Цветы Бога Смерти

      Тренировка выдалась пыткой. Под наставлениями сенсея она выполняла упражнения, как одержимая — мастер муштровал ее по полной программе, заставляя без продыху бегать, прыгать, кувыркаться вперед и назад, ходить колесом, стоять на голове, делать мостик, березку, лодочку, выполнять десятки упражнений на растяжку и держать стойку. Прокручивая в голове всю тренировку, Рика с некоторой растерянностью поняла, что с боккэном в руках она провела от силы один час и то, не выполняя каты, а делая вместе с ним упражнения. Но больше всего её поразило, как Дзисай к ней обращался: он нисколько не стеснялся прикрикнуть на неё и требовал выкладываться по полной, бегать, как в «последний день жизни», не терпя ни малейших возражений или сомнений в своей правоте. Через три часа, когда Рика первый раз, промямлив, пожаловалась на усталость, он громко рявкнул на неё и взашей погнал на улицу, где она сполна хлебнула лиха, высекая искры на каменной лестнице, бегая по ней вверх и вниз почти целый час, пока солнце впивалось в висок ноющей болью. Ад продолжался ровно до тех пор, пока она не споткнулась на одной из ступенек и упала, покатившись кубарем вниз и расшибив локти с коленями до крови. Поднимаясь и откашливаясь от попавшей в рот пыли, сквозь боль Рика с надеждой подумала, что уж теперь-то сенсей точно даст ей передохнуть, но тот поднял её за шкирку и рыкнул, что у неё есть три минуты, чтобы обработать раны, иначе её ждет ещё одна «лестница пыток». Возражать было бесполезно.       Через шесть часов она выползла из додзё на заплетающихся ногах. Мышцы в руках, спине, и груди ныли, каждое движение отзывалось тянущей болью, ссадины на руках и ногах горели огнем.       «Как же всё болит… Меня будто целый день палками колотили!»       Солнце садилось. Густые вечерние тени начали обволакивать озеро и сад. Она шаркала нетвёрдой походкой по тропинке, усыпанной утрамбованным и чисто подметенным золотистым речным песком, еле переставляя ноги. Каждый шаг давался с неимоверным трудом, будто к лодыжкам привязали огромные валуны. Сил не было даже думать, не то что идти.       Положив руки в карманы кэйкоги, Рика носком деревянной сандалии пинала камешек. Щелк-щелк-щелк. Гнав его перед собой, она шагала вдоль узкой каменистой тропинки, опустив голову и погрузившись в свои размышления, пока не увидела, как дорогу перерезала тень, а следом тишину прорезал голос: — Смотри, Кига. Я думал, деревенщин только на полях встретить можно, а они бродят по чужим поместьям. — сказал он с развязным самодовольством.       Услышав реплику, она наморщила лоб, не понимая, но буквально через пару секунд до неё дошло, что обращение адресовано ей.       Рика подняла голову. Яцуя и брат Сакурая, Кига, стояли прямо перед ней в середине моста через пруд. Мост был узким, вдвоём на нём не разойтись: одному нужно было либо отойти в сторону, чтобы пропустить второго, либо подождать на земле, когда тот пройдет по мосту. — Эй. — Яцуя сунул руки в карманы, вздернул подбородок. — Ты почему не кланяешься?       Оставив его замечание без внимания, она попыталась пройти и шагнула влево. Яцуя с места не сдвинулся. — Эй.        Рика шагнула вправо. Парень протянул руку и довольно грубо толкнул её в плечо, заставив попятиться. — Эй. Отвечай, когда с тобой разговаривают, ты, чёртов отброс.        По горло сытая насмешками Канае, она не поддалась на провокацию. — Пропусти. — Ты глухая или тупая? Я спросил, почему ты не поклонилась. — Яцуя, пошли уже. Мне скучно. — Погоди, Кига. Я должен научить неотёсанных деревенщин, как себя вести.       Неотёсанных деревенщин… Да уж конечно. Рика цыкнула, но про себя. Она заставила себя поднять голову, чтобы посмотреть на Яцуя. Перед ней стоял вылощенный, обласканный жизнью без нужды подросток, уверенный в своем превосходстве по праву рождения. Весь его вид выражал высокомерие, испорченность и эгоизм, а ухмылка со всей несомненностью демонстрировала эти черты характера и намекала, что имеются и худшие.       Рика согнулась в поклоне с ощущением, что держит на спине огромную глыбу. — Ты кое-то забыла сказать. — послышалось над головой.       У неё саднило губы, покалывало в висках. — Прости. — Погромче. — Прости п-пожалуйста. — повторила сквозь сжатые зубы, запнувшись на последнем слове — ей с трудом удалось его выдавить из себя, но Яцуя подумал по-своему. — Правильно, извиняйся. И в следующий раз не забудь поклониться. Будущие служки должны научиться кланяться при виде господ.       Рике пришло в голову, что было бы неплохо двинуть Яцуе локтем в челюсть, но тут же поспешила отогнать эти мысли. — Слышал, ты ходишь в додзё. Дзюдо занимаешься. — Ну и что? — это у неё прозвучало несколько резковато, надо поумерить пыл, но это было непросто — после тренировки адреналин ещё не иссяк, и Рика чувствовала, что может завестись с пол-оборота. Нельзя злиться.       Яцуя прищурился, губы выпятил, словно хотел сплюнуть жвачку или издать неприличный звук. — Только приехала, а уже задается на всю катушку. Какой у тебя пояс? — Никакой. — Фу, понятно, я так и думал, — поморщился он. — А у меня зеленый пояс. — Правда? — спросила Рика, недоверчиво помолчав. — Мне дали его за то, что я умею делать «удушающий треугольник», Санкаку-Дзимэ.       Санкаку-Дзимэ — приём в дзюдо, который душит противника: в лежачем положении боец тянет одну руку противника на себя и охватывает ее ногой, прижимая к шее, из-за чего поза аналогична форме треугольника. Применяя давление, используя обе ноги и собственное плечо противника, боец блокирует кровоток по сонной артерии, останавливая приток крови к головному мозгу и потерю сознания, приводя к сдаче или к смерти. Наставник в додзё вскользь упоминал, что Санкаку-Дзимэ учат всех солдат армии Какина.       Рика окинула взглядом худосочную фигуру Яцуя. «Удушающий треугольник» — сложный прием, требующий большой физической силы и спортивной подготовки. — Ничего себе. — вложив в тон максимум восхищения, отозвалась Рика. — А как его делать?        Парень пижонисто ухмыльнулся. — Валишь противника на пол и начинаешь душить обеими ногами, пока он не задохнётся и откинется. — Одной.       Застыв, словно ящерица, Яцуя вперился в неё взглядом. — А? — Одной ногой душить. — сказала Рика. — Прижимаешь руку противника к его шее одной ногой и давишь, пока тот не потеряет сознание. Удушение двумя ногами это Джигоку-дзимэ. Знаешь, почему он так называется?       Молчание. — Джигоку-дзимэ — «адский треугольник», а Джигоку — одно из названий преисподней. Поэтому адский.       Долгий-долгий миг они смотрели друг на друга. И тут Яцуя отошел. Путь по мосту был открыт. Рика пошла вперед. Внутренний голос тихонько предупредил её об опасности, как порой, когда что-нибудь исключительно гадкое подкрадывается и готовится к прыжку. Судьба дает сигнал предупреждения, отчетливо слышный, но неизменно игнорируемый. Поравнявшись с Яцуя, шаг у неё чуть замедлился. Он неотрывно следил за ней взглядом. У неё задрожали руки и подбородок. С чего бы это? Она уже прошла мимо, но он так и не сдвинулся с места. Рика поторопилась. Ещё два, три шажка, и перейдет этот злополучный мост!       Её тело потихоньку отпускало напряжение, но вдруг она ощутила толчок в правый бок. Пытаясь удержать равновесие, её руки взметнулись вверх, зацепиться было не за что — БУЛЬХ! — свалилась прямо в мелководье. Яцуя сбросил её с мостика на отмель, прямо туда, где комками лежал гнилостный ил, и её новое кэйкоги испорчено в мерзкой, склизкой грязи вперемешку с лягушачей икрой. — Ничего, вам, деревенщинам, не привыкать валяться в грязи, правда? Вода в озере не такая приятная, как в корыте со свиньями, но, может, тебе понравится.       Жало брошенных слов впилось ей в ухо, и яд от этого жала разлился по всему лицу: горели щеки, жгло глаза. «Этот парень просто создан для Канае — два сапога пара». — Я тебе не деревенщина. — Да ну? — Я не деревенщина тебе и не служанка!       Он неожиданно расхохотался: — А кто ты такая?        Рика уставилась себе под ноги, вокруг которых на воде качалась ряска. — Моя семья берет таких как ты из храма, чтобы вы служили принцам и повышали наш статус. Ты будущая служанка. Ты будешь подавать еду, менять постель, в общем, делать всё, что скажут принцы. Хотя как по мне, вряд ли кто-то из них захочет держать рядом с собой страхолюдину, даже тщательно отмытую и очищенную, поэтому скорее всего ты будешь либо работать на кухне, либо драить туалеты. Теперь поняла? — Замолчи… ты… уродец… — проскрежетала Рика.       Это вырвалось громче, куда громче, чем она ожидала. Ей казалось, она простояла годы в тишине, которая на самом деле длилась не так уж долго. Голова по ощущениям весила не меньше тонны. Когда ей наконец удалось поднять взгляд от ряски, голубые глаза Яцуя горели на лице, пронзая её, будто иглы, рот был искривлен в такой жестокой и страшной ухмылкой, что она затряслась, как мышь в мешке с кобрами, поняв, что всё, ей крышка. Сердце подпрыгнуло так, что она вся вздрогнула, а мозг прошило — нельзя оставаться, надо удирать! — Кига, держи её! — взревел Яцуя, когда прочитал намерение сбежать у неё на лице.       Она бросилась по воде прямо вброд к противоположному берегу. Кига в мгновение ока перемахнул через мост, метнулся на берег, выбросил руку и поймал её за волосы, с силой рванул на себя. Рика завизжала, но больше не от боли, а от страха — на одну кошмарную секунду показалось, что он оторвал ей голову. — Отстань! Отстань от меня! — Заткнись, дура! — зашипел Кига и потащил её к мосту, где стоял Яцуя. Она рефлекторно встала на цыпочки, чтобы хоть как-то ослабить давление на голове, но это едва помогало, потому что парень буквально волок её за волосы. Чисто физически она им безнадежно уступала. Оказать сопротивление она могла, только если бы вцепилась ему в глаза ногтями или врезала по голове каким-нибудь предметом, но в глазах у неё потемнело, они ничего перед собой не видели, ни камень, ни палку, ничего, что могло бы ей сейчас помочь.       Рика вздрогнула, вскинула голову и увидела, что перед ней стоит Яцуя. — Значит так. — начал он, уперев руки в бока, встряхнув головой, чтоб челка в глаза не лезла. — Повтори, что ты сейчас сказала.       «Ни за что!».       Рика прикусила щеку изнутри до крови, до привкуса металла во рту. — Чего, никак язык проглотила? А две минуты назад тебя было вон не заткнуть.       Наклонившись, Яцуя смотрел на неё с плотоядным видом, ухмыляясь во весь рот. — Чёрт, у Канае хоть есть на что посмотреть. Она очень милая, скажи, Кига? — Ага, настоящая красотка. И втрескалась в тебя по уши. — А этой сколько? — Я слышал, девять.       Тот прищелкнул языком, как будто бы разочарованно. — Мелковата. С ней не поиграешь. Рика стояла, еле дыша от страха, но всё равно подумала: будь она постарше, во что Яцуя вздумалось с ней играть? — Слушай, а ты с тем калекой типа парочка? — молчание; ладонь Кига с намотанными волосами вскинулась вверх, натягивая их, как поводок. Рика заскулила, голова горела от лба до затылка, раскалывалась пополам. Слёзы жгли веки, перед взором всё раскачивалось и плыло — Яцуя, мост, пруд, лес, всё. — Если ему нашлось на что посмотреть, может и нам найдется, как думаешь, а, Кига? — Да ну, с мелюзгой неинтересно. — вялым безучастным голосом хмыкнули где-то сверху. Она просто не могла поверить, что Кига — брат Сакурая. Ей хотелось разрыдаться, но она намертво заперла в себе это желание, как и мольбы, и ничто не могло заставить её выпустить их наружу, поэтому, зажмурившись, Рика отвернулась. — Что такое? Лицо моё не нравится? — прожурчал Яцуя добреньким тоном, но потом безо всякого предупреждения вцепился ей в щеки пальцами и повернул её голову, и его лицо возникло прямо у неё перед глазами, будто бы он хотел ей доказать — да, такого лица и впрямь нужно бояться.       Внезапно он отпустил её и резко взмахнул сложенной черпаком ладонью, будто хотел её ударить, но когда Рика дёрнулась, просиял: — Эй, эй, эй! — торжествующе воскликнул он. Он коснулся её щеки, легонько, омерзительно погладил костяшкой пальца. — Если повторишь, что сказала, и как следует передо мной извинишься, я ничего тебе не сделаю. — сказал он чересчур уж дружеским фальцетом. Едва взглянув в его мелкие глаза хорька Рика сразу поняла, что это ложь. — Врубаешься, о чем я говорю?       Она двинула Кига пяткой в колено. Получив удар деревянной сандалей по косточке, парень взвыл, разжал руку, но Рика не успела кинуться к берегу, даже сжаться для прыжка не успела — Яцуя схватил её за ворот кэйкоги и швырнул в воду, как тряпичную куклу. — Не хочешь по-хорошему? Будет по-плохому!       Не успела она подняться на ноги, как Яцуя прыгнул в пруд, навис над ней, как боа-констриктор, и навалился сверху, придавив ее к земле. Она задохнулась в крике, попыталась перевернуться, но молниеносным движением Яцуя прижал её ногу коленом и, визгливо хохотнув, схватил за волосы и окунул в воду.       Десять секунд, двадцать, тридцать. Рика брыкалась, выворачивалась и вырывалась с такой силой, которой она у себя даже не подозревала, но хоть ей и удалось поднять фонтаны брызг, всё было без толку. Он вытащил её из воды. Она захрипела, надрывно закашлялась. Одежда промокла насквозь, стала тяжелой, лицо опухло, с мокрых чёрных волос, похожих на водоросли, текла вода. Рика чувствовала, как мышцы её дрожат от напряжения. Отплевываясь и задыхаясь, она молотила руками и дергала ногами, пытаясь вырваться изо всех сил. Ей почти удалось ударить его по лицу, но парень увернулся — даже щёку не оцарапала. Яцуя было лет четырнадцать или пятнадцать, но сил, как у взрослого. Ей со всего размаху кулаком прилетело по виску. Всё закружилось перед глазами, с краев замелькали звёзды, в ушах затюкал стеклянный молоточек. — Погляди как брыкается! Паршивая тварь! — прошипел он, крепко держа её за волосы на затылке, озлобленный и вместе с тем полный решимости. — Извиняйся!       Сильная рука вцепилась ей в шею и быстрым, резким движением сунула голову в воду. Рика едва успела набрать воздуху, когда он её окунул. Перед ней лопались пузырьки, она бесшумно сопротивлялась, посреди эха чьих-то голосов, доносившихся сквозь толщу воды, подрагивающей в такт её оглушительному сердцебиению.       Голову Рики обожгло болью, когда Яцуя — БУЛЬ! — вытащил её за волосы из воды. — Кому сказал, извиняйся! — крикнул он. — Живо!       Яцуя резко подхватил её, впился пальцами ей в горло, да посильнее, что она заскулила. От напряжения вены выступили у него на висках. — Перестань, ты её и правда убьешь! — откуда-то с другой планеты, другой галактики донесся истерический визг Кига.       Рика всё дышала и дышала, пока Яцуя, зарычав, не окунул её снова и в ушах у нее опять не загрохотала вода. Она начала трепыхаться, но силы постепенно кончались. Ноющие мышцы горели огнём. Голова наливалась тяжестью, Рика хваталась за сознание, но оно уплывало от неё, накатывала сонливость. В груди то ли что-то кувыркнулось, то ли булькнуло, и этот звук дал ей понять, что от могилы её отделяет совсем небольшое расстояние. Перед глазами расплывались красные круги и ленты, извиваясь и назойливо наползая, словно щупальца каракатицы. Тело становилось невесомым. Она всё глубже и глубже увязала в безвоздушности, легкие у неё пылали от боли.       Вдруг Яцуя как-то разом понял, что она перестала биться. Он замер на миг, подождал. Голова ее была мягкой на ощупь. Он слегка разжал хватку, и обнаружил, что её тело обмякло. Яцуя отнял руку. Девчонка не двигалась. Он поднял голову и увидел белое, как у трупа, лицо Кига. Зеленые глаза, смотрящие на пруд, остекленели. Яцуя поглядел на девчонку — искоса, краешком глаза, будто на жертву аварии.       И вдруг, всё произошло буквально за считанные секунда, слышится плеск воды, и следом девчонка молниеносно выныривает из пруда. Их взгляды на миг встретились, Яцуя опешил — на него с ненавистью таращились налившиеся кровью глаза — и в следующее мгновение его ослепила боль, когда острый локоть с маху врезался ему точно в левый глаз. Взвыв во весь голос, Яцуя разжал руки, отпрянув, и схватился за расквашенное лицо. По всей голове от глазницы разливалась горячая, пульсирующая боль, из глаза брызнули слёзы. — ЯЦУ! — заверещал с моста Кига.       Рика сбросила его с себя, перевернулась — ноги у неё разезжались, едва не упала обратно в воду — и бросилась наутёк.       Рика на всех парах влетела в дом и по лестнице наверх, перемахивая аж через две ступени, но на последней она споткнулась и растянулась на полу. Её скрутило в приступе кашля. Она нахлебалась воды из пруда, и казалось, что пропиталась её мерзким привкусом до самых костей. Живот у неё свело от дикой рези. Зажав рот обеими руками, Рика кинулась в ванную и, переломившись пополам, упала возле унитаза, отняла руки ото рта, как — вшшхиших! — из неё хлынул мощный поток воды, которой она наглоталась в пруду, вместе с тиной и песком. Когда вся вода из неё вышла и желудок последний раз содрогнулся в скручивающем спазме, Рика сползла на холодный пол и легла, прижавшись щекой к светло-зеленой плитке. Через пару минут она сумела встать на ноги, онемевшими руками стащить с себя мокрую одежду и дотащиться в купальню — принимать сначала душ сил у неё не было. Вылезя из ванной, она кое-как высушилась полотенцем и надела белую хлопковую рубашку со штанами. Теперь она была чистая, розовая, и от жара с горячим паром у неё кружилась голова. Покачиваясь из стороны в сторону, Рика подошла к раковине, во весь напор выкрутила кран, прополоскала рот ледяной водой и почистила зубы три раза клубничной зубной пастой, так, что онемел рот и жгло язык, и потом вовсе извернулась и наклонилась в раковину, став пить прямо из-под крана. Она пила, пила, пила, пока её не остановило ощущение, что сейчас лопнет, как воздушный шарик. Вытерев рот, Рика посмотрела на комок грязной мокрой одежды в углу, напоминающий какого-то монстра, соображая, что с ним делать. Взяв его в охапку, она отнесла его на вытянутых руках в ванную, бросила, закрыла пробкой слив и наполнила. Какое-то время Рика сидела на бортике в ванной, смотря, как поднимается шапка мыльной пены, и когда та достаточно наполнилась, выстирала одежду. Стоя на коленях, она изо всех сил оттирала руками иловые пятна с кэйкоги, затем взяла зубную щетку, чистила щёткой, лила на пятна мыло для рук, гель для душа, шампунь, всё, что под руку попадалось и молча плакала. Изведя почти все запасы, она с трудом прополоскала неподъемное от воды кэйкоги, чтобы оценить результат, и с трудом отжала, мышцы так и сводило от боли. Разложив мокрую форму на полу, она вперила в неё взгляд. Внутри всё ухнуло. От того, что она тёрла его чем попало, кэйкоги выглядело кошмарно, покрылось какими-то белесыми хлорными пятнами и теперь его было не спасти. Запихнув его в угол, она тщательно отмыла за собой ванную, протерла тряпкой мокрый пол и почистила ванную. Ей было плохо, от химозной лимонной вони порошка её мутило. Надо ещё раз попить воды, подумала она, и тут внезапно её снова вырвало, только теперь уже чистой водой.       Рика вернулась к себе в комнату и заползла под одеяло. В животе бурлило, вкус клубничной пасты до сих пор стоял во рту. Время шло, всё больше погружая её в трясину отчаяния. Влипла она так влипла, влипла так, как ей и не снилось. Теперь не выйдешь из игры, не бросишь игрушки, не смахнешь фигуры с шахматной доски, чтобы начать партию заново. Ей было гадко, тошно и страшно, и страх этот казался агрессивным клубком извивающихся змей, кусающих её: цап! — за плечо, цап! — за шею, цап! — за бедро. Цап — Яцуя чуть её не убил. Цап — она его ударила. Она его ударила.       Сёдзи открылись без предупреждения — Рика подорвалась с кровати, как ошпаренная, и просто занемела от ужаса.        Увидев её побледневшее лицо, выражавшее, наверное, полное отчаяние, Жердь жеманно усмехнулся, словно порадовался тому, что увидел. — Госпожа Хинамори зовет тебя.       «Всё… Всё! Конец!».        Рика чуть не свихнулась от острой, невыносимой безысходности, но безмолвно сползла с кровати. Ноги одеревенели, перестали быть своими. В полной тишине она шла за слугой, как на плаху: сначала по лестнице вниз, потом по длинному коридору, минуя комнату Такахаси. Ей хотелось залететь туда, спрятаться, но один Будда знает каким усилием ей удалось подавить порыв и отвернуться. Они прошли через внутренний двор и поднялись на второй этаж по широкой лестнице с перилами и балясинами из тикового дерева. Их шаги заглушала толстая ковровая дорожка. На стенах висели портреты маслом. Стояла глубокая тишина.        Дважды постучав в дверь, слуга повернул ручку, и они вошли в комнату. Сквозь шелковые занавески под ламбрекеном в комнату проникал рассеянный предвечерний полусвет. Голые стены были выкрашены коралловой краской. Посередине комнаты, на кушетке с позолоченным изголовьем и бархатной обивкой, сидела Хинамори в нарядном жемчужно-белом кимоно с узорами цветов жасмина из шелковых нитей, неземной красоты, что просто не описать словами.       Слуга удалился. Женщина долго сидела молча, буравя её неподвижным взглядом миндалевидных глаз. Рика согнулась в поклоне, но от безумного волнения сделала это до того неуклюже, что в ответ сверху раздался пренебрежительный голос: — Раз за всё время твоего пребывания здесь ты ещё не научилась правильно кланяться, значит мозгов у тебя не так много, как мы сперва решили.       Шуршание кимоно — Хинамори поднялась с кушетки, подошла к ней. Оставшись в скрюченном положении, Рика видела только краешек её сложенных одна поверх другой ладоней. Ухоженная, бархатистая кожа, маникюр в бежевом оттенке. На безымянном пальце правой руки сияло кольцо из белого золота с бриллиантом. — Ты осознаешь, как тебе повезло, что ты здесь? — Да, госпожа. — шёпотом ответила Рика. — А мне кажется нет. Поднимись уже. Я не испытываю никакого желания видеть твоё лицо, но я не собираюсь разговаривать со спиной.       Рика выпрямилась, повесив голову. — Врачи сейчас осматривают глаз Яцуя. — голос Хинамори стал сухим и угрожающим. — Как ты посмела оскорбить и поднять руку на моего сына? — Хинамори-сан, я… — Замолчи. Яцуя мне уже всё рассказал. — тишина. Рика не могла унять дрожь в коленках. — Все дети до тебя, за исключением одного, прекрасно понимали, что наш клан оказал им огромную милость. Мы забираем вас, сирот, у которых ничего нет, и даём шанс на будущее. Но вместо того, чтобы быть благодарной и выказывать должное почтение, ты говоришь моему сыну, что он урод, и бьешь его после того, как он всего лишь сделал тебе замечание… — Рика пыталась вставить хоть слово, вырвать возможность оправдаться, но Хинамори её не слушала. — … которое ты проигнорировала. И вопреки тому, что ты должна была послушаться и попросить прощения, ты решила его ударить.       У неё рот приоткрылся и дар речи пропал, такое это было жуткое вранье. — Прошу, поверьте, я не оскорбляла вашего сына, я… — Ты хочешь сказать, что он врет? — Хинамори-сан, я вовсе не… — Что — не?! Ты не ударила его? Это сделал кто-то другой? Кто?       Рика поняла: что бы она ни сделала, это приведет её в большую ярость, и что бы ни сказала, это лишь ухудшит её положение. Она не могла поднять на неё глаз, думая про себя, ну почему, почему это должна быть Хинамори? Она невзлюбила ее с первой минуты! С того вечера большую часть времени, в том числе и за совместными ужинами, женщина игнорировала её существование, и Рика была этому тихо рада. Но в тех случаях, когда ей не везло, и она попадалась на глаза госпоже Йонебаяши, то каждый раз, увидев её, Хинамори на пару секунд зажмуривала веки, словно её появление в поле зрения было чем-то из ряда вон выходящим, после чего проплывала мимо нее с выражением лица человека, которому только что испортили весь день.       Хинамори долго молчала. Потом раздался её низкий грудной шепот. Она говорила медленно и очень отчетливо: — Если кто-то поднимает руку на члена высокой касты, это смертельное оскорбление. Ты знаешь, какое наказание за него следует? Отрубание частей тела. «То, чем низший ударит высшего должен быть у него отрезан» — так гласит закон, а закон нельзя нарушать. Раз так, нам придется отрезать тебе руку до локтя.       Рика задрожала. Потрясенная, она долго стояла неподвижно, едва дыша, с глазами огромными, как чашки. Парка, прядшая нить ее судьбы, испуганно замерла. Поначалу ей показалось, что Хинамори сказала это, чтобы просто её напугать, но когда осмелилась взглянуть в лицо женщины, то с ужасом поняла, что та совершенно серьезна в своих словах. Рика боролась с желанием броситься ей в ноги вымаливать прощение, целовать подол её кимоно, лишь бы избежать приговора. Может, если Хинамори увидит, что она готова на любое унижение, то смилостивиться над ней.       Женщина и бровью не повела, глядя сверху вниз, когда она, отбросив остатки самоуважения, опустилась перед ней на колени и взмолилась, еле шевеля дрожащими губами: — Мне очень стыдно за случившееся, Хинамори-сан! Простите, простите меня пожалуйста!       Но если Хинамори до сих пор разговаривала с ней довольно спокойно, то после её извинений она резко подошла к ней и выставила челюсть так, как это делает животное, прежде чем разорвать свою жертву в клочья. — Ты смеешь извиняться?! Ты ударила моего сына! Ты хоть понимаешь, что ты наделала?!       Кровь стучала у неё в висках, всё сильнее и сильнее. — Я не в состоянии передать, до какой степени мне жаль… — «Ей жаль»! — передразнила Хинамори тоном до того похожим на её лепет, что она густо покраснела: от стыда, от слез, от несправедливости, от всего на свете: — Ты мне сразу не понравилась, дрянная девчонка. Нутро подсказывало, что от тебя будет много бед, и оно не ошиблось. К несчастью, я не имею права выкинуть тебя без ведома главы клана, хотя видит бог, я бы отправила тебя не обратно в храм, а прямиком в трущобы Шиона в качестве чамара, так что сегодня вечером будешь объясняться с ним. Ты поняла меня? Рика почувствовала, будто лед сковал ей позвоночник. — Встань.       Несмотря на то что почва уходила у неё из-под ног, она подчинилась. Хинамори подошла к ней так близко, словно хотела что-то шепнуть на ухо, но внезапно бьет её по лицу. — Иди к себе и собирай вещи.       Дойдя до своей комнаты в шоковом состоянии, прижав ладонь к опухшей щеке, Рика села на кровать, но у неё снова скрутило желудок, и спазм был до того болезненный, что она свернулась клубочком, прижав руки к животу. Когда боли прекратились, Рика приняла сидячее положение и прикрыла глаза ладонями. На какое-то время она застыла в такой позе, беспокоя своими молитвами глухие к ней Небеса, потом встала. Щеки у неё припухли, веки отяжелели, глаз почти не было видно, колики в животе накатывали колющими спазмами, голова раскалывалась. Время тянулось мучительно медленно. Всё перемешалось в голове. Рика тупым взглядом смотрела, как ветер колышет шторы. В голову, как назло, лезли слова Морены о том мальчике-садовнике. Во рту появился дурной привкус. Она сглотнула комок слизи в горле и вскочила с кровати, думая, что её сейчас снова вырвет, как в сёдзи деликатно постучали. — Рика? — позвала Морена. — Пора собираться на ужин.       Глаза в паническом ужасе метнулись к часам. Семь часов! Ужин! — Я могу к тебе зайти? — Нет! — закричала Рика и тут же осеклась. — Морена-сан, я-я сама оденусь!        Последовало напряженное молчание. — У тебя всё в порядке? — Всё хорошо! Я скоро выйду! — она крикнула с жалобной настойчивостью, которая прозвучала в тишине чуть ли не истерично. — Ладно… Как скажешь. — натянуто отозвались из-за фусума. — Я вернусь через пять минут.        Морена постояла ещё какое-то время у сёдзи и ушла. Как только её шаги затихли, Рика пулей понеслась в ванную, ополоснула лицо холодной водой, постаралась взять себя в руки. Подняв голову, она посмотрела на себя в зеркало. Увиденное её не слишком удивило, но всё равно содрогнулась: на шее синели следы от чужих пальцев, покрасневшие, набрякшие веки, левая щека вспухла, налилась багрянцем и пекла, будто ей дали пощечину не ладонью, а раскаленной сковородкой. Под глазом горел полосой след от ногтей, то ли Хинамори, то ли Яцуя, впрочем, какая разница.       Наскоро причесавшись, Рика переворошила все вещи в шкафу и достала тёмно-фиолетовое юката, глубокого, насыщенного цвета, напоминающее цветы ириса. Мурасаки. Цвет воинов, символизирующий стойкость духа и силу. Единственный цветок, который можно было подарить самураю — ирис, так как его острые листья напоминали лезвия катаны. Это послужило ей некоторым утешением и помогло немного воспрять духом. И, в конце-концов, с горечью рассудила она, вдруг это её последняя возможность надеть что-то красивое? Юката оказалась столь желаемой осязаемой точкой, за которую Рика могла зацепиться мыслями посреди временного хаоса. Воротник на юката был высоким и почти полностью прикрывал шею, но на всякий случай она перекинула распущенные волосы вперед, чтобы никто не заметил синяков, и завязала пряди у висков лентой Гирей-сана.       Из обеденного зала доносились голоса, звон бокалов, запах свечного воска и духов, то и дело голос звякнет хрустально смех. Услышав прямо перед дверью голос Хинамори, Рика чуть не бросилась обратно в комнату, но сумела задушить порыв трусости. — Прошу прощения за опоздание.       Никто на неё не взглянул, не обратил внимание. Расценив всеобщее молчание за разрешение сесть за стол, она заняла пустующее место рядом с Такахаси. — Что это с тобой? — спросил Такахаси, когда увидел, с каким опавшим, застывшим лицом она села. Он попытался заглянуть в глаза, но Рика упорно отводила взгляд. А Канае даже разгоняться не стала: — Я и не подозревала, что ты можешь стать ещё уродливее, но у тебя это получилось. — ухмыльнулась мико.       Место, где сидел Яцуя, оказалось напротив её. Левый глаз у него был заклеен круглым пластырем. Он сидел, развалившись на стуле между матерью и младшим братом, и смотрел прямо на неё с гадливой ухмылкой, но Рика до того оцепенела, что его самодовольный вид не вызывал у нее никаких чувств.       Слуга поставил перед ней тарелку. На ней лежала пара костей с запеченным костным мозгом в перечной глазури с ароматными гренками и соусом. Рика проглотила подкативший к глотке рвотный позыв. Пахло всё божественно, но она даже не рискнула пробовать, зная, что у неё кусок в горло не пролезет — всё выйдет обратно. Её лихорадило, в глазах все плыло; даже сидеть на стуле было мучением. Такахаси ущипнул её за ногу под столом. — Рика, что случилось? — Милый, а что с твоим глазом? — спросила Арисава.        Краем глаза Рика увидела, как Яцуя осклабился. А потом вдруг сказал, непонятно к кому обращаясь: — Я не пойму, они что, всё время будут сидеть с нами за одним столом? Разве они не должны есть отдельно?       Это всё прозвучало так громко, что услышали все сидящие за столом. Арисава заморгала. Годжо уставился на брата. Только сейчас Рика заметила, что Сакурая и Кига за столом не было. Где они? Зато рядом с Арисавой сидел Ичиро, чей нейтральный голос первым нарушил царившее молчание. — Эти дети теперь часть клана. Относись к ним с тем же уважением, как если бы они были нашими родственниками. — Чушь собачья. — Что? — Я сказал: чушь собачья! — вызывающе повторил Яцуя. — Они не наши родственники! Я считаю, они должны есть вместе со слугами! — Ты уже одного сделал слугой, племянник. Ещё одного захотелось? — прервал его Ичиро.       Лицо Яцуя внезапно перекосилось. Дальше всё шло со скоростью, с какой в восемнадцатом веке совершались ампутации конечностей. — Эта девчонка ударила меня! Почему её до сих пор не выгнали?! Я хочу, чтобы её здесь не было!       Рика помертвела. Все взгляды устремились к ней. Ощущение было такое, словно она сидела под прицелом пушечного боевого фрегата. — В каком смысле «ударила»? — пролепетала Арисава. — Не может быть.        В следующий миг Яцуя с демонстративным грохотом выдвинулся из-за стола. — Я не буду есть с ней за одним столом! — Уходи, коль желаешь. Тебя здесь никто не держит. — невозмутимо отозвался Ичиро, придвинул к себе стакан с водой. — Если хочешь, попроси слуг, чтобы ужин принесли к тебе в комнату. Только постарайся в этот раз обойтись без рукоприкладства, как обычно.       В ответ на фразу воинственность Яцуя мигом исчезла. Собираясь выскочить из-за стола, он так и не поднялся со стула. Его словно бы парализовало от нерешительности. — Следи за языком, Ичиро. — раздался натянутый до предела голос Хинамори. — Что вам не нравится, тётя? — Твой тон. Разговаривай повежливее со своим братом.        Из Ичиро вырвался смешок, не предвещавший ничего хорошего — в общем-то, так оно и произошло: — С чего бы мне разговаривать с ним вежливее, если он ведёт себя, как ублюдок.       Шея Яцуя побагровела. Годжо, сидевший рядом с братом, украдкой посасывая кончик большого пальца, замер с выпученными глазами. Рика просто онемела. Она никак не ожидала, что Ичиро будет таким — ядовитым и крепким на язык и первый раз поглядела на Такахаси. Его глаза чуть не выпрыгивали из орбит. «Что всё это значит?!» — вопили его расширенные зрачки. — Что у вас тут происходит? Я слышал вас ещё когда шел по коридору. — раздался позади голос.        Вошедший в обеденный зал мужчина выглядел очень представительно. У него были белые волосы и сварливо-породистое лицо: широкий лоб, подбородок и челюсть вокруг тонкой полоски губ покрыты седой щетиной, глаза его с опущенными вниз уголками были холодными и коварными, взгляд которых напоминал взгляд хищной птицы. Весь его облик говорил о высокородности — он излучал поистине классическую надменность. Шел он не хромая, гордой, уверенной поступью, но держал в руках с элегантной чёрной тростью, сделанной из древесной породы бокоте, набалдашник которой представлял из себя голову и тело козодоя из чистого золота. От его терракотового сокутая так и веяло властью. — Отлично, господин Андо, вы здесь! — Хинамори задыхалась от ярости так, что чуть выговаривала слова. — Ваш сын назвал Яцуя ублюдком!        «Андо. Значит, это муж Арисавы» — подумала Рика, и следом пронесся в мыслях вечер, когда Гирей-сан делился с ней откровениями о своей семье, в частности об этом человеке. — А что, разве это не так? — невыразительно усмехнувшись, ответил Ичиро. — Да как ты смеешь! — вскрикнула Хинамори, вихрем обернувшись к вошедшему мужчине.       Андо Йонебаяши повернулся к своему сыну. Тот молчал с безучастным видом, играясь с угрем в своей тарелке, будто всё происходящее его вообще никак не касалось. — Надеюсь, ты шутишь. — сухо сказал он. — Я совсем не шучу. Я просто сказал правду, которую тётушка ни от кого не хочет слышать. — Это возмутительно! — П-прошу, не будем устраивать сцену при слугах! — пролепетала Арисава, вмешавшись, но её заикающийся голос никто не услышал. — Ну почему же, Яцуя никогда не стеснялся их устраивать. — Ичиро, прекрати сейчас же! — Тихо! — рявкнул мужчина. — Замолчите, оба!       Хинамори медленно села за стол, проглотив приказ со смирением. Грудь под кимоно вздымалась так часто, словно она бежала в гору.       Переводя взгляд с Андо на Хинамори, Рика с лёгким испугом заметила, что Годжо довольно-таки злобно на неё уставился. — Кто-нибудь объяснит, что здесь происходит, или мне устроить охоту на ведьм?       Хинамори кивнула головой в её сторону. — Эта девчонка, новая воспитанница. — слово «воспитанница» вышло из неё плевком. — Ударила моего сына. Из-за неё Яцуя может лишиться глаза.       Не будь ситуация такой напряженной, её бы покоробило, что все то и дело говорили «эта девчонка», будто проступок лишил её привилегии называться по имени. — Ичиро, с тобой я позже разберусь. Так. — Андо обернулся к ней. — Встань, сейчас же.       Зажавшись, Рика отодвинула стул и поднялась из-за стола, с трудом держась на онемевших ногах, сто тысяч раз прокляв себя за то, что вместо спасения бегством решила двинуть Яцуя по физиономии. Хотелось бы сказать, что в ней взыграл сильный испуг и страх смерти, но Рика не была уверена в этом. Благородное негодование и отвага? Тоже нет. — Как твоё имя? — Р-рика. — кое-как выдавила из себя она. Ей чудилось, что все слышат, как стучит её сердце, все слышат её громкое дыхание. Может быть, она б не так тряслась и не заикалась, если бы все до одного члены клана не смотрели на неё так озабоченно и хмурились так испытующе, будто хотели испепелить её своим взглядом. — Ясно, Рика. Это правда? Ты ударила Яцуя? Зачем ты это сделала?        Рика решила, что будет молчать до последнего. Заведя руки за спину, большим пальцем она нашла едва задвигаю рану на костяшке правой ладони и надавила на нее ногтем. У неё перехватило дыхание — руку пронзило болью. По коже потекла кровь. — Отвечай на мой вопрос. — потребовал Андо. — Что произошло?       Ноготь вонзился поглубже. Больнобольнобольно. Ладонь начала неметь. Рика не соображала, не могла думать ни о чем, кроме боли. Ноздри на орлином носу раздулись от нетерпения. — Ничего. — Если ничего не произошло, зачем, в таком случае ты ударила его?        Рика уже кое-что знала о нём и далеко не самое приятное: о том, как мерзко он относился к своим детям и Гирей-сану, и, вспомнив об этом, отвела глаза, чтобы не видеть его лица, и сразу же ощутила, что он отметил это, почувствовав её отвращение. Рика направила взгляд за плечо Андо, на Яцуя. Мужчина проследил за ним и обернулся к подростку. — Яцуя, ты ничего не хочешь сказать? — Нет. — Уверен?       Тот только плечом дернул. Андо Йонебаяши взглянул на воспитанницу клана. Та стояла, вперившись в него с пустым лицом — и глаза у неё льдисто-серые, как осколки стекла, которыми она пронзала его взглядом насквозь, что действовало ему на нервы. Мужчина сдвинул брови. У него возникло ощущение, что она что-то против него замышляет. Эта девчонка, подозрительная и отталкивающая, напомнила ему одну пробивную безродную поблядушку, которая сумела обвести их всех вокруг пальца, изображая невинность также, как эта, и сейчас сидела во дворце с короной на голове.        Это был чистой воды нонсенс, потому что Рика даже не смотрела на него, да и ни на кого другого тоже, сосредоточенная на боли до такой степени, что лицо мужчины перед глазами расплывалось, и только и ждала, когда же этот разговор закончится. В комнате стояла ощутимая атмосфера накаленности — похоже, остальные взрослые уже решили про себя, что она перепугалась и оцепенела. — Где мой брат? — Андо поглядел на женщину. — Где Канаме, Хинамори?       Упоминание своего супруга Хинамори, казалось, застало врасплох. Она сделалась до странного сбитой с толку. Маска озлобленности и раздражения дрогнула, открывая удивительно беззащитное лицо. Нижняя челюсть, выдвинутая вперед с боязливой агрессивностью, вернулась в нормальное положение. Взгляд у нее был какой-то растерянный, застывший.       Рика, стоя, думала про себя, что хуже уже быть просто не может, как двери позади распахнулись и в зал зашел глава клана.       При появлении Гирея все разом затихли. Те, кто сидел, встали со своих мест. Придерживая дверь, Жердь выгнулся в лизоблюдском поклоне до земли. Пока Гирей направлялся к своему месту во главе стола, тишина стояла, как в склепе.       Сев за стол, Гирей обвёл взглядом всех присутствующих. — Сядьте. — мягко приказал он, махнул ладонью небрежным жестом. — Садитесь, садитесь.        Заскрипели стулья. Гирей откинулся на спинку, скрестил пальцы перед собой на столе. — Знаете, я постоял какое-то время за дверью, пока у вас шло бурное обсуждение некой проблемы. Я, правда, так и не понял, кто её виновник, Яцуя или новая воспитанница, но сейчас я не буду вдаваться в подробности и выяснять, в чём там дело. Но меня зацепила одна здравая фраза, сказанная тобой, Арисава. — Гирей кивнул в сторону женщины. — «Не устраивать сцену при слугах». Я рад, что ты её сказала. Жаль только, что никто тебя не услышал.       Голос его звучал не зло, очень спокойно, но все сидели, не шевелясь. Никто и взгляда не смел поднять, пока глава клана говорил.       Гирей повернул голову, сделал слуге рядом знак глазами. — Уведите отсюда детей. Яцуя и Годжо пусть останутся.       Худые узловатые пальцы Жерди клешней вцепились в их плечи. Такахаси поморщился. Никто из них почему-то никто не мог сдвинуться с места, даже Канае. — Вставайте. Вы слышали: глава попросил вас увести.       Слово «попросил» звучало в устах слуги фальшиво. Было ясно, что, с его точки зрения, господин Гирей просто отдает приказания, которые немедленно всеми исполняются. Их вывели из зала и что происходило потом, за закрытыми дверьми, Рика никогда не узнает.        Жердь развел их с Такахаси и Канае в комнаты, но не прошло и десяти минут, как слуга за ней вернулся. Никто не сказал зачем и куда, но Рика догадывалась, что сейчас её ждет трибунал с главой клана и Хинамори. — Жди здесь.       Слуга оставил её возле лестницы, а сам пошёл в восточное крыло. Пока она пыталась запереть свое сердце на замок, то краем уха услышала шепчущие голоса. Она сделала несколько шагов вперед, обогнула лестницу и, увидев возле алькова с икебаной стоящих в полумраке Арисавау и Ичиро, быстро шагнула назад. Они о чём-то очень оживленно спорили. Говорила в основном Арисава. Казалось, она о чём-то его умоляла, её лицо было искажено в страдальческом выражении, голос взмывал то вверх, то вниз, но Ичиро с хмурым видом упирался и наотрез не соглашался с её словами. Лицо его выражало какую-то измотанность, но не физическую, а внутреннюю. Спорили они долго. В итоге, Ичиро видя мать в расстроенных чувствах, смягчился и кивнул, правда, с видимой неохотой. Коротко сжав его плечи, Арисава ободрительно улыбнулась.       Увидев, что Ичиро идёт в её сторону, Рика поспешно опустила голову. Она почему-то надеялась, что он что-то скажет, но юноша безмолвно прошел мимо, столь же равнодушный к ней, как, наверное, проплывает мимо живых призрак, поглощенный своими загробными делами. Ей не верилось, что та сутолока за ужином произошла по причине того, что юноша решил за неё заступиться. Но из-за чего тогда? Из-за самого Яцуя? Впечатление было такое, будто Ичиро его на дух не переносит. Как бы то ни было, она была ему благодарна чисто по-человечески.       Её гадания, почему молодой человек устроил всю эту свистопляску за ужином, доведя Хинамори до белого каления, прервались зовом слуги.       Гирей сидел в массивном дубовом кресле с бокалом вина в сумаховом одеянии, подпирая голову согнутой кистью ладони. Яцуя стоял посередине комнаты, сунув руки в карманы, и смотрел на главу клана с вызовом. Страх всей тяжестью давил ей на грудь. Хинамори наблюдала из угла комнаты за их спинами. Трудно было угадать, какое выражение сейчас у неё на лице. Вероятно, удовлетворения. — Должен признаться, сегодня у меня был тяжелый день и я не горю желанием устраивать суд над детьми. Неужели вы не могли разобраться сами? — Господин Гирей, посмотрите на глаз Яцуя… — У меня хоть и плохое зрение, но повязку на глазу я у него чётко вижу. Что сказал врач? — Девочка ударила его локтем. Врач сказал, что у него серьезная травма. Его левый глаз может начать видеть хуже. Я бы тут же выгнала её, но она ваша воспитанница, Гирей-сан. Вам решать, какое вынести наказание.       Хоть Хинамори и постаралась сказать это выдержанным тоном, но Рика догадывалась, что за этой её выдержанностью скрывалось ярое желание поспособствовать тому, чтобы наказание было самым суровым. — Как великодушно с твоей стороны, что ты позволила мне принимать решение. Позволь спросить, ты с этой же мыслью дала ей пощечину?       Протянулась пауза. — Вы должны понимать, Яцуя мой сын, и я… — А Рика моя воспитанница, о чём ты сама любезно не преминула заметить. — бархатным голосом прервал свою родственницу глава клана. — Звучит так, будто вы ставите девчонку наравне с членом вашей семьи.       Так как Хинамори стояла за спиной, Рика не могла взглянуть ей в лицо, но по интонациям было слышно, что та была недовольна тем оборотом, который приняла их беседа. — Я не совсем это имел ввиду. Тебе бы понравилось, Хинамори, если бы то, что принадлежит тебе, трогали другие люди? — речь будто шла о какой-то вещи, и Рике это не очень понравилось — ей не хотелось быть чьей-то собственностью — но потом она уловила смысл того, что он имел ввиду. — Нет? Я так и думал. К тому же напомню, что ей девять лет, а твоему сыну почти пятнадцать. Даже представить себе не могу, откуда у маленькой девочки возьмется сила, чтобы оставить… Как там ты обмолвилась? Серьезную травму? Ты потрудилась узнать причину, почему Рика ударила Яцуя? Или тебе обо всём известно только со слов Яцуя?       Вопрос был встречен молчанием. — В общем, понятно. Видимо, мне придется выяснять её самому.       Гирей пододвинулся в кресле, чтобы повернуться к подростку. — Яцуя, расскажи что произошло. Только имей ввиду, если ты будешь лгать, я сразу это пойму.       Пауза. Яцуя быстро зыркнул на мать, вперив в неё вопрошающий взгляд, словно актер, которому суфлер должен подсказывать, что говорить, но он почему-то молчит. — Повернись-ка ко мне, будь добр. Ты ведь со мной разговариваешь, а не со своей матерью.       Изложение произошедших на пруду событий от лица Яцуя заняло минуты две. Суть была ясна практически сразу. Если вкратце, то Яцуя — борец за честь клана и незаслуженно обиженная жертва, а Рика практически плюнула этому клану в лицо. Она готова была признать свою вину, что не хотела здороваться с Яцуя и даже не думала отрицать, что ударила его, но он ведь пытался её убить. Или нет? Рика занервничала. Яцуя и словом не обмолвился, что топил её в пруду, и чем дольше он говорил, тем больше она начала сомневаться в своих воспоминаниях и, наконец, в собственной адекватности. На какой-то момент у неё возникало ощущение, что никакого пруда и в помине не было, и вообще она всё это себе придумала с испугу. Рика потёрла ладонью шею с синяками, чуть поморщилась. Да нет же, как же, всё это было. Вот оно, доказательство, прямо под её рукой.       Гирей неопределенно молчал. По выражению лица мужчины сложно было определить, что он думает о словах Яцуя. — Понятно. Итак, Рика, теперь ты.       Вздрогнув, она подняла голову. — Я шла с тренировки и увидела, как мосту… — и тут она поняла, что никто ни словом не обмолвился про Кига. Рика не знала, что делать. Он стоял и наблюдал за тем, как Яцуя держит её голову в воде, а для Рики это было всё равно что одобрять его действия. Гирей выжидательно смотрел на неё. Почему Яцуя ничего не сказал о Кига? Боялся, что тот его сдаст? Но времени искать ответы на вопросы у неё не было, ей нужно было продолжать. — … идёт Яцуя. Он остановил меня и спросил, почему я ему не поклонилась. — А почему ты этого не сделала?       Её внутренний голос подсказывал, что Гирея лучше не обманывать. Придется просто признать все как есть и смириться с наказанием, уж неважно каким. — Мне не хотелось.       Яцуя довольно хмыкнул. — Почему? — Потому что… — Рика, крепясь, долго заставляла себя произнести это и в конце-концов сказала: — Он назвал меня деревенщиной.       Позади раздался странный звук. Рика не удержалась и обернулась. Хинамори озабоченно хмурилась, поджав губы. Гирей сохранял бесстрастность. — Просто так? Ни с чего?       Рика вяло пожала плечами. — Хорошо, я потом спрошу у Яцуя, почему он назвал тебя этим нелюбезным словом. Что дальше? — Затем я поклонилась ему и собралась продолжить путь, но Яцуя остановил меня и начал расспрашивать про мои занятия в додзё. Ему было интересно, есть ли у меня пояс. Ну, мы начали говорить о дзюдо… — То есть, у вас завязалась беседа? — Если… так можно выразиться. — нетвёрдо произнесла она. — Он рассказал, что у него есть зеленый пояс, и что… — Хинамори? — позвал Гирей, перебив её. Рика умолкла. — Да? — раздался из тьмы голос госпожи Йонебаяши. — У Яцуя действительно есть зеленый пояс по дзюдо? — Кажется, есть. — Так кажется или есть? — Как это относится к тому, что мы сейчас обсуждаем? — ощерилась та. — Никак, просто мне стало любопытно, вот и всё. Не знал, что твой сын ходит на дзюдо. Я рад узнавать что-то новое о своей семье. — и, помолчав, добавил, обращаясь уже к Яцуя. — Хорошо, когда у детей схожие увлечения. Быть может, совместные тренировки помогут вам найти общий язык и подружиться, как думаешь, Яцуя?       Надо было видеть, какое лицо сделалось у парня. — Обсудим это позднее. Вы говорите о дзюдо и…? — Гирей замолк, призывая к продолжению. — Яцуя сказал, что получил зелёный пояс за приём Санкаку-Дзимэ. — Что-то я запутался в нити событий. Рика, в чём было дело? — Этот удушающий приём делается с помощью одной ноги, а Яцуя сказал, что двумя, и я указала ему на ошибку. — Что же, выходит, тот, у кого нет пояса, знает больше чем тот, у кого он есть?        Рика порядком занервничала. Чем больше подобных комментариев вставлял глава клана, тем больше он настраивал против неё Хинамори и Яцуя. — Пожалуйста, поверьте, я ни в коем случае не хотела обидеть Яцуя или как-то его задеть. — подчеркнула Рика в попытке снизить градус. — Я просто хотела… — Поставить его на место. — едко усмехнулась позади неё Хинамори. — Да ты просто выскочка, вот и всё. — прилетело от Яцуя. — Неграмотный дзюдоист и выскочка, славно. С ролями мы разобрались, а теперь мне бы хотелось услышать, что произошло дальше после того, как ты исправила его прорехи в знаниях. — Потом Яцуя отошёл в сторону. Я думала, он пропустил меня, но когда я прошла мимо него, он столкнул меня в пруд. — Ты сама упала. — вставил парень, кладя руки в карман. — Нет, я… — Ты споткнулась обо что-то и упала. Башкой ударилась, наверное, раз не помнишь. — Всё я помню! Ничего я не ударялась, это ты столкнул меня! — вспылила Рика, поворачиваясь к нему в пол-оборота. — Понятие я не имею, какая вода в корыте у свиней! Я жила в доме, а не в хлеву! — В корыте? — недоуменно переспросил Гирей. — Причём тут корыто? — Не причём. — угрюмо процедила она себе под нос, вперившись в ворсистый ковёр под ногами. — А ты уверена? В деревне, типа, хлев и дом разве не одно и то же? — Яцуя. — предупредительно приструнила сына Хинамори, что можно было перевести как «не нарывайся».       Глава клана молчал. — Господин Гирей, я… Простите, я больше не буду говорить.       Воцарилась тишина. Боковым зрением она заметила, как Яцуя, глядя на неё, поднял бровь. Решил, что струсила, видно. В висках стучала головная боль. От духоты с примесью ароматов духов и благовоний мысли в черепе еле ворочались. Она была напугана, растеряна, главное, очень устала. Она была до того напряжена, что уже не справлялась с собой и боялась того, что будет, если сейчас вывалит всё, чем Яцуя её ранил, и тем самым покажет свою слабость. — Поясни. — Потому что Яцуя вас не обманул. Я рассердилась и обозвала его уродом, а потом ударила. Всё это правда, я виновата. Просто накажите уже меня.       Голос её звучал до отвращения безжизненно. Рика с колоссальным трудом подняла глаза от пола и увидела на лице Гирея разочарование. Она вынести его не могла. Ей хотелось испариться, исчезнуть, изничтожить себя. — Мне известно, что Яцуя пытался тебя утопить. — Кто вам это сказал?! — хлёстко прозвучал голос Хинамори. — Разве это важно?       Так вот что он имел ввиду, когда сказал, что узнает, если Яцуя будет лгать. Получается, он с самого начала всё знал? Тогда зачем весь этот спектакль? — Я хочу услышать всю историю до конца. Продолжай.       Рика поглядела на Гирея, окончательно растерявшись. — Яцуя схватил меня и выкинул с моста в пруд. — И потом? — Потом… он… стал меня топить. — Как именно?       Ей казалось, она слышит дыхание Хинамори прямо у своего затылка. — Он взял меня за шею, окунал головой в воду и… держал там. — И что потом? — Я начала терять сознание. — То есть, он тебя почти утопил? — Не знаю. — Что — не знаешь? — Не знаю, — снова сказала Рика, и наступила такая затяжная и неуютная тишина, что она даже боялась — вот-вот разревется.       Гирей перевел взгляд на Яцуя. — С самого начала я предупредил, что пойму, что ты лжешь. Но ты решил пренебречь моим предостережением. Я запомнил это. Но что меня, честно говоря, удивляет больше всего, это не то, что ты лгал мне прямо в глаза, а твое презрительное отношение к воспитанникам. Ты непреклонно заявляешь, что не хочешь сидеть с ними за одним столом, но при этом мило гулять с одной из них по саду и проводить вместе время, твоя непреклонность тебе ничуть не помешала.        Яцуя побагровел. Неужели Гирей-сан правда видел, как тот миловался с Канае? Нет, вряд ли. Но тогда это значит, что ему обо всём докладывает прислуга. По хребту пробежал холодок, будто её застали на месте преступления. — Ладно, не будем больше о неприятном для тебя. — бокал со стуком опустился на стол. — Не вижу смысла в воспитательных проповедях. Учить ребенка не лгать это в первую очередь забота его родителей, а если твоя мать не заинтересована в том, чтобы ты вырос достойным человеком, я вряд ли смогу как-то помочь.       Зашуршали длинные одежды. Гирей поднялся с кресла и повернулся к ней. — Рика, ты подняла руку на члена моей семьи. Это недопустимо. Попроси прощения перед Яцуя за то, что ударила его.        Услышав, что сказал Гирей, Рика в отчаянии вскинула голову. Глава прав, она проявила к клану, в котором была всего лишь воспитанницей, вопиющее неуважение, и ей еще крупно повезет, если отделается только прилюдным вымаливанием прощения. Но… но… — Чего застыла? — раздался рядом противный голос Яцуя.        Рика умоляюще посмотрела на главу клана, стоящего напротив с заведенными за спину руками и бесстрастно ждущего исполнения приказа. Всё, что ей оставалась — безропотно повиноваться.        С трудом сохраняя на лице безразличие, Рика встала на колени. — Простите меня, за то, что ударила вас, Яцуя-сан.       Поднявшись с колен, она увидела, как тот ухмылялся. — Яцуя, теперь твоя очередь.       Полная тишина. Голос Гирея был спокоен до ужаса. Парень непонятливо заморгал. — Гирей-сан… очередь для чего? — Просить прощения, конечно. — полнейшее спокойствие. — Вы серьезно? — Абсолютно. — Но…       Глава клана наклонил голову. — Ты напал на ребенка и применил к нему насилие. Твой поступок безобразен и не достоин нашего клана. Ты ничем не лучше этой девочки. — Гире уперся кончиком указательного пальца в подбородок, будто хотел подчеркнуть, как он возмущен недостойным поведением Яцуя. Тот обескураженно молчал. — Или я не прав? — Гирей… — Я разговариваю с Яцуя, но при этом почему-то всё время слышу посторонний голос. Не пойму, откуда он доносится. — тишина. Воинственность женщины мигом поостыла. — Твой сын достаточно взрослый, чтобы самому отвечать за свои поступки. Ещё раз встрянешь, я попрошу тебя уйти. Итак. — Гирей сверкнул глазами в сторону Яцуя. — Я слушаю. — Я не обязан кланяться прислуге! — воскликнул тот, опять сбившись на плаксивый тон. — Вот оно что. И почему же ты решил, что эта девочка — прислуга? — Понятно же! — Мне нет. Объясни.       Потеряв поддержку матери, Яцуя растерял свою уверенность и отвечал после длинных пауз. — Все знают, что сирот, которых кланы берут на воспитание, отправляют во дворец к принцам как слуг. Что они ещё могут там делать? — Забавно. Когда мы пойдем на свадьбу короля, скажешь об этом Её Величеству, королеве Умме. Я с удовольствием послушаю, что она тебе ответит. — произнес Гирей тоном, добрее которого и представить себе было бы невозможно. — Тебе есть ещё что добавить? Нет? Отлично. Либо ты просишь прощения за то, что пытался её утопить, либо получаешь десять ударов ротангой.       Обескураженный, Яцуя застыл. Его бледное лицо пошло красными пятнами. В комнате стояла такая тишина, что Рика услышала, как тот глотает комок, застрявший у него в горле. — Гирей!… — Твой сын давно заслуживает хорошей порки, Хинамори. Считай, я оказал ему милость. Я жду.       В его голосе было столько повелительной силы, что ей невозможно было не повиноваться. Яцуя посмотрел на свою мать жалобно и совершенно безнадежно, так широко растянув сжатые губы, что даже крылья его носа побелели, но та уже ничем не могла ему помочь.        Яцуя с видимым усилием согнулся в поклоне, как-будто кто-то давил ему сверху на шею, а с плотно сомкнутых губ слетело невнятное «извини». — Ну что ж, прекрасно, что мы во всём сумели разобраться. — А как же девчонка? Ты собираешься её наказывать? — Яцуя достаточно наказал её за дерзость.        Она вздрогнула, когда прохладные пальцы коснулись её шеи. Гирей отогнул высокий воротник на юкате, открыв взору бордовые следы чужих пальцев. Рика едва подавила инстинктивный порыв закрыть уязвимое место ладонью. — Вижу, он вовсю позабавился. — помолчав, он добавил. — В ближайшее время каждый раз, когда она будет видеть своё отражение, эти следы будут напоминать ей о проступке. — Этого недостаточно! — Я всё сказал. Я проведу с ней беседу. Вы можете идти.       Хинамори сжала плечо сына. Рика никогда не забудет, с каким лютым омерзением женщина посмотрела на неё, будто она оскверняла собой всё вокруг, будто ее вообще не должно существовать. Она заставила её почувствовать себя грязной оборванкой, убогой бездомной попрошайкой, которая не заслуживала иного отношения. — Помяни моё слово, это отродье принесет хаос в наш клан. — зашипела женщина, словно змея гробовая. — Дети не устраивают хаос, Хинамори… — отозвался глава клана. — Если только за ними не стоит кто-то из взрослых. — Ты на что-то намекаешь? — Разве я на что-то намекаю? — Тебе лучше знать. — Тебе и твоему деверю лучше знать.       Атмосфера становилась угрожающей. Рика не представляла, что способно вывести из себя господина Гирея, ровно как как и не могла представить в гневе Сейширо-сана — монах всегда выглядел так, будто его давным-давно перестали заботить земные тревоги. Но несмотря на внешнюю безмятежность, в глазах главы клана сверкнуло что-то страшное.        Хинамори приблизилась к Гирею. — Твой отец был достойнейшим человеком из всех, что я знала. — подчёркнуто сдержанно произнесла женщина, словно произносила речь на похоронах. — Очень жаль, что он скончался.        Гирей медленно перевел взгляд на Хинамори. — Правда? Тебе жаль?       Яцуя и Хинамори ушли. Из коридора донесся плаксивый голос Яцуя, но вскоре, удаляясь, затих. В комнате стало тихо, как на дне колодца. На столе позади Гирея неровным светом горела лампа. Её мерцание отражалось на сёдзи и бросало отблески на его щеки.        Гирей сел на узкое, жесткое на вид рекамье со скругленными подлокотниками и резной спинкой, с роскошными, обтянутыми парчей подушками. — Сама Ксантиппа! — молодой господин, вздохнув, слегка покачал головой из стороны в сторону. — Подойди ко мне.       Не зная, чего ждать, Рика безропотно покорилась, будто старая жалкая собака, которую подозвал хозяин. Её лицо напряглось, на нем появилась маска, с помощью которой пытаются удержать слезы. — Я глава клана, и в мои обязанности входит следить, чтобы к членам моей семьи относились с уважением. — Гирей взглянул на наручные часы. — Ты посидишь тут двадцать минут и выйдешь из комнаты с перепуганным видом, чтобы Хинамори убедилась, что ты получила хорошую взбучку.       Рика опешила, уверенная, что ослышалась. Гирей поднял на неё глаза, быстро и коротко улыбнувшись. Из неё вырвался глухой всхлип облегчения. Она утёрла лицо рукой. — Присядь. — кивком головы он указал на место рядом с собой и подозвал слугу. — Господин?        Когда она примостилась на краешек рекамье, Гирей по-собственнически взял её за подбородок, рассматривая раненое лицо, коснулся цепочки багровых следов на шее, очерчивая самый крупный. — Хм-м, что же мне с тобой делать?… — задумчиво протянул он. — Позвать врача? — Нет. Принеси мне мазь, антисептик и салфетки. — Гирей-сама, не лучше ли попросить слуг… — Я спрашивал твоего мнения? Делай что я сказал.       Не переча более странным притязаниям господина, слуга поспешно выскользнул из комнаты исполнять приказ. Повернув к себе спиной, Гирей убрал из её волос ленту и собрал распущенные волосы в пучок. — Я хотела вам её отдать, но… — Оставь себе. Вижу, моя лента пришлась тебе по душе.       Вернувшись, слуга поставил на стол миниатюрную перламутровую коробочку, напоминавшую курильницу для благовоний, и стеклянный флакон с вязкой прозрачной жидкостью. Гирей взял кусочек ваты, обмакнул во флакон и приложил к царапине на щеке. Кожу защипало. Рика молчала, только морщилась. — Я причиняю тебе боль?       Рика отрицательно мотнула головой. Пальцы сжимали шнурок оби, скребя по нему ногтем. — Гирей-сан, почему вы заступились за меня? — Тебя это удивляет? — Вы не должны были этого делать. — Вот как? — Из-за меня Хинамори-сан на вас злиться. Вы должны были наказать меня, но не сделали этого.       Тот долго молчал прежде, чем ответить: — Рика, наверное, ты уже догадалась, что я терпеть не могу большинство членов своей семьи. Мой клан в основном состоит из деспотов и корыстолюбивых интриганов. Мой отец, когда был главой, извинял и прощал таких, как Хинамори, поскольку мы родственники. Но я обнаружил, что родство еще не гарантирует любви и что у меня крайне мало причин относиться к ней или её сыновьям с симпатией. — Но если мы воспитанники клана, почему Хинамори-сан не может нас наказать без вашего участия? — Вы принадлежите мне, а не клану, потому что я вас выбрал. Если кто-то захочет что-то с вами сделать без моего ведома, он об этом пожалеет, и Хинамори теперь об этом знает.        Её охватило тёплое, приятное чувство безопасности и защищенности, словно её окутали в шерстяное одеяло — с ней не случится ничего плохого, если глава клана рядом. — Простите, что доставила столько хлопот. — То, с чем мне приходится сталкиваться на работе, не идёт ни в какое сравнение с тем, что ты называешь «хлопоты». — он увидел в её глазах вопрос. — В правлении компании сидят в основном члены клана, с которыми мне каждый день приходится вести непримиримую борьбу. Когда я стал главой, то и представить себе не мог, что моими злейшими врагами будут не конкуренты, а они. — Почему? — Как выяснилось, им больше нравится играть в политические игры, чем думать о благе компании. Когда мой отец два года назад отошел от дел, те постепенно начали прибирать власть в к своим рукам, что и привело к её нынешнему плачевному состоянию. А теперь они считают, что я своим желанием вновь привести компанию к процветанию, посягаю на их могущество.       Рика не могла придумать, что сказать. С того вечера в неё закралось подозрение, что Гирей-сан осуждает членов своей семьи, но теперь у нее создавалось впечатление, что он их не просто осуждает, а презирает.       Гирей дотронулся ватой до жуткой крючкообразной раны на лбу от удара рукоятью боккэна, который оставил ей Куросава. Его ладонь была мягкой и холеной, одно прикосновение давало понять, что та никогда не знала тяжести физического труда. — Откуда это? — Что? А, это с первой тренировки. — Будь осторожнее. Носи менганэ на тренировках. — У меня его нет. — Я попрошу заказать его тебе. — Нет, нет, не надо, Гирей-сан, я буду аккуратнее, честно!       Глава клана осадил её одним взглядом. Рика сделала вывод, что глава клана не только не любил, когда кто-то смеет решать за него, но и когда с ним спорят. — Не хотелось бы, чтобы на твоем лице в будущем остались следы. Шрамы могут по-своему украшать мужчину, но юной девушке они не к лицу.       Царапина на щеке чесалась до слёз. Рика едва сдерживалось, чтобы не содрать корочку и начать ковырять рану — мама от этой её привычки чуть на стенку не лезла.       Мазь пахла лимонным маслом и камфорой. От рук господина Гирея исходил слабый запах миндаля, и сочетание всех трех ароматов напоминал запах лимонных пирожных с посыпкой из сушенной цедры. Рика исподтишка рассматривала лицо главы клана вблизи. Для мужчины у него были удивительно длинные ресницы… Впрочем, таких длинных ресниц Рика никогда не видела, и у женщин в том числе. — Как твои тренировки? Тебе нравится?       Когда речь зашла о любимом занятии, вся косноязычность исчезла, и Рика разговорилась. Он взахлёб поведала ему обо всех своих впечатлениях от тренировок, может чуточку слишком детально. — Я и не подозревал, что ты будешь настолько счастлива. — произнес глава клана с улыбкой, когда она с шумным вздохом закончила. — Ты не будешь против, если я приду на одно занятие и посмотрю? — А зачем вы спрашиваете у меня разрешение? — Вдруг тебе будет неприятно, что я наблюдаю за тем, как ты занимаешься. Обычно людям не нравится, когда за ними кто-то наблюдает.       Её поразило, что главе клана вообще пришло в голову поинтересоваться её мнением на этот счет. Оплачивая дорогостоящие тренировки (а они наверняка таковыми являлись) по кэндзюцу и дзюдо, Гирей-сан мог вообще ничего у неё не спрашивать. Полчаса назад, когда решалась её судьба, после страха быть высланной из поместья, больше всего Рика боялась, что в качестве наказания её лишат возможности заниматься в додзё. — Гирей-сан, я не знаю, как вас благодарить за всё, что вы для меня делаете.       У неё это вырвалось прежде, чем она сама поняла, что сказала. Мужчина отстранился от неё, затем поставил коробочку с мазью на стол так медленно и осторожно, словно та могла взорваться. — То, что я обеспечил тебе тренировки кэндзюцу и дзюдо не потребовало от меня практически никаких усилий, так что моя небольшая помощь в твою сторону не стоит больших благодарностей. Я доволен тем, что ты счастлива. Этого более чем достаточно. — сказав, он снова улыбнулся и приподнял одну бровь. — Однако, если ты всё ещё хочешь меня отблагодарить, то попрошу оказать мне одну услугу.       Услугу? Рика непонимающе нахмурилась. Она понятие не имела, что такого особенного могла предложить господину Гирею, чтобы оказать ему услугу. — Ты научишь меня играть в шахматы.       Рика остолбенело приоткрыла рот. — Я? Вас учить? — Мой близкий друг — личность весьма специфичного склада ума и мастерски играет в шахматы. Я хочу заключить с ним крупную сделку, и он сказал, что согласиться, только если я выиграю у него. Мне бы крайне не хотелось упускать союз, который может получится, если он примет моё предложение, поэтому я должен его победить. — Вы же можете пригласить любого шахматиста, чтобы он вас учил. — Зачем мне приглашать кого-то, если у меня есть ты?       Рика помотала головой. Просьба Гирей-сана была настолько же лестной, насколько в ней отсутствовала всякая разумность. По сути, от её знаний и того, как она сумеет их преподнести зависел успех на работе и репутация главы клана. Безумие! — Почему вы думаете, что я смогу вам чем-то помочь? — А почему нет? — Мне девять, и я играю в шахматы меньше года. Нет, правда. — Рика гнула свою мысль. — У меня нет опыта, я не знаю многих дебютов, стратегий, тактик… Простите, господин, я точно не смогу вас учить вас. — Дело не в твоём опыте. Выбрав тебя, я ведь не кота в мешке покупал, Рика. Большинство тех, кто играет в шахматы, ищут выигрыш чисто стратегическим путём, а ты по-другому мыслишь… Как бы выразиться… Оригинально. Не по шаблону. Я же видел, как ты играешь. У тебя интуитивное понимание игры. Ты рассчитываешь ходы не просто тонко и с умом, но и с фантазией. У тебя получается находить слабые места соперника и использовать их вовсю, что я нахожу просто потрясающим навыком. А как ловко ты манипулировала мной во время последней партии, клянусь, Рика, я до последнего был уверен, что победа у меня в кармане, пока ты не окружила моего короля пешками. — пауза. Рика сидела красная, как рак. Слова господина вливались в неё сладким ядом.        «Вот уж не думала, что вместо выволочки получу похвалу!». Её это даже как-то насторожило. — Я хочу не просто выиграть, а разнести его всухую, и ты мне в этом поможешь. Отказа я не приму.       Рика испытывала желание во что бы то ни стало угодить главе клана и её беспокоило это желание. Она не знала, почему Гирей-сан так хорошо к ней относится, поскольку на это, в сущности, не было ни единой причины. Несмотря на протесты и явное непонимание, почему господин Гирей хочет, чтобы его учила шахматам маленькая девочка, его предложение обрадовало её. Более того, оно очень польстило её самолюбию, но вместе с тем было как-то боязно — что не справиться, ведь ей совсем не хотелось уронить себя в его глазах. Рика чувствовала себя обязанной вернуть ему то добро, что он делал для неё. — Канемаки-сенсей обмолвилась, что ты взяла из нашей библиотеки «Бхагавадгита». — произнес Гирей, вновь взяв коробочку с мазью. Она держала в руках вату. — Подними голову. — Рика исполнила просьбу. Мужчина освободил её шею от ворота кимоно. Его ярко-голубые глаза прошлись по «ожерелью» из отпечатков чужих пальцев и зазубрин от ногтей. — Чем она тебя заинтересовала?       Вата с мазью коснулась кожи. — Дзисай-сенсей дал мне задание узнать, кто такой Арджуна после того как я сказала, что не хочу быть убийцей. — И как тебе поможет знание, кто такой Арджуна? — Ну, Арджуна был принцем-воином. Понимаете, его втянули в войну со своими родными, и он должен был выбрать: либо они, либо его народ. То есть, перед ним встал выбор — или он убивает своих братьев и сестёр, чтобы в его стране воцарился мир, или сохраняет им жизни, но тогда кровопролитию не будет конца и весь остальной народ будет страдать. Дзисай-сенсей так, вроде, хотел от меня, чтобы я поняла, как важен долг перед страной. Но вот всё думаю… — О чём? — Если Арджуна любил свою семью, почему он позволил Кришне себя уговорить, а не придумал сам как остановить войну? — Арджуне пришлось сражаться с семьей, потому что иного выбора не было. Он осознал, что есть нечто большее, чем он или его родня. Речь идёт о выживании народа, а не о нескольких десятков людей. — Дзисай-сенсей тоже так сказал, прямо слово в слово. А ещё он сказал, что я наивная. — Как и положено ребёнку. — кивнул Гирей. — Эта история тебе как-то помогла? — Не очень, если честно. — Рика почесала царапину на щеке. — Долг есть долг, это я понимаю, но становится для этого убийцей… Я просто хочу поступать правильно, а как правильно и сама не знаю. Всё так… — Неоднозначно? — Вот именно! — воскликнула Рика, обрадовавшись, что Гирей её понимает. — Мне объяснили, что есть убийство с целью защиты, но это же всё равно убийство, нет разве? Даже если лишить жизни ради кого-то… Как потом жить после этого? — Какое решение, по-твоему, можно считать правильным? — Справедливое, конечно. — Допустим. Тогда убийц твоей семьи… — Они… убили… не только… мою семью. — ответила она довольно резко. — Они убили сотни людей!       Сказав это, она поймала себя на том, что повысила голос на главу клана. Рика виновато глянула на Гирея, но не получила реакции. — Их ведь посадили в тюрьму?       Рика промолчала. — По-твоему, это решение несправедливое? — Я не понимаю, как можно было посадить их всего на тридцать лет. — Для большинства из них приговор на столь долгий срок практически равен пожизненному.       Рика начала мусолить шнурок оби на юката — в минуты волнения ей нужно было что-то трогать, вертеть, по чему-то скрести, чем-то занять руки. — Скажи мне, какое наказание было бы самым справедливым?        В прошлый раз она не ответила Морене на почти тот же самый вопрос, не потому что не знала на него ответа, а как раз потому что знала и не могла — или не хотела — произнести его вслух. — Чтобы… их семьи убили и они мучались точно также, как я. Чтобы они знали, что это их наказание за то, что они сотворили.       В комнате повисла тишина, которая была настолько же жуткой, как и прозвучавшие слова. Её можно понюхать, попробовать на вкус, как дым от погребального костра. — Я просто… Я не знаю, как поступить правильно. Я не хочу быть как те убийцы, но говорю такие вещи… Есть ли у меня вообще право спасать чьи-то жизни, если я желаю кому-то смерти?       Гирей наклонился к ней. — Я думаю, рано или поздно ты найдешь ответ на этот вопрос.       Она ковырнула ногтем мозоль на мизинце. Пред глазами вдруг встало крохотное мудрое лицо шелкопрядки. С чего вдруг?       В дальнем конце комнаты стеной — рама к раме — висели старые потемневшие зеркала, теплясь серебристым отсветом старинных залов и собраний при свечах. На видном месте красовалась вырезанная из красного дерева фигура какого-то синтоистского божества, рядом с которым стояло фортепиано. Заметив, как девочка заинтересованно посматривает в сторону инструмента, Гирей подозревал, какие мысли у нее сейчас в голове. Словив её взгляд, в котором ясно читалась немая просьба, он только утвердился в своих подозрениях. — Как-нибудь в другой раз. Как идёт учеба? — Хорошо, господин Гирей. — Ты прилагаешь все усилия? — Стараюсь изо всех сил. — Но не сверх того.        Рика заморгала. Что это значит? — Канемаки-сенсей говорит, что твоя работа на занятиях оставляет желать лучшего. — пояснил Гирей, и подумав, что она не поняла, что он имеет ввиду, хотя Рика прекрасно поняла. — Ты всё время молчишь.        Её забеспокоило то, куда повернулся разговор. Сенсей жаловалась на неё? — Меня… просто нечасто спрашивают. Вернее…       Ей было стыдно признаваться, что отвечая перед всем классом, она каждый раз начинала заикаться, собирая со всех сторон смешки одноклассников, и бормотала тихим, едва слышным голосом, опуская его еще ниже, когда пыталась что-то подчеркнуть. Никто из учителей не выдерживал этой литургии и прерывал её ответ с плохо подавленным раздражением, поэтому в школе она вечно забивалась за последнюю парту, чтобы избежать публичной проверки знаний с одним и тем же страхом: все смотрят, все не упустят случая посмеяться, если что-то пойдет не так! Сейширо-сан был единственным, с кем она чувствовала себя комфортно и не боялась оценки. — Я задаю вопросы Канемаки-сенсей, когда что-то не очень понятно, но обычно мне удается разобраться самой. Наверное, поэтому ей кажется, что я не работаю на уроках, но это не так, правда. — это было самое лучшее, что Рика могла придумать. — Возможно, я неправильно выразился. По её мнению, ты не проявляешь инициативу.       Гирей ждал ответа. Под его пристальным взглядом у неё загорелось лицо. Рика сжала лежащие на коленях пальцы. — Я что-то сделала не так? — робко спросила она. — Нет, Рика, ты не сделал ничего дурного. Но меня огорчает, что ты не хочешь выделяться.        Ей начало казаться, что глава клана говорит с ней обиняками. — Как ты в будущем собираешься произвести впечатление на короля, если будешь такой зажатой?       «Поверьте, господин Гирей, я переживаю об этом гораздо сильнее вашего». — Неужели ты не хочешь признания?        Ещё бы ей не хотелось! Конечно, хотелось — в особенности от короля — но её не занимало восхищение толп. Достаточно всего нескольких людей, чье мнение для неё важнее всех и стоит сотни тысяч. Глава клана исподволь наблюдал за ней, и взглянув ему в лицо Рика догадалась, что тот в курсе, что входит в число этих «нескольких». Он всё прекрасно понимает, он её насквозь видит. Рика мельком посмотрела в его сторону. Он, должно быть, и не заметил, как она поймала его взгляд. Он смотрел на неё, как на фортепиано в центре комнаты, с пониманием и мастерством, как виртуозный музыкант, знающий, как на нём играть. Музыка… Рика вспомнило о Канае. А вдруг он и ей предлагал что-то подобное? Её кольнуло мелочной, дурацкой ревностью. — Ты докажешь, что мои опасения напрасны? — Да, Гирей-сан. — Рика с облегчением закивала, а сама гадала, для чего Гирей завел об этом разговор. Хочет подстегнуть ее стремление не упустить свой шанс? За прошлую встречу глава клана хорошо её изучил. — Что означает твое имя?       Засмотревшись на трехметровую композицию вербовых ветвей, Рика не услышала его вопрос. — Простите? — Ты ведь знаешь свое имя по иероглифам? Запись иероглифа и его значение определяют судьбу ребёнка.        На краю стола лежал ежедневник в кожаном переплете. Гирей открыл его и дал ей ручку. — Мама говорила, что мое имя читается как «цветущий ладан». — сказав, она написала на листе два иероглифа — 梨香. — «Войдя в дом, увидели они Младенца с Мариею и, пав, поклонились Ему и принесли золото, ладан и смирну».       Пару секунд Рика ничего не понимала. — Ветхий Завет. Когда волхвы пришли в дом к новорожденному Иисусу, то принесли ему дары, одним из которых был ладан. Ладан издревле является символом чистых, добрых дел, истинного духовно-благоуханного и праведного.        Гирей посмотрел на неё взглядом, который на что-то намекал. — Хинамори-сан говорила что-то про Оха Аса. Что это такое?        Гирей пренебрежительно фыркнул, показав этим звуком, в общем-то, всё своё отношение к предмету вопроса: — Это альманах, основанный на хрономантии. Гадание по календарям очень популярно в Какине. Суть его в том, что дело, начатое в несчастливый день, не будет удачным, кто родится в этот день, тот вскоре умрет и тому подобное. Там же есть и список «благоприятных» и «неблагоприятных» имен. Уж не знаю, в каком списке твое имя в соответствии с этим занимательным справочником, но не стоит воспринимать его всерьез. Все равно, что вытянуть омикудзи и верить, что с тобой произойдет ровно то, что там написано.       Гирей встал, поставил бокал на мраморный столик рядом с кувшином, и подошел к центральному из трех окон с низкими подоконниками. Они выходили во двор, засаженный цветами, но и в самой комнате цвела настоящая оранжерея: в дюжине мозаичных кадках красочно цвели стрелиции, орхидеи, геликонии, тигровые лилии и другие тропические растения. Гирей тронул гофрированные лепестки рододендрона, приподнял увядающее белое соцветие с тёмно-пурпурными пятнышками в сердцевине вокруг венчика.        Рика села на корточки возле горшка с душистыми цветами, собранными в пышные букеты. — Тебе нравятся эти цветы? — Они красивые. Но я больше лилии люблю. И ирисы.       Рика тронула пальцем почву. Земля была чересчур влажной, чуялся специфический запах корневой гнили. — Много воды. — пробормотала Рика. — Воды? — Ну, да. — нерешительно ответила Рика, обвела пальцем горшок. — Рододендрон любит тень и влагу, но если его часто заливать, то корни начинают гнить, а листья желтеют и скручиваются. Как этот. — она взяла остроконечный листок, свернутый в трубочку, показала мужчине. — А ещё неприятный запах появляется. Из-за бактерий. Они во влажной почве быстрее размножаются. — Откуда тебе это известно? — Меня мико научили. Они много знают о садоводстве. После того, как дядя отдал меня в храм, я первые месяцы ухаживала за могилами на кладбище. — Звучит довольно мрачно. Не страшно было? — Первое время было не себе, но потом я привыкла. На самом деле, на кладбищах не так плохо, как все думают. Мне нравилось проводить там время. Ну, то есть, — она крепко зажмурилась, пытаясь собраться с мыслями, понимая, как это прозвучало. — Там всегда очень тихо и никто не мешает думать. Люди редко ходят на кладбище, а если приходят, то всегда ненадолго. Не хотят долго там находится. — Вид могил угнетающее зрелище. — заметил Гирей. — Наверное, но… Кладбища нужны для живых. Это как место памяти, и похороны тоже, и могилы. Мёртвым ведь совсем не важно, как их хоронят, какой у них гроб, красивый ли саван и насколько большой надгробный камень. Когда душа уходит, остается просто тело, которому уже ничего не надо, но так людям легче расставаться. И на могилу приходят живые, чтобы подумать о тех, кто ушел от них в иной мир и больше не вернется. Они для того и нужны — чтобы помнить.       За время выполнения обязанностей на кладбище она сотню раз видела погребения и навидалась много всякого. Спустя время она начала понимать, у кого горе глубокое, а кто притворяется, подстраивается, делает так как принято. Не все жены любят своих мужей, не все дети — родителей. Но делают вид что любили и страдают — многие. Что те, кто в рыданиях ползал у свежей могилы, на кладбище, как правило, после похорон больше не появлялся, а кто стоял во время них в сторонке с каменным лицом, навещал могилу чуть ли не каждый день. Рика впитала в себя многое из наставлений каннуши и мико Шинкогёку, как и то, что далеко не все слёзы выражают горе. Настоящее никогда не бросается в глаза.       Тикали настенные часы, румянилось красное дерево, свет собирался в золотые лужицы на письменном столе. Пока девочка была увлечена цветами, Гирей, сидел чуть поодаль в углу рекамье, там, куда не доставал свет, смотрел на неё боковым зрением. Удивительно, как возросшая под палящим солнцем пустынь кожа сохранила алебастровую бледность. — Гирей-сан… — Рика кусала щеку изнутри и всё никак не могла набраться духа. — Я могу спросить вас?       Жестом руки он молча указал на рекамье. Рика села. — Гирей-сан, я понимаю, что сейчас не очень правильно об этом спрашивать… Скажите, нельзя ли нам с Такахаси пойти на фестиваль? Он заканчивается через три дня, а мы видели, как здорово всё украшено, когда проезжали город, и… — … захотели посмотреть. Я понял.        У неё вспотели ладони; положив их на колени, она незаметно вытерла их об юката. — Я побеседую с Канемаки-сенсей. Если она останется довольна вашими результатами, то я подумаю над этим.       Сказав эти слова, он взял её ладонь в свою, мягко сжал пальцы. Её маленькая ручка утонула в его ладони. — Если тебя будет что-то тревожить, Рика, я хочу, чтобы ты знала: ты всегда можешь обратиться ко мне за помощью. — Гирей-сан… Почему вы так добры ко мне?       Глава клана улыбнулся ей одними губами. — Кто ещё будет к тебе добр?       Рика решила, он подразумевает, что он предлагает ей своё покровительство и будет добр к ней что бы не случилось. Но она ошибалась. Он имел в виду нечто другое. Ей надо было спросить, что он имеет ввиду, но голова её была переполнена собственными соображениями, а сердце переполнено благодарностью к этому человеку. И ещё много лет после этого разговора Рика задавалась вопросом, насколько изменилась бы вся её последующая жизнь, если бы она спросила тогда его, что именно означает его фраза.

***

      Темнели зеленью пеканы и лавры. Пчелы жужжали в кустах сирени жасмина и чайных роз. Рика с Такахаси сидели в тясицу и готовились к контрольной по кёцуго. — Частица «кэй» используется для обозначения места, где находится объект, а частица «ро» используется для обозначения места, где происходит действие. Понимаешь?       Такахаси с потерянным видом впился взглядом в тетрадь. — Смотри. — она пододвинула к себе тетрадь, взяла карандаш и написала два предложения. — «Где яблоко?» — «На столе», «Где ты купил книгу?» — «В Эйсоке». В каком из них будет использоваться частица «ро»? — «Ро» это когда происходит действие… Но оно происходит на столе и в городе. — Нет, стол это место, где находится яблоко, а Эйсока — место, где купили книгу. Покупка это действие.       Мальчишка насупил брови, обдумывая сказанное. — Но яблоко лежит на столе, значит, это тоже действие. — запальчиво возразил Такахаси, ткнув в тетрадь. — Оно лежит! — Такахаси, неважно, что яблоко лежит на столе! Здесь спрашивают, где оно находится. — Но то, что оно лежит на столе, тоже имеется ввиду, разве нет?       Подняв голову, он увидел, как Рика смотрит на него с совершенно беспомощным видом. Примерно с таким же Такахаси смотрел на неё, когда час назад он объяснял ей, что такое «смешанные числа». Математика не давалась ей, она не могла уразуметь, в чем там суть. — Я больше не могу! Давай что-нибудь другое поучим! — Мы не можем учить что-то другое, Канемаки-сенсей завтра будет спрашивать тему. Давай я объясню ещё раз? — Не уверен, что это поможет. — устало вздохнул Такахаси и возвел очи к небу, вернее, к крыше чайной беседки. Рика начала писать упражнение с учебника «Практическая грамматика кёцуго». Мальчишка скрестил руки на груди. — Уж больно ты спокойная, Рика. — О чём ты? — Я о том, что вчера произошло. Кажется, Хинамори тебя просто возненавидела. — Скорее всего. — И Яцуя тоже.       Рика махнула рукой. Такахаси неодобрительно прищелкнул языком. — Мне напомнить, что ты говорила мне недавно? «Не нарываться на неприятности». «Вести себя идеально». — передразнил он её. — А спустя неделю ты решила врезать парню, чья мамаша тебя на дух не переносит. — Не волнуйся, всё нормально. — Ничего нормального! Я чуть из ума вчера не выжил, когда нас увели! — он воздел руки кверху, затем уронил их, хлопнув себя по ляжкам. — Тебя наказали? Что они сделали? Отлупили тебя, как Эйдзи, да?       Рика едва взглянула на него. — Никто меня не бил.       Такахаси вздохнул. — Хорошо, а я уж думал… Ты обещала рассказать мне после занятий, что у вас произошло с Яцуя.       Рика с самого утра, как Такахаси накинулся на неё с расспросами, оттягивала этот момент, как могла. Как всё было на самом деле Рика железно решила умолчать — мало ли он ещё удумает ему отомстить, а после того случая, когда Яцуя пообещал выбить ему кишки, правду говорить было точно нельзя. Но она никак не могла придумать правдоподобную историю. Все её выдумки снова и снова упирались в один и тот же тупик: как дошло до того, что её локоть прилетел ему в глаз. Полдня она всё лихорадочно думала, одновременно изобретая и отбрасывая разные причины, пока в конце-концов не притворилась, что всё вышло случайно — вышла сборная солянка из правды, приправленной кучей вранья. — Всё вышло случайно. Когда я возвращалась с тренировки к себе, мне навстречу по мосту — знаешь, тот, который через пруд — шли Яцуя с Кига, но я была жутко уставшей и не особо смотрела по сторонам, в общем, я просто их не заметила и прошла мимо. Потом я услышала, как меня кто-то окликнул, подняла голову и увидела Яцуя. — она говорила слишком много деталей, надо подсократить. — Короче, он подошел ко мне и начал меня донимать, мол, почему я с ним не поздоровалась, не поклонилась, и всё такое, а потом схватил за руку. Я её начала выдергивать, но так получилось, что я случайно ударила его локтём… как-то так.       Такахаси выглядел озабоченным. Услышанное озадачило его. Он догадывался, что она рассказала ему не все и что в нарисованной ею картине не хватает некоторых существенных деталей. — То есть, Яцуя устроил ту вчерашнюю свару тупо из-за того, что ты случайно задела его локтем? — уточнил Такахаси.       Рика закивала. — Яцуя сказал Хинамори, что я его ударила, а та ему поверила и пообещала, что расскажет обо всём Гирей-сану. В общем, всё обошлось. — поспешила добавила она, потому что Такахаси так и не сводил с неё недоверчивого взгляда. — Ты меня не обманываешь?       Она помотала головой. — Правда. Всё вышло случайно. — Вот же гнида. — процедил Такахаси. — А я был уверен, между вами случилась перепалка.— протянул Такахаси, поглядывая на подругу. Рика вопросительно на него уставилась. — Вчера, у тебя с Яцуя. — Ты о чём? — С твоим-то характером за тобой всё время следить надо, иначе глазом моргнуть не успеешь, как ты опять во что-то вляпаешься. Тебе же вечно от всех достается. — он принялся загибать пальцы. — Микито-сан, Канае, Адзуса, теперь и Хинамори с Яцуя. Повезло, что Гирей-сан тебя простил, иначе бы нас посадили на дирижабль — и поминай как звали.        Рика прыснула смешком, хотя вообще-то ничего смешного не было. — Но… Рик, если ты не виновата, почему ты не сказала им об этом? Вчера, когда Арисава и тот мужик, который с тростью, тебя расспрашивали?       Рика не хотела признаваться, что она испугалась того, как все на неё набросились, но причины получше у неё не нашлось. — Ты знаешь, кто он? — Тихо! — зашикала на него Рика — Господин Андо — муж Арисавы. Он был дядей отца Гирей-сана. — Ты его тоже первый раз видела? — Ага. — уткнувшись в тетрадь. — Ты собираешься домашнюю работу делать? — Да-да. — отмахнулся Такахаси. — Ты что-нибудь о нём знаешь? Об этом Андо.       Рика сделала вид, что не услышала. Такахаси потыкал её пальцем по плечу, привлекая внимание. Когда она снова не отреагировала, он резко дунул ей в ухо. Рика подскочила, чиркнув ручкой посреди листа. — Ты о нём что-то знаешь, я же вижу! — ухмыльнулся Такахаси, не обратив внимание, что она разозлилась. — Давай, колись! — Ничего я не знаю, отстань. — Гирей-сан тебе что-то рассказывал? — С чего ты это взял? — Рика испугалась того, как быстро он догадался. Выходит, Такахаси заметил и запомнил, что в тот вечер она не была с ним до конца откровенна. — А откуда ещё? К тому же, не могли же вы обсуждать тогда только меня. — Мы с ним ещё в шахматы играли. — Что, все три часа? — Почти, но… — Рика.        Она снова сделала попытку проигнорировать сказанное, но Такахаси надоело её молчание, и он выхватил тетрадь у неё из-под руки, кинул на другой конец стола. — О чём. Вы. Болтали. — грозно потребовал он ответа. Рика поняла, что тот не даст ей отвертеться и уйти от ответа. В последнее время набралось слишком много вещей, которые она скрывала от Такахаси, а он улавливал её недомолвки, как дозиметр уровень радиации. Пока он был на безопасном уровне, но если начнет зашкаливать, то они неминуемо поссорятся. Рику охватило липкое, противное чувство того, что она становится похожей на Ренджи.       Положив ручку на стол, она откинулась на спинку лавочки и проговорила — до того тихо, что Такахаси пришлось приблизиться к ней вплотную, чтобы расслышать: — Господин Андо ненавидит Гирей-сана, потому что после смерти его отца хотел, чтобы главой клана стал он или Ичиро. Гирей-сан сказал, что тот хочет его подставить и самому возглавить клан.       Такахаси прикусил указательный палец, задумался. — Что, как та женщина? — Какая ещё женщина? — Мы видели в первый день по дороге на ужин. Она стояла со стариком, которому кланялась Морена. Ши?.. — Шиота-сан. — Хинамори с Арисавой обсуждали её, пока мы шли, помнишь? Типа эта Шиота тоже терпеть не может своего племянника и злиться, что тот занял место ее сына. Они ещё называли её выскочкой.        Рике вспомнился тот короткий разговор с Юной о каком-то «случае», который произошел за несколько недель до того, как они приехали в поместье. Подробности Юна не сообщила, но по двум коротким фразам было понятно, что между Шиотой и Гирей-саном произошло что-то явно нехорошее. — Теперь понятно, почему тот мужик так смотрел на Гирея. — Как? — Будто убить его хочет.       Они немного посидели молча. Такахаси крутил ручку между указательным и большим пальцем, неумело делая с ней трюки. — Я тебе кое-что скажу, но это комплимент — тебе люди всё что хочешь расскажут, потому что у тебя вид у тебя уж больно невинный. — Как это? — Не невинный, как же сказать… По тебе сразу понятно, что тебе можно доверять. Ты никому секрет не разболтаешь, а за собой в могилу утащишь. — А вот ты язык за зубами держать совсем не умеешь. — чей-то веселый голос позади.       Они оглянулись и увидели Сакурая. Он стоял, заведя руки за собой, прислонившись спиной к балясине. — И давно ты подслушиваешь? — недовольно поинтересовался Такахаси. — А вам есть что скрывать?       Тот улыбался во всю ширь лица. Рика с Такахаси обменялись взглядами, гадая, что же привело парня в такую радостную оживленность, пока Сакурай не выудил руки из-за спины и показал им банку. В банке почему-то была жаба. Такахаси, положив локоть на спинку скамейки, поглядел на него, как на умалишенного. — Можно спросить зачем тебе жаба? — Будем учить тебя убивать! — и с этими словами он вытащил из кармана складной нож-бабочку. — А? — пролепетала Рика, хлопая глазами. — Ч-чего?       Такахаси вытаращился на балисонг. Сакурай подошел и поставил банку с жабой на стол, затем повернулся к ней, замысловатым движением кисти открыл побежалое лезвие и протянул ей рукоять «бабочки». Ногти у него были черные от грязи, а мизинцы ещё и накрашены черным лаком. — Где ты его надыбал? — спросил его Такахаси. — Что, нож? Подруга подарила. — Рика так и глядела на нож. Устав ждать, Сакурай взял её ладонь и положил в неё рукоять. — Короче, помнишь, ты сказала, что тебе страшно убивать человека? Я всё думал, как помочь решить эту проблему. Думал, думал, думал! И потом мне пришло в голову, что тебе надо начать с чего-то попроще, я имею ввиду, насекомого или животного. Но насекомое это ерунда, а животное надо выбрать, какое не жалко. Я сначала хотел поймать крысу, но подумал, что жабу будет проще и не так противно. — Мне не стра… — начала говорить Рика, но Сакурай жестом руки подрезал начавшуюся речь. — Понимаю, жаба — не человек. Но тебе надо проверить, сможешь ли ты убить в принципе, верно? Давай, это не так трудно, как кажется. — Ты что, жаб убивал? — опешила Рика. — Да. Нет. Не совсем. — заторопился Сакурай. — Не жабу, а мышь. И не я её убил, а мой друг, я просто смотрел. Он дома держит анаконду и кормит её лабораторными мышами. — Сакурай, я не уверена, что это хоро… — Не трусь! — отрезал подросток голосом военачальника. — Воспринимай это не как убийство, а как… испытание. Проверка на прочность, сечёшь? Я бы себя так и настраивал. — Вот сам её и убивай! — Ну нет, не я же собираюсь идти в армию, а ты. Давай. — подначивал её Сакурай. Послышалось хлопанье крыльев, звучное щелканье — это коростель присел на край стола, склонил головку, глядя на банку глазами-пуговками. — Слабые умирают, сильные остаются. Естественный отбор! — А это что такое? — общительно спросил Такахаси. — Типа закон джунглей. — Сакурай ущипнул себя за ухо.       Рика невероятно долго вглядывалась в лицо Сакурая в надежде найти в нём признаки того, что всё это просто шутка, и совсем растерялась, не увидев ни одного. Он был совершенно серьезен.       Рика повернулась к жабе, держа «бабочку» в потной руке. Солнце стояло высоко в зените. Если бы в этот момент человек, не знавший, что происходит, прошел мимо тясицу, то перед ним предстала бы довольно странная картина: трое детей стояли перед банкой с жабой и один из них держал в руке нож. Сакурай легонько потряс её за плечо. — Это всего лишь жаба. Вперёд. — он пододвинул к ней банку. — Когда будешь готова, дашь мне сигнал, я открою крышку и вытащу жабу. — Как она собирается её?… — Такахаси провёл пальцем по горлу. —… если ты её в руках держать будешь? — А, да, точно. — помолчав с минутку, Сакурай рассудительно ответил. — Тогда я буду держать её за брюхо, а ты бей ножом прямо в голову. Или мы с тобой можем растянуть за лапы на столе, пока Рика будет её мочить. — повернувшись к Такахаси.       Рика перевела взгляд на банку. Шелудивая жаба металась внутри, напрыгивая на стеклянные стенки в отчаянных попытках вернуться в родное озеро, к свободе, которую её лишили.       «И зачем мне это делать?» — недоуменно думала Рика, глядя на несчастную жабу. Ей стало плохо от одной мысли, что она убьет животное, а во-вторых Рика не могла взять в толк, что изменится от того, что она отхватит жабе лапку или голову. Её решимость? Сила духа? Только то, что с того момента, когда жаба по её вине испустит дух, она будет считать себя живодёркой.        Сакурай с Такахаси тем временем отошли в сторонку, не мешая ей сосредоточиться на убийстве. — Вы когда-нибудь видели мертвецов? — таинственным голосом спросил Сакурай. — Не-а. Я два раза был на похоронах, но никогда не смотрел на мертвых вблизи. — тишина. Такахаси понизил голос и произнес, думая, что она его не слышит: — А Рика кучу мертвяков видела. Она несколько месяцев помогала одному странному парню в прозекторской готовить их к похоронам. — Серьезно? Блин, вот жуть! А зачем она ему помогала? — Её старшая мико заставила там работать… — Я вообще-то здесь.        Пару мгновений висела тишина, и потом они снова зашушукались. Рика вздохнула и опустила нож. — Нет, я не могу. Не хочу я убивать её. Ни у кого нельзя отнимать жизнь просто так. — Ну и как ты тогда будешь убивать кого-то, если даже не можешь жабу пришить? — заметил Такахаси, втайне расстроенный тем, что земноводное получило помилование — он очень сильно хотел посмотреть на жабью казнь. — Жаба ничего плохого не сделала. — Рика взяла банку в руки. — Сакурай, спасибо тебе за то, что хочешь мне помочь, но это не лучшее решение. Давайте отпустим её.        Глаза Сакурая сначала удивленно расширились, затем снова разочарованно сузились. — Серьезно? Я её полчаса из озера вылавливал! — возмутился Сакурай. — Уверена, ты будешь вознагражден за то, что отпустил её на свободу. — с улыбкой отозвалась Рика. Парень иронически выгнул бровь. — Как, интересно? Будда выйдет из нирваны и подарит мне шоколадный батончик? — Я тебе могу подарить шоколадный батончик. — выглядел он расстроенным. — Прости пожалуйста. Без обид? — Какие обиды. — буркнул Сакурай. Взяв банку, он вытряхнул из неё жабу, сложил нож и сказал, что скоро вернется. — Как думаешь, он дружит с нами, потому что мы ему нравимся или у него правда нет друзей? — тихонько спросила Рика, когда они вышли из тясицу и сели на берегу озера. — Не знаю насчёт друзей, но с братом у него так себе отношения. — Почему? — Саку говорит, что Кига считает его слишком скучным, но я думаю он что-то мутит.       Рика по-совиному наклонилась к другу и с улыбочкой выгнула бровь: — Саку? — Ревнуешь? — Нет, конечно!        Такахаси весело фыркнул, хотя по правде его это задело. — Кига тусуется с Яцуя, а Сакурай его терпеть не может. — «Я его понимаю» — подумала Рика, но не стала говорить вслух. — Похоже, что они на ножах, и мне кажется, это из-за его брата. Типа тот на него дурно влияет. — Мне нравится Сакурай. Он классный. — после недолгого молчания сказал Рика.       Такахаси поднял голову, греясь под теплыми лучами солнца. Облака на западе заалели, свет заката падал на их лица. Рика не заметила, как за несколько ясных безоблачных дней нос и скулы Такахаси обсыпало мелкими, темно-коричневыми веснушками.       От жары и запаха вербены у Рики разболелась голова, но это была приятная, хмельная головная боль. Её клонило в сон. Рика бочком придвинулась к лучшему другу, склонилась и мило прижалась щекой к рукаву его каригину, чувствуя, как от руки исходит родное тепло. Такахаси сидел, не смея шелохнуться, искоса посмотрел вниз. Лицо подруги приняло безмятежное детское выражение, не омраченное мыслями, словно в дрёме ей улыбались мечты. У него загорелись щеки. Ему захотелось обнять её за плечи и прижать девочку к себе, по-настоящему, по-взрослому. Отважная Рика ему, конечно, нравилась, но в глубине души трогательная и беззащитная, как сейчас, нравилась гораздо больше. А с какого возраста можно жениться? Стоп, он же не может предложить ей выйти за него замуж, не признавшись в любви. Значит, придется подождать, когда получит лицензию хантера. Такахаси представил, как они с ней стоят на каком-нибудь причале у моря: на Рике это её алое кимоно с амариллисами, а на нём футболка с Кенпачи, как у Сакурая (ему жутко хотелось такую же). Он сжимает горячую руку Рики. «Теперь можете поцеловать невесту». Лицо у него заполыхало, в животе сладко свело. И они никогда не разведутся: будут повсюду путешествовать, веселиться, объедаться сырными чипсами и сладостями.       Над озером с гоготом пролетела стая уток, заставив Такахаси выплыть из своих грёз. Рика рядышком зашевелилась. — Гм… — после долгого молчания. — А что тебе тогда сказал Гирей-сан? — Когда? — Две недели назад. Может, мне показалось, но ты заговорила о том, что хочешь в армию короля после этого.       Рика подняла голову, сонно заморгала. — Когда мы обсуждали тебя, он спросил, какие у меня цели на будущее. Я сказала, что не знаю, и Гирей-сан предложил мне пойти после Академии в военную школу для подготовки в армию. — С чего он взял, что тебе это будет интересно? — В тот день он застукал меня в кэнкей. — В смысле «застукал»? Ты что-то украсть хотела? — правую ногу защекотало. Глянув вниз, Такахаси заметил сидящую на колене хлебную жужелицу. Жук был большой, размером с палец, а чёрный блестящий панцирь был похож чернослив. Он дрыгнул ногой, чтобы сбросить жука — самому трогать его было жутковато — но жужелица быстро поползла наверх. — Ничего я не хотела украсть. Я не знала, что это кэнкей, а когда увидела, что там внутри хранятся мечи, то захотела посмотреть на них. — Уйди ты, — Такахаси спихнул с себя жука, брезгливо вздрогнув, когда коснулся холодного хитинового брюшка. Лежа на траве вверх тормашками, жужелица с возмущением шевелила лапками и издавала противные скрипучие звуки. — И? — Я сказала Гирей-сану, что мне нравится кэндзюцу, и он захотел узнать, зачем мне меч, а потом спросил, не хочу ли я в армию короля. — А девчонкам разве разрешают идти в армию? Я о таком не слышал. Солдаты же должны быть парнями.       Ответ показался Рике удивительно глупым. — Ты какой-то отсталый. — Ничего я не отсталый! — возмущенно. — Я вот никогда не слышал, чтобы хоть одна девчонка захотела стать солдатом. Они же слабые и пугаются от одного вида крови. Их толкнешь чутка, и они тут же начинают реветь и бегут жаловаться взрослым… Ну, я не про тебя, конечно. — торопливо прибавил Такахаси, когда Рика, поднимаясь с травы, посмотрела на него с отвращением. — Ты прости, но я думаю, кэндзюцу на тебя не очень хорошо влияет. Ты стала… — Такахаси задумался, а стоит-не стоит говорить вслух: — какой-то жуткой. — Кэндзюцу тут не причём. Просто у меня теперь есть цель.       Иметь цель ей нравилось. Рика чувствовала, что будет делать нечто важное — не только для себя, но и для других. Само чувство, густой сладостный прилив которого был настолько мощным, что когда она во время уроков, или на улице или, что бывало чаще, в кровати по ночам старалась думать о чем-нибудь, от чего сердце перестало бы сжимать от тревоги, ей всего-то и надо было, что рухнуть в этот теплокровный поток, унестись в свои мечты о грандиозном будущем. — Разве не круто охранять жизнь самого короля? — Рика замолчала, но понимала, что именно нужно сказать. Собравшись с мыслями, она продолжила. — Сейширо-сан как-то сказал мне, что есть особая порода людей, в чьих силах изменить мир к лучшему. Что если человек готов пойти на всё ради своей цели, то судьба даст ему шанс. Тогда меня всё это совсем не волновало, но сейчас я хочу быть тем, о ком он говорил. Я думаю, то, что я сейчас делаю — моя мечта, тренировки, академия — и есть мой шанс, понимаешь?       Тишина. Мальчишка глянул на подругу снизу вверх. Похоже, она опять думает о чём-то странном. Нередко людей со странностями принимают за гениев, а у Рики их хоть отбавляй. Он был в этом убежден. Ему вспомнилась фраза монаха, которую тот произнес после того, как Рика победила Адзусу, о том, что когда она вырастет, то станет человеком без единого изъяна.       Ведомый мыслями о недавнем разговоре с Сакураем, Такахаси не очень уверенно спросил: — А если не станешь? Что тогда? Не хочешь придумать запасной вариант?       Рика помотала головой. — Нет. Я стану. У меня всё получится.       Уперев руки в бока, Рика, как мореплаватель-первопроходец, стоящий ногой на гальюне парусного галеона, устремила полный решимости и несгибаемой воли взгляд на озеро, будто они были бескрайними морскими далями с неизведанными землями и затонувшими сокровищами. — Я думаю, твои бы гордились тобой.       Рика обернулась, и по искрам в ее глазах Такахаси понял, что сказал именно то, что следовало, каким-то образом ему на язык попали самые верные слова. — Пить хочется. Сейчас приду.       Такахаси поднялся и ушел. Рика стояла и какое-то время смотрела на озеро. Она успела заскучать, как кто-то несильно дёрнул её сзади за хвостик. Она обернулась — Сакурай. — Ну как ты, пупсик? Как чувствуешь себя?       Рика сморщила нос. «Ну и пошлятина» — сказал бы Ишида. Когда у Нацуки было шальное настроение, то его любимым занятием было трепать нервы Ишиде, зная, что тот его подколки на дух не переносит. Ишида был очень терпеливым, однако при случае мог взорваться будь здоров, особенно если становился мишенью Нацуки, поэтому со стороны часто казалось, что они терпеть друг друга не могут, хотя это, конечно, было не так. — В смысле? — Не притворяйся, что не понимаешь. — промурлыкал Сакурай изогнув губы в ухмылке.       Рика обнаружила, что ею овладело странное безразличие, словно всё — Да ничего. Только внутри вроде все застыло… — Так что случилось-то? За что ты ему в глаз зарядила? — и в шутку добавил: —Решила отработать на нём атаку дзюдо?       Спрашивал он с искренним любопытством — ни злобы, ни сарказма.       Рика потёрла ладонью ноющую шею, не понимая толком, от чего эти боли: после тренировки, или от вчерашнего. — Обещаешь, что не расскажешь Такахаси?       Сакурай удивился, но спрашивать почему не стал: — Клянусь своей коллекцией видеоигр.       И она рассказала, без красок и деталей — ей их вчера хватило с лихвой. С издевательствами и унижением она столкнулась впервые, если не считать того случая, когда в школе один противный одноклассник обзывал её обидным прозвищем, но это не шло ни в какое сравнение со вчерашней попыткой утопить её в пруду. У неё были старшие братья, поэтому она никогда не боялась, что её кто-то всерьез обидит. Но теперь защитить её было некому. Рика помрачнела, думая о том, что слова господина Гирея про маленькую беззащитную девочку в тот вечер оказались верны и прозорливы. — Я, конечно, знал, что он конченый мудозвон, но даже не думал, что настолько. Он мог тебя убить.       Рика не нашлась, что ответить, да тут и отвечать было нечего. — Сакурай, что ты знаешь о Яцуя? — Что он убогий, — мрачно сказал Сакурай, сооружая из куска коры и дубовых листьев кораблик.       Яцуя был тем школьным задирой, от которых вечно достается забитым ботанам и неудачникам, и в своем престижном лицее травил их с друзьями с таким изощренным садизмом, что это походило на самые настоящие издевательства. Унизительные прозвища, злые и непристойные шутки, распускание слухов были легкой артиллерией, направленной на большинство, но самой тяжелой подвергались ранимые школьники с неустойчивой психикой или физическим недугом: они подбрасывали им в рюкзак дохлых рыбок из школьного аквариума, выжимали вымоченную водой из унитаза тряпку на голову, зажимали забитых тихонь головой в шкафчике в духе пыточных камер, пока те беспомощно брыкались и задыхались, размахивали ингалятором у одноклассника с астмой над головой, пока тот хрипел и умолял его вернуть. Большинство учащихся в лицее были отпрысками богатых и довольно влиятельных родителей, но зная, из какой он семьи, не хотели боялись ему перечить, и учителя особо не вмешивались, делая вид, что их это не касается. Он мог делать почти все, что ему вздумается, потому что знает: ему все сойдет с рук. Оцу, его троюродная кузина, училась с ним вместе, но в разных классах, и как-то в разговоре вскользь бросила, что из-за травли «толстухой» и «ходячей жирной свиньей» одна его одноклассница заморила себя голодом до анорексии и какое-то время ходила к «ку-ку-врачу». После того, как Яцуя об этом прознал, то снял на камеру, как та выблёвывает завтрак в школьном туалете и разослал всем одноклассникам. У девчонки случился нервный срыв, и в итоге её без шума перевели в специализированную школу для подростков с пищевыми расстройствами. Была еще какая-то мерзейшая история, где фигурировали Яцуя, его друзья и семиклассница в запертой спальне в каком-то загородном доме, но подробности ему были неизвестны. Безразличный голос Оцу его покоробил, как и то, что она рассказывала обо всех этих дикостях, не отрываясь от переписки с подружкой в телефоне, но потом он вспомнил, что и ей самой порядочно доставалось, только не в школе, а дома — папаша не мог простить её за то, что она посмела родиться девочкой, и гнобил за это всё детство.       Каков Яцуя, Сакурай чётко представлял, но не очень понимал, как донести это до Рики, чтобы не напугать её до смерти.        Сама Рика думала о другом. Вчера она только и боялась, что её выкинут, но сегодня она страшно злилась на себя. Где была вся ее пресловутая отвага? Стояла и тряслась, словно напуганная крольчиха! Ничего уже нельзя было изменить, но она всю ночь не сомкнула глаз, прокручивая в голове сценки, как гордо и бесстрашно стоит перед Хинамори и другими членами клана вместо того чтобы, опустив голову, жалко блеять, едва сдерживая слёзы. От всех этих мыслей Рика заводилась только сильнее, и к середине ночи вообще выскочила из комнаты в ванную, чтобы остудить полыхающее от возбуждения лицо холодной водой. Несправедливо! Яцуя её чуть на тот свет не отправил, с чего она должна извиняться за то, что защищала себя? Припомнив слова Канае на лестнице, ей стало самой от себя противно. Мико права — она бесхребетная и бесполезна даже самой себе. И как же перед господином Гиреем стыдно было. Он не разозлился и не разочаровался — ей даже показалось, что глава клана был на её стороне, но допускать подобных оплошностей нельзя больше ни в коем случае.        Рика понимала, что спокойствие её лишь напускное. Она пребывала в полной уверенности, что Хинамори возьмется и, как предсказывал глава, примется отравлять жизнь, как и Яцуя, который, судя по всему, тоже был злопамятным и мстительным. Но Яцуя она не страшилась: ничего, кроме презрения, он у неё не вызывал — трусливый недомерок, пускавший в ход кулаки. Не его она боялась. Она боялась Хинамори.       «О Будда, что же мне делать?» — мысленно взмолилась Рика, кусая сгрызенные до мяса ногти, неухоженные, все в заусенцах, разной формы, с волдырями и мозолями. «Ногти будущего невротика» — немного жестоко пошутил разок Тецуро. Её молитва каким-то образом поменяла маршрут и конечной точкой назначения стала голова стоявшего рядом Сакурая, который вдруг сказал ни с того ни с сего: — Не хочешь ему отомстить? — Кому? — Мне! Не тупи, Рика. Яцуя, конечно.— парень замолчал, о чем-то задумавшись, и вдруг выдал. — У меня тут идейка созрела. Такахаси говорил, у тебя котелок хорошо варит. Ты придумаешь план, а я его претворю в жизнь. — Что ты имеешь ввиду? — Ты не можешь идти против него в открытую, зато я могу. — Сакурай подошел к ней. Рике пришлось слегка запрокинуть голову, чтобы посмотреть ему в лицо. — Меня, в отличие от тебя, не ждут никакие страшные последствия, так что ты ничем не рискуешь. Никто не узнает, я об этом позабочусь. Тебе только нужно пораскинуть мозгами, как мы ему отомстим, потому что я, если честно, в стратегии не силён. — А тебе что за резон ему мстить? — с подозрением спросила Рика. — Есть за что, уж поверь мне. К тому же, я просто мечтаю ему хорошенько наподдать, а тут появился отличный повод это сделать. — Сакурай задумался о чем-то своем и вдруг тряхнул головой. Лицо его исказилось от злости. — Господи. Знаешь, что? Ты всё сделала правильно. На твоём месте я бы отмудохал его по первое число. Сущая правда, блин! Отделал бы его так, чтобы родная мамаша не узнала. Уж кто-кто, а Яцуя давно на это напрашивается. Он своей задницей ещё ни разу пороха не чувствовал, и я бы постарался отплатить ему сполна. Это из-за него Кига стал таким мудаком. — он повернулся к ней, шумно вздохнул. — Кстати, почему ты не сдала его?        Рика помотала головой. — Потому что он твой брат. Не могу я так. Тем более, это же Яцуя меня топил, а не Кига. — и прибавила, хотя это было не совсем правдой, но у Сакурая был слишком несчастный вид. — Он сам не на шутку испугался и хотел его остановить. — Спасибо. — пробормотал он.        Они удрученно молчали, думая о собственных проблемах. Плюхнувшись на траву, Рика крепко задумалась, хотя вообще-то и думать было не о чем, если только она не планировала провести остаток своих дней, прислуживая семье Йонебаяши в качестве горничной. Голос разума попытался перебить шепоток алчного желания, будто ангел — змея-искусителя — настойчиво твердя, что она легко отделалась и вести себя нужно, как паинька, но как же прекрасно говорил змей… — Так что, ты согласна?       Чем больше она размышляла, чем больше соблазнялась перспективой проучить Яцуя, размазать его по стенке. Тем более, раз Сакурай обещает помочь… — Я подумаю. — сказала Рика, без заметной надежды, но на губах Сакурая заиграла коварная улыбка, при виде которой Рика и сама не удержалась от улыбки и глянула на парня снизу вверх. Причина, почему Кига относился к своему брату с пренебрежением и предпочитал его компании Яцуя была для них с Такахаси терра инкогнито. Рика открыла рот, чтобы его об этом спросить, но Сакурай задал свой вопрос: — Знаешь, почему Яцуя назвал тебя деревенщиной? — Не хочу знать. — буркнула она. — Ты всё равно выслушай. Короче, дело не в тебе. Вернее, дело как раз в тебе, но не в том, какая ты, а в том, что ты им не ровня. Не высший сорт. На твоем месте мог быть кто угодно, но просто не повезло именно тебе. Знатные кланы слишком озабочены своим происхождением и считают, что только члены королевской семьи могут вести себя с ними на равных. — Сакурай бросил камень в воду; говорил он подчёркнуто отстраненным тоном, словно себя к высокородным кланам не относил. — Этого не объяснить, если ты сам не из высшей касты, поэтому просто имей ввиду. Мой отец говорит, что гордыня — их проклятье. У них них это на роду написано.        Нельзя сказать, чтобы её это успокоило, но Рика понимала, о чём он говорит. В книге «Великие династии Азии» истории и возвышению клана Йонебаяши отводился целый том. Поворотным послужил момент, когда в восемнадцатом веке разгорелась война за лидерство в столице между родами Йонебаяши и Киндай, в которой Накотоми Йонебаяши разбил силы Когёку Киндай при бухте Яёй. Укрепив союз с Королевским двором, Накотоми занял высшую правительственную должность, вытеснил других аристократов из окружения короля, заставив того жениться на своей дочери, и полностью подчинил себе королевский дом. Благодаря этому члены рода Йонебаяши заняли высшие посты при дворе, доминируя в политике Какина всю эпоху Сато, длившуюся сто пятьдесят лет. Они также сосредоточили в своих руках огромные богатства благодаря торговле с Империей Очима.       В воздухе висел тяжелый, сладкий запах мушмулы и жимолости. Пухлые шмели летали вокруг развесистой кроны, подбираясь к гроздьям оранжевых плодов, похожих на абрикосы. Запах стоял, будто они окунули носы в мешочки с пахучим чаем. Сакурай подпрыгнул и сорвал пару мушмул, одну бросил ей. Рика вгрызлась во фрукт и жевала до тех пор, пока Сакурай, решив размяться, принялся подтягивался на низко висящей ветке. Выдохся он после трех подтягиваний и уселся обратно на траву. — Если мы с тобой возьмемся за Яцуя, страшно представить, что ты придумаешь… — сказал он, откусив от мушмулы. — Ты ведь не заколешь его шпилькой во сне?        Рика распахнула глаза. Рот у неё блестел от сладкого сока. — Как ты?… — Стоял на лестнице внизу. Не хотел тебя с Канае прерывать. — Я просто хотела её припугнуть. — И у тебя получилось. — иронично отозвался Сакурай, сплюнув зёрнышко. — И врезала ты ей неплохо. Не в первый раз? — Вернула должок. — Если решишь ещё раз отвесить ей, не забудь позвать меня. Ха! Обожаю смотреть, как дерутся девчонки! — Почему это? — Парни устраивают драку в основном потому что хотят выпендриться, типа показать, кто тут самый крутой, а вы бьетесь не на жизнь, а на смерть. Моя подруга Оцу как-то схлестнулась с одной девчонкой и сломала ей ключицу. — изрек он гордым тоном, каким мог бы объявить о том, что его подруга получила какую-нибудь почетную премию. — Ты кому-нибудь скажешь? Про Канае. — Зачем мне это? — уголки его рта загибались кверху в луковой полуулыбке. Сакурай сложил ладони домиком и подпер поджатые губы указательными пальцами. — Канае мне никто, так что я в каком-то смысле даже получил удовольствие от того, как ты её чехвостишь. — серьезно окинув её взглядом, парень сказал: — «Пока ты будешь спать, я тебе её в глотку воткну»… Фига ты жёсткая. — поддавшись к ней и взяв за плечи, он потусторонним голосом протянул ей прямо в ухо, пародируя призрачное завывание, — У-уби-и-ийц-а-а! — Перестань. — буркнула, дерганым движением поведя плечом, насмешливый тон Сакурая её и смутил, и обидел. — Ладно тебе! Будешь убивать плохих парней, прям как Гатс или Саката.       Рика открыла рот. И закрыла.       «Все мальчишки — дураки» — решила про себя Рика, нисколечко не сомневаясь в своей правоте. — Такахаси говорил, что ты уезжаешь через четыре дня. — Ага. — уныло подтвердил Сакурай, сев на корточки, и свесил локти с коленей. — Каникулы закончатся, и снова каторга до самой зимы. А мне ещё полтора года в средней школе торчать. — А потом? — Потом меня сплавят в тупорылейший, блин, пансион «Герцштайн» или «Герцфольден» элитное какое-то заведение в Йорбии с конюшнями, лакроссом, зелеными холмами и пид…кхм, школьной формой. Мне от одного названия дурно, но что ты, это ж так укрепляет характер, самое то для подготовки к университету. У моих предков вся моя жизнь расписана по годам. — Сакурай стал по порядку пересчитывать пальцы левой руки. — Закончу среднюю школу, потом этот пансион дебильный, после этого финансовый факультет в Миволл, а затем меня пристроят к отцу на работу. — По-моему, звучит ничего так. — сказала Рика, придавливая ногой в траву косточку мушмулы. — Охх. — шумно выдохнул Сакурай и на миг прикрыл малахитовые глаза, снова открыл. — Ты не знаешь, какого это, когда вся твоя жизнь — всего лишь чей-то амбициозный проект.        Такахаси вернулся с холодным чаем и двумя тайяки. — Что обсуждаете? — Да так. Потрещали кое о чём. — уклончиво отозвался Сакурай. Такахаси этот ответ не понравился, и он посмотрел на подругу. — Это что у тебя, тайяки? Поделись по-братски. — Иди сам себе возьми, я не для тебя выпрашивал. — промычал Такахаси с набитым ртом и отдал вторую рыбку ей. — Я тебе больше не дам смотреть на своём ноуте «Годзиллу». — Конечно-конечно, бери, угощайся! — скоропалительно переобулся Такахаси. Рика в ступоре уставилась на лучшего друга с протянутой рукой, мол, это что такое было. — Прости, Рик, но это же «Годзилла»!       Сакурай великодушно поделился с ней половинкой тайяки. Рика принялась отковыривать корку от хлеба. Отломив полосочку, она скатала её в шарик. В воде юрко резвились мальки и крупные, уже отрастившие себе лапки головастики. С озера послышался чирикающий звук. Приглядевшись, Рика увидела, как в их сторону плывут каюги. Красивые темные перья переливались на солнце различными оттенками синего, от лазурного до сапфирового. Раньше она видела только селезней и невзрачных коричневых озёрных уток, на фоне которых каюги заметно выделялись. — Утки здесь ручные. Их можно даже с рук кормить.       Сакурай протянул ладонь, на которой лежал кусочек тайяки. И действительно — учуяв угощение, одна из уток подплыла ближе к берегу и безбоязненно приблизилась человеку. Под коротенькими лапами похрустывал щебень. Сакурай не шевелился, застыл, как изваяние с протянутой ладонью. Подойдя совсем близко, каюга вытянула шею и проворно ткнула клювом в ладонь, хватая сладкий хлеб. — Ух ты. — Такахаси разинул рот. — А ты не боишься заболеть птичьим гриппом? — Ну, она не выглядит больной. — голос его, правда, прозвучал не слишком уверенно. — А есть какие-то признаки?       Сакурай вообще пожалел, что что-то сказал. Откуда ему знать, как выглядят птицы, больные гриппом? — Они вялые и от еды отказываются. И ещё горячие, потому что их лихорадит. —вспоминая, как сам переболел гриппом осенью, начал перечислять парень. — Ну да, ага, лихорадит. Как ты померишь ей температуру, умник? — сказал Такахаси со зловредным блеском в глазах. Сакураю не хотелось спугнуть утку, поэтому он послал взгляд, обещавший возмездие. Моргая влажными тёмно-карими глазами, каюга выглядела, как фарфоровая статуэтка. — Такая милаха. Вот бы себе оставить.       Покрутившись возле людей, утка решила, что угощений больше не достанется, и поспешила к сородичам. Но вдруг послышался плеск воды и из озера показались три ядрёно-зеленые, переливчатые змеи. Каюги с пронзительными воплями замахали крыльями. Две змеи тотчас прошмыгнули к уткам, а третья начала быстро, не поднимая головы, бросаться во все стороны — на берег, на воздух, всюду, где чуяла жертву, распахнув омерзительно белесую изнутри пасть. Рика отскочила назад, Такахаси засучил ногами, кидаясь в сторону верескового куста, и с перепугу налетел на Сакурая. Горький запах примятого вереска вихрился в раскаленном воздухе, словно запах самого страха. Такахаси оперся на костыль, чтобы встать, но Сакурай схватил его за шиворот, потянул вниз, заставив с маху сесть на землю. — Замри. Не шевелись.       Змея повернулась в их сторону, угрожающе приподнявшись. От её гремучего шипения у Рики все волосы на голове встали дыбом. Такахаси подобрал лежащий возле куста камень, собираясь кинуть его в змею. — Не вздумай! — заверещала она.        Услышав её взвизг, Такахаси застыл с поднятой вверх рукой. Рика наскочила на него, отобрала камень и бросила в сторону. Такахаси опустил руку, вытаращился на неё, позабыв о змее. Сама змея замерла, уставившись на неподвижных жертв глазами щелочками — долгий, леденящий душу миг. Раздвоенный язык со стрекочущим шипением то и дело высовывался изо рта. От этого звука было страшнее всего. Её голова плавно опустилась на землю. Изгибаясь из стороны в сторону, змея уползла к собратьям. Две другие змеи после неудачной попытки полакомиться каюгами, уползли к валуну, греться на солнце.       Такахаси зашелся пронзительным истеричным смехом. Лицо у него было красное то ли от прилива адреналина, то ли от начинающегося солнечного ожога. — Чёрт, пронесло! — выдохнул Такахаси, махнул по пунцовой щеке потной ладонью. — Я уж думал, нам кранты. — Не было бы нам кранты. Это ж щитомордник.— возразил Сакурай, поднимаясь на ноги. — Щитомордники не ядовитые? — Здрасте! Нет, конечно. Не знал, что ли? — Ну да, да, знал. — сказал Такахаси, но он, конечно, ничего не знал. В лесах возле Шинкогёку практически не водилось змей, если только ужи, вернее, Такахаси всегда считал, что это ужи, потому что на ужах его знания заканчивались. Он любую змею называл ужом. — Ничего ты не знал. — выговорила Рика. Змеи на камне спокойно и без особого интереса наблюдали за ними. От запаха вереска её начало подташнивать. Сквозь зажмуренные веки жарило солнце и било прямо ей в висок. Перед глазами злобной вывороткой искрил выжженный светом змеиный взгляд: чёрные радужки, кислотно-желтые полосы зрачков. — Ты зачем камень схватил, дурень?! — Чтобы отпугнуть! — запальчиво отозвался друг. — Придурочный, если б ты кинул в неё камень, она бы на нас точно набросилась! — Неправда! — закричал Такахаси. — Откуда ты знаешь? Она бы испугалась и уползла! — Ничего бы змея не испугалась! Ты бы её только разозлил! А если бы в тебя камень бросили?! — Тебе-то откуда что-то знать про змей? И только не говори, что прочитала про них в книжке, госпожа всезнайка, я в жизни не поверю.        Рика по тону почувствовала, что этой «госпожа всезнайка» Такахаси ей так отомстил за то, что она назвала его придурочным. — И не скажу. В пустыне куча змей водится, поэтому я про них и знаю. — Да? — встрял Сакурай, отряхивая штаны от травы. — Целая куча. — подтвердила Рика. —Рогатая гадюка, например, и песчаная эфа. Они очень ядовитые. От их яда и умереть можно. — сказала Рика, слово в слово повторив то, что Нацуки рассказал ей как-то раз после своего очередного припадка герпетофобии. — Почему она рогатая? — Из-за чешуйек на голове в виде рожек. — Рика изобразила их у себя на голове.        Рика с Нацуки с детства слышали рассказы о том, что пустыня кишмя кишит змеями и как легко в них случайно наступить. Они оба знали, что нельзя гулять по барханам и каньону в шортах и босиком, нельзя переворачивать большие камни или перешагивать через трухлявые поленницы, что надо держаться подальше от высоких деревьев, подозрительных ям и ущелий. — Странно, что в озере столько змей. Это же опасно. А если они на кого-нибудь нападут? — И нападают. Но избавиться от них нереально, потому что они все не здесь живут, а в лесу, и заползают через расщелины в каменной ограде, которая окружает дом. Там под ней с десяток змеиных гнёзд, я сам видел. Полозы, ужи, медянки и удавчики всякие. Прошлой зимой, когда земля земёрзла, я нашел целый клубок, вот такой. — Сакурай показал руками размер с арбуз или дыню. — Они все смёрзлись и слиплись. — Фу-у! — Гадость какая. — Такахаси аж передёрнуло. — Поместье построено лет сто назад, но за ним все время следят, а ограду-то никто не трогает, вот и ползут. На людей они редко кидаются, но вот на домашних животных ещё как. Морена рассказывала, что один полоз задушил курицу. — Да ладно. — недоверчиво помолчав, произнес Такахаси. — Я тебе отвечаю. Они длинные, футов пять, и сильные. Взрослые агрессивно нападают и больно кусают даже других змей. А один раз Морена вообще видела питона! — Что?! — Ага, вот это настоящая мощага — если питон нападет на человека, то может без труда его задушить.       Слова Сакурая подействовали на Такахаси: он отполз от куста вереска и принялся обеспокоено осматривать траву вокруг себя, положив костыль себе на колени. Сакурай громко хохотнул. — Если на тебя змея нападет, эта штука тебе не поможет. Против змей есть только одно средство. — Какое? — Сжигать, вот какое. Найти гнездо и сжечь.       Напугать змею не получиться — змеи не терпят, когда на них поднимают руку: она бросится в твою сторону и шага сделать не успеешь, как вцепится клыками прямо в ноги. В школе их учили, что если увидел рядом с собой змею, ни в коем случае нельзя убегать, бросаться в неё вещами и громко орать (как обычно реагировал Нацуки). Прошлой весной они ездили с Ренджи в столицу, и тот наступил на крайне ядовитую стрелу-змею. Наткнуться на неё проще простого из-за оливково-серой окраски и очень узкого тела, из-за чего та напоминала веточку саксаула. Когда под ногами зашевелился песок, Нацуки заверещал так, что дяде пришлось бросить в змею нож, чтобы она на него не кинулась. Это выглядело очень круто, но при виде мёртвой змеи Нацуки, пережив и без того нехилый испуг, грохнулся в обморок. — … а очковая змея просто смерть. Они такие ядовитые, что умираешь через десять секунд. Какое там противоядие, забудь. Тебе сразу конец. — А правда, что у вас их тут едят? — спросила Рика. Неподалёку травянисто-зеленые ужики лились по камню у кромки воды, и лоснящаяся чешуя их была точь-в-точь как глаза Сакурая. Наблюдать за змеей с такого близкого расстояния странным образом завораживало. — Ага. У отца есть завод в Хинтада, мы туда с сестрой год или два назад ездили, и проезжали на машине местные трущобы. Я видел, как один мужик сидел на бордюре возле лачуги и свежевал змею. У неё такие красные мышцы, перевитые голубыми венами, жуткое зрелище. Он зарезал её, слил кровь в какую-то стеклянную банку, а тело бросил в чан с водой. Отец сказал, что они из змей суп готовят. — Змеиный суп?! И они его едят? — Бедняки всё что угодно съесть могут, хоть змей, хоть крыс, хоть пауков с личинками — всё, что хоть немного на еду похоже.        Такахаси помолчал, переваривая информацию. — Откуда ты столько всего знаешь про змей? — спросила Рика. — В городе, где я живу, их полным полно и они повсюду, поэтому нас ещё в началке учат отличать ядовитых от неядовитых. А ещё мне просто змеи нравятся. Они круто шипят. Как там называется змеиный язык?... — Сакурай защелкал пальцами. — Парселтанг. — подсказала Рика. Парселтанг. Само название языка змей звучало мягко, экзотично, будто слово из древнего языка, на котором говорили жители Вавилона. — Вот бы Яцуя змея в задницу укусила. — мстительно сказал Такахаси, снимая с сандалии извивающегося дождевого червяка. — А заодно и Хинамори. — Погоди, погоди, не выбрасывай его! Я их на наживку собираю. — Только не говори, что ты ещё и рыбачишь. — Я что, похож на гринго? Я хочу в лесу синего геккона поймать, и мне нужна приманка для ловушки. На, — засуетившись, Сакурай вытащил из кармана обертку от мармелада, развернул её. — Суй червяка сюда.       Такахаси повернул голову и посмотрел на него. Слов у него не находилось. — Знаешь, если б ты не был так похож на своего брата, я бы решил, что тебя подменили в роддоме.       Сидя на корточках, Рика глядела, как на дне озера резвятся мальки. «То, чем низший ударит высшего должен быть у него отрезан»… Рот у неё скривился. Вчерашний день был нелегким. Члены клана ясно дали понять ей, кто она такая и что ей следует понимать, какую огромную честь они оказали, снизойдя до нищей бездомной сироты вроде неё. Рика не была неблагодарным ребёнком. Её нахождение в поместье будет недолгим и пока оно длится, у неё хватит сил сжать зубы покрепче, проглотить язык и терпеть ради своего будущего. Но она вовсе не обязана им нравится. Рика обнаружила вдруг, что ей не просто наплевать, ей на фиг не надо нравится всем этим людям, которые обзывают её крестьянкой, деревенщиной и отбросом. Да, у неё не было богатой родословной, кучи деньжищ и красивой внешности, и что теперь, она должна позволять этому парню мучать её и смотреть свысока? Да ну его к чёрту! — Сакурай, как думаешь, мы с тобой сумеем поймать полоза?       Ответом ей было восхищенное молчание, и Рика поняла, что по её тону Сакурай догадался, что у неё на уме.       На следующий день, сидя в полнейшей тишине в классе, они ждали, когда Канемаки-сенсей вынесет свой вердикт после проверки контрольных работ. Спустя двадцать минут женщина сложила их листки в одну стопку и педантично их выровняла. — Что ж, я ожидала худшего, но всё не так плохо. — То есть, мы превзошли ваши ожидания? — с надеждой спросил Такахаси. — Не переворачивай мои слова, мальчишка. — осадила его наставница, глянув поверх очков. — Вам ещё работать и работать, чтобы превзойти мои ожидания.       Но Рика с Такахаси уже её не слушали. Они были полностью поглощены в счастливое чувство предвкушения фестиваля. Это ещё не было решено, но весь оставшийся день, даже на тренировке, Рика посылала мысленные сигналы главе клана, чтобы тот после беседы с наставницей позволил им поехать, и когда вернулась, то узнала, что так и случилось.        Рика понеслась к поместью так быстро, что ветер свистел в ушах. Она была в прекрасном настроении. В кармане болтались карты ханафуда, она хотела предложить Такахаси сыграть, но в комнате его не нашла. Выйдя на улицу искать лучшего друга, Рика вспомнила, что хотела подойти к Морене.       Она остановила первого попавшегося слугу, несшего на руках поглаженные скатерти, и спросила, где девушка: — На хозяйской кухне. — ответили ей и поспешили по своим делам.       Морена стояла возле раковины «вся в мыле»: на руках резиновые перчатки, с каким-то исступленным остервенением оттирает от кастрюли рис губкой с длинной ручкой. Рядом с ней женщина резко, по кругу, натирает хромированные конфорки щеткой с мягкой щетиной. В воздухе стоял запах лимонной полироли. Выглядела Морена заметно уставшей: щеки горят, лоб в испарине, губы сжаты, что их почти не видно. В раковине что-то загромыхало. — Ай, чёрт бы тебя побрал! Чёрт! Намертво прилип, хоть выкидывай! — Морена, не горячись. — Не могу я, понимаешь?! Я уже двадцать минут стою проклятый рис этот тру! Тру, тру, тру, а он не оттирается! Он врос что ли в эту кастрюлю?! Терпеть не могу мыть посуду! — девушка с ненавистью посмотрела на гору кастрюль, тарелок, чашек в раковине. Она повернулась к женщине. — Эй, Нанао. — голос у неё изменился вдруг, стал льстивым, заискивающим таким. — Нанао, ты же знаешь, что ты мне почти как сестра? — Ещё чего. Я тебе не сестра. — фыркнула женщина, вымыла руки, взяла чистое полотенце и начала вытирать им мытую посуду. — В общем, я хочу сказать, я тебя очень уважаю и… — Я не буду за тебя мыть посуду. — Ну пожалуйста, помой за меня пару тарелочек! — захныкала Морена. — Я с этой горищей до утра не справлюсь! — Даже не мечтай, я к ним не притронусь — сегодня твоя очередь. — сурово осадила её женщина. — Пожалуйста, Нанао-сэмпай. — увиваясь вокруг служанки, как провинившийся щенок. — Ладно, тогда помоги мне вот с чем: я сегодня утром кроссворд один решала, не могу слово никак угадать, взгляни на него хоть одним глазком… — Даже не приставай ко мне со своими кроссвордами! Ты прекрасно знаешь, я в них ничегошеньки не смыслю. — взяв мокрую тарелку из сушилки, отрезала служанка, вздернула подбородок туда, где гудела посудомойка. — Сколько времени до конца осталось? — Десять минут. — Не забудь вытащить. — Не забуду я, Нанао. — буркнула Морена. — Обязательно забудешь, потому напоминаю. — с усмешкой сказала женщина и отвернулась, чтобы поставить в шкаф сухие тарелки. Та смиренно вздохнула, продолжила мыть посуду.       За радио и шумом льющейся воды никто не услышал стука в дверь. Рика постучала громче. — О, ты пришла как раз вовремя! — воскликнула Морена, завидев её. — Помоги-ка мне слово в кроссворде отгадать. Он у меня в сумке лежит, вон там, возьми.       Рика с затаенной опаской взглянула на женщину. После случая с Жердью и той служанкой на кухне, она с тех пор на всю прислугу смотрела с опаской. — Это Нанао. — Морена кивнула в её сторону; руки у неё были заняты посудой. — Не бойся, она не кусается. Кроме понедельников, когда стирка. — У меня возникает желание укусить кого-то только когда ты рядом, Морена. — проворчала женщина. — Странное совпадение, не правда ли?       Рика взяла журнал с кроссвордами, устроилась на подоконнике и открыла заложенную страницу. На столешнице было включено радио. Прекрасное, почти невыносимо нежное сопрано исполняло лирическую песню с задорными мотивами. — Внизу на третьей строчке слева по горизонтали. «Ребёнок вне брака». Я застряла на нём со вчерашнего вечера. — Незаконнорожденный? — сразу предположила Рика.       Морена покачала головой. — Должно быть семь букв. Четвертая «т».       В окне висело низкое оранжевое солнце. В подрагивающем от зноя вечернем воздухе на самшитовом деревце сидел красноперый кардинал: щеголеватый, грудь колесом, глазки живые, внимательные, и на каждом крыле — по ослепительному черному штриху, будто по эполету. Рика в задумчивости постучала карандашом по журналу. — Можно отгадать последнюю букву. «Состав алмаза». Начинается с «у».        Морена стряхнула воду со сковородки, поставила её в сушку, выпрямилась и так и застыла, заведя глаза к потолку. — Уголь? Ой, нет… Углерод? — Подходит. Углерод. — подтвердила Рика, заполнила пустые квадратики. — Тут есть ещё «Кристально честный», но это я знаю, «транспарентный». — Транс?.. — Транс-па-рент-ный. — по слогам сказала Морена, махнула тряпкой. — Я его вчера вечером угадала, забыла вписать. — Ну и ну, сколькому теперь детей в школе учат! Я вот отродясь такого слова не слыхала. — женщина, которую Морена звала Нанао, скосила на неё воспаленные глаза. — Надеюсь, теперь она счастлива, и перестанет приставать ко мне со своими кроссвордами, а то всю душу из меня ими вытрясла. «Нанао, помоги мне угадать это слово, а ты знаешь, какое это…». Эта девчонка в любую свободную минутку сидит с этими своими кроссвордами: за завтраком, во время обеда, перед сном, когда шьет, даже когда рыб кормит. Ты знаешь, какая у неё настольная книжка? А? Нет? Я тебе скажу — тезаурус! — сказала, не слушая её удивленных возгласов, затем, отвернувшись, активно загремела кастрюлями. Морена закатила глаза и скорчила гримаску, а когда увидела, что Рика на неё смотрит, то подмигнула ей и послала проказливую улыбку. Рика по-сообщнически захихикала. Было в Морене что-то от ее тёзки, богини плодородия, акта рождения и цвета новой жизни: проскакивала в ней какая-то игривость, этакое плутоватое, неземное кокетство, из-за которого невозможно было не воспылать к ней симпатией — легко вообразить, как она резвиться ночью вокруг языческого костра в венке из васильков и барвинок, гадает на суженого и играет в игры-зимоборы. — Третья буква «с», четвертая «т», последняя «д»… — сказала Морена и замолчала. — Что это за слово, ума не приложу… — Как насчёт заглянуть в «ключи»? — капельку с язвинкой отозвалась Нанао. — Охх. — вздохнула Морена точь-в-точь как недавно Сакурай. Рика грызла ручку, усиленно соображая. На посудомойке запищал таймер, но девушка едва на него взглянула. — Незаконнорожденный… Вне брака… С, т, д, с, т… Са…       Морена повернулась к ней, и их одновременно осенило. — Бастард! — хором воскликнули они. Рика с триумфальной улыбкой заполнила последние пропуски на странице кроссворда, сложила журнал и подошла к девушке. — Морена-сан, я хочу отправить два письма. Как я могу это сделать? — Письма? — Морена сдула волосы с мокрого лба, вытерла предплечьем. — Куда тебе нужно их отправить? — В храм. — Адрес знаешь?        Рика закивала головой. — Значит так, я на выходных поеду в город, дашь мне свои письма.       Вторая служанка выдвинула ящик и принялась с нарочитым грохотом раскладывать чистые ложки. — Погоди-ка. — окликнула её Морена, когда она собралась уходить. Отряхнув воду с перчаток, девушка стянула их с громким щелчком и принялась рыться в карманах широких штанов. — Вот, отдай Такахаси. — Что это? — Рика взяла протянутый стеклянный флакончик с наконечником. — Капли для носа. Когда весной цветёт черемуха, я вся в соплях хожу, а шелковица всё лето пыльцу пускает. Пусть два раза в день прыскает, надолго помогает. — Спасибо! — На здоровье, кроха. — Морена-сан, прекратите называть меня «крохой»! — Эй, Нанао! — позвала Морена. — Ты полюбуйся — кроха крохой, а строит из себя важную взрослую! — Морена-сан! — возмущенно воскликнула Рика. Почему-то рядом с девушкой она превращалась в сущее дитя. — Я придумаю тебе другое прозвище. Подходит?       Рика сделала вид, что задумалась. — Подходит! — Славно, а теперь кыш отсюда! Давай-давай. — Морена скомкала мокрую тряпку, швырнула её в раковину. С грохотом полилась вода. Она подтолкнула её в спину. — Иначе я тут и правда эту гору до утра не перемою!       До чего же Морена чудесная! Чувство нахлынуло на неё так, что у неё даже голова закружилась. Не обращая ни малейшего внимания на вторую служанку, Рика подбежала к ней и пылко обняла. Морена вздрогнула. — Боги милосердные. — пробормотала она. Рика услышала щелчки — та стянула перчатки, села перед ней коленями прямо на влажный пол. Листва сказочного леса зеленела в её глазах. В голове стучала мысль, что если бы не господин Гирей и Морена, её жизнь в поместье клана превратилась бы в кошмар. Зная, кому присягнула на верность, Рика обхватила её за шею, закрыла глаза и уткнулась лицом в тёплую и влажную кожу: от Морены пахло ветивером, гвоздикой, чаем, дымком и ещё какой-то еле уловимой, сладкой горечью. — У кого-то завелся обожатель. — хихикнув, поддразнила стоящая рядом Нанао.       После долгих поисков по саду, чуть живого от аллергии Такахаси она нашла на качелях на ветке цветущей мимозы. Над его головой свисали цепи канареечно-желтых цветов. Услышав чье-то приближение, он засуетился, приподнялся посмотреть, кто там идёт. — Тебе от Морены-сан подарочек. — и с этими словами Рика кинула ему флакончик. — А что это? — он наморщился, завертел флакончик в руках, прочитать этикетку. — Лекарство от аллергии.       Лицо у Такахаси сделалось такое, будто ему вручили хантеровскую лицензию. Закапав капли в нос, он громко, с удовольствием хлюпнул носом и повалился навзничь на качели. — Блаже-е-енство!       Тансен, столица королевства Какин. Фестиваль Танабата. https://pin.it/4mpcw74Fu       Где-то неподалёку загрохотали барабаны тайко. Свист, потрескивание, над головой хлопает разорванная петарда. Со всех сторон её обтекала беззаботная толпа народа. Рика оглядывалась по сторонам, пока её взгляд не наткнулся на Такахаси. — О чём задумалась?       Она всё глядела на него. В ответ Такахаси выпучил глаза. — Да ни о чём… — Нам офигенно повезло, что мы пришли в последний день! — Правда? Почему? — В последние дни фестивалей всегда запускают фейерверки! — казалось, если бы мог, Такахаси от избытка чувств бы подпрыгнул. — Кстати, у тебя царапины на лице и синяки почти прошли. — Правда? — обрадовалась Рика, прислонив ладонь к лицу в том месте, где медленнее всего сходил след от руки Хинамори. — Я боялся, что тебя никуда не отпустят из-за Яцуя. А как у тебя вышло уговорить Гирей-сана? У меня бы духу не хватило спросить! — Просто попросила. — Ну ты конечно смелая!       С учётом недавнего события, Рика так не считала. Накануне вечером с тренировки дзюдо она вышла (скорее выползла) с твёрдым намерением закалить твёрдую волю и воспитать в себе силу духа, достойную сильнейшего воина, потому что пока воин из нее был никудышный.       Они стояли вдвоём в начале широкой прогулочной аллеи неподалёку от входа, где у турникетов на входе собралась радостная толчея. — Ф-фу-ух, еле достала вам билеты! Чуть не попала в эпицентр драки! Кто бы мог подумать, что в последний день здесь соберется столько народу.        Обернувшись, они увидели, как к ним спешит Морена, держа в руке билеты на фестиваль с победоносным выражением на лице. Она была в зеленом платье с длинными рукавами поверх зелёных брюк свободного покроя. Её белокурые волосы были распущены и покрыты тёмно-зеленой шалью, ниспадающей на плечи. Несколько прохожих сворачивали шеи, с восхищением засматриваясь на неё.       Вручив билеты и поправив сумку на плече, Морена сделала пальцы «галочкой». — Итак, крохи, всё внимание на меня и слушаем, не пропуская мимо ушей. — прищурившись, Рика направила на Морену негодующий взгляд, мол, вы же обещали, сложив руки на груди: — Я сказала «крохи», а не «кроха», поэтому нечего смотреть на меня волком. — Это имелось ввиду! — Не цепляйся к словам. — Вы же обещали, Морена-сан! Нельзя нарушать обещание! Вы же взрослая! — Боги, какая вредная девочка! — всплеснула руками Морена. Такахаси покосился на подругу. — Хорошо-хорошо, клянусь, в последний раз. Такахаси, надеюсь, ты не против остаться крохой? — Не, мне нормально, Морена-сан. — Чудесно. Мне дали поручение приглядывать за вами на фестивале. — То есть, вы будете ходить с нами? — спросил Такахаси; вид у него стал приунывший. — Я знаю, что вы самостоятельные, но сейчас вы не в храме, а в городе. Здесь очень много людей и легко потеряться. На фестивале безопасно — повсюду камеры и дежурит охрана, но вы ещё дети. Но я нашла для вас решение. Кто-нибудь из вас умеет пользоваться мобильным телефоном?       Рика подняла руку. У мамы был старенький кнопочный телефон, которым она пользовалась, когда работала на сутках в больнице в Берендре, и потом, уволившись, отдала его Нацуки. — Давайте договоримся — я не буду ходить с вами за ручку и мешать вашему веселью. — увидев загоревшуюся радость на лицах детей, Морена сделала лицо «строгого взрослого». — Но я буду звонить каждые полчаса и прошу отвечать на каждый мой звонок, чтобы я могла убедиться, что с вами всё в порядке, и вы говорили, где вы находитесь. Если обманете, я узнаю — в телефоне есть функция геолокации, и тогда мы сразу едем обратно. Вы хотите этого? — Нет! — Так я и думала. Не шкодите, будьте осторожными, отвечайте на мои звонки и тогда у нас будет дружба. Всё поняли? — Да, Морена-сан! — ответили стройным хором. — Повторите. — Не шкодить, быть осторожными и отвечать на ваши звонки. — послушно отчеканили дети. Парочка взрослых, проходящих мимо, став свидетелями воспитательной сцены, с улыбками переглянулись.        Морена протянула Рике телефон. — А почему не мне, а ей? — заныл обиженный Такахаси. — Хочешь взять его? — Хочу. — Держи. Ты не против? — она помотала головой. Такахаси взял гаджет и хотел сунуть в карман, но именно в этот момент вспомнил, что в штанах карманов-то у него нет. Пришлось отдавать его Рике, взявшей с собой сумку-кинтяку. — У него бурное прошлое, поэтому его ни в коем случае нельзя ронять. Мне бы совсем не хотелось его хоронить, так что будьте с ним аккуратнее.       Попрощавшись с Мореной, они встали в очередь перед турникетами у входа. Для проведения фестиваля и праздничного парада перекрыли одну из центральных, самых широких улиц Тансена, Акиба. Улица, спускаясь вниз, вела к большому и живописному парку Наоки, где в десятом часу организаторы обещали запустить грандиозное шоу фейерверков.        Вечерний воздух был теплым и влажным. Первым, что они увидели, когда зашли на фестивальную улицу, был камисибай — уличный театр, представляющий собой показ картинок в деревянной рамке, сопровождающийся историей. Пожилая женщина возле рамы рассказывала небольшой толпе детей легенду о двух влюбленных — дочери небесного короля Тентея, принцессы Орихимэ, и простого пастуха Хикобоши, лежащую в основе фестиваля. На тонких ветках сасатакэ и дзельквы, рассаженных вдоль аллеи, развевались тандзаку — кусочки тонкой цветной бумаги с пожеланиями в стихотворной форме. Бамбук сасатакэ тянется к небу, а листья его шелестят в вышине — они способны доносить молитвы до небес, что не может сделать ни один человек. Между ними на шестах висели камигоромо, фигурки в виде кимоно, символизирующие мастерицу Орихимэ, бумажные осьминоги и рыбки, сулящие удачу и богатство, коротенькие молитвы для влюбленных. Вдоль аллеи с мелодичным перезвоном покачивались гирлянды фурин с закрепленными на ниточках карточками с изображением влюбленных Орихимэ и Хикобоши. Возле каждого шеста в коробочках лежали пустые листки-тандзаку и карандаши, чтобы каждый мог написать пожелание и повесить. Держась за бамбук, Такахаси взял в руку костыль и подцепил им золотую ленточку. — Благословение в… — он развернул ленту, прочитал иероглифы. — … учебе. Неплохо! Во всяком случае, мне точно пригодится. Заберу с собой. — он сложил предсказание и сунул его в карман. — А у тебя что?        Рика подпрыгнула, сдернула белую тандзаку и прочитала. До этого момента на её лице была улыбка, но потом она съехала куда-то вбок. На тандзаку было написано четыре иероглифа: 大凶; 待人. Ничего не сказав, она потянулась к нижней ветке и завязала его на дереве. — Неудачное? — сочувственно осведомился Такахаси.       На бамбуковой ветке покачивались ленты. Рика бросила на неё взгляд, подумала, сорвала своё предсказание и выбросила его. Ей не хотелось, чтобы кому-то ещё оно попалось.       В лавочках, рассаженных вдоль аллеи, продавали приготовленные на гриле ломтики тыквы кумедзима, сушеные мозуку, обваленные в кунжуте и соли, засахаренные дольки плодов юзу и сакубэй, а в тележках крутили сахарную вату и сушили яблоки в карамели. Торговцы морепродуктов со своих повозок предлагали прохожим зажаренные в кляре кусочки рыбы, кальмаров и креветок в соусе унаги. Обычно запах жареной рыбы возбудил бы её, но последние две недели в поместье они перепробовали столько разнообразной вкусной еды, что сейчас Рика осталась безразличной к угощениям, в отличие от Такахаси, чей взгляд был прикован к тележке. Лучший друг принадлежал к типу вечно голодных детей и мог съесть всё, что угодно (однажды на спор он даже съел живого сверчка). Он был в полной власти рыбных палочек ровно до того момента, пока они на другой стороне прогулочной дорожки не увидел палатку с десертами. — Рика, смотри! — шумно сглотнув, Такахаси принялся дёргать её за рукав юкаты. — Чего там? — рассеянно спросила Рика, заглядываясь на автоматы с игрушками. Одна игра стоит всего сто дзени, а в нём столько всего интересного… Где б только поменять купюры на монетки?       Такахаси ещё настойчивее стал тянуть её за рукав. Еле оторвав взгляд от автоматов, она посмотрела в ту сторону, куда тыкал пальцем Такахаси. На другой стороне аллеи стояла рекламная вывеска с изображением пудинга со взбитыми сливками, которую с наслаждением ложечкой «поедал» мультяшный динозавр. — Ты хочешь пудинг? — Конечно хочу! — спросил он почти что с удивлением. — Тогда пошли. — Как ты собираешься его купить? У нас нет денег. — А вот и есть!       Узнав, что она отдала весь выигрыш с шахматной партии мастеру додзё, Сейширо-сан перед отъездом подарил ей в красном конверте пять тысяч дзени. Выслушав её бурные протесты и отказы, монах без лишних церемоний повернул её к себе спиной и сунул конверт в рюкзак, невозмутимо сказав, что принимать обратно он их не желает, а если уж ей так не хочется их тратить, то она может их хоть выкинуть, хоть пожертвовать храму.        Такахаси вытаращил глаза на конверт в её руках ипосмотрел на неё так, будто она ему денег должна. — Рика, признавайся, кого ты обокрала?! — Никого — это мне Сейширо-сан подарил! — засмеялась она. Такахаси схватил конверт, открыл его, пересчитал купюры и присвистнул. — Пять штук! Ничего себе! Откуда у него деньги? Монахи же не зарабатывают.        Рика пожала плечами. Ей как-то не приходило в голову об этом спросить. — А ты не хочешь накопить на что-нибудь? — Какая разница? Вырастем и будем купаться в деньгах!       Такахаси весь засиял — выхватив у неё конверт, он поднял его вверх, словно военный трофей. — В таком случае пустим их на благо экономики!       Они подошли к лавке и отстояли очередь. — Что будете? — Здравствуйте! Можно мне один ирс.ири… — он пытался выговорить слово. — Можно один ирисковый пудинг со сливками? — подсказала Рика. — Как-как? — Ирисковый, Такахаси. — Ириковый… Ириковый, вроде, запомнил.       Поедая пудинг, он не мог унять голодную дрожь, впрочем, как и голод. Ел он так, будто ему обещали дать приз за скорость. Рика никак не могла оттащить его от палаток. Они там провели почти час, и он умял всё, что попадалось на пути — от медового торта и такояки до тэмпура и данго. — Такахаси, мне для тебя ничего не жалко, но ты не лопнешь? — со смехом спросила Рика, когда они отходили от пятой палатки с щедрой порцией воздушных вафель с карамельным сиропом и кусочками нарезанной клубники. — Не-а. — он не мог говорить — рот был набит вафлями. Они сели на лавочку — Такахаси жадно накинулся на еду. — Спасибо за угощение, — вежливо сказал мальчишка, кладя на колени пустую коробочку, и с довольным видом облизывал липкие от сиропа пальцы. — Вкусно? — Шикардос! — Сыт? — До отвала! — Хмпф. Наконец-то! — Ах вот как?! А сама говорила, что тебе не жалко!       Гуляя по центру Тансена, Рика и Такахаси с изумлением глазели на всё вокруг. Старинные храмы, чайные домики, люди в кимоно и сандалях перемешивались с бизнесменами в деловых костюмах, скоростными поездами, упиравшейся в небо щетины бизнес-центров, небоскребов и бешеным трафиком на дорогах. Традиционные матия мирно соседствовали с зданиями из стекла и гранита — минуя длинный двухэтажный дом с узким фасадом, покатыми крышами с обожжённой чёрной черепицей, прохожий сразу натыкался на футуристичную высотку, а буквально через несколько шагов ему навстречу появлялся величественный храм Аой-дзиндзя, один из старейших и самых чтимых храмов в Какине, роскошный и богато украшенный, которому покровительствовала королевская семья.       Такахаси никогда не был в большом городе — он ходил с горящими глазами, дивясь всему, что встречал на пути. Его изумляло всё: машины, небоскребы, синкансэны, пролетающие по рельсам возле зданий, десятиэтажные универмаги, зрелищные билборды, кинотеатры, фонтаны с подсветкой, шикарные отели, огромное количество яркой неоновой рекламы, а перед медиафасадами он надолго залипал с открытым ртом («Рика! На здании фильм крутят! Ваще! Как по телеку!»). Всё вокруг них сияло, пульсировало, пузырями лилось электричество, и под безумным ливнем огней лица у них вспыхивали то алым, то синим, то розовым, то золотым. Народу на улицах было порядочно, и Такахаси, с костылём, не привыкший к такой густой толпе, никак не мог влиться в шагающий туда-сюда поток прохожих: он то замедлялся, то ускорялся, то вовсе ни с того ни с сего тормозил посреди дороги, зависнув на витрину магазина с видеоиграми или автомобильного салона, так что ей всё время проходилось тянуть его поближе к зданиям, чтобы об него не спотыкались или сам он ненароком ни на кого не налетел.       Небо над Тансеном казалось куда ниже и увесистее, чем над Шинкогёку, и уж тем более над Касане с пустыней со всей её плоскостью и шириной. — Ничего не чувствуешь? — Такахаси потянул носом. — Воздух странный. — он шмыгнул. — Пыльный какой-то и пахнет горелым.       Рика поняла, о чём это он — после чистого, свежего, воздуха лесных массивов севера, воздух в Тансене, переполненный выхлопными газами миллионов машин, казался пыльным, грязным, забивая нос сажей и копотью. Пока они гуляли, Рика замечала прохожих, лица которых были закрыты медицинскими масками, такими же, какие надевали Шиф и Нараки во время работы, чтобы бактерии с трупов и ядовитые испарения формалина не попадали в рот и дыхательные пути.       Рика перескакивала трещинки тротуара, постукивали деревянные гэта — тук-тук-тук, круговерть цветочных, банков, химчисток, комбини, обувных, зданий, зарубцованных строительными лесами. Мимо пролетали велосипедисты, прохожие шли большими, шумными компаниями, оживленно болтали, наслаждались вечером, обсуждали, чем заняться, куда пойти после рабочего дня. Они с Такахаси свернули за угол и наткнулись на развлекательный центр, возле которого старшеклассницы-промоутеры с ободками в виде кошачьих ушек с листовками зазывали прохожих в манга-кафе и «зоокафе».       Внутри развлекательного центра окказался просто детский рай — три этажа игровых автоматов от аркад до шутеров. Администратор сидел за стойкой, сгорбившись над журналом и прихлебывал кофе. Они купили целую горсть жетонов и успели отойти от стойки, как у неё в кинтяку зазвонил телефон. — Погоди, надо ответить. — Рика начала рыться в сумке, махнула Такахаси. — Иди без меня, я подойду.       Отчитавшись Морене, она положила телефон обратно, и заметила стоящий в углу зала стоял автомат-«хватайка», забитый игрушками. Выиграть приз было мечтой всего детства, но ей никогда не удавалось обыграть хитроумную машину. Рика посмотрела на порцию жетонов в руке — может, в этот раз всё-таки повезёт?       К несчастью, все её попытки достать игрушку потерпели крах — она проторчала кучу времени у автомата, но ей не то что игрушку не удалось выиграть, даже захватить её призовым «крабом» не всякий раз получалось. Перебрав уйму разных тактик, Рика кое-что заметила: после трех-четырех попыток клешни схватывали игрушку как будто бы крепче, но потом, когда она его поднимала и тянула в сторону дыры, куда проваливался приз, джойстик становился удивительно чувствительным к движениям пальцев. Стоило дёрнуть его хоть чуть-чуть резче, как игрушка вываливалась из клешней. Казалось, что выиграть у аппарата лишь вопрос везения, которое не поддается никаких законам логики.       Взвинченно шикнув, Рика сдула со лба прилипшую прядь волос и со всей дури шлепнула по кнопке. — Дай я попробую, иначе ты тут всё разнесешь, Годзилла. — откуда ни возьмись появился Такахаси и отпихнул её в сторону. Рика сунула руки ему под каригину с возгласом «Щекотная атака!». Такахаси, задергался, завопил: — Отцепись! — она отпрыгнула, уворачиваясь от оплеухи, злодейски захихикала: — Сколько у тебя ещё осталось монет? — Где-то пять.        Рика надеялась, что если не на её, так на стороне Такахаси будет удача, но и ему не повезло, однако, надо заметить, один раз он был довольно близок к выигрышу — когда плюшевая акула задела плавником стенки отверстия, у них аж сердце замерло, но в следующий миг та упала к остальным игрушкам. — Блин! — раздосадованный, Такахаси пнул автомат. Рика тоже пнула — из солидарности. — Только зря жетоны промотали. Ладно, не переживай — дойдем до аттракционов, а там я точно игрушку выиграю.       Выйдя из торгового центра, они прошли мимо захудалой, живописной бакалейки, где старушка выкладывала на прилавок свежие палочки данго, и наткнулись на пестрящий красочными призывными вывесками аркадный зал. — Ух ты! А что это? — Патинко-автоматы. Не видела никогда?        Она помотала головой. — Ты что, с Луны свалилась? Даже в нашей деревне были игровые залы. — поразился её незнанию Такахаси. — Патинко — игровой автомат для взрослых. — Они в них выигрывают деньги? — Не совсем. Ты бросаешь мяч на доску, и он ударяется о препятствия в виде кеглей, изменяя свою траекторию. В зависимости от того, с какой силой прикладываешь мяч, тот уносится более или менее далеко вверх. Цель в том, чтобы получить приз, а приз это жетон. Его потом можно обменять в магазине возле игрового зала на деньги.        Рика застыла, зачарованная мигающими разноцветными огнями на десятках выставленных в ряды игровых автоматов внутри. Из зала доносился невообразимый шум: возгласы игроков в патинко перекликались с щелканьем падающих шариков, озорными звуковыми эффектами слот-машин и весёлой, ритмичной музыкой, задающей игровой настрой. Рика вообще не сомневалась, что если б ей только разрешили зайти в игровой зал, скорее всего она вышла бы оттуда через пару дней.       Миновав игровой зал, они зашли в магазин. Так как все выпуски «Пауэр-клинеры» Микито-сан конфисковала при переезде, Рика купила Такахаси танкобон «Пауэр-Клинеры», а себе новый выпуск «Сёнен Джамп», чтобы не клянчить его у Сакурая. Помимо этого, она взяла новенькие колоды кабуфуда и карута (невероятно красивые, с орнаментом в виде цветков нарцисса и жимолости) и затем, зайдя в другой отдел, купила ещё кое-что, что собиралась отправить в храм вместе с письмами. Пока Такахаси ждал её на улице вместе с танкобоном, Рика целую вечность таскалась по залам в поисках подарка для Шиф пока не наткнулась на чудесное карманное зеркальце из белоснежного глазурованного фарфора с лепным узором орхидей. Однажды девушка принесла горшок с орхидеями и так Рика выяснила, что орхидеи — любимые цветы Шиф, а ещё что у Нараки на них жёсткая аллергия. Ещё неделю после того как цветы были безжалостно выброшены, он ходил по прозекторской, чихая и сморкаясь, закидывал в себя горстями таблетки от аллергии и гонял Шиф, мстя за «проклятущий веник». — Чего так долго? Пошли, там парад уже начался! — накинулся на неё Такахаси, едва она вышла.       Они подошли к плотно собравшейся вдоль ограждения толпе зрителей. Глядя на то, как люди стоят, притиснувшись друг к другу в четыре, а то и в пять рядов, Рика сразу отчаялась, что им ни за что не протолкаться сквозь эту толчею. — Спокуха, у меня всё схвачено. — бойко сообщил лучший друг.        Рика вскинула бровь. Пока она гадала, что же задумал Такахаси, тот подошел к огромному мужику с бульдожьим лицом и бугристыми, будто у тяжелоатлета, руками, и потянул его за край майки. Рика выпучила глаза. Такахаси потыкал в него пальцем. Мужчина обрушился на мальчишку, как раскат грома. — Ты какого хрена толкаешься, сопляк?! — Извините, господин! — пропищал Такахаси, хлопая золотистыми глазищами с видом божьего агнца. — Извините, что потревожил, но вы не могли бы пропустить меня вперёд? Я отсюда совсем ничего не вижу.       Тот открыл рот, чтобы облить его потоком нецензурной брани, но увидев костыль у него в руке, быстро передумал. — Э-э-э… Да, без проблем, малой.       Мужик цапнул его за плечо и начал пролезать в толчею. Обернувшись к ней, Такахаси быстро замахал руками, как дворниками, и Рика подскочила к нему, хватаясь за каригину, как буксир. Обернувшись, мужик поглядел маленькими глазками. Блеклые и серые, они были слишком близко посажены, и правый несколько косил, создавая впечатление, что он существует независимо от левого. Рика слишком долго засматривалась на них, позабыв о приличиях, что когда они оба вперились в неё, она аж дернулась. — А это кто ещё? — Моя сестра! — Здравствуйте! — пискнула Рика слегка напугано. Его бицепсы были размером с её голову, а мясистые ладони могли сломать её ногу пополам, как ветку. «Вот в такого здоровяка наверняка вырастет Адзуса» — пронеслось у неё в голове, вспоминая, как парень поднял её над землей за шкирку одной рукой.       Благодаря мужчине, растолкавшему всех на своем пути, им удалось встать у самой изгороди, откуда открывался превосходный обзор на праздничную процессию. Такахаси хлопнул об её ладонь всей пятерней. — Миссия выполнена!        Вцепившись, в железные перекладины они смотрели на процессию шествующих музыкантов с барабанами тайко, девушек в красочных костюмах с сямисэнами, на проезжавшей платформе танцевала труппа танцоров, разодетых в нарядные ханэто, на других платформах из расписной японской бумаги проезжали персонажи сказок — принцесса Кагуя, «персиковый мальчик» Момотари, Дракон-принцесса и Фудзивара-но Хидэсато, Иссумбоси. Кульминацией праздничного шествия стало появление принцессы и пастуха, чья история легла в основу Танабата. Носильщики везли в огромном паланкине из лилового шелка молодую девушку, одетую в Орихимэ, а следом за ней ехал мужчина, пастуха Хикобоши. Паланкины были похожи на микоси, в которых на мацури, праздники, посвященные синтоистами божествам, переносили ками, обитающих в священных синтаях. На Сусаноо-но-мацури, бога морей и штормов, носильщики микоси заходят в море, чтобы вымолить у богов и духов хороший улов, Аматэрасу-но-мацури, богини солнца, проходил в день летнего равноденствия, самый длинный день в году, а микоси Хатиман-но-мацури имели право нести только мужчины, которые участвовали в войне. Но самое грандиозное и пышное мацури, которое собирало в окрестности храма тысячи людей, принадлежало богине творения и смерти Идзанами. Ей, как верховному божеству синтоистского пантеона, а также владычице загробного мира Дзигокудаю, Футодама, жрецу богов, и Эмма, судье мертвых, поклонялись в Шинкогёку. Они составляли четверку Ками-но-ши — властелинов шинигами, духов, сопровождающих души людей в царство мёртвых.       «Идзанами, богиня творения и смерти… Прямо как Морена» — подумала Рика. Морена ―божество-пряха. Она использует для рукоделия нити судьбы: с их помощью богиня управляет жизнями ― ведет в нужном направлении, а когда приходит время умирать ― обрезает.       На следующей за микоси платформе девушки, одетые, как гейши, с небрежно набеленными лицами, исполняли с веерами под аккомпанемент цудзуми и флейт традиционный танец нихон буё. Их движения были изящны, грациозны и легки, словно трепетание веточек сакуры на ветру. Закончив танец, они поклонились под восхищенные возгласы и рукоплескание. — Идём в парк? Скоро фейерверки начнутся. — предложил Такахаси, когда парад закончился, и они выбрались из зрительской толчеи. — До них целый час. — заметила Рика, ткнув пальцем на уличный циферблат на столбе. Стрелка показывала начало десятого. — Но мы собирались ещё на аттракционы сходить, забыла? А потом оттуда сразу на фейерверки двинем.       Рика согласилась с мыслью. Они пошли в обратную сторону, чтобы вернуться к Акиба, как увидели, что к ним сбоку приблизились мужчина и женщина: высоченные, с розово-белой кожей и пшенично-золотистыми волосами. Одеты они были так, будто собрались в экспедицию по пустыне или заповедник на дикой природе, в одинаковые костюмы «сафари» песочного оттенка и держали за плечами громадные походные рюкзаки. Мужчина и женщина начали активно жестикулировать им и что-то возбужденно тараторить, а что — непонятно. — Чё они болтают? Ни слова не понимаю. — прошептал Такахаси, дернув головой в её сторону. — Я тоже. Иностранцы, наверное.       Незнакомый язык звучал отрывисто и угрожающе, но Рика тогда ещё совсем не знала реймер, и, возможно, смысл слов был не таким грубым, как произношение. — Venda reden? — картаво спрашивала женщина, широко-широко улыбаясь. — Venda reden?       Такахаси нахмурил лоб, посмотрел через её плечо на улицу, и по направлению взгляда Рика догадалась, что он смотрел на полицейского. Они тут стояли на каждом углу. Молодой коп в фуражке заметил, что к ним подошли взрослые, явно не выглядящие, как их родители, но пока мужчина с женщиной к ним не приближались, он наблюдал за ними — пока без особой тревоги. Когда они вытащили полароид, Рика с Такахаси догадались, что те просили их сфотографировать.       Женщина протянула ей маленький квадратный фотоаппарат с кассетой-фильмпаком. На сумке, висящей у неё на бедре, Рика заметила значок в виде двухцветного — фиолетового с золотом — флага Иль-де-Конте. — А ты в курсе, как пользоваться этой штукой? — спросил Такахаси, с любопытством разглядывая полароид. — Тут и уметь не надо, на нём всего две кнопки. — все снимки в альбомах, которые Рика забрала с собой из дома, были сделаны точно таким же, только моделью постарее. Взяв фотоаппарат, Рика сразу поняла, почему туристы обратились с просьбой к детям — ракурс снизу был намного лучше, чем сверху, и захватывал панораму красочного перекрестка Яматанэ с гигантскими стеклянными башнями, озаряемую всполохами витрин и гигантских билбордов.       Щелчок. Аппарат в её руках загудел и через несколько секунд из фильмпака вылезла «засвеченная» фотокарточка. Увидев это, у Такахаси чуть глаза не лоб не полезли. Он никогда ничего подобного не видел. Женщина подошла к ним и изобразила что-то наподобие азиатского поклона вежливости — несколько усерднее, чем нужно. — Ce ten!       «Ce ten» в мыслях повторила Рика. Ей понравилось, как прозвучала фраза. Должно быть, на их языке это значит «Спасибо». — Слушай, Рик, — задумчивым голосом позвал ее Такахаси, когда она отдавала женщине фотоаппарат и снимок. — Давай попросим их нас сфоткать? На память. — и добавил чуточку смущенно. — Если хочешь. — Да, давай! Здорово! — обрадовалась Рика. И почему ей не пришла в голову эта идея?       Им удалось на пальцах объяснить свою просьбу, и те согласились. Помахав свежими снимками, пока не сошла полароидная синева, женщина вручила их им в руки, и Такахаси сразу же получил локтем в бок за то, что поставил ей «рожки». Рика положила оба снимка в кинтяку. — Что будешь делать со вторым? — спросил Такахаси, когда иностранцы ушли.        Она задумалась. — Отправлю ребятам вместе с письмом. — Чтоб от зависти померли? — он изогнул губы в улыбочке, заиграв ямочками. — Дурачина. — Рика забросила кинтяку за плечо. — На память.       Миновав прогулочную аллею, они попали на ярмарку, где показывали свое искусство гончары, ткачи шелка, резчики по дереву, мастера чайных церемоний и оригами. Дети по-детски увлеченно следили за работой гончаров, которые сосредоточенно трудились, не замечая ничего вокруг. Те словно слились с глиной, и Рике захотелось попробовать тоже что-то смастерить. Она с детства любила разные поделки, и казалось, что сможет без труда вылепить хотя бы чашку. В это время гончар принялся лопаточкой отделывать чайную чашку, и Рика, наблюдая за точными движениями чутких пальцев мастера, понял, что переоценила свои возможности.       «Сколько умения требуется, чтобы сделать такую простую вещь» — с изумлением подумала она.        Рика завертела головой. Такахаси успел пройти вперед и завис возле деревянной скульптуры дракона, голову которого стамесками выстругивал резчик. Она нагнала его. — А ты знаешь где… — Ребятишки!       Сначала Рика, а потом и Такахаси повернули головы на призыв. Со стороны тента напротив, где проходил мастер-класс по складыванию оригами, им махал рукой мужчина преклонного возраста. Они обменялись взглядами и подошли к набитой битком палатке со взрослыми и детьми. — Не хотите попробовать? — спросил он, с улыбкой кивая на столик с цветной бумагой. — А можно? — Такахаси воззрился на старичка. — Конечно, садитесь, я вам всё покажу. — рассмеявшись, он отодвинул стул, приглашая сесть. Такахаси забегал глазами в поисках места, куда положить костыль. — Его поставь вот сюда, здесь он никому не помешает. — и прислонил его к ящику. — Дотянешься, если что? — Да, спасибо. — Умеете делать оригами?       Такахаси помотал головой (складывать он умел только самолётики и особенно хорошо они получались из листов с молитвами). Пожилой мужчина усадил его за стол. Пока тот расспрашивал Такахаси, Рика взяла листок оранжевого цвета и сложила из него фигурку. — Вот, — говорит Рика, когда мастер отошел к соседнему столику. — сделала тебе кое-что. Дай руку. — Ух ты, — сказал Такахаси, разглядывая остроконечное ярко-оранжевое оригами, — прикольно. — Понял, что это?        В его руках лежала угловатая птичка, но мальчик не мог понять, на кого она похожа. Утка? Лебедь? — Сдаешься? Это журавлик! Если на него вот тут нажать, он захлопает крыльями, видишь? — она нажала на квадратик в глубине оригами. — Крутяк! А что ещё умеешь делать? — тут его золотистые глаза вспыхнули искорками. — Слушай, сделай мне Годзиллу, а? Или Мотру?        В последнее время Такахаси помешался на Годзилле и трещал о ней без умолку, утомив даже Сакурая, который и запустил невозвратный процесс, дав ему посмотреть на своем ноутбуке «Годзилла против Кинга Гидоры». — Ну, вообще-то, я только журавликов делать умею. — А-а. — разочарованно протянул Такахаси.       Пока Такахаси, как заведенный, заставлял журавлика «летать», Рика увидела, как девочка чуть младше её беззаботной пушинкой крутилась между столиками с игрушкой «ветерок» на палочке. Её родители стояли неподалёку, наблюдая, как играется дочка. Рика ощутила укол зависти — как и всякий раз при виде счастливого ребенка. Она повернулась к Такахаси. Тот отложил журавлика в сторону и под указания старичка с ретивым упорством складывал из травянисто-зеленой бумаги лягушку. Лоб напряженно хмурился, пальцы с пятнами от чернил согнули нижнюю часть листа пополам, согнули с боков. Остановились, оттянули уголки. «У нас получилась задняя пара лапок…». Сухие губы тронула радостная улыбка, перевести которую Рика могла безошибочно: ого, вот это да, получилось! Растопырив пальцы, Такахаси постучал ладонью по подбородку. Между указательным и средним розовели свежие мозоли от жесткого бамбукового стержня пера — у него была привычка крутить его в пальцах на уроках. На сердце стало чуточку легче. — А теперь я покажу вам, как сложить оригами в виде журавля — говорил мастер оригами. — Существует легенда, что если сделать тысячу журавликов, то ваша мечта сбудется.       О… Звучит, как вызов!       Прошло некоторое время. Она сделала уже восемь журавликов и с девятым действовала ничуть не менее успешно. — А у тебя неплохо получается! — заметил старичок, подойдя к их столу. Рика повернула руку и, с напряжением сжав пальцы, взяла боковые уголки и опустила их к нижним, соединяя между собой, чтобы получился квадрат. Через пару минут очередная бумажная птица присоединилась к собратьям. — Ты собираешься сделать тысячу журавликов? — с добродушным смехом мастер оригами предпринял ещё одну попытку привлечь внимание ребёнка.       Нет ответа. Рика сосредоточенно подвернула уголки ромба и с нажимом потёрла их мизинцем, чтобы заострить края. Старик перевел взгляд на Такахаси. Мальчишка развел руками, мол, я тут и сам бессилен. Сильно увлёкшись чём-то, Рика уходила в себя и становилась мало доступна для продуктивного контакта. Когда она занималась монотонной работой — лущила сою, промывала рис, затирала воск в полы, складывала оригами, то безмятежно покачивая головой, как деревце, которое покачивается себе на ветру туда-сюда. Впрочем, ещё это был знак: Рика не хочет, чтобы ее трогали. — Вот это ты наплодила птичек.       Вздрогнув, Рика очнулась. Весь стол был завален оригами в виде журавликов. — Ой. — Подруга, по-моему, ты немного перестаралась. — сказал Такахаси. Лучший друг сидел рядом, подперев голову рукой, и игрался с бумажной птицей — оранжевый журавлик ещё хлопал крыльями, но судя по скрюченному и помятому виду, Такахаси обращался с ним без особой жалости. — Куда ты их все денешь?       Рика оглянулась по сторонам, поскребла щеку. Неловко как-то было использовать столько бумаги, а потом бросить поделки и уйти, словно намусорив, но и журавликов оставлять было жалко. Такахаси ворчливо спросил, зачем она тогда столько сделала, но Рика и сама не знала, просто сделала и всё. Они положили два журавлика в кинтяку, и, дождавшись момента, когда дедуля отвернется, быстренько улизнули. — Где ты, кстати, научилась складывать оригами? — полюбопытствовал Такахаси, когда они вернулись на главную аллею. — В школе, на труде. Наша учительница классно умела делать из бумаги всяких разных животных: черепашек, попугаев, кроликов, фенеков и много чего ещё.       Они дошли до аттракционов. У призового тира, в котором нужно было попасть в определенную цель — Луну, двигающуюся по орбите планеты — и сбить её десять раз подряд, толпилось больше всего людей. Дети помладше стояли на цыпочках, вытянув шею. Со всех сторон слышались восхищенные шепотки и восклицания: — Ого! — Сбил! Десять раз! — Третий раз подряд победил!       Они с Такахаси обменялись взглядами и подошли ближе.       У стойки тира стояли трое молодых людей около двадцати. Первый был тонок и светловолос, а стоящий с ним рядом парень — коренастым, полноватым, с рыжей шевелюрой, прямо как у Шиф, только коротко подстриженной с высоким лбом и ястребиным носом. Стрелком, о котором шла речь, оказался третий юноша. Рика разглядывала его дольше всех. Лицо точеное, уверенное, с волевым подбородком и гладкими щеками, а в глубине нефритовых глаз светился недюжинный ум. Он был молод, но в бровях и уголках четко очерченных губ уже залегла суровость мужчины, а пшеничные волосы, густые, несколько курчавые, придавали ему сходство с прекрасным Персеем, которого Рика видела на картинке в «Мифы и легенды Древней Греции.        «Персей» держал в руках ружье. Он стоял в пятнадцати метрах от тира и стрелял по мишеням. Его движения были быстрыми и точными. Это была пугающая и восхитительная расчетливость смертоносного хищника.       Наконец, он последний раз сбил Луну — десятый раз, а в общей сложности — тридцатый. Торжествующий вид. Сверкнула улыбка. Раздались аплодисменты. — Десять из десяти. — с удовлетворенным видом «Персей» опустил ружье и протянул ладонь к своему товарищу. — Я же говорил, что выиграю. Прошу вернуть мой должок.       Белобрысый закатил глаза и вручил ему из кармана смятую купюру. — Что б тебя, чёртов хвастун! — Это был честный спор, и ты проиграл, Киндай. — со смехом покачал головой «Персей». Люди постепенно начали отходить от тира. — Жизнь с седьмого класса, видимо, тебя ничему не научила.       Тот взглянул на него исподлобья с яростью, после чего подошел к владельцу тира и потребовал, чтобы ему дали ружье. Историю про сборку оружия в седьмом классе даже после их выпуска продолжала пересказываться учениками и превратилась в своем роде в школьную легенду. «Кое-кто» из одноклассников поспорил с Цериднихом во время тренировки по сборке автоматического карабина, что тот не сможет за четыре дня превзойти самый быстрый рекорд военной школы. «Если уж ведешь себя так помпезно и величественно только потому, что ты принц, надо чем-то это подкреплять!». Всем было понятно, что Киндай завёлся из-за того, что Церидних в очередной раз обошел его, заняв первое место, а ему досталось второе. Спокойный, как удав, Церидних согласился на спор. Уложившись за три дня, под взглядами всей школы он собрал штурмовую винтовку «Хайнель» за десять секунд, а после церемонии награждения выстрелил ему в ноги. — … Юкимура?       Держа приклад ружья на плече, Церидних смотрел на него с вопросом. — Что это с тобой? — Да так, вспоминал знаменитый случай «Открывай пасть только если превзойдешь меня».        Тот делано посмеялся. — А помнишь, что потом произошло? — Как нога зажила, бедняга Киндай решил, что побьет городской рекорд по прохождению полосы препятствий, и на аттестации подвернул лодыжку. А через месяц ты побил рекорд префектуры. Я думал, его разорвёт от злости. — Я и не рассчитывал на другой результат. — Меньшее тебя не устраивает?       Тот фыркнул носом. «Ничего удивительного. Это у него в крови» — подумал Юкимура. Церидниха отличала, помимо мощного ума, какая-то особая одаренность во всём, которая либо восхищала, как в его случае, либо рождала в людях зависть, особенно в таких, как Киндай. Этот интеллектуальный пигмей постоянно с ним соревновался и до сих пор не мог угомониться. Он уже все ноги истоптал на этом кроссе и ни на шаг не приблизился к финишу. — Десять штук на то, что я собью десять мишеней! — Не могу сказать, что мне не нравится обирать тебя до нитки, но боюсь в таком темпе ты покинешь фестиваль с пустым банковским счётом. — Довольно, Цери, не насмехайся над ним, иначе Киндай опять как в тот раз в слезах убежит своему папане жаловаться, что ты его обижаешь. — Ещё одно слово и я вырву, на хрен, твои выпученные глаза прямо из глазниц, ты, рыжий троль! — процедил Киндай, заряжая ружье патронами, повернулся к нему. — Ты согласен? — Давай, воссияй, друг мой. — промурлыкал Церидних, пожав руку, и глаза его лукаво блеснули.       Парень мосластой рукой зачесал жёсткие светлые патлы за уши, пристроил приклад на плече и со всей решимостью нацелил ружье в сторону мишеней.       Юкимура знал, чем это всё закончится, и лениво огляделся по сторонам. С другой стороны аллеи чумазый мальчик лет шести со спутанными волосами, одетый в замызганное кимоно, из которого он явно уже вырос — то едва прикрывало колени, а рукава кончались на локтях — тащил коробку со строительными инструментами. Он волок её по земле, дыша ртом и облизывая растрескавшиеся губы. На его шее был крестообразный порез.       Юкимура похлопал парня по плечу. Тот дерганым движением сбросил его руку, огрызнулся. — Я не поведусь на эту уловку! — Никаких уловок, приятель. У меня есть для тебя более интересная цель. Сто тысяч на то, что ты не попадешь по чамару.       Его скругленный, как у дельфина лоб наморщился. Ружье опустилось вниз. — Какого ещё чамара?       Юкимура указал головой на мальчика. Тот отдыхал на своей коробке возле карусели. — Ты шутишь? — хохотнул Киндай. — Я же попаду в него с закрытыми глазами. — Посмотрим.       Киндай глянул на чамара. Ружье не нанесет особого вреда, но могло здорово покалечить. — Сто штук? — недоверчиво переспросил. — Ты серьезно? — Совершенно серьезно.       Тот с какую-то минуту шарил по его лицу взглядом в поисках обмана, а потом пожал плечами. Большинство людей возле аттракционов рассосалось, многие отправились смотреть фейерверк. Пока Киндай устраивал ружье на плече, мальчишка встал, ухватился за коробку и с усилием поволок её. — Ты не туда целишься, Киндай. Надо в шею. Или в глаза.       Юноша провел языком по зубам, не раскрывая рта, положил палец на спусковой крючок и прицелился — выстрелить.       С дребезжащим грохотом выронив ящик с инструментами, чамар упал. Парень рассмеялся. Смех его был нарочито громким и жестоким. Следующий выстрел последовал по ногам.       Поступок молодого человека, продиктованный вульгарным желанием покрасоваться, заставил её не на шутку рассвирепеть. — Эй! Что вы тво…?!       Рика не успела закончить возмущенную тираду — ладонь Такахаси с силой зажала ей рот. Она крутанула головой и вытаращила глаза. — Тихо! — шикнул он ей прямо в ухо.       Рука с лица убралась, но только губы у неё разомкнулись, как Такахаси пнул её костылем по лодыжке. — Ай! — взвизгнула, прыгая на одной ноге. — Ты чего пинаешься?! — Замолчи сейчас же и пошли отсюда! — В смысле — пошли? Мы никуда не пойдем! Смотри, что они делают! Надо помочь ему! — Нет, не надо! — глаза у Такахаси потемнели. — Пошли, не геройствуй! — Надо их остановить! — Нет! — Почему?!        Такахаси дёрнул её к себе, с силой, что она чуть не впечаталась лбом ему в лицо, и произнес несколько резче, чем это было необходимо, глаза в глаза: — Пацан — чамар. Из низшей касты. Они могут с ним всё что угодно делать, хоть избить до смерти, хоть застрелить. Им за это ничего не будет, а тебе ни в коем случае нельзя за него заступаться. Проблемы будут.       Такахаси положил ладонь ей на спину: сначала Рика решила, что он хочет её успокоить, но почувствовав давление поняла, что не успокоить — увести. — Погоди, надо же что-то сделать… — Храброй воды напилась?! Не вздумай! — сказал Такахаси, внезапно ощерившись. — Ничего ты не сделаешь! На тебе герб высокородной семьи из высшей касты. Если ты сейчас поможешь ему, то это всё равно, что осквернить их и смешать с грязью! — Они не узнают! — Узнают! Поверь мне. Идём. Идём!       Что-то жесткое и решительное в его голосе остановило Рику, напугав ее. — Пошли, Рика. — произнес Такахаси медленно, но твердо. — Всё будет очень плохо, если мы сейчас не уйдем отсюда.       Он намертво вцепился в её за руку, словно опасаясь, что она вдруг захочет вырваться, и поволок за собой подальше от тира.        Они отошли на несколько шагов, как раздался яростный собачий лай и женский вскрик. Чья-то собака, короткошерстный мастиф, сорвалась с поводка и кинулась в толпу, гонясь за чем-то, известным только её охотничьим инстинктам. За ним со всех ног неслась женщина, сжимая в руке поводок, и выкрикивала: «Айди, Айди! А ну стой!». Прохожие останавливались, открыто глазея за погоней. Сумятица заставила отвлечься и молодого человека с ружьем — тот опустил его, провожая собаку, а затем женщину взглядом. Рика увидела, как в это время тело маленького чамара напряглось в отчаянном порыве — он вскочил с земли и кинулся прочь. — Киндай, кажется, ты упустил свою добычу. — насмешливо сказал «Персей».       Тот резко обернулся, стрельнул глазами по сторонам. — Чёрт! Сбежал! — Первое правило охотника — не спускай с цели глаз.       Такахаси потянул Рику за лямку кинтяку, но та не отреагировала.       Тут к юноше подошла девушка в изысканном паутинно-серой юката с густыми и длинными каштановыми волосами, которые сворачивались спиралью в пышные локоны. Её глаза, расставленные необыкновенно широко, были бирюзового цвета, кожа — безупречно-розовой. У неё было такое же абсолютно круглое лицо и такой же вздернутый нос пуговкой, как и у него, и по тому, как та доверчиво скользнула к его боку, Рика догадалась, что они брат с сестрой. — Бене, Китагава, а мы уж думали, что вас потеряли!       Вторая девушка, её спутница — крупная, статная, с медными волосами в красном кимоно, губы накрашены тёмно-красной помадой — быстрыми шагами приближалась к «Персею». Вид у неё был весьма разгневанный. — А ну заткнись! Это мы двадцать минут по всему парку таскались, вас искали! Неужели нельзя было подождать?! — она говорила низким и звучным голосом с мелодичным акцентом. — Прости, Китагава. — без капли раскаяния прожурчал молодой человек. — Это что у тебя, сливовый какигори? Дай-ка мне кусочек. — Ещё чего! — Ну-ну, не будь жадиной.        Брюнетка окинула его разъярённым взглядом темных глаз. — Жадиной?! Как ты смеешь! Ты знаешь, как неудобно ходить в этой обуви?! У меня сейчас ноги отвалятся! — девушка выставила правую ногу. На ней были окобо на высокой платформе, как у ойран. — Юкимура, скажи ему! — А? Что сказать? — Не обращай внимание, Китагава вне себя из-за того, что мы ушли, не предупредив. — Её мама заставила эти туфельки надеть. — с хрипловатым смешком отозвалась стоящая рядом блондинка и вытащила из сумки изысканный расписной портсигар и постучала сигаретой по внутренней стороне крышки. — Она в них будет танцевать на свадьбе твоего отца. Слышала, в этом году праздник закатят с размахом. — Угостишь одной, Бене? Удерживая сигарету между губ, «Персей» наклонился прикурить от зажигалки подруги и затянулся. — Если бы я праздновал двенадцатую свадьбу, то ограничился бы бутылочкой сухого «Монраше» на двоих где-нибудь в окрестностях Бер-ле-тан. Но эта Севин или как там её, решила, что раз она будущая королева, то и свадьба обязана быть королевской. — сказал тот, отгоняя дым от лица. — И какая разница, что таких же королевских свадеб до неё было больше десятка. — Твою новую мачеху зовут Севанти, дружище. — посмеялся приятель, очевидно, желая подтрунить. — Помилуй, у меня их почти двенадцать! И с каждым годом они всё прибавляются и прибавляются — не успеваешь запомнить последнюю, как отец уже предлагает руку и сердце следующей. — А я считаю, у тебя нет проблем с памятью. Ты просто не утруждаешь себя их запоминать. — бросила блондинка, выпуская сизое облако дыма. — Да ты и своих сводных братьев и сестёр не всех по именам знаешь, правда? — сказал её брат. — Главных я запомнил.        Юноша откинул голову назад и зашелся в хохоте. — Главных это тех, кто претендует на престол?       Он не ответил, посмотрев на приятеля лукаво, и Киндай ответил ему вздернутой бровью и самодовольной улыбкой прокурора, закончившего свою обвинительную речь. Всё выдавало в юношах и девушках отпрысков состоятельных семейств с богатой родословной. От мимики, движений и тому, как они держались, шло ощущение силы — внутренняя собранность и уверенность в себе людей, опирающаяся на сознание собственной значительности. — Чем это вы тут вообще занимались без нас? — спросила блондинка, выпуская уголком рта сигаретный дым. — Да так, ничего особенного. Немного постреляли в чамара. — Чамар? — она произнесла это слово так, будто это было название какой-то заразной болезни. — Что он тут делал? — А мне почём знать? Мне почти удалось попасть ему в шею, как пришли вы и прервали всё веселье!       Блондинка повернулась к своему брату. Её глаза сузились, улыбка застыла, а голос сделался ехидным. — Ах, Киндай, прости, что испортили тебе охоту на отребье! — она посмеялась, и к её смеху присоединились все остальные.       Не обращая внимание на гомерический гогот друзей, Церидних оглянулся. Возле бамбукового шеста, увешанного сверху донизу тандзаку, стояла девчонка с чёрными, как сажа, волосами в багровом юката с золотистым оби. Мальчишка с костылем рядом энергично махал рукой в сторону парка, то ли показывая на что-то, то ли уговаривая туда пойти. Видимо, почувствовав, что он на неё смотрит, девчонка обернулась. Её плечи были напряжены, на лице застыла злобная маска. Он даже слегка опешил. Взгляд украдкой длился не более мгновения, но в нём так и горел немой укор. Она резко отвернулась. На спине её юката было очертание чего-то округлого. Церидних к нему пригляделся. Гуахаро-мон.       Такахаси с Рикой дошли до середины аллеи и свернули на тропинку рядом с буддийским храмом, туда, где народу поменьше. Над скамейкой раскинулся королевский делоникс, вокруг которого порхали пыльцеватые павлиноглазки. — Рика, сядь. — сев, Такахаси ткнул на место рядом с собой и добавил, уже приказным тоном: — Садись!       Она плюхнулась на скамейку. — Не смотри на меня, как на врага. Я сделал это ради нашего блага. — Какого ещё блага?! Ты о чём?! Что значит «они могут его хоть убить»?       Такахаси покусывал верхнюю губу, глядя на неё с какой-то раздумчивостью. Когда Рика возмущалась по мелочам, Такахаси, конечно, виду не подавал, но в душе умилялся — глазастый тигрёнок, прелесть что такое — но когда та была вне себя от злости, умиляться было вообще нечему. — У вас в Федерации нет каст, да? — Что? Нет! — Да, глупый вопрос, иначе б ты так не кипятилась. Но ты же знаешь о них?       Рика кивнула. Такахаси заерзал; деревянная скамейка заскрипела. Положив костыль рядом, он повернулся к ней. — Рика, тот ребенок из касты буракуминов. Их строго отделяют от остальных каст на основании их происхождения и относят к низшему классу. Они живут отдельно в трущобах, им нельзя разговаривать с членами других каст, у них свои магазины, школы и храмы… — Но я видела их у нас в храме! — Нет, не видела. Им запрещено ходить в те жа храмы, что и остальным. — помотав головой, он ткнул пальцем себе в шею. — Хоть у кого-нибудь был этот крест?       Ему пришлось подождать целую минуту, прежде чем Рика ответила «нет». — Вот-вот. Их можно отличить по клейму — две вертикальные линии и крестообразный разрез. Последний хуже. Это знак чамара, вот они почти рабы. Другой просто означает, что человек принадлежит к бураку. Они обычно делаются на шее или на любом видном месте, чтобы сразу замечали.       Шрам у Морены… Выходит, она из низшей касты. — Зачем вообще придумали касты?! Это же бред какой-то! Где написано, что нужно было это делать? Люди что, просто взяли и решили, что одни будут жить в роскоши во дворце по праву рождения, а другие собирать мусор, и жить в нищете, так что ли? — Слушай, главное, что мы не чамары. К тому же, ты не думаешь, что если бы не те люди, о которых ты сейчас говоришь, то остались бы мы с тобой в храме куковать! Эти богачи нас одевают, хорошо кормят, отправят в элитную школу, а потом во дворец. Так что нечего богов гневить. Тем более, переубедить кого-то, что мы все якобы равны, у тебя не выйдет. Ха! Если ты скажешь знати, что они такие же, как чамары, знаешь, что они тебе ответят? «Мы, родовитые аристократишки, ровня каким-то нищей черни?! Отрубить голову этой наглой девице!». — Такахаси завел руки за голову, сделав вид, что держит топор. Рика ничего на это не ответила, не подхватила шутку. Не проявила интереса. — В общем, Рика. — урезонивал он её мягко, пытаясь ослабить напряжение, в котором она пребывала: — Ты к такому привыкнешь. Тут никто чамаров за людей не считает. Ты даже их видеть особо не будешь, потому что они своих трущоб почти не покидают как раз из-за этого.        Какое-то время они сидели на скамейке и ни о чём не разговаривали. Такахаси поболтал ногами над землей. Раздался звонок. Она отчиталась Морене, заверив, что у них всё нормально. Положив телефон в сумку, она повернулась и посмотрела себе через плечо. — Я, наверное, зайду. Пойдешь со мной?        Такахаси глянул на неё так, будто она предложила ему прыгнуть в костёр, после чего почему-то искривил в полунасмешке рот. — Нет уж, без меня. Хватит с меня храмов. Мне времени, проведенному в Шинкогёку до конца жизни хватит.        Табличка у высоких сводчатых ворот гласила, что храм нёс волю бодхисаттвы Авалокитешвары. Рика скинула обувь у порога, где валялось несколько пар туфель и сандалей и босиком зашла в храм. Пол был устлан гладкими пятиугольными плитками кремового цвета. Во внутреннем дворе монах подметал у входа опавшие лепестки яблоневого дерева. С деревянных потолков свисали бледно-зеленые фонари в форме колокола, отбрасывавшие на пол дрожащие круги золотистого света, а между ними тянулись гирлянды пятицветных молитвенных флажков, едва колышущиеся на проникающем в храм ветерке. Проходя мимо, Рика провела пальцами по молитвенным барабанам, вращающихся вдоль стены.       В начале кодо стоял небольшой раскладной-столик прилавок, за которым с книгой сидел на полу буддийский монах в шафрановом кашая. Заметив её, монах отложил книгу, поднялся и с благожелательной улыбкой сложил ладони вместе на уровне сердца — кончики пальцев были направлены вверх. — Бавата сарва мангалам.       Рика повторила жест, подняв сложенные в молитвенном жесте ладони на уровень лба, выражая глубокое почтение, поклонилась и попросила подношение — лотосы, свечи и палочки сэнко. За цветами монах ушел к небольшому пруду, устроенному между коридорами кайро под открытым небом. Спустя минуту он вернулся, неся в руках крупные, распустившиеся бутоны с желтой сердцевиной, от которых исходил нежнейший свежий аромат. Не найдя на прилавке ценников, Рика спросила, сколько стоит покупка. Бхикшу указал на ящик для пожертвований, стоящий рядом. — В храме запрещена торговля, поэтому цены на все, что ты видишь, нет. Люди кладут в ящик столько, сколько им не жалко пожертвовать храму.       Рика порылась по карманам и вытащила деньги. Они с Такахаси тратили на всё подряд, а ушло всего три тысячи. Прежде чем опустить деньги в ящик, она поднесла руку ко лбу в знак преклонения перед бодхисаттвой и вернулась к прилавку. Помимо храмовых подношений, на нём лежало столько всего интересного, что глаза разбегались: амулеты, чётки из дерева туласи и рудракши, серебряные кольца, украшенные белым нефритом, жадеитом и агатами, карточки с мантрами и книжечки с наставлениями махасиддхов. Монах обратил внимание, как девочка с разглядывает деревянные коробочки с запечатанными свитками. — Ты знаешь, кто твой Будда-покровитель по году рождения?       Рика качнула головой. — Каждому году приписан буддийский покровитель, и в случае каких-то неблагоприятных времен человек может повторять его наставления. Считается, что он поможет ему справиться с трудностями и вернет на Путь. В каком году ты родилась?       Услышав ответ, монах сверился со специальным календарем. — Будда Шакьямуни. — он взял один из свитков, протянул ей. — А можно мне ещё для своего друга? Он на два года меня старше.       Положив их в кинтяку, Рика зашла в хондо со святилищем. Кроме неё в зале был саньясин — он менял масала в фимиамах и раскуривал благовония, окрашивающие воздух жемчужным цветом. Она подошла к статуе Авалокитешвары, окруженный дымящимся сангом. Крупная, не меньше трех метров в высоту, статуя из белого мрамора находилась в конце зала. Две главные руки Просветленного сложены перед грудью в жесте просьбы, мольбы, демонстрирующее его желание помочь всем существам выйти за пределы страданий. В правой верхней руке он держал хрустальные четки-мала со со ста восемью бусинами, а в левой голубой цветок падмы, символ незапятнанной чистоты и духовного совершенства. Бодхисаттва был одет в шелковые одеяния и сидел в позе лотоса на лунном диске, под лунным — солнечный диск, ниже — лотос.       Вдыхая ладан, Рика поставила в ступу перед статуей зажженные свечи, красиво разложила лотосы и, сложив руки, тихонько прочитала вслух молитву за живых близких, в том числе и за главу клана, благодаря за его щедрость и за то, что он подарил ей цель. У ног Бодхисаттвы стояла большая чаша-фимиам с горсткой ладана. Поставив в неё палочки, она преклонила колени перед алтарем и безмолвно прочитала молитву об усопших, попросив о милости и спасении для её семьи, не сомневаясь, что они нашли свое место в раю.        Просветлённый взирал на неё с безмятежной, чуждой земным тяготам улыбкой, прикрыв глаза в вечной молитве за души людского рода, чтобы помочь всем им обрести благое перерождение и освободиться от страданий. А вдруг души её родных уже переродились в недавно рождённых людях? Лелея эту надежду, она низко, до земли, поклонилась бодхисаттве, крепко зажмурилась и горячо попросила, чтобы если они когда-нибудь пройдут мимо, подать ей какой-нибудь знак, чтобы она поняла, что это они.        Боги ей не ответили. Они и сейчас молчат. Только смотрят. Слушают. И наблюдают.       Рика выпрямилась и открыла глаза. Они были сухие и горели. Она подняла голову и посмотрела на бодхисаттву, словно тот даст ей ответ, но Просветленный молча взирал на неё глазами, полными понимания и сочувствия.       Тот мальчик не шёл у неё из головы. Что если бы к его голове приставили настоящее ружье? Что бы она сделала, если бы такие жестокие люди захотели забрать жизнь Такахаси? Или Хиде? Юи, Тецуро, Шиф, Морене — с кем угодно, с любым из тех, кто слаб и беззащитен, кто не может за себя постоять? Судьба бьет таких людей беспощадно, жестоко, под дых. Ей представилось то, как встретили смерть её родные. Нацуки, которого некому было спасти, когда в него стреляли убийцы, её мама, Ишида… Что бы она сделала?        А если она просто доверится? Если правильного решения и в самом деле нет, то можно ли доверится тому, что не кажется таким уж правильным, но принесёт благо? Есть хорошие люди, а есть плохие. Убивающие хладнокровно и целенаправленно, ради выгоды, не различая виновных и невинных, хуже диких животных. И те убийцы ими были. Никто из тех подонков не сожалел, что убивал. Они — звери, и её работой будет защищать людей от таких зверей. Для этого и нужны солдаты. Да… наверное… может… так будет вернее… Ведь так устроен мир. Таков он — жестокий, беспощадный, полный зверей. И чтобы защищаться от тех, кого порождает равнодушный мир, кто крушит и ломает чужие жизни, придется взять в руки нож. Если она не хочет, чтобы ужас, который она пережила, повторился с ней или с кем-то ещё, ей придется примириться с неизбежностью, которая ожидает её на выбранном пути — она не сможет выполнять свой долг и связанные с ним обязательства, и жить с вечно кровоточащим сердцем. Смерть казалась чем-то далеким, диким и невозможным, страшным сном, но реальность слишком сильна и может проникнуть в каждый сон. Никому не удастся полностью защититься от реальности. Она ударяет в нас неожиданно, подобно свежему ветру. Рика думала, что сможет научиться безбоязненно встречаться лицом к лицу с чем угодно.       Она была еще очень юной.

***

      Пухлая круглая луна заливала буддийский храм своим гипнотическим светом. Ласточки сидели на натянутых электрических проводов, напоминая на её фоне музыкальные ноты на бумаге. Погруженный в чтение танкобона с новыми главами «Пауэр-Клинеры», Такахаси услышал, как она подошла, и захлопнул книжку. — Теперь — фейерверки! — объявил он.       Они направились в южную часть парка в сторону реки и проходили мимо палаток с уличной едой, когда им на глаза попался тот мальчик-чамар. Он стоял возле кацуре и глядел на что-то лежащее возле него в бумажной обёртке. На земле лежал недоеденный якитори на шпажке и несколько ломтиков жареной картошки. Мальчик припал к земле и с жадностью накинулся на еду. Рика сделала к нему шаг, но её остановила рука Такахаси, сомкнувшаяся на плече. — Ты куда собралась? Совсем сбрендила? Не подходи к этому грязному оборванцу! — Ты что такое говоришь?!       Лицо его померкло, на нем впервые промелькнуло циничное выражение. — Вот только не надо проповеди читать! Я тебе что сказал? Чамары — отбросы! Мусор. Не обращай на него внимание ради своего же блага.        Она встряхнула рукой, освобождая плечо из его пальцев, и отчеканила: — Ты можешь считать всё что мы видели нормальным, но я никогда не стану к этому привыкать. — Придётся, если не хочешь, чтобы тебя выгнали из клана. Рика, я серьезно. Не наживай себе лишних проблем, у тебя их и так предостаточно. — Я всё равно пойду! — Боже! Ну и иди! — раздраженно проворчал Такахаси, устав с ней спорить. — Вшей или лишай подхватишь, сразу вся жалостливость пропадёт!       Рика холодно посмотрела на него. Он даже оскорбился — что он, не прав что ли? — Не знала, что ты такой чёрствый.       Такахаси поморщился и показал ей язык.       Рика подошла к кацуре. Заметив её появление, мальчишка застыл. Он сидел на корточках, сьежившись, словно дикий зверёк, и таращился на неё невыразительными глазками, которые на его загорелом лице казались до странного блестящими. Ей стало худо только оттого, что она заглянула в них. Рика заметила, что на его голове ползают мелкие насекомые. Её передернуло. В волосах извивались вши, их было столько, что сосчитать невозможно. — Эй. — Рика осторожно подошла к нему и присела на корточки, не обращая внимание ни на насекомых, ни на неприятный запах. «Запах трущоб». — Не бойся меня. Как тебя зовут?        Мальчик тупо глядел на неё. Он был ещё маленьким, младше её на пару лет, но личико у него было старческое, осунувшееся, а взгляд подернутых голодной пеленой глаз, отливающих тёмной бронзой, тусклым, первобытным. Затравленный, зашуганный взрослыми, которые видели в нём не человека, а какое-то бездомное, ничейное животное, с которой можно обращаться как угодно. Рика полезла в кинтяку за деньгами. — Вот, купи себе что-нибудь. И не ешь больше с земли, иначе живот разболится.       Мальчик посмотрел на купюру. Поднял голову. Посмотрел на неё. Рика поощрительно кивнула настойчивее протянула ему деньги, но чамар, не обращая внимание, так и глядел на неё бессмысленным взором. Она вздохнула. — Я здесь их положу, хорошо? — она положила деньги на землю. — Смотри-ка, что у меня есть. — она сунула руку во внутренний карман рукава юкаты. На раскрытой ладони сидел оранжевый журавлик.        К оригами мальчишка проявил куда больше внимания, чем к деньгам — чуть с опаской, он забрал журавлика с ее ладони и принялся со всех сторон вертеть бумажную птицу, дергать за кончики крыльев, скрести по бумаге ногтем с грязной каймой, явно не понимая, что с ним делать. Рика потянулась к нему руки, чтобы показать фокус с крыльями, но вдруг мальчик, выронив журавлика, с испугом втянул в себя воздух и отпрянул от неё к каменной изгороди. Сердце сжало горячими тисками. Видя, как он весь сжался, закрыв руками голову, словно защищаясь от занесенной для удара руки, в груди что-то лопнуло, какой-то сосуд, обливая всё внутри обжигающей лавой безмерного сострадания.       Рика сунула руку в карман юкаты и нашла вкладыш от омикудзи. Сев прямо на землю, она быстро сложила из него птицу. Худые руки чуть приподнялись, наружу осторожно высунулось смуглое лицо. Взяв одного журавлика, она подняла его в воздух, изображая полёт. Эффект был молниеносный. Увидев бумажную птицу, глаза его расширились до предела, губы сложились в маленькое круглое «О!». Рика разразилась смехом. Задорно хлопая бумажными крыльями над его головой, журавль спикировал вниз прямо перед его лицом. Ребёнок вытаращился на неё в изумлении, в которое примешивался неописуемый восторг.        С двумя журавликами она устроила целое представление, за которым чамар завороженно наблюдал, не смея шелохнуться. Рика отдала ему оригами, и пока он игрался с птицами, вытащила из кинтяку пакетик с большой сакурамоти, которую купила в магазине вместе с мангой, и хотела предложить ему, но тут, с превеликой бережностью положив журавлика рядом с собой, чамар подобрался к ней и начал похлопывать её юкату, руки, лицо и волосы, щупать и гладить, как порой делают это слепые дети, чтобы запомнить того, кто перед ними. Рика сидела в растерянности и небольшом смущении, но позволяла себя изучать. Взяв рукав юкаты, мальчик прислонил её к своей щеке и потерся об мягкую ткань с выражением истинного блаженства на лице. Отпустив её, чамар, оперевшись на колени, наклонился вперед, так, что их лица оказались на одном уровне, и грязным ногтем большого пальца начертил три линии с точкой у неё на лбу, после чего коснулся ладонью знака и затем прижал её к сердцу. Не дав ей времени угадать, что же это всё значит, мальчик схватил её ладонь и с удивительным и порывистым энтузиазмом затряс. — Господи, спаси тебя и меня, всегда-всегда!       Отчетливо картавый, однако голосок у него был звонкий, приятный. Он сидел, наклонив голову набок и внимательно глядя на неё. Губы его расплылись в улыбке, призывной и выжидающей. Рика в замешательстве хлопала глазами, и тогда он взял её руку, прочертил большим пальцем себе три полосы и точку, прижал ладонь к её лбу и к груди. Позже она узнает, что это была тилака «трипундра» — знак божественного триединства, почитания баланса Творения, Защиты и Разрушения, и считалась высшим благословением среди бедняков. Тилакой помечали людей, как знаком доброй милости, пожелание счастья, процветания и долголетия, её наносили сандаловой пастой на двери домов и ценные вещи, чтобы защитить их от кражи.       Отпустив её руку, чамар посмотрел на неё долгим взглядом сквозь свои длинные ресницы, поднялся с земли и ушел, распевая песню из популярного фильма. — Нет более прекрасного свидетельства Божьего промысла, чем щедрость детей.       Услышав низкий, хорошо поставленный голос, Рика обернулась. За её спиной, заведя руки за спину, стоял никто иной, как «Персей».       Прядь волос упала молодому человеку на лоб и повисла меж глаз. — Вы могли остановить его. — Кого? — как будто не поняв. — Вашего друга с ружьем. — сурово пояснила Рика, сощурив глаза. — Почему вы этого не сделали? — А что, надо было? — Надо?! Он всего лишь ребенок! Неужели в вас нет ни капли милосердия?!       Церидних усмехнулся. Праведный гнев придавал Рике Исаги некое очарование. Он отнимал у её лица всё жёсткое, напряжённое, застылое, превращал его в зеркало душевных переживаний — поцарапанные щеки полыхали, губы сердито поджаты, а в серебристых глазах горел такой опасный огонёк… Ох, какой огонёк! Подобный тому, какой горел в беспощадных кострах инквизиции Средневековья, в священном пламени которых сжигали еретиков поборники мракобесия. Одна из частей его сознания, ответственная за удовлетворение мрачных причуд хозяина, сделала вывод, что эти глаза полностью угождали прихотливому эстетическому вкусу и были ничуть не хуже глаз клана Курута.       Сверкнув белыми зубами, Церидних вполголоса посмеялся. Они были спрятаны, укрыты от любопытствующих прохожих двумя кацурами с широкой пурпурно-бронзовой кроной. — Что смешного?! — Ах, нет! Не пойми меня неправильно, я смеюсь не от того, что нашел в твоих словах что-то забавное! Честно признаться, я в полном замешательстве. Никогда не видел, чтобы кто-то с такой яростью заступался за отребье.       Рика вскочила на ноги, сжав руки в кулаки и очертя голову почти сорвалась на гневную тираду, как юноша абсолютно естественным, грациозным жестом прижал палец к плотно сжатым губам. Она застыла. Он подошел чуть ближе, убрал палец. Его губы слегка разомкнулись, пригубив от её гнева — принц Церидних нашел во вкусе поразительное наслаждение. Рика почувствовала, как по коже побежали мурашки, как внутри у неё все устремилось вверх, к горлу, и неосознанно попятилась назад. Нефритовые глаза вонзились в неё, обожгли страшнее страшного — взгляд его будто вторгся в её голову, перевернул всё с ног на голову, хотя сам юноша не проронил ни слова, на его лице не дрогнул ни один мускул. Секунды мучительно тянулись, и все это время опасные глаза смотрели на неё в упор. Будто некое существо, тайная сила мягко проникала в её разум, используя длинные извивающиеся щупальца вопрошающей мысли, исследуя, касаясь, принюхиваясь и пробуя на вкус. Затем на его лице появилась загадочная улыбка: — Ты права. Мне очень жаль, что я расстроил тебя. Безразличие и жестокость — несказанно безобразны. — и следом понизив голос, он произнес самым вежливым и сладким, как капающий на дерево мёд с дикого улья, голосом. — Это получится прекрасно… Я очень рад… До встречи… Я буду ждать её с нетерпением.       Он опустил руку и ушел, оставляя её немую, в полном замешательстве.       Прошло какое-то время, прежде чем Рика осознала, что стоит, уставившись в одну точку. Обратно к Такахаси она шла, как в трансе, не понимая, что это только что было. В парном ночном воздухе от белесых цветов гардении исходил теплый, тяжелый, пьянящий аромат. Закружилась голова, её затошнило, Рика старалась дышать как можно глубже. Лоб был покрыт испариной, её чуть ли не дрожью колотило. Она утерла пот тыльной стороной ладони. Ей стало плохо всего за пару минут. Всё из-за того взгляда? Вспомнив, она поежилась и тряхнула головой, пытаясь сбросить с себя наваждение, вызванное нефритовыми глазами.       Такахаси не стал ничего спрашивать — только покачал головой. — Довольна, дурында? — Довольна. — прохрипела Рика. Молча вскинув бровь, друг пошёл вслед за ней.        Рика шагала, едва замечая, что творится вокруг, и если бы не постукивание костыля Такахаси, то вообще сгинула бы в густой толчее безымянных лиц — тот напоминал, что лучший друг идёт рядом. Происходящее вокруг казалось ей нереальным и отдаленным, словно скрытым где-то за горизонтом. Шум, разговоры, отдельные голоса доносились до нее издали, как порой ветер доносит шум огромного стадиона.       Они остановились на пешеходном переходе. На светофоре горел красный. На противоположной стороне завернутый в грязное одеяло бездомный бродил туда-сюда на той стороне с кружкой мелочи. Вокруг ревели автомобильные гудки, всхлипывали клаксоны, грохотали проносившиеся грузовики. Она до того была оторвана от реальности, что не заметила, как начала переходить дорогу и чуть не вывалилась под фургон, который несся, чтобы успеть на зеленый.       Её с силой потянули за руку назад. Ударившись спиной обо что-то мягкое, она свалилась на землю и следом раздался грохот упавшего костыля, а вместе с ним и Такахаси.       В голове пульсировало, сердце за грудной клеткой заскакало галопом. Замыленный паникой взгляд проводил лихача, за которым тянулась выхлопная дымка. — Рика! Ты чего творишь?! Совсем очумела?!       Она все никак не могла перевести дух и не сразу поняла, что он ей сказал. — Прости, я… Я задумалась. — Задумалась она! А если б тебя насмерть сбили?! — Такахаси подполз к ней, прошелся цепким взглядом. — Ты как, не ушиблась? — Нет, нет. Всё в порядке.       Он с облегчением вздохнул. — Ты же могла убиться, а я из-за чёртова костыля… Будь осторожнее. Просто будь осторожней, ладно?       Такахаси замолчал. Прошло как-то невероятно много времени, а Рика всё смотрела на него с очень странным выражением лица. На светофоре загорелся зеленый пешеход. Пешеходы зашагали по размеченной желтыми полосами «зебре». Отпустив её, Такахаси поднялся, помогая себе костылем. — Вставай. Дорогу надо перейти.       Какое-то время они с ним шли в полной тишине — только шелестела тропинка под ногами, эхо от их шагов, казалось, разносилось вечно, за пределы окружавшего их безразмерного вечера. Дойдя до набережной, они спустились по деревянной лесенке вниз и сели на берегу в окружении кустов физалиса. — Слушай, с этим чамаром… Тц, ты пойми, я же не из вредности или что я какой-то чёрствый сухарь. Мне тоже его жалко, честно. То, как те парни над ним издевались, очень жестоко. Мрази, короче. — продолжил Такахаси, потому что Рика всё молчала. — Но я серьезно. Не надо им помогать. В Какине всё так устроено, и ты ничего не сможешь с этим поделать. Люди, которые родились в трущобах, привыкли к подобному отношению, а тебе ни в коем случае нельзя к ним лезть, пока ты воспитанница клана из высшей касты. — Хорошо.       Такахаси заткнулся, косо посмотрел на подругу. Чтобы Рика покладисто согласилась? Быть такого не может! — Что, серьезно? Даже спорить не будешь? Ничего не будешь доказывать? — Ты же сам сказал, что я не могу ничего сделать, а я не хочу, чтобы у кого-то из-за меня были проблемы.       Мальчишка теперь смотрел на неё совсем пристально и с подозрением, но по её лицу у него не получилось угадать, что она задумала. — Ла-а-адно, как скажешь.       Рика вывернулась назад, сорвала с куста плод физалиса и сняла шелуху. — Выглядит неспелым. — заметил Такахаси, глядя, как Рика придирчиво осматривает бледно-оранжевую ягоду. — Думаешь? А по-моему ничего. — Я бы на твоем месте всё равно не стал. Я физалиса кучу перепробовал, говорю тебе, на вид кислятина кислятиной.       О существовании физалиса Рика узнала в Шинкогёку, поэтому опыта в определении спелости данного фрукта у неё было явно поменее, чем у Такахаси, да и всех фруктов в принципе — если какие фрукты и росли в Касане, то только финики, верблюжья колючка и опунции.       Выбросив физалис, Рика открыла кинтяку, чтобы достать бумажные фонарики, но вытащив их, она обнаружила, что те помялись и выглядели так, будто на них весь день кто-то сидел. — Я же их сверху положила! — Почему-то я вообще не удивлён. — иронически протянул Такахаси, отобрал у неё кинтяку, заглянул в неё и присвистнул. — Ёмаё, ты только погляди, сколько у тебя там вещей! В ней же потерянное царство найти можно! Ау, Атланта, ты тут? Отзовись! — сунув ей трещавшую по швам кинтяку под нос. Рика отобрала у него сумку. — И как она только у тебя ещё целая, если вспомнить, сколько ты порвала кинтяку, пихая в них всё подряд, барахольщица ты несчастная!       Такахаси щелкнул её по носу. Рика насупилась и сердито потёрла нос. За последние два месяца у неё порвались целых четыре сумки — после третей Микито-сан пригрозила, что следующую она будет шить сама из мешка из-под муки.       Вдвоём они старательно разгладили фонарики и сползли ближе к краю воды. Такахаси достал из кармана зажигалку. — У Саку одолжил. — солидно пояснил, словив её вопросительный взгляд. Стоя на коленях, он сунул руку в один фонарик и поджёг фитиль. Бумажные стенки озарились изнутри тёплым оранжевым светом. Такахаси протянул Рике зажигалку. Дёрнув за колесо, она опустила ладонь в свой фонарик, попутно загадывая желание. Поставив их на бамбуковое донце, они спустили фонарики на воду. — Слушай, что тебе сказал тот парень? Тот, который подошел к тебе, когда ты сидела рядом с чамаром. Ты знаешь его? — Нет.       Такахаси очень хотел, чтоб она заговорила, и очень не хотел, чтобы снова разозлилась — и осторожно ткнул её локтем. — Ну рассказывай. — подбодрил он её. — Что он тебе сказал? — Ничего. Чушь какую-то. — Он тебя как-то оскорбил за то, что ты помогла тому чамару?        «Чамар», «чамар». Рика скривилась. Слово резало уши, словно скрежет ногтей по металлу. — Не оскорблял он меня, Такахаси.       Босвелии душно теснились позади. Шершавая буро-серая кора отслаивалась от дерева, будто чешуя змеи. — Тогда что? — Ничего он не сказал. — Ладно тебе, мне-то можно рассказать. — Такахаси, как каратист, рубанул по воздуху ладонью, вскинул ногу и нанес удар воображаемому противнику. — Ну чего ты? — Ничего, просто… — плечо непроизвольно дёрнулась. — Не хочу о нём говорить. Мне кажется, он плохой человек.       «Не плохой. Он жуткий». — Потому что не такой сердобольный, как ты? — Не в этом дело. — А что тогда?       Скажи она как есть, Такахаси вряд ли поймет. Рика и сама не понимала. — Да о чем ты всё думаешь? — спросил Такахаси, открывая со лба чёлку.       Рика вскинула голову, так быстро, что ему даже на какую-то долю секунды показалось, что она ему врежет. — Не жаль ему было! — Такахаси уставился на неё: на щеках у неё напряглись желваки, когда подруга, выпалив это, замолчала: — Вот же гад! Он просто стоял и смеялся надо мной! — Кто смеялся? Тот парень? — «Жестокость и безразличие — несказанно безобразны». Тоже мне! Сам подначивал своего друга целиться получше, а потом ведет себя так, будто вообще не причём! — Он просто говнюк. — весело поддержал Такахаси. Он был ни сном ни духом как обстояло дело, но решил, что Рика оценит, если он назовёт его говнюком. — Не бесись, подруга.        Такахаси сочувственно похлопал её по плечу. Где-то рядом застрекотала саранча. — Ого, смотри, Рика! — воскликнул Такахаси, заметив на земле огромного жука с мраморным рисунком на хитиновом панцире. — Это же жук-голиаф! Ты только глянь! Вообще! В жизни такого гигантского жука не видал!        Рика нагнулась, без особого интереса посмотрела на жука. — Да, большой. — Такахаси потянулся, чтобы потрогать жука и с ним поиграться, и малость с издёвкой заметила. — Бабочек, значит, тебе противно трогать, а жуков нет. — Ты сравнила! Та бабочка была мохнатой и хоботок у неё какой жуткий. А ещё они летать умеют, от них, если что, не сбежишь. — Такахаси, бабочки не кусаются, а жуки вполне могут!        Несколько минут они сидели молча. Не выдержав, он высунул ногу и потыкал жука большим пальцем. Тому бесцеремонное обращение не понравилось, и он уполз в траву. Такахаси покачался из стороны в сторону, принялся постукивать пальцем по костылю — бум, бум, бум… С каждой минутой тёмная гладь реки всё больше мерцала — сотни плывущих на бамбуковых дощечках фонариков дрейфовали на воде, устремляясь вдаль по течению, унося за собой сокровенные людские желания и надежды. — Ты не обижаешься? — На что? — Рика зевнула и потёрла веки пальцами, пока перед взором не замигали желтые круги. — Что я не спрашиваю о твоей семье.        Она замерла. Такахаси без утайки доверял ей самое сокровенное. Для него это важно — знать, что несмотря на все недостатки, странности и чудачества, она любит его таким, какой он есть. Он не дёргал закрытые ящики её шкафа и старался не обижаться, если она не всем делилась, понимая, что о чем-то ей тяжело говорить вслух. Но несмотря на сильное желание оставить всё как есть, она чувствовала, что поступает с ним несправедливо. — Спрашивай, если тебе интересно. — Не хочу… Нет, мне не всё равно, ты не подумай! — зачастил Такахаси. — Я только хотел узнать, не обижаешься ли ты.       Рика подняла брови. Мальчишка скрестил руки в замок и положил перед собой на кромку травы. Почти всю прошлую неделю Такахаси искал момент, чтобы завести об этом разговор, ну или, по крайней мере — как-то туманно коснуться в разговоре этой темы и посмотреть, как она отреагирует. Но он совсем не знал, как к этому подступиться, потому что не ожидал того, что услышал. Такахаси представлял, что её семья погибла в пожаре или землетрясении, или в автокатастрофе — воображал всё что угодно, но не убийство. — Рика, мы с тобой дружим целую вечность, поэтому я знаю, когда ты хочешь со мной чем-то поделиться, а когда считаешь, что просто должна. Ты не должна. Вот когда ты правда захочешь, ты сама всё расскажешь, а я подожду.       На другой стороне берега к деревянной пристани подошла компания. По реке мирно плыли лодки, баркасы. Их громкий смех доносился до них вместе с обрывками разговоров. Через несколько минут они ушли и снова — тишина. — Твоих родителей правда убили? — Ага.       Такахаси прокашлялся. Почесал нос. Последовало долгое молчание. В траве за их спинами что-то шипело и стрекотало. — М-да. — сказал он наконец невыразительным жутковатым голосом. — Вот это ад. — Ага.        И они с ним молчали, разглядывая тёмную гладь воды, в которой отражался круг желтой, как сыр, луны, и покачивались шары фонарей-маячков. — Не совсем «родителей». — поправила Рика. — Папа ещё жив.       Такахаси посмотрел на неё с выражением недоумения на лице. Рика вскинула брови и до того выразительно посмотрела на его ноги, что тот сразу догадался. — Я понял… Во дела. — Но меня это нисколечко не волнует. — А кто-то ещё у тебя есть?       Теоретически у неё имелись бабушка с дедушкой — папины отец с матерью, которые жили где-то недалеко от Берендры, но она никогда их не видела, как и Нацуки. «И слава Богу» — сказал Ишида как-то раз, когда они с Нацуки недоумевали, почему они никогда им не звонят. Сам Ишида видел их всего-то один раз в жизни, когда ему было двенадцать — та «семейная» встреча, со слов брата, прошла в довольно накаленной обстановке: мать, не выпуская из рук сумочки, сидела на самом краешке дивана, а все её отважные попытки завязать беседу проваливались и камнем шли ко дну. Внуку, которого дед с бабушкой увидели первый раз за двенадцать лет, они подарил развивающую мозаику для дошкольников в виде пожарной машинки, и сразу после вручения подарка дед рявкнул, что у Ишиды «улыбка какая-то натянутая» и отчитал невестку за то, что «тот его недостаточно поблагодарил», а в конце не слишком любезно заметил, что их сын совершил огромную ошибку, когда разорвал помолвку с дочерью заместителя мэра и женился на деревенщине. — Мы когда приехали домой, я первый раз в жизни увидел, как мама курит. — со смехом сказал Ишида. Они с Нацуки молча переглянулись, и с тех пор о бабушке с дедушкой больше разговоров не было.        Рика повалилась спиной на траву, положила руку на живот. — Родню отца я никогда не видела, а родители мамы и Ренджи умерли очень рано. Мама говорила, что это случилось, когда она едва научилась ходить, поэтому совсем не помнит их. Дядя вырастил её, а когда ей было семнадцать, она вышла замуж. — Тогда странно. — Такахаси отломил от куста физалиса палку, подполз поближе к воде и принялся гарпунить резвящуюся рыбешку на дне. — Что? — То, что он о твоей маме заботился. Как-то непохоже на него. — Ну, мама его сестра. — А ты его племянница. — Ей было два года. — А тебе было восемь. — возразил Такахаси. — Невелика разница.       Рика жмёт плечами. Ну а что тут скажешь? Ей хотелось сказать: «А тебе четыре», но даже начинать об этом разговор было глупо. Давно, в начале зимы, когда они окучивали растения в саду, чтобы защитить их от заморозков, то Такахаси завел беседу об их мамах: вот как так вышло, что они — самые добрые, заботливые, такие классные — умерли, а всякие ужасные люди в это время ходят себе по земле живы-здоровы. «Так нечестно! Они не тех забрали!» — воскликнул Такахаси, обвинительным жестом тыкая пальцем на хайдэн. «Тут какая-то ошибка! Кому нам с тобой жаловаться? Кто тут главный?».        «Вот так случилось и с этим уже ничего не поделаешь» — сказала Рика, потому что поделать было правда нельзя и никакого смысла искать причину, почему умерли их мамы, а не кто-то другой, кто-то похуже, как и смысла кому-то жаловаться, не было — ответа они всё равно ни от кого не получат. Говорят, высшие силы не дают человеку испытаний, которые ему не под силам. Боги любят нас и потому посылают их, чтобы укрепить и помочь нам стать лучше. Но о какой любви может идти речь, если несправедливые несчастья посылаются как испытание для нас? Рика сильно сомневалась, что у кого-то на небесах найдется внятное объяснение, которое убедит ее в том, как убийство её мамы поможет ей стать лучше и открыть в себе какие-то новые качества. Впрочем же, кое-чему она всё-таки научилась — как ненавидеть людей.       Почему боги, кем бы они ни были, вместо того, чтобы оберегать людей, считают, что несчастья, калечащие жизни и судьбы, укрепят их?       Совершенно безнадежно искать в этом какой-то смысл. Может, она смысл и пытается найти только потому, что слишком много обо всём этом думает. Все мы пытаемся найти причину, почему именно с нами приключаются горести и беды, потому что не в силах вынести то, что они свалились на нас просто так, без причины.        Когда Рика убрала руку от лица, то увидела над собой нависшего Такахаси. Он всматривался в ее лицо, сдвинув к переносице брови. — У тебя там всё в порядке?        Она состроила кислую мину и оттопырила губу, будто бы обиделась, хотя на деле просто не знала, что ответить. — Я дура. — Нет, дорогая моя подруженция. Ты просто слишком много себе накручиваешь. — изрёк Такахаси с назидательным видом человека, привыкшего глаголить истину. И чтобы подчеркнуть правоту своих слов, он постучал костяшками пальцев ей по лбу. Бросив недовольный взгляд на лучшего друга, Рика потёрла лоб.       Какое-то время никто из них ничего не говорил. Такахаси бросил палку, поскреб пальцами по траве и повернулся к подруге. Глаза её были закрыты, как двери храма, где хранится потаенный Будда. — Мне должно быть всё равно… но не могу перестать думать… Аж самой от себя противно.       Шуршание травы — Такахаси со вздохом плюхнулся рядом. Покосившись на него, Рика заметила, что у того меж зубов торчит прибрежный колосок плакун-травы. — Такахаси, я бы тебе не советовала брать траву в рот. — А что такое? — Э-эм, как бы тебе сказать… Я видела, как тут собак выгуливают. — Ну и что-о…о-О-А-А!        Подорвавшись на месте, словно его змея ужалила, Такахаси резко сел и принялся отплевываться. — ФУ!       Приподнявшись на локтях, Рика, хохоча, наблюдала, как лучший друг ползет на четвереньках к берегу, и увидев, как тот сложил ладони черпаком и принялся хлебать воду прямо из реки, то чуть не на спину не рухнула, залившись смехом. — Хотя бы… хотя бы не собачья какашка! — Это я тебе сейчас в рот засуну собачью какашку, если не перестанешь ржать! — Такахаси все ещё обижался, но по голосу чувствовалось, что от её смеха он слегка повеселел. — Рика, ну правда, прекрати! О, смотри, тут ночная бабочка! Оранжевая!       Заинтересовавшись, Рика привстала. Такахаси больно ущипнул её за нос и злодейский захихикал. — Во глупышка!       Вспыхнув, она шлепнула его ладонью прямо в лицо, опрокидывая лучшего друга плашмя на траву, но он и сам смеялся, Рика протянула ему руку, чтоб помочь подняться — Такахаси её лягнул. — Отцепись! — теперь и Такахаси хохотал так, что не мог и слова выговорить.        Когда они успокоились, он сел, опершись на локти. Рика продолжала сидеть на траве, смотря на Такахаси. Лучший друг глядел на реку. Дикие гуси летели высоко в небе. До земли доносилось их заоблачное курлыканье. — Когда мы с Ренджи стояли возле храма перед тем, как он ушел, я сказала, что он виноват в смерти мамы и Нацу с Ишидой. — А ты правда его винишь? — Я… Не знаю. Но ты бы видел его лицо… — запнувшись. — Он себя винил. Он даже не мог мне в глаза посмотреть. Но я была такая злая на него, что он бросает меня с незнакомыми людьми и уходит… Я сказала, что он думает только о себе и ему на нас плевать. Я сделала ему больно. — Ты не сделала ничего плохого. Ты ни в чем не виновата, Рика, ты же понимаешь?       Рика пожимает плечами. В её голосе была горечь, Такахаси почувствовал себя неловко. Она глядела на свои сцепленные руки, челюсти её сжались, придав ей угрюмый, если не сердитый вид. Молчание затянулось. Наконец он прервал его: — Ты же обманула меня?       Рика озадаченно нахмурилась. — По поводу? — Ты все ещё по нему скучаешь. — Нет. — Да. — Я же говорила… — Неважно, что ты говорила. — прервал Такахаси, не слушая её возражений. Его огорчало её упрямство, но он понимал, что это отзвук той зияющей пустоты, которая глубоко скрыта в сердце, и постарался быть к ней снисходительнее. — Ты всё время говоришь, что тебе всё равно, но я на сто процентов уверен, что если вдруг появится хоть крошечный шанс на то, что ему на тебя не наплевать, ты тут же простишь его и забудешь о том, как он тебя мучал. — С чего ты взял? — С того, что ты это ты, Рика, а он твоя семья. Когда речь идёт о семье, у тебя голова не соображает. Даже люди, которые тебе просто нравятся, в твоих глазах какие-то слишком все… хорошие. — послышался вздох. — Может, ты больше и не скучаешь, но у тебя на лице написано, что ты всё ещё на что-то надеешься.       Такахаси наверняка думал, что ей нравится изображать из себя страдалицу, наматывать сопли на кулак и маяться бесплодными надеждами, но если б только можно было избавиться от них каким-нибудь чудесным способом, силой мысли, например — избавилась бы в ту же секунду! Вырвала бы их, как больной зуб, лишь бы не вспоминать ни Ренджи, ни всё остальное, что бередило душу и приносило боль.        До Такахаси донеслось, как подруга глубоко вздохнула, выпустив воздух сквозь сжатые зубы. Рика сидела к нему вполоборота, обхватив прижатые к груди колени руками. Во ней бурлила гремучая смесь эмоций, главной из которых была злость, в основном на саму себя. Рика сделала несколько вдохов, чтобы успокоиться. — Все плохо, я знаю, — вдруг сказал он: — Фигово, что с тобой такое случилась. Но ты столько сил угробила на то, чтобы нас с тобой забрали в столицу, и что, будешь продолжать ждать его? Смысл тогда был сюда приезжать? И вообще, хочешь знать мое мнение? Если б ты не позвонила ему, то сейчас о нём и думать забыла.        Положив локти на скрещенные ноги, Рика какое-то время смотрела на мерцающую в лунном свете гладь озера. Слова Такахаси заставили её посмотреть на ситуацию с совершенно иной стороны. В её жизнь нагрянули решительные перемены и все мысли её должны быть сосредоточены на том, как двигаться вперед и вверх.       Рика решительно выпрямилась и провела рукой снизу вверх по лицу. Этим жестом она словно стерла неприятные воспоминания и вернула себя в настоящее. — Ты прав! Что я веду себя, как размазня? — Рик, ты не размазня. — Да нет, самая настоящая!        Подруга поменяла позу, подобрав под себя ноги, и повернулась к нему с выставленным мизинцем. Такахаси изогнул бровь дугой. — Ты чего мизинец тянешь? Мы ж с тобой не поругались. — заметил он. — Он не для этого. Я хочу дать клятву. — Юбикири, что ли? — протянул Такахаси. — Разве это не клятва для детей? — Мне девять, а тебе одиннадцать. Мы и есть дети. — Я имел ввиду, для мелких. Я клятву юбикири давал года в четыре. — Ты примешь у меня клятву или нет? — нетерпеливо спросила Рика.        Такахаси смиренно вздохнул и протянул мизинец, оплетая с её, чуточку неохотно, словно какая-то часть его стыдливо съежилась, что ему приходится принимать участие в малышковой «клятве на мизинчиках». — Клянусь мизинцем, что больше не произнесу его имя, а если солгу, то проглочу десять тысяч иголок, и ты отрежешь мне палец!        Такахаси торопливо закачал головой, мол, да-да, как скажешь, отрежу, лишь бы поскорее убрать мизинец. Глянув на Рику, он обрадовался, заметив, что настроение у неё поднялось, теперь снова можно шутить и балагурить. Поддавшись порыву, Такахаси наклонился и стукнул её по плечу — как тогда, в лесу, ободряя, поддерживая. — Всё наладится.        Едва он к ней прикоснулся, Рика решила доверится ему и приложить все усилия, чтобы поверить, снова и снова повторяя их про себя, как целебную мантру. Всё наладиться. Всё наладиться. Отпустить это, как и всё остальное, потому что иного выбора нет.       Из кинтяку выглядывал краешек свеженького номера «Сёнен Джамп», на первой странице которого был Ичиго Куросаки. Они с ним были в чём-то похожи: у него тоже есть меч и желание побеждать во всех сражениях, а характер не позволял отказаться от схватки, если кто-то бросал ему вызов.       Герой манги… А ведь неплохо, если подумать. — Совсем забыла! — шлёпнув с себя по лбу, Рика потянулась за кинтяку и отдала ему молитву. — Это тебе. — Что за папирус? — В храме дали. В нём молитва-наставление твоего буддистского покровителя.        Развернув свиток наполовину, Такахаси остановился, после чего разочарованно вздохнул и свернул его обратно. — Спасибо, конечно, но я правда не шутил, когда говорил, что утомился от храмов и молитв.       Рика развернула и увидела, что на листе была мантра Шантидэва, последователя Будды. Прочитав, Рика положила её себе на ноги. — Слушай, Такахаси… А как ты понимаешь, что кого-то любишь?        За её словами последовала неловкая пауза, и он заоглядывался — вверх, вниз, по сторонам — с таким видом «Кто, я?», будто кинул камень в окно. — Я даже не знаю… — начал, постукивая указательными пальцами друг об друга. — Когда я думаю о том, кто мне нравится, у меня начинает болеть живот. И всего в жар бросает. И еще улыбаться всё время хочется. Хочется… м-м… обнять, за руку там подержать или просто хотя бы быть рядом. — Ты всё это чувствуешь, когда думаешь о Юзуру? — Ну-у… э-эм… типа того. — ответил Такахаси, не подумав, смутился, что соврал. — А ты?        Рика выглядела глубоко задумавшейся. — Я думаю, что люблю кого-то, когда мне хочется, чтобы у человека была причина жить и желать счастья. — сказала она и посмотрела на него. — Ты счастлив?       Такахаси обомлел. Казалось, он потрясен тем, что она вообще спросила такое. — Помнишь, как весной ты спрашивала, хотел бы я, чтобы меня выбрал Гирей-сан? — Рика кивнула. — Я живу в огромном доме, на мне красивая одежда и я ем вкусную еду. Я впервые в жизни увидел город, появился шанс снова ходить и — это уж из ряда вон, конечно — получить лицензию. А ещё у меня есть лучший друг, о котором я мечтал всю жизнь. Так что да — я счастлив.       В груди растекалось что-то тёплое. Оберегающее, нарастающее, переполняющее чувство… любовь.       Искры со свистом возносились вверх, застывая на один дрожащий миг, который существовал в вечности и сейчас, словно они были единой точкой, в которой сходились свет и тьма. Порох взрывается с треском, грохотом и хлопками разрывая небосвод яркими вспышками синего, оранжевого, красного света, волшебными брызгами, отражаясь бликами в дивящихся людских глазах. «Синий цвет дают медные соли, белый — магний, оранжевый — древесный уголь» — безжизненные прописные сведения, по-своему столь же бесполезные, как и то, что бумагу для омикудзи делают из бумаги васи. Само волшебство, сама живость этих огоньков отзывались в сердце, которому было неважно, что там придает им цвет. Небо пронизывал искрящийся дождь из тысяч огоньков, мигающих на небе, затмевая луну и звезды, пока искры медленно не падали вниз, исчезали, растворяясь в кромешной ночной мгле. Смотря на полыхающий султан сверкающих огней, взрывающихся в небе, их охватывал трепет, они не могли отвести от них глаз.        После фейерверков они возвращались обратно через парк. Над широкими тротуарами нависали тенистые ветви магнолий и пекановых деревьев, под ногами лежали растоптанные лепестки сирени, в тёплом воздухе дрожал чуть слышно перезвон бонсё. В кустах шиповника замигал светлячок, и тут же прямо у Рики под носом промелькнули ещё два — оп, оп! — Нам разве не надо идти ко входу? — спросил Такахаси, когда они не свернули в сторону улицы, а двинулись дальше по парку. — Морена-сан сказала, чтобы мы подошли ко входу в храм.       Рика клевала носом, чувствуя, что сил у неё не осталось совсем, и что она вот-вот уснёт прямо на ногах, а в Такахаси энергии было вагон. Пока они шли, он без умолку трещал про какую-то там новую главу «Пауэр Клинеры», где были наркоторговцы, гадалки и ядовитые змеи, а пока они проходили ярмарку мастеров, чуть до смерти не уморил её рассказами о фильме «Годзилла против Мегариуса», который ему показал Сакурай. Добравшись до даров цивилизации в виде приставки и ноутбука, теперь Такахаси грезил о том, как побыстрее заработать денег и купить себе компьютер. — Это надо было видеть, — приговаривал он, то и дело всей пятерней взволнованно откидывая назад чёлку, которая лезла ему в глаза, — Короче, капитан Кирико летит на супер-самолёте «Грифон» над открытом океаном, и тут её датчики засекают труп взрослой меганулы. Она начинает снижаться, и вдруг — внезапный всплеск радиации! Самолет с Кирико весь встряхивает — и вша-а-ах! — прямо из океана выныривает — угадай кто? Годзилла!        Такахаси трещал без умолку и не замечал, что Рика давно перестала отвечать, ограничиваясь «Мхм» и «Вот это да» время от времени. В какой-то момент ей даже показалось, что если бы она сейчас растворилась в воздухе, то Такахаси бы так и продолжил болтать. Вот было бы здорово, если бы ей давали по дзени всякий раз, когда она слышала от Такахаси про «атомное дыхание» и про то, кто сильнее — Годзилла или Монстр Зеро. Она бы уже миллионершей стала. Луна, почти идеально круглая, пряталась время от времени за проплывавшими низко над землей плотными облаками, предвестниками сезона дождей.       Такахаси остановился, и Рика налетела на него сзади. На его лице застыло хмурое выражение. — Что такое? Ты чего? — А с кем там Морена стоит? — прищурившись, спросил Такахаси, глядя куда-то вперед.       Поравнявшись с ним, от увиденного Рика так и встала на месте. Напротив отчётливой в теплящемся свете андонов на козырьке тории фигурой Морены возле колонны стоял незнакомец, но вглядевшись в его профиль, сердце у Рики подскочило к горлу. — Это же тот парень! — выдохнул Такахаси первее её.       Обменявшись встревоженными взглядами, они застыли, не зная, что делать. Рика почти с невротическим испугом представила, как ей снова придется испытать его взгляд, и не могла заставить себя шевельнуться. С того места, где они стояли, было не слышно, о чём они говорили. Губы Морены разомкнулись всего два раза, но этим её участие в разговоре практически исчерпывалось. Потом к бордюру подъехал длинный сверкающий лимузин. С водительской стороны вышел человек в синем шальваре и распахнул перед юношей дверь. Тот небрежным жестом махнул рукой, сел внутрь лимузина, и уехал.        Они подошли к Морене. На её лице было отражение того же замешательства, что и у неё некоторое время назад, но более умело скрываемое. Её бледно-зелёные глаза были устремлены в направлении уезжающей машины. Порывы ветра трепали лён ее платья, то обрисовывая, то пряча ее фигуру в складках. Такахаси кашлянул. — Морена-сан, вы в порядке? — Конечно… Я просто немного задумалась о своём.       Впервые Рика услышала, как с уст Морены сошла ложь. Когда она лгала, её и без того плавная речь становилась чуть более растянутой. Разница была практически неуловима, но Рика её ухватила, и в упор посмотрела на Морену. Та отвела взгляд. — Кто этот тип? — К сожалению, он не представился. — Он и к Рике подходил. — сказал Такахаси.        Они с Мореной взглянули друг на друга. Рика не сомневалась, что думали они об одном и том же. — Уже поздно. Нужно ехать обратно. Пойдемте.       Дети послушно пошли за девушкой.       Едва сев машину, Такахаси в мгновение окна уснул, уткнувшись щекой в окно. Из приоткрытой щели окна дующий ветер трепал его волосы. Рика сидела между лучшим другом и Мореной. Практически всю дорогу они молчали. Отвернувшись, девушка отрешенно, безотрывно глядела в окно, прижав костяшки пальцев к губам. На её гладкое юное лицо налегла тень усталости и беспокойства. Время от времени Морена прикасалась пальцами к своему шраму очерчивала линии, словно хотела убедиться, что он на месте. — Морена-сан, что вам сказал тот человек? — спросила шёпотом Рика.        Та не отозвалась. Рика потянула её за рукав косодэ. Девушка дёрнулась, выдернутая из своих мыслей. — М? — голос у неё звучал рассеянно, а взгляд был замыленным, нездешним. — О чем вы с ним говорили? — Ни о чём. — пробормотала Морена, встряхнулась. Их глаза встретились, и Рика задержала взгляд, выжидательно глядя на неё. — Я стояла возле храма, когда он подошёл. Мы не разговаривали. Он просто посмотрел мне в лицо и сказал: «Никогда ещё не видел рейкера». — Рейкера? Что это? — Не знаю. — Вы всё время трогаете свой шрам. — заметила Рика.       Морена опустила взгляд на свои руки. Она не ответила. — Как вы думаете, кто этот человек? — Даже представить себе не могу. — За ним приехал лимузин. — заметила Рика. — Должно быть, он важная особа. — Возможно. — Вам стало не по себе, когда он на вас посмотрел?       Морена судорожно выдохнула. Рика увидела, как её ладони на коленях сжались, собрав ткань на длинной юбке. Костяшки у неё ладонях побелели, тонкая кожа натянулась так, что казалось, вот-вот порвётся. — Я была в ужасе.        Наступила липкая, тревожная тишина. Было слышно, как Такахаси сопел во сне, извернувшись на сидении по-чудному: подпер сжатой ладонью подбородок, прижал ноги к груди и скрутился в калачик. Рика бочком пододвинулась поближе к Морене. Когда Такахаси засыпал крепко, то принимался лягаться ногами — по-щенячьи, конечно, но как-то раз он заехал ей по ребрам с такой мощью, словно во сне отрабатывал приёмы карате, и столкнул её с кровати.       Они проезжали окраину. От одного вида домов тут делалось не по себе — казалось, они стоят опечатанные, будто бункеры или мавзолеи. Сооруженные из бледно-коричневой глины, дома имели круглую форму, круглые окна и изогнутые двери. Наглухо зашторенные, хижины раскорячилась посреди пустого участка. На крышах высились небольшие купола из переплетенных стеблей трав. — Такахаси сказал, что он и к тебе подходил. — сказала Морена. — Этот парень пришел на фестиваль вместе с друзьями. С ним были двое парней и две девушки. Они вели себя так мерзко. — девушка молчала, ожидая пояснений. — Один из них стрелял из ружья в тире, а потом навел его на мальчика-чамара. Этот урод выстрелил ему под ноги и в плечо, просто так, ради забавы. Хотел выпендриться перед остальными!        Морена не отвечала. Выражение её лица было бесстрастным. — Морена-сан… — тихо и чуть смущенно начала Рика. — Вы тоже чамар?       Несколько мгновений, пока та собиралась с мыслями, Рика молчала в ожидании и даже не шевелилась. — Обычно принадлежность к касте передается по наследству от родителей. Если они были буракуминами, то и я буду принадлежать к касте буракуминов. Я не знаю, кто мои мама с папой, но раз меня нашли в Шионе с этим шрамом, то это вполне вероятно… что я чамар. — Такахаси сказал, что они живут в трущобах и им запрещено всё то, что можно другим людям. — И он тебе не соврал. У людей из низших каст незавидная участь, и я рада, что мне удалось её избежать. — Почему король допускает такую несправедливость?       Морена помотала головой. — Касты — не личная прихоть короля. Этот уклад возник ещё в Древнем Какине и неукоснительно соблюдается в обществе многие столетия. Всё равно что закон… Рика, некоторые люди рождаются для того, чтобы страдать. Их судьба — трудиться и страдать с момента рождения до самой смерти, а их жизнь и свобода ничего не стоит. Если таков закон, то он должен соблюдаться независимо от того, нравится это людям или нет. Это просто… так.       Она сказала это спокойно, без возмущения, словно принимала это как нечто само собой разумеющееся.       В салоне машины воцарилась гнетущая тишина. Морена улыбнулась, но в следующий миг её лицо стало закрытым, как будто захлопнула какие-то ставни в свой внутренний мир. Такахаси что-то забормотал во сне, заерзал на кожаном сидении и тесно прильнул к её боку. Их руки переплелись. Прикрыв глаза, она слушала его сонное дыхание, чувствовала биение его сердца в том месте, где билось её, родное и размеренное, и ей почудилось, что они застучали в синхронном ритме, будто нашли одну и ту же частоту, приблизившись друг к другу. Его волосы пахли солнцем.       В поместье они приехали ближе к полуночи.Шуршали на ветру ребристые листья дубов. Стук водительской двери разбудил задремавших детей. Рика потёрла слипающиеся веки и глянула на Морену. У той сна не было ни в одном глазу, а тень, залегшая на лице, теперь, казалось, проникла в каждую его черту, из-за чего оно стало похоже на маску. Она протянула ладонь, чтобы тронуть Морену, спросить, всё ли с ней в порядке, но упустила момент — девушка открыла дверь и вышла из машины.       Рика поднялась наверх. Раскрыв сёдзи, она так и осталась стоять на пороге. По комнате словно прошлась буря. Вещи были выкинуты со своих мест, переворошены и свалены в кучу посреди комнаты, книги сняты с полок и лежали в раскрытом виде так, будто их оттуда просто выкидывали на пол. Из открытого шкафа зияла пустота — одежда была раскидана по комнате, и её, и та, что подарил ей клан. Но самым чудовищным зрелищем были осколки разбитого аквариума, под которым сиротливо лежал маримо, лишившийся своего дома. Чёрной ленты, что подарил ей господин, не было. Хризантемы тоже. Вернее, она была — сломанная пополам, лежала на смятом постельном белье, словно на могиле. Рика смотрела на разруху без единой мысли в голове.       Ну, вот и оно. Началось. Северный район Королевства Какин. Храм Шинкогёку.       В шесть утра, услышав стук в дверь, задремавшая Шиф встрепенулась на кушетке. С трудом удерживая веки открытыми, она глянула на будильник. Шесть утра. Рановато для посетителей. На столе рядом с плеером и раскрытым «Заводным апельсином» лежал недоеденный сэндвич с беконом, который за ночь успели облюбовать себе мухи. Солнечный свет пробивался сквозь узкое окно в верхней нише, освещая половину комнаты до чёткой границы тени, выхватывая кружащиеся в воздухе пылинки. Вставать, чтобы проверить есть ли кто снаружи, было лень. Приняв сидячее положение, покачиваясь в полудрёме, Шиф разодрала глаза и прислушалась. Прошло секунд десять, и снова раздался стук, в этот раз основательный, будто по двери молотили кулаком. Звук доносился с торца. — Кого там принесло ни свет ни заря…       Позевывая, Шиф потёрла пальцами тяжелые веки, нацепила кроксы, поплелась в торец здания и с порядочным громыханием открыла железную дверь. — Утречка, Шиф. — просиял Мо, удивительно бодрый для такой рани. — Куда мертвяка относить?       Шиф пробежала пальцами по взъерошенным волосам на затылке. До конца не проснувшись, она пока туго соображала. — Ты как, пропустишь нас? Или его во дворе оставить, пусть на солнышке греется? — М-м… Сейчас, секунду. — просипела, прикрывая зевающий рот. — Положите его на тот стол возле стены. Нет, погоди, лучше не на него, у него задняя ножка почти отвалилась… А сколько весит? — Где-то килограмм шестьдесят. — отозвался Тацуки, подпирающий собой дверцу машины. — Это женщина? — Лучше — старушенция. Как у вас там работников морга говорят? Если первый клиент старый, то смена пройдет без нервов и хлопот? — Мо, нет такой поговорки. — со смешком Шиф махнула рукой, отошла от двери. — Кладите её на гранит. И не называй умерших людей мертвяками.       Вместе с санитаром Мо занес тело на каталке. Подкатив её к гранитному столу, они переложили на него тело пожилой женщины, накрытое одноразовой простыней. Из кончика рта у Мо торчала зажженная сигарета. — Эта бабуська отправилась на тот свет, какая разница, как её теперь звать, а, Шифунь? — выпрямляясь, пробасил Мо, сбрасывая пепел прямо в раковину.       На труповозке работали водителями и санитарами добродушные, косолапые парни, которые всего-то чуток не дотянули до работы в охране или пожарной службе. Мо был черноволосым, с кирпично-красным, одутловатым от пьянок лицом и одевался так небрежно, что, бывало, ходил в расстегнутой на пузе рубахе, но держался при этом очень раскрепощённо. Сложен он был, будто зарабатывал на жизнь тем, что ворочал мебель или разгружал вагоны, но на деле двадцать лет проработал водителем на скорой, а теперь на полставки возил в последний путь пациентов, которые никогда не жалуются, в остальное время подрабатывая грузчиком.       Шиф быстро оформила все документы — составила акт приема тела, сверила личные документы с данными протокола первичного посмертного осмотра, который составил врач на дому, оставила отметку, повесила бирку на ногу усопшего. Мо помог ей загрузить тело в морозильную камеру, после чего тот грузно повалился в кресло у стола, полез в нагрудный карман, но нашел внутри только зажигалку. — Ёлки, табак забыл в машине! Шиф, у Нараки есть заначка?       Спрыгнув со стола, она выдвинула нижнюю полку и бросила ему смятую пачку «Кулки». — Как вы оба их курите? У меня от одного запаха этой отравы голова начинает болеть. — Легко. — хрипато хохотнул Мо, щелкая зажигалкой; Шиф уселась обратно.— Давай, выкладывай, рыжуля, как дела у вас тут в богадельне. — сказал он, затягиваясь сигаретой, зажатой между большим и указательным пальцами. — Что-то я давненько Нараки не видал. Уволился наконец-то, что ли? — Нет, уехал в Кучинге пару недель назад. — А-а, вот почему я в прошлый раз видел какого-то парня. Кстати, кто это? — Танака, его знакомый. Он работает в больнице в Йоно. Нараки попросил его побыть тут за главного. — Что он тебя, за главную не мог оставить? За два года не поднатыркалась в бальзамировании трупов? — Я не могу здесь всё время торчать, у меня пары в колледже. — Шиф поболтала ногами над полом. — Понятно-понятно. — хмыкнул Мо. — Так что он в Кучинге-то забыл? Дыра дырой.        Кучинге назывался вулканический полуостров на юго-западе Какина: отвесные скалы, извергающиеся сопки, бесконечный океан и практически полное отсутствие цивилизации из-за сурового климата — земля с тропическими циклонами, частыми землетрясениями и цунами не давала шанса для того, чтобы её возвести. Она не могла даже припомнить, есть ли в Кучинге хоть один действительно большой город, а что там забыл Нараки не знала и подавно.       Шиф легонько пожала плечами. — По каким-то семейным делам поехал, что бы это не значило. — Семейные дела, говоришь? — Мо ухмыльнулся. — А я уж думал, к бабе. Есть она у него вообще? — Во-первых, не баба, а девушка, во-вторых, без понятия. — «Без понятия»? Не заливай мне в уши рамен, лапуля. Вам, девчонкам, всегда хочется сунуть нос в чужие амурные дела. Или погоди-ка… — он вдруг посмотрел на неё с хитрецой, заиграл бровями. — Тебя не интересует Нараки, потому что ты неровно дышишь к дяде Мо?       Шиф расхохоталась. Мо, рассмеявшись в догонку, помахал рукой, разгоняя дым. — Мо, ты как свидетели Иеговы: порешь всякую чушь. — фыркнула Шиф, подделывая подпись Нараки на акте приёма тела. В комнате стало так накурено, что у неё заслезились глаза. Вывернувшись назад, она открыла окно и пустила свежий воздух. — Не пойму, как он тут с утра до вечера торчит в этой дыре. Я бы с ума сошёл, как пить дать! Нормальный парень должен иногда выходить, так сказать, в свет, зависать в барах, ходить на бейсбол, обсуждать спорт, машины, цеплять симпатичных студенточек, вроде тебя…       Шиф как-то не смогла представить Нараки в пивняке, хлебающего из бутылки светлое нефильтрованное под вопли бейсбольных фанатов вместе с огромными потными мужиками вроде Мо. Всё равно что пытаться представить летучую мышь в стране единорогов.       Она села на стол, взяла в руки планшетку с актом, полистала страницы. — А ритуальные агенты дату похорон тебе не сказали? Или их ещё не было, когда вы с Тацуки приехали?        Мо осклабился. — А, эти-то. Ритуальные агенты так называемые. Были они, когда мы приехали. То ли у них информаторы в скорой сидят, то ли они полицейским на лапу дают, но прискакали они минут через десять, как поступил вызов. Я понимаю, агента ноги кормят, но человек едва успел откинуться, а они уже стоят на пороге и в дверь колошматят. — Нараки называет их анальными полипами.       Мо насмешливо приподнял одну бровь — сравнение ему пришлось по душе: — А их по-другому и не назовешь. Мы приехали к той бабке часа два назад в Наго, а возле дома — припаркованный кабриолет, тачка лямов за семь, а то и десять. Заходим значит, а там, понятно, вой да плач вокруг неостывшего тела старушки, куча народу толпится, родни, не родни, все в трауре. И сидит, развалившись на диване в гостиной, эта агентесса. Пока Тацуки загружал тело на каталку, я постоял и послушал, что она там родственникам втирает. Раскачивает своим каблучком и трещит, как попугай, что гроб есть такой-то, сякой-то, из дуба, сосны, а если доплатите, то можно и с узорчиками, всё сделаем, шелковая обивка есть, рюшки по краям, подушечка, тапочки… А сама вся из себя сочувственная, грустная, мол, понимаю, как вам тяжело, вы можете предоставить все заботы мне и то, и то, и бла, бла, бла, только выберите кладбище Рийотан обязательно, меня там все знают, проблем не будет. — Мо промокнул лоб грязным платком, затем подлез под ворот рубашки и вытер шею. — Проблем не будет, потому что эта тёлка в доле там со всеми. Те, ясное дело, от горя не в себе, ничего не соображают, и чуть ли не видят в этой стервятнице своего спасителя. Я думаю — ага, если щас чай ей предложат, то всё, пиши пропало. У агентов есть одна примета — если родственники пригласили попить чаю, значит, заказ уже никуда не денется. А потом, значит, одна женщина, дочка или внучка, спрашивает, мол, а сколько им надо заплатить. Агентесса замолчала и говорит — триста тысяч. Те такие: «У нас нет таких денег». И знаешь, что она им говорит? «Ничего-ничего, у нас похороны и в кредит есть!». Ты прикинь, а, Шиф? Я б такую бучу навел… Лучше дверь на засове держать от этих стервятников.       Шиф промаялась без сна с трех часов ночи, поэтому у неё как-то не получилось изобразить бурное возмущение. Они поговорили ещё немного, после чего Мо потянулся прямо в кресле, зевнул во всю ширину рта и зачесал волосы назад. — Хочешь кофе на дорожку? — предложила Шиф, когда они вышли на крыльцо. — Я уговорила Нараки скинуться и купить сюда кофемашину, из неё получается офигенный латте. Или как насчёт эспрессо? — Нет, рыжуля, благодарствую, но мне пора. От кофейку я б, конечно, не отказалось, но некогда мне с тобой тут рассиживаться — народу сегодня ночью передохло порядочно, так что у нас с Тацу уйма работёнки. Пока жмуриков развозим, заскочу по дороге в какую-нибудь забегаловку. — он нагнулся, чтобы почесать сиамского кота, дремлющего возле каменного торо. — Ах ты, мурка, тоже ещё не проснулся? Дядя Мо сутки отпахал, а ты чем занимался? Вообще бурбон бы сейчас не помешал… Какого-нибудь за пять сотенок дзени. Я бы прям сейчас четвертинкой закинулся…       Пока Мо мурлыкал с котом, Шиф окинула взглядом прозекторскую. Постройка из глинобита с серо-коричневой черепицей создавала угнетающее впечатление. Крыша поросла диким ирисом, стены заляпаны пометом ласточек, поселившихся под стрехой. — Эй, Шиф. — выпрямившись, Мо обернулся к ней. — Тацуки в следующем месяце уходит, поспрашивай своих ребят в колледже, не нужна ли им подработка, хорошо?       Она пообещала, что поспрашивает. Мо спустился вниз (Тацуки каталку в машину уже отнес и сидел на пассажирском сидении, ждал), но на последней ступеньке вдруг остановился, обернулся. — На два слова. — и замахал ей рукой, мол, поди сюда. — Ага, что такое? — У твоих предков нет никакого атаса? — подзаборный кёцуго Мо, пропущенный через южный диалект и тюремный жаргон был настолько замысловатым, что иногда его образные словечки оставались для неё загадкой. — Что-что? — Ты, лапуля, похоже, не понимаешь. Я спрашиваю, нормально у твоих отца с матерью всё с законом?       Шиф уставилась на него. — А что такое? — Слушай, ты мне как родная, и батю твоего я лет двадцать знаю, я вас не упрекаю, не осуждаю. Просто скажи мне, всё у вас окей? — Да что такое? Что случилось?       Наступила продолжительная пауза. — Тут вокруг вашего магазина вертятся всякие, высматривают. Ты что-нибудь об этом знаешь? — Кто? Когда? — Позавчера. И не только. Уже четыре или пять раз его видел. Подозрительный тип, одетый молодёжно, как панк, в кожаной куртке, дырявые джинсы, тяжелые берцы на шнуровке, на нос нацепил очки, лица поэтому не разглядел. — Что он делает? — Ничего он не делает, просто торчит возле магазина, ничего спрашивает. Стоит и как будто чего-то ждёт. — И давно? — Пару недель точно. А Тацу говорит — ещё дольше. Он другого мужика видел. Второй околачивался у склада в конце рабочих часов. — вот это Шиф совсем не понравилось — у склада находился вход в жилую часть дома. — Мы же не каждый день рядом с вашим магазином заказы получаем, но двоих за это время видели точно — этого и того, в берцах. — Да коллекторы, наверное. — пробормотала Шиф, насторожившись. Она знала, что у родителей есть проблемы с долгами (ежедневная куча конвертов с предупреждениями о просрочке кредитных платежей у входной двери напоминала об этом каждый день), но на порог к ним ещё никто не заявлялся, ни кредиторы из банка, ни крепыши с бейсбольными битами.       Мо поцокал языком. — Я бы и не сказал тебе ничего, сразу б с твоим стариком перетер, если б оно было так. Но один вчера спрашивал тебя. Такой приметный парень. Одет дорого, не как местные. Костюм хороший, на тачке блатной, с охраной. «Линкольн» тонированный.       Шиф резко вскинула на него глаза. — Меня? — Да. Вчера он зашел в магазин и спросил тебя — прямо имя назвал. И не понравилось мне, как он выглядел. — Ты с ним говорил? Что он спрашивал?        Мо нахмурился. — Я с ним не говорил. Я был на улице. Груз с соседнего склада разгружал. Но видел, как он зашел. Старик твой обедал, а сестра в магазине одна была, поэтому я за ним пошёл, так, на всякий случай. Этот мужик подходит к Сине и спрашивает тебя, Шиф, мол, Хираги. Ну, Сина говорит, нету тебя. «А где она?». И спрашивает, и спрашивает, значит, тут ли ты живешь, где учишься, да где кто, всё такое. — Где — отец? — Не нужен ему был твой старик, пойми, Шиф. Ему ты была нужна. Потом, — он пальцем прочертил в воздухе линию, — он выходит. Обходит вокруг магазина. Туда посмотрел, сюда посмотрел. Везде посмотрел. А я — я с другой стороны улицы смотрю за ним. Потом он помолол с кем-то языком по телефону, сел в свой тонированный «Линкольн» и уехал. Я зашел обратно. Сина спрашивает у меня, с работы ли твоей этот мужик, потому что про то, где ты работаешь он не спрашивал, а я не знал, что сказать, потому что — да может, ничего такого, может личные какие дела, может один из родственников клиентов ваших, но он мне мутным показался и я подумал: нет, надо всё-таки тебе сказать, спросить. — А как он выглядел? — Шиф терялась в догадках, кто это мог быть. По мере того, как Мо говорил, у неё появлялись все более тяжелые и неприятные ощущения в желудке. — Как мужик, с которым в драку лезть не надо, такой у него был видок. — Мо вытащил из кармана пачку сигарет. Шиф побоялась уточнять, какой такой «видок» он имел в виду. — Молодой? Старый? — Средний, лет тридцать. — он помолчал, закурил. — Шиф, у тебя же ни с кем никаких дел нет? Наркота, оружие? Не ходишь на свидания ни с каким криминальным авторитетом?       Шиф до того встревожили новости, что до неё поначалу не дошло, к чему он клонит. — Ты… Что за бред? О чём ты вообще? — Я знаю, ты хорошая девочка, но те парни не будут спрашивать твоё имя просто так.        Мо посмотрел неё оценивающим, намётанным взглядом человека с относительно законопослушным прошлым, считывающий в данный момент степень её законопослушности, и до Шиф дошло, о чём он её спрашивает. — Нет-нет… — Точно? Если ты связалась с кем-то или вляпалась в передрягу, лучше скажи мне. — сказал он еще серьезнее, когда она по-прежнему ничего ему не ответила. — Лучше я узнаю, чем твой старик.       Шиф помотала головой. Он вытащил из кармана грязный платок и утер нос. — Хорошо, раз так. Но ты поаккуратнее там. Надо подсобить с чем? — Нет-нет, мы… Я разберусь. — сказала после долгого молчания, потому что не могла придумать, что еще сказать. — Сине я сказал, чтоб камеры снаружи поставили и если увидит их снова, то меня позвала или кого-то из наших парней. — Спасибо. — ответила она, рассеянно шлепая его по ладони, которую он радостно перед ней растопырил.       Мо грузно загрузился в машину. Шиф проследила, как они выехали на лесную дорогу и вскоре скрылись за деревьями.       Вернувшись в прозекторскую, она переоделась в хирургичку, захлопнула ногой дверь шкафчика для одежды, вымыла руки антибактериальным мылом и обработала санитайзером, хотя кожа у неё на руках в последнее время покрылась трещинами и стала сухой, как у мелкочешуйчатой рептилии. Жалюзи были приспущены, шумел вентилятор, но все равно дышать было нечем. Намазав руки кольдкремом, Шиф нашла в аптечке аспирин и закинула в рот. Вчера привезли партию пятилитровых бутылей с формалином — вон они, в углу рядом с банкой комбидеза, выстроились аккуратненько, как для группового снимка. Бальзамирующий раствор, который приготовил Нараки перед тем, как уехать в Кучинге, был уже на дне, но Шиф не решалась прикасаться к формалину. В такую жару бальзамирующий раствор надо готовить только в прохладном помещении, иначе от безбожного запаха этой отравы можно и в обморок грохнуться, и его потом никакими силами не выветришь. Из-за формалина её одежда и волосы всегда воняли, и сколько бы духов она на себя не выливала, в автобусе от неё продолжали отсаживаться и косо смотреть, от запаха не спасала даже стирка с кондиционером для белья на высокоградусном режиме. В обычных моргах при больнице запах формалина почти не ощущается, потому что вскрытие и подготовка тела к похоронам, в частности бальзамирование, проходят в разных отделениях — патологоанатомическом и танатологическом. Но в округе на двести километров всего две больницы, и если те забиваются под завязку, тело с подтверждений ненасильственной смертью направляют в прозекторские при полицейских участках или храмах, где работает человек с медицинским образованием и практикой работы с трупами, как, например, Нараки. Данное мероприятие было не совсем законным, но местные власти смотрели на эти манёвры сквозь пальцы, потому что тратиться на больницы, чтобы расширить морги, никто не хотел.       От аспирина во рту был горький привкус. Шиф подошла к холодильнику, где Нараки обычно хранил пробирки и упаковки со льдом, и вытащила запрятанный в коробку из-под латексных перчаток фруктовый лёд на палочке. Если он увидит лёд, то просто её убьет, но это было единственное, что спасало её от душного пекла. Лёд был ядрёно-синего цвета со вкусом винограда и кусочками шипучих леденцов. Сунув палочку со льдом в рот, Шиф увеличила мощность вентилятора, набрала сестру и вышла на улицу. — Что-то срочное? Давай быстрее, у меня тут разгрузка товара. — раздался запыхавшийся голос Сины в трубке. — Кто вчера приходил спрашивать про меня?       Секундная заминка. — А-а, этот… Без понятия. Какой-то чопорный тип в костюме, выглядел по-деловому. Сказал, твой знакомый. Я даже сначала не поверила, что у тебя такие важные знакомые водятся. — хихикнув, добавила Сина. — Какие ещё знакомые? Я вообще без понятия, о ком ты говоришь!       Та что-то хмыкнула, а следом пискнул сканер штрих-кода: — А я-то откуда знаю? Он сказал, что заходил к тебе в колледж, но тебя там не было, поэтому он спросил у твоих приятелей, где ты живешь. Ты что, пары прогуливаешь?       Шиф потёрла пальцами переносицу. — А мне нельзя было сразу позвонить? Тебя вообще никак не смутило, что про меня задавал вопросы какой-то левый мужик?       Писки сканера прекратилось. Шиф услышала, как сестра слегка раздраженно вздохнула. — Послушай, если думаешь, что он устроил мне допрос с пристрастием, то ты ошибаешься. Он не выглядел как маньяк или извращенец. Просто зашел в магазин, назвал твоё имя и вежливо спросил, можно ли, мол, с тобой поболтать. Я ответила, что тебя нет, и спрашиваю, может, что-то передать, и тот такой, нет, не надо, я попозже зайду. Потом походил туда-сюда, заплатил за воду и ушел. — Он назвал свое имя? — Нет.        Пауза. Шиф высунула палочку изо рта, как её взгляд уткнулся в лежащую под ногами мёртвую бабочку. Чёрт, подумала она, дурной знак. — Скажи отцу. — Шиф. — в голосе сестры засквозило напряжение. — Шиф, ты что-то натворила? — Не знаю я. — пробормотала. — Вернее, нет. Нет. Ничего я не натворила. Расскажи отцу про него и попроси, чтоб он позвонил Мо. — Мо? Причём тут Мо? Зачем? — Потому что он не один. Мо и Тацуки видели ещё двух странных парней за последние две недели. Мо говорит, они не заходят внутрь, но околачиваются возле магазина. — Так, ладно. Хорошо. — отозвалась сестра, совладав с собой. — Нам с мамой и папой нужно о чём-то беспокоиться? — Нет. — Точно? У тебя же нет проблем? Ты ничего не украла? Не убила кого-то? — Нет, насколько мне известно. — съязвила она, но больше из-за нервов. — А ты бы помогла мне спрятать труп? — Это не смешно.       Сина отключилась. Шиф стояла на крыльце, пытаясь угомонить сосущую под ложечкой тревогу. Что это за тип? Она перебрала всех своих друзей, преподавателей и просто знакомых, с которыми перекидывалась порой парой фраз в коридорах колледжа, но ни один из них не подходил под описание Мо и Сины. Костюм, машина, охрана… Шиф прикусила палочку. Нет, он точно нездешний. Никто не одевается здесь в стиле городских сибаритов, а самой блатной тачкой местные провинциалы считали «Олдсмобиль» с трехлитровым движком. Хотел ведь отец купить камеры на улицу, просматривать вход, но матери надо было влезть и заявить, что это лишняя трата денег. И по башке бы дать тому, кто наплёл тому типу её адрес! Ей бы и в голову не пришло незнакомцу называть место, где живёт её товарищ. Узнать бы, кто это, и прибить на месте.       Спустившись с крыльца, Шиф вытащила почту и зашла обратно в прозекторскую. Внутри за то время, что она торчала на улице, прохладнее стало ни на градус. В розетке на стене шипел электрический освежитель воздуха, распространяя запах, который, по мнению производителя, должен напоминать океанский бриз, но чувствовался почему-то только едкий запах нагретой пластмассы. На часах начало седьмого. Собрав волосы на макушке, чтобы остудить шею, она оттянула сзади воротник хирургички — тот промок насквозь от пота, прилип к шее. Шиф уселась за стол и стала разбирать конверты. Брошюрки ритуальных агентств, копия договора с поставщиками формалина «Метафракс», заказное письмо из соседнего патологоанатомического бюро, рекламная листовка со скидкой на похоронные венки из живых цветов с экстравагантным слоганом: «Отправляя в последний путь, мы осыпем Вас цветами». Мо прав. С ума сойти тут можно.       Последний конверт был из качественной плотной бумаги с монограммой. Адреса отправителя не было, почтовый штемпель был смазан, индекс не угадывался. Шиф надорвала конверт. Внутри оказались два прилежно сложенных, вдвое разлинованных листа бумаги голубого цвета. Когда она развернула письмо — длинное, с Хэллоу Китти по боковушкам — и пробежалась взглядом по первым строчкам, то не удержалась от улыбки. Под убаюкивающий стрекот вентилятора, который поворачивался то направо, то налево, она взобралась с ногами на стул и принялась читать.        «Дорогая Шиф, здравствуйте, как поживаете? Надеюсь, у вас с Нараки всё хорошо. К сожалению, мне запретили писать на письмах обратный адрес. Не знаю, захотите ли вы прислать мне весточку, но если вдруг захотите, то вы можете отдать письмо каннуши Йошинори, он знает, куда его отправить. Но если я ничего не получу, то всё равно буду рада, потому что, надеюсь, это означает, что у вас всё в порядке и есть чем заняться.       Мы с Такахаси тут потихоньку осваиваемся. О нас хорошо заботятся, а глава клана, господин Гирей, очень добр к нам. Я бы рассказала вам больше о клане, но мне не разрешили ничего о нём писать, а письмо, к сожалению, будут проверять. Недавно началась учёба, Канемаки-сенсей гоняет нас хуже, чем Микито-сан и мне снова приходится разучивать танцы, живопись и чайную церемонию. Я не в восторге, но не отчаиваюсь, потому что учитель по истории и древним языкам у нас просто отличный, и я надеюсь, что скоро буду знать латынь и санскрит ещё лучше. Математика мне совсем не даётся, и я боюсь, что точно завалю первый экзамен Канемаки-сенсей. Но у меня есть и хорошие новости! Не знаю, помните ли, но весной вы у меня спрашивали, чем бы мне хотелось заниматься в будущем. Так вот, с прошлой недели я начала ходить на тренировки кэндзюцу и дзюдо, чтобы в будущем стать солдатом королевской армии. Через три месяца мастер сказал, что отправит меня на первый экзамен, и если я его сдам, то мне дадут белый пояс и двенадцатый кю, начальный ученический ранг. Я хочу за пять лет получить дан, но мастер сказал, чтобы я закатала губу. Ну, посмотрим.       Вы не представляете, как здесь красиво! В поместье клана растёт невероятно много редких цветов, гораздо больше, чем в Шинкогёку, а само поместье огромное и похоже на королевский дворец. Я его, конечно, ещё не видела, но думаю, что он должен быть таким же великолепным. Перед домом есть озеро, но нам не разрешают в нём купаться. Я плавать не умею, и Такахаси тоже, так что мы не особо расстроились. В письмо вкладываю засушенную вербену, которая растет у меня под окном. (Шиф прислонила к носу веточку с нежными лиловыми цветами, вдыхая запах свежескошенной травы и лимонного щербета). Я знаю, вы любите цветы, и если захотите, я могу прислать вам еще какие-нибудь или семена, чтобы их посадить.        У нас с Такахаси появился новый друг, его зовут Сакурай. Он бы вам понравился и мне кажется, он чем-то похож на вас (интересно, подумала Шиф, что же это значит?). Он приезжает в столицу на каникулы вместе с братом-близнецом (вы когда-нибудь видели близнецов? они правда похожи друг на друга как две капли воды!), но живёт с семьей на востоке, поэтому скоро уедет. Такахаси не признается, и всё-таки я уверена, он будет по нему скучать. Сакурай обещал писать письма и приехать на новогодние праздники в Тансен зимой. Кстати говоря, на следующей неделе Такахаси идёт в больницу, чтобы его ноги осмотрели врачи. Угадайте, куда? В Университетскую больницу Кейо, в ту, где учился Нараки-сан! Мне кажется, это хороший знак. Я знаю, вы говорили, Кейо — одна из лучших больниц в стране, и я очень хочу, чтобы ему там помогли. Микито-сан отдала его историю болезни перед отъездом, Такахаси её спрятал, и я — знаю, нельзя так делать — нашла их и посмотрела, но почти ничего не поняла из того, что прочитала. Вы знаете, что такое полиомиелит? Это ведь лечится, правда? Пожалуйста, расскажите, если что-нибудь знаете.       Ну вот, вижу, что опять разошлась и места уже остается мало, но надеюсь, что вы там счастливы и вам хорошо. Передавайте привет Нараки-сану, я по вам скучаю. Тецуро, Хиде, Юи и остальным привет не передавайте, я им тоже написала письмо. Я отправила вам посылку, но вы, наверное, её ещё не получили. Надеюсь, она дойдет в целости и вам она понравится. Если я здесь могу что-нибудь для вас сделать, прошу вас, дайте мне знать — и я помогу. С любовью, с уважением, Рика».       Скользя взглядом по строчкам, Шиф прикусила ноготь на большом пальце и улыбнулась краешком губ. Письмо адресовалось ей, а иероглифы её имени над текстом были окружены сердечками и улыбающимися рожицами. «Дорогая Шиф!». Дорогая Шиф, ох ты боже, постеснялась писать грозному ворчуну Нараки… Почти неуловимо, но всё же было заметно, что Рика прикипела к нему чуточку больше, хоть Нараки и не нежничал с ней, изображая из себя толстокожего, не давал поблажек и мог отругать на чём свет стоит. Шиф читала письмо с удовольствием и была рада отвлечься от насущных проблем. В последнее время настроение у неё отвратным, хуже некуда, а всё из-за того, что на прошлой неделе она завалила фармакологию. Панихиду по экзамену она провела со однокурсниками — выяснилось, страдать по неудачам в учёбе всегда легче вместе с кем-то, достаточно всего лишь заглянуть в курилку возле медколледжа и найти там товарища по несчастью. Но ей надо было с кем-то как следует потрепаться, и для этого нужен был благодарный слушатель, а не кучка ноющих студентов, так что она ждала возвращение Нараки.       «Надеюсь, у неё все будет нормально» — подумала Шиф, кладя письмо на стол. Ответ она решила написать чуть позже. Её, конечно, немало удивило, что своей мечтой Рика выбрала службу на короля, но она предполагала, что на это у неё имелись свои причины. Шиф начала отковыривать голубой лак на пальцах рук. Ей позарез хотелось кофе после бессонно проведенной ночи, однако она решила ограничиться половиной кружки, потому что скоро придет Танака, и она ещё хотела забраться с головой под одеяло, чтобы поспать перед вечерней сменой.       В возрасте девяти лет, да и много позже, до самого момента поступления в старшую школу, Шиф не задумывалась о том, кем хочет стать — желание стать врачом пришло к ней внезапно. Впрочем, надо сказать, почти никто из её окружения не терзался вопросами будущего. В сонных захолустных городишко подобно Минами, где никогда ничего не происходит и одни и те же семьи жили в нём из поколения в поколение, никто никуда особо не рвался. Жители Минами существовали по заведенным порядкам и традициям, словно присоединенные к общему коллективному разуму, и ни у кого из них, кажется, ни разу не возникло желание как-то поменять свою жизнь. Родители передавали детям в наследство семейное дело — ферму, ранчо или бензозаправку — а лет через тридцать те передали его своим детям. Её родители владели скромным магазинчиком с продовольственными товарами в центре и после рождения детей — Сины, которая была на пять лет старше, и, собственно, её — по умолчанию решили, что после школы они будут управлять им вдвоём, а сами уйдут на покой. Старшая дочь приняла свою судьбу безропотно, без единого протеста, встав за прилавок сразу после выпускного, а вот младшая взбунтовалась и перечеркнула все планы матери с отцом о долгожданной пенсии. В тот день, когда она объявила, что собирается сдавать вступительные в медицинский, вместо того, чтобы поддержать её, мать сказала, что она тронулась умом, вообще ни на что не годится, поэтому ей лучше побыстрее заканчивать школу и начать помогать Сине.       Выкинув палочку от фруктового льда, Шиф раздумывала, чем бы заняться, пока не придет Танака, как тишину в прозекторской взорвало стальное дребезжание — громыхнула входная дверь. Она чуть не подскочила на стуле. — Господи помилуй! — Господу здесь нечего делать. — раздался прокуренный голос Нараки.       Стоя на пороге, Нараки обводил помещение взглядом. «Он выглядит измотанным» — подумала Шиф, глядя на его осунувшийся вид, отмечая, что за две недели одежда на нём обвисла, он похудел, а на лице прибавилось небритой щетины. — Как твоя поездка в Кучинге? Привез мне какой-нибудь сувенир? — Нет. — Эх, понятно всё с тобой. А я-то надеялась, что ты не забудешь. — оттопырив губу, Шиф отвернулась, наигранно обидевшись.       Пока висела тишина, Нараки подошел к дверце своего шкафчика, открыл замок ключом и вытащил из недр спортивную сумку. — Кстати, я получила письмо от Рики. — Шиф показала листок бумаги голубого цвета. — Она тебе привет передает. Представляешь, захотела пойти служить в личную армию короля! Странный выбор, скажи? — Зачем?       От внезапной резкости тона Шиф замешкалась. — Не знаю… Просто сказала, что хочет. А что такое?       Ничего не ответив, Нараки пару секунд смотрел на неё, потом отвел взгляд — будто в какое-то мрачное и неприглядное будущее заглянул. В его лице была какая-то неестественность, будто его по кусочкам собрали заново после страшной аварии. — Где Танака? — спросил, приблизившись к столу. Шиф отошла в сторонку. — Не знаю, ещё не пришел. — промямлила она.       Тот что-то хмыкнул невнятное. Шиф скрестила руки на груди, чувствуя, как в ней поднимается волна беспокойства, и наблюдала за тем, как тот выдвигает ящики стола один за другим и вытряхивает из них в сумку стопки бумаг. — Неважно выглядишь. — синяки у него под глазами были всегда, но сейчас они приобрели какую-то крайне нездоровую синеву распада. — Тебе стоит сходить к врачу.       Он криво ухмыльнулся. Недовольное хмурое выражение лица было для него более привычным, и чтобы улыбнуться, приходилось прилагать сознательное усилие. — Я и сам врач, так что обойдусь. — У тебя же всё нормально? — напряженным голосом позвала Шиф через пару минут. — Да. — в голосе его слышалось раздражение, в глазах был холод, и она предпочла не допытывать его.       Несколько минут под её пристальным взглядом Нараки ходил от одного шкафа к другому, наполняя сумку папками, документами в файлах, рентгеновскими снимками, прибавив к этому всему взявшуюся непонятно откуда стопку фотографий, которые она в глаза ни раза ни разу не видела, хотя проводила генеральную уборку каждую неделю. — Ты говорил про какие-то проблемы с семьей. Всё разрулилось?       Нараки издал невнятный звук, истолковать который можно было как угодно, и задвинул ногой нижнюю полку шкафа, которая и без того держится на добром слове. Глядя, как он мечется из одной комнаты в другую, Шиф становилось всё больше не по себе. Наконец, он остановился посреди прозекторской. Он закашлялся и хотел прочистить горло, но эта попытка вызвала у него болезненные спазмы. Несколько мгновений Нараки молча смотрел сквозь неё, сквозь стены, за пределы этих стен, куда-то в бесконечное «навечно», пока не произнес: — Я ухожу. — Когда придешь? — Не имеет значения. — В смысле? — после крохотной заминки спросила Шиф. — То есть «не имеет значения»? Как это?       Нараки вытащил из кармана туго свернутую в рулон наличку (у нее чуть глаза на лоб не полезли), отсчитал двадцать пять тысяч, подошел, положил купюры на стол. — Здесь за месяц. Ты уволена.       Её словно по голове кувалдой ударили. — Что?… — Шиф заморгала, ошарашенная. — Погоди, о чём ты? Что значит — уволена? — Уволена — значит ты собираешь свои манатки, берешь деньги и валишь. — В-валишь? — она все никак не могла придти в себя. Что, чёрт возьми, происходит? — Куда мне теперь идти? — Меня не колышет. — Ты можешь объяснить, что я сделала не так? — Хреново работала. Всё, мне некогда. Я вернусь через двадцать минут и хочу увидеть, что тебя здесь нет, так что собирайся побыстрее. — с этими словам он подхватил сумку и пошёл к двери. — Эй! — крикнула Шиф.       Нараки замер на полпути к выходу. — Что ещё? — повернувшись к ней. Они стояли, уставившись друг на друга. — Если тебе есть что сказать, давай, говори уже, я тороплюсь.       От того, как он на неё наехал, Шиф не могла сразу сообразить, что сказать, но к тому времени, как взяла себя в руки, Нараки потерял терпение и вышел из прозекторской вон.        Через минуту, сбросив с себя шок, Шиф пулей выскочила из постройки. Шёл он с такой скоростью, что ей приходилось чуть ли не нестись за ним сломя голову сначала по тропинке, ведущей к верхнем тории, а затем вниз, по ступенькам каменной лестницы. — Эй!       Внизу Шиф увидела припаркованный габаритный внедорожник. Возле него стоял какой-то незнакомый молодой парень — облокотившись об дверцу, он со скучающим видом ковырял свои ногти. Нагнав Нараки, она схватила его за руку, остановила, заставила повернуться. — В чём дело? Что всё это значит?! Тебя не было две недели, а сейчас ты заявляешься и говоришь, что увольняешь меня безо всяких причин! — Причина есть и я тебе её озвучил — ты хреновый санитар, поэтому я тебя и уволил. — Брехня собачья!       Нараки приподнял бровь. — С чего бы? Я тебе последние два года об этом говорил и предупреждал. Не моя вина, что ты все пропускаешь мимо ушей.        Нараки двинулся к машине. Шиф метнулась вперед, преграждая ему путь. — Куда ты уезжаешь?! — Тебя это не касается. — Что всё это значит?! — не унималась Шиф. — Что произошло в Кучинге? — Не твое собачье дело! Ты кто, мать твою, такая, чтобы я перед тобой отчитывался?!       У Шиф по затылку пробежал тревожный холодок. — Я не… — С какой стати? — С какой стати?! Мы с тобой друзья! Я хочу знать, что происходит!       Нараки собрался было отпустить какое-нибудь саркастичное замечание, она хорошо знала эти его сжатые губы. Но его лицо вдруг переменилось. И эта перемена испугала Шиф. Он посмотрел ей в глаза долгим взглядом, исполненным непонятной злобы. Редко бывают взгляды, которые колют больнее, чем тот, каким он её сейчас наградил. — Я вовсе не обязан тут с тобой объясняться, но послушай сейчас меня, что я тебе скажу. Никакие мы с тобой не друзья и никогда ими не были. Никогда, ты слышишь меня? Ты реально думаешь, что мне было интересно каждый день проводить время с безмозглой тобой? Да я готов был повеситься, лишь бы не слышать, как ты часами трещишь свою протухлую хрень. И вот ещё что — настоятельно советую прислушаться к своим предкам, сделать обществу одолжение и забрать документы из колледжа, пока ты не успела угробить кого-нибудь своими никчёмными мозгами. Надеюсь, мы с тобой всё прояснили. Разговор окончен.       Воздух перед её глазами дрожал, словно мерцающее марево зноя. Ощущение было такое, словно ей воткнули в спину нож. — Ты сукин сын!        Нараки обнажил зубы в мрачной ухмылке. — Если у тебя всё, то мне пора.       «Черт, только бы не показать этой ослиной заднице, что я реву!».       Шиф взглянула на парня, который таращился на них с наглым любопытством. На вид ему было лет шестнадцать, но из-за миловидной внешности казалось и того меньше: породистое лицо с нежной кожей имело мягкие формы, глаза в обрамлении пушистых ресниц были выразительными, шоколадно-карими, с аккуратной родинкой, а губы небольшими, но полными. Голову венчала копна каштановых волос того же цвета, что и глаза. Приглядевшись к одежде, Шиф распознала в кроссовках с измочаленными шнурками на его ногах дорогущий модный бренд «Данк». — Что-то ты, на хрен, очень долго. Я уж прямо извелся тут.        Поймав её застывший взгляд, юноша растянул пухлые губы в улыбке — само воплощенное обаяние. — Здрасьте! — Ты почему вылез из тачки, недоносок проклятый?! Сел обратно!       Нараки схватил его за шкирку, оттащил от машины, распахнул дверь. — Сел! — А пошел-ка ты знаешь куда, приятель? — Закрой рот! Я сказал сесть в машину — ты сел! Быстро!       От его громкого рыка она вся сжалась как внутри, так и снаружи, и ненароком отступила, чтобы не попасть под раздачу, но парень не дёрнулся — на его красивом лице появилось выражение совершенно детской обиды, быстро сменившееся холодно-высокомерной гримасой. Капризно сморщив нос, он стряхнул с себя руку Нараки и забрался в салон внедорожника. — Почему ты ещё здесь? — бросил, оборачиваясь к ней. — Я сказал тебе собирать свои вещи и выматываться.       Прошло, казалось, лет сто, когда она наконец открыла рот. — Куда ты едешь? — Ты собираешь вещи и выматываешься отсюда. — с нажимом повторил Нараки, цедя каждое слово. — А что делаю я — не твоё дело.       Обойдя внедорожник, Нараки рывком открыл водительскую дверь и сел в машину. Трогаясь с подъездной дорожки, он оставил на асфальте значительную часть колесной резины.       Не чувствуя почву под ногами, Шиф поднялась по лестнице, медленно, как сомнамбула, дошла до прозекторской, зашла внутрь. Выкинув из шкафчика все свои вещи, она по очереди запихнула их в рюкзак, не видя, что вообще держит в руках, и захлопнула дверь. Дверца не закрывалась. Она приложила силу и закрыла её снова. Через мгновение та со скрипом открылась. Шиф со всей мощью, не жалея сил, влепила дверцу в шкафчика. Вряд ли та уже снова откроется, всяком случае, точно не сейчас, но Шиф колотила ногой по двери до тех пор пор, пока не поняла, что стоит посреди покойницкой, захлебываясь слезами и воздухом, как жертва кораблекрушения.       Крупная слеза — просто непомерно огромная — шлёпнулась на хирургичку и расползлась тёмно-зеленой кляксой. Было так тихо, что слышны было гудение вентилятора да скворцы с улицы. Погруженная в какой-то беспамятливый дурман, она подошла к стулу, села. Шиф глубоко вздохнула, запрокинула голову. Она дышала глубоко и часто. Произошедшее расползалось по ней побулькивающим ядом. Она пыталась думать о чем-то другом, чтобы взять в себя в руки и собрать вещи. Через какую-то вечность, с полной неразберихой в голове, она встала, стянула с себя хирургичку, бросила её в рюкзак. Переодевшись в шорты и футболку, она вышла из прозекторской, подняла засов и оставила ключи возле каменной тории.       Шиф стояла посреди поляны, уставившись в заросли папоротника. Ветер закинул волосы ей на лицо, она убрала их назад обеими руками и застыла в таком положении, растопырив пальцы надо лбом и глядя в землю. Она чувствовала себя рассерженной и сбитой с толку. Надо подумать о чём-то другом. Господи, пожалуйста, помоги ей подумать о чём-нибудь другом. Точно, Нараки её уволил. У неё больше нет работы. Надо найти новую работу. Желательно до вторника и позарез до пятницы, иначе с колледжем она может попрощаться.       Под ногой что-то хрустнуло. Цыкнув, Шиф опустила голову. Под ногами валялся какой-то синий предмет. Она наклонилась и подняла его с земли. Им оказалась карточка из ржаво-красного пластика с эмблемой Министерства юстиции Какина. Внизу на иероглифах было написано:       «Исправительный интернат для несовершеннолетних правонарушителей, Садакадзу, округ Кучинге». — Какой ещё интернат… — пробормотала Шиф.       Она прочитала карточку раз десять, словно магическое заклинание, которое откроет ей тайны все этой находки. Пластик был потёртым, замусоленным, бледно-желтые иероглифы внизу местами отцвели. Округ Кучинге. Значит, карточка выпала у Нараки. Голова у неё кружилась, в ней метались, не находя выхода, вопросы. Перед глазами всплыл образ нагловатого подростка. Это он-то несовершеннолетний правонарушитель?        В заднем кармане зазвонил телефон. Это был Мегуро, её староста. — Шиф, здоров.       Она напряглась. Не понравился ей этот натянутый голос, ох не понравился. — Да, привет, что такое? — В общем, такое дело… — Мегуро прокашлялся. — Я сейчас вышел с собрания старост с деканом и заведующим учебной частью. У меня для тебя плохая новость. — Пожалуйста, говори без экивок, меня на них сегодня больше не хватит. — Короче, они сегодня обсуждали должников. Тебе нужно закрыть свои долги до двадцатого июля. — Ч… До двадцатого? — Да. — То есть, через две недели? — Да. Понимаю, сроки поджимают, но всё это очень серьезно. Если ты не успеешь всё сдать… — шумный вздох. — тебя числанут. — и выдох. — В смысле? Отчислят?! Мне в деканате на прошлой неделе сказали, что у меня есть время до сентября! — Теперь нет. У них там всё руководство на прошлой неделе поменялось, и те ввели уйму новых правил. Жизнь у нас станет ещё слаще. Новая заместительница деканата цыпочка очень своеобразной породы. Мне кажется, она хочет избавиться от половины студентов колледжа. Слушай, ты не одна, кто попал под каток… — У меня нет на это времени! Мне сейчас надо работу новую искать, иначе я вылечу не за долги, а за то, что не заплатила за колледж! — А ты разве не со скидкой учишься? — Моя скидка сорок процентов. Она не покрывает и половины оплаты, а я даже не на стипендии. Мне надо достать откуда-то пятнадцать тысяч до конца месяца. — Выходит, либо ты закрываешь долги, но тебя отчисляют за неуплату, либо ты тебя отчисляют за учебные долги. Да уж, ты влипла в говно по колено обеими ногами, а? — Жаль нет под рукой лопаты. — съязвила Шиф, пиная ногой гнилую корягу. — Попробуй договориться с деканатом по поводу отсрочки оплаты. По правилам колледжа, у всех студентов есть право на две отсрочки. Закрой долги по учёбе и ищи работу. — Я уже потратила их. — прошелестела она плотно сжатыми губами. — Что-что? Я в поезде еду, говори громче… — Я их потратила.       Пауза. — Обе?        Ещё более длинная пауза, только молчит теперь Шиф. — Ты идиотка?       Это был, собственно говоря, не вопрос, но она все равно ответила: — Я идиотка. — вздохнула Шиф, не споря с личностной оценкой. — Впервые встречаю человека, который бы так быстро согласился с тем, что он идиот. Уж прости что говорю прямым текстом, но надо было головой думать прежде, чем поступать в колледж на коммерцию, если у тебя нет ни гроша за душой.       Вперив взгляд в качающиеся на ветру кроны лавров Шиф молчала. — Отсрочка был твой последний шанс. Я даже не знаю, чем тебе помочь. — на заднем плане мужской голос монотонно сообщал: «Осторожно, двери закрываются, следующая станция: Ёсино». — Стой, ты сказала, что тебе надо работу искать. Ты что, уже не работаешь в своём морге? — Нет. Меня сегодня утром выперли. — Отстой. — сочувственно промычал тот. — Ты как? — Нормально. — денег нет, работы нет, долгов куча, а теперь ещё и друга нет — нормально. — Ты держись там, ага.       Её подбешивало, когда люди говорили ей «Держись там» таким беспечным тоном. Где — там? На аттракционе под названием «У меня тут всё катиться к чертям»? Лучше бы молчали. — Заприметила себе уже что-нибудь? — Нет ещё. В этом захолустье работу быстро не найдешь. — А твои предки разве не владеют магазином? Иди к ним поработай или возьми у них в долг на худой конец. — Я скорее пойду работать в «Бургер-Тайтс». — ответила Шиф, однако изнутри поднималось предчувствие, что именно туда ей и дорога, в дешевую забегаловку соскребать жир с камфорок, жарить картошку фри на пять раз использованном масле, разбавлять газировку с водой и соскребать лопаточкой из-под стола жвачки. Бедный «Бургер-Тайтс» ни в чем не виноват, но эта сеть дешевых забегаловок с фаст-фудом была настолько задрипанной и убогой, что для Шиф она олицетворяла собой то, что твоя жизнь превратилась в глубокую беспросветную дыру.— У них сейчас из-за расширения и так куча долгов, не хочу напрягать их своими проблемами. — Что ж они расширились, если у них долги? — Чтобы других долгов стало поменьше.        Мегуру хохотнул — в её ситуации оставалось только не терять чувство юмора, но сейчас на то, чтобы посмеяться, у неё не было сил.       Попрощавшись, староста отключился. Шиф сунула телефон в карман. — Мать вашу! — вскричала она. — Блин! Господи! Вот черт!       Всё, что она могла теперь делать, это возмущаться и жаловаться лишь самой себе. Минуты текли одна за другой. Она стояла посреди пределеска, щелкая костяшками пальцев, глядя на карточку, пропуск в исправительную школу-интернат, не зная, что с ней делать и делать ли что-то. От жары и дурных предчувствий её слегка пошатывало. Накатывала паника. Где искать новую работу? Диплома медсестры у неё нет — его дают только на четвертом курсе после экзаменов, а санитаром не вариант — до ближайшей больницы из дома ездить три с половиной часа, когда до храма она добирается пешком минут за двадцать. А с долгами по учёбе что? Где найти время, чтобы закрыть два экзамена и три зачёта?       Голову кружило чувство, что она загнана в угол. У неё не было ни работы, ни единственного друга, по уши в долгах, с которыми ей никто на всём белом свете не поможет и дома творится чёрте что, какие-то психи следили за ней.        С рюкзаком на плечах, потирая висок, Шиф дошла до верхней тории, собираясь идти домой, но в последний момент передумала и свернула на тропинку в сторону храма. Голова у неё раскалывалась от всех этих мыслей. Ей надо было прогуляться, отвлечься от тяжких дум и хорошенько обдумать, что делать дальше, вдали от людей, в тишине.       Шиф перехватила рюкзак на плечах поудобнее и направилась через лесопарк к озеру. Ни души не видно вокруг в этот летний день. На ветру мирно покачивались ветви ясеней, черёмухи, клёнов, заливались мелодичными руладами певчие дрозды. По воздуху носился тополиный пух, стелился под ногами ватным покрывалом. Шиф шла по вьющейся тропинке, усыпанной шишками, хвойными иголками, каштаном, вблизи — испятнанная солнцем, а вдали, где поднималась вверх, её полосили тени деревьев. Воздух на вершине холма, где стоял храм, прогрет лучами раннего солнца, зато в долинах — неожиданный холодок. Мягкая земля пружинила у неё пол ногами. Задрав голову, она смотрела на смотрела на пляшущие блики света сквозь густые кроны. Лесной воздух был чист и свеж, наполнял легкие очищающими эфиром, вызывая ощущение близкое к эйфории. Беличьи шкурки карабкались по стволам, белые оленьи подхвостья сверкали в лесной мгле, когда те мчались прочь. Шиф остановилась, чтобы сорвать с куста дикую чернику, и положила в рот несколько ягод. Язык стал покалывать от кисло-сладкого сока, вкусовые рецепторы трепетали и жаждали ещё. Взгляд её голубых глаз, усыпанных по всей радужке снежно-белыми крапинками, словно плавающими льдинками в талой воде, был направлен в черничный кустарник. Её ладони и рот были испачканы лиловым черничным соком. Шиф рывком утерла губы тыльной стороной ладони, вытерла её об голую ногу и зашагала дальше.       Тропинка привела её к хлипкому деревянному мосту через ущелье, внизу которого грохотал быстротечный поток реки Комакоген, и уносился вдаль, всё дальше и дальше, в глубины леса, за те места, куда падает взор, в долину, омывая раскинутые по всему Сингабайсед рисовые поля, посёлки и деревушки под распростертыми над ними небесами. Она прошла через мост, уходя в лес всё глубже и глубже, пока не остановились на вершине склона, поросшего со всех сторон криптомериями. Порыв ветра растрепал кудрявые рыжие волосы, откинул их назад, за плечи небрежно, словно чья-то рука.       «Чёрт побери, с твоими волосами можно в лес ночью ходить без фонарика».       Она сунула руки в карманы шорт и нащупала внутри лотерейный билет, дурацкий лотерейный билет, который купила вчера вечером как раз к его приезду. Углы её губ опустились, как на греческой маске. За что ей достались все те гадости, которые он плюнул прямо ей в лицо? Поверить в то, что всё это правда, было просто невозможно, но мысли точили её, прогрызая все преграды, которые она возводила на своём пути. — Доброе утро, Шифон.       Услышав свое имя, Шиф затормозила, подняла голову. Внизу, на скамейке у берега озера под развесистым дубом сидел, обернувшись, служитель храма, одетый в серую монашескую робу. — Я не ошибся с твоим именем? Ты та девочка, которая помогает Нараки-куну, верно?        Его голос был приветлив, а в бездонных чёрных глазах, чернее которых Шиф в жизни не видала, сверкала ясная, дружеская искорка. Лицо его казалось смутно знакомым, но она не могла вспомнить, кто это такой. — Да. А вы?.. Простите, я не знаю, как вас зовут. — Сейширо. — подсказал тот. — Давно не видел, как ты гуляешь по храму, Шифон. — Шиф. — на автомате поправила она. — Шифон называет меня мать, когда ругается. — Условный инстинкт. — Скорее «добрый хозяин-злой хозяин». — сострила Шиф и услышала в ответ искренний смех.       Она посчитала невежливым разговаривать со служителем храма на расстоянии и спустилась к скамейке, где сидел Сейширо. Его голова чуть склонилась, взгляд упал на скамейку, что она расценила, как предложение присесть. Поколебавшись, стоит или не стоит, Шиф села. В конце-концов, теперь ей некуда было торопиться. — Удалось что-нибудь выиграть? — Выиграть?… — переспросила, посмотрела на руки и только сейчас поняла, что держит в руке скомканный вчетверо лотерейный билет. Еженедельная лотерея «Таракудзи» обещала победителю десять миллионов за выигрышный номер. Ей бы сейчас столько деньжищ точно не помешало. Она была согласна и на один миллион. На полмиллиона. Да что там, хотя бы на сто тысяч. Но глядя, как Нараки раз за разом проигрывает, её вера в чудо лотереи давно почила в бозе, и она сомневалась, что госпожа Фортуна будет к ней благосклонна. Вероломным удача не улыбается. — Он не мой. — Дай угадаю, Нараки?       Шиф опешила, а монах вдруг снова рассмеялся густым, резким смехом большого мужчины, который странно сочетался с его плавным, необычайно приятным на слух выговором. Мелодичный акцент придавал каждому слову какую-то выразительную, закругленную звонкость. Этот человек принадлежал к местной общине, но явно родился не здесь. — Ну и ну, выходит, он так и не избавился от своей чудной замашки! — Вы… Откуда вы знаете? — Да он ведь ещё с детства их скупал. — говорил тот, как-будто её здесь и не было: — Денег у него предостаточно, но он всё равно продолжает испытывать удачу. Откуда это навязчивое желание? Если не от нужды, то уж точно от головы!       Подумать только! Мало того, что этот человек знает про лотерейные билеты, он ещё и в курсе, что тот ни разу не выиграл! — Ты выглядишь опечаленной. — кротко сказал вдруг Сейширо. — Он тебя чем-то обидел? — С чего вы взяли, что меня кто-то обидел?       Ловко, как хамелеон, монах сменил тактику. — Не спеши проклинать меня за любопытство — когда я направлялся сюда, то заметил вашу перепалку.       Шиф повесила голову и уперлась отсутствующим взглядом в пространство перед собой. Спустя какое-то время, взглянув на монаха, она увидела, что он по-прежнему не сводит с неё глаз. Он помотал головой, прижал руку к сердцу. — Нараки… В общем, он просто засранец… Ой, простите. — Простить? За что? — Мне не следует сквернословить при вас. — Почему? — Ну как же. Вы же монах.       Тот коротенько посмеялся, посчитав этот ответ забавным. — Боюсь, несмотря на свое положение, сам я не образец благопристойной речи. Иногда не могу отказать себе в удовольствии при случае сказать пару крепких словца. — А Будда вам это простит? — Шиф слабо улыбнулась. — О, я более чем уверен, что на столь незначительный грех он внимание не обратит. Ему будет чем заняться, разбираясь с остальными. — Неужели вы настолько грешны? — Обет монашества не освобождает от бремени человеческих страстей. Чем больше лишений, тем больше искушений посылают небеса, чтобы проверить прочность нашей веры. Мы всё время боремся с внутренними демонами, и потому яснее видим душевные муки других. — И вы помогаете им с ними бороться? — Скорее принять их, чтобы осознать необходимость борьбы. — А если к вам придет вор или убийца? — Хороший вопрос, Шиф. Эти люди более других нуждаются в понимании с нашей стороны. Порицания им с лихвой хватает от остального мира. Мы не осуждаем никого, кто пришел к нам за помощью. — Что же именно вы делаете? — Находим их демонам крепкие ошейники и учим держать их на коротком поводке.       В воцарившейся тиши было слышно, как падают иголки с хвои криптомерии. С озера поддувал ветер. Шиф подставила лицо, убрала с глаз пряди. — Приятно было поговорить с тобой, солнце, но мне, увы, пора.       В тот момент, когда поднялся, Шиф просто обомлела. Над ней возвышался огромный широкоплечий человека с устрашающе развитой мускулатурой, и никакая буддийская роба не могла её скрыть. Когда он находился с ней на одном уровне это не бросалось в глаза, но едва он встал, то крупная, внушительная фигура заставила её оробеть.       Заведя руки за спину, монах легко поклонился: — Доброго дня, Шиф.       Он отвернулся и пошёл своей дорогой. Шиф одолевало смятение от всех утренних событий, от того, как всё навалилось на неё скопом со всех сторон, и сейчас она остро ощущала потребность с кем-то поговорить, не с друзьями, не с родителями, а с человеком, далеким от её жизни, который даст ей беспристрастную оценку происходящего. Ей нужно было чьё-то внимание, и неожиданно она получила его в лице одного из служителей храма. Быть может, именно у него она получит путь к исцелению?.. — Простите! — вскочив, позвала Шиф с заметной трещинкой отчаяния в голосе.       Монах притормозил. — Извините… Я… — она никак не могла собраться со словами и заламывала руки. — Если бы у вас нашлась минутка… Не согласились бы вы со мной поговорить?       Накаленный важностью миг вдруг перекрыло сомнением: а стоил ли делиться проблемами с незнакомцем? Но прежде, чем она успела всё взвесить, Сейширо повернулся и посмотрел на неё с благожелательной, чуть ли не ласковой снисходительностью. Шиф поняла, что стоит и безотрывно глядит ему прямо в глаза. — С радостью. Позволишь угостить тебя чаем?       Келья монаха располагалась на территории храма. Это была небольшая скромная квадратная минка, стоящая вдали от сооружений храмового комплекса. Её окружали невысокие пихты, кристанопсисы и цветущие бадьяны, а прямо над покатой крышей склонился остролистый лавр. Задний двор дома выходил к небольшому пруду. Тонкие, гибкие ветви плакучей ивы с нежно-зелеными листьями спускались до самой воды, раскачивались, лаская собой мерцающую бликами гладь.       Шиф села коленями на дзабутон, как на исповеди, перед низким деревянным столиком. Пока она гадала, исходит ли камфорный аромат от лавра, растущего над жилищем монаха, то ли из самого дома, как из него вышел Сейширо с подносом, на котором стоял дымящийся хохин и чашки. Шиф видела хохин только у своей бабушки.       Закатав рукава, монах разлил чай. — Всегда, когда смотрю на иву, невольно задаюсь вопросом: почему она зовется плакучей? — накрыв хохин крышечкой, Сейширо вручил ей чашку. — Бытует множество как романтичных, так и печальных легенд о том, почему иву так нарекли. В одной говорится, что девушка, спасаясь от разбойника, который погубил её жениха, умоляла дерево превратить её в иву, чтобы он не смог её найти. — наливая себе чай. — Может, в каждой иве живёт девушка, оплакивающая свою потерянную любовь. А может, ивы оплакивают за нас то, что мы утратили когда-то, или тех, о ком забыли? — Наверное. — пробормотала Шиф, смотря, как из чашки с желтовато-зеленым напитком поднимается благоуханный дымок. — Спасибо. Пахнет вкусно. — Чай подобно святому причастию очищает нас от злого. — проговорил он с улыбкой, ни к кому не обращаясь.       Шиф вымученно улыбнулась, глотнула чай. Очищал ли тот от зла она понятие не имела, но вкуса и аромата ему было не занимать. Она словила себя на мысли, что, пожалуй, никогда не пробовала чая вкуснее, хотя её бабушка, учившаяся в своё время в окия на гейшу, была мастерицей садо. — А что это за чай? — Сорт называется гёкуро. Его выращивают только в одном единственном месте в Азии, на полуострове Лантау. Кстати говоря, данный сорт служит для заварки ритуального чая, которым прихожане раз в год омывают статую Будды в соседнем храме Тамидзан.       Монах воздел одну руку к небесам, а другой указывал на землю, подражая храмовой статуе Будды. — В этой позе мне следовало бы просидеть до завтрашнего дня. Сижу, а люди мне поклоняются и поливают чаем. — приняв набожный вид, он прочитал слова Будды. — На небесах и на земле только я один достойный.       Шиф усмехнулась, глядя на шутливого богохульника: — Вылитый Будда. — Разумеется. — взяв чашку с чаем, он добавил, серьезнее. — Шучу. Разумеется, я никакой не Будда.       Взяв чашку, посмотрел прямо на неё. — Что тебя тревожит, Шиф?       Она всё ещё чувствовала себя неловко, что обременила незнакомого, по сути, человека, своими проблемами, но его взгляд, как и голос, был ровным, добрым, и её чуть попустило. — Мне кажется, я сделала неправильный выбор, когда решила пойти в медицинский. — Отчего же? По-моему, прекрасный выбор. Почему ты захотела стать врачом? — Вы, наверное, ждете от меня истории о том, что я хочу вылечить всех людей от рака? — Нет. Я жду твою историю.       В углу навеса висела свежая паутина. Шиф сидела, уставившись на нее, пока её мысли мешались в полном беспорядке. — Родители говорят, что я ни на что не годная. Когда я была в средней школе, они говорили, что я недалёкая, поэтому мне не стоит поступать в жизни по-своему, а слушать, что говорят другие. И вот я думаю — может, они правы? Учёба мне не дается, а через две недели меня могут и отчислить за долги и прогулы, которые у меня из-за того, что я плачу за колледж. — Они тебе совсем не помогают? — Я пошла в колледж с условием, что буду сама оплачивать учебу. «Надо бороться, если хочешь отвоевать себе место под солнцем». Это фразочка моего отца. Не думаю, что он хотел меня ей подбодрить, скорее так завуалировал, чтобы я не рассчитывала на их помощь и рвала задницу в одиночку. — Тебе было обидно, что они не захотели тебе помогать? — деликатно спросил Сейширо.       Шиф неопределенно пожала плечами. Последние несколько лет бизнес у них шел откровенно плохо, магазин был на грани банкротства, а потеря магазина, главного источника дохода, грозила потерей дома, взятого много лет назад в ипотеку. Родители едва успевали вовремя платить взносы по всем кредитам, а помимо финансовых проблем у Сины был ещё и ребенок, которому недавно стукнуло три, потому у неё не было ни единой надежды на их помощь в критический момент. Например, сейчас: если за две недели она не решит вопрос оплатой учёбы и долгами за экзамены, то она, как предрекал в самом начале отец, «спуститься с небес на землю». — Нет, вовсе нет, я-то не против её оплачивать, только… Я возьму одну?       Сейширо пододвинул к ней тарелочку с моти. Рисовые пирожные оказались на вкус также хороши, как и чай. — Не знала, что монахам позволено есть сладкое. — Те, кто решил посвятить себя служению Будде, должен воздерживаться лишь от приема пищи убитых живых существ согласно Первому Наставлению.       Проглотив кусочек моти, Шиф вздохнула. — Я же врачом хочу стать. То есть, я хочу сказать, этим можно гордиться, разве нет? Я ведь буду спасать жизнь людей. Неужели этим нельзя гордиться? А вся моя семья считает, что я должна знать, где мое место, и не имею права на что-то большее, чем есть у них. Они меня чуть ли не предательницей называют, а я всего лишь хочу заниматься тем, что мне нравится. Но если у меня с учёбой ничего не выходит, не знак ли это, что я действительно слишком высоко замахнулась? Я ведь и в колледж поступила только со второго раза, даже не смогла выбить себе стипендию, чтобы учиться бесплатно. — Шиф запустила пальцы в волосы, поскребла голову. — Я знаю, что не стану великой и не спасу мир, но просто… Я хочу помогать людям. Хочу делать что-то полезное. — она думала, что ей не хватило смелости признаться вслух, что она до смерти боялась застрять в своём городке и стать обыкновенной продавщицей, но всё же сказала: — Я не хочу как мать или сестра потратить свою жизнь за прилавком и быть несчастной. Это хуже смерти.       «Хуже смерти. Да, с этим определенно трудно поспорить» — мысленно отреагировал Сейширо. — Сколько тебе лет? — Недавно исполнилось девятнадцать.       Монах долго ничего не говорил. Глаза с радужкой, в которой царил беспредельный мрак ночи, слитый со зрачком, изучали иву, будто он искал в кроне невидимую птицу. — Что может уничтожить любого человека — это червь сомнений, который побуждает соглашаться с чужим мнением, ведь так жить проще всего. Куда проще не вмешиваться в свою судьбу. Терпеть и ей покорятся, как делают все, кто тебя окружает. Не напоминает ли чем-то рабство, как ты полагаешь, Шиф? — Пожалуй… Немного. — Судьба, вопреки всеобщему мнению, вовсе не тот путь, который предопределён, а тот, что мы выбираем для себя сами. Мы все — результат решений, которые приняли когда-то, и сами вращаем колесо своей судьбы. Жизнь это череда решений и в каждом из них виноваты только мы. Мы способны сами себя осчастливить или заставить страдать. — Страдать? Как это? — Когда через двадцать лет ты будешь вспоминать эту беседу, сидя за прилавком магазина, жалея об упущенных возможностях, тебе следует вспоминать и то, что ты сделала этот выбор сама — отказаться от своих стремлений и поступить в угоду родительской воле. Я думаю, судьба — дело нашего выбора. — монах кивнул ей и многозначительно улыбнулся. — Я слышу, что ты вовсе не недалёкая девочка, раз тебя одолевают сомнения. Просто на твоём жизненном пути сейчас встало много трудностей, с которыми тебе нужна помощь.       Колючий куст терновника прогибался под весом тяжелых спелых сливовых плодов. В кустах терновника надрывались цикады. Их стрекотанье звучало заупокойной молитвой. Цикады… Они пробудили в ней детские воспоминания о том, как в детстве её любимым развлечением с друзьями была ловля цикад — они отлавливали насекомых в лесу или саду специальными сачками, сажали в банки и относили домой, чтобы знойным вечером, лежа на полу, слушать их стрекочущее, убаюкивающее пение.       Шиф вгляделась в подозрительно знакомую голубую бумагу, что лежала на столе возле подноса. Она заметила, что монах держит в руках какие-то листы ещё когда они сидели на скамейке, но не придала этому значения, а сейчас, присмотревшись, поняла, что ровно на такой же бумаге утром читала письмо от Рики. — Вы… Это же… Это что, Рика? — Прости? — Сейширо проследил за ее взглядом, направленным куда-то возле локтя. Его лицо прояснилось. — Ах, да! Вчера получил от неё письмо, теперь вот думаю над ответом. — с этими словами он развернул голубые листы. — Признаться, мне её не хватает. Я всегда получал необычайное удовольствие от наших с ней бесед, но порой некоторые её вопросы выбивали меня из колеи, вот как этот, к примеру. — пробежавшись взглядом по строчкам, Сейширо на секунду замолчал. — «Чем можно оправдать убийство?» Всемогущий Будда! И это спрашивает меня дитя! — И что вы ей ответите? Чем можно оправдать убийство?       Шиф не особо волновал ответ — ясно же, что ответит человек, посвятивший свою жизнь вере — но ей было интересно, что ответит Сейширо, так как монах был довольно красноречив. — Фемида.       Шиф озадаченно свела брови на переносице. — Вы имеете ввиду, богиню Фемиду? — Именно. — Сейширо кивнул. — Ты знаешь, как Рика попала в Шинкогёку? — Нет. — В августе пройдет ровно год с тех пор, как погибла её семья. Террористы захватили город, в котором она жила, и убили всех местных жителей, в том числе её мать и двое старших братьев. Отец не захотел забирать к себе дочь, и её дядя, брат матери и мой ученик, привёз племянницу сюда. Она крайне тяжело переживала смерть родных и теперь намерена не допустить повторения того, что с ними случилось. Насколько я могу судить по содержимому письма, Рика серьезно настроена пройти военную подготовку, чтобы стать королевским гвардейцем. Ей кажется, что выбрав данную стезю, она получит необходимую силу и влияние, благодаря которым сможет в будущем защитить своих близких. Сейчас она усердно учиться и тренируется, однако армия требует от солдат не только решимости и дисциплины, но и готовности лишить жизни врага. Убийство — непростительный, тяжкий грех, и её страшит стать похожей на тех чудовищ, которые расправились с её семьей.       «Теперь ясно, откуда ноги взялись у этого желания пойти в армию». — Непростая дилемма. — проговорила Шиф, сама про себя думая, не рановато ли ребёнку размышлять о таких вещах. Она воскресила содержимое своего письма и обнаружила, что ни о чём подобном в нём и намёка не было. Глядя на четыре плотно исписанных с двух сторон листа с убористым почерком, она подумала о том, что монах получил гораздо более откровенное послание, и почему это произошло. — Фемида есть внутри каждого из нас, но у неё она непомерно сильна и жаждет правосудия. «Творите зло и страдайте от последствий» — этой непреклонной позиции придерживается Рика. Такие люди испытывают потребность бороться с миром, отвергая царящее в нём несовершенство и несправедливость, а сама потребность исходит из глубокого сострадания к тому, что нуждается в защите. Это достигающая предела тоска человека по миру, каким он должен быть, которая при определенных условиях превращается в действие. — Шиф начала замечать, как его внимание ускользало от неё, подобно упавшему в воду листу, который подхватывает течение и уносит вдаль. — Чтобы получить желанный покой, рано или поздно у неё не останется иного выбора, как пойти на соглашение с собственной Фемидой. В противном случае, ей придется выпрашивать его снова и снова, ведь весы Фемиды постоянно колеблются, а Рика не из тех, кто не обратит внимание на нарушенный баланс и не попытается его вернуть.       Шиф осознавала, что он имеет ввиду, но понять до конца его слова она была не в состоянии. — Кэндзюцу.       Сейширо склонил голову вбок. — Кэндзюцу — искусство меча. — сказала она. — Один из атрибутов Фемиды — меч.       Монах сидел молча, скрестив ноги, выпрямив спину и слегка покачиваясь, словно отмерял необходимое количество уважительной задумчивости — Ах, да, меч. Символ воздаяния Фемиды. Интересное совпадение, не правда ли? — Главное, что не Немезиды. — заметила Шиф невольно, наблюдая за тем, как тот складывает письмо, и услышала отпущенную усмешку. — Это очень зоркое замечание, поскольку Фемида и Немезида — мать и дочь. Жажда справедливости нередко порождает месть. Именно жажда — сильное, страстное желание. Когда эмоции и чувства берут контроль над разумом, ни о каком разумном правосудии речи больше не идёт. Поэтому у Фемиды, в отличие от Немезиды, завязаны глаза. Правосудие слепо в том смысле, что воздаёт по праву, а не строится на ненависти и желании причинить равнозначную боль. Но брать на себя ответственность судить людей тяжкое бремя и к тому же опасное. Между желанием и жаждой воздаяния тонкая грань. Я хочу, чтобы Рика знала, как она выглядит. — Чтобы не переступать её. — кивнула Шиф, но монах не ответил. На его губах была улыбка, смысл которой нельзя было никак прочитать.       Сейширо посмотрел ей в глаза. Его взгляд не призывал ни к продолжению, ни к завершению разговора. Он будто чего-то ждал. — Что у вас случилось с Нараки?       Шиф какое-то время молчала прежде, чем ответить. Ей не хотелось заводить об этом разговор, и вместе с тем желание высказаться было непреодолимым. — Он меня уволил, сказав, что никогда не считал меня своим другом, и что с моими никчемным умишко лучше забрать документы из колледжа, пока я кого-нибудь не угробила. — Почему он это сделал? У тебя есть какие-то догадки?       Шиф помотала головой, пожала плечами, безжизненно усмехнулась, всё одновременно, и проговорила, торопливо выбрасывая слова: — Я не знаю. Нараки, он же… страшно закрытый в себе. Его мысли угадать очень тяжело, но при этом… Я даже не знаю, как у него это получается, он во всём всегда прямой. Как рельса. И честный, несмотря на скрытность, иной раз честнее, чем хотелось бы. Всегда говорит, что думает. Никто не верит, что из меня получится врач, ни друзья, ни семья, никто, а он… я думала, он да. Поэтому сейчас у меня такое чувство, будто он мне нож в сердце всадил. — А какое у тебя сложилось о нём впечатление? Какой он, по-твоему, человек? — Вот знаете, говорят про некоторых людей, что они видят мир в сером цвете. Нараки как раз такой. Он не умеет радоваться жизни и получать удовольствие от… да ни от чего! Никогда не улыбается, как нормальный человек, вечно эти его ухмылки и гримасы, от которых тоска прямо накатывает, иногда просто задушить его хочется! — изобразив удушение от избытка чувств и насмешив тем самым монаха, Шиф вздохнула, опустила руки на колени. — А слышали бы вы, как он с людьми разговаривает, это что-то с чем-то! К примеру, месяц назад пришла молодая вдова забирать своего мужа, чтобы похоронить, и когда увидела его тело, то начала рыдать, а он рявкнул, чтобы она со своими истериками катилась на кладбище. Ведь можно же понять, что ей тяжело, у неё горе, она мужа своего хоронит, быть как-то помягче! — из нее кашлем вырвался нервный смешок. — Он не жестокий и не бездушный, но при этом ему будто нравится вести себя, как говнюк, и причинять боль.       «Это его бесчувственное лицо может кого угодно ввести в заблуждение, но оно всё в шрамах, надо только их увидеть. Ну что ж, Шиф, мы замечательно можем помочь друг другу. Того, кто безразличен ко всему и разучился испытывать боль, ничто не ранит, пока не найти то, что можно потерять». — На самом деле он вообще никакой. — будничным тоном отозвался монах. — У него внутри совсем пусто — ничего нет, и он рвется эту пустоту заполнить хоть чем-нибудь и злится, что не выходит.       Ей не потребовалось каких-то долгих размышлений, чтобы понять, о чём он говорит. В голове только промелькнуло: как точно Сейширо сформулировал то, что она ощущала безотчётно. Стоило Нараки войти в комнату, возникало такое чувство, что в комнате еще более пусто стало, чем до этого было. Увидев его первый раз на так называемом «собеседовании» (за время которого он не задал ей ни одного вопроса об опыте, возрасте, спросил только, готова ли она работать суточно и всё), то подумала, что именно так и должен выглядеть работник морга — перед ней сидел человек-камень без эмоций, который каждый день имеет дело со смертью и научился не раздергиваться, не ворошить душу. В тот первый период их знакомства внешность Нараки казалась ей уродливой не столько из-за каких-то неправильностей в лице — на самом деле, он был довольно-таки привлекательным — сколько из-за его извечно мрачного выражения. Она никогда не видела физиономии, столь категорически отвергавшей даже намек на улыбку. В прошлом году Шиф была у него в гостях, ну как в гостях, две минуты постояла на пороге, пока он искал какие-то бумаги, и квартира его, похожая на комнату в ночлежке, была будто полным и безоговорочным отражением его внутреннего мира: стены какого-то грязно-белого цвета, все старое, грязное, обветшалое, как после бомбёжки, раковина полна грязной посуды, на столе груды скопившихся недель за пять газет. Шиф озадаченно разглядывала гнетущую, унылую обстановку и думала, что вот — дыра, как все мы иногда думаем, что хуже уже нельзя. Как в подобном жилье ещё умудриться бросить пить — уму непостижимо. Здесь наоборот хотелось приложится к бутылке, чтобы всего этого не видеть.       Что способно увести человека подальше от карьерной лестницы, прочных общественных связей и общепринятых добродетелей прямиком в саморазрушение? — Как давно вы с ним знакомы? — Почти два года. — мгновенно отозвалась Шиф. — И ваше знакомство произошло, когда он взял тебя помогать в морге?       Девушка кивнула. — Ну, и как ты ему? — Не уверена, что могу ответить на этот вопрос. Я видела, что он был от меня не в восторге, но почему-то взял на работу. До сих пор гадаю. Первые месяцы он ведь вообще со мной почти не разговаривал. — Я думаю, он был просто поражен, что ты его не испугалась и не сбежала. — у неё вновь сорвался смешок. — Ничего смешного, солнце. Каждый санитар, которого он нанимал на работу, убегал от него стрекоча максимум через месяц. — Охотно в это верю. — сквозь ее плотно сжатые губы пробивалась неровная улыбка. — Как думаешь, почему он такой? — Откуда мне знать? Я же не могу залезть к нему в голову. — Что верно то верно. Чужие чувства познать совсем не просто. В поисках ответов мы все вынуждены блуждать во тьме. — пауза. — Шиф, ответь: он тебе дорог?       Прошло несколько секунд. Почему, несмотря на то, что он нагадил ей в душу, на его свинское поведение и пренебрежение, с которым ей приходилось бороться каждый божий день, он всё ещё был ей дорог? Ругался он на нее с завидной регулярностью, делая язвительные замечания о её повседневном идиотизме на каждом шагу: какой надо быть тупой, чтобы перепутать ланцет и скальпель, куда ты лезешь с дренажом, почему не выкинула инструменты, развела на рабочем месте срач, если ты её хотя бы ещё раз тронешь центрифугу, то я тебе голову оторву, называл её пустоголовой, неумехой и криворукой. Но он был единственным, кто относился к ней всерьез, он сделал для неё много чего хорошего. Когда она сдала свой первый экзамен в колледже, то заслужила от него изогнутые в скупую улыбку губы, длящуюся секунды две, но эта дурацкая недоулыбка значила для неё куда, чем поздравления от родственников, в которых недоумение её успехом звучало также явственно, как если бы они все выразили его вслух.       Да вот поэтому. Потому что над ней властвует сердце. Человеческое сердце, которое решило, что его надо любить, вот и всё. И не верило оно тому, что он так легко отмахнулся от всего, что было между ними.       По еле заметному кивку головы Сейширо получил положительный ответ. Монах выглядел странно удовлетворенным. — Я сейчас тебе кое-что скажу, но я хочу, чтобы ты поняла меня правильно. — Шиф поднесла ко рту чашку чая. — От того, чем ты по-настоящему дорожишь, лучше держаться подальше.       Повисло молчание, на фоне которого стрекот цикад стал ещё громче. Шиф разинула рот и застыла в таком виде. — Что… На что вы намекаете? — Ты ведь знаешь, что его дедушка принадлежал к якудза? — оставив её вопрос без внимания, спросил Сейширо. — Откуда вам это известно? — нахмурилась Шиф. — Я знаю Нараки с раннего детства и был знаком с его дедом. — Неужели.       Складка между ее бровями сдвинулась с еще большим подозрением. — Видишь ли, Масаки был очень набожным человеком. Он приходил в храм каждую неделю и после молитвы мы с ним нередко вели беседы. Это был сложный и неуступчивый человек, которого многие сторонились. Тем не менее, Масаки обладал реальной силой, с которой принято считаться. Он был главой Айдзукотэцу, одного из влиятельных и жестоких кланов якудза в Какине, и воспитывал Нараки с младенчества. — Его родители умерли? — Его мать, дочь Масаки, повесилась сразу после его рождения, а отца застрелили через пару месяцев после. Перед смертью мать успела дать ему имя, но её выбор, на мой взгляд, был не слишком удачным.       Услышав его имя в первый раз, Шиф пришло в голову практически то же самое. Нараки было созвучно слову «нарака», обозначающего с санскрита буддийский ад, мир существ, которые подвержены тяжёлым мучениям вследствие своих кармических деяний. Имена в Какине имели огромное значение, и имя, означавшее в буквальном смысле «ад» не могло не привлечь к судьбе человека злой рок. — Почему… его мать повесилась? — услышала Шиф собственный голос. — Она страдала тяжелым психическим расстройством, шизофренией, по-моему. Обстоятельства её беременности тоже были довольно печальными. Его отец, Инагава, принадлежал к другому могущественному клану якудза, Суга-кай, и был сыном их тогдашнего оябуна. Женитьба дочери Масаки и Инагава должна была создать союз двух крупнейших преступных группировок. Когда у главы якудза есть сын, он должен продолжить дело отца, а если дочь, то она, как правило, служит разменной монетой, чем и стала мать Нараки, Мизухимэ. На момент свадьбы ей было шестнадцать или семнадцать. Ни о какой любви речи не было — брак был нужен для того, чтобы она родила наследника для будущего главы объединенного синдиката. Насколько я помню, Мизухимэ была тихой и забитой девушкой, и во всём подчинялась воле отца, а Инагава — красавец, гуляка и бездельник, который пользовался успехом у женщин и часто злоупотреблял спиртным. Лет десять назад Масаки пришел ночью в храм и рассказал в пьяном бреду, что Инагава был бессердечным домашним тираном, который избивал жену даже когда она была беременной, и регулярно ей изменял. Он узнал обо всём из предсмертной записки, которую Мизухимэ оставила перед тем, как совершить самоубийство, прокляв отца до десятого колена, своего мужа и новорождённого ребёнка. «Я родила вам наследника, и теперь больше не позволю вам себя мучать» — полагаю, таков был посыл этого письма. После смерти Мизухимэ траур особо никто не носил, кроме Масаки. Где-то через несколько месяцев после этого Инагава был застрелен в своей машине в Нариманишидай. Босс Суга-кай решил, что это якудза-конкуренты, но я думаю, что его смерть заказал Масаки или же сам её осуществил. Его терзало чувство вины за то, что он насильно выдал свою дочь замуж за изверга и таким образом решил поквитаться не только с ним, но и со своей совестью.       Сейширо на секунду прервался, затем продолжил. — Через год после смерти мужа своей покойной дочери Масаки избавился и от его отца, босса Суга-кай, захватил власть и стал оябуном огромной преступной организации — две тысячи человек — так что времени на заботу о осиротевшем внуке у него не было. Нараки рос, как трава в огороде, и в зависимости от частоты вспышек неравнодушия своего дедушки, всё детство кочевал от интерната до дома. Обычно Масаки хватало ненадолго, месяц или два, и очень скоро возвращал мальчика обратно в интернат. Изредка я видел его, когда Масаки приходил с ним в храм. В восемь лет ребёнок не умел ни читать, ни писать, едва разговаривал и производил впечатление ребёнка с сильным отставанием в развитии, что неудивительно, ведь им никто не занимался. В двенадцать дед взял его воспитание полностью в свои руки, чтобы вырастить из него наследника, решив, что внуком можно будет помыкать также, как дочерью. Печальный опыт с Мизухимэ ничему его не научил. Его дед был довольно холодным и бесчувственным. Не могу припомнить на своей памяти ни одного случая малейшего проявления любви с его стороны. К своему внуку он относился жёстко и бил за любую провинность, особенно когда выпивал, а от выпивки он становился злым, как перегретая гремучая змея. Трудно себе представить, через какой ад прошел мальчишка, но мне всегда вспоминается один случай… Шиф, скажи, ты рисовала в детстве свой будущий дом?       Когда он повернул голову, обратившись к ней, то увидел, что лицо Шиф превратилось в мертвую маску, залитую странной бледностью. Слезы падали с ресниц одна за другой, как бусины на четках. Она плакала в полном молчании. Словив на себе чужой взгляд, она резко отвернулась, неловко задев коленом столик, встряхнув поднос, с которого со звоном посыпались пустые чашки. — Я… — нагнувшись, она неуклюжими движениями подняла с пола и поставила чашки на поднос, попыталась всё поправить. Пальцы подрагивали, огромные зрачки метались по столу в поисках салфетки, которой не было и в помине, чтобы убрать беспорядок. — Простите, я… я сейчас всё уберу… — Шиф.       Не отозвавшись, она вскочила из-за стола, отошла от него на несколько шагов и остановилась посередине веранды, обернувшись к миру спиной. Минуту она стояла совершенно неподвижно. Собрав всю свою волю и сжав зубы с такой силой, что её челюсти побелели, а всё тело задрожало, Шиф провела руками по лицу и прекратила плакать. — Извините. — тихо сказала она, вернувшись за стол.       Монах наполнил чашку чаем, аккуратно пододвинул к ней. Шиф взяла чашку не глядя и сделала глоток, но едва смогла протолкнуть в себя горячую жидкость — глотать было трудно. — Понимаю, тяжело слушать подобные вещи. Наверное, в подробностях я был несколько излишен. Но я решил, что раз он тебе дорог, ты должна знать о его прошлом.       Голос Сейширо был мягким и терпеливым. Находясь в состоянии, подобному пробуждению от гибернации, Шиф кивнула, но про себя подумала, что никогда, никогда в жизни не хотела бы знать ни о чём подобном. Она поймала себя на том, что смотрит на хохин не вполне осознавая, что это за предмет. Лицо у неё горело, горло сжималось. Она чувствовала себя оглушенной, расколотой пополам. У неё получилось вернуть себе самообладание, не полностью, но достаточно, чтобы взглянуть Сейширо в лицо. — Что стало с ним стало. С его дедом. — Как глава крупного клана якудза, Масаки нажил себе много врагов. Рэкет, вымогательства, заказные убийства, нелегальный бизнес, финансовые махинации… Несмотря на тяжелый характер и страсть к выпивке, он всегда был человеком прозорливым и знал, что власть любит тень, потому многие годы его никто не мог достать, ни правительство, ни соперники. Но кому-то это всё-таки удалось и в один день, вернувшись домой, Нараки увидел на кухонном столе блюдо с отрезанной головой своего деда. Ему тогда было пятнадцать.       Сейширо замолчал, глядя на каменную чашу цукубаи в пруду. В глазах его мелькали отблески жидкости, струящейся по камню. Затем в них появилось сумрачное выражение, как тень от тучи, наплывающая на пологие холмы в солнечный день. — Но Нараки его любил. Ему приходилось любить дедушку, чтобы выжить и не чувствовать себя одиноким. Это чувство похоже на то, как нежеланное домашнее животное отвечает обожанием и преданностью даже на скудные обрывки ласки и любви. Подобная любовь повернула в его голове всё с ног на голову, поэтому в ответ на хорошее отношение к себе он замыкается и огрызается, не зная, что это такое и как реагировать. Не привык к нему. — коснувшись пальцами ободка чашки, Сейширо опустил взгляд на сложенное письмо. — Ничто не делает сердце человека таким уязвимым, как одиночество… Разве что только алчность.       Вновь повисла томительная тишина. Она не могла сомневаться в том, что всё это правда, но и не могла себе представить, каково жить с больной, извращенной любовью ради того чтобы уцелеть, как и то, как можно говорить обо всём этом с таким спокойствием. — Я начал говорить про рисунки дома. Ты помнишь, каким ты рисовала его в своём детстве? — Да. Не знаю… Может быть.        Не проронив ни слова, Сейширо встал с дзабутона и на несколько минут скрылся в келье. Когда он вернулся, то положил на стол перед ней листок бумаги и карандаш. — Вы хотите, чтобы я его нарисовала? — уточнила Шиф. — Если, конечно, ты не против.       Сейширо не растолковал, зачем ему это надо, но Шиф пока не стала задавать вопросов и молча взяла карандаш.       Шиф охватило странное чувство, будто невидимой машиной времени её катапультировали прямиком в детство, в отцовский кабинет рядом с подсобкой —маленькую каморку без окна — в мягкое кресло за широким столом, где ей нравилось сидеть после школы и рисовать в альбоме. Она не могла припомнить, что именно, скорее всего каких-нибудь мультяшных принцесс, которыми восхищалась, или животных. Постукивая карандашом, она представляла в своем воображении дом до тех пор, пока в голове не сложилась приблизительная картинка, каким бы ей хотелось, чтобы он был, будь ей сейчас шесть лет: планировка в виде сказочного замка, солнышко на небе, занавесочки на окнах, цветочки во дворе, собака в будке. На всё про всё ей потребовалось пять минут и ещё минута, оценить свое горе-художество — не то чтобы совсем кривое и страшное, но и далеко не произведение искусства. Шиф не очень хотелось отдавать рисунок, хотя она и понимала, что просьба монаха исходила явно не из желания оценить её творческое мастерство. — Не оценивайте строго. У меня никогда не было таланта к рисованию. — зачем-то сказала она, протягивая листок, наверное, чтобы скрыть неловкость.       Сейширо взял рисунок, взглянул на него и кивнул с таким видом, будто увидел именно то, чего ожидал. Шиф поворочала шеей, убрала ногу из-под себя, села на бедро. — Всё плохо? — она сделала попытку привнести капельку юмора в царившее безмолвие. — Нет, как раз наоборот. В общем и целом твой дом — всё, что обещает розовое будущее. — кивнул Сейширо. — Я объясню. По тому, что рисует ребёнок, можно узнать о его состоянии, понять, о чем он мечтает, как и то, что не произносится вслух. — листок бумаги лёг на стол. — Однажды я пришел к ним домой. Нараки тогда было лет шесть или семь. Обычно в таком возрасте дети устраивают хаос, ну знаешь: бегают, кричат, носятся, играют, ломают и крушат все на своем пути. А от мальчишки не доносилось ни звука. Он сидел в уголке комнаты тише воды ниже травы и рисовал что-то на клочке бумаги. Так вот, у него на рисунке были испуганные, мертвые, искалеченные деревья, а домик выглядел прямо-таки старой страшной развалюхой. Любой человек, взглянув на его творчество, мог бы сделать вывод, что ребёнок подавлен и нуждается в защите. С тех пор ничего не изменилось. Подавленность, замкнутость — всё это результат фатального порока. Он пришел в этот мир, изначально обремененным проблемами: нёс клеймо нелюбимого и нежеланного ребенка, был слабым и одиноким, а потом вырос в угрюмого, закрытого в себе подростка с неожиданно незаурядным интеллектом, который мог бы дать ему блестящее будущее, но эта… фатальность… с самого рождения, нет, ещё до рождения, спутала ему все карты и не дала заполнить пустоту. Нараки был бы далеко не в восторге, узнай, что я рассказываю тебе подробности его жизни, но раз ты его друг… — Сейширо взглянул на неё, как показалось, с немым вопросом. — В его попытках спрятать между строк, отказе говорить о личном и патологическом отрицании проблем и заключается истинная природа его пустоты. — Пустоты? — услышала Шиф свой охрипший от долгого молчания голос.       Монах поднял глаза к небу. — Равно как дерево хранит в своей глубине сердцевину, так и в сердце каждого человека есть ребёнок, которым когда-то был каждый из нас. Он есть основа того, кем мы были, кем стали и кем мы будем. Каждый ребёнок мечтает об одном — спастись от одиночества, ведь из-за него сердце постепенно гниет и пустеет. Поэтому ему нужна близкая душа, родитель или друг, чтобы заполнить эту пустоту. — Чем? — Самым очевидным — счастьем. Человек с самого рождения неустанно стремиться к счастью, оно является причиной нашего желания жить, основа всех наших чувств и намерений. Лишить человека возможности получать счастье всё равно что лишить дерево сердцевины. Оно ломается и погибает.       Вокруг стало тихо, смертельно тихо. — Но находятся деревья, которые остаются целыми с пустотой. Они начинают наращивать внешний слой, один за другим, продолжая расти и крепнуть. Это люди, никогда не знавшие счастья, и те, кто был заполнен им до краев, но потом у них забрали всё. Они больше не нуждаются в том, чтобы искать счастье — вместо этого они начинают забирать его у других, сеют вокруг хаос и смерть, становясь тем, что люди обычно называют выродками рода человеческого. — Хватит. — пробормотала Шиф сквозь сжатые зубы.       В порыве ветра зашелестели ветви ивы. Её стебли роняли капли воды на озерную гладь. — Ты ведь не хочешь этого допустить, правда, Шиф?       Руки её были сложены на коленях. Ужас отражался в чёрной бездне его глаз. Она вытащила из кармана пропуск и положила её на середину стола. — Я нашла это возле прозекторской. Думаю, она выпала у него из кармана.       Монах взял карточку, прочитал содержимое сначала с одной стороны, потом с другой. Его лицо не выражало абсолютно ничего. Положив кончики пальцев на стол, Шиф наклонилась ко нему через разделявший их маленький столик. — Вы говорили, что дед… Растил Нараки как своего наследника. Из того, что я услышала от вас, этой вещи и его поведения, у меня такое чувство, у него какие-то проблемы. — Проблемы? — С чем-то незаконным. — и следом кивком указала на пропуск. — Здесь написано «Исправительная школа-интернат для несовершеннолетних преступников» и я видела подростка в его машине. — умолкнув, Шиф облизнув губы, продолжила. — Сама не верю, что говорю это, но вы, очевидно, знаете Нараки лучше, чем я, поэтому я хочу спросить у вас — у него могут быть сейчас какие-то связи с якудза?       Она замолкла, ожидая ответа, но Сейширо хранил молчание. — Раз в пару месяцев он пропадает куда-то, на неделю или две, безо всяких объяснений, не говорит куда и зачем, не отвечает при мне ни на один звонок, никогда не говорит о себе, у него нет друзей и то, что случилось сегодня… Может, ему угрожают или кто-то его шантажирует… Кто-то из этих людей… Потому что… Я больше не знаю… что думать. Я не знаю. — Шиф пыталась справиться с отчаянными интонациями, проникающими в её голос. Всё тело сжималось, как кулак. — Если это так, то он мне ни за что не признается, ни за что мне правды не скажет. Я ведь не вчера родилась и слышала, на что способны якудза. Вы спрашиваете, дорог ли он мне? Он может вести себя, как кусок дерьма, но он хороший человек, и я не хочу, чтобы он попал в тюрьму или его убили. Поэтому я прошу, если вы что-то знаете, скажите мне. Мне плевать, что это будет, я должна знать.       Монах изучал её с каменным лицом, но в глазах его плясали не вполне понятные ей искорки. Секунды шли, как утекающий песок в часах. Кровь стекала к её лицу и шее по каплям. Уголок губ человека в монашеской робе, который звал себя Сейширо, дрогнул, приподнявшись вверх. — Ты чувствуешь? — произнес Сейширо, глядя в её голубые глаза своими матово-чёрными. — Поворот колеса судьбы?       Шиф услышала где-то внутри себя набат. Это стучало её сердце. — А, ты уже здесь.       Она обернулась и увидела, как к ним приближается незнакомец. Это был человек лет тридцати в чёрной костюме «тройка» строгого покроя, рубашке того же цвета и выходных туфлях. Его тёмно-каштановые волосы были коротко подстриженные волосы, чистая гладкая кожа туго обтягивала загорелое худощавое лицо. Большой шрам тянулся плавной дугой от его левого уха к углу рта. Он шел к ним ровной, выверенной поступью и остановился в двух шагах перед столом, опустил руки, сцепив их за собой, и легко поклонился. — Mende selim, Сейширо-сама. — глаза его были бледно-карими, почти золотыми. — Где они сейчас? — Только что приехали в Китаката, господин. Наши встретят их, как только дирижабль сядет в Сенге. — прозвучал в ответ скрипучий голос. Ее голос обдирал кожу, как терка.       «Господин?». — Ты видел мальчишку? — Видел. — И как тебе он?        Человек засмеялся. Это был булькающий смех человека с нездоровыми легкими. Это был смех, который выискивал все смешное и убивал его на месте. — Думаю, когда лисы-журналисты пронюхают, что сын Нейджире сбежал из исправительного учреждения, ой-ой-ой какой разразиться скандал. Мало того, что они обязательно это сделают, а если ещё и узнают, почему тот его туда упёк… — он с удовольствием поцокал языком. — В главном управлении полетит не одна голова.       Мужчина начал что-то быстро говорить на другом языке, полном шипящих и свистящих звуков. Не понимая его, она не имела представления, о чем говорил голос. Вперив глаза в стол, Шиф застыла мумией и слушала их разговор, ощущая адский дискомфорт. Она сидела абсолютно неподвижно и изучала свой рюкзак возле сёдзи, мысленно перебирая лежащие в нём вещи. Шиф могла с легкостью дотянутся до него одной рукой, чтобы достать ключи — единственную острую вещь из всех, что у неё есть. Ключи лежали в боковом кармане, ей нужно было всего три секунды, чтобы достать их. Капелька пота стекла с ее виска по щеке. Еще несколько капель появились на верхней губе. Надо чем-то отвлечь их внимание. Взгляд Шиф упал на хохин. Схватить и бросить в кого-то из них? — Иноуэ, хочу представить эту милую девушку. Её зовут Шифон. — произнес Сейширо, вырывая из клейкой ловушки страха и возвращая её в реальность. — Но она предпочитает, чтобы её называли Шиф.       Смуглое лицо повернулось к ней, как подсолнух. На секунду она заглянула в мерцающие золотистые глаза, в которых явственно сквозил хищный интерес, почти жестокая радость, когда он увидел её слабость. Шиф была озадачена и загипнотизирована этим непонятным голодом в его глазах. — Шифон. — произнес по слогам мужчина, выхаркивая скрипящие слова: теми же интонациями зачитывают вслух название ингредиентов в кулинарном рецепте. — Я давно мечтал с тобой познакомится, дорогая моя. Я ведь долгое время даже не знал, как тебя зовут — из старины Нараки и словечка без боя не вытянешь, но, полагаю, ты и сама это знаешь.        Широкий рот расплылся в зубастой улыбке, от которой волосы у нее на руках встали дыбом, а по позвоночнику проползла гусеница холодного пота. — Ты… кто? — Действительно, как невежливо получилось. Меня зовут Иноуэ. Я давно знаю моего дорогого Нараки. Можно сказать, мы с ним друзья. Конечно, возможно, не такие близкие, как вы, но оно и к лучшему. А знаешь, почему? — ухмыльнулся он алчно. — Ничего, кроме горя и разочарований этот человек никому приносит. — Уверяю вас… — Нет, это я тебя уверяю, дорогая. И ты кроме горя ничего не получишь. Ему нужно было вовремя по-быстренькому разбить тебе сердце, но теперь уже поздно, ничего не попишешь. Я говорю тебе это по-дружески, Шифон, в виде маленького одолжения.       Она открыла рот, но, не издав ни звука, снова закрыла его. Все инстинкты, что в теле и в сознании отвечали за самосохранения, визжали об опасности. — Кто вы? Что вам от меня надо? — Нет нужды задавать мне вопросы. Скоро ты сможешь сама обо всём его расспросить.       Акулья улыбка стала ещё шире. — Ты когда-нибудь бывала в Сенге, Шифон?