XIII
До поджатых коленок, Господи, прости, до туманящей мозг дрожи ощущался шок всего этого вечера. И, если десять минут назад, когда Антон только-только сажал пропойного преподавателя в такси, он всё скидывал на лёгкое опьянение, то сейчас окончательно погряз в убеждении, что дело было не в этом. А в чем же, сука? В этих смешных морщинках, на которые он засматривался в баре, а потом мысленно говорил себе «блядь» после потерянной нити разговора. Хотя и вникать толком не нужно было — от любой реакции на лице Шастуна Попов хихикал, как умалишенный. И чего его так вынесло от нескольких коктейлей? Ладно, допустим, что четыре коктейля в будни после работы — не гуд. Хотя, откуда Шастуну было знать? Может, Попов так частенько приваливался к градусу, иначе, где черпать силы на тотальные разносы студентов? Шастун чуть не рухнул носом об асфальт — чёртов бордюр не совместим с мыслями на слегка шальную голову. Главное, мимо коменды проскочить без лишних вопросов. В комнате на Антона предсказуемо устремился изучающий взгляд. — Ты нажрался, — констатировал Эд. — А ты почему-то в общаге, — в тон ответил Шастун. Примостившись на краю кровати, Антон, как на исповеди, процедил одним выдохом: — Я нажрался с Поповым, братан, — на что Выграновский только кивнул, продолжив с непониманием разглядывать соседа. Они молчали всё время, пока Антон переодевался. С каждой минутой он всё мрачнел и мрачнел, загруженный перевариванием обстоятельств. Эд отнёсся с пониманием и выпытывать подробности не стал. Только строчил что-то в телефоне зная, что Антон переварит, устаканит, а потом сам всё расскажет, как только поймёт, с чего начать. Выграновский равнодушно продолжил лежать на скрипучей кровати, уткнувшись в телефон. Чуть погодя и выкипев, Антон наконец-то произнёс первые связные слова: — С меня пятихатка. Эд поднял глаза. — У того типа был хавчик в жёлтом пакете. Ты угадал. С зарплаты отдам. Сейчас нету. Дохуя заплатил в баре. Выграновский снова кивнул, но не отвернулся. Шастун, не выдержав, всё же пьяно прыснул. — Вообще, это были убогие шпроты, прикинь? Он шпроты ест постоянно. Реально, прикинь? Прям на лавке. Мы охуели, конечно, знатно. Попов прям подошёл, спросил, прикинь? — И этим покорил твою израненную душу? — без энтузиазма спросил Эд. Шастун оторопело вытаращился. — Бля, не мороси. Просто узнал про спор. Ну, я ему сказал. Вернее, мне пришлось. Он думал, я — нарик. Выграновский выстрадано завыл, перекатился на край кровати и напоказ медленно начал садиться, выразив тем самым готовность слушать. Антон на театральщину внимания не обратил — этот придурок с тату хоть жопой к стенке, хоть лицом, всё равно будет слушать всё до последнего сказанного слова. Выпендривался. А всё потому, что не с ним бухал. — Вещай, Шастун, раз рот открыл, хули у вас с Поповым твоим? — Не моим. Та… тупо всё это, Эдик, шо то — хуйня, шо это — хуйня. Зато больше не доебётся. Жаль, что в общаге нельзя было курить. Антон, приправив пересказ сумасшедшего, по его меркам, дня многозначительными паузами, постарался, как помнил, описать всё развитие событий: первое знакомство с Поповым, его кактусовый приход, степень возмущения от внезапно образовавшегося солевого в магазине, поездку в клинику, все сегодняшние похождения, включая выражения лица Арсения Сергеевича, заканчивая ими же. Очень подробно. В целом, весь рассказ строился на «У него на лице было написано» и «Ты бы видел его лицо!». Если бы Антон не боялся рвотных позывов Выграновского, он смог бы в точности воспроизвести мимическую карту хорошо запомнившегося лица преподавателя. Эд не комментировал ни его восторгов, ни его разочарований, ровно, как и не копался в причинно-следственных связях по поводу внезапного порыва Антона позвать преподавателя опрокинуть стаканчик. Выграновский был отнюдь не выдающейся по современным меркам личностью. Он сквернословил, пил, курил, прогуливал пары, сбегал к пацанам, проматывал какие-никакие деньги, не откладывая, чтобы оплатить час студии, где они со знакомыми баловались записью недотреков, и, в целом, забивал такой солидный болт на окружающих, что его назвали бы хулиганьём. Та бабушка-одуванчик у подъезда с потрепанным от ног Арсения Сергеевича кустом точно, завидев Эда, крикнула бы «Бандит!». Однако, несмотря на отсутствие звания «выдающейся» личности, Эд слыл гораздо более весомым ярлыком — охуенного типа. Охуенные типы редко водились в природе и, как правило, отличались скромностью мнения, практически нулевым звуковым сопровождением, однако высоким уровнем оказанной поддержки. Антон это ценил в соседе больше всего — присутствие, практически перманентная рука на плече, говорившая — «ебашь, как чувствуешь, в остальном — порешаем». Шастун так и делал. Потом приходил к Эду, выпаливал результаты похождений, как на духу, и знал, что через миллионы закатанных глаз и усмешек его всё равно слышат так, как нужно. А вот чего Антон не знал, так это что охуенные типы, по своему определению, фундаментально держали язык за зубами.***
Ценой долгой дружбы Выграновский зарекомендовал себя в качестве самого опорного человека среди этой студенческой каши. Проболтаться о чём угодно, даже о том случае, когда Шастуну пришлось ссать за углом театра, прикрывшись спиной мелкого Эда, приветствовавшего прохожих самой лучезарной улыбкой, ни на одной из посиделок Выграновский бы не посмел. Однако Эд хранил в своей потрёпанной шкатулке памяти и такие фактологические шоки про Антона, которые сам Шастун предпочёл бы не ворошить по причине неразберихи в собственном поведении. Шастун не знал, что на той самой тусовке, где он, налаканный дешёвыми а-ля Мохито, где, по сути, мята от количества водки должна была раствориться, сосался в якобы приватной обстановке, обстановка таковой не была. Был ли удивлен Эдик, войдя за зарядкой? Он охуел. Не каждый день ему, российскому студенту, жившему в среднестатистической общаге, приходилось видеть проявления однополой любви. А вот чтобы так красочно, с рукой какого-то недокормыша в штанах своего соседа, так и подавно. Шастун, впрочем, как и недокормыш, постороннего присутствия тогда не успел заметить — завидев сцену восемнадцать плюс, Эд спешно прикрыл дверь, схватив лежавший на тумбе провод, и в течение вечера следил за сохранением приватности в том направлении. Антон не мог сказать ему «спасибо» за отсутствие нежданных зрителей, поскольку и не догадывался о таком раскладе. Но Выграновскому это было и не нужно. Всё, чего он избегал ради своего спокойствия и относительной устойчивости друга — это идиотских слухов, которые сам, по своему отнюдь не скромному выводу, смог пресечь на начальной стадии. Какое-то время после того случая Эд присматривался к Антону. Не чтобы уличить, а лишь для подтверждения. Следил за поведением и возможными проёбами, хоть и знал, что Шастуну не достанет смелости творить подобные вещи в открытую. Он не водил парней и сам с ними не водился. Просьбы в духе «оставь мне комнату на вечер» не поступали, даже когда Выграновский ему намекал о том, что не против свалить. Трахаться нужно всем. И, желательно, не в его присутствии. Хотя… Словом, неделями Выграновский нёс свой почти двухметровый крест, пытаясь Шастуна защитить. А тот в пламя открытое не лез, за что Эд был премного благодарен и даже со временем немного расслабился. На совместных тусовках или дома, вот так, кровать напротив кровати, он не замечал за Антоном ни намёка на предпочтения в мужчинах. Рыться в грязном белье фигурально или буквально Выграновский привычки не имел и потому по своей логичной логике лишь заключил, что либо та ситуация была связана с разовым дешёвым алкогольным опьянением, либо сердечко Шастунишки совсем не трепетало в имевшемся окружении. Эд, под предлогами смены мест дислокации, не раз вовлекал соседа в новые компании. Нет, ну, чисто по статистике, если был один друг-гей, мог быть и другой, так зачем добру в штанах пропадать? Но пазлы не сходились. Шастун продолжал бренный путь одинокого воина, что, конечно, хорошо для накачивания бицепса правой руки, но немного грустно с точки зрения принципа «каждой твари по паре». В какой-то момент Эд решил не дёргаться и в этом направлении, мол, Шастун не дурак, шанс не упустит, как только его найдёт. Но сейчас, когда Выграновский сам плавился от свежести романтических чувств, радовался каждой мысли о встрече с Таней, ему было Антона немного жаль. Единственное, что успокаивало, так это возраст. Эд видел, что сейчас Шастун самостоятельно загрузился работой и учёбой, шуршал, трудился, на месте не сидел. Но вот год-два, и Эд, влюбленный до сорокалетнего желания остепениться, чего уж далеко загадывать, возьмёт и съедется с Танюхой. Кто тогда за этим рукожопым дрочером присматривать будет? Некому. Претендентов на такой приз всё это время Выграновский не видел. До сегодняшнего пьяного гнева Антона. Градус рваного, местами сбитого в сплошное месиво рассказа повышался, и от активной жестикуляции Шастуна уже через десять минут можно было бы питать небольшую деревушку, как от ветряной мельницы. — Блядь, если это ёбаное чувство — сожаление или что-то вроде сочувствия, то пошло оно нахуй. Блядь, блядь и еще раз блядь. Я убивался тут, как проклятый, с этой херотой, веришь, Эдик? Вот сидел, голову ломал, а нахуя он меня пытает? Какого хуя — меня? Чем я ему не угодил, понимаешь? А он, блядь, сам всё придумал, сам все оформил в башке своей, и что? Знаешь что? Сам обиделся! Вот прям так! Что я — такой еблан, который задницы незнакомых людей по папкам на компе хранит? Как долбанная школьница с вырезками из журналов, понимаешь? Мужик! Он, взрослый мужик, ссался, от того, чего и в помине не было! Ему бы сидеть, проверять тесты эти всратые, а он только и думал, как бы меня на чистую воду вывести! Я, сука, носился с ним, в больницу отвез. Я! Не какой-то хуй с улицы… — Ты и есть хуй с улицы, Шаст, — на контрасте спокойно ответил Эд. — Да в смысле? — Ты ж сказал, что он вломился. — Ну, вообще да, но Эд, я мог… да что угодно! Я мог, будь я кто-то другой… — И, правильно ли я понял, он так и подумал на тебя? — хитро ухмыльнулся Выграновский. — Блядь, да если бы не ты и не твоё ёбаное видео, я бы всё сразу догнал! Я же спутал! Ты прикинь, если бы он видел? Знал бы, что я долбоёб, который спит под его голос, — Шастун осёкся и резко замолчал. Эд чуть наклонил голову и через минуту тишины спросил: — Я думал, что ты спишь под его лекции, но не голос, а ты настолько глубоко в материал погружаешься, оказывается… — Иди на хуй.***
Шастуну больше нечего было сказать. Злобные фразы — лишь перепитые впечатления, осадка не было, ровно, как и плана просыпаться завтра со всем этим. Уж лучше забыть. Неловкость до скрежета зубов. Антона ломали смешанные эмоции: желание восторгаться своим успехом, лёгкостью импульсивного вечера, собственной предприимчивостью, дотошностью, благодаря которым он отрыл-таки ответ на мучавший вопрос и, с другой стороны, смятение от невозможности что-либо сделать со всем этим. Потраченные нервы не вернуть с процентами, если только не пытаться целенаправленно насолить Попову и подгадить ему жизнь. Но этого никак не хотелось, от чего Антон злился ещё больше. Раздражало, потому что Антон не был мстительным человеком, старавшимся бить в ответ на полученные удары, мешало воспитание это дурацкое или установки какие-то моральные — он не знал. Противоречило всё. И, как бы он ни старался выжать из себя немного скверной сущности, она отказывалась нападать на Арсения под любым из предлогов. Даже в отместку на его подлости. Пожаловаться Позову — а толку? Тот лишь ответит, что рад исчерпанному конфликту, и в этом будет абсолютно прав. Предъявлять претензии напрямую Арсению Сергеевичу — чтобы что? Чтобы тот извинился за месяц активной долбёжки мозга? Так, и не за что, по сути. Предвзятость он спьяну объяснил, так скомкано и жалостливо, словно это пугало его больше, чем предположение о собственной ошибке на счёт Антона. Решение висело над Антоном дамокловым мечом, даже хотелось засунуть этот меч себе в жопу — и то меньше дискомфорта, чем от имевшегося состояния. — Знаешь, Шаст. Ты гоняешь на работу и в универ, ну, допустим, в пивняк ещё когда-никогда. Давай в среду ты с нами двинешь на студию, голову проветришь. А то так недолго и ёбнуться, — предложил Эд. Шастун вынырнул из самобичевания, чуть хмурясь, посмотрел на соседа и спросил: — И какого хуя я там забыл? Мешать только буду. — Да прям, посидишь, посмотришь кухню изнутри. Я Танюху уже дважды приводил, ей нравится. Со стороны скажешь, как тебе. — Бабки откуда? — не отвечая на предложение, спросил Антон. — Дядька Егора, хуй богатый. Где-то работает местной шишкой, министерский какой-то, я не ебу. Зато даёт племянничку денег, чтобы тот вокалом баловался. — Егор? Тот тип с бакалавриата? — Шастун, наконец, отодвинул мрачную физиономию и заулыбался. — У него теперь Крид кликуха, по хопчику пацан ворвался. — Вокал, ебать. — Не говори! Вокал, ебать. Выграновский больше не требовал сиюминутного ответа, да, впрочем, он ему и не был нужен. Шастун, заклевавший носом, уже посапывал в подушку.***
Попов истерично тёр глаза, борясь с желанием расщепиться на атомы прямо на диванчике кафедры. Он ждал Поза уже сорок минут, впереди — ещё столько же, а выпитый кофе никак не способствовал бодрости. Возможно, недовольная физиономия Димки чуть повеселит, но до этого ещё нужно было дожить. Проснувшись сегодня, Арсений твёрдо знал, что в планах обозначился пункт относительно разговора с Димой, который жирной чертой подведёт окончание трагической эпопее, но отчаянно не хотел перемалывать воспоминания об обстоятельствах, вызвавших в нём такое желание — вернуть студента на положенное место. Вчера он был шальной и отчаянный, сегодня — засохший и неуверенный, словно топливо закончилось. На пьяную голову рука не потянулась писать сообщения «Колдуну», избранное с корявыми заметками тоже не обновилось. Не потому, что Арсению нечего было сказать, просто чувство долгожданного освобождения молило посмаковать момент ещё чуть-чуть. Совсем немного этого внутреннего «yes!», где Арсений мысленно подпрыгивал, как рок-звезда, оглушённый ошеломительным фурором. Попов чувствовал себя так же, завалившись домой после бара. Он чуть было не поцеловал старый кактус от радости — его не снимали! Тогда, в бессознанке, его не снимали! Он не под прицелом! Распирало ощущение, словно Арс час наблюдал за снайпером на крыше, который метил в соседа сверху, того, ненавистного, который постоянно топил и громко трахался, пока Арсений одиноко сражался в кулачном бою. Отпустило, Арсений даже пританцовывал, разуваясь. Больше никаких поводов нервничать, никаких приступов паники при столкновении на улице или в коридоре университета с высокими кудрявыми парнями. Только равное ко всем отношение, ничем не выделявшаяся (кроме незаурядности и гениальности) научная работа и совсем небольшая любопытная улыбка при рассматривании наработок подопечного (Арсений всё же надеялся, что доживёт до такого момента). Он точно не помнил, говорил ли о своём решении вчера Антону напрямую, но от чего-то был уверен, что это само собой разумелось и вытекало из любой попойки, к которой только мог студент склонить своего преподавателя. Зачем согласился? Чего ждал? От скуки пошёл бы по первому предложению или всё же важно было влачиться именно за Антоном? Конечно же, исключительно с целью докопаться до истины. Докопался. Выдохнул, но до конца так и не понял произошедшего. Был бы Арсений менее взволнован предстоявшим разговором с Димой, он бы поразмышлял по поводу своей несдержанности. Чудом случилось, что перепалки с Шастуном прошли без свидетелей. Крики и угрозы студенту — последнее, чем бы Попов хотел хвастать в послужном списке. Прав был тогда Лазарев — один раз обжёгся, не отпустило. Доверие смялось, как бумажка, и сколько не расправляй — изначально ровной и гладкой не станет. Нашёлся бы утюг, такой горячий-горячий, чтобы хотя бы постараться. — Чего хотел? — Дима ворвался на кафедру не в духе и, к счастью, остановил поток несуразицы в голове Арсения. — И вам доброе утро, Дмитрий Темурович. Присядь, — с улыбкой ответил Попов. — Давай, говори. Я курить хочу. Или на ходу, — Позов развернулся, не оставив Арсению выбора, кроме как поспевать за ним. — Дим, я с Эмиром говорил утром, Шастуна заявление принимать он не будет, ко мне вернёт. Позов резко остановился посреди коридора, из-за чего Попов впечатался в его спину. — Вы издеваетесь надо мной оба? — раздражённо зашипел Позов. Попов непонимающе отпрянул. — Ты чего? Мы с ним побеседовали вчера, вроде все шероховатости сгладили. Стоп. Оба? Антон с тобой говорил? — Он затрахал меня с утра вопросами! И Эмир затрахал! Я вам не нянька, чтобы от Кашокова пизды получать по три раза — то туда, то сюда, то туда, то сюда! Затрахали! Кучка студентов, проходившая мимо, ошарашенно ускорила шаг. Злить Позова — последнее дело. В гневе он — сущий Аид. — Тих-тих-тих, Дим. Уверяю, конфликт исчерпан. Проехали! — Да пошли вы на хер, Арс! Я полчаса выслушивал, что из-за моей неспособности распределить студентов я подвожу всех, а вы с Шастуном письками меряетесь! — Да какими письками?! — Знать не хочу! — Дима! — уже вдогонку коллеге крикнул Арсений, давя смех. — Меня нет!***
День Антона прошёл лучше, чем он себе представлял. Была бы свободная дата в году, он бы так и назвал её — День Антона. Ближе к одиннадцати утра он успел уже трижды спросить Позова, не узнавал ли тот что про назначение Шастуну научного, на что Дима трижды кидал злобные смайлики и очевидные отписки. Когда чуть позже от него пришло лаконичное: «Ты у Попова», Шастун немного оторопел, хотя и понимал, что это предсказуемо. Раз уж за всё это время завкафедрой никого ему не назначил, а вчерашний вечер помог сдвинуть шестерёнки в арсеньсергеевичевской голове, значит, тот сам направился прямиком к Кашокову с повинной. «Фух» было преждевременным, но и этого Антону было достаточно, чтобы не бояться отчисления. Матери с отчимом в глаза не смог бы смотреть. Те спросили бы «За что?» — а он бы и не ответил. Сейчас, выходит, выкрутился. Дошёл до босса и сохранился. Могёт, умеет, практикует. К вечеру он на работу уже не ехал, а пиздовал. Особая категория перемещения, когда морально вытрахан скучными парами, переменчивой погодой, скоплениями людей, неразберихой с самим собой и окружающими. Хотелось бы, чтобы последние из перечисленного поменьше окружали. Чтобы Шастуна поселили на время, как суккулент, в стекляшку, засыпали цветастыми, бесполезными, но такими красивыми переливающимися камешками, а он просто рос и выглядывал через отражение. Антон-маленький-алоэ-Шастун. Ему подходило. В салоне обстановка чуть успокоила. Ангелина шуршала под кассовой стойкой, односложно отвечала и всем своим видом показывала, что занята. Она лишь махнула ладошкой в сторону подсобки, где Антону предстояла расфасовка. Один наушник в ухо, две перчатки на руки и три часа погрузки-разгрузки должны, в конце концов, сделать из горемыки-Шастуна Шастуна-Человека. Ближе к закрытию клиенты испарились, как и проклятые пыльные мешки грунта, потому Антон, пока его не дёргали, просто сел на перевёрнутый ящик, чтобы бесцельно листать ленту Инстаграма оставшиеся драгоценные минуты. Коты, игры, коты, игры, ненавязчивые сиськи, снова коты, снова игры. — Добрый вечер! … коты… — Ангелина, подскажите, а Антон сегодня на смене? …коты… …Арсений Сергеевич? Шастуна пробила тревога. Бежать? Засыпаться грязью? Заколотиться в башенку из поддонов? Зачем он пришёл?! — Добрый. Да. Антон! Выйди на минутку, — без капли участия или интереса позвала хозяйка. Шастун подскочил, как ужаленный, стараясь отряхнуть свой то ли рабочий, то ли строительный, то ли кулинарный фартук (и зачем он его только надевал, если всё равно после смены выглядел, как бродяга?), и с высоко задранным подбородком метнулся в торговый зал салона. Мда… Увидеть холёного Арсения Сергеевича после того, как пару часов без продыху копался на складе — тот ещё контраст, но чем чёрт не шутит, тем более этот щёголь сам заявился. Параллельные пересеклись навязано. — Здравствуйте, Антон, — на «вы», значит. Протрезвел, стал взрослым и серьезным. Правила игры поняты. — Добрый вечер? — слегка удивленно ответил Шастун. — Я лишь пару минут вашего рабочего времени украду, — Попов отошёл чуть в сторону с прохода, почти вжался в угол, призывая присоединиться к кромешной пелене приватности суперсекретного разговора. Антон шагнул ближе. — Во-первых, прошу простить, если вчера задержал дольше положенного, ещё и во внеучебное время, — начал Попов, и Антон был готов поклясться, что щеки порозовели прямо на его глазах, — я, признаюсь, не совсем уследил за временем. — Бросьте, было круто. Если хотите, в свободный день можем снова туда зайти, — мысленная пощёчина за необдуманные слова тут же прилетела по лицу Шастуна. Арсений стушевался. Та Антону и понятно, почему: соглашаться — опрометчиво, импульсивно, неправильно с точки зрения субординации. Попов вроде как должен казаться авторитетом в его глазах, не наводить мыслей о лёгкой выпивке и не ассоциироваться с барными историями вроде «проблевался до добавки» и «еле унесли». Он должен вызывать академический интерес, как наставник, как педагог, в конце концов, как опора в научных достижениях. — Можно. Да, вчера было здорово. Повисла неловкая пауза. Попов почти разодрал карман дёрганой рукой. Вот-вот пролезет нитка. — А вы зашли?.. — Ах, да, — спохватился Арсений Сергеевич. — Сегодня у меня был разговор с Эмиром Сергеевичем. В общем, как ты смотришь на то, чтобы восстановить научное руководство? Со мной, я имею в виду. Вообще, да, стоило сначала поинтересоваться у тебя, я почему-то сразу не подумал. С утра уже обговорил, Кашоков заявление не рассмотрел, да и кандидат пока не определён. Я не спросил, договорился ли ты с кем-то… — Да, я понимаю. — Подумал, что… А? Да? — Попов неловко запнулся о незаконченный поток мыслей. — Да. Тем более, я ваши лекции очень подробно изучил. Попов ещё больше стушевался и молча кивнул. В глазах читалось желание скорейшего побега из помещения. — Что ж, до встречи. Тогда на днях… спишемся? Определимся. У вас мой номер есть, — зачем-то добавил он некстати. Пошли по очевидностям. — Хорошо, — тихо ответил уже порядком вспотевший Антон. Попов ещё раз кивнул и, попрощавшись с Ангелиной, выскочил из салона.***
Шастун, с методичностью опытного археолога, раскидывал носки, наваленные кучей у кровати, в разные стороны, в попытке найти одинаковые после стирки. Эд безучастно наблюдал за его потугами, но дергающая нога выдавала спешку. Они должны были выехать десять минут назад, студия заказана за чужой счёт, и подводить братана Выграновскому не сильно хотелось. Он напоминал об этом Шастуну каждые две минуты, обзывая нерасторопным балластом. — Бля, Эд, может, без меня? — Шастун поднёс два носка ближе к лицу, пытаясь разглядеть оттенок выстирано-серого. Последовал точно выверенный пинок под зад. — Надевай любые, мы опаздываем. По дороге в студию Шастун любовался небинарными — левым красным и правым синим, носками. Ехали молча — злить и так раздражённого Эдика желание отпало. Тот, сидя рядом, то и дело отписывался о времени своему Егору. — Ну, хуйня выходит, Шаст. Пацан добазарился за бабки, а из-за ебучих твоих копошений простаиваем. Таксист хмыкнул. Шастун виновато опустил голову, разглядывая кроссовки. Место назначения Антон, выглянув из-за опущенного стекла (грёбанный «Эконом», опять сломан кондиционер), узнал не по вывеске, а по переминавшемуся с ноги на ногу молодому парню, очевидно — ровеснику, с пышной светлой шевелюрой под кепкой. Он слышал про этого Егора, теперь уже Крида, от Эда и раньше, но представлял явно не модником, а отъявленным гангстером. Парень поздоровался за руку, приветливо улыбнулся, а Эда даже похлопывал по плечу в ответ на извинения за опоздание. — Братан, поебать, в целом. Серега оплатит по факту, как закончим, сам скоро подскочит, ошивается с кем-то, — прокомментировал Егор, пока они проходили в тёмное помещение. Следуя за парнями, Шастун спросил: — А Серега — это кто? — Богатый хуй, — в один голос ответили эти двое и громко заржали. — Дядька мой, он топовый чел, денег дохуя, но не мудак, — объяснил Булаткин, сверкая зубищами, о которых Антон мог только мечтать. Даже если Шаст бросит курить и пить кофе, такого фаянса не добиться — у него нет богатого хуя, а свой, родной, который между ног, пока заработать не помогал — это упущение, конечно, существенное. Шастун упал на софу и стал разглядывать обшивку стен в длинной и узкой комнате и с видом знатока кивнул, понимая, почему Эд столько бубнил про «время выходить на новые уровни». Микрофонная болтовня Эда с Егором, конечно, уже давно не состояла из внезапных голосовых сообщений, где на минуту записи приходилось примерно пять, а то и семь внятных слов и около полусотни «а-а, е-е», но всё же видеть производство первых недотреков пацанов изнутри, щупать изоляцию и через стекло смотреть на оборудованную со всех сторон микрофонами стойку было торжественно, словно закулисье мировой премьеры. Эд и Егор обсуждали план на ближайший час с парнем за пультом, сверялись с прошлыми начитками, пока Шастун своей задницей уже нагревал диван, совершенно довольный отсутствием потребности в его участии. Хотелось отвлечься, и если не самому делать что-то, к чему лежала душа, то хотя бы наблюдать за такими людьми. Пассивное творчество, перманентное продвижение, иллюзия развития. — Шаст, зацени, — позвал Выграновский, — есть несведёнка вчерашняя, держи, — и протянул Шастуну наушники. В них послышался громкий голос Егора, пара куплетов быстрой читки. Антон не сильно впечатлился разнообразием эпитетов, но звучало действительно мелодично. Парень за пультом жестом подозвал ближе. — Теперь прощупай с музлом, — и передвинул один из десятка одинаковых рычажков. Из колонок повалил сильнейший бас. Тот же текст, но в разы лучше. Наконец Антону стало понятно, зачем весь этот сыр-бор со студией. — Чел, будет нереальный бэнгер, сечёшь? — ткнул в плечо Егор. Антон не просёк, что это значило, но ему определённо понравилось. — Этот фит растащат! — горделиво вставил Эд, покачивая головой в такт. — Давай сначала вчерашний кусок прокрутим, даблтайм местами на прокрутке звучит, как проглоченный. Надо почище. Окончания точнее старайся, окей? Сведём, прогоним, слуханём потом, — затараторил, обращаясь к Егору, звуковик. Булаткин понятливо отсалютовал и направился в отдельную комнату за стеклом. Эд вслед крикнул только очередные непонятные слова: — Давай, братан, на тейк идём! — и сел с Антоном на край дивана. — Я еще Танюху позвал, — сказал Эд, не отрывая глаз от рабочего процесса, — если вдруг я буду за микро, посидишь с ней? — Конечно. Подкоркой Антон понимал, что ему от факта прибытия Тани — ни горячо, ни холодно, разве что Эд так между строк спросил: «А не опозорюсь ли я?». «Пацаны не говорят по душам, пацаны пишут треки о том, что не говорят по душам». Таня, крадучись и неловко улыбаясь, пробралась в студию, как раз когда подошла очередь Выграновского. — Привет, пробки такие, опоздала жутко. Давно он?.. — Только зашёл, ждал тебя, а теперь смотри — во всей красе, — ответил Антон. — Значит, успела. Слушай, мне кажется, или я видела здесь Попова? Он что, вокалом увлекается? Шастун побледнел. Чего-чего, а наличия в такой среде обитания Арсения Сергеевича он не ждал. — Не было. Наверно, показалось? — спросил уже с сильно слышимой надеждой в голосе. — Ну, может быть, — Таня не стала спорить и переключила внимание на процесс записи. Эд закончил свою часть, снял наушники и вышел из комнатки, чтобы обнять девушку. Очевидно, присутствие посторонних её ничуть не смущало, потому что в ответ она начала щебетать комплименты и восторженные слова. Егор одобрительно хмыкнул. — Дядька мой зайти хотел, — обратился он ко всем, — ещё один прогон успеем? — сказал, повернувшись к звуковику. — Та без Б. Давай, десять минут перерыв, я — за кофе, а ты — глотку разминай. — Как же я разомну без тебя-то? Парни без умолку рассказывали Тане суть происходящего, хвастались получившимися нарезками, делили воображаемые заработанные миллионы и шквалом шутили о будущей карьере известных исполнителей, пока Шастун унимал в голове бесов. Это неправильно, что от одного мимолетного упоминания преподавателя его понесло в канаву. Вот только вопреки здравому смыслу он весь подобрался, словно Попов, весь из себя такой интеллигентный, мог заглянуть на огонёк в такую андеграундную движуху. Разумеется, Таня спутала, но внезапность возникновения образа всё же сбила с ног. Шастуну нужна планомерная и выверенная шагами подготовка к подобного рода сюрпризам. Но не в этот раз. Пока ребята наперебой выкрикивали строчки, дверь распахнулась. В помещение вошёл высокий брюнет в водолазке и классических брюках. Весь его вид, от лакированных туфель до не менее лакированных волос, кричал о том, что это был… — Богатый хуй, — прошептал Шастуну Эд. Егор встретил его приятельским криком и дружескими объятьями: — Серёга! Здорово! Вслед за ним вошёл и второй человек, несколько выше, и здесь подсказки Антону уже не требовались.***
Арсения всегда удивляли непосредственные люди. Которые могут вот так, без лишних слов, потащить за собой куда угодно. Цифра возраста увеличивалась, круг общения пропорционально уменьшался до тех пор, пока совсем не осталось никого, кто был бы способен внезапно вытащить Попова в выходной таскаться без дела, как говорится, «развлечения ради». В новом сообщении Лазарева чётко читалось как раз такое намерение: развлечь и накормить Арсения, и Арсений не нашёл повода противиться ни одному, ни второму пункту. Неожиданности он любил все, кроме тех, которые в народе прозвали «детскими», и поскольку вариант их возникновения в обществе Серёжи был крайне маловероятен, Попов, выдержав театральную паузу, согласился на безрассудный, по его меркам, поступок — пойти на ни к чему не обязывающую встречу. Лазарев не писал слово «свидание» либо намеренно, стараясь не спугнуть Попова, либо просто посчитал его архаичным. Сам Попов был не против такой формулировки — в нём когда-то жил романтик. Как выяснилось уже в машине, свиданием это не было по определению: лишь совместная вылазка согласно плану, уже некогда задуманному Лазаревым. Он горячо отзывался о талантливейшем племяннике, будущем хип-хопа и о том, как приятно реализовать собственные амбиции через родственника помладше. Попов, в целом, был не против послушать молодёжь. Зумером ему не бывать вовеки, это он уяснил ещё во времена трендов Тик Тока по неспособности ставить таймер на видео, где хотелось петь под наложенную музыку, но приобщиться хотя бы косвенно — перспектива заманчивая. Как ни крути, он регулярно пребывал в молодёжной среде, ему это нужно для общего развития. Машина остановилась у небольшого отреставрированного здания. — Немного опоздали, но не страшно. Хочешь, открою перед тобой дверь? — флиртуя, спросил Сергей. — В другой раз, — не менее лукаво ответил Арсений.***
— Арсений Сергеевич? — удивилась Таня, тут же оглянувшись на Шастуна. Эд сориентировался первым, тихо спросив: — Это что, твой Попов? Шастун кивнул, натянуто улыбнулся ошарашенному преподавателю и в ответ через зубы процедил: — Да, он. Вместе с… — Богатым хуем, — закончил Эд. Приветствие Арсения Сергеевича с компанией прошло скомканно. Все понимали, что он здесь «плюс один» дяди Егора, представившегося Сергеем. Ещё более странным было называть двух людей, кажущихся ровесниками, по-разному: одного, как приятеля, второго — по имени-отчеству. Шастун и до этого не особо болтал, теперь и вовсе заткнулся и слушал. У Тани не было выбора, и, пытаясь завести диалог в тот момент, когда Сергей, Егор и Эд что-то включали (больше, конечно, ломали) на пульте звукозаписи, она обращалась к научному с дежурными фразами а-ля «Как вам тут?» и «А как… вы тут?». Шастун предпочёл молчать, находя фактически никакой узор на ковре куда более занятным. Попов тоже, очевидно, не благоухал расположением от сложившейся ситуации. Счастье от пребывания в окружении студентов, особенно Антона, давно покинуло его в стенах университета, не говоря уже о неформальных обстоятельствах. Однако к Тане он был неизменно вежлив, за что, по мнению Шастуна, Эд мог бы и въебать ему. Эда, кажется, это абсолютно не волновало. Изредка он бросал в сторону дивана насмешливый взгляд, который Антон так и не смог интерпретировать, и тут же отворачивался. Когда вернулся звуковик, Эд и Егор поспешили высказать ему все подогретые за несколько минут идеи, а Сергей подошёл к трём отщепенцам. — Тоже зрители? — приветливо обратился он к Тане и Антону. — Да, — пожав руку, ответил Шастун, джентльменски спасая девушку от ещё большего прилива чужого внимания в и без того смущавшей обстановке. — Круто! Егор любит меня звать, но чаще я напрашиваюсь сам. — Лазарев по-свойски сел перед диванчиком на корточки. — Был бы я моложе, бросил бы к чертям все эти бумажки… Послышался тихий скрип, и Антон поверил, что его несчастные зубы стиснулись с хрустом от приторности прозвучавшего смешка Попова. Сидит, словно ему нормально! Дырявые коленки, кеды эти стоптанные, модные, расслабленный, как на пикнике. Только Антона показухой не проймёшь — он видел бегающие от неловкости глаза, лёгкие потирания пальцев, всё видел! Арсений Сергеевич явно не был готов к столь скорой встрече с некогда собутыльником, ныне — чётко отделяемым субординацией студентом. — А я представляю! — подхватил Попов. — А ты поёшь? — Баловался. Знаешь, все эти «Мистер университет» и прочие звёздочки, — ответил Лазарев. Арсений продолжил болтать о чём-то с Таней, пока Сергей не встал и не позвал за собой ближе к стеклу — Егор был в ударе. От завершившего запись и уже наблюдавшего за читкой друга Эда не скрылось, как Булаткин умело зажевал слово, входя в ритм, в то время как от глаз Антона не улизнул несколько более щекотливый момент. Кажется, не только от него. — Ого, — дёрнула за рукав сидевшая рядом Таня, привлекая внимание, — я, конечно, подозревала, но не думала, что настолько открыто. Ты же видел? — она кивнула в сторону стоявших к ним спиной мужчин. Шастун видел. — Ты о чём? — сделал вид, что не видел. — Он его под локоть всё время вот так — «ать»! Антон повернулся на девушку, показавшую жест на себе. — Не заметил. Антон заметил. Заметил и покраснел. Он продолжил прожигать дыры и ставить пометки в голове на особенно двусмысленных, почти нечитаемых касаниях и не знал, что его пугает больше — их повторение или собственное беспокойство по поводу их присутствия в этой маленькой, не предвещавшей беды комнатке. Антону стало душно. Его сомнительные попытки то встать за водой, то походить под предлогом наблюдения за Егором, переключили на себя внимание Тани. Она встала вслед. — Тебе… нехорошо? — тщательно подбирала слова, зная, что дальше стоит спросить напрямую. Антон и сам знал, насколько странным сейчас выглядел. — Нет, нормально. Жарко. Эд оглянулся и, отходя от Арсения с Сергеем, подошёл к друзьям. — Если ты об этом, — она кивком показала через плечо, — то не надо скандалов, ладно? Они никого не трогают. Просто… Выграновский заржал, привлекая всеобщее внимание и получая оскорбительное шипение от звуковика. — Простите, Таня — такая ржачная, я не могу, — поднимая руки перед собой, пояснил Эд. — Пойдёмте к кулеру, в коридоре есть, я тоже запарился. Втроём они вышли, и Эд уже мог не сдерживать ни себя, ни толерантные порывы Тани. — Антон, не надо сцен, я так, на всякий случай говорю, хорошо? Шастун всё ещё не понимал, пока Выграновский успел сложиться пополам. — Каких сцен? — Большинство противников однополых отношений вскипают от такого за секунду, и я прошу тебя быть предусмотрительнее. Все-таки Сергей — дядя Егора, и, сам понимаешь, мы тут — только гости, посмотреть пришли. Держи себя в руках. Шастун ошалело выкатил глаза. — Однополых отношений? Попов, что — с… — Богатым хуем, — истерика Эда позволила прохрипеть всего два слова. Таня смотрела на Шастуна, как на идиота, Эдик боролся с коликами, пока сам Антон пытался сложить в своей голове все внезапно услышанные факты. — Серьёзно? Эду, судя по звукам, требовалась скорая, но Антон это проигнорировал. — А ты сам не видел разве? Я думала, у тебя приступ сейчас случится от отвращения. — Я не понял… — многозначительно ответил Шастун, на что Таня лишь пожала плечами, принимаясь осуждающе смотреть на Выграновского. Эдик никак не мог успокоиться, продолжая ржать. Успокоился он, только когда они вернулись обратно, и Егор уже давил своим талантом и ещё не истекшим оплаченным временем на парня у пульта под одобрительные комментарии Попова и Лазарева. — Тащишь, малой, — Лазарев похлопал племянника по плечу. — Мы так кайфанули! — и обернулся в поисках поддержки к Арсению. — Я точно уверен, что услышу это в «ЭплМьюзик», — подоспел Попов. Лазарев засиял, а Антона начало мутить. Не так он себе представлял камбек разговора в салоне и случайные пересечения с этим неоднозначным Арсением Сергеевичем. И уж вряд ли мог подумать, что станет свидетелем сначала пьяной искренности, а затем, спустя всего пару дней — целого чужого свидания. Господи, да он же буквально видел Попова голым! А сейчас тот стоит рядом со своим парнем? Это все неправильно. Это очень неправильно. Шастун ругал дурацкую зрительную память, проигнорировавшую схему эвакуации на входе в здание. — Что ж, молодёжь, — сказал Лазарев, когда Егор с Эдом, наконец, остались удовлетворены результатом звучания собственных потуг, — мы поедем, а вы отметьте такое дело. Начало положено, вы красавчики! Он дружелюбно пожал руку каждому, на что Антон был вынужден натянуть улыбку. Стоявший рядом Эд собирался диагностировать ему парез лицевого нерва. Попов подошёл следом, так же спокойно протянул руку, но Антон завис окончательно. На неведомом автоматическом режиме он сжал его ладонь своей, такой мокрой от нервов и наверняка отталкивающей, но смотрел при этом только вперёд. Словно по загнанным глазам Арсения пытался определить его ориентацию. Вскоре Эд отправился провожать Таню, Егор сиганул в свою иномарку и умчал в противоположном направлении, а Шастун в одиночестве побрёл в общежитие. Холодный душ, который так рекомендовали для прочистки мозгов, не помог ответить на риторический вопрос: «Какого хуя?» На то он и риторический. Антон в лучших традициях драматического жанра, капая непросохшими кудрями на постельное бельё, сидел и пытался разобраться. История повторялась — снова он, Попов и какая-то череда событий, которую Шастун не в силах проанализировать просто потому, что не помнил ни одно из них. Словно на время в его голову закачивали гелий, оставляя лишь смешной голос, говоривший не важно что, лишь бы искривлённо. Нет, допустим, парень Арсения совершил фатальную ошибку и привёл его с собой, чтобы похвастаться талантливым родственником. Может, сам присматривался к студии и собирался записать Попову романтические куплеты. Что с того? Что Антону с этой информации? Абсолютно ничего. Просто так не должно быть. Это неправильно. Антон бы никогда не подумал, что Попов из тех, кого можно так небрежно водить абы куда. Шастуну было смешно прямо сейчас. Потому что сам себе клоун.***
Машина остановилась у подъезда Попова. — Слушай, — деликатно начал Сергей, накрыв ладонью холодные пальцы Арсения, — я вижу, что тебе всё ещё не по себе. В ресторане даже свой салат травяной не съел. Чай был вкусный, тебе же понравился? Скажи, может, ты не разобрался, ну, с той проблемой? Арсений грустно ухмыльнулся, не поднимая голову, но ответил: — Нет, всё в порядке. Просто настроение такое, знаешь, немного меланхоличное. Лазарев погладил его руку. — Ты испугался кучки зрителей-студентов? Они же мелкие, брось. Да и мы не позволяли себе лишнего. — Нет, — немного помедлил Попов, — дело не в них. Просто день такой. Всё в порядке, мне на самом деле очень понравилось. Арсений врал, и знал, что Серёжа это видел. Но, видимо, Лазарев был ещё лучше, чем Попов себе вообразил, и не стал душить вопросами. Что-то в духе, мол, кто он такой, чтобы лезть без спроса в чужие потёмки. Сергей немного развернулся, отодвинул от себя поток холодного воздуха из кондиционера, и, устало выдохнув, сказал: — Знаешь, Арс, ты на самом деле — потрясающий. Я, честно, как на духу — запал на тебя сразу, как только увидел на сцене. И я понимаю, что мы — взрослые мужики, каждый со своим багажом за плечами. Я не берусь тащить твой, ты же сильный и гордый, вижу, что откажешь, даже если буду настаивать. Но давай договоримся. Мостик, он, понимаешь, обычно двусторонний. Я со своего берега уже сделал необходимое количество шагов вперед, чтобы либо перейти к тебе на сторону, либо встретить тебя где-то посередине и пойти в том направлении, которое ты выберешь. — Ого, какая красивая метафора… — Погоди, не перебивай. Так вот. Я лишь прошу тебя самому понять — ты вообще планируешь переходить этот мостик? Я не против, если мы какое-то время на нём просто постоим, но для этого тебе нужно хотя бы ступить на дощечку, понимаешь? Арсений молчал. Он всё понимал, но все же молчал. Его застали врасплох, заставили сжаться, вытащить колючки напоказ, пока он был с человеком, с которым предпринимал какие-никакие, но всё же попытки скрыть свою подозрительность и остроту. Он испугался. Весь грёбанный вечер в студии он только и делал, что пугался. Боялся, что Антон заметит невесомые касания, брошенные невзначай, услышит его лелейный тембр голоса, предназначенный и подготовленный только для Сергея и никак не для афиширования их отнюдь не дружеских поводов совместного времяпровождения. Боялся, чёртов последний трус, мнения Шастуна, который только-только перестал быть ему бельмом, и от того дёргался, как поломанная ветка. — У меня есть предложение, — не дождавшись ответа, продолжил Лазарев. — Тогда, в гостинице, мы поняли, что тебе нужно время, но я, каюсь, попросту не смог сдержаться, написал сам. Выходит, во второй раз пошатнул, а ты ещё не готов. — В чём предложение? — холодно спросил Арсений. Ему не хотелось задевать Сергея, такого теплого, искреннего и понимающего, но напоминание о собственной несостоятельности больно оцарапало рёбра. — Следующая наша встреча случится только тогда, когда ты этого захочешь. Когда поймёшь, что тебе нужно. Разумеется, если поймёшь. Я не давлю! — тут же добавил Сергей. — Лишь хочу, чтобы ты помог самому себе прийти к любому из выходов, — и, словно сглаживая осадок серьёзного разговора, слегка прикоснулся губами к уголку губ Арсения. Предложение осталось без ответа. Выходя из машины и поджидая, пока та не исчезнет за углом, Попов улыбался. Серёжа был хорошим, по-настоящему чутким и внимательным. Так почему бы не броситься к нему в распростёртые объятия? Что мешало? Загадка. Впрочем, оставались заботы поважнее: дома заждался Сырник.