Я снова маленький, солнце яркое, Мама опять сильнее всех в мире. "Маленький", Дайте танк (!)
Рас даже обрадовался, когда их обнаружил патруль дозорных. Мама каждый вечер мечтала, что завтра им, наконец, повезет, и все равно заметно вздрогнула, когда их окликнули с дерева; а вот Рас не испугался ни капли. – Ma ranh! – резким, лающим голосом приказал долиец, спрыгнувший на нижнюю грабовую ветвь. Татуировку на его лице покрывал узор зеленой краской, из-за которого казалось, что долиец и не долиец вовсе, а злобный лесной дух. Рас видел, что стрела на тетиве целится прямо в него, чувствовал, как мама крепко держит за плечо, готовая чуть что толкнуть его на землю, прочь с линии выстрела; но страха ни в одном глазу не прибавилось. В конце концов, они шли по Арбору на юг уже двенадцать дней: Рас знал наверняка, потому что утром, когда они закончили собираться, мама заставила его сосчитать зарубки на дорожном посохе. Сначала они немного поспорили – Рас полагал, нет никакого смысла бежать на волю к долийцам, если на этой «воле» все равно приходится складывать и вычитать для мамы то зарубки, то ягоды в горсти, то еще какую-нибудь дребедень, – но потом Сулави схватилась за вспухший беременный живот, кусая губы, и Рас сразу прекратил артачиться. Где-то в глубине души он понимал, что мама неспроста отвлекает его дурацкими вопросами – и ей, и ему легче терпеть тяготы пути вот так, беседуя, смеясь или даже переругиваясь невсерьез, чем в молчании прислушиваться к каждой натертой мозоли. Называть травы или повторять за мамой немногие эльфийские слова Расу даже нравилось; только считать он не любил, потому что задумывался слишком сильно и тянулся почесать шрам над губой, а мама шлепала его по руке и сурово напоминала, чтобы не смел лезть к лицу грязными руками. Он еще немного подулся на мать, пока затаптывал костровище. Потом они тронулись дальше, и Рас постарался сосредоточиться на молодых побегах кислицы, которой можно было вдоволь нарвать по пути и зажевать пустоту в животе. На двенадцатый день дороги не капризничать было труднее, чем в первый; пусть торба с пожитками, из которой они подъели сухари, полегчала, мозолей на ногах и укусов комарья прибавилось, а голод с каждым днем становился сильнее, требуя для растущего эльфеныша чего-то посущественнее голубиных яиц, прошлогодней рябины и орехов со сгнившей скорлупой. Иногда Расу хотелось просто сесть в траву, а лучше упасть в нее лицом и заупрямиться, что дальше он никуда не пойдет, пока не отдохнет; но потом Рас оглядывался на маму, на ее бледное лицо и сбитые, с кровавыми коростами костяшки, стиснутые на посохе, и мужественно сжимал зубы. Раньше мама заботилась о нем. А теперь, когда она больна из-за живота, он единственный мужчина в семье и должен соответствовать: нести торбу, ставить на ночь силки в надежде на лесных крыс, не жаловаться и стойко сносить трудности. Рас мужался и терпел, как мог. И все же он обрадовался, когда их нашел патруль и стало понятно: больше мужаться и терпеть не придется. Наконечник стрелы ловил теплый блик солнца, еще не окрепшего к концу волноцвета, и пусть железо целилось прямо в эльфеныша, он не испытывал страха, только зависть. Долиец держал натянутым лук ростом с самого Раса; тот пробовал однажды натянуть мамин лук – вдвое короче, такой легко было прятать под половицу от господских егерей, – и понимал, какая сила у долийца в плечах. Была б у Раса такая, он бы, наверное, смог вырваться из хватки шемского наемника и не щеголял теперь полосатой от шрамов мордой… – Vir loth halani, – твердо выговорила мама. Первый миг неожиданности прошел; Сулави мягко, не опуская взгляда от долийца, ступила на шаг вперед, собой закрывая сына. Наконечник стрелы также плавно двинулся, метя уже в эльфийку, но сам дозорный ничего не сказал, внимательными и жесткими глазами рассматривая чужаков. Рядом с ним приземлилась – приветвилась? – вторая охотница, такая же невысокая и гибкая, как ивовый хлыст, какой была мама до зимы. Из лука она не целилась, зато держала в ладони кинжал, обратным хватом направленный острием к земле; и только когда она тихо что-то прошептала, первый долиец скривился и открыл рот: – Alas'shem loth halani i elvhen, ir din’samahl. – Vir loth halani, – повторила мама. Расу жуть как хотелось проскользнуть ей под руку, чтобы увидеть, какими взглядами обмениваются Сулави и охотники, но он только покосился на напряженную мамину спину, на сведенные под накидкой лопатки и остался на месте. – Ma dirth ir’bel, shem’lath? – Vir loth halani, – повторила мама третий раз, стиснув крепче посох. – Прошу, отведите нас к вашему Хранителю или Хранительнице… – Просишь, – перебил долиец, и ухмылка его окончательно расплылась в оскал. Он ослабил натяжение лука так, что наконечник смотрел теперь маме под ноги, и обернулся к напарнице. – Эта сука ничего больше не знает. Выучила три слова и талдычит, будто плоскоухая имеет право говорить на нашем языке. Мне стрелу жалко тратить, может, хочешь сама развлечься? Долийка слушала вполуха, если вообще слушала. У нее был такой же внимательный цепкий взгляд; Расу показалось, его ощупали его от макушки до носков ботинок, и он замер, как вспугнутый наг, с пальцами, стиснутыми на ножике у пояса. Долийка не могла не заметить, как он схватился за него, но даже не заговорила об этом. – По какому праву ты хочешь видеться с Хранительницей? – По праву крови, – маме достался еще более колкий прищур, но Рас не слышал, чтобы голос ее стал менее тверд. – Я Сулави Гилайн, внучка Нарахты Гилайн… – Ты такая же Гилайн, как я – кролик, – фыркнул долиец. Рас смотрел на него во все глаза, но не успел заметить, как охотник обратно натянул лук, и теперь блик на наконечнике стрелы не казался солнечным – только опасным и смертоносным. Эльфеныш сглотнул. Даже мама, державшаяся с достоинством настоящей долийки, мелко вздрогнула, делая еще один крошечный шаг в сторону: Рас оказался целиком за ее спиной и долгий миг только на слух мог понять, что тетива так и не щелкнула. Выстрелит – не выстрелит, гадал Рас, стискивая нож до втиснутых в ладонь ногтей. Мама обещала, их примут хорошо, но иногда голос ее становился напряженным, а взгляд темнел, и нет-нет за двенадцать дней Рас все равно думал – может, прав был хагрен деревни, когда мальчишки его спрашивали про диких собратьев. Но они проделали такой большой путь, сглотнул эльфеныш, и так обидно будет, если все окажется зря… Миг натужной тишины оборвала долийка. – А это уже Хранительница будет решать, Гилайн они или нет, – строго, словно журя, бросила она напарнику, и миг спустя уже приминала босыми пятками мох. Рас лучше всех мальчишек карабкался по деревьям, и все равно не удержался от завистливого вздоха. За какой сучок успела зацепиться долийка – и цеплялась ли вовсе? Может, правда, что все дикие собратья колдуны и в лесу чувствуют себя не хуже зверя? Рас поднял голову вверх. Долиец скривился так, будто собирался плюнуть, но в последний миг испугался попасть в напарницу и обошелся кривой ухмылкой проспорившего; стрелу с тетивы он убрал, но в колчан возвращать не стал, спустился с луком в руках менее изящно, но не менее быстро. Долийка напоминала юркую темноглазую ласку, ее напарник – более грузного, но не менее опасного хорька. Даже нос был такой же, острый и вздернутый, будто ловил запах опасности по ветру. – Только без глупостей, – пригрозил долиец, смерив маму презрительным взглядом, и кивнул подбородком на Раса за ее спиной. – И за щенком следи. Не удивлюсь, если с такой мордой он бешеный. – Не беспокойся. Мой сын не глупец, знает, что нас принимают как гостей, а не пленников. Верно, Ильрас? – мама даже не оглянулась, но Рас все равно кивнул. Когда мама говорила таким голосом – и тем более когда называла его полным именем, а не ласковым «Тигренок», – перечить мог только идиот, которому нравится ходить с красными ушами и пузырчатой от крапивы задницей. – Угу, – буркнул Рас, разжимая пальцы. Долиец ухмыльнулся, протянул ладонь: – Хороший щенок. Послушный. Отдавай ножик, коли не хочешь, чтобы у тебя полос на морде прибавилось. Если бы не строгий взгляд мамы, который Рас чувствовал лопатками, он плюнул бы охотнику в глаз. Но Сулави молчала, и Рас только зубы стиснул крепче, вынимая нож из самодельных ножен. – Вы только поглядите, наш большой и смелый Керен испугался пацана с оружием? – съехидничала долийка. – Если бы это было оружие, – отшутился Керен, но не смог скрыть, как его задела колкость. Для вида он повертел нож еще несколько мгновений, потом с брезгливым выражением швырнул его под ноги в траву. – Кусок жести. Жалко даже для шемлен. Рас не выдержал и поднял на долийца полный ненависти взгляд. Ножик он выиграл прошлым летом и был потом бит пацанами с другой половины деревни якобы за то, что сжульничал по-эльфячьи, но ножа обратно все равно не отдал. Тот был из мягкого сплава болотной бронзы и гнулся, если пилить им ветки, зато отлично кромсал крапиву, яблоки и даже шемлен – Рас успел полоснуть наемника по руке, а если бы его не сцапали коварно за шкирку, еще и по горлу попал бы. Если бы этот самоуверенный долийский хрен на себе узнал, что может «кусок жести», оказавшийся в руках отчаявшегося эльфеныша! Рас стиснул кулаки, и тут же на плечо его легла мамина ладонь, сжалась крепко, почти до боли. Долиец хмыкнул, стопой подпихнул нож и отвернулся, Рас попытался прожечь ему в спине дырку, но чуда так и не случилось; пришлось, кусая губы и сдерживаясь, чтобы не показать слез унижения, наклониться и подобрать нож из травы. Он оттер лезвие о штанину, сунул обратно в ножны, облизнулся нервно, опасаясь поднять на маму взгляд. Боялся, она скажет что-нибудь – поругает, что смотрел так на долийца, хотя обещал быть благоразумным, – но хватка на плече ослабла, из сдерживающей превратившись в ободряющую; Рас кожей почувствовал ласковый мамин взгляд и тепло руки, и от сердца немного отлегло. Долийцы быстро посовещались между собой. Мама понимала на эльфийском только отдельные фразы – чему научили прабабка и хагрен, – Рас и вовсе в беглой речи не узнал ни слова. Керен потыкал в беглецов пальцем, долийка пожала плечами с нахальной улыбкой, и Керен махнул рукой – согласился, наверное, с ее доводами. – Пойдем быстро, – предупредил он с кислым от недовольства лицом. – Постарайтесь шевелить ногами. «Если бы был сытый, я бы еще тебя обогнал, сволочь», – мысленно позлорадствовал Рас, уверенный, что смылся бы от охотника также легко, как смывался не раз от фермеров, чьи яблони и кукурузные поля страдали от налета эльфийской детворы. Керен эльфенышу не нравился – самодовольный и сучий, ничем не лучше шемлен, – а вот долийка была даже симпатичная. Ее темно-каштановая, цвета лесного ореха коса маячила перед Расом как спущенный с ветви ласочий хвост, и хлестала воздух, когда долийка украдкой оборачивалась и приглядывалась к спутникам. Особо внимательно она смотрела на маму и мамин живот, и пусть ничего не говорила, взгляд у нее был… Жалостливый, что ли. Как у всех девчонок, наверное, которые, если позвать играть их в «охотников и зайцев», в конце обязательно налепят пацанам по жеванному листку эльфийского корня на каждую ссадину на коленке. Абсолютно бесполезно, но приятно, чего уж греха таить… Шли вроде бы недолго, но Рас слишком устал, чтобы судить верно. Кругом лес как лес, такой же, как и все двенадцать дней пути – грабы и ясени, венадали и липы, и солнечные косые лучи в кронах, и запах влажного мха и медовых цветов арборского благословения. Долийцы молчали, мама тоже – дыхание ее стало тяжелее, вырывалось с присвистом, когда пятка посоха оскальзывалась на древесном корешке или слишком глубоко протыкала моховую кочку, – но при этом не отставала от провожатых. Рас от ходьбы немного успокоился, начал даже заинтересованно вертеть головой, гадая, как скоро покажется долийский лагерь. Мама рассказывала, алые паруса видно издалека, и не будет мгновенья счастливее, когда они после долгого пути увидят меж деревьев, наконец, заветное красное зарево. Но мама и тут ошиблась. Уже слышны были странные для леса звуки – будто густая-густая листва шевелится, – и пахнуло дымком костра, а паруса все не показывались. Ускорившие шаг долийцы нырнули в непроглядные на вид кусты бересклета, охотница чуть придержала ветвь, показав, где в зелени пряталась удобная вытоптанная тропка. И когда она оборвалась, показались, наконец, паруса – сразу во всем своем великолепии, не крошечные точки вдали, а огромные полотнища, приспущенные на золотистых сосновых мачтах. Рас обещал себе держаться достойно, как мама, но обещания не сдержал. Это было так красиво – в сто, нет, в тысячу раз красивее, чем в его воображении. Он притормозил немного, запрокинув голову и не замечая, что рот у него по-дурацки, как у теленка-сосунка, распахнут; мама аккуратно тронула за плечо, напоминая, что им лучше не отвлекаться, и краем глаза Рас увидел, как заодно озорно подмигнула ему охотница. Левым глазом из-за шрамов Рас подмигнуть в ответ не мог, а правым мигать еще не научился. Да и не стал бы, вот еще. Керен окликнул какую-то девчонку из толпы игравшей детворы – та, выслушав короткое поручение, затараторила по-эльфийски и прытко бросилась меж аравелей, Керен хмыкнул, проводив ее взглядом, и поторопил спутников. Первую минуту Рас разглядывал аравели, загон с галлами, показавшийся на окраине лагеря, и воткнутые вдоль тропинок мертвые ветви с прицепленными к ним фонариками без огня; потом внимание его заняли эльфы. Кто-то возился у костра с пыхтящим котелком – от одной мысли о содержимом у Раса потекли слюнки, – кто-то сидел на ступенях аравеля и правил лук, кто-то скреб ножом растянутую на раме шкуру или перебирал разложенные в подоле бусины для плетенного амулета. В пыли играли дети – те, что постарше, бросали в нарисованный на земле круг ножи, малышня гурьбой катала на веревочке повозку с выцветшим, оранжевым вместо красного парусом. Кто-то смотрел на чужаков с интересом, кто-то – с дружелюбием, кто-то сплевывал в пыль; кто-то махал рукой охотникам, а кто-то и вовсе, едва оторвавшись от своих дел, бросал на четверку эльфов равнодушный взгляд и снова склонялся над работой. У Раса кругом шла голова. Здесь незнакомо, как никогда раньше в его жизни пахло смесью костра, галльего загона, сушеных трав и непривычной, но наверняка вкусной еды; стучал молот по доскам с зазубринами-щелями, чтобы строительство обошлось без гвоздей, и переговаривались эльфы, и все это напоминало родную деревню – какой она была до осени, до дня, когда наемничья рота, вовлеченная в сучью Игру хозяина и прочих, прискакала к ним с огнем и мечом, – но деревней при этом не было. Каждый день в дороге и несколько месяцев перед этим, пока поправлялась мама, он мечтал об этом дне и о новом доме, а теперь… Страшно не было, но Расу все равно хотелось схватить маму за подол накидки и прижаться к бедру щекой, нырнув под ласковую руку; и только мысль о том, как Керен будет презрительно скалиться и называть его «щенком», заставила Раса спокойно шагать рядом со взрослыми. Охотники провели их почти через весь лагерь и остановились на небольшом пятачке вытоптанной земли на окраине. У аравеля с новым пламенно-алым парусом и резьбой искусней, чем у других кораблей, их уже ждала девчонка, бегавшая с поручением, и долийка – на бесстрастном лице почти не видно было морщин, но время обсыпало сединой две толстые косы, покоившиеся на груди и звонкими подвесками задевавшие колени. – Хранительница, – тихо шепнула Сулави сыну. – Будь учтив. Рас кивнул – он сам уже успел все понять по посоху. Рас впервые видел что-то магическое, и ему больших трудов стоило отвести взгляд от черненной стальной лапы, в когтях державшей зеленый кристалл, и посмотреть Хранительнице в глаза. У нее тоже была татуировка, как у охотников, но узор другой: темно-коричневая линия перечеркивала лоб, словно проволочный узор диадемы. – Vhenanllin, – почтительно кивнул Керен, и это было единственное слово, которое разобрал Рас. Охотник быстро и четко отчитался на эльфийском, Хранительница прервала его вопросом, потом уточнила что-то у охотницы. Долийка обошлась коротким «an-ha»; Хранительница кивнула – даже от такого малозаметного жеста подвески в косах звякнули, – и перевела взгляд на чужаков. – Andaran atishan, путники. Я – Левиния, Хранительница Гилайн, та, с кем вы хотели говорить. Назовите и вы себя. – Andaran atishan, – эхом повторила мама. Ей уже было трудно наклоняться из-за живота, и она обошлась кивком, полным уважения. – Для меня честь говорить с тобой, Хранительница. Я – Сулави, дочь дочери Нарахты, охотницы из Гилайн. Легкое, едва заметное прикосновение к загривку напомнило Расу, что ему лучше бы не стоять столбом. Он напряжения у него пересохло в горле и из головы вылетели все эльфийские слова, каким учила мама; эльфеныш тоже кивнул, стараясь выглядеть серьезнее и взрослее своих лет, и негромко, давясь сухостью во рту, сказал: – Я Ильрас, сын Сулави. Честь для меня, Хранительница. Ему показалось, эльфийка чуть улыбнулась кончиками губ – но, может, только показалось. Хранительница Левиния была в том возрасте, когда учтивые могли бы называть ее женщиной, а грубые – старухой, и из-за этого непонятно было, морщины старости или эмоций вторят линиям татуировки. Она чуть прищурилась, перебрала пальцами по посоху, будто задумалась: – Нарахта… Нарахта… – губы застыли жесткой линией. – Я помню ее. Нарахта покинула клан и перестала быть Гилайн во времена, когда я была желторота и еще не могла колдовать. Так чего вы хотите, потомки беглой охотницы? Она не выглядела сердитой или насмехающейся немым смехом, как Керен, например, и от этого почему-то было жутко. Будто Хранительница могла своим спокойным, незамутненным взглядом смотреть в самое нутро, и Рас, чувствуя этот взгляд, не выдержал и опустил голову, украдкой огляделся сквозь тень спутанных лохм, упавших на лоб. К пятачку подтягивались любопытствовавшие эльфы: с пяток взрослых и столько же детей. То есть, детей было пятеро, а взрослых все же шесть; Рас ненавидел заниматься счетом, но сейчас это его успокоило, и он пожалел, что загибать пальцы пришлось так мало. – Хотеть мы не в праве, Хранительница, – отозвалась Сулави. Она или не волновалась вовсе, или не подавала виду, и Рас тоже поднял голову, стараясь не позорить маму трусостью. – Мы просим об убежище и доме в клане, чья кровь в жилах моих и моего сына. В толпе кто-то хмыкнул. Голос незнаком – не Керен, да интонация была странная, будто хмыкали от удивления, а не презрения. Рас быстро нашел хмыкавшего: это оказался крепкий, жилистый долиец с хитрой путаницей черных косичек и синей татуировкой. Хранительница тоже бросила на него долгий взгляд, но ничего не сказала, обернувшись обратно к матери: – От чего же ты ищешь убежища в клане, Сулави? – От жестокости шемлен и от глупости своих сородичей. Они предпочитают жить рядом с волчьим логовом и не замечать костей у входа, надеясь, что тронут не их. Снова хмыканье в толпе и даже, кажется, смешок. Рас боялся отвести взгляд от Хранительницы – ее задумчивость скрывала что-то, что эльфеныш не мог назвать, но чувствовал вздыбленным затылком, – поэтому ему пришлось обратиться вслух, чтобы следить за остальными. Мама учила его многим умным вещам, она точно знает, что и как говорить, чтобы их приняли. Если нет, если мама была глупа – разве выжил бы он этой зимой?.. – Это жестокость шемлен искалечила твоего сына? – взгляд Левинии задержался на шрамах. Что-то все-таки было колдовское в этой женщине – зажившие следы снова зачесались, будто еще кровоточили следы от иголки, зашивавшей раны. – Мой сын не калека, – сухо отрезала Сулави. – Он ловок, силен и неглуп. Но если ты о его шрамах – да, Хранительница, это дело рук шемлен. Тот, черноволосый с синим на лице, снова хмыкнул – почти беззвучно, но Рас краем глаза заметил движение губ и потеплевший взгляд. Хранительница продолжила расспрашивать: – Когда это случилось? Шрамы зажили, но еще красны. В начале зимы? – Почти. У плоскоухих нет целителя, чтобы шрамы исчезали так скоро. Это случилось осенью, с первыми заморозками. – С тех успел выпасть и стаять снег. Вы не торопились искать убежище у нас – так ли оно вам надо в таком случае? – Я была бы рада вернуться в землю моих предков раньше, – Рас знал этот голос; так мама разговаривала со старухой-жрицей, когда та заходила забрать медяки церковной десятины, и маме приходилось быть вежливой против воли, – но я вынуждена была ждать. Прости мою грубость, Хранительница, но даже если бы мы смогли пройти весенней распутицей, ты сказала бы, что у клана на исходе запасы с зимы и чужаков вам не прокормить. Керен скривился, будто ему попалась в миске сгнившая репа, кто-то еще в толпе нахмурился, но никто и слова поперек Хранительницы сказать не смел – такой спокойной властью веяло от этой женщины. – Это не грубость, – мотнула она головой под перезвон подвесок, – это сущая правда, – и губы ее, смуглые и заветренные от сухой весны, тронула улыбка. – Ты неглупа. Утоли же мое любопытство – почему, раз все равно пришлось ждать, не потерпеть было еще несколько месяцев и тронуться в путь, когда ноша твоя станет легче? Рас сначала не понял, о чем Хранительница – как будто летом на деревьях сами собой начали бы расти сухари, чтобы их дорожная торба потяжелела, – а потом мама тронула живот, и все наконец стало ясно. Рас тихо фыркнул, за наклоном головы пряча скисшую гримасу, мама, переложив ладонь с живота ему на загривок, успокаивающе погладила полоску незагоревшей кожи под патлами. – Потому что, Хранительница, – и в голосе ее тоже послышалась улыбка, – немного гордости у плоскоухой, но все же она есть. Я ждала ровно столько, сколько нужно, и ни днем больше. Кажется, ответ мамы долийцам понравился. Шепотки загустели в воздухе, Рас встревоженно повел головой, пытаясь в десятке лиц увидеть, какова будет их дальнейшая судьба; пальцы матери чуть напряглись, но прикосновение осталось ласковым – Рас покрылся мурашками, будто услышал беззвучный шепот на ухо: «Успокойся, Тигренок, все хорошо». Может, все и вправду хорошо, обрадовался он. И тут же, как назло, не выдержал Керен, выступивший за негласную границу наблюдателей вперед. – Даже если у тебя есть гордость, плоскоухая, ею сыт не будешь. Ты и твой щенок – два голодных и бесполезных рта. Почему мы должны принять вас? Пальцы стиснулись почти больно, царапнув загривок. Сразу расслабились – Сулави немо извинялась, заглаживая вину, – но Рас успел понять, как мама испугалась. Он резко втянул воздух, огляделся – лица застыли масками от бесстрастной до насмешливой, – не найдя сопереживания в толпе, впился глазами в Хранительницу. От нее веяло чем-то таким же мудрым и спокойным, как от хагрена, и Расу почему-то казалось, что раз никто и слова ей поперек вставить не смел, Хранительница сейчас осадит Керена. Но она просто смотрела – без злобы, но и не вмешиваясь. Рас вздохнул снова. Мама просила, чтобы он был учтив и благоразумен; но также она просила, когда они сделали первый шаг своей долгой дороги, чтобы он был силен и смел. Когда, если не сейчас? – Мы не бесполезные! – крикнул эльфеныш. Он хотел, чтобы возражение прозвучало веско, с угрозой, но голос предательски сорвался, взял слишком высоко, почти как у девчонок. Рас мысленно скривился, скрипнул зубами, размалывая на них свою обиду. – Я могу помогать. А мама умеет охотиться – не хуже вас! Сулави попыталась его остановить, но Рас шатнулся вперед, выскользнул из-под ее ладони, дернув неловко плечами. Прозвучали смешки, но выискивать весельчаков в толпе не было времени – Керен, заинтересованно вскинув бровь, тоже двинулся навстречу: – Вот как? Плоскоухая охотится не хуже долийца? Я бы на это посмотрел, – улыбка сочилась удовольствием так, что ею вместо смальца можно было смазывать сковородку. – Надо бы проверить, как она стреляет. Давай так, пусть стреляет в яблоко у тебя на голове, попадет – ваша взяла, а нет – на один голодный рот станет меньше, а? – Ильрас! – одернула мама, но ее голос потерялся в поднятом долийцами шуме. Или это у Раса так забилась жилка у виска, что рокот крови заглушил все остальное? Он слышал только барабанный сердечный бой, чувствовал, как пульсирует этот же бой в стиснутых кулаках, в сжатой до боли челюсти, в дрожащих от гнева ребрах. Да как этот… как он… Как он смеет вообще? Мама рисковала охотиться, когда господские егеря прочесывали лес ежедневно, и приносила дичь так часто, что, пока другие мальчишки голодной зимой хирели и превращались в тени, Рас один креп и рос. – Я не боюсь! – выпалил он. Керен хохотнул: – А лучше бы боялся, щенок. Твоя мать точно ходила охотиться, или шемлен бросали ей еду, как подачку? – Керен оглянулся, вскинув руки, будто призывал остальных прислушаться. – Она пришла без мужа, и ее живот вздут как раз с заморозков. Точно ли с нами честна эта сука? Или, может, мне стоит вскрыть ей брюхо и посмотреть, какие у ублюдка уши?.. Рас часто дрался в своей жизни. Против таких же, как он, детей, но пацанва с человеческой половины деревни почти всегда билась нечестно, вдвоем-втроем против него одного; сойдет за единственного взрослого. В грязной потасовке, конечно, научишься немногому, но одно Рас усвоил твердо: не медли. Не болтай с противником, если не можешь его выбесить и сбить с толку. Нападай, когда не ждут, так быстро и жестко, как можешь. Он выхватил ножик и ринулся вперед. Крикнула мама и кто-то еще из толпы. Керен оказался все же не глупым шемским мальчишкой – даже не ожидая нападения, он все равно успел заметить краем глаза эльфеныша, выставил предплечье, грубым ударом по кисти отведя руку с ножом в сторону. Рас не успевал ни увернуться, ни поднырнуть под локоть; сила замаха вела его прямо в руки охотника, способного натянуть огромный боевой лук – а значит, легко сдержать оголодавшего и неопытного эльфеныша. Но за спиной была мама. Рас уже однажды подвел ее, когда попался наемникам; их капитан полоснул его по лицу, и мама, только что отбивавшаяся с яростью росомахи от двух шемлен, упала на колени и зарыдала, умоляя больше сына не трогать. Никогда больше, подумал Рас. «Нападай», – шепнул сам себе в мыслях жестоким, рычащим, как у зверя, голосом. И не имея никакого другого оружия, кроме данного Творцами, сам нарвался на хватку охотника и вцепился зубами в его предплечье, прикрытое лишь тканью рубахи. К чести своей, Керен только рвано вздохнул сквозь зубы. Он шагнул резко вбок, пытаясь стряхнуть эльфеныша, и тот крепче, до брызнувших слез стиснул челюсти. Во рту стало сухо и горько – шерстяную ткань пропитал лес, запах мха и вкус пота, – но Рас не сдавался, удержался еще от одной встряски. Потом Керен, озверев, со всей силы саданул под дых; пытаясь вздохнуть, Рас разжал случайно зубы, и вторым ударом в живот охотник отшвырнул его в пыль. Снова крик. Кажется, мама; Рас грохнулся оземь коленками и локтями, сдавленно пискнул – тут же обругал себя за слабость – тут же понял, что без вдоха крик получился беззвучным и незаметным для остальных. Шрам над губой жгло от соленых слез, ребра гудели, живот, казалось, прилип к позвоночнику. Скрипнула тетива – Рас, ослепший от боли и слез, шатнулся, оперся на колено, хоть и понимал, что не успеет: застрелят раньше. Над ним нависла тень Керена, и стало еще обиднее и горше; он хотел как лучше, а умрет все равно позорно, на коленях… – Хватит, – сказала Хранительница. Не крикнула – именно сказала, но такая сила была в ее голосе, столько воли, холодной, как лед, и прочной, как сильверит, что все замерли: Керен в первую очередь, и даже Рас, проморгавшись, застыл с опорой на одно колено. – Довольно, Керен, – как отрезала Хранительница, и сквозь слезы Рас увидел, как губы ее кривятся от презрения. – Тебе должно быть стыдно перед твоей матерью. Ты можешь не любить плоскоухих, но измываться над ребенком и беременной недостойно охотника. – Но Хранительница!.. – Хватит, я сказала. Ты носишь валласлин Андруил, но причиняешь мучения жертве, будто на тебе знак шемского бога. Иди с глаз моих и не показывайся, пока не найдешь в себе сил извиниться за сказанное. Охотник надулся от злости, покраснел, попытался выдавить что-то – но Хранительница посмотрела таким взглядом, что даже Рас, непричастный к ее гневу, вжал голову в плечи; а Керен сплюнул под ноги и, зажав кровоточивший след укуса на руке, ушел прочь. Рас тупо посмотрел на сухую землю с несколькими красными каплями. Кровь, точно, вот почему во рту такой мерзкий вкус. Он утер рот ладонью – теперь со вкусом соли мешалась скрипевшая на зубах пыль, – шатаясь, все же поднялся, огляделся исподлобья, отовсюду ожидая подвоха, но бросаться на него никто не торопился. Долийка, натянувшая было тетиву, уже убирала лук в налуч, охотница, встретившая их с Кереном, отпустила хватку на плече мамы и убрала в ножны кинжал. В тишине Рас прочистил горло, набрал в рот побольше слюны и сплюнул розовую жижицу, закашлялся, пытаясь избавиться от мерзкого привкуса. Тень мамы уже касалась его макушки, и он не знал, чего хочет больше – чтобы она схватила его, прижимая к себе, или постояла там, в стороне, еще немного, пока у него перестанет кружиться от нехватки воздуха голова. – Надо же, какой звереныш, – раздался красивый и глубокий, немного насмешливый по-доброму голос. Рас вскинулся и столкнулся взглядом с охотником с косичками: он выдвинулся на шаг ближе, чем раньше, и присел на корточки, ловя на равных взгляд эльфеныша. Глаза у него оказались как татуировка, синие; Рас выдержал изучающий прищур, дождался, пока охотник кивнет ресницами, будто признавая ничью в игре в гляделки, и только после этого все-таки встал на ноги. И сверху, и с боков, и сзади оказалась мама и ее объятья. Живот мешал – может, к лучшему, иначе никаких сил не нашлось бы, чтобы сдержаться и не прижаться к маме щекой, стараясь спрятаться в ее руках от всех наблюдателей. Судя по ошарашенному молчанию, прошло несколько секунд, но Расу казалось, что он долгие минуты сидел на земле и отплевывался, пока остальные смотрели и… И – что? Осуждали? Одобряли? Злились? Слезы жгли глаза теперь уже не только от боли, Рас сердито глотал их, никому не собираясь показать, как он напуган. Мама просила быть смелым, но также и благоразумным; и что из этого двух подумает Хранительница… – Тигренок, цел? – испуганно, словно забыв о посторонних, выдохнула мама, зарылась пальцами в патлы; Рас сипло угукнул. – Тигренок, значит, – задумчиво пробормотал долиец на корточках. – А ты, выходит, Тигрица? Мама пошевелилась. Рас дернулся, запрокинул голову, пытаясь поймать ее взгляд, но из-за слез и лохм видел только, что она смотрит охотнику прямо в лицо. – Да, – кивнула мама твердо. – У меня из оружия только зубы и когти, чтобы защищать сына. Выходит, что тигрица. Охотник кивнул гораздо уважительнее, чем требовало простое согласие; потом оглянулся и позвал: – Хранительница? – Что скажешь, Латарен? – Мальчишка ловок и бесстрашен, – долиец улыбнулся. – Дай мне времени до осени – и не отличишь его от остальных моих учеников. Из него выйдет достойный охотник или воин, клан не потеряет, только приобретет. – Хорошо, – кивнула Хранительница. Она снова смотрела на маму; Расу пришлось неудобно вывернуться, чтобы успевать следить за всем происходящим, и хоть в голове все еще слишком громко звенело, он сообразил – сейчас решится все. – Слышала, Сулави, дочь дочери Нарахты? Клан готов принять твоего сына. Согласишься ли ты на эту сделку? – Да, Хранительница. – Вот так просто? – удивилась Левиния. – Ты не будешь просить за своего второго ребенка? – У меня один сын, Хранительница. И он должен вырасти в клане, гордым и сильным. Я согласна на твою сделку. «А что мама?..» – хотел спросить Рас. И понял, что: Сулави крепче сжала руки. Рас протестующе заорал, но стоило голосу набрать силу, мама справилась с его трепыханием и накрыла измозоленной ладонью рот. Латарен двинулся навстречу; сейчас, отчаялся Рас, сейчас мама передаст его охотнику – и его заберут, спрячут в аравель от шемлен, наемников и всех тех, от кого они сбежали, но мама не останется рядом. Что с ней сделают? Выгонят в лес? Застрелят? Также, как наемники – избитую и окровавленную, с изорванным подолом платья бросят в углу аравеля, и Раса не будет рядом, чтобы принести воды и эльфийского корня?.. Рас зажмурился, будто если бы он не видел, как все происходит, это не случилось бы; и забился сильнее. Попытался выскользнуть плечами, потом – хотя бы вырвать руку и оторвать мамину ладонь ото рта, заорать изо всех сил, чтобы не смела его бросать тут одного, чтобы долийцы не смели слушать ее и идти на дурацкую сделку. Лучше шататься по лесу до скончания века и считать до сотни без пальцев, чем остаться тут в одиночестве. Да все, что угодно, будет лучше! Откуда у Сулави столько сил взялось удерживать упиравшегося мальчишку – неизвестно. Когда Рас поймал взгляд мамы, там не было слез, только отчаянная решимость. Ему захотелось укусить ее за ладонь, чтобы не смела даже думать, будто ему этот дурацкий клан без нее сдался; и когда он уже почти решился на такое святотатство, откуда ни возьмись рядом оказалась Хранительница, положила свою ладонь на макушку – надо же, пальцы были сухие, старческие, а ладонь ощущалась тяжелой, будто стальная; Рас присмирел от неожиданности и услышал: – Прости, Сулави, мне мою жестокость. Я должна была знать, как далеко ты готова зайти, прежде чем принимать решение. Мама помедлила, потом, чуть разжав ладонь – Рас жадно вдохнул жар воздуха напополам с надеждой, которая показалась ему в голосе Хранительницы, – ответила: – Конечно, Хранительница. Честность за честность… Так что ты решила? – Что в тебе и твоем сыне мало крови Гилайн, но много нашей гордости, – с теплом, которого давно не помнил Рас от посторонних, ответила Хранительница. И пока Сулави отпускала ошарашенного до мягкости сына, не смея насовсем отнять руки от плеч, словно боялась, что их все же вот-вот разнимут, Левиния оглянулась на соклановцев: – Недостойно Силейз и Гиланнайн, нашей покровительницы, отказывать в помощи сородичам, кто отчаянно в ней нуждается. Кровь Гилайн горда, но мы не будем убийцами беременной и ребенка; до конца лета, пока припасов вдосталь, Сулави и ее сын будут нашими гостями, – мама попыталась что-то сказать, но Хранительница жестом дала понять, что сейчас не время. – Таково мое решение. Теперь возвращайтесь к своим трудам, а я вернусь к своим, и предупредите тех, кто не слышал и не знает о наших гостях. Все поняли? Долийцы закивали. Для Раса их лица смазались в единое пятно; он обратил внимание только на слабую улыбку охотницы, их встретившей в лесу, и на то, что Латарен единственный не ушел, когда приказала Хранительница – словно получил во взгляде или в красноречивом молчании от нее другой приказ. – Чье бы семя ты не носила, вернемся к этому разговору после родов, – оглянулась Левиния на маму, когда лишние уши с пятачка исчезли. – А до тех пор не желаю ничего слышать. Идемте, посмотрим, что мы можем сделать, чтобы вы быстрее окрепли с дороги.***
Рас сидел на земле, скрестив ноги по-андерски, и с хладнокровным ожесточением раз за разом втыкал в землю нож по самую рукоять. На два фута кругом, куда дотягивался эльфеныш, земля была изрыта и всклокочена, словно криво взбитая перина, под солнцем жухли комья травы, источая горьковатый зеленый запах, и таким же запахом – а еще полосками грязи под ногтями, – испачкались ладони Раса. Время от времени он отвлекался от ножа, поднимал голову, долгим взглядом впивался в корму аравеля, силясь за трепыхающейся занавесью различить женские тени, ничего не замечал и с мрачным видом возвращался к кромсанию земли. Хранительница сказала, ходить маме с животом еще луну, но то ли мама неправильно помнила, когда на деревню напали, то ли тяжелая дорога через Арбор повлияла – что-то, словом, пошло не так. Рас сам бы не догадался, конечно, да и из того, что подслушал из женской болтовни, в голове его осталось немного. Плохо маме стало в рассветных сумерках, и хуже становилось, кажется, с каждой минутой. Рас сбегал за Хранительницей, та подняла на ноги Первого и травницу, и втроем они отвели маму в хранительский аравель, перед самым носом Раса задернув полог. До полудня он еще умудрился покрутиться подле, жадно вслушиваясь в голоса и каждый раз радуясь, стоило за спокойным разговором Хранительницы с Первым услышать мамин хрип, но потом и такая поблажка кончилась. Мама говорила все меньше и все больше стонала, так громко, что слышно было даже сквозь корабельные доски. Сходя с ума от беспокойства, Рас попытался сунуться в аравель и нос к носу на ступенях столкнулся с травницей, торопившейся за забытыми пузырьками; долийка сразу принялась орать, чтобы щенячьих его ног здесь не было, и только чудом Рас уберег уши и честь в целостности. Вскоре травница вернулась с лекарствами, сменила гнев на милость, пытаясь уговорить его пойти поиграть с другими детьми, и даже лепешку, чтобы задобрить, с собой захватила. Расу ее жалобное лицо и сюсюкающий тон не понравились; лепешку он принял и даже «ma serannas» буркнул как мог вежливее, но от попытки пригладить вихры увернулся с нервозностью лесного кота, не поддаваясь на обманчиво ласковый тон. Травница, скорбно качнув головой, отмахнулась – как знаешь, мол, главное, не лезь Хранительнице под руку. И Рас, сжимая кулаки и распинывая с пути невинные камни, нашел тень под венадалем и заступил в дозор. Тогда было около полудня. Теперь тень кроны уползла далеко за спину эльфеныша, а он лишь раз оставил свой пост. Пару часов назад аравель покинули Первый и травница, еще немного погодя вышла Хранительница, поманила его пальцем. Рас рванул к ступеням так, что только пятки сверкнули, но Хранительница успела схватить за шиворот, зашептала сурово, чтобы не смел шуметь; она позволила ему заглянуть в аравель краем глаза, пообещала, что с мамой все будет теперь хорошо, и наказала строго в одиночку внутрь не заходить. Честно – так было еще обиднее, чем если бы ему ничего не сказали. Оконца в аравеле давали совсем мало света, на лежанке сугробом громоздились покрывала, от узора которых рябило в глазах, и Рас даже не был уверен, что замеченный рыжий колтун был маминой головой, а не какой-нибудь бахромой. Последнее, что он увидел – крохотный мяукающий клубок в корзине. Под одеяльцем младенца толком разглядеть не получилось, да и не хотелось особо – чего там Рас не видел, если все младенцы одинаково розовые, сморщенные и противные. Мысль, что это его новорожденный брат или сестричка, едва посетила вихрастую голову и тут же оттуда вылетела. Мама всегда отзывалась о своем животе и проблемах, которые из-за него возникали в пути, с тем же раздражением, с каким говорят о невовремя разбившей болезни. Наверное, Рас просто не привык к мысли, что мама действительно носит под сердцем ребенка, а не неприятную хворь, от которой избавит Хранительница. Он вернулся на свой пост. Левиния, запахнув плотнее полог аравеля, растворилась меж соклановцев в делах. По идее, размышлял Рас, ему было бы совсем нетрудно обогнуть аравель, прокрасться с другой стороны, держась тени паруса, и проникнуть внутрь, но какой-то смутный холодок от одной этой мысли кусал загривок. Перечить слову Хранительницы все-таки было страшно; да и мама просила, пока еще была в сознании утром, чтобы он сегодня особенно Хранительницу во всем слушался. Время текло медленно-медленно. Скука – сама по себе страшная вещь для восьмилетнего эльфеныша, а скука, приправленная тревогой и богатым воображением, так и вовсе опаснее многих детских болячек. Пару раз к Расу подходила ребятня, с которой он за неделю в клане успел перезнакомиться, звала играть в «дупла» и «охоту Гиланнайн»; Рас в конце концов не выдержал и послал их к варренам в задницы, за что получил ведро оскорблений и шишкой по маковке сверху. Подходила травница; пыталась ласковым голосом и жалобной улыбкой согнать его с насиженного места, но Рас смотрел так мрачно, цепляясь пальцами за комья земли и готовый если что держаться за нее еще и зубами, лишь бы не трогали, что долийка опять ушла ни с чем. Хранительницы все не было, дело шло к вечеру, живот бурчал, недовольный всего лишь одной лепешкой за день, и Рас начал уже думать – а точно ли Левиния не соврала ему? Может ли быть так, что что-то страшное (что – даже его воображение, видевшее и смерти деревенских соседей, и калеченную наемниками маму, отказывалось представлять) все же случилось? Нетронутая земля поблизости закончилась. Рас как мог охлопал перекопанные комья, разглаживая почву, и снова принялся ковырять ее ножом. Запах травы становился все менее горьким и все более соблазнительным. Рас как раз прикидывал, готов ли он оставить пост совсем ненадолго – только метнуться до ручья, напиться от пуза и бегом обратно, – когда к нему подошел Латарен. Рас красноречиво воткнул нож в траву, погрузил пальцы в землю, хватаясь за оголенный венадалев корешок, и поднял с вызовом взгляд – мол, попробуй меня только согнать отсюда, – но Латарен даже пытаться не стал. – Голодный небось? – участливо улыбнулся долиец, усаживаясь рядом так, чтобы не задевать перекопанную землю. – Нет, – соврал Рас. В животе уже целая стая выла по-волчьи, но он боялся, что если признается – охотник его как-нибудь хитро заболтает, и все пойдет насмарку. Латарен хмыкнул беззлобно и ничего не сказал, только положил меж ними большой лист лопуха, на котором, как на тарелке, покоилась горсть земляничин. Рас посмотрел ничего не понимающим взглядом. Латарен то ли не заметил, то ли сделал вид, что не обратил внимания; взял сверху несколько ягод и, сковырнув ногтем зеленые хвостики, кинул в рот. – Райла сбегала в лес набрать, – пояснил он, задумчиво разжевывая. – Бери, тигриная морда, пока я сам все не стрескал. Рас кисло фыркнул, но возражать не стал. Обычно ему не нравилось, когда тигриным прозвищем его называл кто-то кроме мамы – у других взрослых серьезная кличка звучала иронично, если не насмешливо, – но Латарен хоть говорил с улыбкой, умудрялся как-то эльфеныша не обидеть. Он подумал, почесал кончик носа и, вздохнув притворно тяжело, тоже сгреб себе пару ягод. Заканчивался волноцвет. Солнце было еще слишком слабым – почти все земляничины на один бок были белые, а на вкус оказались твердые и с кислинкой, словно дичка, – но голодный желудок и такую подачку принял с довольством. Рас ел грязными руками, помимо вкуса земляники чувствуя привкус пыли и травы, и думал. Райла – это племянница Латарена, та самая девчонка с черной косичкой, которая позвала Хранительницу в день их встречи. Учитывая, что именно от нее Расу прилетело шишкой по лбу, очень странно, что Райла полезла ради него в лес. Подлизаться хочет? Да кто бы их, девчонок, понимал. – В клане это дерево многие знают, – совершенно внезапно, нарушив тишину, заговорил Латарен. – Мы постоянно здесь на весну и раннее лето стоянкой встаем, если кому надо у хранительского аравеля сидеть – всегда тут в тени прячутся. Когда жена моя рожала, я тоже тут ждал. Вот, смотри, это после меня осталось. Латарен, пересев в пол-оборота, нащупал пальцами на коре венадаля несколько зарубок, Рас покосился с интересом, на миг даже перестал жевать. – Мы говорим, это скорбное дерево. Всю боль тех, кто тревожится, себе забирает. Попробуй, может, тебе тоже поможет. Называть дураком долийца, который приютил их с мамой в своем аравеле, было, наверное, невежливо, хотя очень хотелось. Кора у венадаля была крепкая, о такую бронзовый нож только затупится, если не переломится, так что Рас только вздохнул с каким-то смутным раздражением, погладил зарубки кончиками пальцев и вернулся к землянике. Латарен возражать не стал и тоже молча продолжил чистить ягоды от хвостиков. Горсть, набранная Райлой, быстро закончились; Рас думал, сразу после Латарен или уйдет, или скажет, наконец, чего хотел, но охотник только поковырялся в зубах, удобнее вытянул ноги, устраиваясь так, будто собирался просидеть еще долго, и мечтательным взглядом уставился на макушки деревьев и плывшие над ними облака. Рас тоже немного попялился на облака, потом на Латарена, гадая, чего все-таки хотел добиться долиец, но так ничего и не придумал. Поговорить собирался? Рас даже не против, на самом деле, только не знал, с чего начать. Про жену спросить, что ли; а то странно, где она, если за неделю в аравеле Латарена Рас успел познакомиться только с его совсем взрослым сыном, уже получившим валласлин, да тремя племянницами, старшая из которых – Райла. Но спросить Рас так и не успел. Что-то глухо ударилось о доски, и из аравеля, едва не оборвав занавеску, вышла мама. Без ставшего привычным живота она казалась совсем хрупкой, как игрушка человечка, собранная из тонких веточек; и уж сколь мало весят младенцы, маму чуть ли не шатало от тяжести ребенка на руках. Рас вскочил, готовый броситься навстречу, но его резко качнуло назад от рывка за подол рубашки. Недоумевая, Рас оглянулся, нахмурился – настолько спокойное лицо Латарена не вязалось с его действиями, что эльфеныш опешил. – Сядь, – посоветовал долиец мягко. – Посиди еще немного. Скоро поговорите… – Но я к ней хочу! – возразил эльфеныш. Мама не могла не услышать его голос – но когда он оглянулся, Сулави на него не смотрела, продолжив шагать мимо окраинных аравелей к лесу. Решимости прямо сейчас отбиваться от Латарена пинками и бежать к маме убавилось; Рас зло шмыгнул носом и обернулся корпусом, пытаясь вырвать рубашку из пальцев долийца; Латарен хватку не ослабил. – Сядь, по-хорошему говорю. Если это то, о чем я думаю, ей будет сильно легче сделать это в одиночестве. – А если нет? Если ты ошибаешься? – резко выцедил эльфеныш, рванул рубашку, но скорее бы ему удалось порвать ткань, чем поколебать спокойствие Латарена. – А если нет – то она придет гораздо быстрее, – подметил невозмутимо долиец; потом, дождавшись, пока Сулави окончательно затеряется в кустах, отпустил ткань. – Садись. Весь день прождал – потерпи еще немного. Не будешь уметь терпеть – не станешь хорошим охотником. – Вот только умничать не надо, – буркнул Рас, но почему-то послушался, плюхнулся на землю, взглядом сверля вывернутые корнями вверх пучки травы. В мыслях все немного путалось. Мама выглядела предельно усталой и сосредоточенной, ее проводили многие взгляды долийцев, но никто не окликнул. Они догадывались, что она задумала? Если так, то почему они понимали, а он, знавший маму всю свою жизнь, не соображал совсем ничего? И зачем ей в лесу понадобился ребенок? Рас был слишком зол на Латарена, чтобы его расспрашивать, а сам охотник никак не реагировал не сердитое сопение эльфеныша. Они просто сидели и ждали; Хранитель галл погнал своих подопечных из загона на вечерний водопой и обратно, свечерело окончательно, затопив стоянку золотым ласковым светом, какой бывает только летними тягучими закатами, и лишь тогда мама вернулась. Без ребенка, но Рас так обрадовался, что ни одного вопроса даже в мыслях не задал. Он все просчитал заранее – как вскочить и вильнуть в сторону, чтобы на этот раз Латарен не успел его сцапать, – но теперь долиец и не пытался его остановить. – Я почти готов тебе завидовать, Ильрас. Тебе повезло с матерью, как мало кому везет, – только сказал он задумчиво. Тон был странный; серьезный и даже будто бы печальный, совсем не подходящий для льстивых слов. Рас, отскочив на безопасные пару шагов, чтобы его точно не сцапали, поколебался и все же оглянулся на мгновение: – А? – Говорю, беги к ней, – улыбнулся Латарен, и Рас, не заставляя больше ждать, рванул со всех ног. Пятачок до аравеля он пролетел так, будто из пяток росли крылья и трепетали на слабом ветерке, подгоняя и без того быстрого эльфеныша; мама, заметив его, распахнула руки, и Рас почти врезался в нее, ответно разомкнув объятья. Сулави охнула. Рас, обругав себя мысленно, отпрянул и встревоженно вгляделся в ее лицо, мама улыбнулась, пряча гримасу на усталом, припухшем лице. – Больно? – еще больше испугался Рас. – Почти нет, Тигренок, – Сулави качнула головой. – Только вымоталась сильно. Давай присядем. Она первая опустилась на ступени аравеля, откинулась назад с глубоким довольным вздохом, Рас приткнулся рядом. Если бы он был настоящим тигренком, то, наверное, мурчал бы от радости; мама была теплая, почти горячая, и ее сильные руки, обвившие за плечи, казались уютнее самого толстого и пышного одеяла. От счастья Рас прикрыл глаза, замер, стараясь даже не дышать лишний раз; он тесно прижимался к маме, слушал ее успокаивавшееся после ходьбы дыхание, грелся ее теплом и теплом солнечных косых лучей, щекотавших ресницы. Было так хорошо, как никогда, кажется, за последние недели… Что-то заставило Раса все же открыть глаза. Слова Латарена не шли из головы; он захотел посмотреть, остался ли охотник ждать под венадалем или тоже пошел к аравелю, однако Латарена и след простыл. Зато к ним шла от галльего загона Хранительница; Рас попытался сесть ровнее, мама, ощутив его шевеление, тоже встрепенулась и подобралась, собираясь встать. – Сиди, сиди, – отмахнулась Хранительница. Ее тень упала Расу на босые пальцы, эльфеныш, смутившись, поджал ноги под ступеньку. У Хранительницы был странный взгляд – за неделю Рас такого еще не видел; наверное, она думала, прогнать мальчишку для разговора или нет, но мама крепче притянула его к себе за плечи, и Левиния поняла намек. – Как ты, Сулави, уже лучше? Мне сказали, ты уходила в лес. – Да, Хранительница. Я уже могу ходить, правда, небыстро. Целительская магия действительно творит чудеса, – в голосе мамы теплилась слабая улыбка. Рас мысленно закивал, соглашаясь; за неделю Хранительница подправила его шрамы так, как за зиму не справились никакие травы, наверное, ей и маму поставить на ноги будет легче легкого. Левиния улыбнулась тоже. – Это хорошая новость. Но все же лучше тебе было не торопиться с последом, могла бы и завтра зарыть его… Это была какая-то взрослая игра и взрослый разговор. Рас научился такое слышать в голосах – всегда притихших и многозначительных, голосах, где паузы значат больше слов. Он нахмурился, пытаясь не отставать от мыслей Хранительницы, но и усталость брала свое, и мамины руки все крепче и ниже склоняли его голову ей на грудь – и не слушаться этих рук было нельзя. Если бы не Хранительница, Расу хватило бы и пары минут в таких объятьях, чтобы задремать; а так он только осоловелым взглядом смотрел на подвески в косах Хранительницы и совсем без интереса, краем уха прислушивался к голосам. – Дело не в последе, – понизив голос, с веской тяжестью протянула Сулави. – А вообще в последствиях. Я исправила свою ошибку, Хранительница. Левиния резко втянула воздух, будто услышала то, чего услышать ожидала, но не желала. – Зачем же так, – подвески серебристо звякнули вслед движению головы. – В этом не было необходимости… – Разве? – мама чуть пошевелилась, жесткими пальцами шкрябнула по расовской рубашке на плече. – Помнишь, Хранительница, твое обещание? Мы должны были вернуться к разговору, как я разрешусь от бремени… – Но не сегодня же, Сулави! – перебила Левиния. – Я бы поняла. Ты устала, и нет никакой нужды решать вопросы так скоро. – Но уже не надо ничего решать, Хранительница. Твое условие выполнено. В клане нет ни капли шемской крови, разве что, – мама снова пошевелилась, показывая заляпанный жидко-розовым подол длинной рубахи, – разве что вот. Твои охотники будут довольны, Хранительница Левиния. Они помолчали. Рас, устав пялиться под ноги, покосился на Хранительницу – та в лице почти не изменилась, разве что складка у губ стала темнее и глубже. – Могла бы позвать меня, – нарушила тишину первой Левиния. – Если тело не захоронить должным образом, может вселиться дух. Призрак – не ревенант, но все одно неприятности клану не нужны… Мама хмыкнула: – Обижаешь, Хранительница. Тела не останется. Я нашла алтарь Гиланнайн в лесу, ее твари позаботятся о том, чтобы клану ничто не угрожало. – Готовилась заранее, значит, – тяжело вздохнула Хранительница, так, что у лба шевельнулась седая волосинка. Еще миг стояла напряженная тишина, густая, как кислое молоко в кринке; потом мама зарыла пальцы Расу в патлы и тихо-тихо спросила: – Осуждаешь? Хранительница будто ждала этого вопроса. – Нет, – не медля ни секунды, качнула она головой. – Не смею. Только радуюсь, что ни мне, ни кому еще из моих близких через такой выбор не пришлось пройти. – Так каково тогда будет твое решение? Рас чувствовал напряжение матери в малейшем движении, тоже напрягся, поднял голову от ее теплого плеча, глядя на Хранительницу. Он так и не мог понять, на кого эта женщина похожа; что-то в ней было то ли от бабушки, маминой мамы, то ли от каменной Андрасте в деревенской часовне, то ли вовсе – из снов об эльфийских сказках, которые вечерами ему рассказывала Сулави. Хранительница была строгая, и красивая, и спокойная. И улыбка, появившаяся не на лице, но во взгляде, обнадеживала: – Мое решение будет справедливым. Можешь больше не беспокоиться о будущем, – медленно, немного торжественно произнесла она. – Ты показала свою решимость и смелость, и заплатила кровью покровительнице клана за себя и за сына. Никто больше не заикнется о том, чтобы по осени ты покинула нас, Сулави Гилайн; разве что таково будет твое желание. – Спасибо, Хранительница, – одними губами шепнула мама. – Благодари свою бабку. Она ушла от нас, но все же смогла сберечь в тебе наследие клана. А теперь отдыхай, сколько потребуется, – Хранительница отвернулась, звякнув подвесками, и неспешно пошла от аравеля обратно в лагерь. Наверное, к общему костру; небо уже налилось сливовой спелостью, в это время, успел выучить Рас, разжигают большой костер, и поют возле, и слушают рассказы Хранительницы и хагрена. В целом, вечера ему нравились; но сейчас даже приставленный к загривку кинжал, кажется, не заставил бы его отлипнуть от матери. – Все будет теперь хорошо? – спросил он почему-то шепотом, хотя Хранительница ушла далеко. – Да, Тигренок, – мама потрепала по волосам. – Теперь все точно будет хорошо, мы с тобой отлично справились. Тебе же хорошо тут? Рас помедлил с ответом. Неделя – маленький срок, чтобы сказать наверняка. Тут было лучше, чем в городе у бабки, где они провели зиму, готовясь к арборскому путешествию, но в родной деревне… Там дурацкие жрицы, и староста, и каждую летнюю ночь он не мог уснуть, не дождавшись маму с охоты и не убедившись, что она не попалась господским егерям. Но там же осталось все привычное и понятное, что он любил… Мама с ответом не торопила. Наконец, кое-как собравшись с мыслями, Рас скомкано пробормотал: – Не знаю. Я думал, нас примут лучше. Другие мальчишки говорят, я слишком высокий и страшный для долийца, и зовут меня полушемом. Я… мы… Мы с этим тоже справимся? Теплая ладонь скользнула с макушки на загривок, на лопатки, погладила вдоль хребта, успокаивая дрожь. Рас, растекаясь, словно кот на горячей печи, прильнул теснее, прижался носом матери практически под мышку, втягивая ее запах – крови, леса, молока, промочившего темными кругами рубашку на груди, лекарских смесей и горьковатого, как запах трав, пота. – Помнишь Маленку? – помолчав, почему-то совсем о другом спросила мама, но Рас знал – она ничего не делает просто так. Рас угукнул ей в рубашку – Маленка была шемкой, но в год, когда после смерти папы мама еще только училась охотиться, она приносила им от мужа-пекаря хлеб. – Маленка шемка. Помнишь, мы не сразу поверили, что она добра к нас просто так? Нам потребовалось время. Тоже самое и здесь. Долийцы привыкли, что плоскоухие слабые и глупые, и им нужно время, чтобы принять, что мы из другого теста. Ты гордый и сильный, Тигренок; скоро они поймут это и полюбят тебя, как своего. Мама говорила спокойно, чуть распевно, будто пела колыбельную; тысяча вопросов роилось в голове Раса – правы ли долийцы насчет плоскоухих, как найти в толпе злобных шемлен таких, как Маленка, потребуется ли клану также много времени, или все-таки к осени все наладится, – но для этого надо было заговорить, а Раса разморило так, что даже языком шевельнуть было лень. Но ради одного вопроса он все же заставил себя отнять щеку от материнского тепла и поднять голову, ловя ее взгляд: – А ты, мам? Тебя они полюбят тоже? Сулави улыбнулась. Или осклабилась – это как посмотреть, в вечерних густеющих сумерках тени делали ее лицо мягким и одновременно опасным, как у хищницы. – А мне не любовь от них нужна. Наверное, это была важная мысль. Рас запомнил ее, чтобы подумать позже, а пока только кивнул со всей серьезностью, принимая ответ, и приткнулся обратно носом к маминой рубашке, пробормотал сонно: – Если что, я буду любить тебя вместо всех них. – О, я не сомневаюсь! – негромким, колыбельным смехом выдохнула Сулави, опустила ладонь на макушку, погладила подставленный под ласку доверчивый загривок. – И никогда в тебе сомневаться не буду, мой храбрый Тигренок. А сейчас спи, набирайся сил и крепни, ma sa’lath, и уж будь уверен – мама-тигрица не даст тебя в обиду. Никогда больше, родной. «Я тебя тоже», – подумал Рас, но язык окончательно отказал ему. Переживаний дня было слишком много для одного эльфеныша; и пока мама до ночи что-то ласково шептала ему, гладя жесткие патлы, Рас уже спал седьмым крепким сном, набираясь сил.