Только дыши... на моих губах

— …районе было найдено тело студента. Ужасная новость стала настоящей трагедией для всего города, а также предупреждением для студенческого городка, рядом с которым… В связи с возникшей ситуацией, во избежание возможных жертв, полиция вводит комендантский час: дети младше пятнадцати лет не должны находиться на улице позже шести часов вечера без сопровождения взрослых; подростки до восемнадцати лет включительно не должны находиться на улице позже семи часов вечера без сопровождения взрослых. Студенты, оставшиеся в студгородке, а также взрослые не должны находиться на улице позже девяти часов вечера. Столь крайние меры многим могут показаться преувеличенными, но… — Вот чёрт!..       Гневный, но слегка надломленный шёпот Нью Чаварина раздаётся разрушающе громко в ветхих стенах университетской библиотеки. И то ли дело в пустующем помещении, то ли в давящей атмосфере, но собственный голос неприятно полосует по слуху, а следом и по нервам. Сидя в огромном, одиноком без людей здании, составляя компанию тем же Кингу и Толстому, кажется, самой, пожалуй, плохой идей Нью было включение телевизора. И не то чтобы он хотел послушать угнетающие, даже загоняющие в угол вести, но на каждом канале, по вполне очевидным причинам, крутилась одна и та же новость.       Но тут и нет ничего удивительного, да и того, что могло бы вызвать раздражение. Не каждый день убивают студентов, не каждый день убивают человека с подобной жестокостью… Чаварин услышал эту страшную новость ещё три дня назад. Возвращаясь с дополнительных занятий по китайскому языку, решив срезать путь через корпус экономистов, Нью столкнулся с пугающей картиной: полицейские машины, вой сирен, скорая, крики и плачи. Тела он, благо, не видел, но слышал, как обсуждали другие учащиеся: тот парень учился в этом университете, но Чаварин знаком с ним не был. Пятикурсник, кажется, Мун, был найден возле дерева, обмотанный собственными кишками. Честно сказать, Нью даже не поверил в эти слова, столь дикими и безумными они ему казались, однако даже подобные несбыточные вещи порой находят своё место в реальности. Чуть позже стал известен более ужасающий факт: тот несчастный парень держал в руках собственное сердце…       Чувствительный, не привыкший к подобным потрясениям Нью теперь места себе не находит. И мало, видимо, нервотрёпки в жизни, мало страхов уже существующих, иначе Чаварин сам себе объяснить не может, на кой чёрт он включил этот чёртов телевизор, зная, точно зная, что будут показывать, о чём будут сегодняшние новости! Поддался ненормальному соблазну, заведомо ведущему к трясущимся поджилкам.       Нервно, дрожащей рукой, Чаварин направляет пульт на небольшой телевизор, пытаясь частым нажатием на красную кнопку отключить злосчастную коробку, но, как назло, новостная программа продолжает своё вещание, а ведь слушать что-либо ещё парень просто не в состоянии. Не хочется погружаться в детали происшествий, не хочется слушать обращения главного следователя по этому делу, не хочется замыкать «логическую цепочку» и выделять «потенциально опасные места», если, конечно же, «следовать предполагаемым мотивам преступника». Оно ему вообще надо? Чёрт, да просто сама мысль, нет, сам факт того, что район, в котором живёт, учится и работает Нью, является той самой красной зоной, подводит его к истеричному состоянию.       Сколько раз за эти считанные минуты Нью проклинает момент, когда он, решив, что стоит отвлечься от чтения очередного учебника, глянув какой-нибудь лакорн, поднялся со своего удобного, хоть и слегка потёртого кресла, даже, возможно, слегка скрипучего, чтобы включить старый, но добросовестно оставленный телевизор прошлым работником. Пожалел — не то слово! А теперь ещё Чаварин словно оказывается в ловушке с угнетающей его правдой! Он не хочет! Не хочет!!!       Не выдержав монотонного голоса ведущей, парень срывается с места, чтобы наконец-то вырвать шнур из розетки и остаться в необходимой ему тишине. В самой сладкой, нужной, ласкающей тишине…       «Только дыши».       Три маленьких искорки от столь резкого движения возле розетки, лёгкий, секундный писк от телевизора, и Нью сталкивается с собственным отражением в чёрном экране: аккуратно уложенные каштановые волосы, бежевый, с чудаковатым узором свитер, который, кажется, слегка великоват ему, простые чёрные брюки — классика, большие очки в полукруглой оправе — такой прилежный мальчик, могут сказать об Нью по внешнему виду, и будут непременно правы. Прилежный, ответственный, усердный, спокойный — всё это про Нью.       Больше нет яркой картинки, симпатичной девушки, её вальяжного, но, порой, предательски дрожащего голоса — больше нет ничего, кроме тускло отражающейся реальности. Что же. Сам себе нервно улыбается, чувствуя, блаженно чувствуя, как начинает успокаиваться в раздражающей панике взметавшееся в груди сердце. Полая суматоха начинает отступать.       «Ха-ха!»       Ох! Ну стоило ли вообще слушать всё это?! Знал ведь, что поддастся панике! Знал, но не смог отказаться от этого… Нью всегда такой — не может избежать порывов коснуться тех моментов или ситуаций, которые непременно заставят его чувствовать себя ужасно. Он, конечно, грешит на то, что это последствия из-за травмы после смерти родителей, но, порой, его ужасает собственная причуда. Он же знает, точно знает, что будет больно, страшно, что его разрывать будет, если он посмотрит или услышит, но всё равно…       Снова и снова.       Как же остановиться? Походы к психологу не сильно улучшают картину. — Эх… — уже с облегчением выдыхает Чаварин. С блаженством он вдыхает запах, коим наполнено помещение — книги, страницы этих книг, старое дерево — настоящее наслаждение, и этот аромат на самом деле успокаивает Нью окончательно.       Взгляд парня фокусируется на небольшом потухшем экране. Нью запускает пятерню в волосы, слегка склоняет голову набок, одаривая себя лёгкой улыбкой, и просто смотрит, пожалуй, довольствуясь своим положением и жизнью, как сердце замирает, потому что в отражение, где-то в этом тёмном, таком маленьком потухшем экране, мелькает фигура. Там, где попадают в поле зрения полки с книгами, стоящими ровно в ряд, где небольшие коридорчики между стеллажами постепенно погружаются во тьму, кто-то или что-то пробегает!..       Та-а-а-а-а-ак.       Приехали.       Слышите оглушающий свист? Это паранойя врывается в чат.       Внезапно становится очень холодно. И этот холод непривычный, неестественный — он от ужаса, от паники, от непонимания, от несуразности происходящего! Это же просто чушь какая-то! Нью ведь не в фильме ужасов! Ха-ха, точно-точно, какая же классика жанра! О, насмотрелся новостей про убийцу, и тут неизвестный проскальзывает в густой темноте. Ха-ха-ха. Точно показалось, по-другому быть не может. Фантазия, ах, фантазия…       Но Нью такой человек, что живёт по сердцу, верит эмоциям и, чувствуя, как наполняется тело страхом и слабостью, поддаётся их влиянию. Логика, к сожалению, не преобладает, хотя, порой, именно такие спонтанные порывы оказываются, что ни есть, самой настоящей рациональностью.       Глаза округляются в неверие, а атмосфера вокруг вдруг кажется невероятно тяжкой: она давит, давит на Нью, вынуждает чувствовать себя лишённым возможности двигаться. Ему же просто… показалось, да?       В груди начинает расти истеричная паника, обжигая, нещадно принося дискомфорт. Знакомое чувство — омерзительно.       «Здесь никого нет. Здесь никого не может быть. Не может».       Пухлые губы расползаются в нервной ухмылке, явно не украшая собой столь красивое лицо. Интуитивно он делает краткий кивок, словно сам себе подтверждая собственные мысли, но у реальности голос громче, позиция весомей. Не считаться невозможно, особенно учитывая, что Чаварин её заложник.       Конечно же ему просто показалось! Насмотрелся и наслушался новостей, немудрено, что Чаварину теперь что-то мерещится! Ха-ха! Но почему же тут настолько тихо?..       Разве библиотека — место для тишины?       Ещё пару минут назад мечтавший о умиротворяющем безмолвии, Нью сталкивается с другой её стороной — устрашающей, скользящей, покалывающей опасностью… И это уже не по эмоциям суждение, ведь когда-то он уже испытывал что-то подобное. Когда родителей пришли убивать… Здесь уже включается инстинкт, а он, к счастью или нет, отточенный.       Оглушающим звоном проносится мысль, что стоять спиной к погруженному в полутьму помещению, особенно в момент, когда ты не уверен, что находишься здесь один, не самая лучшая идея, едва найдя в себе силы, Нью поворачивается спиной к одинокому телевизору, лицом к множественным стеллажам. К его любимым старым деревянным полкам, на которых хранится многовековая история, миры и легенды, поворачивается, чтобы, смотря слегка исподлобья, подавленным взглядом окинуть небольшое пространство между стеллажами, где в лучшие времена было полно людей… Теперь там только сгущающаяся к параллельной стене тьма, заполняющая собой огромное пространство, теперь там нет людей, выбирающих себе чтиво — студенты почти не приходят сюда, великая эра интернета!       Укол грусти пронзает самую глубину сердца, и Нью чувствует, как начинает скапливаться влага в глазах.       Боже, нашёл время! Но он именно такой — чувствительный, честный, открытый! Нью Чаварин — библиотекарь одной из самых больших, но самых старых, пропитанных временем и опытом библиотек всего Бангкока, и, возможно, всего Таиланда. Перед затупленным чувством страха преобладает щепетильное чувство величия и гордости за то место, в котором он находится! Что за прелестный парень, не правда ли?       Но глубинные чувства не столь важны в данный момент, как та действительность, в которой Нью оказался.       На старых настенных часах, как назло, такое точное время — двадцать один час, пятнадцать минут. Паника резко наращивает градус в груди. Никогда, за всё время своей работы здесь, Нью не жаловался на отсутствие освещения в большей части данного помещения — его стол освещён и хорошо, да и днём полно света, но сейчас он готов рвать и метать, собирать петиции, чтобы просто вкрутили лампочки, эти сраные, дешёвые лампочки, хоть самые маловатные, но просто, чтобы видно было, что здесь Нью один…       Есть ли вообще лампочки? Сколько уже обещаний от ректората слышал Нью, а итог всё тот же. И пусть теперь это уже не имеет особого значения — правда или ложь, ведь Чаварин знает, что здесь он не один.       «Кажется, в лучших традициях кинематографа, сейчас я должен пойти вглубь, чтобы узнать, что же такое я видел?»       Нью продолжает вести диалог сам с собой, пока переминается на месте. Он-то не дурак, разумеется, никуда не пойдёт, но до стола дойти надо, чтобы выключить лампу и забрать свой рюкзак. Всего десять шагов, это немного… Зона под светом, под единственной камерой… Давай же, Нью! Соберись! Не может же тебе так повести, что именно твой труп с собственным сердцем в руках найдут здесь. — Ёбаный в рот!..       А этот парень, так-то, матом не ругается! (Воспитан хорошо)       Злобно шикнув, поддавшись головокружению от паники, машинально Чаварин двигается в сторону своего небольшого столика. Смотрит исключительно на него, решив игнорировать всё вокруг себя. В душе ведь теплится надежда, что это и правда фантазия разыгралась, ведь, в последние дни, как только этот убийца объявился, Нью уже не в первый раз сталкивается с подобным «показалось». В конце концов, кто он такой, чтобы заинтересовать этого прелюбодея-психопата-маньяка-идиота?! Да и маньяк ли? Скольких там убить надо, прежде чем маньяком стать?       Боже, о чём он вообще только думает…       Резким движением Нью смахивает свои принадлежности со стола в так кстати открытый рюкзак.       «Давай же!»       Как же тихо…       Молния скользит.       «Всё! Можно идти!»       Но лампа стоит дальше, и Чаварину приходится обойти кресло, чтобы дойти до неё.       Тихий щелчок. Темнота. Только тусклое освещение с лампы у входа.       Сейчас инсульт инфаркта случится.       Движения Нью резкие, рваные, словно ребёнок, боящийся склизкого ужаса, что скрыт в темноте, стремится достичь спасительного света. Он так близко, спокойная, безопасная зона.       Рука на плече. — БЛЯТЬ! — взвизгивает Чаварин, в голове которого проносится вся его жизнь — а ведь секунды. И кто бы мог подумать? Эмоции покидают его, наполняя всё пустующее адреналином. — НЕ СМЕЙ! — и резко поворачивается, в попытке ударить, что есть силы, неизвестного придурка, но… — Ва-а-а-а-а-а-ау, — пренебрежительно сладко тянет Прэм. — Я тоже рад тебе, зайчик.       Внезапно овладевшие разумом эмоции присмиряются. Нью вдруг чувствует себя ужасно опустошённым, и едва находятся силы, чтобы на ногах устоять, и то пошатываясь. — Блять, Варут!.. — Ха-ха-ха, — заливается смехом брюнет, оттопырив бедро в сторону, скрестив руки на груди. — Ты просто произведение искусства, Чаварин, — сладко поёт Прэм, оголяя свой белоснежный ряд зубов, скрытых за накрашенными серовато-бежевым цветом губами. — Даже в самом ужасе и истерии умудряешься выглядеть как модель высочайшего уровня.       Глубоко дыша, всё ещё пытаясь проглотить застрявшее в пищеводе сердце, Нью, как безумец, смотрит на своего лучшего, возможно, даже единственного друга, что со всей уверенностью излучает собой стойкость и решительность. Поучиться бы, да Нью не станет. — А ты при всей своей утончённости и грации похож на легкодоступного паренька! Впрочем, как обычно! — инерционно отвечает Нью, дрожащими пальцами начиная массировать брови. Мышцы на лице почему-то затекли, а это приносит ощутимый дискомфорт. — И это я, — ещё шире улыбается Варут, подмигивая другу, — даже не старался, — и так наигранно плечами пожимает, что желание в лоб ему дать появляется! Актёр без Оскара, блин.       Нью делает долгий выдох, прежде чем снова смотрит на своего друга. Привычный вид: идеально уложенные смольные волосы, портупеи, украшенные мелкими камнями, выглядывающие из расстёгнутой рубашки, которая заправлена в удивительно узкие джинсы. Чёрт возьми, этот парень!.. — Ёшкин кот, святой Осирис, Прэм! Ты меня до инсульта довести решил?! — Инсульта жопы? — самодовольно усмехается Прэм, поворачиваясь в сторону стеллажей. Что-то взглядом окидывает, но улыбаться не перестаёт. — Инсульта инсульта! — фыркает Чаварин. — Пошли отсюда! — и пальцем указывает Варуту на дверь, который, к слову, пулей вылетает из помещения, пропитанного стариной, знаниями и давящей тишиной. Знает Чаварин, как сильно Прэму не нравятся подобные места, да и как он относится к тому, что сам Нью тут работает. Да и к тому, что вообще работает. Ох уж эти избалованные роскошной жизнью дети! Одна морока. — Я пропах стариками! — звучит недовольный стон. — Кошма-а-а-а-а-а-ар! Услышав недовольный голос друга, Нью глаза закатывает с лёгкой, слегка обречённой улыбкой, щёлкая выключатель, и, наконец-то, покидает злосчастную комнату. Дорваться бы до свободы, до прохладного воздуха, до ночной мелодии, ласкающей душу, но стоит ему закрыть дверь и вдохнуть полной грудью уверенность и безопасность, взгляд его, уже такой уставший и измученный, сталкивается с Прэмом, что брезгливо морщится, продолжая себя обнюхивать. И со стороны выглядит это довольно-таки забавно. Варут весьма своеобразный парень, с характером и изюминками, но… невероятно искренний и преданный. Замечательный друг и товарищ! — Прэ-э-э-эм, — мелодично произносит Нью, улыбаясь во все тридцать два зуба, — ты совсем спятил, да? Гуляка, ты, вояка! — и грубо хватает друга под локоть, плотно сжимая пальцами. Не обращая внимания на явно болезненный шик, Чаварин шепчет прямо в ухо другу. — Успокойся, окей? Ты пахнешь ароматным мылом, собой и одеколоном. Исключительно. — Точно?.. — недоверчиво. — Абсолютно. Тебя точно трахнут, выдыхай.       Ответом служит плотоядная улыбка, а следом и самодовольный выдох. — Давай, жду в машине!       Тяжело выдохнув от сковывающей усталости, но явно довольный тем, что дискомфорт его покинул, Нью медленно идёт в сторону комнаты охранника, доставая свой пропуск. Уходить с работы всегда так приятно, а ещё приятнее становится, когда уходишь с работы прямо в выходные дни. — Пи’Пун, — вежливо обращается Нью в окошко, — я пойду?       Невысокий, бородатый мужичок, радостно улыбнувшись при виде Чаварина, поднимается со своего маленького диванчика, спеша забрать протягиваемую карточку. Прихрамывая на одну ногу, он спешит к своему коллеге, к своему дорогому младшему. — О! Конечно иди, Нонг Нью. Ты что-то засиделся сегодня! Нарушаешь комендантский час… — Пи’Пун! — А вот не надо мне, — лукаво улыбается мужчина, — не забывай, что ты не только работаешь, но и учишься. Стипендиат. Дай себе отдохнуть, — звучит вежливое бормотание. — Ты и так работаешь сверхурочно!       Нью слегка сжимается от услышанных слов. Скорее, из-за собственных комплексов, но стоит кому-то упомянуть особое усердие Чаварина, то парень начинает чувствовать себя дискомфортно. Появляются загоны, что-то по типу: моя жизнь проходит среди книг, моя золотая молодость утопает в пыли. И хоть на самом деле Нью полностью устраивает собственная жизнь и её разбег, не ощущать этого странного чувства он почему-то не может. Словно чего-то не хватает для гармонии, и в этом чём-то страшно признаться самому себе. Что вообще выбивает из колеи. Вручив в руки мужчине пропуск, уголок губы Нью нервно дёргается вверх. Хоть он и почувствовал свою безопасность здесь, в общем холле, едва ли он позабыл то злостное, скользящее чувство страха, с которым столкнулся всего несколько минут назад. Ведь кто-то всё-таки был там… да? — Пи’Пун… А… — сразу смешанные чувства накрывают. Вдруг начинает казаться всё такой глупостью, не стоящей и секунды внимания, но с другой стороны, лучше же всё же уточнить, ведь… — А там никого не осталось? — неуклюже согнув локоть, Нью пальцем направляет на закрытую дверь. — Ну, я в плане того, что какой-нибудь читатель забрёл?.. А я не увидел…       Густые брови мужчины слегка сводятся к переносице, а затем приподнимаются. По складкам на лбу можно сказать, что Пи’Пун пытается что-то вспомнить, но, судя по его виду, ничего стоящего в памяти не мелькает. — Да нет. Точно нет. Никто не приходил, Нонг.       Стоявший в напряжении, словно готовящийся услышать самую страшную правду, Чаварин даже задержал дыхание, не в силах совладать с собственной паникой. Этот ответ должен был дать ему понять точно, показалось ему тогда или нет, и вот то самое облегчение, в котором он так нуждался. — А, ну хорошо тогда, — со счастливой улыбкой отвечает охраннику Нью. — Замечательных выходных, Пи! До понедельника. — И тебе, сынок!..       Никогда не было так приятно открывать дверь, как сейчас. Тут же сразу и выходные, и никого не было в зале, что значит самое обычное — показалось. И такая, казалось бы, глупость, наполняет его тело эйфорией.       Стоит двери закрыться за ним, а прохладному ветру в ласке коснуться измождённого лица, Чаварин искренней улыбкой отвечает ему, встречая окружающий его мир. От былого осадка, неприятного и жгучего, не остаётся и следа — эта бесконечная, свободная прохлада забирает с собой всё, забирает, чтобы позволить… — Драгоценность моя! Ты чего там поплыл?! — поток мыслей разрушает недовольный, громкий голос Прэма, что, высунувшись из окна своей иномарки, смотрит на друга. — Поехали! — и снова возвращается на водительское сидение. Нью лишь тепло улыбается, но послушно отмахивается от приятных ощущений, которым позволил струиться через себя, и, не рискуя злить Варута сильнее, быстрым шагом спускается к автомобилю друга, пулей запрыгивая внутрь. О, ну и конечно же не упускает возможности съязвить: — И куда же так торопится моя звезда?       Сразу ответ Нью не получает. Чаварин спокойно пристёгивает ремень безопасности, поправляет слегка задравшийся свитер, и только после этого он слышит довольный голос своего друга: — На толстый, длинный член! — Боже! Прэ…э-э-э-эм!!! — резко голос Нью срывается на крик, как только машина его друга срывается с места. — Давай тише! — боязливо Чаварин смотрит на улыбающегося Варута, пальцами, что есть силы, впиваясь в кожаное сидение. Как же он не любит всё это лихачество!.. — Прости-прости! — и резко тормозит! Ладонь Нью сталкивается с панелью. — Чёрт, Прэм! — а у Чаварина голос дрожит. — Какого хрена?! — Ну прости меня, — виновато смотрит Прэм на друга, хотя, судя по искрам, мелькающим в карих очах, не особо он и сожалеет. — Поеду очень аккуратно! Честное слово. — Каждый раз одно и то же! — вскрикивает Нью, с дрожью вспоминая, как порой безобразно ведёт машину Варут. И ведь нельзя сказать, что он плохой водитель, ведь всё-таки в подавляющем количестве Прэм водит хорошо, но… блять! — Не смей так ездить! Никогда не смей! Ты вообще о последствиях не думаешь!       Выпалив всё, что на духу, Нью нервно выдыхает, показательно скрещивая руки на груди. Он знает, что Прэм не согласен с тем, что Чаварин сейчас сказал, и недовольный цок служит доказательством правоты этих мыслей, однако больше Варут не лихачит. — Ты хуже моей бабушки, — под нос, с лёгким раздражением бормочет брюнет, пока снова начинает движением по дороге. Правда, теперь очень аккуратное, даже очень медленное. Явно показательное, мол, хотел аккуратно, вот и получай двадцать километров в час. Но Нью тоже не из робкого десятка, потому также, не скрывая раздражения в голосе, он произносит лукавое: — Знаешь, Прэм. Аккуратное вождение и медленная езда — разные вещи. На член ты так точно не успеешь. — Ай, сучка, — заливисто хохочет Варут, прибавляя скорости. — Нравится тебе издеваться надо мной?! — Очень, — со всей серьёзностью.       На минуту в машине повисает молчание, но уже дальше оба парня весело смеются. — Всё-таки ты такой ты! — сладко тянет Прэм, заворачивая на небольшую улочку между полукругом стоящих двух общежитий. — Вот неужели не хочется тебе переехать куда-нибудь в центр города? Сколько раз я предлагал тебе жить со мной? У меня две свободных комнаты!.. — Мне нравится жить тут, Прэм, — выдыхает Нью, чувствуя знакомую шарманку. — Ну тут, конечно, уютно, хорошие общаги, универ рядом, да и природа, но… — Но мне нравится, — укоризненно смотрит на друга Чаварин, — здесь не так плохо, как ты думаешь. Я бы на твоём месте тоже переехал в общагу. Знаешь какие тусовки здесь порой бывают! Ты был бы в восторге.       Прэм лишь тяжело вздыхает. Не то чтобы ему было неприятно жить в подобном месте, но он едва ли может себе представить, как сможет отказаться от всех прекрасных благ собственной квартиры, чтобы остаться… тут?.. — Не заезжай, останови тут, — мягко просит Нью, начиная отстёгивать ремень безопасности. — Почему? Тут всего… — Пара метров, но разворачиваться тебе будет удобнее тут, — разводит руками Чаварин, намекая на большее место для манёвров. — Так, — поворачивается он к другу, — я побежал, а ты, — и это прекрасная, сверкающая улыбка, от которой любое сердце растает, — веди себя хорошо, господин Прэм Варут. — О! — оживляется брюнет. — Я буду, ещё ка-а-а-а-а-ак, — коварно тянет Прэм, голову опуская на руль, — буду! — что за прекрасная улыбка.       Нью тихо посмеивается, пока открывает дверь. Ох уж этот Варут, с его разгульным образом жизни! Кошмар! — Ладно, я побежал! — Давай! На связи! — кричит уже вслед удаляющемуся другу Прэм, недовольно покачивая головой. Но вот разворачиваться он не спешит, ведь смотрит, как Нью зайдёт в общежитие. И Чаварин это, к слову, прекрасно знает. Слегка обречённо выдыхает, даже не поворачиваясь, машет другу, а затем прикладывает свой пропуск к двери, наконец-то заходя в уже такое родное здание.       Дальше уже отточенные движения: быстрые шаги до лифта, нажатие кнопок, десятый этаж, просторный холл, путь до собственной комнаты. Дверь, ключ, замок — вот он, милый уютный уголок, что на ближайшие, как минимум, ещё три года, будет его домом. К слову, это и правда достойное общежитие. Тридцать квадратов — немало, а с таким ремонтом и удобствами — вообще люкс-номер. Но и это объяснимо. Университет, как никак, престижный, и много «сладких» деток поступают сюда из года в год, а таких как Нью — стипендиатов, тут по пальцам посчитать можно, однако им выделяют комнаты, а ведь подобное не везде делают.       Убедившись, что дверь плотно закрыта, Нью скидывает рюкзак на пол, потягиваясь. Сам не знает почему, едва ли понимает, но взгляд фокусируется на графине с соком, одиноко стоящем на столе.       Защекотало лёгкое смятение. — Неужели, я забыл убрать его в холодильник?..       Странно ли что подобное вообще вызывает подобную реакцию? Ну подумаешь графин стоит с соком, но ведь Чаварин почему-то зацепился за него! Почему-то он считает, пусть и не на все сто процентов, но кажется ему, что он убирал сок в холодильник… И начинается бурный мыслительный процесс, но картинки уже сменяют друг другу — как можно запомнить такую мелочь, когда вообще внимания никогда не обращал на это? Куда он тарелку с недоеденной яичницей поставил и в какую сторону нож был направлен… А может, он её доел, нож кинул в раковину, а графин с соком наоборот достал из холодильника, чтобы попить, затем поставил на стол и побежал на работу? Возможно, что с самого начала он его достал, затем пожарил яичницу, недоел её, выбросил остаток в мусорный пакет, а затем, сделав пару глотков сока, хотел поставить его в холодильник, но так и сделал этого…       Нахмурив брови, на лбу показываются морщинки. Нью не помнит, он попросту не помнит такие мелочи, но, даже принимая этот факт, от чего-то этот графин, стоящий на столе, приводит в смятение. Точно паранойя засвистела. — Чёрт… — едва слышно произносит Нью, смело шагая в небольшую кухоньку. Он больше не слышит тяжёлого биения собственного сердца, зато адреналин в нём клокочет с новой силой. — Эй! Если здесь кто-то есть, я прямо сейчас звоню в полицию! — во всё горло кричит Чаварин, поворачиваясь кругами на кухне. Со всей прытью он хватает сковородку и срывается с места, забегая в комнату, попутно включая свет. Не медля и секунды, начинает суетливо обходить комнату, раскрывая шкаф, раздвигать шторы. Пока в крови бурлит адреналин, пока он продолжает покалывать мышцы острым чувством получения уверенности в собственной безопасности, Нью, неведуя страха, продолжает обыскивать собственное жилище, носясь по нему, сломя голову.       Внимательно осмотрев комнату, кухню и небольшую ванну, Чаварин, как ополоумевший, возвращается в комнату, заглядывая под постель, словно вот-вот, и он найдёт причину своей паники, но в комнате пусто! Нью ведь всё обошёл, всё оббежал, открыл, раздвинул — нет никого. Никого и ничего… Здесь больше негде спрятаться.       Ха. — Ха-ха-ха! — разносится уставший голос в истерическом смехе. С грохотом падает на пол сковорода, а ладони опускаются на край деревянного стола. — Я просто забыл его поставить, — себе под нос бормочет Чаварин, медленно поднимая понурую голову. Цепляется взглядом за собственное отражение в большом, квадратной формы зеркале, подмечая про себя, что цвет его кожи стал зеленоватый. Видимо, перенервничал. Что неудивительно. — Всё хорошо, малыш Нью, — дрожащим голосом говорит Чаварин себе, сжимая дрожащие губы. Глаза щипят. — Ты просто устал. Тебе нужно отдохнуть, — и делает положительный кивок сам себе. Да. Ему действительно нужно отдохнуть.       Принять душ силы находятся, а вот поужинать перед сном… Нью кажется, что ему кусок в рот не полезет, ведь его даже подташнивает. А тошнота из-за паники — особо отвратительна.       Удобнее уткнувшись носом в подушку, натянув одеяло повыше, Нью чуть сгибает колени, наконец-то блаженно выдыхая. Тёплая, мягкая, уютная постель — после всего, всего того эмоционального напряжения, что он пережил, самая лучшая услада. А главное — безопасно. В этой небольшой комнате, в этих четырёх стенах есть только он. И больше никого.