Госпожа, и не простая

      Я думала, что мой план безупречен, и у меня получится провернуть его без проблем. Была слишком уверена в том, что всё идеально продумала, и ничего не сможет мне помешать.       Наверное, я читала в прошлой жизни слишком много фанфиков про попаданок, в которых у героинь чудесным образом получалось легко и быстро воплотить всё задуманное и изменить историю без препятствий.       В жизни же всё оказалось намного сложнее.       Я вообразила себя одной из этих героинь, подумала, что у меня всё выйдет, как у них. В этом была моя главная ошибка и моё разочарование. Только сейчас, когда мои планы провалились, я осознала, как сильно рисковала, начав плести серьёзные интриги, находясь в теле ребёнка.       Похоже, что риск не оправдал себя. Теперь я в шаге от провала.       Я корила себя за излишнюю самоуверенность. Жажда переиграть канон затмила мне глаза, и я не понимала, в какую опасную игру сама себя втянула. Глупо с моей стороны было надеяться, что Рустем так просто возьмёт и будет слушаться маленькую девочку, даже если она — госпожа, которой он обязан своей жизнью. Да я сама бы на его месте себе не очень верила.       Я ведь прекрасно знала, что Рустем — не тот, кто будет ползать на коленях у моих ног, что бы я для него ни сделала. У него не тот характер. Слишком гордый, хитрый и умный, чтобы подходить на роль покорного раба; унижаться, даже перед госпожой, он не станет никогда — и никогда не будет слепо верить ребенку, даже тому, что спас ему жизнь. Как я могла не подумать про это раньше, не поставить себя на его место?       Можно было бы найти другой способ, чтобы заполучить его доверие, уже тогда, когда я стала бы взрослой, чтобы Рустем начал меня воспринимать серьёзно. Нужно было всего лишь немного подождать, и всё было бы хорошо… Но за эти несколько лет много чего могло произойти. Нет гарантий, что он бы перешел на мою сторону, будучи уже верным слугой Хюррем.       И с Нигяр в любом случае надо было бы что-то делать уже сейчас, а единственным, кто мог мне с ней помочь, был Рустем. Всё же было продумано мной до деталей, я верила, что смогу избавиться от калфы…       Но, как оказалось, мой план был продуман не так уж детально, как мне думалось. Что-то я всё-таки упустила, несмотря на все приложенные усилия — и сейчас я отчаянно пыталась понять, что именно.       У меня была только одна теория насчет того, что же на самом деле произошло с бывшей любовницей великого визиря. И эта мысль мне очень не нравилась, но всё услышанное доказывало, что она правдива.       Я не хотела верить в предательство Рустема, но с чего бы этому слуге Хасеки, Идрису-аге, врать, что Нигяр пропала, а не мертва? Ему не было никакой выгоды от этого.       А вот у Рустема вполне могла быть выгода от лжи мне. И он бы, в отличие от слуг, что тряслись перед женой падишаха, не побоялся бы обманывать наивную девочку — что я смогу сделать, если правда раскроется? Не побегу же жаловаться на него отцу. Он подумал, что сможет пользоваться моим доверием, поскольку для него я — глупый ребёнок.       Я была вынуждена признать правду, какой бы горькой она ни была для меня — слишком много доказательств указывало на то, что Рустем начал проворачивать свои дела за моей спиной и водил меня за нос всё это время, а я, как дура, верила ему.       Но я пока не знала, как раскусить его и проверить, верны ли мои догадки. Мне оставалось только сидеть и ждать дальнейших событий. Бездействие и собственное бессилие меня убивало, но ничего поделать я не могла.       Так прошло несколько дней.       — Михримах, ты не заболела? — заботливо спросила Хюррем, потягивая шербет из серебряного кубка в своих руках. — В последнее время ты выглядишь задумчивой. Тебя что-то беспокоит, дорогая?       Я сидела на тахте в покоях госпожи, рядом с ней, и снова думала о Рустеме и его возможном предательстве. Видимо, хмурый взгляд передавал мои мрачные мысли, и Хасеки это заметила.       — Ничего, Валиде, — я улыбнулась и тоже взяла со столика свой шербет. — Я просто беспокоюсь за брата, молюсь, чтобы он поправился.       — Не беспокойся, Михримах, ему уже намного лучше. Фирузе прекрасно справляется со своей работой, — рыжеволосая с улыбкой посмотрела на служанку, которая играла с Джихангиром в паре метров от нас. — И всё же, ты уверена, что с тобой все хорошо? У тебя ничего не болит, например, живот? — и тут я догадалась, к чему госпожа клонит с таким загадочным видом. — Милая, если ты почувствуешь что-то странное, сразу скажи мне. Не бойся, это может означать, что скоро ты станешь взрослой девушкой.       Я немного смутилась от неожиданной темы разговора. Ранее Хюррем никогда не говорила со мной о естественных для женского организма процессах, несмотря на то, что уже пора: меньше чем через полгода мне исполнится тринадцать, менструация, вероятно, должна вскоре начаться.       Меня немного огорчало осознание, что уже скоро снова придется страдать неделю каждый месяц (в прошлой жизни у меня были все семь дней, надеюсь, в этой будет меньше). За то время, что я пробыла здесь, я, по крайней мере, наслаждалась отдыхом от месячных. Жалко будет, когда это удовольствие закончится. Но пока никаких признаков, что в ближайшее время я «стану девушкой», не было. И хорошо.       — Можете не волноваться, Валиде, я достаточно читала о человеческом организме, и обо всем уже знаю. Я скажу Вам, как только… перестану быть ребёнком, — необходимость говорить этими нелепыми эвфемизмами меня раздражала, поэтому я перевела тему: — Пожалуйста, давайте не будем об этом, мне неловко, — Хасеки кивнула, показывая мне, что всё поняла, и перестала расспрашивать.       Я откинулась на мягкую спинку тахты, взяла с золотой тарелки красивую на вид сладость и откусила кусочек. Вкусно, но для меня чересчур много сахара. Мое внимание привлек громкий детский смех. Я посмотрела на Фирузе, которая лучезарно улыбалась малышу, и на Джихангира, которому, по всей видимости, было очень весело с ней.       Эта милая картина должна была растрогать меня и поднять настроение, но вместо радости за Шехзаде снова вызвала тревогу, уже по другому поводу. Персиянка — проблема сейчас даже важнее, чем возможное предательство Рустема.       Все эти дни я старалась не спускать с неё глаз, не давала ей возможности отправить весть шаху. И вроде бы пока шпионка Тахмаспа не была замечена в чем-то подозрительном, во всем слушалась меня, была тихой и покладистой. Но я все равно была в постоянном напряжении, ожидая от неё подлости в любой момент.       План с Нигяр провалился, но теперь я стала умнее и точно не позволю какой-то рабыне водить меня за нос, как это удалось Рустему. Я не дам ей шанса перехитрить меня. Предчувствие, что наложница задумала что-то, тяжелым камнем легло на мою душу, когда она, играя с Шехзаде, подняла голову, и наши взгляды пересеклись. Волнение усилилось.       Пока я не смогла раскусить Фирузе, сколько бы усилий не прилагала, но я обязательно сделаю это, раньше, чем она успеет навредить мне или кому-либо другому. Я ей не позволю. Теперь, когда я поняла свои ошибки в плане с калфой, я буду осмотрительнее и осторожнее. Особенно с персидской шпионкой.       — Фирузе, — служанка обернулась на голос Хюррем и склонила голову. — Джихангиру уже пора спать. Передай его Назлы, на сегодня ты свободна.       — Позвольте мне уложить его, госпожа, — с теплой улыбкой попросила наложница. — Ваш Шехзаде — прекрасный ребенок, я хочу как можно больше времени проводить с ним.       Меня удивляла способность Фирузе так ловко строить из себя невинную овечку. Если бы не знала, кто она, никогда бы не заподозрила в чем-нибудь кроткую, милую рабыню. Она действительно умела очаровывать своей добротой и вызывать доверие. Никогда бы не поверила, что это лишь маска для прикрытия истинных намерений. Иногда в голову закрадывалась мысль, что она и вправду ведьма.       — Подойди ко мне, Фирузе, — я напряглась, услышав строгий голос Хасеки. Персиянка чем-то разгневала госпожу?       Рабыня, не медля, встала, передала Шехзаде в руки стоящей рядом служанки и остановилась напротив рыжеволосой, ожидая дальнейших приказов.       — Я хотела бы поблагодарить тебя ещё раз за то, что ты делаешь для меня и моего сына, Фирузе, — лицо Хюррем смягчилось, она улыбнулась наложнице, а внутри меня забилась тревога. Не нравится мне всё это, очень не нравится. И, прежде, чем персиянка успела ответить, что это её долг, продолжила: — Ты мне очень нравишься. Ты хорошая, добрая девушка. Я вижу, что тебе можно доверять.       Ой, нет, нет. Только не это. Я увидела, как уголки губ Фирузе торжествующе дрогнули. Я с волнением смотрела на Хасеки, надеясь, что сейчас она просто отпустит персиянку и на этом все закончится.       — Михримах, — рыжеволосая обернулась ко мне, и я поняла, что мои предположения верны. — Надеюсь, ты не будешь возражать, если я возьму Фирузе к себе в служанки? Мне очень нужна такая хорошая девушка рядом, и так она сможет проводить с Джихангиром больше времени.       — Валиде, боюсь, что я уже привыкла к Фирузе, и мне будет сложно заменить её другой хатун, — я попыталась как-то выкрутиться, но под пристальным взглядом госпожи осознала свой провал.       Конечно, у меня не было выбора. Хюррем спросила моего одобрения лишь для виду, на деле же она не нуждалась в моем ответе.       — К тому же, она обещала помочь мне с изучением ее родного языка, фарси. Я бы очень хотела, чтобы Фирузе осталась моей служанкой, Валиде, но если Вам так угодно, не буду возражать, — я сдалась, понимая, что сопротивление бессмысленно. Я не могла идти против желаний Хасеки.       — Не волнуйся, милая, я буду отпускать Фирузе к тебе на несколько часов каждый день, чтобы она помогала тебе с учебой, — заверила меня рыжеволосая, довольная моим ответом, и снова обернулась к персиянке. — Такую хорошую подругу, как ты, Фирузе, найти крайне сложно. Сейчас у тебя есть моё доверие, и я надеюсь, что ты сделаешь всё, чтобы не потерять его. Я верю, что ты станешь мне преданной служанкой. Ты понимаешь, какая это честь для тебя?       — Да, понимаю, госпожа, — тихо ответила наложница, не поднимая глаз, но я видела, что она вся дрожит от счастья.       Я же в это время дрожала от гнева, который переполнил меня, когда я увидела, с каким теплом во взгляде Хюррем смотрит на служанку и как она на несколько мгновений прикоснулась к её руке. Только этого мне не хватало. Я же ясно давала персиянке приказ, строго-настрого запретив приближаться к Хасеки и пытаться втереться ей в доверие. Неужели она сделала это мне назло?       Словно мне не хватало проблемы с Рустемом, как еще одна появилась. Если Фирузе станет подругой рыжеволосой, она выйдет из-под моего контроля. И кто знает, что тогда она может придумать и как использовать жену падишаха. Персидская шпионка вполне могла нанести ей или кому-то ещё вред, ведь больше она не будет бояться меня. Никто её не остановит.       Как мне этого не допустить? Как мне держать Фирузе под контролем, если она больше не будет служить мне? Всё оборачивается против меня, и это пугает. Я с напряжением смотрела вслед персиянке, пока она не подошла к двери и не покинула комнату.       Я собиралась встать и, сказав госпоже, что мне надо делать уроки, как можно быстрее вернуться в свои покои. Мне было нужно немедленно допросить персиянку, чтобы узнать, какого чёрта происходит.       Но не тут-то было.       Будто в довершение всех бед, в покои вошел Сюмбюль-ага и сообщил Хасеки, что Хатидже Султан только что прибыла во дворец и хочет с ней поговорить. По лицу Хюррем можно было понять, насколько неприятна ей встреча с сестрой мужа, но она быстро взяла себя в руки и велела пустить.       Я не любила Хатидже, своим поведением она вызывала во мне только раздражение. К тому же, она была для меня потенциальной проблемой, потому как ненавидела жену своего брата всем сердцем. Видимо, жизнь решила окончательно добить меня её приходом. С другой стороны, мне не помешало бы узнать, какие интриги против Хюррем она строит.       Уже спустя несколько минут стражники за дверьми громко оповестили о появлении Хатидже. Госпожа ворвалась в покои без стука. Да уж, воспитание у сестры падишаха было не очень хорошим. А ведь она была ниже по статусу, чем Хасеки, если следовать реальной истории, и не имела права себя так нагло вести. Жаль, что сценаристы сериала плевали на это.       — Добро пожаловать во дворец, госпожа, — сказала славянка голосом, полным яда, который даже не пыталась скрыть, и любезно улыбнулась. — Надеюсь, дорога была для Вас не слишком утомительной.       Я заметила, что Хатидже выглядит чересчур счастливой, будто вот-вот лопнет, если не сообщит рыжеволосой какую-то новость немедленно. Я насторожилась, подумав, что это не к добру.       — Удивлена, что ты в таком прекрасном настроении, Хюррем, несмотря на последние события, — злорадно улыбаясь, ответила сестра Сулеймана. Я поняла, что она намекает на появление у своего брата новой фаворитки. — Я думала, что застану тебя в истерике.       — Михримах, ступай к себе, — велела мне Хасеки.       Я без возражений поднялась с тахты, поприветствовала Хатидже и вышла за двери. В коридоре я отошла от двери на несколько шагов, чтобы султанши услышали, будто ушла, и остановилась. К счастью, говорили они на повышенных тонах, и всё было прекрасно слышно.       — Надеялись, что я в истерике, Вы хотели сказать? — невозмутимо парировала Хюррем. — Я спокойна, потому что знаю, что никакая хатун не сможет меня заменить. Повелитель поиграется очередной игрушкой, пока она ему не надоест, и выбросит. А от меня избавиться не выйдет. В конце концов, Вы тоже выглядите спокойной. Не представляю, как это было тяжело — смириться с мыслью, что Ибрагим-паша предпочел Вам служанку.       В ответ госпоже последовал наигранный, фальшивый смех.       — Спешу разочаровать тебя, Хюррем: больше твои попытки зацепить меня упоминанием Нигяр не имеют никакого смысла, можешь даже не пытаться. Мне уже всё равно, потому как хатун мертва. Как и её ребенок, что и минуты не прожил на этом свете. Всё кончено. Ни я, ни Ибрагим больше не будем о ней вспоминать. Мы оставим это в прошлом, забудем навсегда.       — Можете утешать себя сколько угодно, госпожа, — спокойно ответила Хасеки. Я заметила, что она никак не отреагировала на новость о смерти Нигяр, словно не была удивлена. — Только не обманывайтесь, будто смерть калфы что-то изменит. Посмотрите правде в глаза: Ибрагим-паша уже давно охладел к Вам и больше не желает Вас как женщину. И с этим ничего уже не поделать. Раз Нигяр больше нет, он найдёт себе другую.       — Не трать силы на пустую ложь, — голос Хатидже так и сочился злобой. — Я знаю, что Ибрагим всё ещё любит меня. Он сам мне это говорит.       — Неужели Вы настолько слепы, что не видите очевидного? Паша лжет, что любит Вас, только потому что ему всё ещё важна его должность. Он до сих пор остается с Вами только ради своей власти. Как жаль, что Вы не желаете это признавать.       — Я прекрасно знаю, на что ты так надеешься, Хюррем, — голос сестры султана дрожал, похоже, от радости и нетерпения наконец сказать то, что больше всего разгневает Хасеки, ей в лицо. Всё моё тело было напряжено. — От Ибрагима хочешь избавиться, — голос госпожи стал тише — видимо, она подошла ближе к славянке, наблюдая за её реакцией. — Вот только спешу тебя разочаровать — ничего не выйдет.       — И каким же образом?       — Я передумала разводиться с Ибрагимом, — я представила, с каким триумфом на лице произнесла эту фразу Хатидже.       Вот чёрт. Ибрагим. Я совсем забыла про него. А он ведь, по сути, был самым умным и опасным врагом Хюррем. Единственным достойным, тем, кто реально мог сравниться с ней в силе, я бы даже сказала. От него тоже лучше избавиться, иначе он доставит очень много проблем. И как можно скорее. Но задача эта очень сложна. Ещё одна проблема, о которой мне нужно думать…       — Вы не станете разводиться? — по голосу султанши было понятно, что она не ожидала такого поворота, хоть и пыталась скрыть удивление.       — Я передумала, — невозмутимо ответила сестра падишаха, будто речь шла не о разводе, а о выборе платья на праздник.       — Но это ничего не изменит, всё равно Повелитель… — рыжеволосая попыталась привести аргументы, но была прервана:       — Повелитель полностью доверил право решать это мне. Как я скажу, так и будет.       Я подумала, как хорошо бы для Хюррем все сложилось, если бы Хатидже правда развелась с Ибрагимом. Он бы потерял всю свою власть и расположение Сулеймана к себе, по сути, стал бы никем. Хасеки избавилась бы от своей самой главной угрозы. А ведь это было бы очень просто…       Госпоже не пришлось бы даже сил никаких прикладывать, чтобы победить врага, если бы Сулейман только принял решение расторгнуть брак своей сестры. Даже несмотря на то, что Хатидже была против, она не имела права возразить падишаху.       Повелитель мог просто поступить так, как считал нужным, не обращая внимания на желания госпожи. Одно его слово, один приказ — и всё было бы кончено… И Хюррем бы спокойно выдохнула.       Я поймала у себя в голове эту мысль. Что всё можно было бы закончить так просто — и без риска, кровопролития и опасных интриг. Сделать всё руками Сулеймана. Эта идея показалась мне слишком привлекательной, чтобы отказаться от неё и просто забыть. С каждой секундой, пока я стояла посреди коридора и думала о ней, она становилась все более ясной и привлекательной. И более реальной.       У меня не было пока четкого плана, но я загорелась мимолетной мыслью о том, как можно избавиться от Ибрагима. Я не стала слушать дальше, как Хасеки издевалась над Хатидже, интересуясь у той, как скоро паша найдет себе новую любовницу, и предложит ли ему госпожа жить с ней во дворце втроём. Меня это не волновало.       Забыв про всё остальное, даже про то, что хотела поговорить с Фирузе, я помчалась к себе, стараясь не упустить из головы гениальную идею. Мне нужен план. Нужно найти что-то, что поможет мне придумать, как воплотить мой замысел в реальность. Как можно скорее. Я очень надеялась, что у меня получится что-нибудь придумать.

***

      Спустя несколько дней я, дрожа от волнения, переступила порог покоев падишаха. Мои пальцы нервно сжимали твердую обложку Корана. Я знала, что нужно говорить, план был хорошо продуман у меня в голове. Но я ужасно переживала. Что, если не сработает? Если Сулейман только разгневается на меня?       Да, после случая с покоями Валиде Султан я давала себе обещание больше так не рисковать, не переходить грань дозволенного в разговорах с Повелителем. Но я оправдывала себя тем, что на этот раз дело действительно серьёзное и стоит той опасности, которой я себя подвергаю. Я снова собралась играть с огнём. Но в этот раз я буду очень осторожной.       — Михримах, моя луноликая госпожа, — Сулейман был в хорошем расположении духа. Это немного успокоило меня.       Я выдохнула и улыбнулась. Мысленно повторив свой план, я подошла к мужчине, поцеловала его руку и приложила ко лбу. Честно, мне было довольно противно, я до сих пор не привыкла к этому антисанитарному обычаю. Неизвестно, когда он мыл руки в последний раз, к чему прикасался. Можно только посочувствовать бедным наложницам, которые вынуждены целовать полы кафтана.       — Повелитель, — сказала я виноватым голосом, опустив глаза, — Я очень рада, что Вы простили меня после нашей последней ссоры. Мне до сих пор ужасно стыдно за мое недостойное поведение перед Вами.       — Я надеюсь, что ты вынесла для себя урок, и впредь этого не повторится, — голос Сулеймана был строгим, но мягкий взгляд выдавал, что ему сложно быть жестким со своей дочерью.       — Можете не сомневаться, отец.       — Сегодня последний в этом году теплый день, — заметил падишах, смотря в окно. — Давай выйдем на террасу, там сейчас прекрасно.       Просторный балкон был залит мягким, ещё тёплым солнечным светом. Был конец октября, и затянувшееся бабье лето подходило к концу. Холодный, осенний ветер ударил мне в лицо, освежая и вызывая приятные мурашки. Терраса расположилась над дворцовым садом; все дорожки между деревьями, клумбы и беседки были видны как на ладони. Где-то вдали тихо шумели волны Босфора.       Мы устроились на больших разноцветных подушках, подставив ласковым лучам солнца лица. Сулейман велел слугам принести нам сладостей и шербета. Для меня стало открытием, что в султанских семьях было принято есть очень много сладкого, и, если честно, за всё время меня уже начало подташнивать только от вида очередной тарелки с повышенным содержанием сахара, хотя готовил Шекер-ага изумительно. Но ради вежливости я не отказывалась.       — Хорошо, что ты пришла, Михримах, — улыбнулся мне мужчина. — Я хотел бы провести с тобой и твоими братьями как можно больше времени до того, как уеду.       — Вы уже знаете точно, когда идете в поход, Повелитель? — поинтересовалась я.       — Да. До моего отбытия осталось меньше недели, — услышав ответ, я перестала улыбаться. Сулейман, подумав, что меня огорчила скорая разлука, сказал: — Не расстраивайся, Михримах, по моим расчетам, этот поход не должен длится больше двух-трёх лет, если всё будет так, как я планирую. Время пройдет, как один день, ты и не заметишь. К тому же, с тобой остаются братья. Ты не будешь скучать.       Да уж, скучать я точно не буду. На самом деле причиной тревоги, которую падишах заметил на моём лице, были мысли о том, что может случиться во дворце, пока он будет отсутствовать. Насколько я помнила по сериалу, мафия (враги Хюррем) выходила на охоту как раз тогда, когда город засыпал (Сулейман был в отъезде).       В отсутствие Повелителя у них было больше возможностей плести интриги против Хасеки. И, конечно, этот шанс они точно не упустят. Меня это очень волновало. Предчувствие подсказывало мне, что я буду с нетерпением считать дни до возвращения Сулеймана, но вовсе не от тоски по нему.       — А правда, что Вы собираетесь провести обряд вручения меча Мехмеду сразу, как только вернётесь, отец?       — Да. Думаю, через пару лет он станет совсем взрослым и сильным юношей, ему пора будет стать наследником, — я заметила, что падишах говорил о своем втором сыне с особым теплом в голосе.       Я напряженно сглотнула, набираясь смелости, чтобы привести разговор к той теме, ради которой я пришла. Я боялась провала, но не простила бы себе, если бы не попыталась воспользоваться идеальной возможностью избавится от одного из самых опасных врагов. Второго такого шанса не будет. Я посмотрела на Коран, который всё ещё держала в руках. Выдохнула.       — Повелитель, у меня есть ещё один вопрос, который я бы хотела Вам задать, — сердце тревожно скакало у меня в груди.       — Я с радостью скажу тебе всё, о чем попросишь, солнце мое, — Сулейман ласково потрепал мою порозовевшую от холода щеку. — Говори, не бойся.       — Дело в том, что… Я слышала, что моя любимая тётя, Хатидже Султан, сказала, что не будет разводиться с Ибрагимом-пашой, — на одном дыхании произнесла я, внимательно смотря на реакцию мужчины.       — Если и так, то что? — было видно, что султан удивился услышанному, но оставался невозмутимым. — Я предоставил право решать дальнейшую судьбу Ибрагима-паши твоей тёте, Михримах. Раз она приняла такое решение, значит, так и будет. Это её выбор.       — Но, отец… — я закусила губу, чувствуя, как от волнения к лицу хлынула кровь. — Мне, конечно, не известны подробности того, что произошло между госпожой и её супругом, но, насколько я знаю, паша совершил страшный, непростительный грех. Неужели он не понесёт за это наказания, которого заслуживает?       И тут я увидела, как брови Сулеймана полезли на лоб, а глаза широко раскрылись в изумлении. Казалось, он сейчас прожжет во мне дыру, но я не стала отводить взгляда. Растерянность мужчины вполне понятна: не каждый день двенадцатилетняя дочь приходит говорить с тобой о прелюбодеянии.       Не принято даже упоминать подобное вслух, харам и всё такое. Ребёнку так и подавно. Но с другой стороны, дети султанов живут в гареме, и каждый день слышат разговоры наложниц о том, как ублажать Повелителя. И почему-то никто этим не обеспокоен, что странно.       В горле пересохло, нужные слова в панике метались в голове, но я попыталась собраться и приготовиться стоять на своем дальше.       — Михримах, к чему ты об этом спрашиваешь? — пережив потрясение, опешившим голосом спросил мужчина, всем своим видом показывая, как ему не нравится тема разговора. — Ты не должна задавать подобных вопросов и даже думать о таком. Я крайне поражен и расстроен. Больше не смей об этом говорить ни слова.       Чего я и ожидала. Ясно, теперь надо строить из себя саму невинность и доброту.       — Повелитель, прошу, не гневайтесь на меня за мою доброту, — жалобным голосом заговорила я. — Я ведь задала этот вопрос лишь потому, что очень люблю Хатидже Султан и хочу только одного: чтобы она была счастлива. Ибрагим-паша растоптал честь госпожи, своим ужасным, аморальным поступком он насмехался над её достоинством. Кто он и кто она? Я не могу понять, как раб может так поступать с Вашей сестрой и оставаться безнаказанным. Скажите, отец, разве я не права? Чего я не понимаю?       — Михримах, достаточно, — резко прервал меня Сулейман. — Несомненно, ты права, за совершённое Ибрагим-паша полностью заслуживает наказания. Но я очень люблю свою сестру, так же, как и ты, и желаю ей только счастья. Поэтому я предоставил это решение ей. Если Хатидже полагает, что так ей будет лучше, значит, так тому и быть. Тебе что-то не ясно?       — Повелитель, но я читала Коран, — я перевела взгляд на книгу. — И там ясно написано, что то, что совершил паша, смертный грех, а значит, должно караться не просто разводом, а смертной казнью. Как же Хатидже Султан сможет жить с человеком, которого Аллах велел бы забросать камнями до смерти в качестве наказания? — сказав это, я открыла Коран и зачитала пораженному мужчине нужные строки, на которых заблаговременно сделала себе закладку. — Я заговорила об этом, потому что не понимаю, как такое возможно. Можете мне объяснить, отец?       — То, что ты так подробно изучала Коран и запомнила это — конечно, похвально, Михримах, — меня порадовало то, что судя по его голосу, падишаха удивила моя осведомлённость и подготовленность в этом вопросе, к такому он был явно не готов. — Ты все верно сказала, Аллах велел наказывать смертью тех, кто совершил этот страшный грех. Но пойми, твоя тётя очень любит Ибрагима-пашу, даже после того, как узнала правду. Она и без того совершенно разбита его предательством, боюсь, его смерть нанесла бы ей ужасный удар. Я дал ей право выбора, поскольку не хочу видеть свою сестру несчастной. Я — падишах, повелитель мира, не забывай об этом, Михримах. В этой империи мое слово стоит наравне со словом Всевышнего. Аллах дал мне право самому решать судьбу всех своих рабов. Даже если это решение расходится с тем, что написано в Коране. Как я скажу, так и будет.       Я слушала монолог Сулеймана, думая, что же мне говорить. Вроде бы я не сильно его разгневала, иначе он бы уже начал кричать и выгнал меня из покоев вон. Это хорошо. Я не ожидала, что будет легко и у меня сразу всё выйдет. Но попробовать стоило. Пока все идет почти так, как я планировала. Главное быть осторожной и не оступиться.       — Повелитель, я не смею перечить Вам, любое Ваше решение будет верно. Но… разве на Вашем месте Аллах оставил бы грешника просто так? Его смерть была бы для Хатидже Султан слишком серьёзным потрясением, Вы правы. Но, быть может, развод и лишение должности великого визиря были бы достаточным наказанием для паши? Разумеется, Вы — падишах, и Вы поступаете так, как считаете нужным. Я лишь осмелилась высказать свои мысли, не более. Видит Всевышний, я даже не думала оскорбить Вас. Простите меня за то, что высказала свои предположения на этот счёт, отец.       Договорив, я замерла, тяжело дыша. Я закрыла глаза, едва не дрожа от страха. Секунды ещё никогда не казались мне вечностью. Мне хотелось исчезнуть, настолько сильно я боялась реакции Сулеймана. Прошла минута. Он молчал. Я не решалась пошевелиться, готовясь к самому худшему и сто раз проклиная себя за неосторожные слова и глупость. Как можно было снова надерзить падишаху?       — Михримах, — я забыла, как дышать, но посмотреть на мужчину побоялась. Его голос был спокойным и почти не раздражённым, что скорее испугало меня, чем успокоило. — Ты снова позволила себе дерзость, — я чуть не потеряла сознание, — но я не стану тебя наказывать. Я хочу похвалить тебя за то, что ты так ответственно относишься к словам нашего Аллаха и внимательно изучаешь их. Это хорошо, — я поражённо раскрыла глаза. — Все, что ты сегодня сказала, было обусловлено интересом к тому, что ты прочла в Коране. Так ведь? — он внимательно посмотрел на меня, нахмурив брови.       — Так, Повелитель, — поспешила закивать я, чувствуя огромное облегчение.       — Я надеюсь на это, — Сулейман подсел ближе ко мне, легонько погладил рукой по спине и стал пальцами перебирать мои длинные волосы, сверкающие в лучах солнца золотом. — Меня радует, но в то же время и пугает твой ум, несвойственный для маленькой девочки, Михримах, — он тяжело вздохнул. — Ни у Мехмеда, ни у Мустафы в твоем возрасте не возникало таких взрослых мыслей, — я напряглась. Он что-то начал подозревать. Не к добру это. — Жаль, что ты не родилась мальчиком, луноликая моя. Ты была бы умнее всех Шехзаде, я уверен в этом, — в его голосе мне почудилась грусть.       Сказать, что я была в изумлении — ничего не сказать. Последние слова мужчины совершенно сбили меня с толку, я не верила, что правильно всё поняла. Казалось, мне послышалось. Я не знала, как относиться к словам Султана. Не знала, что ответить, поэтому молчала. И что-то, похожее на радость, слабо затрепетало в груди.       Возвращаясь к себе, я впервые за долгое время чувствовала себя окрылённой. Слова Сулеймана дали мне то, что сейчас было так нужно — уверенности в себе и сил. Руки, что уже опустились после провала с Нигяр, Рустемом и Фирузе, поднимались снова. Я приняла решение не отказываться от своих замыслов и идти дальше, к победе, несмотря на все препятствия на пути.       У меня не было уверенности, что мои слова сподвигнут падишаха как-либо наказать Ибрагима. Конечно, я молилась, чтобы это случилось, но вероятность, что он примет это решение, слишком мала. Однако, мне придавала сил мысль, что я хотя бы попыталась что-то предпринять, чтобы избавиться от опасного врага. А вдруг и вправду случится чудо? Уж если Сулейман на меня так серьёзно посмотрел после услышанного… Надежда умирает последней.              Я вспомнила, что уже несколько дней собиралась поговорить с Фирузе насчет их близкого общения с Хюррем, которое меня очень напрягало. И с Рустемом, которого я игнорировала с нашей последней встречи, надо что-то делать. Придумать, как вывести его на чистую воду, если он всё же обманывал меня. С такими мыслями я шла к покоям, но остановилась, услышав голоса в главной комнате гарема.       — Вы прочли то письмо, госпожа? — я узнала тихий и мелодичный голос Гюльфем.       — Он говорит, что до сих пор любит меня, — ответила Хатидже своим любимым депрессивным тоном.       Я почувствовала жалость к раздражающей меня госпоже. Какая умная, уважающая себя женщина будет так убиваться по мужчине, которому совершенно не нужна? И она — сестра падишаха? Не смешите меня. Никакой чести и достоинства абсолютно. Позволила рабу сравнить себя с грязью и успокаивает себя, вместо того, чтобы наказать его. Не люблю слабых людей, у которых напрочь отсутствует уважение к себе.       — Даже не сомневайтесь в этом, — поддержала подругу Махидевран. Ещё одна, у которой самоуважение и гордость так и прет. Они просто созданы друг другу слёзы вытирать. — Нигяр была для него лишь развлечением.       — Не хочу слышать её имя, — резко ответила Хатидже с отвращением в голосе.       — Верно, — вставила слово Гюльфем. Она всегда выполняла роль ручной собачки: в разговоре сама не участвовала, но время от времени тихо подгавкивала в поддержку того, что говорила госпожа. — Не стоит нам вообще вспоминать эту ведьму. Госпожа, поверьте мне, Вы будете счастливы.       Да, конечно, будет. Несомненно. Пользуясь тем, что никто на меня не смотрел, я закатила глаза. Я уже собиралась уйти к себе, поскольку мне надоело слушать, как эта троица дружно жует сопли, как вдруг услышала голос Хюррем:       — Приятного аппетита, госпожа. Я поем в саду, — голос Хасеки показался мне уж чересчур довольным, словно она чем-то наслаждалась. С чего бы ей так радоваться? Я напряглась, почувствовав неладное. — Увидимся, — судя по шагам в сторону противоположной двери, рыжеволосая вышла.       Послышались шаги служанок, которые последовали за ней. Я подождала несколько секунд, напряженно прислушиваясь, но в ташлыке больше ничего не происходило. Решив, что смысла стоять дальше нет, я направилась в свои покои. Но не успела пройти и половины пути, когда тишину гарема нарушил изумлённый визг.       Так могла кричать только Хатидже.       — Нигяр!       Упс…       Несмотря на все приложенные мной усилия, канон все же дал мне крайне болезненного пинка под… спину. А я наивно полагала, что его так просто обмануть.       Конечно. Сейчас. Размечталась.