***
Сознание возвращалось к нему толчками. Алукард оказался в погасшем рассудке Интегры Хеллсинг запертым и, признаться, несколько озадаченным. Связывавшая их даже во сне нить осталась нетронутой, он мог коснуться ее и вернуться в свое тело в любое время, но не спешил — не оставлять же госпожу совсем беспомощной. Сперва он ощутил легкую тошноту, потом тошноту сильную — все ясно, огрели по затылку. Он попытался выпрямиться, потом спохватился и открыл глаза — разлеплять их пришлось долго, вся правая половина лица была залита кровью, зрение помутилось, да и очки треснули — накрест, раздробив весь мир. Что-то не пускало его, не давало выпрямиться — с трудом поводя задубевшей в неловкой позе шеей, Алукард понял, что тело его госпожи привязано к стулу. Без видимых повреждений, одежда цела, но одной туфли не хватает, затылок разрывается, телу мешает сотрясение мозга, но не ему. Алукард повертел головой из стороны в сторону с видимым интересом, оценивая обстановку. Убогая бетонная клетушка, три на три, стул посередине, железный, привинчен к полу. Крохотное зарешеченное окошко — вентиляционное, ведет куда-то в здание, не на улицу. Стальная дверь, ржавая, без ручки с его стороны. «Ну надо же, и ведра пожалели», — иронично подумал Алукард, вспомнив о некоторых особенно его раздражавших особенностях дамской анатомии. Картина рисовалась ему достаточно банальной: его госпожу похитили. Как любопытно. И, возможно, опасно — тяжелой металлической двери предстояло открыться рано или поздно, и лицо вошедшего пролило бы свет на ситуацию. Если это вампир, то девчонка заслужила хорошей порки: он предупреждал ее, что не стоит так увлекаться! Под угрозой оказалось нечто большее, чем ее жизнь — ее человечность, ее смертность, ее жизнь, в конце концов! О, Тьма, дщери людские так безрассудны в своем любопытстве, а сколь безрассуден он, этим дщерям потакающий! Если же это человек, то это могло бы… даже развлечь его на какое-то время. Прошло немало времени, прежде чем несовершенным, еще и пострадавшим от удара, человеческим ухом он услышал шаги и дальнее эхо разговора. Все это время ему казалось, что с той стороны их связи, через сотрясение мозга и чудовищную для хрупкой девчонки боль, пытается прорваться его хозяйка. Но каким бы он был слугой, если бы предстал перед ней без оперативной сводки? Пусть подождет. За дверью некоторое время что-то бряцало, гремело, стучало и грохотало. Слышались невнятные, гортанные голоса. То ли память его подводит и подсовывает какие-то незнакомые языки, то ли это и впрямь не очень похоже на английский, даже на самый жалкий кокни. Стул, врезавшийся ему сквозь складку платья в самое нежное место, заскрипел от напряжения, когда Алукард невольно подался вперед: дверь распахнулась, явив ему покупателей. Пресловутое вампирское чутье, позволявшее отделять агнцев от козлищ, существовало лишь в воображении самых молодых и неопытных охотников на вампиров: некоторые годами вращались среди своих жертв и сородичей, ничем не выдавая присутствия и наклонностей. Но Алукарду хватило полувзгляда, даже сквозь накрест треснувшие очки, чтобы понять, что перед ним люди — люди самой обычной закалки и твердости, без следа печати чужого разума на челе, без капли потусторонней остроты во взгляде. Право, самое время вздохнуть от облегчения: потерять столь многое от глупости и потворства детским капризам было бы непростительно для него, расставаться с чем бы то ни было он не привык. — Живая? — хмуро спросил его вошедший с таким чудовищным акцентом, какой мог возникнуть только от ненависти к языку, на котором приходится говорить. — Отлично. Донал, неси камеру. — Позвольте уточнить, господа, — Алукард церемонно наклонил голову набок: забросить ногу на ногу ему не позволяли веревки. — Что бы вы стали делать, коли отправили бы меня к праотцам? Много ли стоит ныне на вашем рынке бездыханное тело? Детина, возившийся в углу с какой-то железякой, угрюмо уставился на усмехающегося Алукарда, и выпрямился во весь рост только для того, чтобы пугающе нависнуть над ним. — Чего? — мрачно спросил он, будто сошедший со страниц какой-нибудь романтической баллады о злодее поневоле с золотым сердцем: небесно-голубые, честнейшие глаза, левый рассечен глубоким шрамом, квадратный подбородок выдвинут вперед, непримиримый в борьбе с чем-то, с чем его обладатель пожелал бороться, и непроходимая, идеалистическая упертость во взгляде. — О, я вижу перед собой истинного патриота, — с мрачной досадой произнес Алукард, неприятно ухмыльнувшись. — Сын каких земель сейчас передо мной, оскорбленный и до глубины души уязвленный за родину свою? Кто нанес ей раны, кто так глубоко оскорбил тебя, что ты решился похищать беззащитных и невинных дочерей английского народа? Вместо ответа детина залепил ему оплеуху столь громкую и звонкую, что тело Интегры от падения удержали только веревки. Во рту Алукард ощутил привкус ее крови (ах, как жаль, что это тело не оценит его, не распробует!), в голове ее зашумело так, что это почти доставило ему самому неудобства. Алукард деловито сплюнул вбок несколько молочных зубов. Он улыбался сквозь ее боль, заливая подбородок кровью: — По ярости вашей крови, дорогой мой недруг, и по бескомпромиссной бронзовости вашей бороды могу ли я предположить, что вы ирландец? Рискну, однако, отметить, что последний ирландец, что был мне знаком, не бил как баба, и уж точно не стал бы показывать всю свою удаль на ребенке. Зубы с другой стороны у Интегры уцелели, но губа лопнула, очки слетели, едва не выбив ей глаз дужкой. На этом Алукард решил повременить с оскорблениями. Ситуация стала ему более-менее понятна, осталось понять лишь, что это: неудачное стечение обстоятельств или… — Ничего. Ничего, я сказал! Хватанула меня зубами за кулак, когда я бил! Маленькая шлюшка вся в своего ядовитого папашу! Алукард присвистнул — получилось не слишком внятно. Сказано было громко, так, чтобы он услышал и понял, а значит, уж точно не совпадение. — Джентльмен, которого вы так опрометчиво окрестили «ядовитым», насколько мне помнится, всегда был патологически вежлив и добр с представителями любой нации, исключая, разве что, славных потомков рейнских варваров, — заметил он. — Он даже водил дружбу с парой отважных малых, похвалявшихся родством с некими шотландскими танами — по крайней мере, когда они были подшофе. Алукард почти ждал, что на него обрушат гневную сентенцию, всю тяжелую историю и несколько нелицеприятных фактов: что-нибудь о совращенных сестрах, убитых братьях или что там еще могло быть в духе старого сэра Хеллсинга, которого он знал? К некоторой его досаде, детина лишь зыркнул на него, проворчал что-то и кинул ему в голову что-то небольшое, но тяжелое, от чего Алукард счел за благо уклониться: хватит его госпоже и одного сотрясения мозга. — Помалкивай, дурочка, — грозно пророкотал голос из-за дверного проема. Принадлежал он мужчине, который, если это было возможно, был раза в два крупнее своего товарища, с мягким, детсковатым лицом, на котором борода выглядела странно. — Не зли нас. — Рискну отметить, что сложно не злиться после такого удара по голове, — светски отметил Алукард. — Я имею все основания задать вопрос, что заставило вас скрутить меня и приволочь в этот подвал? Уж не кляуза ли директора того клоповника, что зовется моей школой? Мера слишком радикальная даже для прогрессивного английского воспитания. «Малыш» протиснулся боком в дверной проем, присел на корточки и почти без угрозы положил ему на голову ладонь, неловко поворошил слипшиеся от крови волосы. — Ты, главное, не зли его. Поплачь хорошенько, когда он попросит. Подрожи губами. Иначе — не обессудь. Мы тебе ухо отрежем. «О, мне доводилось слышать точно такую же угрозу менее полугода назад», — подумал Алукард и прищурился. — Я полагаю, что в вашем суровом роду за грехи отцов отвечают не только сыновья, но и дочери, однако же, мне кажется… «Малыш» сжал его щеки в шутливую «рыбку», прямо поверх выбитого зуба, потряс его голову вверх-вниз и провозгласил в воздух что-то, по интонации напоминавшее «а она забавная». — Папаше твоему стоило держать язык за зубами, когда он обсуждает чужую страну, чужую экономику и чужие смерти на публике, — ласково сказал он. — Ну да ничего, мы ему этот язык заколотим, куда следует. — В самом деле? — иронично осведомился Алукард. — Боюсь, джентльмены не владеют всей информацией. — Ты это о чем? Алукард загадочно усмехнулся в ответ: кто бы ни были эти (теперь уж без всякого сомнения) ирландские громилы, твердо вставшие на путь страшной мести за кровные обиды, им невдомек было, что Артур Хеллсинг уже несколько месяцев как покоится в фамильном склепе Хеллсингов. «Хозяин горазд был обсуждать чужие экономики, потомок лихих голландских эмигрантов, — подумал он, — что бы он там ни брякнул, его ли это было дело?» Об ирландцах Алукард знал лишь, что на вкус они едва ли отличаются от всех остальных людей (исключая Хеллсингов). Кое-что, покопавшись в памяти, он припомнил: о деррийских беспорядках незадолго до его заточения, о долгих и скучных диспутах о правах и свободах на севере, в которых Артур Хеллсинг, тогда много сильнее обеспокоенный своим холостячеством и поиском невесты, всегда держался стороны и безобидно отшучивался на все острые темы. Ему, боровшемуся с тварями, отличавшимися от англичан не одним только цветом волос, подобные либеральные настроения разрешались. Что-то, видимо, переменилось за двадцать лет, что Алукард спал: Артур Хеллсинг, к его чести, боролся за жизнь всех людей и всех стран, никого не выделяя. Тем временем детины развернули камеру, нацелили ее на окровавленное и глумливое личико Интегры Хеллсинг, защелкали какими-то рычажками, а давление на его разум со стороны Госпожи усилилось настолько, что не ответить было уже невозможно. «Я предупреждал, что это закончится не самым лучшим образом», — сказал он вместо приветствия. «Где ты?! Что случилось?!» — голос хозяйки заскакал в его голове хрустальным шариком, причинив головную боль. Ох, ей бы приучиться сдерживаться — молодость, что с нее взять. «Не имею ни малейшего понятия, — заметил Алукард, — это какой-то подвал. Или чулан. Пыльная крохотная комнатушка, забитая потными воинственно настроенными ирландцами». «Тебя похитили?! Тебя… о, господи, что они со мной сделали?!» «Насколько я могу судить — ничего выдающегося», — Алукард решил отложить новость о выбитых зубах и синяках, госпожа была чувствительной девушкой с очень развитым воображением, он боялся, что она, перенервничав, вовсе потеряет контроль над его телом и способностями, и тогда их маленькая эскапада кончится совсем печально для Туманного Альбиона. «Так. Так, — он буквально услышал, как она шумно вдохнула и выдохнула, — ладно, если ты не врешь. Что мы будем делать? Меняемся обратно?» Алукард молчал. «Алукард? Алукард, давай меняться обратно!» «Прошу прощения, госпожа, мне предстоит небольшой синематографический сеанс. Очень обидно, что впервые ваше личико явится миру таким чумазым на больших и малых экранах, но увы — превратности судьбы». В лицо ему ударил резкий белый свет, Алукард прищурился. Из-за камеры читали что-то на ирландском языке. Примерно минуту спустя сказанное повторили по-английски, услышанное было в самом деле любопытным. «Вы знаете что-нибудь о Пьюрфое Слиме? Хотя бы слышали» «Да, — некоторое время спустя ответила Интегра, явно нехотя. — Дядя Пью. Старинный папин приятель. Еще с армии». «Насколько я понял, они с вашим папенькой ныне в лучшем мире вспоминают славные деньки?» «Дядю Пью убили во время поездки в Ирландию. Подкупили охрану и подорвали автомобиль. Что же, злость Артура Хеллсинга в данном контексте была понятна. Как и выражения «не видевшие настоящей войны ненаигравшиеся инфантильные маменькины сынки», «оккупанты сильной экономики» и «детки, не понимающие опасности политики изоляционизма». Можно сказать, что он прошелся по ним мягко и вежливо. «Поздравляю, — хмыкнул он некоторое время спустя, — это не упыри, не оборотни, не волшебники и даже не перевертыши. Это всего лишь идейные террористы». «Всего лишь?..» — тоненько выдохнула Интегра, в голосе которой буквально слышалось «мне сейчас станет дурно». Алукард нахмурился от этой интонации: предыдущие реплики его скорее веселили, но такое малодушие со стороны нового хозяина… Наметившаяся было грубая морщина сгладилась с гладкого высокого лба, на котором смотрелась неуместной трещиной: это, подумал Алукард, может оказаться куда интереснее, чем я думал. «Всего лишь, — подтвердил он. — Вам даже не придется ничего делать». Алукард устроился поудобнее, откинулся на жесткую спинку кресла и очаровательно улыбнулся своим похитителям, отчего весельчака слегка передернуло. «О, это очень серьезные ребята. Из тех, что не погнушаются ни ребенка убить, ни закусить им на прощание. Но вряд ли им это понадобится: судя по тому, что я слышу, они нацелились ни больше ни меньше на вашего отца». «На папу? — изумилась юная мисс. — Что он им сделал-то? Ой! Они…» «О, как я предполагаю, секретность личности вашего дражайшего папеньки и работа вашего штаба по работе со СМИ только усилились с годами, едва ли они знали об Артуре Хеллсинге больше, чем дозволяла пресс-служба Ордена: бывший балагур, повеса, почетный дворянин во втором поколении, несдержанный на язык». «Но как они…» «Вы полагаете, так много англичан по фамилии Хеллсинг?» «Никогда не считала, но…» «Даже если их несколько десятков, сколько из них представлено ко Двору?» Интегра молчала ему в ответ долго. Кажется, девочка перебирала все способы, которыми ее могли найти, но к чему это? Алукард повел затекшими плечами: кого бы они ни подкупили, где бы Интегру ни засветили, какие бы источники ни использовали, о его юной госпоже прознали. И раз уж таинственный Артур Хеллсинг почти не покидает своей резиденции, никогда не ездит домой одной и той же дорогой… «Я полагаю, ваш автомобиль восстановлению не подлежит. Как и ваш шофер». «О, Господи! Фаррух!» «Насколько помнят ваши глаза, ему перерезали горло с заднего сидения». «Что мы будем делать? — в голосе ее прозвучала неожиданная твердость, но продолжение Алукарда разочаровало. — Меняемся обратно? Сможешь быстро меня разыскать?» Что же. Ответ был очевиден с самого начала. «О, госпожа моя, о чем разговор. Разумеется, нет». Пока девчонка переваривала эту новость, похитители успели отснять грозное, полное отрезанных ушей, раздробленных пальцев, подробных и непотребных зверств обращение. Отмолчав свое, Интегра попыталась ринуться обратно в свое тело, занять своим разумом эти подрагивающие коленки: и натолкнулась на такую крепкую границу, удар о которую даже вампирскому телу стоил крови из носу. «Что ты делаешь?!» «То, что умею лучше всего: готовлюсь ждать. Это не займет много времени». «Они же меня…» «Могут попытаться, конечно, — безжалостно продолжил Алукард. — Я бы убил — вы ненужная цель. Но им нужна сопливая, хнычущая приманка для нескольких телефонных звонков. Скорее всего, вас планируют пристрелить вместе с папашей». «Но папа ведь…» «О, это самая восхитительная часть представления, госпожа моя, нам с вами даже предпринимать ничего не придется, все настолько просто: к кому попадет эта пленка через час-другой, как полагаете?» «Ну… к ответственному секретарю, — с запинкой ответила Интегра по уставу, — а от него… ой». «Да, верно. Прямо в руки мистеру Доллензу. Который, если я хорошо его знаю, уже поседел от ужаса, получив сводку о вашем похищении. Он на взводе, на взводе вся ваша пресс-служба, возможно, он уже пытается поставить в ружье все полицейские наряды и армейский спецназ, чтобы вас разыскать. И тут, когда он уже навоображал, что вас продали на органы или увезли в какой-нибудь Пакистан, он получает эту пленку, запись его дражайшей хозяйки в столь незавидном положении, с разбитым лицом…» «Мне разбили лицо? — упавшим голосом спросила юная леди Хеллсинг, совсем недавно ознакомившаяся с полным боевым арсеналом своего дворецкого. — Ой…» «Не переживайте. Ради этого он воскресит ненадолго вашего папеньку и отправит его на эту встречу. Я не уверен, с полным боевым отрядом «Хеллсинга» или без него, возможно, приедет по старинке — сражаться один на один голыми руками». «Нет. Это же слишком…» «О, об опасности он подумает в последнюю очередь. В первую он будет думать о том, как долго ему предстоит свежевать ваших похитителей. Сколько бы их ни было». «Уолтер бы никогда… — неуверенным тоном протянула Интегра. — Он ведь профессионал…» «Я готов поспорить с вами на трофейную бутылку мозельвейна из моего подвала, что вы переоцениваете его профессионализм. Примерно через пару-тройку часов он будет в первую очередь разъяренным мужчиной, на имущество которого грубо посягнули». — Ты чего там бормочешь? — отвлек Алукарда на секунду грубо заданный вопрос. Секунду спустя детина схватил стул за складку на ее рубашке и вздернул так высоко, как позволяли веревки и прикрученный к полу стул. Тело его госпожи не выдержало и тихонько пискнуло от впившихся поперек груди веревок. Алукард же невозмутимо осклабился. — Пересчитываю ценности людские в пинты крови и фунты мяса, — невозмутимо ответил он, — мне интересно, сколько стоит доблесть в трупах несовершеннолетних девочек и сколько их нужно, чтобы заслужить уважение в задрипанном пабе Дублина: десять? Двадцать? «Ты что делаешь?!» «О, разве это не очевидно? То, что получается у меня лучше всего, если верить вашем параноидальному папеньке: усугубляю ситуацию» Алукард прищурился. «Давайте я вам обозначу, как будут развиваться события далее. Не успеет выветриться запах сердечных капель, как ваш преданный батлер соберет вооруженный до зубов отряд, от снайперов до подрывников, и отправится на место встречи. Я полагаю, он убьет ваших похитителей сам — нашинкует, если быть совсем точным, и он будет делать это медленно и изощренно, с присущим ему вкусом и…» «Нет». Холодок в ее голосе, граничащий с жесткостью, приятно коснулся нервов Алукарда. Эту прохладу, этот колючий, почти яростный нектар, пьянящее вино под хрусткой коркой льда, он мог бы пить десятки лет и не устать от нее. О, Хеллсинги, подумал он иронично, ну разве могла моя судьба распорядиться мною лучше, чем они? Разве могла бы меня лучше развлечь? «Ему некому помешать, — заметил он с придыханием, — его маленькая госпожа не в том положении, чтобы расточать свое милосердие. Не успеет она и полслова сказать…» «Это глупое и бесчеловечное убийство! Их надо отдать…» «…человеческому суду, о да — ведь что в этой жалкой мести из высоких побуждений для нас? Мы боремся с паразитами, а не с идейными мечтателями — хотя границу порой так сложно провести. Но Уолтер разбирать не будет». «Этого нельзя допустить!» «Я рад бы вам помочь, но мне — скучно, я тут по вашей вине». «Так впусти меня о…» Интегра резко замолчала, словно ощутив его усмешку. Да, говорил воображаемый Алукард в ее голове, меняйся. Я и пальцем не шевельну, чтобы разыскать тебя… вовремя. Милая моя госпожа, подумал Алукард почти с нежностью, не будь в вас крови вашего дурного папеньки, вы не поставили бы под сомнение мою верность — я примчался бы за вами в любом случае, вырвал бы вас из лап самой смерти, если бы вы не успели выпутаться раньше сама: о, поймете ли вы когда-нибудь, что Хеллсинга я не трону никогда, что бы ни было на другой чаше весов? Алукард слегка улыбнулся: он был уверен в том, что пока она далека от понимания. В этом весь интерес. «Делай что хочешь, только не искалечь меня. Я сама справлюсь». Все ее мысли Алукард слышал через разделяющее их расстояние: эта неуверенность в своих силах, клокочущий жар его возможностей, которые обуздать сложнее, чем буйного жеребца, это время, которое утекает сквозь пальцы, и эта самоуверенность, которую не встретишь ни у какой другой семьи — удержать сотни и сотни душ в одном детском судорожно сжатом кулачке. Алукард предвкушал развязку — какой бы она ни была. «Ваше желание — мое желание, моя го… о, вы не желаете меня слушать? Как славно, но вы знаете, где меня найти». Алукард вновь очаровательно улыбнулся своим похитителям. Мысль о возможной преждевременной смерти он отмел с присущей ему беспечностью: в конце концов, он хорошо понимал такой сорт идейных психопатов, он чувствовал их, он знал их слишком хорошо — не чуждый подобной экзальтации. Они планировали убить Интегру громко и шумно, на глазах ее «отца», чтобы тот на это насмотрелся перед собственной смертью. Так что у его госпожи и в самом деле было время на поиски. — Итак, джентльмены, — спросил он спокойно, устроившись перед камерой, — что вы хотите услышать? Нет-нет, и не надейтесь — из-за меня эти глаза никогда не заплачут. А вы попробуйте меня правильно попросить. Что-нибудь насчет «пожалуйста», например.***
— …лорд Алукард? — А? — покачнулась на своем месте Интегра, напряженно заморгав. Этот контакт дался ей с таким трудом, словно из-под нее все время выдергивали скамью, на которой она сидела. — Хорошо себя чувствуете? — явно не в первый раз спросил у нее связист. Лишь оглядевшись по сторонам, Интегра поняла, что фургон давно никуда не едет. Примерно все то время, что она говорила с Алукардом, они стояли на месте. И полтора десятка человек наблюдали за тем, как «Алукард» пыжится, кусает губы и мечется на месте, будто больной. — В порядке, — хрипло каркнула она и прислушалась: она все еще чувствовала Алукарда. Он будто позволял ей смотреть на ее тело, но стоило только к нему прикоснуться… — Так. Так, — сипло прокашлялась она. — Где мы сейчас? Как далеко? — Полтора километра от Лондона, лорд Алукард. Это… Дальше Интегра не слушала. Она поднесла кулак к губам, больно прикусила палец, не заметив, что под нажимом клыков прорвалась ткань перчаток и выступила кровь. Ей нужно было собраться с мыслями, ведь… «О, Боже, что же мне делать!» Первый ее порыв, ее непростительное ребячество, схлынули, оставив только холодок непонимания и страх — не за себя, вовсе нет. За ту цену, которую придется заплатить за ее глупую выходку. Она была уверена, что заметила бы похитителей, если бы не увлекалась так сильно играми с Алукардом. Да и он хорош! Сильнейший вампир, князь Ночи! Не засек банальную человеческую слежку! «Не время искать виноватых, — лихорадочно дышала Интегра, прокусывая палец все глубже и глубже. — Надо действовать, надо… о, Господи, да ведь это кто угодно может быть!» Ирландцы, говорит Алукард — ха! Она ни одного не знает, даже в школе ни разу не встречалась с ними! Кто угодно, господи, кто угодно мог вот так вот взять ее и как игрушку запихнуть в машину — слабое, бесполезное, немощное человеческое тело, да чтоб оно… «Смею вам напомнить, — неприятно, почти жестоко и даже брезгливо, прозвучал голос Алукарда, — что на данный момент ваше тело отнюдь не человеческое». Интегра по привычке глубоко вдохнула и задержала дыхание, пока легкие не начали трещать — способ всегда работал, не подвел ее и теперь. Не дышала она минут пять. Значит так, сказала она самой себе, переключившись с пальцев на губы, я потеряла Алукарда примерно два часа назад. «Два пятнадцать, если часы этого бугая не врут», — снизошел до подсказки вампир. Два пятнадцать. Так. Вряд ли они воровали ее тело на вертолете. И какое-то время ее тащили, привязывали к стулу… сколько это может быть? Да хоть девяносто километров! «Отнюдь, госпожа — вы забываете, что вас везли через город. Со всеми светофорами и остановками. Из самого центра. Вряд ли они стремились привлечь к себе внимание неуместным лихачеством». Ну да. Но все равно… нет, далеко ее бы не увезли — да и зачем? Им нужен ее отец, им нужно — как это? — много шума, истерика. Людное место. Или хотя бы в городской черте. Она все еще в Лондоне. Так. Хорошо. Все произошло быстро. Настолько быстро, что Алукард даже не среагировал. Значит, они знали, как она выглядит. А это непросто: учитывая, как Уолтер относился к любым фотографиям, сделанным вне стен особняка. Значит, они у кого-то спрашивали: на отца она не похожа настолько, чтобы узнать по сходству с ним. Это заняло какое-то время. И их обязательно кто-нибудь видел. Интегра выдохнула и покосилась в окно, тут же встрепенувшись: луна стремительно закатывалась влево… это что, они двигаются на запад? В поместье, уже?! — Это Ист-Энд? — спросила она мрачно, кивнув в сторону унылой мрачной громады каких-то домов, кутавшихся в моросящую с неба хмарь. — Д-да, лорд… — Дальше без меня, — процедила она сквозь клыки и одним движением, почти без усилия, толкнула люк на крыше, выбив его и одним плавным, невесомым движением оказалась на дороге, по инерции сделав несколько почти изящных шагов. Это, судорожно вдохнула Интегра, не моя заслуга — это память его тела. Он одолжил мне его. И я его должна использовать — со своими мозгами. Интегра напрягла память изо всех сил: все это время, знала она, каждый день, несколько дней или даже недель, рядом с ней был кто-то чужой, которого она могла запомнить! Какой-нибудь подозрительный тип в длинном плаще, все время шныряющий за угол, едва она его засечет. Или как там выглядят похитители маленьких девочек? Нет, ничего такого точно не было. Да и преподаватели обратили бы внимание. Подумай о чем-нибудь другом, почти приказала она себе, отвлекись, пусть оно само, пусть придет на ум. Не обшаривать же все окрестности! На это уйдут многие часы! Интегра с досадой пнула камень, усвистевший по широкой дуге далеко за пределы видимости. Если бы среди всех многочисленных талантов и дурацких способностей Алукарда была возможность найти ее по запаху! Пусть бы и крови! Ей же, вроде как, выбили зуб. Лишь бы не коренной. А то у Мисси только прибавится поводов для многочисленных сплетен. Интегра с досадой топнула одной ногой, потом другой. Переполненная бессильной злостью, она попробовала топнуть обеими, но получился нелепый и смешной прыжок. Мисси Эллиот мешала жить не только Интегре, но и доброй половине класса. Не злая по природе своей, она была чрезмерно любопытной и стремилась нести добро и свет знаний всему миру, жаль только, что знаниями она почему-то считала «кто с кем целуется за школой» и «кто уже успел попробовать травку». Интегра попадала под ее прицел за слишком хмурый вид («Не иначе как у нее кто-то умер»), нелепую, по ее меркам, манеру одеваться («Не иначе как она ворует одежду у своей бабки-карлицы») и еще за тысячу вещей («Не иначе как она шизофреничка и не лечится»). Вот как на прошлой неделе! Своим «жертвам» Мисси Эллиот ничего не говорила в лицо, поскольку один раз уже пострадала от излишней прямоты, получив перелом носа от рослой и не по годам сильной одноклассницы. Но понять, что она «что-то» говорит о ком-либо, было легко: человек вдруг начинал чувствовать, что на него слишком часто и пристально смотрят. И что идиоты вроде Эдди и Мерфи начинают вдруг зубоскалить в два раза чаще о твоей прическе или… Пинавшая все камни в округе Интегра неожиданно замерла. Машинально облизав губы, она нахмурилась, припомнив противный, с подвизгом, дискант Эдди, у которого все никак не «доламывался» голос. «Шлюха очкастая!» — прозвучало в ее адрес вполне отчетливо. Этот никогда не стеснялся сказать что-либо в лицо. Интегра прикусила губу: обвинение серьезное для кого угодно кроме человека, недавно утратившего семью и обнаружившего существование потусторонних сил на расстоянии протянутой руки. Наверняка есть причина. И кто в курсе всех причин и всего на свете среди тех, кому нет и пятнадцати? Интегра глубоко вдохнула и близоруко прищурилась: до города было рукой подать, она могла бы просто побежать, но… Но она еще ни разу не пробовала сделать так, и ей всегда было интересно, на что это похоже, и… «Небольшой совет, — услышала она голос Алукарда словно издалека, — не отвлекайтесь на радарные вышки, как бы сильно они вас ни манили. И на этих маленьких сочных ночных мотыльков — тоже». Несмотря на всю дикость ситуации, Интегра, уставившаяся на свою ладонь, чуть улыбнулась, потянув перчатку от запястья. А теперь за дело. Вот мой палец, сказала она себе, вот он мой — а вот он отдельно. Ей всегда было тяжело сделать первый шаг, хотя он и был почти безболезненным. Почти. Взявшись за мизинец, она стиснула клыки, поднатужилась и — рванула его в сторону, не решившись открыть глаза. Мизинец дернулся — в ее пальцах. Она чувствовала, как он шевелится. И в то же время чувствовала, как медленными толчками сочится кровь из первой фаланги. Теперь — немного фантазии. Кровь, как говорил ей Алукард, невероятно пластичная, невероятно отзывчивая материя. Она может быть всем, чем пожелает ее хозяин — достаточно быть беспощадным к способам ее получения. Интегра отчетливо представила себе маленькие округлые ушки (представить их было проще всего), вздернутый ищущий носик, подслеповатые бусинки красных глаз, хрупкие кости и сильные, подвижные перепонки. И… Ничего не получилось. Совсем. Мизинец остался издевательски извивающимся в ее руке мизинцем. «Слишком много натуралистичных деталей, — с ленцой прокомментировал Алукард, — вам нужны ушки или полететь? Если полететь — представляйте полет!» Хорошо. Тогда — иначе. Острый, чернильный росчерк, колючие линии, не крыло — сама мысль о крыле, рассекающем воздух беспощадно и резко. Нет глаз — слепая, безудержная жажда движения. Нет тела — только мысль о том, что вокруг — воздух, отчаянно много свободного, непокоренного… Палец на ее ладони задрожал, забрызгал кровью, затрясся. Капли крови не просочились на асфальт — они будто повисли в воздухе и протянулись к коже тонкими липкими лучиками, схватились за нее и — Интегра моргнуть не успела. Будто палец ее вывернулся наизнанку в очередном подскоке, явив себя изнутри. Трепещущий от нетерпения сгусток, выпустивший на волю липкие, жаждущие крылья, которыми он судорожно, хватко цеплялся за воздух, неуверенно покачиваясь из стороны в сторону. Существо было почти уродливым, и только очень богатое воображение могло разглядеть в этом истерически дергающемся бессловесном комке летучую мышь. Подстегнутое воображением и нетерпением тело уговаривать дважды не пришлось: не долетев до земли, капли крови из ее рук затрепетали, развернулись, размазались в воздухе — а после кровь хлынула потоком, потащив Интегру за собой. Вперед! Рассудок ее развалился на куски. Она часто видела, как оборачивается Алукард, но не представляла, насколько близок он к помешательству в такие моменты. Шоссе смазалось под ней в одну удивленно изогнутую линию, сама земля подмигнула ей и оттолкнула от себя. Она попыталась было охватить разумом всех летучих мышей, задуматься каждой незримой, обозначенной одной кляксой головой, но одумалась, издалека, будто сквозь водную толщу, услышав не слова даже, а призыв, предупреждающий возглас. Не рассыпаться, не думать каждой из них — просто лететь! Двигаться — вперед, со всей яростью призванных тел! Волна летучих мышей, некоторое время еще напоминавшая человеческую фигуру, плавно, как рыбий косяк, как птичья стая, изогнулась и заполоскалась в воздухе стремительной, высоко и яростно верещащей тенью. Интегра летела — впервые в жизни, раздробленным целым, не сознавая расстояний и не понимая их — быстро, еще быстрее, еще! Когда она захохотала от восторга, эхом ей ответили все тени под ней. Мысли ее иссякли, осталось лишь чувство — пугающее, темное, самозабвенное, всевластное. Она захлебнулась воздухом и всесилием, и в какой-то момент осознала, что туча, которой она обернулась, закручивается все сильнее и сильнее, вопит, скрежещет и бьется о воздух все яростнее, и требует, жаждет подтверждения собственной власти — как будет угодно примитивному этому разуму, только кровью и охотой. Она ощутила, как одно ее крыло, воспользовавшись тем, что она отвлеклась на полет, попыталось… отвалиться. Метнулось в сторону, то ли за ночным мотыльком, то ли за неверным лучиком уходящего лунного света. Интегра взвизгнула десятком раззявленных ртов: ощущение оказалось неожиданно… болезненным. Почти физически ощутимым. Она мысленно кинулась к непослушному крылу, отчего стая ушла в гулкий, отвесный штопор, яростно притянула его обратно… и поняла, что теряет другое крыло. И голову. И бока. Стая пыталась рассыпаться, раздергать ее в стороны, утащить на сотни и тысячи крохотных охот, напиться воздухом и свободой досыта, размножиться на две, на десять, на сотни крохотных стай, каждая из которых будет каплей крови, каждая из которых похитит кровь — еще и еще. Теряющая контроль Интегра, судорожно зачерпывающая разумом всех своих рукокрылых питомцев, чувствовала себя так, словно пытается голыми руками удержать косяк крохотных вертких рыбок. Сознание ее ныло, черно-багровую стаю швыряло из стороны в сторону: она уже не замечала, что бесполезно гоняется сама за собой, завивая свое многокрылое тело в спираль. В какой-то момент сеть в ее пальцах рассыпалась, разделилась, Интегра ощутила, что вот-вот стая вырвется из ее рук, станет свободна, станет… Они рванулись одновременно — в одну сторону, вниз, целым каскадом, одним огромным камнем. Интегру спасла неожиданность и хищнический инстинкт крови Алукарда: летучие мыши, у которых не было даже глаз, всей стаей атаковали лениво катавшуюся по траве у частной конюшни кобылу-трехлетку. «Нет!» — завопила Интегра всем телом, судорожно застонав и исказившись. «А ну стойте!» Перед тем, как врезаться в лошадь, Интегра успела представить себе — ладонь, каждый палец, ногти и даже заусенцы на них. И как эта ладонь резко, до хруста, сжимается. Кобыла только ошалело всхрапнула, не поняв, почему так неожиданно начался дождь. А ее хозяйка на следующее утро едва не поседела, увидев свою любимицу — та была бурой от чужой крови, но даже не замечала этого. Обессиленная скачкой верхом на ветре и попыткой удержать себя в тысяче тел одновременно, Интегра едва нашла в себе силы стечь с лошади, о которую неопрятным кровавым сгустком разбилась вся стая, в одну до смерти утомленную лужу. Тело собралось воедино само, пока она всхлипывала и отчаянно жалела себя: Интегра этого даже не почувствовала. Стоило ей только выпрямиться, как ее вырвало черными склизкими комками себе на сапоги. Лошадь невозмутимо прядала ушами, выслушивая ее стенания, и с громким шорохом чавкала травой. «…почти неплохо, — услышала она терпеливый голос Алукарда, — вам нужно было меньше управлять ими и больше думать о направлении. Это не сложнее, чем ходить, однако и человек начинает спотыкаться, стоит только ему задуматься, как именно ставить ногу и контролировать каждый свой шаг». Интегра утерла губы. В любых словах Алукарда ей теперь мерещилась только издевка. Она деловито повертела головой по сторонам, придерживая из ниоткуда «отросшую» у нее на голове шляпу, и заметила голубой щит. Судя по нему, до Хакни, было всего триста метров. Меньше чем за три минуты она отмахала весь Лондон со стороны предместий. «И не экспериментировать больше», — строго сказала себе Интегра и невольно вздрогнула. И минуты не прошло, как Интегра уже была на полпути к своей школе. Асфальт чуть не трескался под ее размашистыми тяжелыми шагами, которые все больше походили на длинные дерганые прыжки. Запрыгали перед глазами указатели на юг, поздние гуляки, рыжие, щурящиеся огни до раннего утра открытых пабов с призраками-выпивохами вокруг как попало расставленных «бочек»-прилавков. Интегра, редко покидавшая салон автомобиля, упрямо бежала в сторону Собора, перемахивая через цветочные изгороди, перевернутые бочки, у которых ютились какие-то гортанно стонущие чернокожие, крохотные канальчики, сливавшиеся у Собора в клокочущую массу Темзы, от которой было рукой подать до Мэйфэр, и вдоль ее берега — к Саутварку! Тускло поблескивающий купол вел ее, вслед сыпались проклятья и испуганные вскрики. Интегра так и не узнала, что та ночь отметилась в десятках желтых газетенок громкими заголовками об очередных век назад позабытых городских легендах. Молниеносно и без раздумий она пересекала улицу за улицей, перепрыгивала через старенькие припаркованные фордики, не задерживалась на светофоре, подрезая редкие ночные автомобили, истошно голосившие клаксонами ей вслед. Она не заметила, как врезалась в кучкующихся подростков, пытающихся сковырнуть ломом замок на двери в магазин с арабской вывеской. Она сшибла с ног тощего неловко бритого налысо парнишку, протащила его между сапог ярд-другой и пнула его в сторону, как налипший на ноги комок грязи. Подростки бросились врассыпную с задыхающимися тихими всхлипами-криками, а Интегра продолжила — бежать оставалось недолго. Оба замка: на воротах и на входе в школу — она просто крепко сжала и отбросила в сторону. Шикнула, а потом и с силой усадила на стульчик мистера Пибблза — ночного сторожа, который попытался было остановить Алукарда, повиснув у него на колене. Когда мистер Пибблз попытался закричать, ей пришлось затолкать его в кладовку, где хранился мел, и завязать дверную ручку узлом: было бы время внушить ему что-то!.. Но она отчаянно спешила, под рев неожиданно сработавшей сигнализации. В кабинете директора она полминуты провозилась со сложным замком на сейфе, разозлившись — просто взяла за края дверцы и рванула их в стороны, как фольгу. Впопыхах она схватила десяток личных дел учеников и основательно затоптала все остальные: чтобы сбить со следа… кого-нибудь. Кого-нибудь, кто занимается такими расследованиями. На секунду она задержалась у двери, за которой отчаянно и монотонно что-то бормотал верный своему делу мистер Пибблз, до последнего пытавшийся спасти родную школу от неизвестного изувера. Мучимая чувством вины, Интегра пробила дверь одним ударом, чтобы он не задохнулся — повыше к потолку, чтобы он не исхитрился открыть дверь. Странное дело, но мистер Пибблз, отчаянно рвавшийся наружу, как-то странно всхрапнул и совсем затих. Твердо решив принести мистеру Пибблзу какую-нибудь выпечку Уолтера в качестве подарка по любому нелепому случаю («Если ваш верный школьный Ланселот останется жив к тому моменту»), Интегра потрусила прочь от школы, виновато потупившись. По идиотскому стечению обстоятельств, бежать ей предстояло в обратную сторону: через весь Ислингтон, за Хайгейт до самого Эджвара. За те десять минут, что занял у нее взлом школы, целеустремленные подростки успели оклематься и предпринять очередную попытку взломать магазин. Когда она второй раз споткнулась о того же бедолагу, который помешал ей, они все-таки окончательно передумали и разбежались — то ли искать другой способ раздобыть клей, то ли покаяться и стать хорошими мальчиками. Она двигалась размеренно и четко, даже скупо, экономя каждое движение и каждый поворот. Интегра молниеносно срезала — где по низким сырым крышам с голубиными гнездами, где по пожарным лестницам, а иногда и вовсе по телефонным будкам. Нужную улицу она будто видела — буквально вчера. Нелепый домик «сырого» цвета в три этажа, псевдоэдвардианский новодел, которому и полусотни лет нет, с зеленой осыпавшейся местами черепицей. Четкое, почти фотографическое изображение. Вот только велосипед, который она «помнила» был совсем древним: на таких, с крутой гнутой рамой, одной передачей и закрученными «рогами», уже давно никто не ездит. Значит, дело не в ее замечательной памяти: да и откуда бы ей взяться? Родной город Интегра знала в основном по открыткам и школьным экскурсиям. А вот Алукард, который где только за вампирами ни гонялся, и впрямь помнил наизусть не только названия улиц, но и сами эти улицы: будь благословен старый добрый английский консерватизм, к чему перестраивать даже самые ветхие районы, если можно позволить себе один Сити или новый пожар, который и сам прекрасно справится, не так ли? Судя по тому, как двигался Алукард, Лондон за двадцать лет изменился совсем немного: появились новые велосипедные дорожки да автомобили измельчали. Он помогал ей. Вот только зачем ему, решившему «усугублять», помогать ей? Не пытается ли он ее запутать, сбить с толку? Потянуть время, пока с ней там… Кстати, а что с ней там?! Интегра с трудом поборола желание взглянуть на себя. Если Алукард почувствует ее взгляд, он может специально устроить шоу для единственного зрителя. Заставит ее сквернословить, например! Разгоряченная и почти раскрасневшаяся, она и не заметила, как оказалась у дома Мисси, буквально всем телом влетев в решетку с прикованным к ней велосипедом — как она и ожидала, совсем не таким, как в «воспоминании». Воя автомобильного клаксона за своей спиной и грязной ругани какого-то водителя-араба она тоже не слышала. Пытаясь отдышаться, Интегра понемногу начинала паниковать. Возможно, стоило остаться в школе и действовать не так топорно? Возможно, у школы остались какие-то улики? Может, стоило все-таки загипнотизировать мистера Пибблза — он ведь не только кроссворды разгадывает и помогает первоклашкам таскать рюкзак, может, он что-то запомнил? Черт, с чего она вообще взяла, что это Мисси причастна к тому, что два недоразвитых придурка назвали ее шлюхой?! Сегодня шлюхой будет Интегра Хеллсинг, завтра — повариха миссис Гарриет, а потом и вовсе физкультурник Майк Нолтон! Возможно, стоило все-таки обратиться в полицию… «За три часа у меня бы даже заявление не приняли, — осадила она саму себя почти со злостью, — еще бы я сама нашла отделение полиции!» Значит, нужно все-таки допросить Мисси. Даже если так она просто пытается убить время и потратить его на что-то кроме метаний и переживаний… ах ты ж черт! Эта мысль очень ее разозлила. Настолько, что будь Интегра в своей обычной юбке, она бы просто взяла ее за шиворот и хорошенько потрясла над карнизом крыши, но едва ли родители и бабушка Мисси одобрят, если то же самое проделает высоченный странноватого вида мужчина с ярко-красными глазами. Интегра покусала губы. Нахмурилась. И тут же просветлела лицом. Посетившая ее идея была изящна и проста, как и все гениальное. Правда, чтобы ее воплотить, ей пришлось изрядно поползать по стенам, пугая бдящих на подоконниках голубей. Цепляясь за крохотные выступы и расползаясь всем телом по теням, чтобы не привлечь внимание какого-нибудь подгулявшего работягу, Интегра упорно щурилась, по извечной своей привычке, замечая каждую мелочь за закрытыми пыльными окнами. Спальня Мисси оказалась под самой крышей, у унылого английского чердака, забитого хламом времен Королевы Виктории — саму Мисси несложно было узнать по вороху спутанных рыжих кудрей, разметавшихся по подушке. Интегра исхитрилась подцепить оконную собачку через приоткрытую форточку, дотянулась до щеколды и неслышно распахнула окно… …и едва успела ретироваться под самую кровлю, сжавшись между черепицей и водостоком. Ну каковы были шансы, что в одном доме под одной крышей живут две совершенно чужих друг другу женщины с одинаковой рыжей шевелюрой?! Интегра съежилась, когда незнакомая ей пухлощекая женщина высунулась из окна, воинственно потрясая мясистыми кулаками, и зажмурилась, будто пытаясь стать незаметнее. Драгоценных три минуты она потеряла, выслушивая гнусные эпитеты в адрес мерзких развратных ублюдков, смущающих сон честных женщин, на которых нет ни полиции, ни Черчилля, ни приличного пистолета. «Я полагаю, вам стоило посчитать окна, госпожа. Этого было бы вполне достаточно», — Интегра буквально видела, как Алукард с трудом сдерживает смех и корчится над ее злоключениями. Но не признаваться же ему, что она успела в скачке через весь город потерять личное дело, а сама запомнила только район и название улицы. Ладно, значит, вот это окно. На стене висит постер какой-то мальчиковой группы, на окне уныло вянет герань… о! У самой стены — портфель Мисси! То немного, в чем им позволяли проявлять бунтарскую индивидуальность — украшать его ленточкам, значками или, как мисси, бисерным цветком. Интегра неслышно просочилась в окно — в самом прямом смысле втекла в помещение в крохотную щелочку, а потом открыла створку — как можно шире, понадеявшись, что погода будет к ней хоть немного благосклонна и повеет ветерком… «Я думаю, тут вы вполне можете справиться сами», — и действительно, стоило только подумать, как полы плаща взметнулись чуть ли не к самой ее голове. Окно таинственно заскрипело. Тюль тревожно зашептался. Идиотская шляпа отправилась в окно, в заросли рододендронов. Мисси Эллиот заворочалась и медленно, сомнамбулически села, не успев заметить, как Интегра старательно выбирает, в какую же позу ей встать. Учитывая рост Алукарда и высоту подоконника, это было не самое простое решение. Поэтому она плюхнулась на костлявую вампирскую задницу, чуть не прикусив себе язык, подтянула одно колено к груди, чуть откинулась назад, прищурилась, подперла кулаком скулу — одним словом, очень томно развалилась и явила заспанной и обалделой Мисси Эллиот всю свою вампирскую шикарность. Ну, по крайней мере, она себе это так представляла — судя по реакции хихикающих горничных, именно такой Алукард вызывал больше всего обсуждений. Непременно без шляпы, но в сапогах. Нервничающая чуть не до икоты Интегра, которой еще ни разу в жизни не доводилось соблазнять своих одноклассниц, мелко затряслась, когда Мисси тихонько и удивленно пискнула. И тогда, собравшись с духом, она решила подстраховаться. Тем более что эту свою способность Алукард ей «открыл» самой первой — возможно, потому что понимал, что у нее не выйдет ничего путного. «Вам просто нужно дышать желанием. Всем телом чего-то хотеть, если вы понимаете, о чем я», — пытался ей объяснить вампир. В какой-то момент, когда Интегра уже устала хотеть что-то кроме мягкого кресла и кружки зеленого чая, Алукард вздохнул и потер уголки глаз. «Конечно, как я мог забыть, — пробормотал он со странным, как Интегре показалось, уважением, — еще остались чистые неиспорченные души, которые хотят лишь кусочек шоколадки на ужин. О, оставьте, моя госпожа, этот прием мы с вами, быть может, освоим через несколько лет». Интегра только пожала плечами, не зная, как объяснить: ничего она не… такая, как он сказал. И знает она про все эти штуки с мальчишками. Просто ей куда интереснее были другие вещи, чем рассуждать с подружками, как лучше целоваться — с языком или без языка. Но теперь придется это понять. Придется в это окунуться — пусть и на пару минуточек. Все эти языки, поцелуйчики, румяные щеки одноклассниц. Этот нездешний взгляд, неловкие смешки. Как они потирают пальцы, когда говорят об этом, как крутят этими пальцами локоны. Как… «Не переусердству… а впрочем… о, вы делаете успехи». Прерывисто задышавшая Интегра поняла очень быстро: о да, еще какие успехи! Если поначалу Мисси Эллиот и щурилась на нее недоверчиво, то теперь смотрела, блаженно приоткрыв рот и чуть дыша. Едва ли дело было в воображении Интегры — она просто очень, очень страстно хотела, чтобы Мисси все-все ей рассказала. Ей, такой замечательной, такой таинственной, такой в соблазнительно извивающемся тюле и в загадочном плаще, такой улыбающейся и томной. Такой… — Ах!.. — задушенно схватилась Мисси за грудь и закатила глаза. Удар желания, подстегнутый неожиданной помощью от тела Алукарда, был слишком силен. Мисси не лишилась чувств лишь в силу природного любопытства, которое и из могилы бы ее вытащило. — Мисси!.. — поспешно выдохнула Интегра, опасно откинувшись в окно. — О, Мисси! — О-о-о… — восхищенно просивстела Мисси, обмахиваясь ладонью. — О, Мисси! — пропела Интегра, лихорадочно решая, с чего начать допрос. — О, Мисси, ты такая!.. — Да?! — подалась Мисси вперед, едва-едва не падая с кровати. — Такая!.. — бум! — Такая очаровательная! — с опаской вытянула она шею, разглядывая упавшую Мисси, запутавшуюся в фантазиях, чувствах и ночнушке в маленьких единорожиков. — О-о-о! — чуть не проплакала Мисси. — О-о-о… спасибо! — пролепетала она, собрав себя в трепещущий от счастья комочек. Интегра решила пойти дальше и соскользнула с подоконника: во-первых, потому что устала сидеть в нелепой позе, во-вторых, потому что Мисси как-то позеленела. «Моя госпожа, я смею вам напомнить…» — Моя дорогая Мисси, — Интегра протянула было руку к лицу Мисси, но отдернула ее в последний момент — на щеке Эллиот цвел вулканических размеров прыщ, не занести еще заразу. — Моя милая, моя чудесная... — она потрепала Мисси по голове. Стоило признать, для девочки, обнаружившей у себя на подоконнике незнакомого мужчину, Мисси вела себя на редкость достойно. Наверное, потому что она попросту не знала, что делать с этой осуществившейся мечтой любой тринадцатилетки. Дальше этого пышного явления ее фантазия пока просто не заходила. Интегра прекрасно это понимала, потому что и сама бы растерялась. Может быть, обрадовалась бы, но точно растерялась бы. — Я славная! — поддакнула Мисси, блаженно млея под тяжеленной и холодной ладонью и щурясь на нее одним глазком: развитие событий было ей не менее интересно, чем самой Интегре. — И такая… мм… полезная! — нашлась Интегра. — По… какая? — недовольно нахмурилась Мисси. Внутренне Интегра восхитилась: кажется, Эллиот успела привыкнуть к таинственному прекрасному незнакомцу и теперь хотела более изощренных комплементов. — По… рекрасная, — нашлась Интегра. — По-о-о-рекрасная умница. — Ах!.. Продолжай, — она зажмурилась обратно, но продолжала коситься на ночного гостя из-под век. — Умница, которая многое замечает и видит, — решила тронуть нужную тему Интегра. — Еще как! О, скажи мне, что ты делаешь со своими волосами, что они так… — На полмили вокруг, правда? — Само собой! Нет, серьезно — это какой-то бальзам? Шампунь? — И все-все запоминает? — Я же уже сказала! И почему ты не отвечаешь? Я же спросила! Интегра нахмурилась. То ли Мисси привыкла, то ли наглость заменяла ей любое внушение, но она слишком быстро стряхнула с себя наваждение. Или решила пользоваться фантазией: Эллиот поначалу робко, а потом все более уверенно начала трогать ее за волосы. Тот факт, что волосы вели себя как щупальца спрута и пытались утечь от ее пальцев, как пролитые в воду чернила, кажется, ее вовсе не смущал. Мисси воспринимала восхищение какого-то совершенно постороннего фантастического мужчины как нечто само собой разумеющееся. И надо было что-то с этим делать. — Мисси, — сквозь зубы процедила Интегра. — Посмотри на меня! Вместо очередного комментария Интегра услышала в своей голове восхищенный присвист: она и не ожидала, что Алукард так умеет. А Мисси, вырвавшая-таки у нее клок волос, растеклась в ее руках блаженной лужицей, даже слюну пустила. — О-о-о… — едва слышно простонала она, — о-о-о, как ты прекрасен… — Мисси, — твердо произнесла Интегра, — если ты хочешь прядь моих волос на память — тебе нужно ее заслужить. — О-о-о, все что угодно, — прохрипела Мисси, хватаясь за плащ и все пытаясь заглянуть в глаза своего ночного гостя. Все ее тело полыхало от внезапно вспыхнувшей любви, как подожженный ком бумаги. Интегра надеялась, что и сгорит эта любовь столь же стремительно и бесследно. — Скажи мне, Мисси Эллиот, замечательная, внимательная девочка: что за слухи ты распускала об Интегре Хеллсинг? — О-о-о… о-о-о? — Мисси так удивилась, что почти вышла из-под контроля. — Ты о ней? Зачем тебе эта тощая дылда? Ты мой! Ты ей вообще не нужен! — Интегра чуть не заорала: кто бы мог подумать, что волосы у Алукарда так чувствительны. Больно ведь! — Это еще почему? — строго спросила она. — Да потому что у нее уже есть ухажер! Мисси преобразилась. Ее невыразительное личико с чуть перекошенной курносинкой вдруг налилось сияющей злостью, сделав ее почти интересной. Даже ее кудряшки злобно ощетинились. Интегра отпрянула: никогда в жизни она не заподозрила бы, что рядом с ней есть кто-то, кто столь неприкрыто и яростно ее презирает. До чего ловко она это скрывала! И как много еще их, таких вот ненавидящих, рядом с ней? — У Интегры Хеллсинг? У тощей дылды? — на всякий случай уточнила она, отказываясь верить. — Да быть не может! — Еще как может! — Мисси вскочила, боднув Интегру в подбородок и даже не почувствовав это. Единорожики на ее ночнушке яростно били копытами в такт ее дыханию. — Ходит, вся из себя такая неприступная, все-то ее недостойны, ни с кем она не водится, на разговоры вокруг морщится, а сама! Корчит из себя невинность — шлюха сколиозная! А сама!.. — Что сама? — невольно повела лопатками Интегра. Да нет, будь у нее сколиоз, ей бы Уолтер… — Трахается! — выдохнула Мисси, явно стесняясь этого жуткого, ко многому обязывающего слова. — Идет такая, все себе под ноги смотрит, заусенцы грызет, а ее… ухажер! — на более крепкое слово у Мисси все-таки не хватило храбрости. — Ухажер ее караулит за углом! Каждый день караулит! И потом следом за ней идет! И трахает ее потом в этом своем фургоне! Вот почему у нее такая мина — будто она лучше всех! Шлюха безмозглая! — Что за фургон? Что за мужик? Как выглядит? — спросила она излишне резко, думая, а не высказать ли Мисси, что ее, вообще-то, каждый день забирают на личном автомобиле, и когда она успела бы — сперва в фургон на три минуты, а потом бегом до своего шофера? Это же полный бред! А, да какая разница! Мало ли, что несут малолетние остолопы! — Белый фургон! Грязный! В таком только и трахать тощих шлюх — ни на что он больше не годится! Интегра едва удержалась от вопроса, откуда у Мисси такие глубокие познания в этом вопросе. Про номера спрашивать, видимо, не стоило — Мисси куда интереснее был водитель. — Мужик — русый, худой. Сутулится. Руки все время в карманах. Черная куртка. Волосы совсем короткие, и залысины большие. Курит все время. Мысленно Интегра застонала: под такое описание легко попадала большая часть лондонцев! — Переехал кошку миссис Бриггс! Я уверена, пока они в этом своем фургоне… — Миссис Бриггс? — встрепенулась Интегра. — Старая карга Бриггс? Которая на углу парка живет? — Конечно! — ничуть не удивилась ее познаниям Мисси. — Я сама слышала! Он ее кошку на колеса намотал, когда сдавал задом в фургоне. Наверняка, эта шлюха в тот самый момент на нем… ой! Мама! Мисси разом съежилась и поникла. Интегра, ошеломленная количеством вылитой на нее грязи, тоже не сразу услышала, как за дверью заскрипели чьи-то воинственные шаги. — Мне пора, — поспешно вскочила Интегра на ноги. — Э-э-э… до свидания, Мисси. Сладких тебе снов и всего такого, — скороговоркой произнесла она: от томности ее и загадочности не осталось и следа. Выпрыгивая в окно под громогласный вопль: «Мисси, какого черта ты бродишь среди ночи?!» — она чувствовала себя побитой собакой. Распластавшись по стене, она услышала, как над ее головой с пронзительным скрежетом захлопнулось окно. На голову ей упали кусочки штукатурки. Не понимая головы, будто кто-то мог ее видеть, Интегра подняла и долго, бесконечно долго отряхивала нелепую шляпу Алукарда от невидимой грязи. Сам Алукард все это время молчал: хотелось верить, что из чувства такта. Хотя… вероятно, его отвлекли какие-то новые развлечения. «Отнюдь, моя госпожа. Вы — мое главное развлечение. И я пытался заметить все это время, что на детей, особенно девочек до первой крови, соблазнение действует переменчиво. Впрочем, вы и сами заметили, я полагаю?» Она скрипнула зубами, зажмурилась, досчитала до десяти. Со школьными проблемами она еще успеет разобраться. Главное, что появилась зацепка. И у нее ушло совсем мало времени на ее получения. В третий раз за ночь она потрусила теми же ночными улицами. В спящем Саутварке ей должно было повезти чуть больше.