Цветы Бога Смерти

Не плачь, дьявол, ведь не желая плакать, ты и стал дьяволом, верно?.. Ибо человек, когда он не плачет… когда его слёзы кончаются, высыхая… он становится демоном… становится чем-то совсем иным. «Хеллсинг»

      Положив ладони на края раковины, Курапика посмотрел на себя в зеркало и поморщился. Да уж… в гроб и то краше кладут: нездорово бледная кожа, темно-бордовые синяки под глазами, осунувшееся, болезненное лицо.       Лихорадка, свалившаяся на его голову после того, как они с Гоном и Киллуа вернулись обратно в «Бейтакль», приковала его к постели практически на два дня, большая часть из которых прошла в беспамятстве — он то выплывал из горячечного бреда, едва понимая, где он и кто он, то снова в него погружался. Когда он, наконец, очнулся, то чувствовал себя до отвращения разбитым и слабым. «Нервное истощение» — сообщил ему Леорио. — «Нельзя так изматывать себя, нужно беречь свое здоровье! Это я тебе не только как будущий врач говорю, но и как твой друг». Курапика после этих слов промолчал, что Леорио воспринял за свойственное Курута упрямство, но на самом деле тот был слишком измотанным, чтобы с ним спорить.       Прикрыв глаза и глубоко вздохнув, Курапика согнулся над раковиной, выкрутил кран на полную и резко подставил голову под струи ледяной воды, чтобы хоть ненадолго избавить себя от мрачных мыслей, беспощадно заполонивших собой его голову, как только он пришел в себя, потому не услышал, как его одиночество было нарушено появлением в комнате постороннего. — Курапика. — прозвучал в тишине знакомый голос.       От неожиданности он резко вскидывается — голова со всей силы бьется об кран, и-за резкой вспышки боли в глазах на миг потемнело и с губ срывается ругательство. Морщась, Курапика дерганым движением трет мокрой ладонью ушибленный лоб и выпрямляется. — Не лучшая идея сразу после болезни лезть головой в холодную воду. — Тебя забыл спросить. — шикнул Курапика, не оборачиваясь.       От того, как Исаги без малейшего стеснения рассматривает его немигающим взором, становилось не по себе, словно он стоит перед ней совершенно нагой. Курапика сглатывает, унимая желание отвернуться. Из всех людей в мире Исаги была последним человеком, кого он хотел бы сейчас видеть, и желание не оставаться с ней один на один и поскорее уйти становилось с каждой секундой все сильнее. — Как себя чувствуешь? — Приемлемо. — сухо отвечает он, затем протянул к контейнеру руку и какими-то нервными движениями надёргал оттуда салфеток. Капли воды с мокрых волос капали на шею и стекали за шиворот по разгоряченной коже. — Врешь ведь.       Бросив беглый взгляд в своё отражение, он понимает, что его глаза все ещё алые, и вздыхает, пытаясь подавить раздражение. Вот ведь…Что она пристала к нему? — Ты специально спросила, чтобы уличить меня во лжи? — Нет. — голос Исаги, в отличие от его собственного, звучал убийственно монотонно. — Я просто спросила, как ты себя чувствуешь. — Мне твое беспокойство о моем самочувствие и даром не надо. — хрипло каркнул Курапика, даже не стараясь скрыть глубокую неприязнь. — Что надо? Буря эмоций, еще не угомонившаяся после встречи с Гёней Рёдан, делала его уязвимым. Леорио за грубость, скорее всего, дал бы ему уже подзатыльник и завел нравоучительную лекцию о том, что с друзьями нельзя так разговаривать, а от Сенрицу Курапика бы получил печальный, но понимающий взгляд.       Но на лице напротив себя он видел только равнодушие. Казалось, что бы он не сказал, то всегда будет видеть это вежливое безразличие на лице Исаги. — Ты торчал в ванной полчаса. Я решила проверить, не помер ли ты. С учетом нынешних обстоятельств, гибель второго лидера слегка огорчит Ностраде. Кстати говоря, он до тебя минут двадцать дозвонится не может. — Я оставил телефон в комнате.       Она промолчала. «Даже удивительно» — мысленно усмехнулся Курапика, Исаги-то, у которой на все всегда есть ответ. — Не стоит говорить то, что у тебя на уме, особенно едва знакомым людям. Это может тебе навредить. — Навредить? — переспросила она так, словно понятия не имела, о чем это он ей толкует. — Ох, вот в чем дело… Ну что ж, забавная шутка. — Это не шутка. — едко парирует Курапика, сведя брови. — У тебя как обычно донельзя раздутое самомнение. Если ты так и будешь заносчиво считать, что тебя никто может убить, то можешь плохо закончить.       Исаги несколько секунд смотрела ему в глаза, пока ее взгляд вдруг не упал вниз. Заметив, как в чужих глазах проскочила странная эмоция, похожая на интерес, Курапика опустил глаза и увидел, что его ладони сжаты в кулаки.       «Неужели я собирался ударить?» Нет…он бы не вышел из себя из-за такой мелочи. — Ты вспыльчив, несдержан и склонен к разным выходкам, что на мой взгляд гораздо гибельнее раздутого эго. Но не нужно быть таким враждебным, Курапика. Отвечать на вопрос или нет дело твое, конечно, однако грубость при любом раскладе излишняя, не думаешь?       Исаги говорила с интонацией, с которой родители обращаются к в очередной раз нашкодившим проблемным детям — разочарованной и немного усталой.       Курапике стало противно от себя. Она права. Он должен владеть эмоциями, а не идти на их поводу. Поэтому Рёдан схватил Гона и Киллуа. Поэтому Курапика упустил шанс убить Куроро, когда у него была возможность. — Извини. — Не стоит. — Стоит. — с нажимом произнес он. —Я повёл себя грубо. — Раз ты так настаиваешь, твои извинения приняты.       Она выставила руки назад, уперевшись ими в ободок раковины. — Ты злишься, потому что решил, что если скажешь правду, то будешь выглядеть слабым? Курапика не ответил. Не хотел. Он устал, измотан, и злился на себя за то, что из-за болезни бездарно потерял целых два дня, а еще, что из-за того, что он согласился вовлечь Леорио, Гона и Киллуа в поимку Рёдана. Курапика невольно дернулся. Какое же ошибочное, глупое, безрассудное решение, едва не стоившее им жизней.       Если бы они погибли, Курапика никогда бы себе этого не простил. Ненависть к себе от осознания, что его друзья по его вине были на грани гибели на время оттеснили разочарование, что у него не получилось уничтожить ни Куроро, ни весь остальной Рёдан.       Теперь оно так и захлестывало его со всех сторон потоками слизи. Курапика понимал, что не виноват в том, что Неон лишилась способностей, и все равно, каким-то нутряным, иррациональным, совершенно незыблемым чувством знал — виноват. Он подверг опасности своих товарищей, ринувшись в погоню за Рёданом, поставив свои приоритеты выше твоих прямых обязанностей. Если бы он сосредоточился на защите Неон, как ему приказывал Ностраде, ее бы не поймал Куроро и не лишил способностей. Если он намерен оставаться лидером, то ему нужно утихомирить личные капризы.       Курапика отвернулся обратно к зеркалу. Посмотрел на свое отражение. — С чего ты это взяла? — зачем-то спросил он. — Потому что ты тут так долго прячешься. — ответила Исаги. —Наверное, ты ненавидишь привлекать к себе внимание… но из-за того, что плохо контролируешь свои эмоции, твои глаза часто краснеют и тебе приходится носить линзы, чтобы никто этого не заметил. — Какая наблюдательность. — саркастично отметил Курапика. — Видишь меня насквозь. — Иногда обстоятельства вынуждают быть внимательным к окружающим во избежание неприятных ситуаций. —И что же ситуации могут быть такие? — Всякие. — последовал незамедлительный ответ.       «Если воспринимать ее слова буквально, то можно ли предположить, что она считает меня угрозой? Чему? Своим интересам? Нет, вряд ли. За такое короткое время у нас не могло возникнуть общих целей, но чтобы убедиться в этом достоверно, мне нужно узнать о ней больше». Едва подумав об этом, Курапика тут же отмел свою мысль. Во-первых, ему до нее не было никакого дела, во-вторых пытаться залезть в голову к этой поехавшей все равно что прорываться с деревянным щитом и палкой в неприступную высокую башню, окруженную частоколами до небес, перед которыми зияет ров, переполненный хищными рыбами — один неверный шаг, и тебе конец. Может, причина в Ностраде? Но тот не показался Курапике человеком, который бы нанял кого-то со стороны следить за своими подчиненными. В этом нет никакого смысла.       Курапика тихо шикнул сквозь зубы. На этой работе у него появилась навязчивая привычка размышлять о людях в сослагательном наклонении. — Так я права?       Не ответив, он выпрямился, показывая, что намерен закончить разговор. По лицу внешне неприкасаемой девушки прошелся сквознячок разочарования. — Люди называли меня и моих братьев демономи, посланниками дьявола, красноглазыми отродьями. — нехотя начал говорить Курапика. — Их пугало то, на что мы способны, и то, что наши глаза краснеют, когда мы испытываем сильные эмоции, не добавляло к нам доверия. Многие члены клана, выходя во внешний мир, даже те, кто умел хорошо себя контролировать, предпочитали скрывать глаза за линзами, чтобы избежать травли.       Последовало долгое молчание. Курапика поймал себя на мысли, что очень давно никому не рассказывал так много о своем клане. Пожалуй, последним человеком, которому он доверился, был Леорио — простак, в целом не слишком умный и сообразительный, однако его искренность на отборе на экзамене охотников тогда поразила Курапику.       В растянувшейся тишине он услышал голос Исаги: — Вероятно, тебя оскорбят мои слова, но я понимаю, почему за вашими глазами охотятся. — Понимаешь? — Глаза вашего клана необыкновенно красивы. И то, что благодаря сильным чувствам они становятся алыми, делает их еще прекраснее.       От столь откровенного ответа Курапика растерялся.       Исаги, вскинув на него свои бесцветные глаза из-под черной, как смола, челки, спросила: — Ты не против, если я посмотрю? — На что?       Она подняла руку и постучала себе по прикрытому левому глазу. — Зачем тебе это? — насторожился Курапика, смотря в узкое, бледное лицо.       В ответ он получил крайне странную фразу: — Не бойся. В отличие от Рёдана, до твоих глаз мне нет дела. Мне просто хочется взглянуть на них поближе, вот и все. — Мне все равно. Смотри издалека. Послышался разочарованный вздох. Возможно, из-за того, что она честна и прямолинейна, он и рассказал ей что-то о своем клане, несмотря на то, что предпочитал скрывать свое происхождение, но в глаза свои Курапика ей пялиться не даст.       От Исаги не укрылось смятение, возникшее у него на лице. — Мне не нужны ни ты, ни твои глаза. От твоей смерти нет никакой пользы. Пожалуй, даже напротив — твое существование станет причиной гибели людей, которые его не заслуживают. — Хочешь сказать, что тебе не нужна моя смерть, потому что я хочу уничтожить Геней Рёдан? — Мм… вот именно. — соглашаясь, кивнула Исаги. — Ты рассматриваешь людей с точки зрения права на жизнь. — с отвращением констатировал он. — Я бы назвала это по-другому. — Да? И как же? — Мусор убираю.       На периферии сознания Курапика удерживал осторожность по отношению к Исаги, хотя, впрочем, что-то ему подсказывало, что если бы она захотела его убить, то скорее всего прямо сказала бы ему об этом. — Знаешь, в чем между нами разница, Курапика? — она полоснула его прохладным взглядом. — Ты совершаешь правосудие по личным мотивам — тебе нужно отмщение за то, что Геней Рёдан сотворил с твоими соплеменниками. Совершенное с пристрастием, правосудие всегда в опасности превратиться в заурядную месть. Она проста и понятна, а месть за семью и друзей даже благородна — многим и в голову не придет назвать тебя кровожадным убийцей. А если ты беспристрастен и хочешь искоренить саму суть проблемы страдания, боли и ненависти, то другие начинают говорить, что ты взял на себя роль бога. Я нахожу это забавным. Эти люди столетиями молятся, чтобы не было войны, голода, смертей, но осуждают тех, у кого может хватить сил здесь и сейчас выполнить за бога его работу. — Те, кто так рассуждают, обыкновенные каратели. — жестко сказал Курапика и сделал шаг назад.       Она отвела взгляд в сторону, раздумывая над его ответом. — Так ты ведь тоже, не так ли? Насколько я поняла, ты преследуешь две цели: вернуть глаза Курута и уничтожить Геней Рёдан. К первой еще можно подойти с творческой стороны и как-то ухитриться избежать убийств, но со второй, увы, это просто невозможно. — Я не собираюсь приносить в жертву невинных людей ради своей мести. — отрезал Курута. — Я просто хочу отомстить убийцам моего клана. Это всё, что мне нужно. Я не убийца. — Ты не думаешь, что несколько неправильно с твоей стороны говорить такое, раз ты уже убил? — возразила Исаги. — Убийство есть убийство, хоть виновного, хоть невинного. Все причины субъективны и целиком зависят от морали конкретного человека. Я понимаю, ты действуешь, опираясь на личное представление о правосудии, но если присмотреться к твоей фразе, то её следовало всё же сказать иначе: «Я не собираюсь приносить в жертву невинных ради своей мести, но виноватых наказывать я буду». — Тот Паук был не человеком, а монстром! Никто из них не человек, они жестокие и безжалостные, плевать им на человеческую жизнь! — взбешенно процедил Курапика, смотря в блеклые серые глаза. — Их уничтожение — необходимое зло. — И ты тоже монстр. — последовал ответ. — Разве те, кто отнимают чужую жизнь, им не становится? Или ты считаешь, что выше Геней Рёдан, потому что твоя цель праведнее, чем у них, поэтому ты монстром априори быть не можешь? Что у тебя права отнимать чужую жизнь больше, чем у них? — Ты не смеешь осуждать меня за то, что я убил одного из Рёдана, потому что для тебя, судя по всему, жизнь человека не имеет совершенно никакой ценности. —хриплым голосом произнес Курапика, ощущая, как нэн бесконтрольно начинает выходить за пределы тела. — Ты рассуждаешь о ней так, словно можешь решать, жить человеку или умереть. Вот что отличает карателя от обычных людей — они никогда не встанут перед столь отвратительным, жестоким выбором, потому им даже не придет в голову, что у них этот выбор есть!       Курапика не хотел слышать от нее ответ. Хотел и не хотел одновременно, он не мог понять свои чувства. — Вот как…— протянула Исаги. — Ты там что-то о выборе сейчас сказал. Считаешь, что не сделал никакого выбора?       Ее непостижимое, монолитное спокойствие Курапика воспринимал как ущербность, но сейчас отсутствие эмоций Исаги вызывало у него тошнотворный испуг — где-то в животе заворочался глубинный, животный инстинкт самосохранения, когда подсознание понимает, что надвигается опасность еще до того, когда она станет реальной.       А инстинкты у Курапики всегда работали очень хорошо. И они подсказывали ему, что если дойдет до боя, он явно в невыигрышном положении.       На его правой ладони материализовалась цепь. При виде нее кривая усмешка мелькнула на тонких губах и также быстро исчезла. Она завела руки назад и сделала к нему шаг вперед. — Не подходи. — напрягся Курапика; его настороженное выражение лица сменилось на озлобленное.       Он отступил назад. Ее движения были немного скованные, но все равно источали полную уверенность в себе. — Если один человек решит лишить жизни другого, посчитав, что тем самым совершает справедливое возмездие, то это во благо, и не будет преступлением. Это правильный поступок. Разве не это ты хочешь сказать, когда пытаешься оправдать убийство одного из Рёдана «необходимым злом»?       «Такое чувство, будто все тело иголки пронзают». — Скажи, Курапика. — позвала Исаги, произнеся его имя так, словно пробовала его на вкус. — Разве ты не считаешь, что можно пойти на убийство для того, чтобы предотвратить другие? Холод прошелся по позвоночнику. Вкрадчивый голос напомнил ему Куроро — раздражение от неспособности укротить собственные эмоции спускалось ниже ватерлинии, смешивалось с ненавистью к Рёдану и неукротимый гнев алчно перекидывался на Исаги, из-за чего вместо ее лица он видел покойную бледность лица Куроро, его убежденность в своем превосходстве над ситуацией, отраженную в глубоких обсидиановых глазах, и смрад бесчеловечной жестокости, который он источал всем своим существом. — Далеко не все охотники, которых ты встретишь на своем пути, будут добросовестными и благородными.— во время одной из тренировок нэн сказал ему Изунаби.— Среди них есть те, кому свойственен изощрённый ум. Общительные и речистые люди, лжецы и манипуляторы, у которых мозги в башке набекрень.       В зеркале, висящем на противоположной стене, множились бесконечные отражения. — Отвечай. — Да. — клокочуще выдохнул Курапика, в душе желая этой скотине немедленной насильственной смерти. — Да, я так считаю. — Да… И это доказывает, что ты убийца. Ненавидишь Рёдан? Поздравляю, у тебя есть смысл жить. Есть к чему стремиться. И одного из них ты убил, по всей видимости, без колебаний и сожалений. Ты сделал выбор. Так что не делай вид, что можешь ставить себя выше других. Не можешь.       Исаги все еще стояла к нему достаточно близко, чтобы он мог почувствовать ее ауру, но ее не было. Он не заметил никаких изменений — ни присутствия нэн, ни следов не использования. — В конечном итоге, я от тебя не услышала ни одного убедительного аргумента, чем ты лучше меня. — продолжила заколачивать гвозди Исаги. — Ты убийца, и я тоже. У нас с тобой разный опыт, разный взгляд на человеческую жизнь, но мы оба с тобой знаем, что не все жизни равноценны. Для Рёдана, например, ценность жизней твоих соплеменников оценивалась спросом на чёрном рынке. Они для них просто товар. А для тебя смерть Пауков равноценна стоимости собственной жизни… Нет, не так. Своей вины за то, что только ты и остался жив.       Курапика отшвырнул ее от себя. Липкое дрянное омерзение осело на плечи.       Не соображая от гнева, он схватил ее за горло, протащил по ванной и со всей силы приложил головой об зеркало.       Жалобно затрещало стекло. Осколки с оглушительным звоном посыпались на пол, царапая кафельные плитки. Он выставил вперед левую руку и прижал ее к стене за костлявое плечо. — Мразь! Да что ты знаешь?! — зарычал Курапика, словно животное, смотря в ничего не выражающие глаза напротив с дикой ненавистью. — Что ты можешь знать о том, насколько ценна человеческая жизнь?! Каждый из моего клана был посажен напротив кого-то из семьи, после чего обезглавлен, один за другим. Рёдан зверски изувечил их пытками прежде, чем убить и оставить гнить, женщин, детей, пожилых, слабых и безоружных, не пощадив никого. Они атаковали клан, чтобы глаза носителей крови Курута покраснели от горя и ярости. Ты знаешь, как безжалостно они пытали детей на глазах у их родителей, чтобы вызвать чистейший алый оттенок, который все эти твари, собравшиеся здесь, так ценят и восхищаются?!       Молчание. Исаги глядела мимо него с безучастным выражением лица. Он так разозлился, что даже рассудок потерял. — Смотри. На. Меня. — низко прошипел Курапика, вдавливая свою ладонь в горло. Он не использовал всю силу, но даже той, что была, хватило бы, чтобы перекрыть поток воздуха к трахее. Но на лице напротив так и не сошла спокойная бледность. Она нисколько не покраснела, ни цвет, ни выражение ее лица не изменились. Исступленная ярость нахлынула на него с новой силой. — Я отдал бы все, что у меня есть и будет, чтобы они были живы. Даже собственную жизнь.       Вдруг тонкие губы дернулись, и Курапика услышал тихую усмешку. — Обидно, должно быть, что это невозможно. Страдаешь? Вся кровь схлынула у него из головы прямо в ноги. Хватка на шее ослабела — Рика подняла руку, и коснулась пальцами его ладони у себя на шее. Серые глаза пересеклись с горящими алым, и в Курапику словно со всего размаху всадили нож. В ее взгляде больше не было безразличия. Там не было ничего, кроме бездонной, неиссякаемой злобы. Ничего человеческого. — Чудовище. В ушах у него звенело, как и во всем теле; острое, муторное чувство: кости, мозг, сердце — все гудело, как колокол после удара. Освободившись от его хватки, Исаги подняла руку и дотронулась до затылка. — Хотел убить меня? — Даже представить себе не можешь, как. — судорожно вздохнув, честно признался Курапика. — Ты мне отвратительна. Серьезно, я не шучу. Каждый раз, когда ты открываешь рот, мне хочется тебя прибить.       Исаги хрипло рассмеялась, потирая покрытой наручью ладонью горло. — Ай… это неприятно. Какой же ты вредный. — произнесла девушка, и неуверенно улыбнулась, поймав его взгляд. — И все-таки, несмотря на все… в мире вряд ли найдется человек, который понимал бы тебя лучше, чем я. Курапика очнулся, когда почувствовал, как кто-то дергает его за рукав. — Что случилось? — спросил Курапика, надеясь звучать как обычно, но голос предательски охрип.       Сенрицу обеспокоенно поглядела на него. — Нам нужно поторопится. — наконец сказала она. — Все остальные давно ушли вперед.       Курапика пропустил ее вперед, прикрыл глаза ладонью, глубоко вздохнул. Он ненавидел ложь, не любил врать и слышать вранье от других, особенно обманывать самого себя, но ему было невыносимо признавать, что с тех пор, как Исаги ушла, он не прожил ни дня без мысли о ней.       Они начали подниматься по лестнице, ведущей из парадного входа на второй этаж. — Ты знаешь, кто убил всех Крестных отцов? — внезапно спросила Сенрицу, наверное, захотев отвлечь его от гнетущих мыслей. — Босс Рёдана заказал их у семьи Золдик. Кажется, убийцей старший брат Киллуа, Иллуми, в тот момент, когда наемники, одними из которых были сами Золдики, сражались с Куроро. — Очень умно. И смертельно рискованно.— заметила Сенрицу. Курапика вопросительно взглянул на подругу. — Куроро мог узнать о том, что мафия в лице крестных отцов наняла наемников, чтобы перебить всех Пауков, и в то же время заказать тех у семьи Золдик. Он бы не выдержал бой один на один против них.       Курапика не знал способностей всех членов Рёдана также, как и не видел как ведет себя Куроро в бою, но учитывая каким искусным и смертоносным был Киллуа на экзамене охотников, да еще в отсутствие всяких навыков владения нэн, Курапика был уверен, что остальные его родственники наводили на всех благоговейный ужас.       Место, где проводились выборы новых крестных отцов, было солидным, впечатляющим замком в готическом стиле, раскинувшийся посреди необъятных ухоженных газонов: с тремя этажами, высокими стрельчатыми окнами и башнями, где комнатам, коридорам и залам не было ни конца, ни края. Внутри обстановка оказалась еще более роскошная, чем снаружи — дубовые полы, обшитые деревянными панелями из орехового массива стены, картины известных художников, антикварная мебель и изысканные скульптуры. Богатство выпячивалось отовсюду, экстравагантная, на взгляд Курапики, роскошь привлекала к себе всеобщее внимание. Сенрицу рядом с с нескрываемым интересом рассматривала парные старинные бра из бронзы со стеклянными плафонами, висящие по бокам лестницы, а когда они поднялись наверх, целую минуту — на замысловатую узорчатую лепнину на потолке.       В конце лестницы их встретила охрана. — Приветствуем господина Ностраде и его гостей в поместье Рейнгессен. — проговорил один из полдюжины толпы безликих черных костюмов, змееглазый громила. — Для того, чтобы обеспечить полную безопасность гостей и конфиденциальность предстоящего мероприятия, сдайте пожалуйста все имеющееся на руках оружие.       Сложив все, что у них было в черный ящик, они прошли досмотр. — Они забрали мой телефон. — капризно протянула Неон, оглядываясь через плечо так, словно расставалась с любовью всей своей жизни. — А я хотела пару фоточек сделать… — К сожалею, таковы правила. — терпеливо ответил ей Ностраде. — Когда мне его вернут? — Когда мы будем уходить. — А это скоро будет? — Я не знаю, Неон.— слегка раздраженно произнес мужчина. — Но я уверен, ты прекрасно проживешь несколько часов без своего мобильника.       Девушка приоткрыла рот и округлила глаза — ресницы хлоп-хлоп. — Э-э-э?!! Несколько часов?! — выдавила она таким голосом, словно ей вот-вот станет плохо, и резко остановилась посреди коридора; Сенрицу чуть не врезалась ей в спину. — Нет!! Я не согласна! Я же умру без него! Сейчас же верните мне мой телефон! Папа, верни мне телефон, я хочу свой телефон обратно!       Ох, ну начинается… Курапика и не шелохнулся, стоял в стороне с той же профессиональной глухотой, какая нападала на него каждый раз, когда Неон начинала препираться с отцом.       Через несколько минут Неон выглядела куда более довольной — видимо, Ностраде как обычно пообещал ей купить то, что она пожелает, а это значит, если Басё снова не повезет, он отправиться сопровождать маленькую госпожу за покупками в четвертый раз подряд. Курапика искоса взглянул на хантера, и его губы дрогнули в усмешке — тот стоял с непроницаемым лицом, но по глазам отчетливо виделся крик о помощи.       Поднявшись по последнему пролету, они в сопровождении одного из охранников поместья прошли в просторный зал. Он явно не был предназначен для проведения торжеств, но все равно просторной, обставленный и декорированный столь же богато и роскошно, как и все остальные помещения. Глубокий купол потолка, на стенах — огромные темные натюрморты.       В зале собралось около сотни человек — костюмы на заказ, часы из платины с бриллиантами, золотые кольца, золотые браслеты, запах дорого виски, гул из голосов; они пили, курили, хлопали друг друга по спине. Казалось, все тут друг друга знали, стояли компаниями, шутили, рассказывали истории, смоля одну за другой, чуть ли по-семейному. И не скажешь, что здесь собрались значимые фигуры криминального мира, боссы мафии и главы преступных кланов.       Оценивая обстановку, Курапика отвлекся и не заметил, как Ностраде пожимал руку мужчине неопределенного возраста: глаза у него были странного болотно-зеленого цвета, а волосы — снежно-белые, отчего он казался старше, чем есть. — Приветствую, Лайт, давно тебя не видел! — пожимая руку одной ладонью, а другой держа зажженную сигару, пробасил незнакомец. — Слышал, сделка с «Серас» прошла с огромным успехом. — Они просто поняли, что станут глупцами, если откажутся от такого щедрого предложения. — ответил Ностраде, отстраняясь.       Тот расхохотался. — Узнаю старого хитрого лиса. Будем надеется, что это тебе поможет набрать голоса на выборах. — и тут собеседник Ностраде склонил голову, посмотрев куда-ему за плечо. — А кто этот очаровательный юноша? — с неприятной улыбочкой, слегка искривляющей губы, полюбопытствовал мужчина. — Курапика, моя правая рука. — Такой молодой и уже лидер? Ох уж эта молодежь, в нынешнее время они все такие амбициозные, что страшно становится! — хохотнул тот и заговорщически подмигнул ему, на что Курапика отреагировал каменным выражением лица.       В свечении лампы его блеклые, как у чайки, глаза со съежившимися зрачками горели немигающе, резко. Мужчина без стеснения огладил взглядом лицо Курапики, и медленно спускал его вниз, присматриваясь и оценивая — жадный, промасленный блеском похоти.       Курапика еле сдержался, чтобы не скривиться от отвращения.       «Чего язык проглотил?» — насмешливо раздалось в ушах со знакомой хрипотцой. — «Даже не осадишь старого извращенца в своей манере?»       Исчезни! — Курапика, с тобой все в порядке? — встревоженно спросила Сенрицу. К ним подошел мужчина с лицом, лишенном всяких признаков пола, с песочными волосами, в прекрасно сидящем и явно недешевом темно-сером костюме. — Кто это? — Йохаим Нольте. — проговорил на ухо Линсен, знающий вдоль и поперек весь список гостей. — Ценитель искусства, коллекционер, гурман, в общем, классический гедонист. Поговаривают, что он поклонник психоактивных веществ. Сенрицу наморщила лоб. — Наркоман по-нашему. — пояснил Басё. — Хм…тогда это все объясняет. — Сенрицу взмахнула ладонью, словно палочкой дирижера. — Частое, аритмичное сердцебиение с то и дело подскакивающим пульсом. По нему довольно сложно определить ложь. — Не думаю, что нам стоит обращать на него слишком много внимания. —послышался кроткий голос Линсена. — Нольте не принадлежит ни к одной мафиозной фракции. Его сфера деятельности ограничивается оценкой произведений искусства и их нелегальным сбытом. Довольно прибыльный бизнес. Ему покровительствовал один из бывших крестных отцов, Обанай Вашу, но сейчас Нольте работает один. — Каким образом он связан с Ностраде? — одними губами спросил Курапика. Линсен чуть приподнял бровь, выражая удивление. — Нетрудно догадаться, если вспомнить, какое занятное увлечение у госпожи Неон. «Точно… Я должен был сразу об этом подумать. Ностраде — клиент Йохаима Нольте.» Тем временем босс и его старый знакомый обсуждали какую-то картину, висящую над шератоновой козеткой. — Это Керхем? — Он самый. — говорил Нольте с тихой наркоманской беглостью, невпопад, но не заплетаясь. — Подарок хозяину дома. Смог сорвать с аукциона в Западном Гаруто, из коллекция местного барона. Багровые полутона восхитительны, да?...картине, если не ошибаюсь, уже сто пятнадцать или сто двадцать лет, но за что я уважаю Керхема, да и Нальваана, так это за провенанс… Хотя у Нальваана картины всегда выходили слишком резкими на мой вкус, особенно его раннее творчество, слишком он безжалостную композицию выстраивает, но и Керхем не отстает. Если заметите, кое-где полотно чистили чересчур усердно, до самой лессировки…       Курапика взглянул на картину, омытую резким, казенным светом: горящая свеча, обкусанное яблоко, наполовину пустой бокал вина.       Все это просто смешно. Неужели они всерьез обсуждают какие мазки использовал художник на какой-то старой, совершенно посредственной картине? На несколько минут он отвлекся, чтобы не слушать длинный, бессвязный, как и, собственно, вся речь Йохаима Нольте, экскурс в биографию художника, на которого ему было глубоко наплевать, пока не услышал краем уха: …— притащили сюда столько хантеров. — в голосе Нольте прорезывались нотки глубочайшего отвращения. — Не могу понять, какой мотивацией они руководствовались, когда принимали столь нелепое решение. Тем, кто любит лезть в чужие дела вообще доверять не стоит, а ручным псам Ассоциации уж тем более. У них очень большая пашня. Они везде-везде должны работать. — Конечно, все так и есть. — очень тихо произнесла Сенрицу; так, чтобы ее ироничный тон услышал только Курапика, и это заставило его чуть-чуть улыбнутся.       Официально на голосование были приглашены восемнадцать глав мафиозных семей из десяти ведущих стран, верхушки преступных организаций, бизнесмены и инвесторы, владельцы казино, наркобароны, торговцы оружием, политики, деятели искусства, шоу-бизнеса и представители аристократии. Создавалось впечатление, что здесь собрался весь свет криминального мира. — Никогда не видел столько телохранителей в одном месте. — озвучил всеобщую мысль Басё: взгляд Курапики не мог остановиться ни на одном госте из-за того, что постоянно цеплялся за двигающихся туда-сюда между ними черных костюмах. — Я слышал, для проведения выборов новых Крестных отцов бывшие заместители наняли около пяти сотен человек, не считая личных телохранителей прибывших сюда гостей. — прозвучал голос Линсена. — Во время бойни в Йоркшине погибло две тысячи человек, вполне понятно, почему после такой кровавой бани все трясутся за свою безопасность, такие уж времена настали. — Да. Такие времена. — задумчиво повторила Сенрицу.       Взгляд Курапики упал на несколько необычного для подобного мероприятия гостя.       В центре зала, в окружении десятка телохранителей, стоял мальчик, одетый в традиционную азиатскую одежду: роскошное красно-коричневом кимоно, расшитое по всей ткани золотыми нитями и накинутое поверх белоснежного моноцуки, широких штанах под цвет кимоно, таких длинных, что они волочились по полу. На мальчике висела длинное ожерелье из ослепительно сверкающих камней — переливающихся всеми цветами радуги алмазов безупречной внутренней чистоты. — Это ожерелье называется «Голконда». — пояснил Линсен, когда заметил, как Курапика смотрит на украшение. — Около трехсот лет назад тогдашний король Какина Ёсихидэ подарил клану Йонебаяши его в качестве признательности за помощь в победе над соседним государством. Магатама выполнена из радужных алмазов, самых дорогих камней в мире. Один такой бриллиант стоит около сорока миллиардов дзени. Выражение лица Курапики оставалось бесстрастным, но мысленно он поразился, как какой-то камень может стоить такое колоссальное количество денег, и, особенно — как этому мальчику вообще пришло в голову надеть его на себя, когда вокруг столько мафии. Тот обернулся, и на спине Курапика увидел изображение птицы: небольшая, изящного телосложения, с удлиненным телом, широким раззявым ртом, клювом, выходящим за уровень глаз, и оперением в рубчик. — Если что-то заметим, сразу звоним тебе? — Да. Для полной конфиденциальности происходящего во всем доме и в радиусе примерно двух километров нет сигнала. Работа инженеров-программистов, работающих на мафию, для контроля исходящей информации, так что используйте Q. Расходимся.       Гости в сопровождении охраны продолжали прибывать в зал. Мимо проходили официанты, разносившие бокалы с шампанским и закуски: крохотные пирожные, миниатюрные тарталетки с икрой, незнакомцы пожимали друг другу руки, о чем-то беседовали. На фоне струнный квартет играл ненавязчивую классическую музыку, время от времени собирая аплодисменты.       Убедившись в отсутствие угрозы для Ностраде, Курапика решил понаблюдать за мальчиком, и через недолгое время понял, что тому приходилось здесь совсем несладко. Он улыбался, потел в роскошных многослойных одеяниях и все пытался пробиться к столу с закусками, но его вечно перехватывали, останавливали, а то и прямо оттаскивали от него за руку. — Ах, вот вы и здесь! — Ваше присутствие для нас большая честь! Вы так выросли, последний раз видел вас с вашим дедом, какое же несчастье произошло… Как ваша матушка, господин?… — Это Куруми. А, так вы с ней уже знакомы? Замечательно… Господин Ха Сон, вот вы где, дай- ка украду вас на минутку, чудесно выглядите…       Наконец он оставил всякую надежду поесть и просто стоял на месте — его толкала, обтекала толпа незнакомцев, и мальчик вежливо кивал высокородным, богатым и могущественным.       «Интересно, кто он?» — Семнадцатый глава клана Йонебаяши, Мареношин. — ответил ему незнакомый голос за спиной.       Курапика обернулся и увидел высокого темноволосого мужчину в черном костюме с повязанным алым галстуком.       Заметив, как Курапика насторожился, мужчина добродушно улыбнулся: — Прошу прощения, что отвлек от раздумий. Вы так долго смотрели на мальчика, и я решил, что вам любопытно узнать, кто это.       Издалека разнесся еле слышный вой Неон: «Почему мне нельзя шампанское?!» и раздраженный рык Ностраде: «Ты еще несовершеннолетняя!» — Все в порядке. — кивнул Курапика. — Ребенок в окружении преступников, воров и наркоторговцев действительно причудливое зрелище. — заметил мужчина все тем же легкомысленным тоном, с которым начал разговор. — А еще более чудно, что они кланяются ему и кормятся с его рук. Фраза человека должна была разогреть любопытство и вызвать у Курапики вполне определенные вопросы, но Курута смотрел перед собой с непроницаемым лицом, никак не давая понять, что заинтересован в беседе. Что бы ему могло быть нужно? — Что за птица у него на спине? — спросил он через некоторое время. — Исполинский козодой, символ их клана. Самый распространенный вид птицы в лесах Какина. Клан Йонебаяши специально разводят их на своей территории. Жутковатая птичка. — сказал мужчина.       «Какин — крупная страна в центре Азиатского континента. Парламентская демократическая республика, тридцать лет назад бывшая социалистической империей» — вспомнил Курапика из учебников о внешнем мире. — Забыл представиться. — мужчина приложил руку к груди и поклонился. — Мое имя Шузо. Я смотритель поместья, также отвечаю за безопасность и комфорт данного мероприятия.       Что ж, вежливости ему не занимать. Если он назовет свое имя, вряд ли что-то изменится. — Меня зовут Курапика. — Кому служите? — поинтересовался человек.       Курута поморщился от формулировки. — Лайту Ностраде.       В темных глазах проблеснул интерес. — Господину… обычные телохранители не выражаются так высокопарно. Либо у вас хорошее воспитание, либо вы не самый обычный телохранитель.       В тот момент, когда Курапика собрался аккуратно отвадить назойливого собеседника, к нему подошли Басё, Сквалло и Сенрицу. — На верхних этажах, по периметру здания и в коридорах все чисто. — негромко сообщила ему Сенрицу, чтобы не привлекать лишнее внимание, и обратила внимание на стоящего рядом Шузо. — Добрый вечер. — Добрый. — дружелюбно отозвался тот. — Вы приятели Курапики?       Курута словил на себе вопросительный взгляд девушки, и еле заметно кивнул. — Мы тоже работаем на организацию Ностраде. — кратко поправила Сенрицу. — Тогда позвольте представиться, меня зовут Шузо. — согнулся тот в поклоне.       Все назвали свои имена. — Ты кто вообще? — подозрительно прищурившись, спросил Сквалло, не став тратить силы на вежливость. — А вы недоверчивы. Это хорошая черта. Полезная. В нынешнее время никому нельзя доверять, особенно незнакомцам. Но вы можете меня не опасаться. Я всего лишь слежу за безопасностью гостей во время предстоящих выборов, так что мой род деятельности не слишком отличается от вашего. — Прелестно. Собрался кружок по интересам. — едко протянул Сквалло в ответ.       «Что-то в нем меня настораживает. Слишком болтлив и слишком любезен. Отвлекает наше внимание? От чего?» — думал Курапика, глядя на Шузо. — «Может ли он быть человеком Джюю-ни?».       Уровень охраны соответствовал масштабу и значимости мероприятия, а также статусности гостей — охрана пристально, но ненавязчиво следила за каждым, кто находился на территории поместья. Ностраде имел существенное влияние в криминальных кругах, а его имя все чаще появлялась на слуху среди определенного круга людей, имеющих власть в этих самых кругах,.       Все время до выборов Курапика составлял план по обеспечению безопасности босса: он изучал список гостей, их социальный статус, их бизнес, их телохранителей, личность которых возможно было установить, местность вокруг поместья Рейнгессен, и кому оно принадлежит. Через сайт хантеров ему удалось узнать, что над десятью Крестными отцами, находящимися в тени всего мафиозного мира и, как все считали, контролирующие его, стояли совершенно другие люди. Джюю-ни — тайная влиятельная организация, политически мотивированная и репрессивная по методам. Информации о том, что это за организация и то, кем являются ее члены, не было никакой, и что больше удивило Курапику, так это отрицательная коннотация к самому факту существование Джюю-ни даже на сайте хантеров — ссылка на сведения, для получения которой ему пришлось выложить крупную сумму денег, была помечена тегами «неизвестно», «не доказано», «предполагаемо», и не дала ему практически никакой конкретной информации.       Тем не менее, факт оставался фактом — именно они проводили выборы новых крестных отцов.       Когда Курапика после долгих раздумий, стоит ли ему спрашивать босса о Джюю-ни, или нет, пришел к нему в кабинет, он совершенно растерялся, когда получил ответ свой вопрос: — Криминальные сообщества, Ассоциация Хантеров, «Большая Пятерка»…такие разные организации, но если начать копать поглубже, то окажется, что все мы работаем на одних и тех же людей.       В отличие от Курапики, остальные не размышляли о возможности умысла и не видели в дружелюбии Шузо ничего дурного или подозрительного, даже Сквалло, который встретил нового знакомого Курапики не слишком вежливо. — Что тут забыл ребенок? — недоуменно спросил собачник, почесывая за ухом одного из своих псов, длинношерстного терьера. — Как что? Участвует в выборе Крестных отцов, конечно же. — притворился, что удивлен вопросом Шузо. — Только не говорите, что кто-то проголосует за то, чтобы он стал новым Крестным отцом. — недоверчиво хмыкнул Сквалло. — Можете не сомневаться. — Чего? Да ты шутишь. Ему же на вид лет двенадцать! — поражено заметил Басё. — Думаете, он сам в восторге, что здесь находится? — Шузо повернул голову в сторону Маришина. — Три года назад зверски зарезали его кузена, позапрошлого главу, а месяц назад прикончили и деда. Я уверен, все, о чем он сейчас думает, как бы ему поскорее отсюда сбежать. — За что их убили?       Мужчина посмотрел на Курапику. Первый раз за все время его лицо стало серьезным. — А вот это уже теневая сторона. — уклонился от ответа Шузо. — Но его клан чрезвычайно влиятельный в Азии, и жертвует немалые деньги в организации, которыми владеет азиатская мафия. Мареношина выберут только из-за его имени. По-моему, вполне очевидно, что обязанности Крестного отца выполнять будет не он. Разве вы не подумали о том же самом, когда его увидели? — сказал Курапика. — Ну, да, кхм, вполне очевидно, конечно. Все так и есть. — не слишком убедительно сказал Сквалло.       Послышалась вибрация. Шузо достал из кармана пейджер. — Увы, но мне пора. — он коротко поклонился в знак уважения. — Приятно было познакомиться, Курапика, Сенрицу, Басё и… — Сквалло. — недовольно пробурчал тот, задетый, что у него единственного забыли имя. — Конечно. Прошу простить. Шузо повторно сложился в прощальном поклоне, и ушел. — Расходимся в первоначальную диспозицию. — Курапика повернулся к товарищам. — Линсен, Сквалло, охраняйте Неон, Басё и я будем поблизости от босса. Сенрицу, вы с Ивленковым смотрите за периметром зала. Курапика начал искать взглядом Неон и нашел ее в центре зала — она держала в руке стакан с соком, заботливо втиснутый отцом вместо шампанского в то время, как ее осаждал прыткий желчного вида старик с одутловатым лицом и зычным голосом.       «Мичигиру Сатода, председатель судебной коллегии по уголовным делам в Минво. Он сколотил сказочное богатство на коррупции и взятках, которые отстегивала ему мафия за лояльность во время проведения судебных тяжб. Безобидный тип.»       Через несколько минут босс подошел к нему: — Курапика, мне нужно отойти ненадолго по личному вопросу. Если что-то понадобится, сообщи мне через личный канал связи. Телефоном лучше не пользуйся. — Вы уверены, что будете в безопасности? Ностраде, выдержав небольшую паузу, внимательно посмотрел на него. — Думаю, лучше не огорчать хозяев нашим недоверием к ним. — Курапика кивнул; Ностраде похлопал его по плечу и добавил.— Рассчитываю на тебя. Курапика посмотрел на часы — без пяти девять. Вечер продолжался больше часа, но гости продолжали безобидно проводить время, ведя беседы и хлебая шампанское, лившееся рекой. Сколько еще времени должно пройти, чтобы организаторы выборов показали себя или хотя бы дали намек на то, что выборы скоро начнутся? Впервые за долгое время Курапика захотел отвлечься на свои повседневные обязанности. Поначалу он надеялся, что сможет отследить кого-то, у кого могут быть оставшиеся алые глаза, но с таким количеством охраны, следящей за передвижениями всех гостей, в том числе и персональной, искать информацию было просто нереально.       Курапика заметил в шуршащей толпе передвигающихся платьев и костюмов Сенрицу — та сразу же почувствовала, что он на нее смотрит, и перехватила его взгляд. Курапика мотнул головой, показывая, что выходит, и Сенрицу в ответ кивнула.       В коридоре стояли трое женщин с непроницаемыми строгими лицами. Его появление заставило их голоса притихнуть; они бросили на него прохладные, подернутые пеленой недовольства взгляды, и отвернулись. За полгода своей работы на Ностраде он повидал изрядное количество как хамоватых бандитов, так и членов высшего общества, но волны раздражения чаще всего ему приходилось подавлять среди последних.       Тускло горели лампы под шелковыми абажурами; в зале из-за количества людей быстро нарастала духота, и Курапика шел вниз, чтобы глотнуть свежего воздуха. Устланный мозаичным паркетом бесконечный коридор закончился проходной. — Тебя ведь зовут Курапика, верно?       Ступив на широкую лестницу, ведущую вниз, Курута обернулся. Позади него стоял Йохаим Нольте. — Что вам от меня нужно? — Я слышал, на семью, которой ты прислуживаешь, работает одна особа.       «Прислуживаешь». Курапика мысленно хмыкнул. Очевидно, всех подчиненных, кем бы они ни были и на кого бы не работали, все эти важные подонки считают за прислугу. — Понятия не имею, о ком вы. — солгал Курапика; ему хватило доли секунды чтобы догадаться, о ком идет речь. — Всего доброго. — А мне кажется, что знаешь. — послышался вдогонку ленивый голос. — Ты же из клана Курута?       Он остановился. Обернулся. Нольте, привалившись к стене, смотрел перед собой на очередную скучную картину, но Курапика чувствовал, что краем глаза тот следит за его реакцией. — Откуда вы знаете? — его голос звякнул металлом. — Здесь все знают друг друга, мальчик, даже обыкновенных рыб, плавающих среди акул. Неужели ты думаешь, что прежде, чем позволить тебе ступить на порог этого дома, они не проверили тебя? — Тогда вы знаете, что Исаги Рика больше не работает на моего босса. — отчеканил Курапика. — Я лишь хотел убедиться в достоверности информации. — Зачем она вам нужна? — Как зачем? Хочу, чтобы Исаги работала на меня.       Первым бездумным порывом было уйти отсюда вон, но он почти сразу понял, до чего это будет глупо. — Насколько я знаю, ты работаешь на Ностраде, чтобы найти глаза своих соплеменников?       Он произнес это таким колким, вызывающим тоном, что Курапика резко вскинул голову. — С этого момента советую вам осторожнее выбирать слова. — он устремил на него поалевший взор. — Да, я все еще ищу эти глаза. И что? — После того, как она полгода находилась на службе принца Церидниха, ее репутация стала бежать намного впереди нее. Говорят, что она крайне предана своим работодателям. Среди наемников это весьма редкое качество. Надежность, я имею ввиду. Найти того, кому можно доверять практически невозможно. — по губам гедониста заблуждала легкая улыбка. — Очевидно, ты испытываешь к ней глубокую антипатию, так что мог бы помочь связаться с ней. — Почему бы вам не попросить об этом господина Ностраде? Вы же с ним друзья, если я не ошибаюсь. — Не сказал бы, что мы друзья, он всего лишь один из моих многих клиентов, а подобные просьбы носят личный характер, если ты понимаешь о чем я. — Нет. Не понимаю. — ответил он; в крови опасно пенилось и вскипало раздражение. — Я готов заплатить тебе. И ей, столько, сколько нужно. Просто назовите сумму и мои люди переведут ее на счет в течение минуты.       «Подонок!...» — мысленно процедил Курапика. — Если вы имеете хоть какое-то представление об Исаги, то знаете, что ее невозможно купить. Деньги ее не интересуют. — скупо произнес он. — Все люди продаются, все зависит лишь от воображения и возможностей. — заметив, как вытянулось и окаменело лицо Курута, мужчина добавил. — Не спорю, есть благородные идеалисты с высокими моральными ценностями, но как показывает опыт даже у них есть своя цена. Впрочем, это не твое дело. Ты всего лишь ручной пес Ностраде, я не обязан отчитывается перед тобой. — Ничем не могу помочь. — убийственно спокойно сказал Курапика. — Найдите кого-то другого. Если на этом все, я ухожу.       Сделав несколько шагов вниз, Курапика услышал позади себя едкий смешок: — Странно… Ты был совершенно спокоен, когда услышал о принце. — С чего бы мне волноваться?       Нольте все смотрел на Курапику, ощупывая взглядом с ног до головы — он понял, что тот запоминает его лицо, записывает его прямиком в базу данных. — Вовсе не о чем. — мужчина повернулся; двигался он по-кошачьи тихо. — Хорошего вечера, юный Курута.       Во рту, на коже, везде осело ощущение липкого омерзения. Он презирал этих людей и не желал иметь с ними ничего общего, но ради своей цели переступил через гордость и стал работать на одного из них, пусть и не самого худшего, но все-таки…Человеческая жизнь для них ничего не стоит. Неужели их никогда не гложет совесть? Как они вообще могут так жить?       Под взглядом Нольте Курапика чувствовал себя очередным экспонатом среди безвкусных картин и статуй, который тот изучал, словно у него не были ни чувств, ни разума, ни мыслей.       Слуга. Вещь. Не человек.       Дочь мафиози… Преподаватель, музыкант, аферист, религиозный деятель, политик… В своих поисках, пытаясь вернуть своих товарищей, он что-то потерял. Угрозы, манипуляции, взятки… Сколько еще тех, кто владеет оставшимися глазами?       Что ж, его некому ждать, и возвращаться ему тоже некуда. Его главный приоритет — вернуть отнятые у его братьев глаза. Любым способом.

***

      Сквалло привалился спиной к статуе в виде какого-то мифического животного. Время-то и немного прошло, но он уже порядком устал.       Словно прочитав мысли хозяина, пудель звонко тявкнул. Он опустился вниз и почесал пса между ушами. — Тоже хочешь домой? Ну, ну, потерпи еще немного. — тот завилял хвостом и нырнул впереди, ластясь под руку. — Угостить тебя может чем-нибудь… Неожиданно, будто одним щелчком, пес под его ладонью весь напрягся. — Эй-эй, Моби, что случилось? — Сквалло попытался его успокоить, как тот отпрыгнул от него, как ошпаренный.       Пудель беспокойно носился туда-сюда и визгливо подвывал. Не успел он ничего сделать, как остальным псам передалось его беспокойство, и те вдруг начали резко подлаивать. «Что за хрень с ними такая?» — с раздражением подумал Сквалло, и подхватил Бакера на руки. Терьер хныкал и пытался вывернуться у Сквалло из рук. — Угомони своих псов! — шикнул на него подошедший на лай Ивленков. — У нас тут не кружок юных любителей животных! Зачем ты вообще их всех сюда притащил? — Я понятия не имею, что с ними происходит! — огрызнулся Сквалло; собаки прыгали и лаяли, как сумасшедшие, на режущий слух шум начали оборачиваться недовольные гости — Бакер, а ну успокойся, быстро! — Ты же манипулятор, черт бы тебя побрал, так успокой их своим нэн! — псы носились кругами и захлебывались лаем. — Не видишь, я пытаюсь?! — Давайте не кричать, на нас люди смотрят. — успокаивающе выговорила Сенрицу. — Ты не мог бы просто увести их отсюда, к нам уже охрана идет… — Проклятье! Мерси, успокойся! Сидеть! Сидеть я сказал, место!       Пес все лаял, и лаял, как одуревший. Сквалло схватил одну из собак и высвободил ауру, пытаясь усилить сё, чтобы наложить на сходящего с ума пса нэн, но тот чуть ли не бился в истерике, пытаясь спрыгнуть на пол, вертелся и визжал у него на руках.       В это время Курапика приближался к залу, как услышал ненормальный шум и недоуменно нахмурился, когда понял, что лают собаки.       Мужчина, стоявший рядом с Неон, вдруг резко отпрянул назад, развернулся и в мгновение ока вылетел из зала. Послышался легкий крик, или как-будто кто-то тихо и отрывисто простонал и замолчал.       Женщина, стоявшая рядом, слабо вскрикнула и отпрыгнула в сторону, уронив бокал. Послышался звон стекла, гости завертели головами, пытаясь определить источник шума. Через мгновение снова крик: «О Боже!», и с охами все резко отступили назад.       Ностраде одновременно с Курапикой бросились к Неон. При виде отца губы у девушки перекосились так жалобно, как у маленьких детей, которые видят что-то, чего очень пугаются. Кровь хлынула у нее из живота, как из опрокинутого стакана, и хрупкое тело повалилось навзничь. — Прочь! Неон! Неон!       Курапика схватил ее за плечи, но его тут же оттолкнули.       Крики, топот чужих ног, выстрелы, звоны стекла. Ностраде держал свою дочь с ужасом смотрел на то, как расползается алое пятно крови. — Как это могло могло произойти?! — потеряв всякое самообладание рявкнул он. — Вызовите кто-нибудь врача! Неон, Неон, ты слышишь меня?! Неон!       От выстрелов звенело в ушах. Курапика пытался нащупать телефон в кармане, но руки отчего-то у него тряслись так, что он тут же выронил его. Сенрицу тут же подхватила телефон и вложила ему в руки. — Говори, что делать. — несмотря на творившийся вокруг ад, она старалась говорить спокойно, но Курапика видел, чего ей стоит эта собранность.       Вокруг собралась толпа людей, создавая живое кольцо — крутили головами, перешептывались с круглыми глазами.       К ним подбежала охрана зала. — На одного из гостей совершено покушение, немедленно выведите всех из зала! — тут же рявкнул он в рацию, затем обернулся в сторону окружавшей их толпы. — Пожалуйста, отойдите назад!       Неон стремительно бледнела, кровь продолжала растекаться по животу, расползаться по ногам. Ностраде вопросами пытался держать ее в сознании, но девушка настолько обессилела, что едва держала глаза открытыми, и пересохшими губами бормотала одну бессмыслицу. — Что случилось? — увидев девушку в крови, Сквалло смертельно побледнел. — Ох мать твою!…Как…что… — Нет времени, найди Басё, он должен преследовать убийцу! — не сказав ни слова, тот сорвался с места и устремился к выходу из зала. — Сенрицу, пусть охрана перекроет все выходы из поместья, так мы сможем задержать его. Рика, на…       Курапика повернул голову и обнаружил пустоту.       «Черт…черт!» — мысленно проскрежетал он. Если бы у них сейчас было ее эн, они бы сразу нашли ублюдка, а теперь… — Скорая сюда быстро не доедет…— быстро заговорила Сенрицу, не заметив или сделав вид, что не заметила, то, как он позвал Исаги. —Рана слишком глубокая, думаю, повреждены внутренние органы. Её давление падает, пульс уже участился до ста тридцати ударов. Надо остановить кровотечение здесь и сейчас, иначе мы сделаем ей только хуже. — Что нужно делать? — оборвал ее на полуфразе Ностраде, очевидно, из-за того, что время шло на минуты, они все говорили быстрее, чем соображали. — Позвони Линсену, объясни что произошло и скажи, пусть подъедет на машине прямо ко входу. — Курапика отвернутся, схватил у стоящего рядом официанта полотенце для шампанского. — Господин Ностраде, нужно остановить кровотечение. Возьмите и прижмите к ране, держите обеими руками, вот так… Как только я получу сигнал, нужно взять ее и отнести к машине.       Неон протянула руку и зацепилась пальцами за его рукав. —Па…— синие глаза глаза девушки слабо мерцнули, прежде, чем закрыться, и у него все обледенело внутри. — Нет! Неон, не закрывай глаза, Неон, НЕОН!       Через две минуты в кармане раздалась вибрация.       Машина стояла возле выхода, а за рулем сидел Линсен. Его глаза изумленно расширились, когда он увидел Неон на руках у Ностраде, на которой было столько крови, что вся нижняя часть ее шелкового платья пропиталась ей насквозь. — Господи… Курапика, что произошло? — Не сейчас, едем в больницу. — сказал он и повернул голову.       Рядом с машиной в перепаханной земле лежал человек. Костюм был разорван укусами собак, кидавшихся на него, пока он убегал — на из месте сквозь ткань просачивались темные пятна крови. Помертвевшее лицо перекосилось в мучительной гримасе; застывший оскал обнажил кривой ряд серых мелких зубов, через которые просачивалась, пузырилась бледно-желтая пена. — Капсула с ядом была в одном из его зубов. — пояснил Басё. — Когда мы поймали его, он ни секунды ни раздумывал, сразу же яд раскусил. Это… Исполнитель. Кто заказчик — неизвестно. — Обыщите тело. Найдите какие-то детали, которые смогут привести нас к заказчику. Он мог пронести с собой прослушку, устройства связи, оружие, если на одежде есть бирки, срежьте их. Можете хоть скальп с него снять, чтобы найти зацепки. — Что потом делать с ним? — спросил Басё. — Те, кто охраняют дом, захотят узнать детали, нельзя просто избавиться от тела.       Краем глаза Курапика уловил какое-то молниеносное движение, такое быстрое, что он вздрогнул: кошка чернее черта, словно ожившая тень, перелетела тьмой — во тьму.       Это не должно случится, только не опять.       Только не снова. Девять лет назад. Шинкогёку. Март. — С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ!       Рика, сидя на футоне и зашнуровывая сандалии, на мгновение остановилась, после чего, даже не взглянув на него, продолжила одеваться.       Такахаси прислонился к дверному проему и наморщил лоб. —Только не говори, что сегодня не твой день рождения.       Нет ответа. — Быть не может, чтобы я перепутал. Мне Сейширо-сан сказал, что он у тебя седьмого марта. — парень повернул голову в сторону стены, где висел календарь в форме лягушки. Бумажный бегунок с красной рамкой стоял на шестом — Такахаси распахнул глаза и вытаращился на календарь. — Нет! Сегодня шестое?! — Забыла переставить число. — буркнула Рика. — Не хочу праздновать. Давай притворимся, что сегодня обычный день.       Он приземлился рядом с ней на футон. — Что значит «притворимся»? Нет-нет-нет, так не пойдет! Притворяться мы не будем, а пойдем тратить деньги и покупать тебе подарки. — он достал из кармана монеты и разложил их на одеяле. — Целых триста пятьдесят дзени, как тебе? Как насчет игровой приставки? — Не хочу тебя расстраивать, но на это купишь разве что конфет. Нет, конфету. Половину конфеты. Может быть, даже без начинки. — мстительно сказала Рика. — И эта конфета достанется мне, если ты сейчас же не замолчишь! — лягнув ее ногой. — Знаешь, Рика, к твоему поведению у меня, конечно, есть пара вопросов... — Можешь обратиться с ними в справочное бюро под названием «Если что-то не нравится, ты знаешь где выход». — Эй-эй, ты не заденешь меня таким посредственным подколом! — он принял сидячее положение. — А! Я знаю, что тебя порадует.       Он запустил руки в карман, вытащил оттуда завернутый в тростниковую бумагу рисовый шарик. — Я стырил парочку онигири с кухни.       Пауза. Рика бросила на него беглый взгляд из-под отросшей челки. — С лососем и сливочным сыром? — уточняюще спросила она. Такахаси насмешливо фыркнул. — А то. — он взял ее руку и вложил в нее угощение. — Когда люди голодные, они злые, так что давай ешь.       Его внимание привлек маленький, сотканный из красочных фиолетовых и золотых шелковых нитей мешочек на тумбочке возле кровати. — Это чего за пакетик чая? — Такахаси приблизил его к лицу за веревочку и потянул носом аромат. — Пахнет лавандой. — Это ниои. Никогда не видел? — сказала Рика, забирая тот у него из рук и кладя под подушку.       Вздернулась косая темная бровь. — Нет. Тебе его Сейширо-сан дал? — догадался Такахаси. — Да, и он не предназначен для того, чтобы всякие мальчишки трогали его своими грязными руками. — Грязные руки? — он оскалился. — Ха! Да у меня руки чище, чем этот старый пакетик чая. Ты еще поцелуйся с ним, раз он тебе дороже, чем я.       Рика на это лишь усмехнулась. Такахаси продолжал лежать на кровати, поедая онигири и листая книжку, стянутую с подоконника, и, не найдя в ней ничего интересного, положил обратно, приподнялся на локтях и стал наблюдать, как она разбирает вещи в шкафу. — Я думал, сегодня к тебе приедет твой дядя. — Дядя Ренджи-то? — невесело рассмеялась Рика. — С декабря он не написал мне ни строчки. — Возможно, то письмо было «мороженым». — и добавил, когда увидел, что она не поняла. — Ну, помнишь, я рассказывал, как мой старик набрехал, что пойдет за мороженым, а потом исчез? — Хочешь сказать, что он решил окончательно оставить и забыть обо мне? — Похоже на то. — безжалостно согласился Такахаси. — Слушай, ты же у нас любишь правду, вот я тебе и говорю что думаю. Не нужна ты ему. Ты же сама мне говорила — много раз. И от него ни слуху, ни духу столько времени. —Да, но... — ответила она, с минуту растерянно помолчав. Сегодня ее день рождения, неужели ему даже на это всё равно? Да, ее дядя слишком эгоистичен, чтобы класть свои желания на алтарь ее воспитания, и он явно не тот человек, который станет нянчиться с ребенком, когда у него есть выбор этого не делать. Так почему она все равно сомневается?       Друг скептично вздернул бровь, увидев ее сомнения. — Всё время подводил всех? Ни разу не нашел время, чтобы навестить тебя? — напомнил ей Такахаси, как показалось, с легкой издевкой. — И письмо из трех строчек, про это ты помнишь?       Он ее успокоить хочет или окончательно довести? — Если ты сейчас не замолчишь, я надеру тебе задницу.       Такахаси перестал жевать и глянул на нее с изумлением. Потом резко сел на кровати, похлопал себя по бокам, затем вытащил воображаемый пистолет, перезарядил обойму и выстрелил себе в голову. — Исаги Рика, ты сразила меня наповал! — поражено воскликнул он, валясь ничком на кровать. — Ты умеешь ругаться! Ты только что сказала «задница»!       Она показала ему средний палец, на что Такахаси одобрительно загоготал. Нельзя так, конечно, но он сам напросился. Рика подумала, что уж от кого ее друг был бы в восторге, так это от ее брата, Нацуки, первоклассного задиры.       Он перекатился на спину и свесил голову вниз. — Микито-сан снова запрягла меня ей помогать на кухне. Скажи что тебя тоже, потому что весь день наедине с этой старой ведьмой я не выдержу. — Извини, но каннуши Йошинори отправил меня убираться в библиотеку.       Он раздраженно фыркнул. — С тех пор, как ты поругалась с Микито-сан, нам теперь не дают делать ничего вместе. И ради чего надо было спорить с ней?       Стоило только вспомнить, как старшая мико отчитывала ее на следующий день при всех после утренней молитвы, как сразу поморщилась — долго, совершенно беспощадно и с явным удовольствием. Решив заступиться за Такахаси, Рика как-то подзабыла о том, что если что-то (или кто-то) оскорбит достоинство Микито-сан, то та не злится и не обижается — она просто мстит. — Так… мы пойдем сегодня вечером на фестиваль? —Такахаси…— с усталым вздохом попыталась начать возражать Рика, но парень перебил ее, не дав закончит фразу. — И слышать ничего не желаю. Мы пойдем сегодня на фестиваль и отпразднуем твой день рождения, иначе ты там в углу будешь сидеть и грустить, как тот скисший пакетик чая. — Это ниои! — поправила она, откидывая челку с глаз. Надо бы подстричься, но раньше это делала мама, а сейчас кого попросить Рика не знала.       В глубине гардероба лежала тяжелая деревянная коробка. Рика согнулась, вытянула руки до конца нижней полки и потащила ее на себя. Та с глухим стуком приземлилась на пол возле ее ног.       Услышав шум, Такахаси заинтересовано приподнялся и посмотрел, с кем это его подруга возиться.       Рика сдвинула заслонку. В тишине несколько секунд раздавалось шуршание упаковочной бумаги. — Что ты там делаешь?       Ответа не последовало. Перегнувшись через край, парень нащупал под кроватью костыль, поднялся и подошел к ней.       Она сидела перед большой, плоской открытой коробкой, внутри которой, среди многослойного тишью, проглядывал кусочек ткани. — Что это? — спросил он, присаживаясь рядом. — Кимоно. — Красивое…— присвистнув, восхитился Такахаси, с осторожностью дотрагиваясь до ткани. — Оно мамино. — совершенно спокойно ответила Рика.       Молчание. — Она носила его, когда ей было девять, и обещала подарить его, когда мне исполнится столько же. — Хочешь его надеть? — Наверное. — после недолгого молчания ответила Рика, убирая упаковочную бумагу и вытягивая часть наряда. — Думаю, она бы этого хотела. — Вот и отлично! — обрадовался Такахаси. — Во сколько встречаемся?       День еле-еле тянулся, и вот — семь вечера. Такахаси, каким-то чудом отпросившись у Микито-сан пораньше, уже ждал ее возле верхних тории, нетерпеливо переминаясь на месте и крутя головой, высматривая ее. — Ого! — выпалил парень, когда она подошла. Несколько секунд он рассматривал ее, пока не спохватился, поняв, что молчание как-то уж слишком затянулось. — Тебе очень идет. — Спасибо. — кивнула Рика; кимоно было ей немного велико и подол касался земли, но выглядело оно действительно чудесно — небесно-голубое, с цветочными узором в форме хризантем и розово-белым клетчатым оби. Несмотря на то, что ему было много лет, выглядело кимоно, как новое. — Идем?       Солнце нежно обволакивало пологие крыши храма последними лучами уходящего дня. Весь горизонт неба окрашивался в багряные тона, а облака становились пыльными и рассеивались, как будто чья-то рука покрыла небосвод нежным светло-розовым пухом.       За те полгода, что Рика прожила в Шинкогёку, она с трудом могла вспомнить раскаленные солнечным жаром песчаные равнины в родном городе. Времен года в Касане, казалось, не существовало — лето круглый год, а дожди могли не идти аж несколько месяцев к ряду. Закаты тоже были совершенно другими: под уходящим солнцем пустыня раскрывалась нечеловеческими видами — песчаник и сланец, узкие ущелья горных цепочек и нагие ржаво-красные пустоши. «Интересно, я когда-нибудь вернусь туда?» — подумала она, смотря на верхушку хайдэна. — Ну что, какой у нас план? —спросила Рика, разворачивая мысли в другую сторону. — Автобус придет минут через пятнадцать. — деловито сообщил Такахаси. — Ехать нам примерно столько же, а там уже пойдем гулять. — Мы там не потеряемся? Я ни разу не была в Нари… Как там оно называется? — Нариманишидай. Согласен, язык сломаешь. Любят здесь всему давать сложные и длиннющие названия, типа, вы сначала попробуйте выговорить, а потом уже разбирайтесь, как туда добираться… Внезапно Такахаси замолчал — его глаза были направлены в сторону, а брови поползли вверх. — Да вы посмотрите на нее. — с ядовитой усмешкой произнес он, и Рика, проследив за его взглядом, тут же увидела того, кому была адресована колкость.       Роскошное кимоно из синего шелка, расшитое золотистыми нитями по плечам, рукавам и подолу они заметили раньше, чем его владельцу, с надменным видом шествующую в окружении своих подруг. Густые каштановые волосы были собраны в два скромных пучка, но скромность эта затмевалась сверкающей в полуденном свете изящной заколке-кандзаси с нежными белыми цветами, украшенными крохотными полупрозрачными камнями, и свисающими тонкими, будто нити, серебристыми цепочками. — Фига се…— присвистнул парень, провожая ее взглядом. — Прямо маленькая госпожа.       Канае являлась той девочкой, которая была не просто ослепительно красивой, но и прекрасно осведомленной о собственной привлекательности. Миловидное кукольное личико притягивало к себе взгляды всех, кто видел ее впервые — люди, бывало, останавливались, встречая ее на пути, и оторопело глядели на юную красавицу.       Канае неторопливым шагом шла вдоль аллеи из цветущей сливы под болтовню своих подруг с видом безмятежно прогуливающейся по своим владениям принцессы. Когда та проходила мимо них, миндалевидные глаза равнодушно скользнули по лицу Такахаси, затем по ней: при виде очень простого, по сравнению с её-то, кимоно, Канае насмешливо приподняла бровь и, не заметив ничего достойного внимания, вернулись к созерцанию сада. Почему-то под этим взглядом Рика почувствовала себя уродиной. Мелкой, бледной, невзрачной уродиной. — Как думаешь, откуда у нее это кимоно? — вопросил Такахаси, когда Канае отдалилась от них на достаточное расстояние.       Он так это спросил, что Рика сразу догадалась — ему до смерти хотелось перемыть все кости «маленькой госпоже». — Может, родители подарили? — высказала предположение Рика. Такахаси недоверчиво хохотнул. — Ага, конечно. Ты хоть представляешь, сколько стоит такое кимоно? За него можно целый дом купить. Если б у них водилось столько денег, Канае бы тут не было, уж поверь мне. Девочек отдают в мико, когда родители не могут сами их обеспечить. — Я понимаю, к чему ты клонишь, но что-то мне слабо верится в то, что этот Гирей расщедрился на дорогущее кимоно для неизвестной мико.       Такахаси остановился возле тэмидзуя, где служитель храма сачком вылавливал упавшие в емкость с водой лепестки, и ткнул ее пальцем в шрам на носу. — Именно об этом я и говорю. Сама же видела, она ему понравилась. Сто пудов он ей это кимоно подарил, и заколку тоже. — Просто так? — с сомнением протянула Рика, потерев нос. — Просто так. — кивнул Такахаси. — Ты, верно, не до конца врубилась, сколько у того Гирея денег, ему такое кимоно купить — расплюнуть. Спорим, она хочет выйти за него замуж? — Ты дурак? Ей же двенадцать! — Ну и что с того? Это мы тут все ходим и раздумываем над тем, что нас ждет в будущем, Канае на все нужные для себя вопросы сама себе давно ответила. — сказал он, глядя на нее со свойственной ему раздумчивой веселостью.       Если уж кто и обожал сплетничать, так Такахаси. Для него обсуждать кого-то было своего рода занятным увлечением, и порой он отдавался к нему со всей страстью и красноречием, на которое только был способен.       Когда они спустились вниз, им навстречу шла одна из мико Шинкогёку в сопровождении нескольких, более юных учениц. — Рика, Такахаси, куда это вы собрались? — спросила Юзуру, когда они приблизились.       Такахаси обомлел. — А…а…       Юзуру было примерно девятнадцать или двадцать — изящная, утонченная красавица с мягкими чертами лица и белокурыми волосами. Добрую и заботливую мико обожали все дети в Шинкогёку, но для Такахаси ангелоподобная девушка на протяжении нескольких лет являлась объектом боготворения. Короче говоря, он был от нее без ума. — Мы… м-мы это, ну, мы и-идем в…э-э-э… — На фестиваль. — подсказала Рика.       Такахаси, краснея нетронутой невестой, с тупой улыбочкой начал лепетать какую-то невнятную околесицу. — Верно-верно, на фестиваль! На фестиваль, конечно же, вот решили пойти сакурой любоваться, сейчас же март, и сливой тоже, сливой особенно, такая красивая, прямо как… ой, кхм, я не то сказать хотел, я… это… э-э-э…       Юзуру наморщила лобик. Рика пнула его локтем под ребра; слава богу, после этого он заткнулся. — Гуляйте только не допоздна, хорошо? Не хочу за вас волноваться. Обещаете, что приедете до десяти?       От такого внимания к своей персоне Такахаси совсем прибалдел и с немым обожанием в глазах ловил каждое ее слово. — Да-да-да, конечно, мы недолго, пару часиков и сразу назад! — на одном дыхании сообщил он.       Юзуру мягко улыбнулась и потрепала его по волосам. Рика уже едва сдерживала распирающий ее смех. Вот дурак!       Едва Юзуру попрощалась с ними и направилась в сторону Шинкогёку, то сразу же начала захлебываться от хохота, чем оскорбила парня до глубины души. — Че ты ржешь? — обиженно засопел он. — Смешно тебе? — Прости, но ты выглядел так жалко! — Ой да замолчи, а? — вызывающе ответил Такахаси.— Ничего ты не понимаешь!       Он навалился на нее, зажав голову у себя под мышкой, и больно ущипнул ее за щеку. Рика уперлась ладонью ему в лицо, отстраняя от себя.       Фестиваль Ханами в Нариманишидай проходил раз в год. На северо-востоке Какина тепло приходило позже, чем в остальные регионы — когда на юге, где находилась столица, дуновения приближающейся весны начинались еще с начала февраля и с его второй декады вовсю цвела сакура, в Сингабайсайден, сырость, промозглые ветра и таяние снега уходили лишь ближе к началу марта.       До Нариманишидай они добрались на единственном автобусе, ходившем по маршруту горной местности. Проезд стоил семьдесят дзени на двоих — с кислым лицом Такахаси протянул водителю монетки, и как только они сели, сразу стал считать, сколько их у него осталось. — Ты была права. — мрачно подытожил парень, засовывая мелочь обратно в карман. — Вот блин. Если обратно тоже поедем на автобусе, то у нас останется двести дзени. — Я же говорила, не надо был отказываться от ужина. — заметила Рика. — Да, согласен, тупая была идея, я уже есть хочу. По правде говоря, я давно не был там, и не помню, что сколько стоит, но будем надеяться, что нам этого хватит.       Они приехали в Нариманишидай к половине девятого, к парку Котодай-коэн. Главной особенностью фестиваля была не только сакура, но и украшения из цветных лент, которые развешивали на деревья. Мероприятия проводили на центральной площади. Там устраивали живые выступления, концерты, традиционные танцы и другие развлекательные мероприятия, а также устанавливали палатки с едой.       Отовсюду лилась радостная музыка, мелькали счастливые лица гуляющих, воздух щекотал нос запахами жареных варабимоти, горячей карамели, дораяки со сладкой бобовой пастой, тайяки с шоколадом. От главной площади, находившейся в центре поселения, во все стороны разбегались дорожки, утыканные через каждые несколько шагов яркими цветастыми палатками с кофе, угощениями; там, где мастера продавали традиционные игрушки, толпились дети с родителями, держа в руках воздушные шарики. У фонтана жонглеры показывали номер, собирая вокруг себя толпу восхищенных талантом зевак.       Рика никогда не видела такие масштабные праздники, и только и могла, что крутить головой с горящими глазами, стараясь успеть заметить все вокруг, а вот Такахаси не разделял ее бурного восторга — прошло десять минут, как они сошли с автобуса, и от вкусных запахов он окончательно помрачнел: — Как я только мог так облажаться! — разнылся он, провожая жадным взглядом катившуюся мимо них тележку со сладким поп-корном. — Как думаешь, нам хватит денег его купить? — с надеждой спросил он. — Тебе соврать или правду сказать? — Лучше б ты вообще ничего не говорила. — буркнул он.       Когда Такахаси был голодным, настроение у него становилось до того дурное, что он начинал его портить всем окружающим. — Я есть хочу. — недовольно пожаловался парень, отсчитывая мелочь в ладони, как старый жадный скряга. — Почему ты меня не остановила, когда я сказал, что не буду ужинать? И денег у нас нет почти… А завтрак только через двенадцать часов! Да я ж умру от голода! — Погоди, сейчас мы найдем что-нибудь. — успокаивающе заверила его Рика, глядя по сторонам.       Вдруг, как по божественному вмешательству она заметила, что в самом начале аллеи, где фестивальная ярмарка, стояла палатка с заварными булочками. Рика потянула друга вперед.       За прилавком оказалась добродушного вида немолодая женщина. От плетеных бамбуковых круглых коробочек, в которых готовились угощения, голова шла кругом, а в желудке затянуло. Такахаси позади шумно сглотнул слюну. — Сколько стоит одна булочка? — Сто восемьдесят дзени. — ответила женщина, отдавая молодой паре две завернутые в бумагу. — Будете брать?       Она обернулся назад. — Сколько у нас на двоих осталось? — Двести пятьдесят дзени. — ответил тот, голодным взглядом смотря на коробки. Рика сунула руку в карман и вытащила четыре монетки. — У меня есть шестьдесят два. — она развернулась и протянула продавщице деньги. — Одну, пожалуйста.       Под немигающим, как у диковатого пустынного хищника, взглядом Такахаси женщина подняла крышку паровницы, достала одну булочку, смазала сливочным маслом, посыпала ее корицей и сахаром, после чего протянула Рике. — Вот, держи. — когда они отошли от палатки, она отдала булочку другу. — Теперь голодной смертью ты не умрешь. — Погоди-погоди, надо разделить ее.       Такахаси разломал булочку. — Вообще-то, это не слишком вежливо, раз у меня сегодня день рождения. — А что так? — не понял он. — Ты же разломал ее неровно. — И что бы сделала на моем месте? — Оставила бы себе меньшую часть. — Так чем ты недовольна? Я тебе ее и даю!       От такой наглости Рика чуть не поперхнулась воздухом. Хотя чему она вообще удивляется, это же Такахаси, для него такое в порядке вещей. Тот вгрызся в булочку и замычал от удовольствия.       Отовсюду звучала музыка, мелькали счастливые лица, и все такое яркое, живое, что невольно каждый из них впитывал в себя дух праздника, его атмосферу и настроение всех людей вокруг. — Внимание! Внимание! Подходите, не стесняйтесь!       Возле тории, неподалеку от главной площади, на самодельном подмостке возвышался над толчеей зевак мужчина в яркой лимонно-желтой юката — его громогласный трубный голос разносился над толпой так, словно он зазывал всех из рупора. — Пять тысяч дзени достанется тому, кто первый за пять минут сможет обыграть меня в партии шахмат! Цена за участие всего лишь сто дзени! — Рика! — воскликнул Такахаси, резко оборачиваясь к ней, чуть не сбив с ног. — Нам надо поучаствовать! — Че-го? — Ты же с Сейширо чуть ли не каждый день в них играешь, сто пудов должна у него выиграть! — Стоп-стоп, с ума сошел, что ли? — Рика замотала головой, не соглашаясь. — Я ни за что не выиграю за пять минут! Я даже у Сейширо-сана за четыре месяца ни разу не выиграла ни одну партию, которые по часу могут продолжаться. К тому же, эти сто дзени нам на дорогу обратно…       Но Такахаси ее уже не слушал — схватив за рукав кимоно, он потащил ее через толпу вперед. — Эй, постой! Я не соглашалась!       Когда они смогли подобраться поближе, то увидели квадратный раскладной деревянный столик с двумя стульями напротив друг друга, на котором стояла шахматная доска с расставленными фигурами, и два таймера.       Несмотря на то, что пять тысяч дзени не такой уж значительный выигрыш, очередь собралась нехилая — когда они подошли, то к столику тянулся ряд из двадцати с лишним человек, желающих попробовать обыграть самоуверенного парня: — Готовы? Начали! — У него получится? — Время прошло! Извини, ты проиграл! — Следующий! — Он уже пятнадцать человек победил, даже со стороны было видно, что играли они хорошо! — предприняла попытку Рика отговорить своего друга от сомнительной идеи, но тот отмахнулся от ее слова так, будто это был детский лепет. — Не волнуйся ты! Все — окей! — чересчур оптимистично сказал он и хлопнул ее по плечу. — Ну а если проиграешь ты, и что? Ты сама-то подумай. Ничего страшного, верно? Всего лишь сто дзени! Мы бы на них и так ничего не купили, вот и все, волноваться-то не о чем. — А билеты обратно? Об этом ты подумал? — А, билеты… Дорогу до храма мы знаем? Знаем. Пешком как-нибудь доберемся. — поднажал он на козыри, заметив сомнение у нее на лице. — Называй это как хочешь, но я сердцем чую, что ты победишь. — Ты сейчас издеваешься, да? — они продвинулись вместе с очередью вперед. — Пешком. В гору. В темноте. Ладно я, тебе напомнить, что у тебя вообще-то костыль? — Вы проиграли! Следующий! — Победил уже двадцать раз, и правда мастер! — присвистнул кто-то. — Рика, слушай, скажу тебе честно —голова у тебя варит лучше, чем у многих взрослых. Я видел, как ты играешь, ты ни за что не продуешь. Мне кажется, Сейширо-сан не просто так с тобой играл. Так что доверься мне, да? — он постучал костяшками пальцев ей по макушке. — Ставлю свою почку на то, что ты выиграешь у этого хлыща.       Почему Такахаси называл парня хлыщом Рика спрашивать не стала. — Мне жаль тебя расстраивать, но мы с ним играли явно не для того, чтобы я потом на шахматах деньги зарабатывала. — она ткнула его пальцем в лоб. — Имей ввиду, если проиграю, я тебя на себе не потащу, сам виноват будешь. — Договорились. — просто согласился парень. — Возможность выиграть пять тысяч дзени того стоит. — А если я проиграю, ты мне как выигрыш за спор собираешься отдавать? Почку себе вырежешь?       Такахаси прыснул и громко расхохотался. — Вот про это я и говорю! Думай о победе!       Для Такахаси, по всей видимости, ее аргументы против были слабыми и недостойными рассмотрения, и если она не согласится, то и остальные будут также безжалостно забракованы. — Черт бы тебя побрал! Я просрал тысячу дзени! — ругался какой-то мужик в начале. — Вот идиот. — хихикнули из толпы. — Ты мне проспорил, гони пятьсот! — Еще чего! — рыкнул тот. — Я еще раз попробую и отыграюсь! — Ма-а-ам, дай мне сто дзени, я хочу сразиться с этим дяденькой!       Они стояли в очереди по ощущениям целую вечность прежде, чем молодая девушка перед ними с сокрушенным видом поднялась из-за стола, положив возле доски купюру. — Давай, размажь его. — бросил напоследок Такахаси и вытолкнул ее вперед.       В тот же момент, как Рика увидела доску, она поняла, в какое же безрассудство из-за Такахаси она со всей дури вляпалась. — Добрый вечер. — поклонилась Рика, все еще колеблясь. — Можно и мне попробовать?       Парень, которого звали Лэнг, расплылся в обаятельной улыбке, рассчитывающей расположить к себе — тем самым он сбивал их с толку и гасил ощущение соперничества. Добродушием он так и искрил, словно говоря: «Это всего лишь игра, незачем так напрягаться!». Но в ее случае не напрягаться было просто-напросто невозможно. Она как представила, что придется тащится по крутой дороге по холму не меньше часа, а то и больше… — О, первый ребенок! — восторженно воскликнул он, приобнимая ее за плечи и подтаскивая к себе. — Сколько тебе лет, малышка? — Девять. — Ты умеешь играть? — Я бы не стала полчаса ждать в очереди, если бы не умела. — беззлобно фыркнула Рика скорее от нервов, чем от вопроса. — Давай, девочка, покажи, что ты умеешь! — раздалось из толпы.       Рика и этот Лэнг сели друг напротив друга за стол. — Не против играть за белых, малышка?       Она кивнула. Видимо, он не воспринимал её всерьез, раз уступил преимущество в виде права первого хода, которое позволяет игроку задать направление партии. Стоя в ожидании, Рика наблюдала за тем, как Лэнг проводит атаки и решила, что он все-таки больше подходит под первый тип игрока — тот, кто размышляет о следующем ходе, основываясь на убеждении, что все игроки действуют более-менее одинаково в определённых ситуациях во время партии. Большая часть его соперников любители, которые надеялись на удачу. Из-за нехватки времени ходы придется делать быстро, и возможности подумать над каждым нет. — Правила простые — тебе нужно поставить мне шах и мат в течение пяти минут. Неважно, каким способом. Именно шах и мат, одного шаха недостаточно. Если не уложишься в отведенное время — ты проиграла. Единственный шанс получить денежный выигрыш — успеть за пять минут. Ну как, справишься?       Стратегии всего две: заставлять его чаще совершать «обдуманные» ходы — постоянно искать план игры и защиты, затрачивая много времени — или самой ходить без раздумий. Но она не слишком опытная, чтобы на ходу решать, как какой фигурой пойти лучше всего. Надо как можно быстрее разработать план атаки и действовать. Рика не хотела проигрывать и была намерена сделать все, чтобы победить Лэнга. Она стиснула зубы и сурово кивнула в ответ на собственные мысли. — Не расстраивайся, если проиграешь. — сказал Лэнг, держа ладонь на таймере. — Ты еще маленькая, а это всего лишь игра. Зато ты сможешь получить хороший опыт. — Извините за наглость, но опыт мне не нужен. Мне нужен результат.       По лицу напротив проскользнуло неприятное удивление. — Что ж, хорошо. — до жути мягким тоном произнес он. — Твой ход.       Белая пешка на Е4. Черная на Е4. Белая пешка на F4. Черный конь на G4. — Королевский гамбит… неожиданно, неожиданно. — через минуту, когда Где научилась играть в шахматы, в школе?       То, что он раскусил ее план атаки означает одно — отказ от жертвы, ее белой пешки, что дает ей преимущество. Судя по его выражению лица, он решил что сбил ее с толку и нарушил ритм, отказавшись принимать фигуру, но все было наоборот. Она бросила быстрый взгляд на таймер — три минуты сорок секунд. Рика передвинула ладью на F4 и забрала пешку.        Лэнг со снисходительной усмешечкой передвинул коня в центр. Кого использовать? Пешку, ферзя? Слона? Если бы только Сейширо-сан подсказал!       Три минуты.       Напряженная, одеревеневшая она придвинулась поближе к доске. — Перестань нервничать! — зашипел сзади Такахаси. — Знаю я. — пробормотала Рика.       Пятнадцать секунд, которые она отвела себе для каждого хода уже прошли. Пешки использовать бесполезно, они лишь затянут игру, тогда…       Она передвинула ферзя вперед. Лэнг спустя семь секунд тронул своего и переставил на один квадрат по диагонали.       Две минуты тридцать пять секунд. — А вот это ты зря. — с усмешкой сказал Лэнг и сделал рокировку. Рика в бешенстве уставилась на него.       От разочарования она впилась короткими ногтями в ладонь под собой, лишь бы оно не отразилось у нее на лице, и с шумом втянула воздух в легкие. Дура! Надо было заметить, что когда он ход ферзем, то освободил место для рокировки!       Нет, все еще нормально. Сейширо-сан говорил, что пока большинство фигур в центре, то они оказывают сильное давление на противника, и соперник будет мучатся, чтобы расчистить для себя поле —главное, чтобы отмучился не успешно.       Две минуты.       Конь на третье поле ладьи. Лэнг, взглянув на ее ход, отзеркалил его и шлепнул по таймеру. Следуя своему плану — побыстрее захватить центр — Рика поставила второго коня на С3. Нарочно подставленного под удар черного слона она решила не брать, оставив положение на доске напряженным. — Не стоит так разбрасываться конями. — пренебрежительно бросил ей Лэнг, забирая следующим ходом ее коня. Ей захотелось его чем-нибудь ударить. Сейчас победа нужна была ей больше всего на свете.       Полторы минуты.       Минута. — Признавай поражение, девочка. — хрипло произнес парень, трогая кончиком пальца ее ферзя на своей стороне стола. — Ты уже потеряла самую значимую фигуру. За пятьдесят секунд ты не сможешь ее вернуть. — Я и без нее как-нибудь справлюсь. — заявила Рика, почувствовав лихорадочную дрожь, и с твердой решимостью разбить противника выдвинула вперед пешку, на пятый ряд. Через два хода эта пешка могла стать ферзем.       Через десять секунд Лэнг вернул короля назад. Рика передвинула слона, отведя в тыл короля. Когда таймер отсчитал двадцать секунд, парень нервно поставил слона на край доски. — Твою же ж мать… — тихо прошипел он. — Сдавайтесь. — у него больше не было шансов долго держать какого-нибудь коня в угрожающей позиции, или поставить в трудное положение, сбив важную для нее фигуру. — Еще чего! — с рыком парень переставил свою пешку прямо перед ее. Рика приостановила таймер и выдвинула пешку вперед. Сменив ее на ферзя, она сложила руки на доске. — Мат. — спокойно и беспощадно произнесла она. Оставалось три секунды. Лэнг в ужасе смотрел на доску, пошел королем по диагонали, на что Рика тут же заняла соседний квадрат пешкой, отрезав ему абсолютно все шансы к отступлению.       Позади раздались аплодисменты. — Отличная работа, девчушка!       Сквозь шум рукоплескания раздался победный вопль Такахаси.       Рика поднялась со стула и протянула руку. — Это еще зачем? — резким тоном выпалил побежденный соперник. — Так надо. Мне говорили, что нужно пожимать руки после партии.       Но вместо пожатия он вложил ей в руку пять купюр по тысяче дзени.       Когда она вышла из толпы (кто-то похлопал ее по плечу, и многие почему-то улыбались, глядя на нее, даже те, кто проиграл) сзади на нее напрыгнул Такахаси, обнимая за шею и наступая на пятки. — Я же говорил! А ты мне не верила. Пять тысяч дзени! А всего-то и нужно было, что обыграть парня в настольную игру. Знал бы я об этом раньше, давно начал бы играть в шахматы! Молодец! — Такахаси потрепал ее по волосам, вызвав у нее смущенную улыбку. — Ну, что хочешь купить? — Монополию. — после недолгого раздумия ответила Рика. — Где она может продаваться? — Не знаю, может, в книжном магазине? — предположил парень. — Он как раз на центральной площади, пойдем, проверим.       С аллеи они вернулись обратно к фонтану. Людей за то время, что они ушли, стало еще больше, и было трудно разглядеть окружающее пространство.       Рика первой нашла оранжевую железную вывеску «Книжный магазин Бирма», висящую в конце улицы, и они направились туда. — Я смотрю, ты фанатка настольных игр. — заметил Такахаси, разглядывая полки с книжными корешками. — Мне просто нравится в них играть. — ответила она, перебирая в глубоком ящике красочные запакованные в прозрачную пленку коробки. — Я хочу научить тебя играть в «Монополию». Мне кажется, тебе она точно должна понравится. — Потому что я дурак?       Рика, замерев с какой-то игрой с изображением пиратов, вытаращила на него глаза. — Я вовсе не считаю тебя глупым. И к тому же в «Монополии» довольно сложные правила, так что я бы не стала тебе предлагать, если бы думала, что ты в них не разберешься.       Наконец она нашла заветную игру — огромная светло-зеленая коробка с красно-белым логотипом, названием игры и старым мистером Монополия с моноклем. — Вау! Прикольно выглядит, а сколько…       Увидев прицепленную к упаковке бумажку, Такахаси замолк. Ценник их огорошил. — Пять с половиной тысяч… Какая дорогая. — пораженно выдохнула Рика.       Неудивительно, что Ишида копил на нее четыре месяца.       У нее скрутило живот. Ей очень сильно хотелось купить игру, именно ее, никакую другую. В «Монополию» они с Нацуки играли в тот день, когда случилось то, что случилось, и это было последним хорошим воспоминанием о нем. Последний раз Рика видела лицо старшего брата перед тем, как он спрятал ее в кладовую, где она просидела почти два дня, пока ее не нашли, но ей не хотелось, думая о нем, видеть перед собой его лицо в тот момент — мрачное, напряженное, с изо всех сил затаенным страхом.       Рика сжала пальцами плотный картон и затем медленно положила игру обратно в ящик. — Погоди. — остановил ее за руку Такахаси. — Не клади ее, давай поговорим с продавцом. Разница всего в пятьсот дзени, скажем, что у тебя день рождения, может он продаст за пять.        Рика задумалась на секунду и хрипло проговорила: — Хорошо.       Он потащил ее к прилавку в конце магазина, у самого выхода, и положил на нее коробку с игрой. — Добрый день, а можно… — У вас же нет на нее денег, так? — грубо прервал продавец, едва посмотрев на них. Такахаси и Рика растерянно переглянулись, думая об одном и том же. — Да, но…— промямлила она. — Если нет денег, то вам здесь делать нечего! Милостыню не подаю! — с поразительным бешенством он замахал руками, отгоняя их от прилавка. — Шуруйте давайте отсюда! Всех посетителей мне распугаете, мелкие попрошайки!       Какая-то женщина, услышав слово «попрошайки» косо глянула на них и, прижав к себе сумку поплотнее, отошла в сторону. Мужчина, держащий в руке раскрытую книгу, недовольно поморщился, что шум отвлекал его от чтения. Няньки с детьми, толкущиеся у полок с комиксами, тут же стали перешептываться, собирая в кучу не обращающую внимания на сумятицу ребятню.       Такахаси, разворачиваясь, неловко задел стопку книг на краю стола. Рика прикрыла глаза — в тошнотворной тишине стук падающих книг был невыносим. — И-извините. — краснея, пролепетал парень; он наклонился, чтобы поднять их, и в этот момент об его костыль споткнулся мужчина в костюме. — Что за черт?! Аккуратнее надо! — фальцетом выругался тот. — Простите, я не специально…       Он окинул его долгим злобным взглядом, отряхнул рукав, как будто он был грязный, как будто он осквернил его одним прикосновением, и пошел дальше. Продавец вышел из-за прилавка и цапнул их тяжелыми руками за плечи.       Старик их чуть ли не волоком потащил к выходу и вышвырнул из магазина, как воришек, которых застали на месте преступления и, под нервно позвякивающий колокольчик, за ним захлопнулась дверь. — Да уж…я как-то совсем не ожидал такого…— выдохнул Такахаси. — Вот старый козел.       Рика еще не могла придти в себя от потрясения. Ее так и ошпарило этим словом «милостыня». Пока Такахаси что-то тараторил, бессмысленную ерунду, лишь бы только не повисло тягостное молчание, она снова и снова вспоминала, каким взглядом их окинул тот споткнувшийся мужчина, и как их присутствие среди остальных покупателей, приличных, хорошо одетых, имеющих деньги, источало гнилостные пары стыда, ничтожности и постылости, от которых никак не избавиться. Она чувствовала себя беспомощной и нелепой. Почему они смотрели на них так, будто они какие-то отбросы, беспризорники?       Рика остановилась посреди дороги и посмотрела вокруг. Отовсюду слышался детский смех и довольные визги. Родители гуляли под руку с малышней — они радостно смеялись, когда те за руки подбрасывали их в воздух. Дети, хохоча, носились под ногами взрослых, играя в догонялки, одуревшие от атмосферы праздника и заразительного веселья, то и дело с писком врезаясь в кого-нибудь на полной скорости, сбивая с ног. Но вместо того, чтобы отругать, те поднимали их с добродушными улыбками, заботливо ставя на ноги. —Эй. — Такахаси щелкнул перед ней пальцами; она, дернувшись, повернула голову. — Ты как? — Пожалуйста, давай уйдем отсюда. — севшим голосом попросила Рика, боясь, что при виде чужого счастья вот-вот разревется. Зазвенел колокольчик. Из книжного магазина выпрыгнули на оживленную улицу двое мальчишек, держа под мышкой комиксы в глянцевитой обложке, и следом степенно вышли их няни, те, что перешептывались, когда их отчитывал продавец. — Ну прости, это из-за моя дурацкой идеи мы так влипли. — сказал он, когда она по-прежнему ничего не отвечала.       Его ладонь дернулась в попытке взять её за руку, но Рика сунула их в карманы кимоно. Такахаси сделал вид, что ничего не заметил, и, кивнув, просто пошел вперед.       Они шагали молча. Вместе с толпой их вынесло к широкой мощеной дороге — впереди виднелось здание ратуши, а по обеим сторонам которой теснились маленькие кафе, ресторанчики, бары и магазины. Такахаси искоса взглянул на подругу. Она смотрела куда-то вдаль, за фонтан, в дальний конец дороги: выражение ее лица было серьезным и задумчивым, но уже не таким встревоженным, как когда они вышли из магазина, от чего он слегка воспрял духом. — Как думаешь, когда начнется фейерверк? — спросил он, когда они дошли до ратуши. Она притормозила и глянула на него так, будто бы подзабыла, что он шел рядом. — В четверг? Что в четверг? — Нет-нет, я спрашивал, когда начнется фейерверк. — посмеялся Такахаси, и вдруг охнул, зацепившись за выступавший камень. Рика в один длинный шаг оказалась рядом и подхватила его под руку; он криво улыбнулся.— Блин, спасибо… — Не за что. — сказала она, улыбнувшись в ответ, и парень с сожалением ощутил, что ладонь подруги на предплечье исчезла, но обрадовался, что ее настроение улучшилось. — Фейерверк?...Кажется, он будет в десять, а что? — Ничего, хотел, чтобы мы остались посмотреть. Не хочешь? — Мы должны вернутся до десяти обратно в храм. — напомнила Рика. — Конечно, ждут нас не дождутся. — едким тоном заметил Такахаси. — Кому мы там нужны.       Рика ничего не ответила, но взгляд потускнел — он мысленно дал себе подзатыльник за то, что не смог вовремя прикусить язык и опять все испортил, вот дурак, секунду назад все было ведь хорошо.       Он завертел головой в поисках часов, чтобы посмотреть, сколько у них осталось времени, как заметил, что они остановились возле ратуши. Обыкновенное приземистое здание, мало чем отличавшееся от соседних, разве что широкая длинная лестница, ведущая к массивным дверям высотой в три или даже четыре метра. На одном из столбов висело объявление —полотно белого цвета с большими красными буквами и смутно знакомым черно-красным логотипом в виде двух перекрещивающихся букв «Х»:

«ВАЖНАЯ ИНФОРМАЦИЯ ОТ АССОЦИАЦИИ ХАНТЕРОВ! ВСЕ, КТО ЖЕЛАЮТ СТАТЬ ОХОТНИКАМИ, ПОДАЧА ЗАЯВОК НА УЧАСТИЕ В ЭКЗАМЕНЕ НАЧИНАЕТСЯ С ПЕРВОГО МАЯ ПО ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЕ АВГУСТА! Желаю удачи всем! Представитель Ассоциации, Айзек Нетеро»

      Такахаси пялился на полотно так долго, что не услышал, как Рика окликнула его несколько раз. — Ты видела? Объявление об участии в экзамене на хантера! — восторженно выдохнул он, вихрем оберачивась к ней. — Вот же круто, скажи?       Услышав последнее, Рика остановилась, как вкопанная: — Ты что... хочешь стать хантером? — сиплым голосом выговорила она.       Проклятие под названием «хантер» настойчиво преследовало ее и вот, наконец, настигло в лице собственного друга.       Такахаси беспечно пожал плечами, не замечая, как у нее все лицо перекосилось. — Не, у меня никогда не получится. Но я считаю, быть хантером самая офигенная работа среди всех, которые только есть. — М. — неопределенно ответила Рика после долгого молчания. — Ты какая-то странная сегодня. — услышала она голос Такахаси. — Все нормально? — Все в порядке. — ответила она самым нормальным тоном, на какой была только способна.       Вечер медленно превращался в пытку. Все было ужасно. Ей стоило огромных усилий, чтобы не развернуться и уйти, сбежать. Хотелось вернуться в свою комнату, чтобы ее никто не трогал, и просто ждать, когда наступит утро. Приближения дня рождения Рика ждала с ужасом и страхом, ведь это будет первый день рождения, который она проведет без мамы, Ишиды и Нацуки, и мысли об этом мучали ее всю неделю перед сегодняшним днем.       Они снова вернулись к главной площади. За те два часа, что они гуляли, людей, казалось, стало только больше. — Вообще, я мало что знаю о хантерах, но я слышал, они похожи на супергероев. У них даже суперспособности есть, представляешь? Хотя ты наверное все это уже знаешь, твой дядя хантер все-таки. А у него есть лицензия? — Не знаю. — Он тебе ее не показывал что ли? — Нет, я ее не видела. — выдавила сквозь зубы она. — Я тоже ее никогда не видел. Пару лет назад я копался в библиотечном архиве… ну, не совсем копался. Короче, приезжал каннуши из другого храма, что-то ему нужно было оттуда, и я помогал Касивабе-сану потом наводить в архиве порядок, и случайно наткнулся на руководство хантеров. Ты вот знаешь, что они могут в любые страны свободно путешествовать? А еще им все бесплатно достается и могут получить любую работу, стоит только показать карточку! При ее продаже хантер смог бы прожить бы прожить семь полностью обеспеченных жизней. Я просто в шоке был. Хантеры такие крутые, скажи?...       Она вихрем обернулась — озлобленный взгляд подруги острым кинжалом врезался в него. — Я не считаю их крутыми, ясно?! — рявкнула Рика. — Хватит меня уже доставать с этим бредом!       Пауза перед последующей фразой была настолько мала, что уловить ее смогла только Рика. — Твой дядя гнида паршивая.       Она остановилась. — Что ты сейчас сказал? — Я сказал, что твой дядя паршивая гнида. Тебе надо выбить из него все дерьмо, а для этого ты должна стать сильнее. Я предлагаю тебе стать хантером, чтобы навалять ему как следует. — Не говори о том, чего не знаешь. — Но ты же сейчас из-за него разозлилась? — Я не разозлилась. — огрызнулась она. — Я не злюсь, понятно тебе? Плевать мне на него! Просто хватит уже об этом говорить! Не хочу больше ничего слышать о хантерах. — Да что с тобой сегодня? Я всего лишь хотел поднять тебе настроение, а ты как с цепи сорвалась. — нахмурился Такахаси. — Ты весь день только и делаешь, что злишься. Сегодня твой день рождения, надо быть веселой!       Почему я должна изображать то, чего нет? Почему все считают, что легко могут забраться кому-то в голову, почему все меня постоянно поучают и твердят о том, что я должна чувствовать! Я же никого не трогаю, ничего не прошу, пожалуйста, пожалуйста, просто оставьте меня в покое… — Хочешь, чтобы я притворялась веселой? — чуть ли не по слогам произнесла она, и следом процедила: — С чего бы мне быть веселой, а? Скажи мне, Такахаси.       Раздался громкий, неуместной в тошнотворной тишине стук костыля об каменную плитку — лучший друг вновь попытаться взять ее за руку, но так и не понял, что его остановило — решительно выскользнувшие пальцы или её дрожащий голос. — Я не прошу тебя поставить себя на мое место. — взгляд был направлен куда-то в сторону, за плечо мальчишки, и она не видела, как с каждым словом он все сильнее сжимал свой костыль. — Ты привел меня сюда, чтобы отвлечь, и за это я тебе благодарна. Правда. Но ты должен понимать, что для меня сегодняшний день не имеет ничего общего с праздником. — он попытался что-то сказать, но Рика замотала головой. — Ты не виноват. Некоторые вещи просто невозможно исправить, даже если очень сильно этого захотеть. — Но ты не хочешь. — отрезал парень, сжимая челюсти.       Впервые за несколько минут они столкнулись взглядами; Рика посмотрела прямо на него, и он увидел, что в глубине прозрачных глазах, на самом дне, плещется непонятная тоска. — Так не пойдет. — процедил он. — Нет. Чушь собачья. Хватит, Рика. Прекрати уже, я устал это все слушать.       Такахаси вцепился ей в руку, не давая сдвинуться с места. Все вокруг сияло так празднично — полыхает свет фонарей, сверкают гирлянды, огоньки на фонтане — что у нее было кошмарное чувство, будто ее окружили со всех сторон, будто за ней следят отовсюду. — Я вижу, ты до смерти боишься, но тебе нужно жить дальше. — проговорил он, тянув ее на себя, пытаясь заглянуть ей в глаза, но она упорно отводила взгляд, пытаясь вырваться. — Слышишь? Тебе пора перестать зацикливаться на своей трагедии. Твоя семья умерла, прими это, прими и все, иначе твоя жизнь превратится в бесконечный кошмар. — Я…нет... ч-что ты…. — Я каждое утро к тебе захожу и вижу, что твоя подушка мокрая от слез. Каждый раз. — продолжал говорить Такахаси, не слушая ее. — Ты так страшно рыдаешь, что у меня сердце разрывается, потому что не можешь их отпустить! — Хватит…прекрати!… — она сгорала со стыда и, изо всех сил зажмурилась, чтобы остановить предательски подкатывающие к глазам слезы. — Хватит!       Ее тело вдруг ослабло, будто вмиг лишилось ее сил — гудящая дрожь в ногах, руки превратились в желе из мяса и костей. — Рика, я хочу тебе помочь. Я не прошу тебя забыть, но мне… черт, Рика, мне жутко видеть, как тебе больно! Ты скрываешь свои чувства, потому что хочешь быть сильной, но если ты будешь продолжать держать все в себе, то не выдержишь и… — Замолчи, заткнись! Заткнись! — она отштанулась от него с такой силой, словно он облил её кипятком. — Я не хочу тебя слушать! — Смирись ты уже! Они умерли, всё, точка, и твоё горе не вернет их к жизни! — ХВАТИТ УКАЗЫВАТЬ ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ!! ОСТАВЬТЕ МЕНЯ УЖЕ, НАКОНЕЦ, В ПОКОЕ!       В глазах все побелело. Прошло всего несколько секунд, а ощущение было такое, что — часы. Рика зажмурилась, звон в ушах только нарастал, до нее донеслось щелканье, будто что-то падало, и падало на мощеную дорогу и все никак не могло упасть, а затем глухой, практически неслышный стук.       Когда она открыла глаза, Такахаси лежал, оперевшись согнутым локтем об землю. Сердце колотилось так сильно, что его удары отдавались аж в голове, из-за чего звуки вокруг доносили до нее будто со дна моря. Все тело пробивала дрожь, руки тряслись так, что ей не удавалось сжать их в кулаки, казалось, все только на нее и смотрят. — Ты что творишь?! — рявкнул ей в лицо какой-то подросток, толкнув ее в плечо. Рика отшатнулась назад, испуганно вскидывая голову. — Совсем поехавшая что ли?! — Я…я…       В звенящей тишине подросток опустился перед Такахаси и помог ему приподняться. — Парень, ты как? — спросил тот, протянув руки, чтобы поставить его, но Такахаси, поморщившись, слабо мотнул головой, ничего не ответив. — Черт, да у тебя весь затылок разбит. — выдохнул пацан, и Рика получила от него еще более презрительный взгляд. — Мам, смотри, эта девочка ударила хромого мальчика! — прозвучал со стороны высокий детский голосок. — Пойдем, сынок, не смотри на них… — пробормотала женщина.       Та смотрела на нее с глубоким осуждением, как и все вокруг — за короткое время вокруг них собралась целая толпа, как полчаса назад, в том магазине, но теперь все бросали встревоженные взгляды на мальчика — от крови на затылке слиплись волосы и выглядело настолько страшно, что, казалось, он не ударился, а ему размозжило полголовы. — У кого-то есть чистые салфетки? — обвернулся подросток. — Кажется, у меня есть, сейчас, секундочку…— какая-то женщина начала торопливо рыться в сумочке.        Она отступила на шаг назад, затем на еще один, и еще, и развернулась, чтобы убежать, но на краю зрения быстро двинулась чья-то фигура, и ее схватили сзади за ворот, оттаскивая назад. — Куда это ты собралась? — рявкнула старуха, недобро глядя ей в глаза. — Как тебе только не стыдно убегать! Смотри, что ты наделала!       Хотелось, спрятаться, исчезнуть, умереть, но старуха держала ее крепко, не давая вырваться на свободу. — Вы смотрите на нее, бесстыдница! — воскликнула она, разворачивая обратно. — Ты зачем этого мальчика толкнула, а? Что он тебе сделал? — Простите! Простите! Мне очень жаль, простите меня! — О-отпустите ее, это я виноват. — раздался голос Такахаси, отпихивая от себя причитающую над ним женщину, кинувшуюся помогать ему вместе с подростком. Все, что она слышала — это собственное дыхание, вдох-выдох, вдох-выдох. — Нет, погоди, Рика… Рика, постой! РИКА! — кричит парень, но она уже вывернулась и кинулась бежать, ничего не видя перед собой

***

      Этот сон повторялся из раза в раз.       Отчего-то Нацуки в нем выглядел совсем взрослым. Черты лица были резкими, нервными. Он был все так же бледным и худощавым, с все теми же вихрастыми черными волосами и бесцветными, как речная вода, глазами, в которых проглядывалась веселая непредсказуемость, его доброта, живой свет, который она так любила. — Ну что, сыграем?       Раньше настольные игры они с Нацуки играли почти каждый день. В будние — вечером, после школы и уроков, а в выходные — утром, обычно после завтрака, когда к ним мог присоединиться и Ишида. «Монополия», «Остров сокровищ», «Колонизатор», «Семь чудес», «Маленький мир», «Тайное послание».       В этот раз перед между ними лежала колода карт ханафуда, но первый вопрос остался прежним: — И сколько дней прошло? — спросил брат таким тоном, будто речь шла о погоде. — Сто девяносто восемь дней. — ответила Рика.       Второй тоже: — Какое сегодня число? — Седьмое марта. — Так у тебя сегодня день рождения. — произнес Нацуки, тасуя карты. — Сыграем в хана-авасе? — Да.       Он раздал по семь карт и шесть положил на пол. — Проверяем? Глициниевый ряд. — Сакэ под сакурой. — Не слишком удачно. — усмехнулся Нацуки. — Но у тебя есть январская карта с журавлем. — Сказал тот, у кого карта из комбинации семи лент. — Ну, прости, я просто удачливее тебя. — он бросил на нее взгляд из-за карты и тут же опустил его: лицо брата на миг исказилось болью. — Может, все-таки не слишком.       Нет. Это я неудачница. Бесполезная, жалкая неудачница. Ненавижу себя. Лучше бы умерла я. — В чем дело, Рика? — через несколько минут спросил Нацуки. — Почему ты хотел стать хантером? Что в них такого особенного? — Особенного? — задумчиво повторил он. — Да я, если честно, и сам толком не знаю. Мне просто хотелось заниматься чем-то классным и получать за это кучу денег. Это так тупо, если подумать, и даже по-детски, что ли. Как если бы Ишида целыми днями рисовал картины, которые ему нравятся, и раз в месяц кто-то приносил бы ему десять миллионов в конверте. Но он-то знал, чего хотел, а у меня никакой цели нет. — Но ведь это… совсем на тебя не похоже.       Нацуки положил одну из карт и не без удивления взглянул на сестру: — Ты слишком хорошо думаешь обо мне. — криво улыбнулся он. — Любопытно, есть ли охотники за настольными играми? — Мне кажется, вряд ли. — со смешком ответила Рика, забирая верхнюю карту. — Но ты бы стал самым лучшим. — Может быть… Знаешь, я всегда хотел, чтобы ты прожила самую обычную жизнь и умерла самой обычной смертью. Ты бы выросла, вышла замуж за какого-нибудь хорошего парня, родила детей, состарилась в окружении своей семьи. А я бы защитил тебя и твоих близких от всех несчастий.       Мертвая тишина. — В отличие от меня, ты очень добрая. Я хотел сохранить в тебе эту доброту. Понимаешь… — Нацуки слегка замялся, подбирая слова. — Люди, которые так защищают других, редко заботятся о себе. Для них весь мир — место, переполненное несправедливостью, и в попытках исправить то, что невозможно, у них стираются грани между добром и злом. Но всё устроено так, как устроено. Жизнь не ко всем справедлива. Никто не изменит того, что изменить нельзя. Ни Бог, ни Дьявол. И не ты. Поэтому добрых людей нужно беречь. Они как редкие цветы — в мире, где полно жестокости и алчности, они быстро погибают. — Это неправда.       Он отложил карты и взял ее за подбородок, аккуратно поднял голову, чтобы она посмотрела на него. — Что — неправда? — мягко уточнил Нацуки, погладив её по щеке. Это касание… — Ты говоришь, что я добрая. Это не так. — Рика ненадолго замолчала, пока не поняла, что Нацуки не будет ничего говорить — он поставил сцепленные в замок ладони на подтянутое к груди колено, и положил на него голову. Так он делал, когда готовился слушать. — Я всё время злюсь. Поначалу я путала злость с печалью, с непринятием вашей смерти, но чем больше времени проходит, тем больше я боюсь, что из-за своей злобы причиню кому-то вред… я… я уже причинила и ненавижу себя за это…       От бессилия Рика сжала в кулаки лежащие на бедрах ладони, словно пыталась выжать из себя гнев. Проклятая отрава проникала в каждую клеточку тела, заостряя и без того едва терпимую безысходность, заставляя ее становится еще более ощутимой, еще более реальной. Если бы в ладони она держала что-то хрупкое, например, орехи, то они бы уже превратились в горсть скорлупы, шершавой трухи, горчащей во рту. Также и ее голова — казалось, та вот-вот взорвется, стоит только злобе сжать ее посильнее. — Рика, тебе бы хотелось их убить?       Рика вздрогнула. Подняла глаза на брата. — Ты хочешь их убить? — спокойно, безо всяких эмоций повторил вопрос Нацуки. — Свести счеты и стереть с лица земли тех, кто поставил меня на колени, а затем выстрелил в голову, изнасиловал и задушил твою мать, и приготовил взрывчатку, которая разорвала Ишиду на куски?       Сердце пропустило удар. Внезапно вся злость куда-то исчезла. Холод пробежал по венам, сгущая, остужая кровь, пока не добрался до мозга, сковывая его, отрезая чувства от разума. Слова брата облачались страшные картинки, она так и видела, как они проносятся перед глазами. — Почему ты меня об этом спрашиваешь? — дрожащим голосом спросила Рика, до ужаса боясь услышать ответ. — Потому что тебе положено злиться. В конце-концов, твоя жизнь разрушена из-за того, что для кого-то цель оправдывает любые средства, даже самые гнусные и жестокие. У тебя никого нет. Ты навсегда останешься одна.       Нацуки протянул руку к ее лицу и с задумчивым видом дотронулся до виска, заправляя прядь за ухо. В его жесте не было ничего особенного, но Рика все равно дернулась.        Лицо брата потускнело. — Прости. Мне не стоило говорить тебе этого. Ты все-таки ребенок, а старшим братьям полагается оберегать детство младших, не говоря всей правды, пока это возможно.       Не зная, что сказать, Рика бросила на Нацуки неопределенный взгляд и тут же отвела его. Ладонь неосознанно потянулась к груди, будто собиралась нащупать там дыру, но чувствовала лишь отдачу стучащего об ребра сердца, которому некого больше было любить и теперь никчемный орган тупо качал по телу кровь, чтобы не дать ей умереть.       Нацуки тихо выругался сквозь зубы, после чего рывком взял ее за плечи, сгреб в охапку и прижал к себе. — Я идиот, прости меня! — сорванным голосом произнес Нацуки, понуро, с тоской, словно побитый щенок, глядя на нее. — Я думал… нет, я был уверен, что ты так злишься на убийц и решил, что ты хочешь им отомстить, какой же я дурак, прости, прости что тебе пришлось услышать это…       Через несколько секунд Нацуки ощутил неуверенное, робкое прикосновение к своей спине — сестра обняла его в ответ. — Ничего. — тихо произнесла Рика, настойчиво отгоняя гнетущие мысли. — Я на тебя не злюсь.       Может быть, ты прав. Может, я злюсь на тех, кто забрал вас у меня, но я ничего не могу сделать, поэтому, наверное, и злюсь на всех.       Но если бы ей захотелось отомстить тем людям, то слишком уж неравноценно просто лишить их жизни. Но они были не люди — монстры, их бесчеловечная жестокость не дает им право называться «людьми». Чтобы они также страдали, мучились от горя, познали ту же боль, есть лишь один способ — убить их семьи. Матерей и отцов, их детей, братьев, сестер… Разорвать их всех на части. Тогда бы, возможно, они поняли ее чувства. И всё равно…       Этого было бы недостаточно.       Но она никогда не сможет отнять у кого-то жизнь. Какой бы ни была её боль, она ни за что не станет кого-то ранить для того, чтобы совершить правосудие. Да и куда эта боль исчезнет… Их муки, их смерть, какой бы зверской она не была, не вернут ей семью. И радости ей их смерть не принесет. А значит в этом нет никакого смысла. Вдруг — её будто вышвырнуло назад, прямиком в прошлое, будто катапультой выбросило, когда она почувствовала, как под ногами дрожит пол. — Братишка… Но брат не смотрел на нее, он смотрел куда-то в окно. Рика в накатывающем нехорошем, тревожном ощущении тронула его за руку. — Нацу! — М? — брат перевел глаза на неё; взгляд у него был мутный, бессмысленный. — Что такое?       Нутряное, муторное чувство терзало ее, и Рика вспомнила тот день, когда случилось то, что случилось, вернее, как вёл себя Нацуки — она словно со стороны за собой наблюдала, как тот места себе не находил, как канарейка в шахте, и не понимала, что происходит. — Ох… ну вот и все. — опечалено пробормотал Нацуки, однако, в отличие от нее, нисколько не волнуясь.       Пол задрожал еще сильнее, задребезжали стекла, и издалека до ее ушей долетел глухой гул, словно где-то неподалеку взлетал дирижабль.       Тут он, видимо, заметил, до чего же она была напугана, и ободряюще улыбнулся. — Не бойся. — он закрыл ей глаза ладонью. — Не смотри. Закрой глаза.       Погрузившись во тьму, Рика попыталась отстраниться, вырваться, но Нацуки резко притянул её к себе за затылок: — В следующий раз убей меня.       Гул надвигался, перерастая в демонический визг. — Договорились?       Он отстранился. Посмотрел на нее прямо, уверенно. Затем завел руку за спину и вытащил пистолет. Щелкнул затвор: серебристый хром, черная ртуть. — НЕТ!!! Нацу!!! — заикаясь, выкрикнула Рика и застыла от ужаса, потому что тот приставил пистолет к своему виску. — Из такой жизни самый простой выход — сбежать.       Он резко вздернул руку и выстрелил себе в голову. Кровь полилась на лицо теплыми тяжелыми каплями, так и несло соленым, ржавым запахом. Она ничего не видела, не могла пошевелиться, с краев все зачернело; кровь ворочается, сворачивается у неё на языке. Пистолет с грохотом упал на пол вместе с телом, и она все слышала отзвуки эха, грубые, отрывистые вещания бездны, шум в ушах, будто облако цикад стрекочет, и смотрела, как кровоточащие глазные яблоки вывалились из глазниц и покатились по полу, все катились, и катились, пока не остановились возле ее ладони, устремив на неё зрачки с серебристыми радужками, окруженные алыми кольцами.       Темное пятно от головы расползается во все стороны. От запаха пороха и оглушительного эха она так съежилась, что, казалось, это не выстрел ударил её по барабанным перепонкам, а внутри у нее с грохотом обрушилась стена, и она вместе с ней рухнула в кромешную внутреннюю тьму.       «Чувствуешь вкус крови и пепла во рту? Это вкус смерти».       Она проснулась, задыхаясь, и увидела, что побледневший Такахаси сидит рядом с ней. — Господи боже… прости, прости. — сказал он. — я не мог тебя разбудить. Рика, прости, сейчас, погоди секунду…       Парень вернулся с полотенцем и со стаканом воды, но ее трясло слишком сильно, и она не могла его удержать. Она снова и снова просила просила прощение у Такахаси, а тот качал головой, говорил, что не надо беспокоиться, все в порядке, что это всего лишь сон. — Нацуки это твой брат? — спросил Такахаси, пока они молча сидели и ждали, пока она отдышится. Она не отвечала, и парень добавил: — Что тебе приснилось?       Он спросил — и её обдало волной острого отчаяния, потому что ей было так плохо, что он ничем не мог ей помочь, и по его лицу Рика поняла, что он это и сам знает. — Я знаю, что не должен об этом спрашивать, пока ты сама не расскажешь. — он поднял глаза. — Но с твоей семьей произошло что-то совсем ужасное, да?       Наступила долгая тишина. Рика отдала стакан ему в руки и положила руку на простынь — на ощупь она была тёплая, насквозь мокрая. Точно… вода же разлилась. — Т-Такахаси. — наконец, севшим голосом сказала она. — Прости меня, пожалуйста. Прости. Я не хотела на тебя кричать и… умоляю, прости.       Посмотрев в покрасневшие глаза, подернутые мутной пеленой слёз — пустые, безжизненные осколки стекла — он скривил губы и отвел помрачневший взгляд, не уверенный, что сможет сдержаться. — Дурочка. Не извиняйся. — Такахаси уселся рядом на краешек постели, протянул руку, чтобы, видно, погладить по плечу или что ещё, но неловко отдёрнул руку. — Тебе не за что просить прощения. Я сам виноват, что довел тебя, мне не стоило лезть не в свое дело. Я совсем на тебя не обижаюсь. Ты тоже прости.       Он бессознательно протянул руку к затылку, и тут же отдернул её. — Болит? — тихонько спросила Рика, вспоминая его рану. — Не. Фигня. Пустяки. Ничего серьезного, наверное. Мне там все быстренько обработали, через пару дней как новенький буду. — с какой-то жутковатой, неживой бодростью отмахнулся Такахаси, глубоко вздохнул. — Короче, я видел такое у других. — вдруг порывисто сказал он, когда она ничего не ответила, и пробежал пальцами по взъерошенным волосам. — Как от горя с катушек слетают. У меня у отца так было — после смерти мамы у него так крыша отъехала, что страшно было. Он собрал все мамины вещи, ее одежду, фотографии, украшения, все, в общем, и поджег на заднем дворе, а потом, после того, как в очередной раз напьется, собирал по земле пепел, мог хоть всю ночь ползать. Я в это углубляться не буду, суть в том, что я страшно переживаю за тебя, ничего не могу с этим поделать.       Когда он это говорил, Рика так и чувствовала, до чего ему было неловко, но она не стала прерывать рассказ, потому что чувствовала, что он и сам хочет выговорится. — Я не обижаюсь на тебя, честно. Я и тогда не обиделся, потом сразу понял, что облажался, когда начал к тебе в душу лезть. — молчание. Янтарные глаза невыразимо глянули на неё из-под прядей. — Я просто хотел, чтобы хотя бы на день ты не думала о них. Хотел сделать тебя немножко счастливее. — он усмехнулся, горько, невесело, взъерошил волосы на макушке — Ну, капец. Облажался.       Рика застыла, не в силах ничего сказать. — Нет. Нет. Не облажался. Такахаси… — только и смогла выговорить она, комкая в пальцах край одеяла. — Без тебя всё было бы гораздо хуже.        Такахаси поднялся с места и взял костыль. — Пошли, выйдем. — Если Микито-сан увидит, что мы не в своих комнатах, нам влетит… — Да пофиг. — отмахнулся Такахаси, открывая сёдзи. — Даже если она развопится, то вряд ли тебе будет хуже, чем сейчас.       Аргумент Такахаси крыть было нечем, и Рика, выпутавшись из-под одеяла, прошлепала босиком к седзе и вышла за парнем на улицу.       С восточной стороны хондэн, примыкавшему к лесу, находилась крытая веранда. В обычное время там проводились занятия по изучению «Нихон сёки», поэтому та находилась в тихом, уединенном месте, где никого из служителей храма не потревожили бы чтения вслух, а самих учеников не отвлекали от процесса обучения посторонние звуки. К тому же, веранда была достаточно большой, чтобы вместить в себя почти тридцать человек.       Как только они вышли с территории жилых построек, Такахаси сразу повернул в центральную часть храмового комплекса. Сначала Рика не поняла, но как только он свернул за святилище, где находился зал для молящихся и перешли по мостику, перекинутому через пруд возле сада, то сразу догадалась, куда он захотел ее привести.       Когда они пришли, то увидели, что с вечернего занятия никто так и не убрал татами. Они взяли два из них и сели поближе к ограждению, туда, где горели фонари.       Тут она подумала, что из-за ежедневных обязанностей почти всегда они проводили время вдвоем либо поздно вечером, либо ближе к ночи, когда большинство служителей и учеников уходили отдыхать.       Пару минут они сидели в молчании. Такахаси с преувеличенным интересом. ковырял пальцем царапину на одной из досок. Рика боялась того, что он опять начнет её о чем-то расспрашивать, и чтобы не погрузиться в собственные переживания, исподволь начала рассматривать его лицо.       Конечно, Такахаси был худощавым и довольно слабым — рубашка и штаны висели на нём мешком, что смотрелось несколько чудаковато, но он высокий, и черты лица у него правильные, а широко расставленные, как у кошки, золотисто-карие глаза делали его похожим на какого-то ночного хищника. — Если хочешь извиниться, может, лучше поцелуешь меня? — криво улыбнулся парень.       Это было до того неожиданно, что от изумления она вытаращилась на него. — Ты…. думай, что говоришь! — Ага, покраснела! — торжественно воскликнул он. — Значит точно хочешь! — Ещё чего! Не хочу я! С чего ты вообще взял, что я захочу тебя поцеловать? — Ну не зна-а-аю, ты так пялилась на мое лицо, что я решил, ты от меня без ума. — с деланным смущением произнес Такахаси, изображая ужимки невинной девицы. — Размечтался! Целуйся с Юзуру, придурок!       Лицо парня вспыхнуло и залилось краской — заалели скулы, впалые щеки, и жар медленно перетекал на шею багровыми пятнами. — Какая же ты всё-таки гадина. — шикнул Такахаси, беззлобно пнув её в лодыжку. — В самое больное место ударила! — Нечего было выпендриваться.       Такахаси, потирая один глаз, другим недовольно посмотрел на нее.       Весна весной, но от прохладного апрельского воздуха у нее бежали мурашки по всему телу, а изо рта то и дело вырывались облачки пара. Находясь в рассеянности после сна, она не догадалась захватить с собой юкату, да еще и пошла в одних гэта — натянув рукава тонкой кофты, Рика скрестила руки и поджала под себя ноги.       Парень, заметив то, как она вся скукожилась, стянул с себя рубашку, оставшись в одной футболке, и протянул ей. — Но ты ведь… — попыталась возразить Рика, но тот не дал ей договорить, буквально всучив одежду в руки. — Не ёрничай. — буркнул Такахаси. — Если ты тут насмерть замерзнешь, меня за это не похвалят. Сама наденешь или помочь?       Рика натянула на себя рубашку — нагретая чужим теплом, та в одно мгновение согрела и её. Губы Такахаси дрогнули в улыбке, когда он увидел довольное выражение лица напротив.       Рика осмотрела веранду и справа от места, где они сидели, увидела на одном из столбов, подпирающих пологую крышу, висела скромная табличка из красного дерева. — «Кампэй-тайса». — пояснил Такахаси, проследив за ее взглядом. — Большой королевский храм. В Какине их всего четыре. Первый в столице, Тансен, его покровители — королевская семья. Второй, кажется, на полуострове Серанг, третий в Кендари, и четвертый наш. — Откуда ты все это знаешь? — Когда мне нечего делать, иногда я подслушиваю уроки Йошинори-сана. — пожал плечами парень; вот это вот забавное подергивание был жестом, означавшим ну, вот как-то так. — Вообще, он чаще всего чушь какую-то рассказывает, о жречестве там, о том, в каком году у храма протекла крыша, в каком он сгорел, в каком на него ками снизошли, но бывает на него снисходит здравый смысл и можно услышать что-то интересное. Вчера вот я узнал, что одна из жен короля, Умма, была мико храма Шинкогёку. — Правда? — Да, короче, насколько я понял, старик нынешнего главы клана, Инумаку или Инумацу, я плохо расслышал, взял в воспитанницы эту Умму лет двадцать назад. Когда ей исполнилось шестнадцать, он привез ее с собой на национальный праздник в столицу, и король увидел её, ну и по уши влюбился. С тех пор у клана Йонебаяши куча привилегий, территорий и право на полную неприкосновенность. — тут он послал ей взгляд, в котором так и скакали чертята. — Спорим, Канае тоже знает эту историю и набившись в воспитанницы, хочет стать королевой? — Даже спорить с тобой не собираюсь. — фыркнула Рика. — Скорее всего, так оно и есть.       Такахаси рассмеялся — казалось, ему было по-настоящему смешно. Вдруг он резко замолчал. Рика склонила голову, не понимая причину столь резкой перемены настроения. — В общем, я зачем пошел сюда…— неуверенно пробормотал Такахаси и суетливо завозился по карманам. — С днем рождения, Рика.       Он протянул руку — в его ладони лежал круглый зеленый шарик, похожий на пушистый мячик. — Это водоросль маримо. Она совсем неприхотлива — всё, что ей требуется чистая вода, свет и немного поваренной соли; — он взял её руку и вложил в нее кругляш. — Можно посадить её в маленький аквариум и не переживать, что он скоро станет ей мал, она очень медленно растет.       На ощупь шарик был очень необычный и очень приятный, словно вата. Рика сжала его в своей ладони, и когда раскрыла ее, тот тут же вернулся в прежнюю форму. От него пахло солью и еще чем-то сладким, травянистым, будто бы чаем, заваренном в морской воде. — В Какине жители верят, что маримо приносит удачу, если принадлежит одному человеку. А еще он символ вечной любви, но это я так, к слову...       Пока она рассматривала подарок, он положил руки на согнутые колени, так, будто собирался читать сутры, после чего, чуть сбивчиво, уже не таким уверенным голосом, заговорил: — До встречи с тобой у меня никого не было. Не было друзей, никого, кто бы был мне хоть сколько-то дорог. Я семь лет прожил в одиночестве, и мне, в общем-то, и так было неплохо.       Ложь. При одном только взгляде понятно, что жизнь его была сущим адом. — Ты стала первым человеком, которому было все равно на то, как я выгляжу и как это со мной произошло. — он замолчал, задумался. — Я не знаю, почему ты согласилась со мной дружить, но ты… я уверен, ты бы точно не стала унижаться, проводя время со мной из жалости или потому, что тебе не с кем было дружить. Жаль только, что я не могу подарить тебе что-то более стоящее, чем маримо. Ты спасла мне жизнь. — Такахаси, это не смешно. — замотала головой Рика. — А я и не шучу. — серьезнее, резче ответил парень. — Я решил, что если ничего не изменится, то к тому времени, когда меня вышвырнут отсюда, я себя убью.       Что? Он? Убьет себя? Её единственный друг? Единственный, кто у нее остался? Почему? Почему он решил, что покончит с собой? Его больше не будет? О нет… Нет. Нет!       Рика поняла, что произнесла это вслух, когда Такахаси вдруг схватил её за плечо и хорошенько встряхнул. — Эй, приди в себя! Не собираюсь я подыхать прямо сейчас! — Ты не умрешь. Ни за что. Я тебе этого не позволю. — Рика, схватив его за руку, рывком притянула к себе, так, что между их лицами оставалось всего несколько дюймов. Словно ножом по свежей ране её накрыл знакомый страх. — Слышишь меня? Обещай, что никогда не станешь себе вредить! — Слышу я, слышу, только не кричи, иначе нас запалят. — зашикал на неё парень, озираясь по сторонам, словно ждал, что кто-то выпрыгнет из кустов с воплем «Попались!». — Боже… как же с тобой все-таки сложно.       С минуту они сидели в воцарившейся тишине, прислушиваясь к едва слышным шорохам: шелесту листьев бугенвиллей, перезвону садовых колокольчиков, висящих под пологом веранды, порывистым дуновениям ветра, рассекающим столбы. На жердочку под крышей села мелкая птица, хлопнув крыльями, и испустила жуткий визг, мрачным эхом разнесшийся над храмом. — Рика, не волнуйся за меня. — через силу улыбнулся парень и положил свою ладонь на её, согнул пальцы. — Сожми и загадай желание.       Держа в ладони маримо, Рика думала о том, чего бы хотела. Что она раньше просила на свой день рождения? Обычно какую-нибудь ерунду, игрушку — красивую куклу, аквамозайку или настольную игру. Как и все дети, Рика хотела то, что принесет ей счастье, пусть и кратковременно, пусть и игрушка была всего лишь игрушкой, которая рано или поздно перестанет быть интересной.       Теперь желать подобного глупо и просто смешно. В обычной, более счастливой, более людной, нормальной жизни те мечты казались значимыми, теперь перестали иметь смысл. Не хотелось больше никаких игрушек, по правде говоря, не хотелось ничего. Имело ли вообще хоть что-то в ее жизни ценность? Когда понимаешь, что все стало бессмысленно, уже все равно, что будет дальше и какие мечты загадывать в свой день рождения. Но самое главное… она просто устала. Она была измотана этой безысходностью, которой не было ни конца, ни края.       Что же мне делать? Не могу же я так… даже подниматься с постели по утрам становится все труднее. Должна же я делать хоть что-то, что-то придумать, но разум отказывается от любых попыток, а тело не слушается. Надо взять себя в руки, но при одной только мысли рассудок теряется в воспоминаниях, а в груди становится так больно… Мне нужен какой-то стимул, какая-то цель, хоть что-то, за что можно цепляться. — Ты спрашивал, хочу ли я отсюда выбраться. — произнесла Рика. — До сегодняшнего дня мне было все равно, что со мной будет. Тут нормально, но что в храме, что где-то еще, везде я буду думать о своей семье, так что никакой разницы. Я… понимаю, о чём ты говоришь. — она запнулась, стиснула в ладонях штанину. — Мне тоже совсем жить не хочется. Ты прав. Я хочу домой. Хочу к ним. Снова их увидеть, маму, Нацу, Ишиду… Только и делаю, что жалею себя.       Такахаси, растерянный, внезапно изменившимся тоном, выжидательно смотрел на нее, чувствуя, как у него в душе что-то рвется. — Так ведут себя только слабаки и трусы. Нацу никогда не был ни тем, ни другим, и ради него я не имею право бесцельно подыхать здесь. И не позволю сделать это тебе. Ты мой лучший друг. Я никогда тебя не оставлю. — Рика… — Мы здесь ни за что не останемся. Я сделаю абсолютно все, чтобы вытащить нас отсюда.       Молчание. Смотрел он на нее все еще озадаченно, но до него потихоньку доходило, что она говорила. — Что ты предлагаешь?       Рика повернулась к нему. — Через три месяца, когда состоится отбор, Гирей должен выбрать нас.