. — И первое место, а также гранд на исследования и возможность развить свой проект в лабораториях университета получает… — замедляется мужчина, и всё вокруг Антона на мгновение замирает. Потому что больше всего на свете он хочет, чтобы сейчас этот мужчина назвал имя кого угодно, но не его. Ведь тогда он стал бы самым счастливым человеком на свете — он проиграл бы пари. Мужчина набирает в рот воздуха. И как бы Антон ни надеялся, как бы ни молил Бога или дьявола о проигрыше, в душе он знал, чьё имя прозвучит со сцены. — Антон Шастун! Зал взрывается аплодисментами. Антон выходит на сцену и с всепоглощающей, вечно голодной грустью думает о том, как же ошибаются все эти люди в зале, считая его победителем.***
Молодая лаборантка смотрела на его документы, затем на него, затем снова на документы и всё не могла поверить, что такой молодой юноша может быть одновременно и таким удачливым (ведь именно он, согласно её данным, был победителем прошедшего неделю назад конкурса), и таким печальным. Она торопливо пояснила ему все правила безопасности, объяснила где что находится, а затем повела к нужной лаборатории. По дороге к ней Антон жал руки всем проходившим мимо студентам, подолгу заговаривал с ними, не обращая внимания ни на неловкость бесед, ни на попытки лаборантки вернуть Антона к первоначальному маршруту. Пару раз Антон будто бы случайно заходил в другие лаборатории, там также жал руки всем попавшим под руку студентам, лаборантам, профессорам; затем опять заговаривал с ними, а под конец и вовсе бесцеремонно рассматривал их работы. Всё это он делал в тех лабораториях, где замечал камеры видеонаблюдения. По прошествии пятнадцати минут измучившейся лаборантке всё же удалось довести Антона до нужной лаборатории. Она была очень просторной и всё же почти полностью заполненной студентами и профессорами: Антон специально выбрал самый загруженный день, чтобы смешаться в толпе. Прежде чем уйти лаборантка объяснила Антону, что ему нужно найти профессора Зеппельта. Антон быстро заметил подходящего под описание мужчину. — Добрый день. Профессор Зеппельт? — спросил он, встав рядом с ним так, что со стороны не было понятно, с кем конкретно говорит Антон — с этим мужчиной, или с тем, что стоял тут же рядом и чьё задумчивое лицо было обращено вполоборота к Антону. Профессор Зеппельт поднял взгляд со столбцов чисел генетического анализа на Антона. Это был мужчина средних лет с характерными маленькими хитрыми глазами и тонкими губами. — Да. А вы видимо победитель? — спросил он, и цепкость, сосредоточенность его взгляда удивили Антона. Зеппельт выглядел как настоящий учёный, причём не столько из-за антуража, сколько из-за чёткости, продуманности его движений. Антон кивнул и представился. Обменявшись стандартными любезностями первого знакомства, Антон и Зеппельт перешли к смысловой части разговора. — В своей работе большинство времени я посвятил ботанике, она увлекает меня как ничто другое, — начал Антон издалека. — И так получилось, что совсем недавно я нашёл удивительный образец: у этого растения поразительные способности к заживлению, и не менее поразительная живучесть. Вы не могли бы слегка помочь мне в его изучении? Профессор усмехнулся. — Смотря что вы подразумеваете под «помощью», — в его шутливом тоне Антон распознал намёк на необходимость самостоятельности Антона в его работе в лаборатории: профессора, лаборанты, студенты или кто-либо другой не должны были выполнять его обязанности, они могли лишь слегка помочь ему. — Я сделаю всё сам, но под конец исследования мне нужен будет совет, — поспешил пресечь подозрения Зеппельта на корню Антон. Профессор кивнул и указал, где можно найти нужное оборудование. Антон достал из рюкзака заранее подготовленный срез бумаги контракта. Срез этот лежал в специальной пластиковой ёмкости — такой, чтобы образец ни в коем случае не повредился. Безусловно было бы легче сделать срез контракта прямо в лаборатории (ведь контракт Антон всё ещё носил за пазухой), однако Антон боялся лишний раз показывать контракт на людях. Тем более в лаборатории стояли камеры, а кое-кто рано или поздно захочет посмотреть записи с них — в этом Антон был уверен. Именно поэтому он всячески закрывал телом микроскоп, с которым работал. Через некоторое время к Антону подошёл профессор Зеппельт. Антон как раз рассматривал образец — тонкий срез лежал на предметном стекле. Профессор попросил возможности взглянуть. Пока Зеппельт был занят образцом, Антон специально перекинулся парой фраз со студентом, работавшим за соседним столом, и показательно посмотрел в его микроскоп. — Герр Антон, вы слишком сильно смочили образец — для изучения нужно всего лишь пару капель, — высказал своё мнение профессор, слегка разочаровавшись такой глупой ошибкой победителя конкурса. Антон удивлённо поднял одну бровь и вновь посмотрел на образец под микроскопом. — Я вообще его не смачивал… — протянул Антон. — Вы, что же, только что его отрезали? — спросил Зеппельт. — Нет, образцу уже шестнадцать часов. В глазах профессора появилось самое настоящее изумление. — Что? — спросил он поражённо и опять посмотрел в микроскоп. Затем Зеппельт выпрямился и скрестил руки на груди, задумавшись. Антон видел, как тяжело ему было решить, за что же взяться: продолжить ли своё исследование или хотя бы ненадолго задержаться здесь, где происходило нечто непонятное. — Герр Антон, дайте мне пару часов, — в итоге решился Зеппельт и вновь склонился над образцом. Антон кивнул и стал искать кого-то, кому нужна была бы помощь с исследованиями.***
Два с половиной часа Антон бегал от одного лаборанта к другому, помогал то тем, то другим и неизменно жал всем руки по завершении работы. Где-то посередине этого «бескорыстного» забега Антон, пожав руку очередному студенту, посмотрел в камеру видеонаблюдения, висевшую в углу. Пара мгновений, ни одной эмоции на лице, однако Антон был уверен: по ту сторону записи его поймут вполне верно. По прошествии двух часов и примерно сорока минут Антон вернулся в нужную лабораторию. Прежде чем подойти к увлечённому исследованиями Зеппельту, Антон вновь переговорил практически со всеми присутствовавшими. — Профессор Зеппельт? — произнёс он, приблизившись к профессору. Зеппельт оторвал шокированный взгляд от результатов исследования и посмотрел на Антона. — Антон, я ничего не понимаю! — профессор был настолько не в себе, что даже забыл добавить к имени Антона уважительную частицу. — Это чудо. Нет, это лучше, чем чудо — это настоящее открытие! Те капли спокойствия и расчётливости, что существовали в Антоне, вдруг сменились ураганом из беспокойства и тревог. — Что вы обнаружили? — тихо произнёс Антон, стараясь никак не выражать эмоции внешне. — Я провёл несколько тестов. Я бы провёл больше, но образца не хватило. Впрочем, этого уже достаточно, чтобы сделать пару сенсационных выводов, — пробормотал профессор и всунул Антону в руки все результаты исследований. Антон успел загородить их телом так, чтобы на камерах не было видно, что профессор вообще передавал ему что-либо. Профессор взглянул на образец в микроскоп. — Вакуоли этого растения не иссыхают. Что бы я с ним ни делал — оно живёт, — начал он, рассматривая удивительное растение под многократным увеличением, а затем распрямился и посмотрел на Антона. — Антон, это растение — бессмертно! — громким шёпотом произнёс Зеппельт, и фраза эта усилилась в голове Антона десятикратно — настолько поражён он был выводом профессора. — Я не смог провести тесты, подтверждающие его целебные свойства, однако если бы мне принесли больше материала… Антона слегка покачивало на месте. Он призвал все оставшиеся силы, чтобы задать несколько последних уточняющих вопросов. — Что-то ещё удалось узнать? Профессор сделал неопределённый жест рукой. — Это растение очень древнее. Возможно, у нас на руках — предок многих существующих видов. Единственное, что не сходится с этой теорией, так это вид растения… — ответил он туманно. — Вам удалось установить вид? — громким шёпотом спросил Антон. Зеппельт восхищённо закивал. — Да. Это — самая идеальная яблоня, которую мне доводилось видеть под микроскопом. Антон замер. Он очень хотел бы порассуждать о результатах прямо сейчас, ответить на собственный невысказанный вопрос — почему именно яблоня? — однако в данный момент было необходимо закончить начатое, завершить давно продуманный план. Антон взглянул на Зеппельта: на мгновение он напомнил ему того польского врача, что с похожим восхищением смотрел на него, Антона, ведь тот был живой аномалией. — Вы бы, наверное, никогда не забыли бы этого открытия, верно? Оно же так важно для вас, — протянул Антон знакомые слова. Он уже заключал однажды подобное пари.***
Диалог с китайскими партнёрами шёл прекрасно: так прекрасно, что, казалось, барону удалось бы подписать с ними договор даже если бы он торговал опиумом во второй половине XIX века или участвовал в Нанкинской резне. Всё легко давалось барону с приобретённым смехом. — Держу пари, что вы забудете встречу со мной и данное открытие, и при этом никто не пострадает, — услышал барон голос смертного и мгновенно исполнил его часть спора. Однако сам спор показался барону крайне подозрительным: слишком уж опасным могло быть значение произнесённых слов. Барон привычно поправил высокий воротник и жестом подозвал секретаря Абэ. — Иошинори, узнай, где сегодня был смертный Антон и зачем, — прошептал Трёч и вновь сосредоточился на диалоге с бизнес-партнёрами. Этим же вечером в номере отеля Трёч, рассматривая краткий отчёт Абэ об Антоне, пришёл к выводу, что последнее пари необходимо тщательно проверить. Оно не было заключено случайно: ему предшествовал и договор Антона о возможности посещать научные лаборатории, и пари о выигрыше в научном конкурсе Гейдельбергского университета. Что бы пари в лаборатории университета ни значило, Антон уже давно задумывал его как неизбежную необходимость, ведь именно оно помогло Антону скрыть что-то важное. — Сергей, — тихо позвал раба барон, и из теней поблизости отделилась фигура человека. — Я здесь, хозяин. Барон сощурил глаза. Не глядя на Сергея, он протянул ему записи Абэ. Сергей спрятал их во внутренний карман лёгкой куртки. — Узнай о всех передвижениях Антона на этом научном конкурсе. Принеси всё, хоть записи с камер видеонаблюдения. Только будь аккуратен, — приказал барон. — Слушаюсь, — Сергей поклонился и растворился в чёрном песке.***
Утро следующего дня началось для барона далеко не с кофе: чуть свет солнца тронул крыши зданий Пекина, как в его номере материализовался Сергей. — Что удалось узнать? — незамедлительно спросил барон, застёгивая свежую рубашку. Сергей успел увидеть знакомое затемнение на шее барона, которое тот поспешил скрыть. — Что в лабораторию Антона больше не пустят тогда, когда в ней работают много людей одновременно. Антон приставал к каждому встречному. Иногда помогал, но в основном лишь мешал, — безэмоционально отрапортовал Сергей. Барон накинул пиджак и замер, смотря в одну точку. — Бессмыслица, — заключил он шёпотом через пару мгновений. Сергей положил на тумбу флешку. — Вот здесь записи с камер видеонаблюдения, — пояснил он. Барон резко обернулся. Он не хотел вновь отвлекаться, тратить время на посредственного смертного, как уже сделал это однажды полгода назад, однако ситуация изменилась: кажется, ему стоило изучить эти записи хотя бы мельком. Десять минут, двадцать, сорок, час — время незаметно уходило из жизни барона, чтобы потом, через пару суток, находясь в недосягаемости, поддразнить его своей свободой. Но заигрывания времени — позже, потому как сейчас Трёч не мог оторваться от записей камер: изучал каждую минуту, каждую секунду, проведённую этим смертным в лабораториях. Антон подходил почти к каждому присутствовавшему тогда в лаборатории человеку и после совместной работы или беседы жал ему руку: показательно, часто и заметно. Он что-то нашёл, что-то крайне важное, но вовремя спрятал концы в воду, чтобы теперь барон не смог не то что допросить учёного, которому, судя по телу пари, стёрли память, но и просто найти его среди десятков таких же возможных кандидатов. Барон откинулся в кресле. На записи проигрывалось очередное рукопожатие Антона, после которого Антон вдруг обернулся к камере и посмотрел прямо в неё. Барон придвинулся к монитору. Лицо Антона не выражало ни единой эмоции — ни гнева, ни презрения, ни дерзости, а зрительный контакт длился не более пяти секунд, однако барон прекрасно понял его значение. Маленькая месть, пощёчина, брошенная в лицо перчатка — вот чем был этот взгляд. Взгляд человека, который нашёл слабое место барона и умело спрятал это знание среди ему подобных. Трёч поднял взгляд поверх монитора. Губы его сами расплылись в пугающей улыбке. Смертный никогда не был посредственностью, барон просто недооценил его. Впрочем, игра с умным противником гораздо интереснее.