Неизменное

      Музей Палитры слишком оживлён, чтобы Микеланджело мог выносить это ещё дольше.       Шлепанье подошв по наслеженному кафелю, хор голосов детей и взрослых, выкрики экскурсоводов на разных языках смешались в отвратительную какофонию, давившую на уши. Микеланджело сдерживался, чтобы не зажать их ладонями – нужно держать лицо, пока это шоу не закончится. Очередной день, когда в музее Палитры многолюдно. Очередной день, когда нужно выходить из комнаты при параде, чтобы покрасоваться перед репортёрами. Микеланджело прекрасно понимал, для чего всё это: музей на пике популярности, и сейчас ни одно предложение об интервью, фотографии для журнала или встрече с художниками отклонять не следует. Аой, как куратор и временная управляющая не может подвергнуть краху их только-только обретённую репутацию. Чего Микеланджело не понимал, так это того, почему именно его присутствие так важно на подобных мероприятиях. Он был уверен, что ребята прекрасно справятся без него, если не лучше. Но Аой раз за разом звала его и просила поприсутствовать. И было неясно, не замечают ли коллеги его недовольство или просто закрывают на всё глаза.       — Кто из этих молодых людей Леонардо да Винчи-сан? — спросил бородатый мужчина с бегающим взглядом. Объектив его камеры кружил по залу в поисках художника.       На имя отозвался невысокий мальчик четырнадцати лет, стоявший в окружении своих старших коллег, одетый в парадный узорчатый кафтан. Он сделал уверенный шаг вперёд и приветливо улыбнулся. В толпе репортёров и зрителей послышались вздохи умиления. Вспышки фотоаппаратов превратили зал в подобие звёздного неба, и сам юный художник засверкал, когда свет начал отражаться от его золотых пуговиц.       — К Вашим услугам. — его сладкий голосок звучал как мелодия среди всего шума, окружавшего их.       Микеланджело, стоявший с краю, закатил глаза.       — Всего пара вопросов, да Винчи-сан! — журналист уткнулся в свой лист, исписанный и исчёрканный карандашом. — Вы ещё так юны, но уже работаете в музее как художник по контракту. Скажите, а как обстоят дела с Вашим обучением?       — Я обучаюсь на дому. — улыбка на его лице не дрогнула ни на секунду. — Должен заметить, это гораздо эффективнее школьной программы.       — А что говорят об этом Ваши родители? — к нему обратился другой журналист в цветастом галстуке и круглых очках.       Микеланджело заметил, как ладошки Леонардо сжались в кулаки, но никто из любопытных граждан с блокнотами, кажется, не обратил на это внимания.       — Я воздержусь от ответа. Что-нибудь ещё?       — Но да Винчи-сан…       — Кто-нибудь ещё хочет задать вопрос? – Аой поспешила спасти ситуацию и переключила на себя внимание толпы, пока да Винчи возвращался на своё место между Ренуаром и Рембрандтом.       Последний ободряюще положил руку на его плечо. До ушей Микеланджело долетело тихое: «Отличная работа», и да Винчи ответил благодарной улыбкой, взмахнув пушистыми ресницами. Как идеальный маленький ангелочек, каким он и казался всем вокруг.       Микеланджело ссутулился, сердито отворачиваясь: не хотелось всё это лицезреть.       — Можно ли задать несколько вопросов Микеланджело Буонарроти-сану? — он услышал голос какой-то девушки из толпы и моментально вскинул голову.       Журналисты узнали его по реакции и уставились на него, а скульптор пожалел о том, что так просто выдал себя. Куратор стояла рядом с ним, и он, дёрнув её за пиджак, одними губами прошептал: «нет». Девушка же лишь сочувственно посмотрела на него, поджав губы, отвергая его немую просьбу. Ну конечно, а чего он ещё мог ожидать?       Она подтолкнула его в спину, и Микеланджело нехотя сделал шаг вперёд.       — Микеланджело-сан, расскажите пожалуйста, почему вы предпочитаете скульптуру? — взволнованно спросил кто-то, чьего лица из-за стресса и яркого света Буонарроти не смог разобрать.       Микеланджело поморщился. Он не любил отвечать на вопросы. Ненавидел высказывать своё мнение. В конце концов, он знал, чем это обычно заканчивается.       — Мне комфортнее работать с камнем.       — Это всё? – репортёр с непониманием уставился на него. Он ожидал продолжения ответа, но девушка с толстой тетрадью перебила его, при этом черканув что-то на открытом листе.       — Прошу вас, не задерживайте остальных. – раздражение в её тоне сменилось нетерпением, и она тут же обратилась к Микеланджело. – Скажите, где вы работали до того, как оказались в музее Палитры?       Парня словно прошибло током. Сам того не желая, он вернулся воспоминаниями в душную мастерскую ателье. Перед глазами возникло обозлённое лицо сенпая. Переносица, которая, к счастью, срослась правильно после старого инцидента снова заныла, напоминая о пережитых пару лет назад горьких событиях.       — Я… — у него в горле пересохло, и он понял, что не сможет ответить. — Я не…       — Микеланджело-сан, кто был вашим наставником? — решил вклиниться кто-то из толпы – Микеланджело уже не различал лиц.       — Почему вы решили оставить его?       Вспышка камеры зажглась прямо перед его лицом, и в глазах запрыгали цветные пятна. Выносить это стало невозможно.       — Довольно. Я ухожу.       Микеланджело оттолкнул чью-то руку, пытавшуюся его удержать, и, не помня себя от отвращения ко всему выбежал из зала.       Кажется, Аой пыталась сказать что-то ему вслед, а кто-то из толпы пытался последовать за ним, поэтому скульптор ускорился и облегчённо выдохнул лишь тогда, когда под подошвами туфель зашумела галька — он вышел в сад. Рёв толпы остался где-то позади, до Микеланджело долетало лишь его слабое эхо, и никто не шёл по пятам. Лишь тогда стало спокойно.

***

      Когда конференция закончилась, на город лёгкой дымкой уже опустились сумерки. При всей своей нелюбви к пребыванию вне стен комнаты, Микеланджело всё это время провёл в саду. Розовые кусты и деревья, шелестящие изумрудными кронами, окружали беседку и прятали скульптора от взглядов посторонних. Возможно, поэтому он до сих пор не встретил никого из своих коллег. Лёгкий ветерок ерошил его волосы и сушил глаза, пару раз на них наворачивались слёзы, и Микеланджело думал, от холода ли или от жалости к себе.       Он понимал, что сбежал как трус. Предал своих, бросил. Они определённо ничего не потеряли, но теперь будут считать его эгоистом и чудаком. Что ж, пусть так. Скульптор так и не пожалел о своём уходе, даже был рад тому, что сейчас он находился на природе, а не в душном, шумном зале. Как минимум, у него появилась масса времени на моральный отдых.       Когда живот Микеланджело заурчал, требуя какой-нибудь пищи, парень вспомнил о том, что ночевать на улице не самая лучшая идея. Тяжело вздохнув, он сунул руки в карманы и поплёлся в сторону жилого корпуса. Во многих окошках уже горел свет, художники, уставшие после тяжёлого дня, вернулись в свои комнаты, и Микеланджело планировал последовать их примеру. Единственное, что сейчас могло нарушить его только-только восстановившееся душевное равновесие, это встреча с кем-либо из коллег, а особенно с теми, кто стал свидетелем его побега с интервью. Не хватало ещё лишней нервотрёпки.       Тихо открыв входную дверь, он прислушался. В коридоре не было слышно ни одного звука, который мог бы говорить о присутствии кого-то ещё. Облегчённо сняв с головы чёрную бархатную шляпу, скульптор прошёл по коридору в сторону кухни. Однако спокойствие было недолгим: там горел свет.       — Чёрт. — парень выругался, понимая, что теперь он точно попадётся кому-нибудь на глаза. Ему нужно было пройти прямо рядом с кухней, и сделать это придётся, хочет он того или нет. Тупик.       Надеясь, что это всего лишь Хирошигэ, решивший выпить чашечку чая перед сном, Микеланджело быстро протопал к лестнице и уже оказался на первых ступеньках, ведущих к комнатам общежития. Но именно в этот момент он услышал голос Аой.       — Микеланджело-кун, вот и ты!       Он тихо зарычал от досады. Если это куратор, то разговора ему не избежать: она всегда добивается того, что ей нужно. А ей наверняка нужны объяснения.       Хмурый и мрачный, он вошёл. Аой была не одна: за обеденным столом с чашками чая сидели Курбе, да Винчи и Ренуар. Хокусай копошился в холодильнике в поисках лёгкого перекуса. Ван Гог и Рембранд, сидя на плюшевых стульях, вертели в руках фрукты из ажурной вазочки. Сейчас здесь были все те, с кем Микеланджело начинал этот непростой путь к возвращению музею Палитры былого величия.       Тут же, как только он оказался на пороге кухни, коллеги обратили на него внимание. Едва посмотрев на каждого из них, Микеланджело понял: приятного разговора можно не ждать. Недовольные глаза Курбе и неловкое выражение лица Винсента уже говорили о многом. Да Винчи, казалось, пытался просверлить дыру в скульпторе. Ренуар и вовсе не поднял на него глаз.       Повисла тишина. Никто не решался сказать хоть слово. Да и неясно было, о чём вообще говорить. Микеланджело уж точно не собирался завязывать бесед, ему бы лишь стащить что-нибудь съестное да до комнаты добраться, но было очевидно, что так просто его не отпустят. В конце концов, голос Аой прозвучал первым.       — Где ты был?       Микеланджело отвечал честно. Он слишком устал, чтобы ему было не всё равно.       — В саду.       — Всё это время? — удивилась девушка. — Ты наверняка проголодался. Милле-кун сварил рис и…       — Нет, спасибо. — Микеланджело сказал это через силу, удерживая свой голод внутри и не желая даже слышать, что ещё прилагается к рису.       — Снова сбегаешь? — услышал он недовольные слова да Винчи. — Ужин, вроде, не интервью. Мог бы и остаться.       И в этот момент градус напряжения в комнате подскочил ещё выше. Каждый присутствующий мог испугаться поднять тему сегодняшнего дня. Каждый, но не Леонардо. Микеланджело закусил губу, когда понял, что обратного пути уже нет. На слова мальчика он так и не ответил.       — Почему ты так быстро ушёл? — голос Аой был понимающим, как и всегда, но Микеланджело слышал в нём нотки огорчения. — Я знаю, ты волновался, но если бы ты дал мне пару секунд, я бы всё уладила.       — Ещё бы. — буркнул он в ответ. — Те журналюги бы разорвали каждого, кто мешает им получить ответ.       — Я понимаю твои чувства, но…       — Ты нас подвёл. — Курбе высказался абсолютно невозмутимо. Это было так в его духе. — Мы художники музея, мы несём ответственность за нашу репутацию. А ты просто сбежал.       — Курбе, полегче… — попытался успокоить его Ван Гог.       — Я говорю как есть. Мы все в равных условиях. Микеланджело работает здесь по тому же контракту, что и мы. А значит и обязанности у него соответствующие.       — Успокойся, Курбе-кун. — Рембрандт нервно рассмеялся, пытаясь скрыть собственное волнение. — Не забывай, Микеланджело-куну это даётся сложнее, чем всем нам…       — Это его не оправдывает.       Всё это время Микеланджело стоял и слушал, не зная, куда деть руки. Хотелось оказаться где угодно, но только не здесь, где его отчитывают, будто нашкодившего котёнка. В груди потихоньку начинала закипать злость, и контролировать её становилось всё труднее с каждой секундой.       — Так или иначе, Микеланджело-кун, — вновь начала Аой, — в следующий раз постарайся сдержать себя. Я ваш куратор, я возьму на себя ответственность, если ты не захочешь вести диалог с прессой. Но не нужно убегать. Я ведь знаю, что ты сильнее этого.       Очевидно, она хотела помочь как могла. В этом была вся их Аой. Не будь Микеланджело так взвинчен из-за всего этого, он бы молча принял это. Но неожиданные слова слетели с языка скульптора сами собой.       — А что, если я не хочу следующего раза?       В комнате повисла тишина, и Микеланджело столкнулся с удивлёнными, непонимающими взглядами всех семерых. Голос Рембрандта дрогнул.       — Что ты имеешь в виду?..       — То и имею. – голос скульптора стал твёрже. – Вы можете просто не звать меня, если я так сильно мешаю.       — Ну-ну, не стоит доходить до крайностей. — хохотнул Хокусай, и Микеланджело завёлся только больше от его беззаботного тона. — Даже если у тебя есть проблемы, это не повод отказываться от участия в подобных вещах. Расслабься, парень.       — Но почему?       Нет. Они явно не поняли его. И Микеланджело чувствовал, что не может остановить себя от более доходчивого объяснения.       — Разве всем не будет лучше от этого? Не врите, что не задумывались об этом.       — Что… — Аой раскрыла рот, уже собираясь сказать что-то, но Микеланджело её перебил.       — Я к тому, что в следующий раз вы можете не заставлять себя связываться со мной. Занимайтесь этим сами.       Усталость легла на плечи скульптора неподъёмным грузом, казалось, в сотню раз более тяжёлым, чем его мраморные глыбы. Он был уверен: если ему позволят сказать что-нибудь ещё, об этом пожалеют все. Нужно срочно ретироваться в комнату — самое надёжное убежище от всех разногласий и скандалов — и пресечь на корню все попытки продолжить разговор. Микеланджело уже развернулся и шагнул к лестнице, чтобы сделать это.       Но да Винчи всё испортил. Как всегда.       — И это то, что ты собираешься делать? Трусливо убегать, пока твои коллеги нуждаются в тебе? Владелец явно рассчитывал не на это, когда заключал с тобой контракт.       Микеланджело замер, будто первая ступень на пути к общежитию со всех сил шарахнула его током. Он повернулся и столкнулся взглядом с да Винчи. Тот смотрел на него с нескрываемым осуждением, высоко задрав нос.       — Я не должен отчитываться перед тобой за свои действия. — выплюнул он, не стесняясь собственной грубости. — Хватит прикидываться, будто ты понимаешь, что чувствуют другие.       В глазах Леонардо сверкнуло что-то неведомое и обжигающе холодное. На несколько секунд в комнате повисла тишина — все были поражены словами скульптора и пытались их осмыслить. Но тихий голос да Винчи зазвучал вновь.       — Я понимаю. Понимаю, что на тебя рассчитывают. Надеются. И понимаю, что тебе, похоже, всё равно.       И в этот момент Микеланджело будто сорвался с цепи.       — Так может пора прекратить рассчитывать на меня?       Аой поднялась с места.       — Микеланджело-кун, пожалуйста выслушай. Да Винчи-кун в чём-то прав: ты наш художник, и мы надеемся на твою поддержку…       — Я уже давно понял, что полагаться на кого-то кроме себя нельзя. — с раздражением ответил он. — Пора бы вам тоже этому научиться.       — Думаешь, взаимопомощь в работе музея не нужна? — впервые за разговор Ренуар сказал своё слово, наконец взглянув Микеланджело в глаза. Добрые и беззаботные обычно, сейчас они смотрели на него осуждающе.       — Не знаю. — прошипел Буонарроти. — Знаю лишь, что из этой цепочки вполне можно вычленить одно звено, и я уверен, что вы ничего не потеряете.       — Ну и идиот. — цыкнул Курбе, как раз в тот самый момент, когда да Винчи подскочил с места как ужаленный. Его лицо было искажено высшей степенью негодования. Если бы Микеланджело было до этого дело, и он присмотрелся, он бы заметил, как у мальчика подрагивают руки.       — Хватит! Прекращай говорить ерунду! Даже если ты затворник, даже если мы видим тебя раз в сто лет, и ты всем портишь настроение своим кислым лицом… Ты всё ещё наш коллега. Ты думаешь, мы так просто вычеркнем тебя из рабочего графика? Из жизни музея?!       — Не ори, будь добр. — Микеланджело повысил голос, не желая слушать, как на него кричит малолетнее недоразумение. У Леонардо пробежали мурашки по спине от тона скульптора, но он не подал виду. — Да, почему нет? Если дыра в «рабочем графике» так сильно вас беспокоит, замените меня кем-нибудь другим. Рафаэль вон как обрадуется.       Было противно осознавать, что он активно подпитывает конфликт вместо того, чтобы свести его на нет и молча уйти, но Микеланджело ничего не мог поделать. Злость закипала в нём, будто вода в чайнике — того глядишь и пар валить начнёт. Да Винчи вспыхнул от возмущения и сделал шаг навстречу скульптору. Чего тот не заметил, так это того, что последовал примеру мальчика.       — Что ты хочешь этим сказать?!       Шаг.       — То и хочу. Замените меня. Неплохая идея — избавиться от затворника, который так вас позорит, верно?       Ещё один шаг.       — Ты просто сваливаешь ответственность на нас и прячешься, как улитка в раковину. Ты действительно ничего не понимаешь, если думаешь, что тебя можно заменить. Каждый из нас — художник музея Палитры. Мы бы не зашли так далеко, если бы не было хоть одного из нас, как ты не поймёшь?!       — Ребята… — Рембрандт попытался подать голос, словно ребёнок, наблюдающий за ссорой старших, но его слова утонули в очередных контраргументах, приводившихся уже без всякого стыда и такта на повышенных тонах.       Шаг за шагом расстояние между спорщиками неумалимо сокращалось, но те этого совсем не замечали.       — Вы просто привыкли друг к другу. Если бы кто-то из нас ушёл ещё до того, как мы провели первый парад, он бы всё ещё прошёл на ура.       — Да нет же! – да Винчи всплеснул руками. — Мы справились лишь потому что были здесь все вместе. Мы незаменимы для…       — Да не бывает незаменимых людей, в том числе и среди нас! — в конце концов Микеланджело закричал, и лишь тогда да Винчи остановился, поражённо уставившись на парня. — Давай взглянем правде в глаза. Если бы я так и остался сидеть у себя, это не помешало бы вам устроить парад, верно?       Всё стихло. В ушах Микеланджело звенело он того, как резко гневные восклицания сменились этой тишиной. Его будто окатило холодной водой. Слова, произнесённые им секунду назад прокручивались в голове как на повторе. Били по рёбрам изнутри, мешая спокойно дышать. И эти слова уже слетели с его языка, который он так и не научился держать за зубами.       Да Винчи смотрел ему в глаза так пронзительно, что впервые за вечер скульптор стушевался. Его гнев уступил место стыду и злости на себя. Только сейчас до него дошло, что он натворил.       — То есть… — да Винчи заговорил, и его голос железными гвоздями впивался в кожу. — Ты каждого здесь считаешь легко заменяемым? Куратора? Ребят? И меня в том числе?       Микеланджело не знал, что на это ответить да и стоит ли вообще. Оправдываться глупо — он уже сказал всё, что мог. Он так и не ответил.       Да Винчи сжал кулаки со всей силы.       — Ну и пожалуйста! — сказал он, и из его слов сочилась ненависть. — Королевский парад через два месяца, но отсиживайся в комнате сколько угодно. Я всё равно не собираюсь рисовать вместе с тобой.       И он выбежал из кухни так быстро, что никто не успел среагировать.       — Эй, малой! — Хокусай окликнул его, но шаги Леонардо уже раздавались на лестнице. Тогда художник переключился на Микеланджело, и тот отпрянул, когда услышал его голос. Озлобленный. Таким Хокусая он видел впервые. — Какого чёрта, парень? У тебя крыша поехала?       — Микеланджело-кун, поговори с нами. — взмолился Ван Гог. Выносить такую тяжёлую атмосферу ему было не под силу. — Если ты устал мы можем…       — Не надо. — отрезал скульптор. Он был не в том настроении, чтобы изъясняться. Не хватало ему сказать ещё что-нибудь ужасное.       — Я просто вернусь в свою комнату.       Он ушёл, натянув капюшон на голову до треска швов, будто это помогало заглушить слова Курбе о том, что жалеть тут некого.

***

      Микеланджело механически перебирал эскизы, спрятанные в ящике его рабочего стола. Один за другим в руках мелькали пасмурные пейзажи, фигуры мускулистых мужчин с вздувшимися жилками, хаотичные наброски карандашом, складывающиеся в лица. На всех застыли разные эмоции. Микеланджело зацепился взглядом за пухлое детское лицо, потемневшее от хмурости, и уловил в нём знакомые черты.       На душе снова стало паршиво.       Микеланджело не знал, чем ещё он мог бы себя занять. Вернувшись в комнату после ссоры с ребятами, он начал предпринимать всевозможные попытки отвлечься, но ничто не работало. Неудержанные слова нависали над ним пыльной холстиной, забивали лёкие и пачкали мысли. В своей правоте он уже начал сомневаться. И пусть он хотел в кои-то веки быть услышанным, но…       Это не то, что он хотел сказать. Может быть, он мог так думать. Но озвучивать уж точно не собирался.       Он отбросил увесистую стопку листов и откинулся на спинку стула. Это было невыносимо. Не хотелось ничего кроме как с разбегу удариться об стену. Об оконное стекло. Да обо что угодно.       Чувство вины постепенно нарастало. Перекрывало ставшее сомнительным торжество. Микеланджело со стоном упал лицом в подушку, понимая, насколько он облажался. Если уж он чего-то и собирался добиться своими словами, так это возможности вернуться к размеренной затворнической жизни, где он будет работать, торчать сутками у камня или мольберта, не впуская никого в свою берлогу. В итоге же рассорился с самыми близкими коллегами, а больше всего с да Винчи. И как только у него это получается…       Его рык был заглушён набитыми перьями наволочками. Ему хотелось исчезнуть и больше никогда никому не показываться на глаза. Привести, так сказать, в исполнение свой план. Но головой Микеланджело понимал: завтра ему придётся выйти, найти ребят и извиниться. Примут ли они его слова, неизвестно, да и скульптор не мог понять, хочет он того или нет. Но совесть настаивала на раскаянии. И слишком уж она упряма, чтобы не подчиниться ей.       Стянув с себя уже смявшуюся парадную одежду и скинув её в кучу на стул, Микеланджело с головой накрылся одеялом и попытался заснуть. Забытие сейчас было единственным перспективным спасением.       Но даже во сне он видел лицо да Винчи, искажённое жгучей обидой.