* * *
а эйджи будто и рад — смотрит на него с улыбчивой хитрецой, кицунэ с девятью хвостами; щеки — алые, в глазах — теряешься. эдакая японская мудрость в человеческом обличии. перед ним — дикий зверь, но приручить его легче, чем волка. вернее его нет на свете — он скорее умрет, чем оставит на эйджи царапину; аккуратно коснется пальцами и замрет, будто дикую птицу боится спугнуть. а эйджи ведь и не птица вовсе. человек из плоти и крови. для других — непоколебимая сила. вечная угроза, пронзительные глаза и истории. для эйджи — мягкие ресницы, удивительно светлые, россыпь еле заметных веснушек по всему телу и вечный отчаянный поиск. каково же там — на другой стороне? и о чем он хочет кричать всему миру? эйджи тянет узнать.* * *
он не собирался сдаваться так просто — упрямый не меньше эша. силой ему, конечно, не победить, но закрыть глаза; потянуться, будто за поцелуем; лишь слегка обезоруживающе прикоснуться к губам, усыпляя бдительность, и вырваться, не давая шанса опомниться — это эйджи умел. работало каждый раз. но долго его, конечно, не удержать. они катались по кровати, борясь друг с другом; исход этой битвы был давно предрешен, но у эша в душе — фейерверки, вспыхивают множеством огоньков и обжигают, попадая на кожу. еще немного — и зарычит. последний сильный рывок — и эйджи снова на лопатках. обезоружен. не уйдет от ответа. грудь эша поднималась и опускалась, глаза горели. играй он в карты — проиграл бы все до копейки, грубо и смело хватая случай за шиворот; темные помещения, красно-зеленый бархат и всех видов масти, застилающие разум пьяным азартом. игрок. он был бы отчаянным игроком. — сдаюсь. эйджи добился, чего хотел. эш смотрел на него в исступлении, тяжело дыша и хмуря светлые брови; сумасшедше красив своем ревностном гневе, и эйджи знал — за этот свой текст он встанет горой. теперь-то точно. не отрывая взгляда от гипнотизирующей зеленой дали, эйджи прогнулся всем телом. электрические пощелкивания. дрожь до кончиков пальцев и тяжелое дыхание. — наконец-то. эш отпустил его сдавленные руки, и эйджи зарыл пальцы в пшеничном поле. торжество момента и резкое столкновение губ. эш был прекрасен до одури — из зарисовки в величество оды кратчайшим путем. он владел им, как словом, кропотливо выверенным, но смелым и пронзительным; он облекал свою мысль в буквы и точки, а жгучую смесь страсти, досады и нежности — в россыпь поцелуев и багряных следов на коже. его мысли — рассыпчатые камни, но граненые кристаллы всего через какие-то секунды — острыми верхушками впивались в тело, оставляя царапины; он имел дурную привычку придавать всему, о чем думает, что чувствует и видит, четко очерченную форму. он был невозможным и прекрасно знал это — но будто не обращал внимания, гонясь за чем-то призрачным, одному ему известным впереди. это было красиво — любить писателя. особенно когда он пишет истории, выворачивающие тебя наизнанку. но как ему скажешь? в глазах эша плясали чертики. эйджи мог бы поклясться, — руку на библию, говорить только правду и ничего кроме правды, — что знает их по именам. обступаемый плотным кольцом, он раззадоривался все больше. фейерверки вырывались из-под кожи эша и яркими осколками обрушивались на эйджи; он ловил их губами, кожей и пальцами, выводящими мудреные красные полосы. он догнал, кажется. поиски линкса закончатся здесь. величайшим удовольствием — наблюдать, как безрассудный игрок наконец-то срывает куш. как безбашенный автор обретает свой смысл; большой, грандиозный и бесконечно важный — прежде всего для него самого. неописуемой эйфорией — знать, что этот смысл — ты сам.