* * *
в полутемном баре почти не оставалось посетителей. на высоких обитых бархатом стульях у стойки возвышались две фигуры — крепкий, бунтарского вида высокий парень в темных очках — явно завсегдатай; его друг — пшеничные волосы, золотящиеся в свете висячих лампочек, рассеянная задумчивость и… будто бы грусть? он не признал бы ее в тысячу лет. — делать же нечего? я заставляю его читать мою писанину. большие, маленькие, дурацкие, серьезные — ему нравятся все мои истории, шортер. но он тверд, как чертова стена — я будто никогда не могу застать его врасплох. дать под дых и широко открыть глаза. понимаешь? шортер осушил свой стакан и бросил взгляд на записную книжку, так и оставшуюся лежать на барной стойке. между страницами торчал кончик карандаша. — знаешь, я ровным счетом ничего не смыслю в литературе, но, кажется, что-то понимаю в людях. все твои рассказы — для него. ну и что ты хочешь ему сказать?* * *
это был тот день, когда пала троя. конец стал неизбежным в ту самую секунду, когда правда, интуитивно понятная на уровне атомов, ошалелым сюрпризом вкатилась в сознание в плотной оболочке дружеского совета. вековая стена напускной небрежности дала трещину, затем вторую, третью и сотню новых; сеть тонких глубоких полос разрасталась, оплетала горящий разум и переворачивала все, что встречалось ей на пути. эш чувствовал это всем своим существом — обдуваемый ледяным ветром среди руин, он боролся с собой, стремясь превратить дрожь в железную волю. за магию платят кровью; за встречу с собственным внутренним — глубоко запечатанным со всегда болезненным вскрытием — длинными бессонными ночами. казалось, эша лихорадило; под глазами залегли едва заметные тени, а воспаленный мозг генерировал тысячу разных слов, идей и сюжетов. ухватиться за обрывки невозможно — в ожесточенной погоне линкс провел недели, кошка за мышкой; но мышек тысяча и все они бросаются врассыпную, дразня хвостами выпущенные когти. в этой схватке мог быть лишь один победитель. стук пальцев по клавиатуре. тихий, медленный, задумчивый. болезненно-стремительный. всегда разный. всегда с металлическим привкусом крови на закушенных до боли губах и осознанием — сейчас или никогда. днем и ночью эш вытаскивал из себя по слову — взвешенному с точностью до грамма; опробованному на вкус и рассмотренному со всех сторон, как под микроскопом. с величайшей радостью он взялся бы за что-то другое — но мрачное упрямство дергало за невидимые ниточки. пальцы шевелились сами собой. ни больше ни меньше — это была работа всей жизни. а жизнью на горизонте маячила глупая физиономия эйджи.* * *
вот такая же, как сейчас. эйджи сидел на кровати и сосредоточенно морщил нос, обдумывая свой вердикт. эш напустил на себя равнодушный вид. — ну что? эйджи сморщился еще сильнее. потом распустился, как самый красивый в мире цветок и улыбнулся во все тридцать два. — история говно. глаза эша медленно полезли на лоб.