Змеиный принц

Обездвижить Квиррела оказалось непросто: в одном теле жило две души, и когда Локи справился с его изначальным хозяином, дух-подселенец перехватил управление. Ненадолго. Брауни следили, чтобы в личные комнаты профессора ЗОТИ никто не вошёл, тело Квиррела валялось на потёртом коврике перед камином, пялясь в потолок, а Локи вдумчиво потрошил его память. Сам Квиррел — молодой слабовольный и трусоватый маг — ничего интересного из себя не представлял, да и был уже практически покойником: конфликт двух душ стремительно разрушал его тело. Тут и там под мешковатой одеждой он был обмотан бинтами, иначе от него при ходьбе просто отваливались бы куски. До сих пор он мог передвигаться только потому, что тратил на функционирование магию обеих душ. Но у физической оболочки есть предел. Второй… второй был поинтереснее. Главным образом тем, что его страхи — обычные в целом страхи смертного — были преувеличены и раздуты до неимоверной величины. Том Риддл боялся смерти. Что ж, всё живое, способное её осознать, так или иначе её опасается. На этом базировалось подавляющее большинство религий, чаще всего обещавших за гранью воздаяние за грехи и награды за хорошее поведение. Как будто разумные в своём развитии не вышли за рамки детей, только-только уяснивших для себя, что огонь жжётся, вода мокрая, за мокрые штанишки ругают, а за съеденную кашу хвалят. Кое-кто осознавал, что боится не смерти, а дряхлости. Или боли. Или беспомощности. Или неизвестности. Некоторые знали про перерождение. Но в целом очень немногие боялись именно смерти как конечной точки пути. Просто потому, что для подавляющего большинства разумных смерть оставалась тайной. Чем-то непостижимым. Увязшие в повседневных хлопотах по добыванию пропитания, люди и маги не думали о непостижимом. С понятным бы справиться. Риддл же думал о смерти постоянно. Каждый день. Каждый час. Он боялся спать, потому что можно уснуть и не проснуться. Пока мог, он наращивал магическую мощь, будто маг, как бы силён он ни был, в состоянии от смерти отбиться. Он засовывал слепки собственной души туда и сюда, как кролик, разбрасывающий свой помёт по лужайке. И, разумеется, прожив в страхе почти всю жизнь, он в конце концов сошёл с ума. Потому что тело и разум мага не выдержали такого напряжения. Заглянув поглубже, Локи увидел, что пугать Риддла начали ещё в сиротском приюте, где он рос до поступления в Хогвартс. Еженедельные проповеди, страшный Сатана, картины ада… Впечатлительный ум неглупого ребёнка впитал все эти картины, а пылкое воображение раздуло. И хотя уже к Хогвартсу Том не верил в Сатану, в глубине его души вера в ад осталась. А потом он этот ад увидел воочию. То, что счёл за таковой. Магглы и маги начали войну. Большую войну. И хотя на магловские города сыпались бомбы, а Хогвартс считался местом, где каждый найдёт помощь, Тома, как и прочих полукровок и маглорожденных мажат, несмотря на их просьбы остаться в замке на лето, выставили прочь. Хогвартс-экспресс довёз их на Кинг-Кросс, высадил и… И Том Риддл всё лето прятался от бомбёжек и патрулей, ночевал где попал, ел то, что смог добыть, на его глазах гибли люди… В Хогвартс он вернулся преисполненный ужаса и ненависти. Да так и не перерос их. Не смог бы перерасти. Потому что такие душевные раны излечиваются безопасностью и заботой, но кто бы стал о нём заботиться по велению души? И кто бы создал для него по-настоящему безопасное место? Надежда ещё оставалась. Недолго. Потому что в преподавании в Хогвартсе, который и правда был безопасным местом, Тому категорически отказали. Тогда-то он и сломался совсем. Ненавидеть весь мир невозможно — душевной широты не хватит. И Риддл возненавидел маглов и Дамблдора. Маглов — за мировую войну, своё сиротство, за то, что его приют эвакуировали неведомо куда и он вернулся к запертым дверям. Риддл не поленился найти и убить своего отца-магла, бабку и деда, а поскольку был умён, свалил вину на дядю. Ну а зачем и почему Дамблдор сделал из умного талантливого юноши всеанглийское пугало, Локи уже знал и так. Риддл несколько десятков лет метался, взыскуя бессмертия — в надежде преодолеть свой страх — и власти, чтобы поквитаться с Дамблдором, но с размаху влетел в созданную бывшим директором школы ловушку — и развоплотился. Десять лет он выжидал возможности вернуться и дождался. А теперь алкал философского камня в надежде создать себе новое тело и продолжить. Закончив исследование чужой памяти, Локи встряхнулся, потребовал чаю и задумался. По его ощущениям, из того, что осталось от Риддла, толку уже не выйдет. Отработанный материал. И да, это он натравил на Гарри Поттера близнецов Уизли. Потому что Гарри Поттера он ненавидел так же неистово, как и Дамблдора. Отсутствие тела не прибавило ему здравости рассудка, и неубиваемый младенец стал для него символом всего, что мешает ему жить и достигать поставленных целей. Риддл ничего не помнил о ночи, когда погибли старшие Поттеры. Последним телесным воспоминанием оказалось стояние у калитки и крысоподобный человечек по левую руку. После — тьма и осознание себя в дебрях безлюдного леса. А вот что во всём виноват именно Гарри Поттер, Риддл помнил. Хотя, казалось бы, с чего? Локи допил чай и достал зеркальце. Хела откликнулась как-то очень стремительно, словно только и ждала. — Какие новости, сын? — спросила она. — Нужен твой совет, — ответил Локи. И принялся рассказывать, с чем столкнулся. Хела слушала внимательно, не перебивая. Потребовала показать ей Квиррела. Потом морду на его затылке. — Бесполезны. Оба, — вынесла вердикт она. — Но если ты сейчас добьёшь тело, один уйдет ко мне, а второй опять скроется. — Ты можешь его забрать? — спросил Локи. — Я не имею ни малейшего желания с ним возиться. — Белобожники пусть с такими возятся, — буркнула Хела. — Их убеждённость в том, что покаяние дарует прощение… Да, я могу его забрать. Твои палочки при тебе? — Обе, — кивнул Локи и достал сначала ту, которую ему всучил Олливандер, а потом полученную как трофей. Взглянув на вторую, Хела хихикнула. — Надо же, всё ещё цела, — покачала головой она. — Мой муж вырезал её для младшенького. Тот был слабоват, но способен к тонким плетениям. Потом вырос, возмужал, набрался сил, научился и перестал в ней нуждаться. — А эта? — показал Локи вторую. — А этой я творила тонкие сложные чары, — улыбнулась Хела. — Сам знаешь, грубая сила нужна не всегда и не везде. И она оказалась не утеряна… Сделай вот что… — велела она. Выслушав мать, Локи кивнул, скинул мантию, закатал рукава, подошёл к Квиррелу, разодрал ворот его одежд, примерился и всадил чёрную палочку точно в ямку между ключицами. Квиррел захрипел и выгнулся. Риддл завыл. Палочка расцвела чудовищным цветком агонии и боли, высасывая жизнь из обоих. По углам комнаты сгустилась тьма, дрова в камине мгновенно прогорели и осыпались пеплом. Свечи погасли. Только синие бесплотные лепестки над палочкой сияли в темноте, напитываясь силами двух душ, да тихо, на грани слышимости, скулил за дверью испуганный брауни. Когда цветок отгорел, Локи выдернул тёплую палочку из тела, которое тут же начало таять, как воск на раскалённой жаровне. Палочка была… сыта. — Вот и всё, — сказала Хела. — Откроешь мне проход в Мидгард — приберу обоих. Ну а пока пусть сидят.