Новая жизнь

Заходишь в соленое море по грудь, И чувствуешь, сколько царапин на теле. А если бы душу в него окунуть? Мы сдохли б от боли, на самом-то деле...

Кирилл Григорьев

      Чувство покоя и легкости, словно паришь в невесомости, растекалось приятной негой по всему телу. В голове все еще всплывали строчки письма и, казалось, губы слегка растягивались в едва заметной, но такой искренней улыбке. Эш был свободен. Эш был любим. Эш победил. Эш устал сражаться. Эш был готов умереть. В любимом месте, с письмом от дорогого человека, который наконец был в безопасности. Боли от раны уже не чувствовалось. Эш умирал с улыбкой на лице и был счастлив, что все закончилось именно так.       Умирающий мозг из последних сил цеплялся за воспоминания об Эйджи. Старался воспроизвести каждую деталь. Каждую непослушную прядку, упавшую на лицо. Каждую прожилку в оленьих глазах, таких открытых и добрых. Чуть привздернутый нос и по-детски пухлые губы. Так хотелось запомнить все это. Прокрутить в голове последний раз, пока не наступит тьма. Эшу казалось забавным, что перед смертью все такое яркое. Он видел лицо Эйджи нереально четким и прорисованным, каким не видел даже сквозь линзы очков, слышал его голос и заливистый смех, ощущал его запах.       Было так хорошо умирать с этими чувствами. Может это и есть Нирвана? Эш словно парил в воздухе. В том самом воздухе, рассекаемом крыльями самолета, на борту которого Окумура возвращался в Японию, к своей нормальной безопасной жизни. Его обошло стороной проклятие Линкса терять дорогих людей. Эш сдержал обещание, он защитил его. В том числе от себя. Эйджи проживет долгую счастливую жизнь. Проживет за них обоих, потому что сам Эш не смог бы этого сделать, он знал это с самого начала.       Чувство невесомости постепенно исчезало. Наверное, это нормально, когда умираешь. Эш был готов ко всему. Был готов принять конец. Был готов раствориться в вечности. По горлу что-то неприятно скользнуло, выскальзывая наружу и оставляя после себя режущее ощущение. Эш усмехнулся про себя, решив, что попал в ад, где будет до скончания веков привычно сосать члены. Неужто Дино найдет его даже здесь? Он был готов даже к этому, но только не к тому, что сквозь нарастающий гул в ушах пробьется до боли знакомый и ненавистный пищащий звук.       Пик... Пик... Пик...       Эш нехотя разлепил глаза, размытым белым пятном над его головой вращался больничный потолок, рядом пищал кардиограф, вторя ударам сердца. В легкие рваным вдохом ворвался воздух, пропитанный запахом медикаментов, но настоящий, вдыхаемый не аппаратом через трубку. Эш был жив. В подтверждение этому рана в боку взорвалась болью. Внезапно на Эша навалилось все то, что он пережил. Шрамы, покрывающие его душу, в один момент вскрылись, закровоточили. Эш был не в силах стерпеть эту боль. Зачем его спасли?! Он был готов умереть! Он хотел умереть! Умереть счастливым! Зачем?! Эти слова были выплюнуты вошедшему в палату Эйджи. Эш хрипел, не в силах произнести их с первого раза. Он умирал с улыбкой и мыслями о японце, но, оставшись в живых, в отчаянии говорил ему худшее, что только мог сказать. Эш не был готов жить дальше. Он не знал как жить.       Медсестры попросили Эйджи покинуть палату под писк расшумевшегося кардиографа и громкое сипящее дыхание плачущего Линкса. На следующий день он снова пришел. Как и через день, два, три. Окумура упрямо приходил ежедневно, несмотря на то, что Эш продолжал обвинять его в своем спасении. За несколько дней до выписки он просто молча плакал, не находя слов. Эйджи тоже к тому времени замолчал, он просто улыбался, как и все остальные посещения, но каждый раз, выходя из палаты, сползал по стене, рыдая чуть ли не в голос.       Рана на боку Эша медленно, но верно шла к заживлению. Обычно Линкс покорно давал делать себе перевязки, ставить уколы и капельницы, но в его потухших глазах вместе со слезами плескались боль и отчаяние. Эта покорность, граничащая с безразличием, была затишьем перед бурями, во время которых Эш сдирал с себя датчики, вырывал из вены катетер и расцапарывал ногтями бинты. Наверное, всем было бы легче, если бы Линкс кричал, но даже на краю отчаяния его голос едва ли превышал шепот. Он оставался тихим, даже когда бился в очередной истерике, добравшись до раны и чуть не распустив швы, пока санитары грубым движением не заломили ему руки до боли в плечах.       Но в этих всплесках он был живым. Чем ближе становился день выписки, тем меньше жизни оставалось в зеленых заплаканных глазах. Эш все чаще оставался неподвижен, смотрел в потолок, уже не замечая текущих по щекам слез. И дело было не в том, что его стали привязывать, потому что он представлял для себя опасность. Просто какая-то его часть умерла там, в библиотеке, с письмом в руках. Вслед за ней жизнь покидала это тело и врачи были над этим не властны. Они могли залечить ножевое ранение, но капельницы и уколы были бессильны против душевных ран. Эш угасал. Единственным проявлением чего-то живого были слезы, которые проливались на любое действие или слово Эйджи. Эш даже не пытался их сдержать. Это было слишком больно и не имело смысла. Ничего уже не имело смысла. Эш не хотел, чтобы это продолжалось. Смерть влекла его, казалась такой соблазнительной, такой манящей. Как же хотелось снова вернуться в эту невесомую легкость.       И он возвращался. Каждый вечер после укола обезболивающего с эффектом снотворного. Пока действовал препарат, на какое-то время становилось хорошо. Эш провалился в желанную тьму, но каждое пробуждение разбивало его на осколки. Каждое утро он заново проходил через это, снова и снова проживая момент, когда кажется, что осталось еще немного и смерть придет за тобой, но в последнюю секунду перед глазами упрямо возникает больничный потолок. – Почему ты не дал мне умереть... – все реже и реже срывалось с потрескавшихся губ едва слышным голосом, и это было единственным, что он произносил.       Эйджи убеждал себя, что поступает правильно. Он верил, что Эшу просто нужно время. Нужно просто немного подождать. Эш придет в себя, обязательно придет в себя. Эйджи ждал этого, как ждут рассвета после темной ночи, как ждут радуги после дождя. Он знал, что будет именно так, ведь иначе быть просто не может. Это же Эш. Он сильный, он сможет возродиться из пепла. Но с каждым днем эта уверенность угасала, закрадывалось понимание того, что на этот раз феникс сгорел в собственном пламени.       Безмолвная покорность, во время которой Эш позволял делать с собой что угодно, безжизненно смотря в одну точку перед собой, разрывала сердце Эйджи на маленькие кусочки. Ему казалось, что он спас пустую оболочку. Эш в таком состоянии беспрекословно принимал лекарства, съедал всю тарелку еды, но не реагировал ни на какие слова и действия. Его взгляд был стеклянным и прикованным к пустоте. Эш словно находился в каком-то трансе. Эйджи успокаивал себя тем, что это от таблеток, но даже после окончания приема лекарств Линкс напоминал зомби.       Единственными проявлениями жизни были приступы слез. Линкс принимал близко к сердцу что угодно, любая мелочь могла довести его. Эш плакал, когда Эйджи заботился о нем, потому что чувствовал себя обузой и эгоистом, разрушающим чужую жизнь. Эш плакал, когда Эйджи уходил, потому что был уверен, что японец слишком вежливый, чтобы сказать, что ему все это надоело, поэтому врет, что пошел в магазин, а на самом деле просто хочет отдохнуть. Эш плакал, когда Эйджи тянул к нему руки, потому что такая грязная шлюха недостойна этих прикосновений, он испачкает Окумуру этой грязью, если притронется. Эш плакал, когда Эйджи его не трогал, потому что считал, что японец испытывает отвращение.       В таком состоянии он капризничал, отказывался от еды, лекарств, избегал прикосновений, но глаза наполнялись болью, в них начинала плескаться жизнь, проливаясь солеными дорожками по щекам. Эш говорил очень тихо и чаще односложно, стараясь вместо этого кивать или качать головой, но Эйджи радовался даже этому. Радовался тому, что в нем осталось хоть какое-то чувство. Этим чувством была дикая боль, терпеть которую было слишком сложно, поэтому вскоре Эш снова уходил в себя, превращаясь в безжизненную оболочку. Он старался запрятать эту боль как можно глубже, закупорить намертво и не выпускать наружу. – Эш...       Линкс даже не повернулся на голос. Он сидел на диване спиной к двери, смотря в одну точку перед собой. Похудевший, Эш казался еще более хрупким, обнимая острые колени тонкими ручонками. На столике стояла тарелка салата, к которому он даже не притронулся. Эйджи несмело помялся в дверях комнаты, неуверенными шагами пересекая разделяющее их расстояние. Он присел на подлокотник позади Линкса, осторожно погружая пальцы в светлые волосы, словно пытался погладить дикого зверя, который в любой момент если не убежит, то непременно укусит. – Эш, послушай, – вымученно начал Окумура, не зная как завести разговор и с трудом сдерживая слезы, – Мне... Нужно домой. Что если... Мы поедем в Японию? Вместе?... Помнишь, я как-то уже предложил тебе это... И я знаю, что в душе ты даже не рассматривал такую возможность, хоть и не дал прямого отказа вслух. Но я отлично помню как на секунду вспыхнули твои глаза... Ты... Может ты хотя бы попробуешь мечтать?... Давай попробуем начать все сначала?... Пожалуйста... – Как хочешь, – этот бесцветный тон заставил слезы Эйджи пролиться, – Мне все равно.       Окумура надеялся, что смена обстановки и окружения станут глотком свежего воздуха. Он махал рукой в аэропорту Максу с Джессикой и ребятам из банды Эша, которые пришли их проводить. Они все делали вид, что ничего не произошло, хотя депрессия Линкса ощущалась чуть ли не физически и давила мертвым грузом на всех, кто оказывался рядом. В последний момент Эш обернулся и махнул им рукой, заставив себя растянуть губы в полуулыбке, как дань за все, что они пережили бок о бок.       С тех пор он больше не улыбался. Эш искоса смотрел на Эйджи, занавесившись светлой челкой, и думал, что все должно быть не так. Окумура должен был лететь в этом кресле несколько недель назад, оставив Эша умереть счастливым, но вместо этого он выбрал для него существование, полное боли. Эйджи должен был улететь один, подняться в небо, которое очистило бы его от всей этой грязи, очистило бы душу и память от воспоминаний о Линксе. Эйджи должен был последний раз посмотреть в иллюминатор на Америку, почувствовать легкую печаль и улететь в нормальную счастливую жизнь. В конце концов, он был рожден для полетов. Эш сам видел, его прыжок нельзя было назвать другим словом. Вот только самому Эшу не было места рядом с ним. Эш был рожден сдохнуть грязной шлюхой, но ему выпал шанс умереть любимым. – Скажи «sayonara» Америке, – улыбнулся Эйджи, вырывая его из своих мыслей.       Вопреки ожиданиям Окумуры, переезд в Японию только усугубил ситуацию. Это стало слишком большим стрессом и Эш замкнулся в себе окончательно. Он совсем перестал разговаривать и реагировать на Эйджи. Его организм был истощен нерегулярным приемом пищи, но теперь это превратилось для японца в настоящую битву за каждую съеденную ложку. Попытки накормить Эша часто заканчивались слезами Эйджи, который не выдерживал и уходил в ванную, но каждый раз возвращался, извинялся и умолял съесть еще немного.       Дополнительной нагрузкой на организм стала смена часового пояса. У Эша появились проблемы со сном, при которых жуткая сонливость сменялась бессонницей. Днем его было не разбудить, а ночами он слонялся по маленькой квартирке, как дикий зверь по клетке. Эйджи поначалу тоже трудно было перестроиться, но со временем он начал втягиваться в привычный режим. Окумура долго боролся с собой, силясь вставать и ложиться вместе с Эшем, но в итоге его внутренний жаворонок победил. С того момента они стали спать по очереди, пересекаясь три раза в день. Эйджи будил Эша с целью покормить и на то, чтобы его растолкать, уходило не менее получаса. Сонный, с синяками под глазами на бледном осунувшемся лице, Линкс напоминал ходячий труп, каким себя и ощущал. Бодрствовать днем было выше его сил, веки слипались сами собой и ему правда было не проснуться, сколько бы Эйджи ни плакал.       С каждым днем Эш становился все слабее, жизнь покидала его истощенное тело. Окумуре становилось все труднее сдерживать слезы. Он чувствовал вину. Может это спасение и правда было ошибкой?... Нет. Эйджи одергивал себя, вспоминая как развернул таксиста на половине пути в аэропорт в самом нехорошем предчувствии, будто что-то вело его. Он сделает все возможное, чтобы вернуть Эша к жизни. Правда, теперь это предчувствие не покидало его ни на секунду и усилилось в разы, когда, проснувшись утром, Эйджи не обнаружил блондина на соседней кровати. Он быстрым шагом облетел их маленькую квартирку, состоящую из спальни, гостиной, кухни и санузла.       Эш лежал в наполовину набранной ванне уже остывшей воды. Первую мысль Эйджи не забудет никогда. На какую-то долю секунды он подумал, что Линкс мертв и это заставило вскрикнуть. Эш был худой настолько, что было видно все кости. Его запястье без труда помещалось в небольшой ладошке Эйджи, обхватываемое всеми пальцами, когда японец проверял слабо бьющийся пульс. Трясущимися руками брюнет слил воду и принялся вытирать Эша мягким полотенцем, собирая блестящие капельки.       Под одеждой Эйджи не видел, что блондин похудел настолько, что торчали аж седалищные кости. Он напоминал обтянутый кожей скелет. Окумура осторожно, со всей нежностью, на которую только был способен, поднял Эша на руки и горько заплакал в голос, почувствовав насколько он легкий. Нервы уже не выдерживали. Эйджи отнес его в спальню, укладывая в кровать и закутывая в несколько одеял. Лег рядом и обнял крепко-крепко, впервые за долгое время. Эш не отстранился, не избегал этих прикосновений, у него просто не было на это сил. Он погрузился в полное безразличие, позволяя плакать в свое плечо. Эйджи признался себе, что ничего не получается, но решил, что если Эш все таки хочет уйти, пусть лучше это произойдет так. В теплой кровати рядом с искренне любящим человеком. В тот день он пролежал с ним несколько часов, не стал пичкать завтраком, потому что знал, что Эш не будет есть, но ближе к обеду нашел в себе силы оторваться от худющего тела и встать, чтобы погреть суп.       Эйджи посадил Эша в постели, подкладывая под спину подушки. Его зеленый безжизненный взгляд продолжал стеклянно смотреть перед собой. Окумура сел рядом с ним на край кровати, вытер слезы и зачерпнул немного супа, поднося ложку к потрескавшимся губам. Эш не отреагировал. Эйджи не выдержал, роняя в тарелку несколько капель слез. Он сполз на пол, встав на колени и внезапно для себя закричал. – Почему?! Почему ты делаешь это с собой?! Почему, Эш?! Почему ты отказываешься от счастья?! Пожалуйста, скажи что-нибудь, скажи что мне делать! Что мне сделать, чтобы ты вернулся?! Умоляю, Эш, не делай этого с собой! Ради меня, пожалуйста, если хочешь, чтобы я был счастлив! Пожалуйста, тебе надо поесть, хоть пару ложечек... – эта фраза заставила Эша вздрогнуть.       Взгляд вдруг прояснился и, несколько раз моргнув, он удивленно уставился на Эйджи, позволяя осторожно влить себе в рот ложку супа, но после отвернулся. В голове всплыл образ Гриффина. Такого же искалеченного, истощенного, безжизненного. Эш точно так же ползал перед ним на коленях, пытаясь накормить. Пожалуйста, тебе надо поесть, хоть пару ложечек... Эш почувствовал боль, но другую, выделяющуюся на общем фоне. У него не было сил, чтобы пытаться разобраться в ней. Его привычно потянуло в сон и он сдался в объятия столь желанной тьмы. Эйджи продолжал сидеть рядом в растерянности. Что-то промелькнуло в его взгляде, когда он съел эту несчастную ложку. Что-то из той, казавшейся такой далекой, прошлой жизни. Может, еще не все потеряно?       Эш не помнил, как Эйджи пытался разбудить его на ужин, он проснулся во втором часу ночи, тупо глядя в потолок какое-то время. Приподнявшись на дрожащих локтях, Линкс сел, обнаружив себя под тремя одеялами. Откинув их в сторону, он заметил на себе теплые махровые носки, рассматривая их в темноте пару секунд. Переведя взгляд на соседнюю кровать, блондин увидел Эйджи, свернувшегося калачиком. Его одеялом был укрыт Эш. Медленно поднявшись на дрожащие ноги, с трудом удерживающие вес его тела, Линкс взял одеяло, лежащее сверху. Он неловко накрыл брюнета, стараясь не разбудить, но Эйджи все же проснулся, удивленно хлопая густыми ресницами. Эш растерялся. В его взгляде промелькнули страх, неуверенность и смущение. Эйджи был готов отдать что угодно, лишь бы этот взгляд был живым чуть подольше. Его рука автоматически потянулась к Эшу, но тот увернулся и в этом движении на секунду проскользнула былая ловкость и грация. Эш направился к выходу из комнаты, скрываясь в ванной.       Эйджи позволил ему уйти, оставшись в своей постели. Он долго прислушивался к тому, что происходит в ванне, но оттуда доносились лишь звуки выдвигаемых ящиков. Стало интересно что Эш там ищет, но японец не стал мешать. Пускай копошится на здоровье, это лучше, чем бестолковые скитания по квартире. Эйджи чувствовал, что в блондине что-то проснулось и хотел верить, что эта искра сможет разгореться в былое пламя. Эш искал ножницы. Он долго смотрел на свое отражение, будто видя себя впервые. Сначала с привычным безразличием, но потом возник спонтанный порыв и Эш поддался ему. Отыскав в одном из ящиков ножницы, он захватил пальцами прядь волос, отрезая отросшие кончики. Получилось криво, но его это не остановило. Светлые волосы сыпались в раковину, пока Эш остервенело подрезал их. Он не знал зачем это делает и по окончанию даже не посмотрел на результат в зеркало, швырнув ножницы обратно в ящик.       В этот момент внимание блондина привлек другой предмет, валяющийся на дне. Маленькая коробочка с лезвиями. Эш взял ее в руки, повертел и аккуратно открыл. Металл показался ледяным, обжигая кожу своим холодом. Линкс поймал в нем отражение своего глаза, взгляд которого давно потух. Эш сдался. Он победил в этой войне, но отпустить ее не смог. Она срослась с ним воедино и отпускать не желала. Теперь война происходила в его сердце и голове. Эш устал от нее, но избавиться не мог. Терпеть боль уже не было никаких сил. Взгляд скользнул по тонюсенькой бледной ручонке, сквозь прозрачную кожу без труда просматривалась паутинка синих вен. Эш поднес лезвие к одной из них, кожу слегка царапнуло, но сделать надрез он не успел. Тишину разрезал чужой крик, настолько громкий и неожиданный, что металл выскользнул из пальцев, лязгнув о кафель. – Т-ты ч-что... Ты... Чт-то ты... Эш-ш... – Эйджи не мог найти слов, он дрожал и заикался.       Линкс смотрел будто сквозь него, его взгляд ничего не отражал. Чужая ладонь с таким отчаянием опустилась на его щеку, что Эш пошатнулся, запоздало касаясь кончиками пальцев места удара. Эйджи стоял, опешив, переводя взгляд со своей руки на лицо блондина, на котором алым маком вспыхнул отпечаток его ладони. Он впервые кого-то ударил и от переизбытка чувств хотел кричать. Эйджи рвано хватал ртом воздух, не в силах справиться с наплывом эмоций. Ему хотелось гневно кричать и одновременно с этим слезно вымаливать прощение, он чувствовал огромную вину и казнил себя за то, что сорвался, запечатлев в этой пощечине все свое отчаяние. Внезапно Эйджи почувствовал то, чего ждал меньше всего. Руки Эша несмело коснулись его, робко обнимая. Уткнувшись в выпирающую ключицу и до треска ткани сжимая в руках рубашку на спине Линкса, японец в голос завыл. – Не плачь, – тихо просипел Эш, повторив несколько раз, чтобы получилось хотя бы немного внятно.       Но Эйджи был настолько рад услышать наконец его голос, что разревелся еще сильнее. Он прижимался к худющему телу так крепко, как только мог. Ему казалось, что обними чуть сильнее и Линкс сломается, таким он казался хрупким, но Окумура вцепился в него мертвой хваткой, словно боясь, что если хоть на миг ее ослабить, то эта жизнь, всплеснувшаяся в блондине, снова исчезнет. Впервые за долгое время Эш не сопротивлялся, не уворачивался, не скидывал его рук, позволяя стискивать себя до легкой боли. – Как с тобой не плакать? – сквозь слезы произносит Эйджи, но в его словах нет и тени упрека.       Эш привычно молчал, пытался вернуться в свою скорлупу безразличия, но не получалось. Отчего-то глаза наполнились слезами и он плакал вместе с Эйджи, не в силах выдержать боль, разрывающую изнутри душу на рваные ошметки. Сколько они так стояли неизвестно, время тянулось тягуче медленно и казалось, что прошла целая вечность, прежде чем слезы закончились и Эш позволил отвести себя за руку в спальню. Эйджи взял неровно отстриженную прядь светлых волос, осторожно пропустил между подушечками большого и указательного пальцев. Посмотрел задумчиво, но никак не прокомментировал, хотел лишь заправить за ухо, но Линкс тряхнул головой, накрываясь одеялом по самую макушку.       Окумура помедлил, но все же решился осторожно заглянуть внутрь этого кокона, открывая лицо блондина. Было страшно, но нельзя было отступать, только не сейчас, когда в Эше пробудилось хоть что-то. Эйджи хотелось вывести его хоть на какие-то эмоции, не позволяя снова провалиться в пучину безразличия. Он внимательно наблюдал за реакцией Линкса, лицо которого не изменило выражения, когда японец убрал с него одеяло, взгляд был привычно прикован к одной точке перед собой, но не был стеклянным. – Эш, – тихо начал Окумура, – Прости меня. Я не смог тебя отпустить и с каждым днем мне все сильнее кажется, что я совершил ошибку, – признаваться в этом вслух было чудовищно, – Я бы никогда не смог смириться с твоей смертью и мне... Я не могу, Эш... – Эйджи сделал паузу, чтобы унять вновь подступившие слезы, – Я не могу смотреть как ты медленно угасаешь... Прости, что заставляю тебя пройти через это, я довел тебя до такого состояния, но, Эш... Я бы не смог по-другому... Я бы никогда... Не смог... – помолчав, он наконец решился задать главный вопрос, который долго катал на языке, боясь озвучить и не зная готов ли он услышать ответ, – Ты правда хочешь умереть?       Эш хотел было кивнуть, но замер на полужесте и неуверенно качнул головой. Он совершенно четко пожал плечами, жалобно сведя брови к переносице. – Я не знаю, – проскулил блондин, сделав паузу, будто хотел сказать что-то еще, но продолжал молчать. – Почему? – Эйджи поймал на себе непонимающий взгляд и уточнил, – Почему ты стремишься умереть? – Я устал, – ответил Эш, – Я ничего не чувствую и... Мне страшно.       Он говорил правду. Последние несколько недель Эш не чувствовал ничего. Казалось, что с окончанием войны организм сдался и перестал держать оборону, барьер, выстроенный, чтобы сдерживать боль, от которой можно сойти с ума, рассыпался в прах. Было настолько больно, что выжгло абсолютно все дотла. Он потерял интерес ко всему, потерял какие-либо чувства, даже к Эйджи. Внутри была пустота и Эш боялся ее. Он устал бороться, но слишком сроднился со своей войной, чтобы отпустить. – Я устал, – повторил Линкс, – Я был так счастлив, читая твое письмо. Я был готов принять смерть, потому что так было намного проще. Я чувствовал себя свободным и любимым, мне было этого достаточно, чтобы уйти счастливым. – Глупый, – прошептал Эйджи, – Конечно ты чувствуешь. Тебе просто очень больно. Но твоя война закончена, Эш. Отпусти ее. Ты победил. Ты свободный и любимый. Тогда почему ты готов с такой легкостью расстаться с жизнью, за которую так боролся? – Я устал, – в третий раз ответил блондин, – Устал за нее бороться. – Тебе больше и не нужно, Эш. Все закончено, мы можем начать все сначала, начать жить обычной жизнью, – напомнил японец, – Пожалуйста, давай попробуем... Эш... Пожалуйста, живи... – Я не хочу, чтобы ты тратил свою жизнь на меня, – признался Эш, – Я не могу без тебя, но моя нездоровая привязанность не дает мне права лишать тебя счастья... Это слишком эгоистично. – Эш, ты... – Эйджи замолчал и Линкс был уверен, что он снова заплачет, но вместо этого японец задохнулся от досады, – Ты идиот! Ты правда эгоист и знаешь в чем это заключается?! Ты не слышишь никого, кроме себя, и не видишь дальше собственного носа, Эш! Я, по-твоему, не могу принимать решений?! Меня что, кто-то заставлял быть с тобой?! Это всегда было моим добровольным решением, Эш, всегда! Но ты все решил за нас обоих, ты решил как мне будет лучше! Тебе плевать на то, что я буду тосковать по тебе всю оставшуюся жизнь, ты ведь об этом даже не подумал, да?! Я знаю, что ты хочешь сказать, – Линкс хотел произнести что-то, но Окумура не дал этого сделать, – Ты хочешь сказать, что делаешь это, чтобы защитить меня и что мы из разных миров, я это уже слышал, Эш, довольно! Ты выдумал себе невесть что, очнись! Нет никаких разных миров! Я держал в руках пистолет, в меня стреляли, у меня на глазах умирали люди, я делал ради тебя то, на что никогда в жизни бы не решился! – Я тебя не просил, – прошептал Эш. – Вот именно! Именно, Эш, ты не просил, это было мое решение! Мое! Понимаешь?! Я тоже могу их принимать! – Эйджи замолчал, переводя дыхание, он и сам отвык столько говорить, проведя несколько недель с Эшем в практически полном молчании, – Может, я тоже эгоист, но я не могу тебя отпустить. Я не такой сильный, как ты, я не смогу без тебя. Прости меня за это, прости за то, что ударил и за то, что заставляю пройти через это, но я правда не могу тебя потерять.       Какое-то время они молчали, долго переваривая услышанное. Слез уже не осталось, но легче от этого не становилось. Повисшая тишина прерывалась лишь рваным дыханием, которое не получалось восстановить. – И еще, Эш, – тихо сказал, Эйджи, поймав на себе зеленоглазый взгляд, – Ты – жертва обстоятельств. Ты не виноват в том, что с тобой случилось. Это не было твоим выбором. И ты как никто другой заслуживаешь счастья.       Эш издал звук, похожий на смешок, Эйджи сначала, подумал, что ему показалось, но потом увидел кривую улыбку на осунувшемся лице. – Сначала бьешь и кричишь, а потом говоришь такое, да ты абьюзер, – неожиданно шутит Линкс и смеется.       Эйджи не мог наслушаться этим смехом, это самое прекрасное, что он слышал, за последние несколько недель уж точно. Эш смеялся заразительно и японец расхохотался вместе с ним. На какое-то время они вернулись в ту пору, когда Линкс был прежним, и Эйджи хотелось продлить этот момент как можно дольше. – Ты правда думаешь, что у меня может получиться? – снова посерьезнев, спросил Эш, – Думаешь, я смогу начать все сначала? – Ну конечно, – не задумываясь, ответил Окумура, – Я уверен.       Ту ночь они пролежали вместе. Никто из них больше не сказал ни слова, нужно было время дать утрястись уже сказанному. Эйджи боялся оставлять Эша без присмотра, перед глазами донельзя четко стояла развернувшаяся перед ним картина несостоявшегося самоубийства, он вдруг понял, что у него до сих пор дрожали руки. Окумура все же хотел уйти сделать кофе, приняв параноидальное решение сторожить блондина, пока тот не уснет, но был остановлен тонкими пальцами, сомкнувшимися на его рубашке. – Останься со мной. Хотя бы сейчас, – Эш уже говорил эту фразу, когда рассказал Эйджи о том, как его изнасиловали и как он впервые убил человека.       Эйджи остался. Он давно принял решение остаться с ним навсегда.