Пятьдесят оттенков Хидана

— Ебать, у нас сегодня праздник! — Хидан вошёл в отдельную комнату для свиданий. Ну, как комнату. Это была ячейка три метра на два с парой металлических стульев и прикрученным к полу столом. Серая во всех измерениях, с гудящей, встроенной в полоток лампой. Хидан выглядел здесь как пожар в своём оранжевом комплекте. Всё существовать перестало, когда Какузу опять увидел его так близко, не через стекло. Черты заострились, но мышечную массу Хидан терять и не думал. Глаза всё так же горели. Голодом? Как в их первую встречу. — Пятнадцать минут, — процедил охранник и закрыл дверь на ключ. Оставил только окошко в сетку. Конечно, следить будет. Хидана это уже не волновало. Он с места прыгнул на Какузу, обвил ногами и руками и занырнул в рот языком. Пальцы запустил в волосы. Замычал. Какузу покачнулся, но устоял. Годы тренировок давали о себе знать. — Как я скучал, пиздец, — зашептал Хидан ему в рот, — я так скучал, Какузу. Какузу чуть было не взревел, как медведь. От злости. Или от отчаяния. Но больше от злости. Промолчал и только сильнее стиснул его бёдра. Повернулся, усадил Хидана на стол. Стал кусать и облизывать шею. Там пульсировало в глубине, его жизнь. Хидан задышал часто-часто, срываясь на стоны и подвывания. Закрыл глаза, запрокинул голову. Весь уже был заведённый, хотя и минуты не прошло. Какузу так этого не хватало, Господи. Этой его дикости. Он странно пах, не домом, не своей одеждой, не своими сигаретами — чем угодно, но под этим всем Какузу добрался, докопался до запаха и вкуса его кожи, лизал, втягивал носом, как будто мог унести их с собой спустя эти сраные пятнадцать минут, в которые им теперь приходилось утрамбовывать близость. По вине Хидана. Или его собственной. Или в равных долях. Сука. Хидан дрожал весь, вибрировал, как высоковольтный провод. Электричество искрило на его языке; передаваясь при поцелуе, прошибало Какузу под солнечным сплетением. Разряд. Ещё разряд. Пульс зашкаливал, а ведь ещё и не началось ничего. Был у них всякий в жизни секс — и размеренный, и быстрый, и злой, и такой, когда, проснувшись посреди ночи, разрываешься от любви и желания. Сейчас Хидан не оставил им выбора — пятнадцать минут на всё про всё, что не так уж мало, но катастрофически недостаточно. Издевательство. — Подготовился? — Какузу достал из кармана презерватив, расстегнул ширинку поспешно, прижался. И Хидан с несчастным лицом обхватил его рукой. Там. Чёрт, как давно Какузу не чувствовал его рук на себе. Вечность? Две вечности? Хидан бы и рукой его сейчас моментально довёл, он всегда умел. — А если нет? — Тогда я пошёл. — Смешно, — Хидан перевернулся, лёг животом на стол. — Вперёд. Трасса свободна и сияет, как млечный путь. Какузу спустил с него оранжевые штаны, бельё, вцепился пальцами в бледную задницу, рассматривая. В сознании помутилось. — Клянусь, если кто-то, кроме меня, трогал твою жопу… — Ты за кого меня держишь? — вскинулся было Хидан через плечо, но Какузу прижал его к столу. — После мексикашки никто больше не рыпался! Историю Какузу знал. Хидан неделю провёл в карцере за то, что переломал уёбку руки. Это грело, возбуждало, с ума сводило — то, как Хидан ревностно берёг свою неприкосновенность. Сколько он ещё продержится? Сколько сможет хранить верность, прежде чем инстинкты возьмут верх? Какузу уже соображал с трудом. Но всё смотрел, мял и гладил кожу, как под гипнозом. Поясницу. Крестец. Эти булки, от которых крышу сносило начисто. Чёртово время шло вперёд. — Ну давай, — заныл Хидан, притираясь, — блядь, ну сколько можно, давай. Какузу любил, когда его просили. Умоляли даже. У каждого свои слабости, правда? Будь они в других обстоятельствах, он бы и подольше Хидана помариновал. Но в этой коробке три на два было не то чтобы до игр. Вообще не до них. Какузу спустил джинсы, раскатал по члену презерватив. Поелозил, потыкался, вошёл. Хидан огласил каморку протяжным, мучительным «Бля-я-я». Хуила-охранник смотрел, но Какузу не было дела. Ни разу не видел, как люди ебутся? Ну, погляди, как это делается. Хидан, по своему обыкновению, что-то причитал, задыхаясь. То у него беседы с Господом, то «Сука, глубже, мать твою», и всё время — как будто ему не хватает воздуха, как будто вот сейчас ещё один вздох — и всё. К этому было приятно привыкнуть. И Какузу привык. К его похабщине, и мольбам, и признаниям, и всему, что он выдавал в беспамятстве. Какузу сунул ему пальцы в рот, и Хидан впился в них зубами, стал лизать и обсасывать, и Какузу чувствовал, как слюна течёт по подбородку — горячо и мокро. Каждый выдох обжигал руку. Хидан всегда таким был — бледным снаружи, раскалённым внутри. Всегда. — Ты скучал по мне? — шёпот его ритмично срывался от толчков. — Скажи, как сильно ты по мне скучал. Чёртов Хидан. Какузу лёг на него, прижимая к столу, работая бёдрами по-животному быстро; мокрыми, обкусанными пальцами скользнул ему между ног. — Сильно. — Трахал кого-то другого? Хидан весь вспотел. Живот, ноги, спина под оранжевой рубахой и белой футболкой. Шея, лицо. Лоб взмок, волосы прилипли. Так трогательно, уязвимо. Какузу смотрел, хотел погладить его по голове, но времени на это не было. Не было времени целовать его за ухом или мягко обводить соски. Не было времени ни на что лишнее, ненужное, глупое, маленькое. Даже на главное его почти не осталось. — Будешь болтать — кончить не успеешь. Эти пятнадцать минут и так обошлись охренеть как дорого. Какузу не жаль, он заплатил бы ещё, но больше времени не давали — с учётом поведения Хидана. Далеко не самого примерного. Вообще не примерного — словно он издевался. Как же это всё… Никогда бы Какузу не подумал, что будет платить за секс с собственным мужем. Вот так ирония. Возбуждает? Отчасти, да. Он сжал его член, двигал рукой так мелко и торопливо, что Хидан начал поскуливать. Схватился за стол, упираясь, голову запрокинул. Хотелось вобрать его всего. Про запас, зная, как долго ещё придётся дрочить в жалком одиночестве. Какузу стиснул его бедро, создавая упор. Оставляя отметины, чтобы в душевой ни у кого не возникало сомнений: эта территория занята. Глаза Хидана были закрыты, губы пересохли от частого дыхания. Он жалобно стонал. Опять шумно дышал. Опять стонал. — Я скоро. Я сейчас. Давай со мной. Ну как тут отказать. Какузу спешил как мог, прижался — животом, грудью, лицом. Ещё чуть-чуть. — Время! — крикнул охранник в сетчатое окошко. Ёбаная тварь. Какузу был уверен, у них осталась как минимум пара минут. Хидану плевать было на всё. На какое-то там время и на звон ключей. На всю эту убогую вселенную. — Ты трахал кого-то ещё, пока я здесь? Говори. Он продолжал двигаться навстречу, всем телом просил не останавливаться, напрягся, сжал бёдра, — и Какузу не останавливался, пока Хидан не зарычал и не вскрикнул, содрогаясь. Какузу не мог ответить сейчас — его всего натянуло, как струну, свело горло, грудь, живот, ягодицы, ноги, ключ поворачивался в замке, но какое это имело значение? Зубами он вцепился Хидану в загривок. Переполнился, хлынул через край мощной неостановимой волной — весь, до капли. Со стоном Хидану в шею, тихим, низким, только ему одному слышным: — Детка… Дверь распахнулась. — Закругляемся, ребята. Какузу сделал несколько вдохов. Голова кружилась. Он выпрямился, снял презерватив, оставил на столе. Заправился и застегнул джинсы. Последний раз скользнул рукой по заднице Хидана, прежде чем она скрылась под оранжевыми штанами. Хидан развернулся, заглядывая в лицо. Пьяным, блестящим взглядом смотрел и ждал ответа на свой вопрос. Смешной. — Нет и не собираюсь, — сказал Какузу и поцеловал его в мокрый лоб. В губы не смог, не остановился бы тогда. Взял за руку на несколько секунд. Хидан прикрыл глаза. — Будь паинькой, и в следующий раз нам выделят полчаса. — Буду паинькой, — пообещал Хидан. Хотел бы Какузу верить в эти сказки. Выходя, Хидан схватил его за локоть, затараторил, будто решил разом задать все накопившиеся вопросы: — Как там старик Кэллоуэй, заговорил? А тебе что? Дали нового напарника? Кого, Ричардса? Ну, блядь, скажи, что не его! Кого на дело Гонсалеса поставили? — Хидан, — Какузу бросил на него мучительный взгляд. — Не сейчас. — Ладно. Ладно. Хидана повели по коридору, и он шёл спиной вперёд, чтобы до последнего видеть Какузу. Смотрел и улыбался. Всё рвалось внутри у Какузу в кровавые клочья и лоскуты, но эта улыбка всегда была обезболивающим. — Вы что-то забыли на столе, офицер Райт, — обратился к нему хуила-охранник. Голос его звучал ядовито, с подстёбом. — Разве? Я не заметил, — отрезал Какузу и зашагал к выходу.