У границы вседозволенного

Две недели прошли в неприятных хлопотах по переводным экзаменам и неизбежной суетой перед неудержимо приближающимися летними каникулами. За ними Интегра, все увереннее державшаяся в теле Алукарда с несокрушимой уверенностью в своих выдающихся ментальных способностях, все страннее и спутаннее чувствовала себя. Алукард, вынуждавший ее укладываться спать в его теле, настаивал на том, чтобы сны она видела — свои, а пробуждалась утром — снова в нем. Это несложное, на слух, упражнение выматывало ее так, что она и думать забыла и о хвостах-тройках по географии, и о плачущей на ее плече Тильде, которая все не могла взять в голову, как же так ее маленькая, ее любимая Инти теперь не будет учиться и сидеть за соседней с ней партой. Пережившая за несколько месяцев весны смерть отца, обретение Алукарда и военного звания Интегра скорбела как-то по инерции, целиком поглощенная репетициями и все новыми открывавшимися ей лабиринтами сознания ее слуги. Несколько раз по ночам ей казалось, будто вокруг нее, спящей и неподвижно лежащей в гробу, по стенам гарцуют тени воинственно клацающих оружием мужчин. Она даже слышала ржание лошадей. И знала, что видит что-то настоящее, пусть и не материальное, но думать об этом не хотела: Алукард имел право на свои тайны и маленькие интимные особенности, раз уж он ни разу из деликатности не влез в ее ящик с нижним бельем. Или просто не считал человеческую гигиену чем-то заслуживающим его внимания. Всю ночь перед солнцестоянием ей снилось, как Алукард в ее теле наставляет ее — стреляйте с упреждением, вам это не дается. Цель никогда не остается неподвижной в нашем деле. Если уж вы решились вступить врукопашную, не стесняйтесь попортить мои, кхм, перчатки. — Я отращу себе новые. Вместе с пальцами. Они договорились обменяться в шесть часов вечера — начало ежедневной смены. На предпоследнем уроке математики учительница, начавшая в последнее время ее побаиваться, смотрела на Интегру косо. Финки Слоун со сломанным носом и огромными синяками под глазами томно вздыхал, разминая свои необъятные костяшки пальцев и пряча между ними неуклюже какую-то бумажку. Тильда все шептала и шептала о предстоящих ей каникулах в «колониальном раю», специально не уточняя ни колонию, ни сроки своего там пребывания. Интегре грызла карандаш, лениво решала уравнения, которые не могли уже исправить ее триместровой оценки. На которую теперь было наплевать даже Уолтеру, обожавшему каких-то полгода назад нудить о пользе высшего образования и его обязательности, а также обо всех дверях, которые распахиваются перед маленькими мисс с отличными оценками по алгебре — удивительным образом теперь его беспокоили много больше ее плохое зрение и спортивные неудачи. «Ну же, ну же!» — поторапливала она минутную стрелку, изнывая на дополнительных занятиях по биологии (настоял на которых все тот же Уолтер). Время, будто сговорившееся против нее с Алукардом, затормозило еще сильнее: последний час Интегра едва не начала метаться из угла в угол и рвать на себе волосы. Алукард все это время мирно посапывал в своем подвале: снилось ему нечто фантасмагорическое, несколько Интегру пугавшее, в котором почему-то фигурировали герои известных фильмов. «Не стоило ему соглашаться ходить в кино с Тильдой, — опасливо подумала Интегра, — она ведь одни ужастики и смотрит. Ну, хоть не мелодрамы». Наконец, в шесть вечера, когда уравнение, наконец, обрело корни, Интегра выдохнула, на секунду откинувшись на спинку стула: Алукард проснулся, она ощутила это, как если бы сама потянулась. «Вы готовы», — усмехнулся вампир и легко, кошкой, гибкой лаской, скользнул в ее подсознание, свернувшись в нем в ожидании. Интегра покинула свое тело так спешно, что на секунду обмякла: Алукард не успел ее «подхватить», и она звучно, уже не ощутив этого, припечаталась лбом о парту. — Ничего, — невозмутимым, низким и бархатным голосом проворковал Алукард спешно кинувшейся к нему математичке. — Просто весь этот математический балаган изрядно меня утомил. Особенно ваши отсталые методики преподавания. Матильда, соседка госпожи по парте, охнула, испуганно прикрыв рот, Алукард откинулся на спинку стула, предвкушая новую встречу с директором, у которого от одного вида «мисс Уингейтс Хеллсинг» дергались оба глаза по очереди. Он повел головой чуть обеспокоенно, поморщился, точно от зубной боли, вздохнул: «лихачившая» его телом не хуже, чем он сам — автомобилями, хозяйка неслась к фургону, перепрыгивая не только через четыре ступеньки, но и через всю попадавшуюся ей навстречу прислугу. — Предвкушение мое просто не знает границ, — пробормотал Алукард, подняв не свои честнейшие глумливые глаза на белую от гнева математичку. — Ведите же меня в каземат, вы можете испортить мои оценки по поведению, но вам никогда не отнять мою свободу.

***

Поначалу Интегра еще прислушивалась к тому, что творилось в кабинете директора, но подготовка к выезду, посещение арсенала так захватили ее, что она предпочла оставить Алукарда: за свою опасливую щедрость он заслуживал хоть какого-то веселья. Она схватила две коробки патронов, наспех накалякала что-то очень отдаленно напоминающее причудливый вензель Алукарда в листе ознакомления с инструктажем, запрыгнула в фургон на скамейку еще до того, как автомобиль осмотрели, и невозмутимо восседала в нем, нетерпеливо ерзая на глазах удивленных овчарок. Когда автомобиль тронулся, она почувствовала, что у Алукарда от ее волнения заколотилось сердце. В фургоне стало темнее, какие-то оперативники из суеверных постарались незаметно перекреститься, Интегра же неотрывно смотрела в затонированное окно, на высокое еще солнце и про себя почти молилась: ну пусть будет оборотень, пусть будет горгулья или кто-нибудь из Веселого народца! Им наплевать на солнце, вот ей будет, чем развлечься! Примерно через полчаса езды ее задор начал иссякать, пока к семи вечера не исчез окончательно, сменившись глухим раздражением: патрулирование оказалось таким же нудным и невыносимым занятием, как дежурство в школьном коридоре. «Теперь понятно, почему он никогда не выезжает в патрули. То-то все удивлялись, что он вообще пришел! — томилась Интегра однообразными сельскими пейзажами. — Неудивительно, что он согласился поменяться!» Им предстояло объехать шесть точек — от самой дальней к самой ближней, почти в центре Лондона — чтобы проверить все «подозрительные сигналы», помеченные в картотеке желтым цветом: это значило, что ни крови, ни следов насилия не было, но были некие странности, с которыми не пожелало разобраться полицейское управление. «Опять будем сектантов гонять», — протяжно зевнул на соседней скамейке какой-то из незнакомых Интегре вояк. «Скажи спасибо, если сектанты, — проворчал другой, — а то и просто бешеная собака засела под крыльцом, получишь потом свою порцию уколов в пупок». Послушав эту сводку, Интегра окончательно приуныла: видимо, Алукард таким вот образом решил научить ее терпению или еще какой-нибудь своей «человеческой» премудрости. И действительно, первая же «подозрительная» ситуация оказалась сворой бешеных собак. Жутковатых и красноглазых, конечно, но не иначе как из мести «подброшенных» полицейским управлением: как она поняла со слов недовольных вояк, «котелки» очень недолюбливали «Хеллсинг» и всеми силами старались испортить оперативникам жизнь. Мстительно ухмыляясь, Интегра поймала почти всех собак на левую руку Алукарда и дала им обгрызть его сапоги: все какое-то развлечение. Стаю несостоявшихся оборотней обезглавили и сдали санитарной службе и покинули деревеньку. Второе местечко на отшибе крупного лондонского пригорода оказалось и более интересным, и более… в общем, Интегра предпочла бы не посещать его: в заброшенном доме, в котором, если верить показаниям некоей очень надежной бабушки, регулярно горели свечи и распевали на подозрительной латыни подозрительные гимны, обнаружилось с десяток похабных надписей с претензией на оккультику на стенах, один очень пьяный подросток лет пятнадцати, не разобрать какого пола, одна выпотрошенная кошка, за которую подростку надавал оплеух сержант, начальник смены, и еще одна, более жуткая находка, о которой заикающийся подросток «знать не знал». Интегра была склонна ему верить: она обнаружила тело давно мертвой и высохшей до состояния мумии девушки только по тонкому, похожему на корицу, запаху, который будоражил скорее нервные окончания Алукарда, а не ее собственные. Тело передали дежурившему неподалеку патрулю — на опознание и поиски родных. Помрачневшая Интегра, доселе представлявшая себе «рутину» организации как бесконечную битву с нечистью с перерывом на чай и бесконечные размышления при луне, так сгустила тени в фургончике, что сержант набрался храбрости попросить «лорда Алукарда» «прекратить вот это самое, пожалуйста». В начале поездки Интегра, порывавшаяся развлечения ради пощекотать оперативникам нервы парочкой многоножек из бесконечного запаса Алукарда, передумала так издеваться над достойными усталыми ребятами и прекратила то самое. Не за что. На третьей точке произошло знаменательное событие: они прищемили хвост полиции и так долго препирались, под чьей юрисдикцией находится дело, что Интегра плюнула на все юрисдикции и под шквалом пуль с обеих сторон баррикад вошла в оплот мелкой террористической ячейки, притворявшейся хлебной лавкой. — Откуда у них эта мода притворяться сектантами — ума не приложу, — невозмутимо заявила изрядно повеселевшая Интегра, за шивороты вытягивая из расстрелянного магазинчика двух зачинщиков беспорядка и весь их арсенал. Она встряхнулась по-собачьи, отряхнула обшлага плаща, усыпав подъездную дорожку сплющенными пулями, и едва удержалась от того, чтобы отправиться в фургон вприпрыжку. За своей спиной она услышала тихим-тихим шепотом сказанное: «Что это он такой шебутной сегодня?» — «Ты что, не видел? Собаки покусали!» — и решила вести себя более смирно. И надменно. И задрала нос. И покачивала в фургоне ногой на его, Алукарда, манер. И даже попыталась язвить, чтобы всех успокоить, но, кажется, вызвала лишь еще больше подозрений. Теперь ей становилась понятна вечная усталость и пресыщенность Алукарда, которому, судя по сводкам, «настоящие» задания выпадали раз в неделю зимой и раз в две недели — летом. Все остальное время ему предлагалось молча сидеть в подвале или ездить и решать мелкие людские склоки с оперативниками, которых один его вид пугал до чертиков. Быть может, рассуждала Интегра сама с собой, поглядывая на часы, он мне это и хотел показать? Ну, чтобы я не рисовала себе всякой романтической чуши в голове, не воображала, что мы боремся с великим злом? Что и в маленьких делах много величия? Или, наоборот, что никакого величия нет, одна только… Она не успела додумать, потому что на полумысли, полуслове в голове у нее что-то громоподобно, яростно щелкнуло. Интегра клацнула клыками себе по языку, машинально сглотнула черную, вязкую кровь, успела зафиксировать время: двадцать один ноль три, через две минуты должна была подъехать машина, чтобы забрать ее… в смысле, ее тело с Алукардом в нем домой. Вот только это самое тело и разум Алукарда, которые она все время чувствовала где-то на периферии своего сознания, будто биение второго сердца… исчезло. Алукард исчез. Вместе с ее телом.