XIV
Серёжа, не нарушив своих слов, в самом деле Арсения не тревожил. Ни приветами, ни «как дела?», ни чем-то другим. Попов не расстраивался: радиомолчание по всем фронтам казалось привычным, особенно когда он вернулся к вечерним заседаниям над новой статьей. Хочешь — не хочешь, а связь с Лазаревым была нужна и полезна для дальнейшего ведения научных дел. Не зря же Арсений перед ним так распинался на конференции и слушал обещания в духе «куплю всё, что создано твоим золотым умом». Однако работа не волк, в лес не убежит, убегало молоко, пока Арсений пялился в экран телефона вместо ковшика. Ещё и пальцы обжёг, придурок. Небольшая пауза в переписке не беспокоила. Позже он сам напишет Серёже, ведь так они условились. Тщательно поразмыслит и расскажет, что делал, как погрузился с головой в свои труды, если, конечно, тот первым не нарушит их договорённость. Искусственно созданная тишина пришлась даже по вкусу: вибрация от уведомлений перестала раздражать, потребность всюду таскать за собой мобильник отпала, и Арсений стал ощущать себя дома дикарём в девственном лесу, где кроме растительности в горшках и оравшего комка шерсти под ногами ничто не отвлекало. В целом, спустя несколько дней затворничества он даже не прочь был заполучить чётко дозированную порцию внимания. Оно ж такое для него, как правильнее сказать, необходимое, притягательное явление — с ним чай слаще, кофе менее горький, а каждое действие — фоновое, не изнуряющее. Прямо сейчас, здесь, на светлой кухне Арс представлял, как накрывал своей ледяной ладошкой чужую руку в ответ на смешную шутку или любую внезапно вкинутую глупость, придумывал, что можно посмотреть вместе, чтоб обязательно интересно двоим. Головокружительно, уютно, немного волнительно, если б кто-то ждал возвращения и открывал дверь его квартиры, встретив с улыбкой и полотенцем на плече. Но одному всё же так спокойно... Арсений всего лишь фантазирует и уныло вздыхает. Все образы из головы могли стать реальностью с Серёжей. Вот он, протяни руку, напиши — и будет отвечать, смешить, катать на свидания, возможно, в будущем, станет близким человеком (это как максимум!) или страстным опытом на время (это как минимум!). Так или иначе, обеспечит стирание дурацких одиноких соплей с рукава, откроется сам и потащит за собой в мирное, самое бытовое на свете естество, стоит только захотеть. «Арсений, захоти, грёбанный осёл!» — ищите на афишах вашего города. Только некто А.С. их маркерами зарисовал. Сидел и злился на себя, потому что был уверен — Сергей тот, кто нужен. Честное Поповское — он тоже хотел вот так, просто и без кавычек, почти соглашался, почти написал с просьбой заехать за ним, чтобы дальше — куда глаза глядят, но палец ни на дюйм не дернулся. Поморщился, психанул и внутренне шарахнулся от своей неопределённости и нерешительности. Что стоит дом построить — взял себя в руки, но не получалось. Только тёр ногой ногу и продолжал выкобениваться. Захотелось так, невзначай, зайти в салон. Вообще, на время отъезда неплохо было б затариться про запас — вдруг завезли новую витаминную воду для растений? Горшки какие-нибудь прикольные, на них попялиться, ещё что новенькое узнать, с Ангелиной поболтать. Причин заявиться в цветочный — вагон и тележка, но Арсений тут же себя осадил — милая соседка вряд ли будет благосклонна настолько, чтобы, помимо кормёжки кота и полива, ещё и жижу покупную кактусам разводить. Он и так слишком о многом её просил. К тому же неизвестно, будет ли её пугаться кот. А она его? Вдруг она не захочет его кормить? Как оставить Сырника на четыре дня? Перманентная бытовая паника крыла, но, если её отбросить, Попов любил уезжать в командировки, особенно на мероприятия, где мог во всей красе говорить о себе или своем детище. У администрации вуза в части поездок за казённый счёт выбор кандидата всегда падал на него. Был бы самолет, перспектива показалась бы более заманчивой, но идиоты в бухгалтерии посчитали, что, несмотря на разницу в полторы тысячи рублей, авиапутешествие — бесконечная люксовая роскошь для преподавательского состава, а кататься за свой счёт Арсению не позволял принцип: это он выручал вуз, а не вуз — его. Он — звезда у них и самого себя, хоть руководство иногда и имело его и в хвост, и в гриву, особенно, когда приходило время закрывать отчёты после сессии. Арсений не жаловался, просто красиво и с достоинством делал своё дело. Так бы и записал на своих визитках, но их тираж обошёлся слишком дорого, чтобы менять дизайн. Да, удача, что соседка любезно согласилась раз в день заглядывать, одной проблемой меньше. Неплохо б ещё разок пересказать себе тезисы выступления, вот только текст приелся похлеще «Отче наш» и уже отскакивал от зубов. Не желая тратить более ни секунды на моральные приготовления, Арсений решил позаботиться о материальной составляющей. Педантичность подсказала придерживаться предсказуемого и проверенного временем списка для поездок, сохранённого в «Избранном». Попов настолько погрузился в мысли, что на автомате быстро нажал на заметки, опрометчиво забыв о коварно поджидавшем его там тексте, адресованном Шастуну. «Зубная щетка, паста, тапочки, мочалка» затерялись где-то между «Придурок, сволочь, ой, блядь, уебан». Растерянно выдохнув, он сел рядом с пока что пустым чемоданом. Каждое такое сообщение сочилось чем-то невысказанным. Глупейший парадокс: когда Арсений писал, то понимал, что кроме него самого и любимого ФСБшника, наверняка уставшего от слежки за растительным Инстаграмом, заметки никто не увидит. Несмотря на инкогнито, от текста за версту разило лицемерием: под лёгким, полупрозрачным и заметно запылившимся тюлем нравоучений некому нерадивому Шастуну, студенту-негодяю, отъявленному осквернителю общественного порядка и, скорее всего, его личного, Арсеньевского покоя, пряталась потребность поговорить. Такая жалостливая, что Попов сам себе стал противен. Строчил, когда сильно злился, но юлил, как уж на сковороде, и безбожно лгал. Мог написать, мол, Шастун, ты конь, каких ковать не охота, и лох, каких свет не видывал, и самый ужасный человек, все нервы мне истрепавший, но Арсению подавай сказочные эпитеты, витиеватые обороты, словно он в институте благородных девиц негодяйку в угол ставил и срамил. Как мальчишка, не способный ответить обидчику — известному уличному хулигану, он подбирал нужные слова слишком поздно и неуместно, заменяя мысли, которые хотел бы произнести, на что-то более безопасное, для отвода чужих глаз. Но это же не прочтёт никто, это его собственный тёмный закуток. Так какого чёрта он с этим Шастуном так деликатен даже наедине с собой? Телефон вдруг снова начал раздражать. И этот дурацкий чемодан. И тишина. Липкая такая, бесючая, без намека на участие в жизни Арсения кого-либо из людей. Он включил на фоне первое попавшееся видео, чтобы ненавязчивым шумом заглушить всё, что так противно изнутри дёргало за ниточки. Чего расстроился? Чего недополучил? Чего ждал? Подогнув под себя ногу, он выдохнул, и, глядя в потолок, зачем-то вспомнил, как в последний раз в машине Серёжа коснулся его руки. Арсений тогда не испугался, не подскочил от неожиданности, наоборот, мужественно усидел на месте и спокойно поддался теплу. В тот момент, слушая тихий голос и ощущая мягкие поглаживания, не хотелось позорно сбежать из-за собственной застенчивости. Настолько приятно, что сейчас скучавший Арсений не прочь был и повторить. Картинка перебилась вдруг проснувшимся непонятно зачем воспоминанием, что и Антон тогда в баре его дотрагивался — невзначай хлопал по плечу своей огромной ручищей, сталкивался коленкой, и все разы, когда они соприкасались, тоже оказывались шуршаще приятными, хотя и несколько иными: слишком волнительно, слишком испуганно, всё слишком, до зашкаливавших приборов. Тогда Арсений внимательно всматривался в уголки прищуренных глаз, в морщинки на лице уже расслабленного от алкоголя парня и не видел в нём монстра. Тому парню Попов определённо не сказал бы ничего дурного из заметок — он этого не заслуживал. То был не нарицательный Шастун — виновник всех бед, а просто приятель в баре, окруживший беззаботной лёгкостью. Он удостаивался не ругани, а только ответного смеха до колик, таких болючих-преболючих, когда перестаёшь следить за всем вокруг, кроме его слов, и пытаешься сделать маленький вдох, чтобы разогнуться. Касания Антона выходили неловкими и скошенными, неосторожными и непредсказуемыми, Серёжины — будто выстроенные заранее, по чёткой траектории, предполагаемые, и от того безопасные. Сравнивать — отвратительно, Арсений это знал, но о чём его вообще можно спрашивать за тот вечер? Абсолютно не о чем, нигде не накосячил. Прикосновения возникали естественно, совершенно случайно и не по его инициативе — обстановка подначивала к произвольности. Только всё произошедшее так остро отзывалось в теле, током пробивало мелким-мелким, предупреждая, что за этим забором злая собака, всё под напряжением, а с Серёжей он таких реакций не помнил, хоть и был трезв. Выходит, что тело Сережу принимало, ему было дозволено, а от Шастуна покалывало, подергивало и сжимало внутренности, как от пачки лимонной кислоты. Проблема только в том, что кончики пальцев, тогда нечаянно зацепившиеся за футболку Антона, от воспоминаний прожигали, как будто под кожей, под отпечатками, спрятался его яблочный запах, не ядовитый, но стойкий и не желающий исчезать. Наваждение, от которого хотелось пойти вымыть руки, чтоб скрыть следы присутствия парня в этой комнате. Арсений передёрнулся и съёжился от взбудораженности: наконец-то понял, насколько рискованно идти на поводу первого встречного (а Шастун определенно таковым являлся) и пытаться спрятать свою боязнь конфликта и задетую репутацию за парой бокалов, способных якобы всё сгладить. Не способны, они только открывали какой-то удивительный эффект — начинали притягивать к этому злополучному человеку, не дав возможности разобраться с собой. Мысленно Арсений сформулировал чёткий зарок — строго-настрого запретил себе общаться с Антоном вне стен университета. Жирным шрифтом подчеркнул — особенно в состоянии опьянения: оно определённо как-то влияло на желание снова его коснуться. Ещё под большим запретом — хотя бы на секунду заострять внимание на сорванной личной границе. Не размышлять «А как так случилось?», а лишь забыть и простить себя за опрометчивость. Факт, что Попов предоставил Шастуну карт-бланш и, не задумываясь, подпустил так близко, пугал сильнее всего. Ни разу не сопротивляясь, каждую встречу с ним он чувствовал себя ведомым, и ещё хуже — хотел себя так чувствовать. С Серёжей — всё это можно и даже нужно, с ним нет ощущения сорванных тормозов, с Шастуном — не дозволено ни в коей мере. Забавно всё-таки, что Шастун сейчас не в курсе, насколько низкий старт нарисовался у Арсения: всего несколько часов сна, и научный отчалит, не предупредив. Мечта, а не руководитель — после случайной встречи в студии на связь так и не вышел, задания не дал, задач не поставил, а теперь вовсе сваливал. И что, что командировали всего на четыре дня? Антону это могло показаться попустительством со стороны Арсения. К тому же, четыре дня, по преподавательским меркам, неделя, а неделя безделья — не в правилах Попова. Такими темпами он Шастуну обеспечит только путь на свободную кассу, а не блестящее образование. Заботясь о своих сборах, Арсений, конечно, упустил момент с кураторством, но заискрившая в голове лампочка вовремя подсказала, как всё откорректировать. По ментальному пинку Арс вдруг резко подскочил, ударившись мизинцем об угол чемодана, и выругался. Пробел в планировании дернул за стандарт безупречности, норовя его снизить. В ближайший час он сам напишет Антону, и стоило Арсению убедить себя, что такой поступок необходим для исправления ситуации, как возникло необъяснимое смятение, подбрасывающее тысячи поводов этого не делать. Время позднее, хотя вряд ли Шастун спит. Дело не такое срочное, хотя, мало ли, что Антон успел напридумывать? Вдруг он вообразил, что на него забили, и холодная война между ними продолжается? Если отбросить наивность и несокрушимую веру в праведных студентов, Арсений ставил на то, что Шастун в такой час прохлаждался со своим другом, пока он тут, единственный на всем свете, переживал за его успеваемость. Последним отброшенным аргументом стала неловкость последней встречи, но Арсений решил, что вообще не обязан думать о маршрутах в обход студентов в свой законный выходной. Где хотел, с тем и хотел. С кем хотел, там и где. В запасе у Попова несколько часов, чтобы упаковать вещи, сотни минут на звонок Серёже — куча времени, в целом, чтобы стать благосклонным и открытым, проявить инициативу и предложить проводить себя на поезд. Он мог прямо сейчас перестать загоняться и найти более приятные альтернативы, но всё это показалось слишком сложным и нескладным, не под настроение. Арсений подумал, что беспокоить Лазарева после десяти вечера неприлично, а вот Шастуна — не в счёт, какие уж там приличия с этим лоботрясом? Его просто необходимо срочно побеспокоить. И Попов, тщательно подбирая слова, стал писать сообщение «Колдуну», но не успел заметить, как на пол слетела мантия-невидимка — единственная защита, годами охранявшая его неприступные баррикады от внешнего мира. С Антоном она как будто перестала быть необходимой. Конечно, это лишь временно. Как только они войдут в привычный режим, определят формат работы и график, Арсений продолжит носить мантию с гордо поднятой головой и, помня своё обещание не думать о Шастуне-студенте как о человеке с прожигавшими кожу прикосновениями и шальным поплывшим взглядом, как только вернётся из командировки, тут же восстановит баланс и субординацию. Пальцы зависли над экраном. Арсению вдруг стало интересно: попади он сейчас в компанию Антона, вот так, телепортировался и бац — напротив него, смутился бы? Стало бы до неприличия душно? Или стыдно за внешний вид? Подумаешь, футболка с принтом старой социальной акции, треники в обтяжку. Было бы перед кем красоваться! Попов точно не стушевался бы. Да и сам Шастун маловероятно выглядел бы роскошно. У него каждый раз вид бродяги — одежда, как из магазина «Мужчина XXXL», при весе, дай Бог, восемьдесят килограммов, кепки эти тёмные, стремнющие, кроссовки огромные: образ, внушавший желание отдать мобильник. Нет, Арсений даже не думал представлять своего студента в обтягивающей одежде. Но, чисто технически, любопытства ради, или, например, если бы его кто спросил, а он, чтобы не теряться, заранее изучил вопрос, то ответил бы, что у Шастуна пропорциональные длинные модельные ноги и небольшой животик. Исключительно объективная оценка молодого человека. Получается, что Арсений не струсил бы вот так, как есть, сесть рядом, по-домашнему, прямо посмотреть, что-то сказать, чтоб Антон улыбнулся в ответ, прежде чем сморозить очередную глупость, или, как обычно, затупить и нахмуриться. Попову интереснее всего было наблюдать за его попытками сформулировать мысль — совершенно мультяшная мимика. Вот там, на кухне, у подоконника, они приглушённо болтали бы, без всяческого покушения на что-то большее, чем рабочие или приятельские отношения. И тишина перестала бы быть такой громкой. Руки подрагивали от нерешительности. «Захотел писать — пиши, хватит нервы трепать и притворяться, что перетерпишь — пересидишь». Но не знал, как писать. Ноль идей. Ноль и гей. Вдвоём сидели и думали - может, просто предупредить? Мол, «Информирую!» или «Внимание, внимание!», отбываю, мол, учись там без меня? Или просто, без лишних прелюдий, закидать заданиями? Тупо «плавай, барахтайся», лишь бы пристроен был и чем-то занят. Можно, конечно, поразмыслить до завтра, сформулировать по-человечески, но в пути — никакущий шанс поймать связь. Тогда Антон окончательно погрязнет в безделье, а для Арсения сейчас забота о его успехах — единственное рациональное объяснение такого сильного желания написать. Арсений пугался скорости самоубеждения и того, что отмазку «нет связи» решил приберечь как оправдание на завтрашний день для Серёжи. Спешно напечатал:Вы
22:44
«Добрый вечер, Антон. Прошу прощения за позднее беспокойство. Поскольку мы с Вами не определились с дальнейшими действиями, а завтра я уеду в командировку, думаю, к моему возвращению и первой консультации Вам стоит подготовить материалы по первому подпункту. Определите авторов, изучите их теории, сформулируйте сравнительную таблицу (понятийную). Потом побеседуем».
Отправить — отшвырнуть телефон, как раскалённую кочергу — пялиться. Дыхание, как у загнанной лошади, но схема-то рабочая, никогда не подводила. Страшно, словно скинул пакет с водой во двор и ждал реакции от несчастных соседей. «Глупо, чёрт возьми, как же глупо! Я должен срочно удалить всё, пока он не увидел!» Однако поздно разрушать чары, если «Колдун» не дремал: прочитано, печатает, уведомление пришло ещё до того, как Арсений успел схватить телефон. Разблокировав его, первое, что он увидел, и от чего испуганно присел обратно к несчастному чемодану, чуть не наступив на Сырника, — количество ответного текста. С имевшимся у Попова уровнем растерянности привычные «Понятно», «Хорошо» и другие лаконичные формулировки вполне бы подошли. А сейчас спасения не планировалось, Арсения затапливало, он захлебывался. Колдун 22:49 Доброго вечера. Отлично, что с действиями определились, постараюсь успеть к Вашему приезду, если, конечно, сможете сказать, когда вернётесь. И когда первая консультация?» «Наглец! Он издевается! Пишет, словно я — провинившийся котенок! Подумаешь, даты не озвучил! Я не обязан ему отчитываться! Где деликатность, разумность и уважение в беседе с преподавателем? Ты же не тёлке своей строчишь, Антон!». Арсений мысленно ударил себя по лицу. Конечно, Таня — никакая не тёлка, и, если уж начистоту, прекрасная и милая девушка. А Арсений — тупой осёл, срывавший на ней эмоцию, даже если и не напрямую. Таня всегда удивляла Попова своей старательностью, в отличие от того же Шастуна. Что она только в нём нашла, не ясно. Симпатичный? Допустим, но разве девушки не смотрели куда-то глубже? Душа, необъятность внутреннего мира, интеллект, всё это. По оценке Арсения, Антону до Тани — как пойти поссать на Эверест: непокорные ледяные вершины не растаяли от простой человеческой нужды выпустить жидкое тепло, и хрупкий человечек обречен истечься ещё на приступе к горе. А этот Шастун пробовал, чем-то подкупал её, карабкался. Арсений остановил себя, поскольку понял, что начал представлять Шастуна, с благостным лицом мочившегося на снег. Объективно говоря, будучи полностью честным с самим собой (хотя бы в большей мере, чем в заметках), трижды плюнув через левое плечо, постучав по дереву и положа руку на сердце, Арсений не мог назвать Антона пустышкой. Его веселость могла заполнить концертную арену, а лёгкость, с которой он прыгал с темы на тему, не отпускала. Определённо, он расставлял вокруг себя цепкие крюки и подлые капканы, причём настолько притягательные, что хотелось наблюдать даже за его сосредоточенностью. К примеру, в студии Шастун глаз от стекла не отводил, всё смотрел в одну точку, наверное, так сильно переживал за друга, а Арсений пристально следил и видел каждое его дёрганье через отражение. Такой внимательный он, удивительно. Попов встряхнулся. Всё это не давало Антону права наглеть, пока кто-то проявлял беспокойство.Вы
23:04
«Приеду 6-го числа, в субботу. Так что увидимся только во вторник (в понедельник в университете меня не будет)».
23:04
«За выходные, думаю, Вы успеете всё подготовить»
Колдун 23:05 «Хотелось бы верить)» 23:05 «А за понедельник я в курсе» Да что ж ему неймётся! Возьми, ответь сухо, как нормальный человек — без единой возможности на продолжение разговора. Нет же, позволял себе ремарки! А Арсений — слабый человек, его долг обязывал оставить последнее слово за собой. Исключительно преследуя цель уйти из чата красиво, без продолжений и пререканий, он набрал:Вы
23:07
«В курсе, что не будет? ))»
И следом вслух протянул обречённое: — Блядь! Вот придурок, отправил скобочки! Какая идиотская машинальная привычка проявлять вежливость. Как можно исправить и где шанс на искупление, если всё тут же прочитано, просканировано, подшито и увековечено? Как будто Шастун гипнотизировал телефон, чёртов Колдун! Не этого Арсений хотел, точно не этого… Колдун 23:07 «Да, Ваше расписание знаю максимально подробно» Что он хотел этим сказать? Что следит за занятиями Арсения? Что Попов предсказуем? Что проявил внимательность и ждал одобрения? Здесь же точно чёртова тонна скрытого смысла, полотно подтекста, неспроста же Антон решил упомянуть это всё напоследок. Попов растерялся, почувствовал, что проигрывал в своей же игре, дал себя обставить самоуверенному умнику. Загас и всё, на что его хватило — сухое «Понятно», до того давившее, что захотелось как можно скорее свернуть диалог и истерично приняться за сборы как терапию. Чемодан ещё успеет наполнить, он вообще этим и хотел заниматься весь вечер. И больше ничем. И ни с кем.***
— Чего лыбишься? Антон не подумал о том, как выглядел со стороны, читая сообщения от Арсения Сергеевича. Неосознанно дёргаясь от каждого уведомления, он попросту забыл, что за ним всегда наблюдали два огромных чёрных глаза этого коршуна недоделанного. Напротив сидел, хмырь забитый, делал вид, что не заметил, как тут Антона на лопатки к стенке припечатывали. Краем глаза следя за Выграновским, Шастун посмотрел на экран и резко выпрямился, сжав несчастный мобильник сильнее. Ничего же такого — просто Арсений Сергеевич ебанулся и решил рабочие вопросики в ночи обкашлять. Превентивное профилактическое сжатие очка, так сказать, добрый вечер. Это же норма? Антон бы вопросительно повертел головой, но не на кого. Охуеть. Попов ополоумел? Какая вошь его укусила и куда? Настолько нечего придумать, что решил опуститься до полуночных заданий? У Антона ушла ровно минута на доскональную проработку ответного коварства. То, что нечто инопланетное в мозгах препода вызвало неконтролируемое желание написать пару ласковых, Антон понял по щелчку. Как противостоять этому — предстояло решить, и он в духе лучших мелодраматичных кинолент предпочёл выбрать собирательный образ сучек, больно бивших по носу нерадивых ухажеров. С этим занудой только так, его не перевоспитать. Хотя неплохо бы и упомянуть времечко позднее. Может, часики предложить завести, они, поди, у него уже не тикали? План железный, ёмкий, стопудовый — писать похуистично, писать с равнодушной заносчивостью, писать через одолжение. Пусть знает, что сам факт открытия Антоном диалога — уже нихуя себе. Про то, что внутри Шастуна в истерике билась маленькая девочка, стуча своими глупыми туфельками где-то в районе поджелудочной, а ладони потели, как после очень влажной дрочки, он предпочёл умолчать. Притвориться спокойным — легко, а вот что делать с паркинсонными пальцами, не позволявшими набрать текст, Антон не знал. Степени своего испуга он со стороны не оценивал, был слишком занят мозговым штурмом. А Эд, хоть и был частично заинтересован и в меру любопытен, предпочёл цирк имени Антона Шастуна не лицезреть, только закатывал глаза и почесывал ногу. Писать много не пришлось — Попов быстро сдался под напором, и, хотя Антон и ставил сейчас в переписке жирное мысленное троеточие, он знал, что это не конец войны, а лишь один выигранный бой, и такая вольность могла потом аукнуться. Ему стало немного неловко за дерзость, как будто только-только громко сходил в туалет, а в зале уже собрались гости, или как будто вышел из сортира с куском бумажки, торчавшим из штанов, а какой-то незнакомец аккуратно указал ему на это. Словом, неловко за момент, который уже не исправить: он был хорош в запале, но, затухнув, перестал бодрить. Антон быстро посмотрел на Эда, а тот, сохраняя таинственное молчание и прищурившись, пристально вглядывался в ответ. — Ты чего такой взмыленный? — спросил сосед. На самом деле ещё по возвращении из студии Шастуна слегка озадачило, что Выграновский не проронил ни единой шутки про Арсения или выпад Тани о толерантности. Ситуация казалась воистину комичной, даже анекдотичной. Учитывая, какие припадки ловил Эдик, периодически мучая Антона воспоминаниями о его косяках, Шастун был уверен, что история будет на слуху как минимум месяц. Даже хуже: зная Выграновского, тот мог годами выжидать подходящего момента, и, стоило казусу затихнуть, а Антону — поверить в собственный покой и благополучие, Эд позволял себе тут же внезапно вкинуть мемы а-ля «Осторожно, полиция однополых сношений» или ещё миллион вариантов подколов. Единственной оставшейся в живых после тревожной переписки извилиной Антон выдумывал убедительные доводы о том, что ничего сказанного не могло быть использовано против него, потому что, по факту, ничего и не говорил, только Таню переубеждал. Звука не проронил! Лишь челюсть свою чугунную, и то, случайно, когда залипал на этих двух товарищей-друзей, а потом этой же челюстью чуть не разворотил мраморные полы под ногами Арсения Сергеевича, настолько она отвисла (в голове Шастуна Попов ходил только по самому дорогому покрытию — мрамор, импортная паркетная доска и самомнение Антона). Вообще, Шастун был убеждён, что тот, второй, некто «богатый хуй», с легкостью бы постелил перед Поповым новые полы, ковры, как стелился сам, а потом бы ещё нанял специального человека, подтирателя слюней за ним — они ж ручьями текли при взгляде на Арсения Сергеевича. Хотя, опять же, для протокола — Шастун ни в чём этом не уверен. Просто предполагал, ведь Таня надоумила, а он ничего толком не разглядел. Кроме тех блядских «ать» за локоть, коих было бесчисленное множество. Если бы Антона спросили, и только под угрозой неминуемой смерти, он бы ответил, что да, его препод действительно мутил с тем мужиком-толстосумом. В любой другой ситуации он бы предпочёл промолчать, потому что вспоминать дурацкие восторги Попова и довольную ухмылку Сергея-как-его-там, анализировать их взаимодействие и представлять, куда они направились сразу после, значило отводить слишком много внимания тем вещам, которые касаться Антона не должны. Тогда, после студии, дожидаясь Эда со свиданки, Шастун, полностью охуевая от преисполненного сознания, впервые спросил у себя: «Мой научный — гей?». Спросил, потому что имел привычку разговаривать сам с собой, но легче не стало. Вопрос крутился в голове набатом и пугал не столько отсутствием знания ответа на него, сколько взрывной волной эмоций, ощущаемых самим Шастуном по этому поводу. «Если окажется, что да, что мне с этого? Зачем мне вообще иметь мнение об этом? Я ж сам — хуй пойми кто. Может, я тоже гей до мозга костей. А если — он гей, то хотя бы личность пидораса осталась в прошлом. Мы же разрулили. Пускай трётся, с кем хочет, на здоровье. Подумаешь, просто мужиков любит». «Мой научный любит мужиков?». Риторика сводила с ума, Антону чудилось, что окружающие могли подслушать его постыдные попытки рыться в чужом белье. А бельё Арсения казалось ему дорогим и модным, не то, что собственные трусы с корги. Стереотипные мысли — основа функционирования студента, на том и держался. Все эти дни без подъёбов Эдика Шастун вывез на банальном везении, но сейчас его застали врасплох и схватили с поличным. Выграновский не должен знать про заинтересованность личной жизнью Попова, Антон и сам так и не смог пока её себе объяснить. Тем более Эдику не стоило говорить, что Арсений по собственной сомнительной инициативе писал ему в такое время: Эд сальности не подумает, а вот подколоть хлёстко сумеет, это точно. — Бля, тут девчонка с параллельной группы… — неопределённо отмахнулся от него Антон. — Пишет? — не унимался Выграновский. — Ну, так… что-то пытается. — Шастун съёжился, попытавшись изобразить безразличие. — Клеишь её в ответку, что ли? Шастун за секунду собрал на лице самый мужественный и самцовый образ, который только умел, и, довольно кивнув, ответил: — Пока притираемся, — и снова уткнулся в телефон, хотя Арсений больше не писал. «Прокатило, поверил», — спустя пару минут тишины заключил Шастун.***
Дождь лился непрерывно, в глазах рябило от отражающихся в лужах и шаркающих туда-сюда человечков. Арсений стоял на перроне с растрепанными волосами, усталым взглядом, уже немного испачканными спортивками, и его вид можно было смело назвать олицетворением самого вокзала. Несчастный и со вчера обиженный путешественный чемодан тяжело давил на руку, но Попов, сжав ручку, напоминал себе, что мандражировать в начале каждой поездки — уже излюбленная привычка, зато в пути сможет выдохнуть (будто расслабиться можно только скрючившись на узкой и жёсткой полке купе). О будущих делах, заселении в отель и грандиозном выступлении думать не хотелось, всё это казалось нескорым, а он, капитан судна и гроза приключений, подбивался к берегу на волнах скачанных серий сериала и был готов идти на амбразуру шума рельс. Голос диспетчера объявил прибытие поезда, и Арсений, отойдя от дремоты, быстро направился к нужному вагону. Для полного погружения в любимое состояние он должен обязательно заселиться первым, чтобы никто из присутствующих не любовался, как он собьёт макушкой углы, станет придерживать сползавшие штаны или изойдётся потугами застелить тонкий пледик поверх полученного белья. Внутри вагона царила тишина, словно путь Попова лежал уже к конечной: только слабый шум движения состава на соседних путях через приоткрытое окошко. В голове и воздухе повисло ожидание и возбуждение, заготовленный аккорд перед великим произведением. Разложившись, Арсений повторно осмотрел купе, удовлетворённо кивнул самому себе на уютно скомпонованные вещи и полностью отдался непринуждённости и спокойствию. Какие бы ни попались попутчики, весь этот вагон с его узкими полками и светлыми шторками уже отпечатал в груди жирный оттиск «Выдохни, несколько часов покоя». Попов откопал под подушкой книжку, сбегал за кипятком и водрузился на свое место в полном дзене. Его нисколько не трогали метавшиеся в поисках своего места люди, которые вечно ошибались дверью, а девушка-попутчица, осторожно вошедшая и тут же растерянно присевшая напротив на нижнюю полку, и вовсе оказалась приятной альтернативой любому из коридорных потеряшек. Почувствовав на своей стороне везение, Арсений, пока ловились заветные палочки сети, на свой страх и риск открыл непрочитанные сообщения в Телеграмм. Поезд тронулся, а, прочитав текст, Арсений решил, что тронулся вместе с ним. Колдун 6:57 «Доброе утро?.. Не совсем ориентируюсь во времени суток, у меня ещё вчера, извините. Только ложусь и решил уточнить: есть какой-то принцип в плане теории — мне её описать кратко или только определения?» 6:58 «Еще раз извините за раннее (позднее?) сообщение» Шастун либо заболел, либо нехило так ударился башкой, либо Арсений до этого переписывался с совершенно другим человеком. Семь утра, нормальные люди в выходной спали до полудня. Какого чёрта ему взбрело в голову написать? Ответка за вчерашний выпад или взаправду его всю ночь беспокоила его работа? Попов, конечно, за годы практики разного повидал, и гиперответственных студентов, и лентяев, и откровенных похуистов, но чтобы такое самопожертвование — попахивало стёбом. Если Арсений ошибался, а ему это было свойственно, и Шастун действительно воспринимал его поручение подготовиться к консультации настолько серьёзно, то стоило ли считать, что Антон (чисто теоретически) предпринимал попытки начать всё с чистого листа? Арсений бы не смог. Вот он, до сих пор не переименовавший его по-человечески в записной книжке, помнил каждую их ссору, каждый оскал и прищур. Помнил слежку, очень смутно помнил бар и ужас от встречи в студии. И, даже если откинуть отболевшее, писать, как ни в чём не бывало — колоссальное усилие, писать в удобное самому себе время, наплевав на всё, — неописуемая наглость. Арсений в очередной раз перечитал сообщение. Что оно вообще значило? Сам «Колдун» был в сети недавно, но «недавно» — слишком неточно, чтобы решиться ответить. Печатать прямо в диалоге — опрометчиво, Арсений же всегда долго подбирал слова и прямо сейчас не хотел, чтобы за его медлительностью наблюдали. Набрасывать в заметках — то, что нужно, чтобы не словить инфаркт, если вдруг Антон снова будет «в сети».Вы
07:02
«Доброе (всё же) утро. Касательно первой части, советую немедленно отправиться спать, дабы не разрушать ритмы организма. Касательно второй — те авторы, которые у Вас есть, могут быть схожи в своих точках зрения, но в чём-то не согласны. Сделайте акцент на этом. Но не сегодня».
Копировать — вставить — отправить без звука. Шастун появился онлайн сиюсекундно. Ждал, сучёныш. Маньяк из-за угла. Колдун 07:04 «Ого. Вы не спите! Ещё раз извините. Спасибо, но мой организм привык бодрствовать всю ночь» «Это просто привычка» 07:05 «Понял, буду определения сравнивать» «Завтра» «Это я тоже понял» Арсений хотел ответить, что манера писать по слову за раз — самая ублюдская из всех существовавших привычек, но вместо этого сдержанно выдохнул. Видимо, слишком шумно — девушка напротив непонимающе подняла на него глаза и смутилась.Вы
07:07
«Доброй ночи»
Арсений отложил телефон и нервно прихлебнул почти остывший чай. Самая настоящая моча — ни грамма удовольствия, даже руки не погреть. Октябрь и поезд — лучшая из возможных перспектив романтики, а он дубел тут с этим несчастным стаканом и замороченным Шастуном, не определившимся с временным периодом. По домашней привычке Арс пошлёпал к бойлеру разбавить напиток кипятком, надеясь восстановить баланс и всё-таки приступить к книжке. Он давно откладывал её на долгую поездку — было что-то в том, чтобы проглотить чтиво залпом. Милая девушка оказалась не промах — вернувшись, Попов будто бомбочкой прыгнул в бассейн из говяжьего доширака. Стопки пластиковых пока ещё запечатанных коробочек сулили Арсению казённый дом и дальнюю дорогу, окутанную шлейфом кафе «У Светланы». Вернуть только-только представленную атмосферу спокойствия, казалось, ещё возможно, если бы не одно жирное «но» — снова висевшее непрочитанным сообщение. Колдун 07:15 «Ещё раз извиняюсь, просто чтобы сразу знать: пока вас нет, я могу что-то предварительно высылать сюда? Например, если нужно будет что-то у вас уточнить. Или чтобы я уточнил. Чтобы какое-то примерное представление было о том, что я хочу написать. Чтобы не получилось, что я вам принесу совершенно не то». 07:16 «Чтобы не переписывать с нуля» Арсений помнил все интернет-советы по сдерживанию эмоций: и посчитать про себя до десяти, и наоборот, проораться с горы, и медитации, и техники осознанного дыхания, да хоть бы пиявок на нос да иглоукалывание (хотя, печальный опыт подсказывал, что к иглам в жопе возвращаться не стоило). Условия не позволяли ему практически ничего, кроме как сжать зубы и сделать глубокий вдох. То, что Шастуну было откровенно нехер делать, стало очевидно. То, что он решил восполнить свой досуг использованием Попова — полнейшая вакханалия.Вы
07:21
«Шастун.
Слово «чтобы» потеряло для меня всякий смысл. Я по-свойски делаю Вам замечание — не имейте привычку беспокоить людей в такое время, тем более в выходной день. Это бестактно и неуважительно. Даже если я нахожусь в дороге, а не на работе, и не сплю, это не значит, что свободное время предпочитаю тратить на вычитку работы. Я занятой человек и настаиваю на обсуждении Ваших мыслей в предусмотренное на то время».
Это раунд, и он — за бойцом в правом углу ринга. Отчего-то Арсению показалось, что он нагрубил. Почудилось, что студент, особенно столь рвавшийся, наконец, к успешной учёбе, должен получить своё «да» хоть в чём-то. И если читать откровенно сырые тексты Шастуна не хотелось до рвотных позывов, то, может, стоило хотя бы отвлечённо-дистанционно проявить своё участие? Ободрить как-нибудь и пожелать удачи? «Арсений, дурак, прекращай, не делай того, о чём думаешь, и не пиши больше ни строчки. Отправил и отправил, забудь, куда же подевались твои принципы?». «Попов, блядь, прекрати! Не печатай больше ничего! Не набирай! Зачем ты поступаешь, как он? Ты же протягиваешь веточку, а он зацепится и вскарабкается по ней из воды. Пусть река уносит его течением к хуям собачьим, отпусти прутик — пусть барахтается сам. Ты — не служба спасения от скуки, про книгу, на худой конец, вспомни». Арсений…Вы
07:22
«Даже так скажу — если уж пишете человеку от бессонницы, имейте совесть хотя бы не спрашивать его о работе в такой час»
Несколько контролируемых порывов удалить сообщения, прерванных пониманием, что Шастун все заметил и затаился. Арсений передёрнул плечами, а, будь в купе один, мог бы и не только ими. Хотел лишь добрых слов кошке накинуть, чтоб сгладить ночную резкость, а отчего-то вдруг так отчаянно стал ждать ответа. Это невыносимо, безделье творило невероятные вещи с сознанием. Поездатая магия — не ощущать время и стараться занимать его чем попало. Переписка с Антоном — именно такое занятие, и Попов, полусидя-полулёжа, ругал себя разными скверными словами, за которые отец бы выпорол его лет в семь, а мама окрестила б дворовым алкашом, вот только сейчас так похуй, ведь в голове ничего путного не клеилось, кроме самобичевания и гипноза телефона. Колдун 07:25 «Хотите, так поговорим? У вас вай-фай в самолете неплохой» Арсений за расплывшуюся улыбку был готов совершить самострел. В каждой букве — лайнер наглости и танкер снисхождения, а он, как ополоумевший, повторял про себя: «Ответил! Не уснул!». Хватился за чёртов прутик и вылез на берег сухим, только накапал вокруг, переведя все фишки на очередь Попова.Вы
07:26
«В поезде. И это временно — через полчаса попаду в зону рельсовой турбулентности.»
Колдун 07:26 «Такие бывают?»Вы
07:27
«Почему не ложишься спать?»
Арсений трижды перечитал — обращаться на «вы» показалось непозволительным. Царило что-то такое в этой дурацкой обстановке, когда знал, что через несколько минут не сможет отправить ни слова: как будто прощался, но в разговоре, которому и не нужно было быть завершённым, который должен был зачахнуть в зачатке. Так ощущалось, когда в летнем лагере тайком выскакивал в окошко к девчонке в беседку, она ждала уже, и нужно было прокрасться мимо колючих кустов, матерясь и не замечая такого же шпиона. Вы бы столкнулись, тихо похихикали, вас вдруг ловко выловил бы дежурный вожатый, но не дал пиздюлей, а только шикнул. Достаточно было лишь одного кивка в сторону чуть освещённой деревянной лавочки, где Маша уже нервничала и в ожидании поцелуя отгоняла комаров. Вожатый бывалый, сам мотался в тихую, пил дешёвые коктейли в комнате девчат и курил сомнительной марки сигареты. Потому он не спалил бы, а только пригрозил, мол, «Десять минут, и проверю твою койку», в ответ, счастливое до опиздюления, искреннее «Спасибо, братан!», хотя ещё днем все в лагере обращались к вожатому исключительно на «вы». Эта интимность ночная, почти нерушимая, и Арсений, живший уже по-утреннему, решил войти в положение оставшегося во вчера Антона. Колдун 07:28 «Я уже лёг, но это не страшно. Смена только в понедельник, и с него же начну писать дисер. Успею выспаться» «Диссертацию*» 07:29 «Но сюда отправлять не буду» «Любите поезда?» Такой словесный поток обескуражил Попова. Он нервно облизал губы и попытался понять, стоило ли отвечать на каждое дурацкое сообщение, исправление, или же просто написать односложно. Мог вовсе не тратить зарядку, сослаться на упущенную связь или усталость, но сказать своё «я» хотелось нестерпимо сильно. Его до сих пор про поезда никто не спрашивал, а ведь он любил их так неистово, что мог бы и напечатать пару сотен букв. Если в этом заключалось пресловутое Шастуновское «с чистого листа», то почему оно никак не ложилось на восприятие картины мира Арсения? Он же никогда не замечал за собой необъективности к студентам. Были всякие неприятные моменты: как-то подопечный конференцию проспал, а готовились они очень масштабно. Или та девочка с третьего курса, как её звали? Марина, кажется. Она вообще умудрилась список источников удалить из статьи и в таком виде отправить в редакцию. Будто Арсений, числясь в соавторах, мог бы себе такое позволить — не сослаться на свои предыдущие публикации? Были сложности, да, но как-то же переваривал, если не сказать, забывал. Разъяснительная беседа — и вуаля. Снова накрахмаленный студент с бриллиантовым послужным списком. С Антоном не прокатывало. Уровень невозможности вернуть непредвзятое отношение представлялся соизмеримым с ситуацией, когда срал в общественном туалете, забыл закрыть кабинку, дверь открылась, и пришлось с каменным лицом в ответ на неловкое «извини» пытаться без обратных извинений ещё и поздороваться с этим человеком. То, кстати, был один из худших и лучших дней в рабочей среде Арсения, ведь с Позовым они именно так и начали общаться. То и дело всплывавшие аналогии с попытками справить нужду, как ни странно, не помешали печатать ответ.Вы
07:32
«Если честно, да. Но давно не ездил. Подзабыл»
Безапелляционное, сухое, а, может, тоскливое и немощное? Нет, такого впечатления создавать не хотелось. Мало ли, что у Антона в голове? Пришлось добавить:Вы
07:33
«Ехать всего день, наверстаю»
Да какой же жестокий человек! Смотрел, читал, паузу выжидал, давал Арсению время на «подумать и добавить», ставил на очередь и поддерживал порядок беседы. А Арс, как последний идиот, знал и вёлся. Сеть пропадала, не позволив чуть вспотевшему Попову принять дозу успокоения и шанса понять, будет ли у этой драмы ещё один акт. Искал повод красиво уйти в закат, но теперь, без реакции с того конца его сообщение выглядело, как прощальный венок на могилке, а не поставленная финальная точка. Без былых остатков достоинства Арсений метался от экрана к книжке, с книжки — глазами на девушку, сёрбавшую лапшой, с неё — снова на проклятый телефон без единой, хотя бы скромной полосочки с буквой Е. В таком ключе, нервничая и ёрзая, Арс не понимал ни строчки прочитанной страницы. Тупо листал, как сборник рекламы у кабинета стоматолога, снова возвращался обратно, хватал текст глазами по диагонали, но всё безрезультатно — Шастун умудрился разрушить даже эту спасительную станцию. Взбесившись, Попов переключился на сериал, но даже он не отвлёк его от мыслей об Антоне, заставив через каждую реплику про замеченных в поле зомби вставлять свои ремарки. «В поле связи точно не будет». «Повезло зомби, что их не интересует интернет». «Я бы умер ещё в первой серии, потому что следил за долбанными делениями связи, а не затаившимся в чулане мертвецом». Попов задремал в беспокойстве, укутанный своим пледиком и ароматом говяжьего бульона, так некстати проспав возникшее в минуту просветления сети уведомление от Колдуна.***
Шастун не надеялся, что тактика восстановления статуса славного парня так быстро сработает на Попове. Очевидно, что тот попал в зону отчуждения от мирских средств общения: две галочки доставленного сообщения так и не появились. И очень жаль — у Антона только-только начало получаться выезжать на витиеватых оборотах, изворачивался, как мог, и всё зря. Закусив губу, Шастун ещё раз перечитал всю переписку под громкое сопение Эда. Проторчав всю ночь за игрой, сосед вырубился, стоило голове коснуться подушки, а Шастуна одолела бессонница — от стрелялок он всегда чувствовал себя передёрганным. Сейчас, ухмыльнувшись, полностью довольный проделками, спать он хотел ещё меньше. Казалось, будто нащупал что-то новое в личности преподавателя, что не давало покоя, или словно совершил неведанное открытие, узнав, что Попов — живой человек, способный на изложение своих мыслей, а не просто запрограммированная машина. Антону не верилось, что он спустил тормоза и без хлеставшего самоосуждения порол всю эту выдуманную чушь про работу. Хуй там плавал, чтобы в выходной, не поспав, его одолело желание делать что-то продуктивное. От этого и забавно — Антон знал, что ему похрен на работу, Арсений Сергеевич это знал, потому в сообщениях был таким осторожным и сучным, не расположенным к беседе (ещё бы, блядь, Шастун ждал его расположения в такой-то ситуации), а показная вежливость казалась ядовито-притворной. Антону оставалось только кинуть спичку, чтобы всё полыхало. Попов Шастуна боялся и предпочёл бы избегать, но почему-то сейчас сигналы подавал, цеплялся на такие очевидные уловки, будто проводили пёрышком — сразу щекотно. У Антона имелись все шансы найти к нему подход, но он не знал, зачем. У Шаста в ментальном блокнотике «Топ фактов об Арсении Сергеевиче» помечено, что тот умный, скрытный и (вероятно), предпочитал в постели компанию мужчин, но даже такой плотнейший анализ не дал подсказки, куда с такими данными обратиться. О том, что Антону могла эта информация пригодиться в личных целях, он не думал и не хотел даже копаться в своих потайных чуланах. Там много чего померло, от любви к крекерам до надежд возвращения в моду маек-сеточек. Последнее сообщение осталось недоставленным: Вы 07:37 «За день в поезде точно успеете вспомнить) Главное, чтоб повезло с попутчиками и была еда, с ней сразу как-то легче. Я, когда в последний раз ездил в Воронеж, только этим и спасался — гонял чаи, грыз булки и смотрел в окошко. Вы, наверно, ещё и читаете что-то) Надеюсь, художественное. В общем, лёгкой дороги» 07:39 «Я тоже люблю поезда» Хотя Антона об этом никто и не спрашивал.***
Последние два дня, судя по симптомам, походили на лихорадку. Антон беспрестанно писал Попову, не имея на это ни единого повода. Откровенно говоря, поводом можно посчитать спешный и даже сбивчивый ответ Арсения Сергеевича, по всей видимости, оказавшегося в зоне интернета только к обеду.ASS Popov
12:45
«Антон, во-первых, спасибо. Не знаю, твоими словами или ещё чем, но дорога, в самом деле, была лёгкой. Во-вторых, вау, ты угадал — я читал и пил чай, но, пожалуй, это классическое состояние»
12:47
«Любить поезда — замечательно»
Антон в тот момент подумал, что Арсения Сергеевича пора переименовать. Шастун совсем немного догадывался, что длина его сообщений походила на простынь — так много преподавателям обычно не писали, если только дело не касалось каких-то уточнений по работе. Да и то — скорее всего Арсений привык обсуждать такие вещи лично, никак не в переписке. Но Антон попросту не мог остановить свой неведомо откуда взявшийся поток разговорчивости. Ни с кем из друзей обсуждать поезда он бы не стал. Даже считал, что это из разряда разговоров про погоду, которые вставляли только в момент, когда и сказать толком нечего, так, заполнить тянущую неловкость. Антону хотелось узнать мнение Арсения даже о погоде в том городе, в который он приехал — уточнить, в какой именно, так и не осмелился. Зато наглости и какой-то слепой скорости на автомате хватило, чтобы спросить о попутчиках, размещении, близости к месту проведения конференции и ещё куче вещей. Арсений отвечал. Не односложно, подумав и подробно, сам спрашивал о работе в салоне и даже Ангелине. В этом было что-то сумбурное, потому что даже спустя два дня никто из них не смог бы сказать, зачем они продолжали говорить. Они общались. Осознание странности стукнуло в голову Шастуна на следующий день. Их интерес — сплошной переполох и мешанина из мыслей, полное соответствие самому Антону. Пожелать лёгкой дороги было опрометчиво, рискованно и необдуманно, но, кажется, того стоило.***
Если взглянуть со стороны — для Попова всё пошло в ебеня ровно в момент открытия сообщения поутру с откровениями про любовь Антона к поездам. Его неприхотливость опять поскребла за ухом, и Арсений притворился, что тоже вовлечён во все эти намерения «с чистого листа». Вселенная научных открытий и интеллектуальных достижений схлопнулась до уровня экрана телефона, а двухдневная конференция, собравшая сливки учёных со всей страны, подошла к своему завершению. Попов, гордый и усталый, бродя по коридору в ожидании халявного фуршета, крутил в голове не свои последние блистательные реплики, а слова, написанные Шастуном в аккурат перед мероприятием. Было что-то про пожелание удачи, которое даже не требовалось, учитывая стандарты Арсения Сергеевича. Попову хотелось как можно скорее дать о себе знать. Вы 15:47 «Всё прошло лучше, чем я ожидал. Работы интересные»Колдун
15:48
«Афтепати всегда лучше, чем всё, что до»
Арсений довольно хмыкнул. Вы 15:49 «Не берусь спорить!» Хотелось написать что-то ещё, может, рассказать Антону о присутствовавших и их забавности. Вон тот мужик вообще считал, что одобрительно хлопать по плечу нужно с амплитуды рекордсмена по гольфу. Дамочка в жакете не по размеру очень часто дёргала лацкан вниз, решив, что никто не видел, как она слюнявила торчавшие нитки и сворачивала их в катышек. А Арсений видел, хихикал и очень хотел этим поделиться. В ожидании не родилось другого развлечения, кроме как наблюдать за окружением, и кто-то рядом был бы очень кстати. Попов запретил себе очередную вещь — думать, как мог бы ходить вокруг столиков с бокалом и ехидно перекидываться с Шастуном комментариями в духе «Ого, смотри», а затем резко отворачиваться, словно не при делах. Арсений смотрел на напыщенную толпу людей, притворившихся умниками, и замечал их маски, которые фильтр проницательности Шастуна мог бы сорвать: за два дня Арс понял, что тот своего настоящего лица от него не скрывал. Всего лишь два дня, а Арсений уже приметил, как ловко Антону удавалось складывать слова в забавные замечания, и отметил подчёркнутой линией, жирной-прежирной, как у Шастуна выходило писать в сообщении ровно то, о чём Попов только начал было думать. Слишком много для двух дней, чтобы хотеть поговорить с человеком вживую. Сорок восемь часов — микроскопический срок нового знакомства «с чистого листа» в измерении перепиской с кем-то, кого месяц назад ненавидел. Два дня ничего не значили, чтобы считать человека даже знакомым — просто студент и рабочие аспекты (пусть даже о них и речи не шло). Студент, которого вдруг захотелось затащить сюда и водить кругами рядом с собой. По спине Арсения пробежали мурашки от крайности своих умозаключений. И, совсем немного, от ледяного бокала в руке. Шастун вышел из сети. Попов для приличия подождёт пару часов и сможет написать ещё несколько предложений, рассказать про еду на фуршете, например, или перечислить, что полезного вынес бы для себя Антон, будь он здесь. Перебирать темы для будущего общения и строить схемы, какая из них поможет разговорить студента — неправильно, но Арсений, как в москитной сетке, таких паразитов не пропускал, пусть питают голову, та пока не жаловалась. Разве что мучала совесть — если уж изголодался по общению, отчего за время командировки лишь сухо отметился Сергею, просто что приехал и выступил? Почему бы не написать именно ему, какие вокруг все формальные, как сложны провинциальные людишки и насколько разочаровывали устрицы? Почему бы Арсению, блядь, вот прямо сейчас, держа в руке телефон с открытым чатом, не спросить грёбаное «Серёж, как ты там?» и по-человечески поговорить? Всё настолько просто, что мутило — потому что Арсений этого не хотел. Уговаривал, доказывал, но ни в какую. Он выбрал быть идиотом в ожидании любого, даже случайного сообщения от мальчишки, наверняка сидевшего в трусах на общажной кровати с бутылкой пива. Образ Шастуна пока прогрузился в мыслях Попова не до конца. Детали добавятся со временем. Арсений вдруг понял, что случайно сохранил ту задетую ещё до начала пути вокзальную утреннюю интимность — он больше ни разу не обратился к Шастуну по фамилии или на «вы». Ни когда его нога ступила на железнодорожный вокзал в Казани, ни уже вечером, в гостинице, когда в подробностях описывал Антону полученный вкусный комплимент от отеля (даже чуть не скинул фото), ни ночью, когда писал о книге, которую планировал дочитать за время командировки. Сегодня перед конференцией он в сообщении просил Шастуна пожелать ему удачи, получил лаконичное: «Вы справитесь даже без неё», засмущался и, волнительно выдохнув, словно посетил некое таинство, лишь после этого с улыбкой покинул номер. Молчаливая поддержка опьяняла так сильно, что хотелось безмерно лакать её до дна, совершенно забив на последствия, пока такая возможность имелась. Когда тебе писали крохотные липучки-слова, заставлявшие то хихикать, то всерьёз задумываться над чем-то, была ли разница, что они от человека, закрепившего за собой статус нежелательного лица номер один? Арсений не знал, имело ли смысл хорошее настроение, если оно приобретено искусственно, подарено не от близких, а от этих фальшивых переписок, так похожих на настоящие эмоции. Разрушать это состояние не хотелось, потому что, Арсений был уверен, сейчас, пока слова так легко подбирались, а мысли подхватывались, они оба ощущали мимолетную необходимость в этом странном общении. Будто это их личный анонимный чат без социального контракта, где на любую реплику получаешь редкую награду в виде почти детской честности. Так почему бы ненадолго это общение не продлить, чтобы в нужный момент достать себе кусочек человеческого понимания. Разговоры с Антоном не несли за собой ни грамма содержательной ценности, но становились подозрительно интересными. Этого не должно было происходить, но происходило, и Арсений понимал, по чьей вине — его, слишком слабого и восприимчивого к чужому вниманию, или Антона, неприлично открытого и намеренно ломавшего все границы. А они же строились нерушимыми: чужие намерения в отношении себя Арсений строго делил на два возможных случая — хотел доебаться и хотел поебаться, и, поскольку ни один из вариантов не позволял проникнуть в голову Попова (первый вел нахуй, второй — на хуй), Антон, покинув первую категорию и перестав в глазах Арсения быть мудаком, теперь в классификацию не вписывался. Даже в тесном знакомстве с Серёжей (а, замечая стояк у парня, которого целуешь, хочешь — не хочешь, причислишь его к тесным знакомым) он не ощущал потребности трепаться или спрашивать о его делах. За этим следовали совестливые укоры и моральное давление за чрезмерную чёрствость, но при достижении определённого состояния становилось всё равно. Арсений не хотел быть человеком, который умел только принимать симпатию, но таковым представал раз за разом, когда из мотива доказать себе обратное писал дежурные вопросы Лазареву и тут же их стирал, побоявшись, что Серёжа и впрямь ответит. Нечестно так поступать с человеком, но мысль об этом и шквал идей, как исправиться, улетучились — прошёл почти час с момента последнего сообщения Антону. Может, по всем правилам чатов, очередь писать и досталась Шастуну, но вероятность, что студент окажется мудрее и закончит этот сюр, была велика, потому Арсений эгоистично решил, насколько хватит костра, подкидывать в него поленья. Хотя б временно, пока не вернётся в привычную обстановку, где сообщения от «Колдуна» — не будни, а небылицы. Всё — завтра, а сегодня прошел почти час.Вы
16:34
«Как проходит твой день? Продуктивно?»
Уровень волнения — в минуте до обильного потоотделения. Сердцебиение на отметке «Ёб твою за ногу, Арсений, что ты творишь?», но Шастун тут же зашёл в сеть. Пока он печатал, Арсений старательно делал вид, что не косился на экран, прикрывшись шампанским. Колдун 16:35 «Считается ли продуктивным отдых в горизонтальном положении?»Вы
16:36
«Определенно да»
Колдун 16:38 «Ок. Тогда я на пике продуктивности» Из сотни смеющихся смайликов Арсений подбирал подходящий и этим обрёк себя на провал — Антон успел выйти. Можно поставить реакцию, попросту не продолжать пустой разговор и не отвлекать человека от его занятий (а ведь Арсений знал, что Антону завтра на учебу, потом на работу, и нужно как следует отдохнуть). Вот только при таком раскладе костерок затухнет, а что-то очень подлое внутри Попова требовало дойти до максимума абсурда и тянулось крошечными ручками к горячему полену. Это как в детстве смешивать всё жидкое в одну миску до тех пор, пока образовавшаяся химически нестабильная смесь не станет шипеть и менять цвет из голубенького (от зубной пасты) и желтого (из растительного масла) до серо-буро-малинового чудовища, проливаемого по итогу из миски на штаны. Арсений так не делал, ему просто друг рассказывал. Теперь отправить просто смеющийся смайлик показалось полной глупостью. Писать вообще после такой скомканной и неоднозначной реакции Антона — идиотизм. Не ясно, хотел тот, чтобы Арсений рассказал ему о своих наблюдениях, или же просто-напросто сливался. Благо, Арс разумностью не славился, и, опрокинув очередной бокал, способен был выдумать новый повод для беседы. Писать про вкусные напитки — банальщина, рабочие темы под запретом, поставленным им же самим, потому Арсений написал самотканое полотно рассуждений о фильмах, книгах и всех возможных светских аспектах, предусмотрительно разбавив их каплями вроде «я слышал», «в университете обсуждали» и «не знаешь, а…», чтобы отвести подозрения в своей причастности к желанию продолжать общение. Если Антон не мог сейчас ответить, Попов был готов подождать, терпеливо листая рецензии на упомянутые им фильмы на случай, если Шастуна зацепит хоть один из них, и нужно будет красиво выразить своё мнение о нём. Арсений не против улыбаться этой милой женщине напротив, нахваливавшей его выступление, хотя бы потому, что вечером Шастун мог спросить, что люди говорили о его докладе. Копилка разнообразных впечатлений к концу приёма будет переполнена, но это даже хорошо. Конечно, если Антон захочет обо всем этом узнать. Все покатилось в ебеня, стоило Арсению тогда открыть проклятое сообщение.