XVI
Антон опустился на табуретку — единственное в комнате место для сидения, которое не проваливалось под задницей, пододвинул её ближе к столу, поставил локти на поверхность и зарылся пальцами в чёлку. Он шумно выдохнул и собрался накрутить себя, потакая дёрганному организму, требовавшему изощрённого самокопания. Он совершил страшнейшую из ошибок и ощутил свой промах почти физически — по наивности или от невнимательности забыл про собственную привычку фиксироваться на заинтересовавшем его человеке. Такое однажды случалось: парень был красив, заискивающе улыбался, а Антону хотелось зачерпнуть от него ложечку мёда. Потом это повторилось, позже, с яркой старостой параллельной группы, они флиртовали, ничего особенного, но Шастун погружался в саморощенный интерес с головой. Сейчас история точь-в-точь. Влюбчивость спряталась за занавеской и выбрасывала свой тёмный подол из-за угла каждые полчаса, чтобы заставить Шастуна покопаться в другой, внестуденческой, стороне жизни Арсения. Эта заинтересованность могла годами сидеть тихо, тюль бы не шелохнулся, но иногда, как сегодня, заскакивала на спину Шастуну и призывала привлечь внимание, взвыть, покашлять, в конце концов, дать знать о себе без веских на то причин. Природу ненаучного влечения к Арсению Антон предпочёл не анализировать. Гораздо проще было принять факт, что обновление его страницы в пятый раз за утро — вещь неадекватная. Что Шастун там хотел рассмотреть или внезапно обнаружить, он не знал. Понимал разве что потребность видеть вновь и вновь эти отфильтрованные, как пивас Эда, фотокарточки, где колючки с пушистыми верхушками дополнялись парочкой замудрённых фраз. Влюбчивость не приходила по расписанию, не соответствовала ни состоянию, ни времени года, ни даже настроению, однако Антон промахнулся с рациональным зерном мимо горшка и не дал ему прорасти. Вывод наметил только один: если нравилось пялиться, изучать, наблюдать, значит, Антон мог и утонуть в этом. С другой стороны, своё ненормальное поведение он себе уже отметил, принял его, и теперь сидел, растирая лоб, в полной тишине. Думал, раз может продержаться наедине со своими тараканами хотя бы полчаса, значит, сумеет и справиться с ними. Антон считал себя циником, из разряда тех, кто не верил в настоящую любовь. Такая позиция тоже слегка намекала ему о собственной инфантильности, но Шастун и не торопился прослыть взвешенным человеком. Он поспешил убедить себя, что чувства всегда путали с временной иллюзией, созданной мозгом для самозащиты. А Арсений, пусть и выше статусом, казался типичным привлекательным мужчиной, пригодным для того, чтобы считаться объектом сиюминутной влюбленности. Всё сложилось — два и два, и если бы история с больницей и возвратом долга не набрала такие неблагополучные и подозрительные обороты, кто знал, может, Антон и подкатил бы к нему свою диссертацию. А с предыдущим багажом он имел только несколько часов совместного распития коктейлей, пару-тройку смешков, около десятка странных сообщений и одно безумное жёлто-пакетное расследование. Несмотря на фатальность перспективы даже приятельского общения, Антона что-то в Арсении магнитило. Почёсывания щетины и раз за разом брошенные взгляды на телефон подсказывали, что такая ломка неспроста. Вот только искать разумное объяснение своему влечению Шастун не намеревался. Антон накрутил себя до состояния, в котором рассуждал о комплексах, таившихся за этим диким желанием сблизиться. Может, за этим стояла потаённая увлеченность Антона агрессивно настроенными по отношению к нему людьми? В таком случае достаточно было добиться толики расположения, и запал бы погас. А если за этим скрывалось импульсивное сексуальное влечение? Тоже со временем исчезнет. Смущало только, что чем чаще они проводили вместе время в этих коридорных тет-а-тет, тем больше в последующие разы Антон стремился урвать себе кусок. Сейчас он вспоминал каждую неловкую эмоциональную встряску, начиная от подавленного желания писать Арсению под глупым предлогом, заканчивая роскошными по длительности и практически театральными паузами. Шастун мог смотреть на публикации Арса в течение часа, отключившись от забот внешнего мира, не слушать, о чём бормотал на фоне Эд, его музыку и поддерживать видимость беседы междометиями. Это не могло быть мерзостным трюком мозга, что-то более гаденькое, чем обычная мимолетная симпатия. Антона бесило, что он думал об Арсении слишком много. Он не хотел замещать свой отдых рассуждениями о преподавателе, гонять хлыстом в голове идиотские мысли об их возможной дружбе или придумывать, как тринадцатилетка, фразы, которые Арсений мог бы ему написать. От утомления Шастун начал покачиваться на ножках и без того еле живой табуретки, потом услышал хруст и рухнул, заметив уже с пола надломленную опору. Хорошо, что Эдик не вернулся — дал бы пизды и за неё, и за кислую физиономию. Нынешнее вечернее одиночество, перетёкшее с деревянной подпорки на пол, стало невыносимым. Несдержанное пролистывание и обновление ленты, просмотр профиля, наивное ожидание какого-то судьбоносного поворота. То ли скука, то ли давящая тоска. Поднявшись, Антон обозлился не только на собственную неуклюжесть, но и на всю окружавшую обстановку. Телефон, так кстати оказавшийся в поле зрения, был спасен от праведного гнева только своей отдалённостью. Шастун с долей испуга понял, что с минуты на минуту его негодование приобретёт новую цель, до которой и тянуться не нужно — стоит лишь представить. Арсений Сергеевич, главная причина несуразных мыслей. Шастун совершенно точно не запал на него. Может, тот и выглядел безупречно, но на самом деле был таким же, как и все остальные знакомые, включая преподавателей. Антон снова просмотрел его фото, приблизил и отдалил, вчитался в сомнительные тексты сообщений, только уже с включённым режимом критичности. Непростой, но отчего-то важный шаг, почти трюк, через который Шастун попробовал убедиться, что мозг его услышит и отпустит никому не нужные рассуждения, если найдёт хотя бы несколько очевидных минусов. Антон нашёл с полсотни. Не помогло. Рассматривая фото, Шастун придумывал диалоги, которые могли ожить с Арсением в магазине, университете, при случайной встрече на улице или неожиданном сообщении в Телеграмме. По-настоящему Антон испугался, когда даже в иллюзорном разговоре приписал себе какие-то уж слишком двусмысленные фразы и вымышленный флирт. Он сокрушался — неужели в самом деле так вляпался, что придётся отучивать себя обращать внимание на Попова и скрывать желание заполучить всё внимание этого странного человека? Вкладка «инкогнито», поисковый запрос. Некая психолог Мария советовала резко ограничить общение с предметом фиксации, установить рамки, вырыть ров вокруг неприступной крепости, навесить замок размером с кабанью голову и уйти подальше от границ соприкосновения. План — десять из десяти, если учесть, что эти самые рамки рушились, стоило Антону услышать уже знакомый голос. «Выучи 30 французских слов, прочти 100 страниц книги, посети тренировку, и ты отвлечёшься от мыслей о человеке». «Ага, — подумал Антон, — заодно встречу его по пути на тренировку, найду его фирменное словечко где-нибудь на пятой странице учебника, устану, как собака, и выругаюсь на иностранном языке». Какой-то «знаток» на форуме рекомендовал извлекать из вечно всплывающего образа выгоду: воспринимать как источник вдохновения для реализации намеченных планов. Антон подумал, что при таком раскладе Арсений Сергеевич должен стать эталоном подготовки к написанию первой главы — дохуя муза. На деле же восторгов хватит разве что нарисовать член на полях черновика. Не сработает. Шастун откинул телефон, снова начал ходить кругами по комнате, заставляя мозг провести штурм. Никакой игнор не станет выходом, если им работать до самой защиты, блокировки и отстранения грозились подсрачником из вуза, самоуничижение и ругательства глупой головы только подтверждали теорию о том, что Шастуну конкретно так не плевать. «Последний раз гляну, и больше, честное членское, вообще не буду. Хотя бы неделю. Удалю из поиска, забуду нахер, как пишется ник, пропаду, и со временем брошу, как вредную привычку».***
Узнав от курьера, что сегодня в магазин поступит та самая подкормка для кактусов, которую регулярно заказывал некий постоянный клиент цветочного салона, Антон побледнел. Если бы ему сказали минутой ранее, что полностью свободный вечер, когда лень встать даже в туалет, он променяет на бешеную гонку в сторону магазина, чтобы невзначай оказаться там и, возможно, столкнуться с заказчиком, он бы рассмеялся. Мчался почти бегом по улице он уже не таким веселым. Шастун окончательно перестал себе доверять и мысленно матерился, перебирая кроссовками. Формальное обещание исполнялось — никаких просмотров фото и отслеживания ленты, сухое мужицкое взрослое молчание по всем фронтам. А от дурацкого сообщения курьера сердце коротнуло: сигнал к действию для выполнения необъяснимой задачи. Влетел в магазин запыханным и оголтелым, с удивлением уставился на Ангелину, словно не она должна была порядочно охуеть от его присутствия. — Ты чего? — хозяйка салона спросила с логичной опаской. — Привет, вчера зарядку забыл. Друг дал свою на ночь, а сейчас телефон разрядился, боялся не успеть, — на ходу придумывая, затарахтел в ответ Антон и помчался в сторону подсобки. Ангелина проводила его недоумённым взглядом, повела плечом и вернула внимание к полке. Шастун не знал, за что зацепиться, чтобы продлить своё пребывание на работе до нужного ему момента. Оставалось только ненароком оказаться полезным, потому, подождав с минуту, он вышел в зал, воровато огляделся и облокотился о косяк прохода. — Курьера ещё не было? — спросил невзначай. — Вроде должен появиться, пока нет, — равнодушно ответила Ангелина, — хочешь дождаться его? — Может. Проверю заодно, чтобы не накосячил. В прошлый раз с подкормкой пересортица была — загнал мне три мешка пятикилограммовых, а мы заказывали пять штук по три кило. — Тогда конечно. Шастун мысленно сложил пальцы домиком — коварство уровня «ультимейт» провернул на раз-два. И рыбку съел, и Попова дождётся. Хоть сам и не понял, с чего вдруг родилась уверенность, что Арсений Сергеевич примчится по первому зову оповещения о прибытии заказа. Чуйкой Шастун не славился, рассчитывал на чистейшее везение, пророческий расклад звёзд и бог весть что ещё. Тем не менее, из двух вариантов — нервно ждать или забить и, пока не поздно, вернуться домой, он предпочёл первый. Как только явился курьер, Антон вернулся к ноутбуку, открыл бизнес-аккаунт и разослал короткому списку клиентов стандартный шаблон о том, что заказанный товар поступил в салон. Зная, что до закрытия оставалась пара часов, в обычный день и при хладнокровном раскладе Шастун и не посмел бы предполагать, что кто-то ломанётся забрать отнюдь не срочные покупки. Даже поразился бы, потому что в его системе мироздания не существовало такой ситуации, в которой потребность в удобрениях горела бы пожаром. Разве что в случае Арсения Сергеевича. Шастун подумал о карьере таролога. Как по распорядку, в последний час Попов вошёл в магазин то ли озадаченным, то ли растерянным, почему-то осматриваясь по сторонам. Что он предполагал увидеть здесь нового, Антон не понял, но мысленно усмехнулся предсказуемости преподавателя и его пунктику на «сделал дело — гуляй смело». «Не смог, значит, дотерпеть. Обстоятельный!». Шастун расправил плечи. Не как Атлант, конечно, но достаточно широко, чтобы казаться невозмутимым. Различив полную географию страны сомнений на лице преподавателя, Антон воспрял духом и решил, что создал впечатление ничего не подозревавшего о прибытии клиента работника. — Добрый день. Пришло сообщение, что заказ доставлен, — начал Арсений. — Добрый, — ответила Ангелина. — Да, здравствуйте, сейчас, — добавил Антон. По-хитрому медленно Антон складывал один упаковочный полиэтилен в другой, что-то якобы поправлял, оттягивал момент выдачи заказа и косился на переминавшегося Арсения. Если б не побоялся скорой психиатрической помощи после громогласного коварного смешка, Антон бы сделал победоносное «ха-ха», лишь бы позабавиться со своей удачливости — знал же, что преподаватель примчится! Знал! Что именно давало ему это знание, кроме сиюминутного и самопровозглашенного триумфа, он не понимал, да и не особенно переживал по этому поводу. Главное, не зря летел сюда, не выставил себя полным идиотом, надеясь на встречу. — Всё в порядке? — аккуратно поинтересовался Арсений Сергеевич. — Да, пришли обе позиции, — Антон поставил пакет на стол около кассы, но уходить не спешил, ждал, пока Ангелина проведёт оплату и наблюдал за двоими. Пару раз удалось поймать неловкий взгляд преподавателя на себе и стойко его выдержать: второй бессмысленный триумф за вечер. — Всё прошло, спасибо, — хозяйка сухо и вежливо улыбнулась, Арсений кивнул ей в ответ. Отчего-то он не распалялся, как обычно, о своих горшках-вершках, только молчаливо и исподлобья озирался, то ли расстроенный, то ли задумчивый. — Благодарю, хорошего вечера, — непривычно тихо ответил Ангелине и уже в полуобороте поднял глаза на Шастуна, чтобы спросить: — Антон, можно вас на секунду? Шастун, подпиравший спиной стеллаж, в ответ на просьбу отлепился слишком живо. Металлическая конструкция красноречиво качнулась, предостерегла от неминуемой тупости, но Шастуну, который только и делал последние пять минут, что взывал о любой возможности зацепиться, было безразлично, сколь глупым он выглядел. — Да, конечно, — спокойно произнёс Антон и обошёл витрину. Они отошли ближе к выходу, и на таком расстоянии концентрироваться на сути разговора, а не на выражении лица напротив, Антону удавалось сложнее. Слишком много микросхем переключалось от уголков губ или мимических морщинок около глаз. Попов хмурил брови, но мимолётно, скорее неосознанно, и заметно тушевался, хоть и пытался скрыть неловкость. Антон подумал, что Арсению Сергеевичу не в удовольствие сталкиваться со студентами вне университета, хотя какая-то искривленная и жаждущая внимания мысль предлагала списать всё настроение преподавателя конкретно на Антона. Шастуну хотелось бы стать центральной фигурой в его рассуждениях. Но только чтобы не в худшем свете. И опять непонятно, зачем. — Скажите, Антон, у вас достаточно материала по последнему заданию? Нашли докторские, которые я просил? Антон выстроил себе линию защиты, потому что в вопросах качественной подготовки к консультации знал единственное — придётся напиздеть. — Да, кое-что нашёл, ну, там, пару работ… — Ага. Пару. Что ж, тогда условимся на вторник? С вас — тезисно выделить в каждой работе актуальность, и я жду от вас ещё с прошлого раза список зарубежных авторов, что мы от них возьмём, как объединим, помнишь? — Да, конечно, помню. Хорошо. Шастуна от слов Арсения Сергеевича перевернуло и перемололо. Будь он адекватным парнем, а не инфантильным наивным подростком-переростком, каким ощущал себя, стоя напротив преподавателя, Антон бы всерьёз задумался, зачем наврал в три короба, когда знал, что даже при максимуме усилий не успеет набросать то, что требовалось. Вместо этого голова подкидывала соображения по поводу наклона головы или взгляда Арсения. Антона смущали его спокойствие и монотонность. На перемены в поведении Попова у него давно выработалась аллергия, которая грозилась перерасти в хроническую астму. Такие эпизоды, как сейчас, когда преподаватель сухо излагал учебные моменты, выстраивал невидимый забор, за который Антон мог бы и перескочить, заставляли Шастуна усомниться в своей памяти: неужели он с ним и впрямь общался иначе? Антона обступала темнота, и нет, сознания он не терял. Просто чем глубже он опускался в ментальное очко, тем сильнее ощущал непроглядную черноту. Ещё один мысленный метр, и придётся врать, что сам написал иностранную работу, лишь бы не признаваться, что пять минут назад и не знал, что обещал что-то подготовить. Предстоящий вторник виделся ублюдским днём по всем параметрам. Арсений назначил ему встречу, но секундная радость Антона от того, что предугадал его привычку, не перебила накопившуюся тревожность. Когда Попов поправил уголок пакета, посмотрел в потерянные бегавшие глаза Антона напротив и попрощался, Шастун не сразу сообразил, что может пойти вслед за ним на выход, по улице вверх, к остановке и домой, а вернулся в подсобку. Ангелина вопросов не задавала и платить за сегодняшний вечер не собиралась, да Антону и не нужно было — копался в товаре, лишь бы выдохнуть и снять с себя образ трясущейся выпускницы. Конечно, он накручивал беспокойство и преувеличивал всё происходящее. Уже не стесняясь, признавался себе в моментном помешательстве. Желание побыть рядом с Арсением ещё немного подвывало каким-то жалким и чахлым зверем. Антону нравилось смаковать эти переживания. Не столько образ преподавателя, неприступного и почти ледяного, и уж тем более не его округлые формы, пожалуй, намертво отпечатанные на изнанке век Шастуна, сколько те возможные диалоги и ситуации, которые между ним и Арсением могли бы произойти. Не сказать, что с приходом навязчивых фантазий и мыслей обыденный распорядок дня Шастуна и вся эта преисполненность поменяли обстановку вещей в жизни. О том, кем на самом деле был Арсений Сергеевич, как он проводил своё время, с кем спал и что ел, что составляло его быт и каким средством для ободков унитаза он пользовался, Антон думал чаще, чем о собственных делах. Этот факт возникал фоново, не мешая, как музыка без слов в наушниках. Шастун боялся рассуждать, чем Попов примечателен конкретно для него, потому что догадывался, что названные плюсы не совпадут с чем-то общепринятым. Ну, нравились ему в Арсении Сергеевиче неловкость, незаметные заминки, ухмылки эти, вымученные, будто по рублю, обращения с одолжением. Нет, у Антона в голове ничего, в сущности, не поменялось, просто эти мысли заняли то малое свободное время, которое раньше отводилось рефлексии. Антон шагал в общежитие уже под светом фонарей и под шум проезжавших машин и попытался вспомнить, что в последний раз так сильно занимало его. Хмыкнул, до идиотизма смешно, что на прошлой неделе осознал степень своего взросления через перемену во вкусе на кофе. Перешёл на горький, мерзкий какой, если на зуб попадал, натуральный, и почувствовал себя настоящим ценителем. С чашкой такой бурды нельзя было отвлечься, сразу грозило поперхнуться. Только пить, чтобы думать. «Глубоко ебанулся». Откуда это бралось, где родился интерес? Антон недолюбленный? Вроде нет, не падок, как бездомная собака, на каждый кусок, как старался, не припомнил. Неуверенный? Наоборот, спокойно мог за себя всё решить, выбирал и опровергал. Оставалось два варианта — искренняя симпатия, что сравнимо с единорогом, глупостью, «пфф», «ой» и ещё вагоном междометий, или что у Антона эгоизм разросся, как дикий плющ на пятиэтажке, и требовал внимания. В этом признаться было проще, чем в «нравится», вот только кому, если за прошедший день для себя уже всё решил. Шастун, сам того не желая, замечал мелкие точки соприкосновений, и, пожалуй, взглядом выцепил бы Арсения даже в толпе. Уже во дворе общежития Антон задумался — можно ли, рассматривая лицо, просчитать по реакции и понять, интересен ли он Попову, как тогда, во время командировки, или нет? Дурацкое чувство накрыло: страшно хотелось узнать ответ, но, если окажется, что не интересен, Антон обозлился бы сильнее, чем от незнания. «Блять, забыл в магаз зайти, придурок», — развернулся в направлении ближайшего минимаркета и пошёл обратно.***
Думать об Антоне антонимами стало новым молодёжным движением, которое Арсений активно продвигал. Ещё утром он, покачав головой, смотрелся в зеркало и ловил себя на мысли, что студент, по общим меркам, активен, по-своему вовлечён, умел планировать свой график и, в целом, при правильном руководстве добьётся успешной учёбы и дальнейшего трудоустройства. Противоположные мысли промелькнули, как только Попов в ровно назначенные два часа взглянул на экран телефона: «Колдун» вежливо сообщил, что опаздывает. Стоило бы спросить, на сколько или когда прибудет, но Арсений лишь зажал кнопку блокировки и закатил глаза. Принять пустяк со спокойствием не выходило — Шастун в такой безответственной манере прям бесил. Арсений, конечно, накидывал дров в костёр драмы и понимал, что за десять — двадцать минут ничего, в сущности, не произойдёт, но сам факт небезупречности Антона и вот эти все его мелкие промахи раздражали. Он выходил за рамки — понемногу, чуть-чуть совсем, подошвой, скорее, чем уверенным шагом, но всё же перебарщивал. Во всех ситуациях, где только умудрялся столкнуться с Арсением. Шастуну даже не нужно было ничего предпринимать, чтобы дать Попову почувствовать это — стоило оказаться поблизости, всё сводилось до фокуса на этого студента. На кафедре, в коридоре, в студии и даже дома на полу, наедине с воспоминаниями и перематываниями идиотских минутных разговоров — Антон заполнял собой всё, и это беспокоило. Непозволительная роскошь — приковывать к себе в моменты, когда Арсений особенно безоружен и расслаблен, но по-другому пока не выходило. Попов хотел убедиться в обычности Шастуна, своеобразной неказистости и ординарности, которые его, человека с отменными вкусами, не могли зацепить. Вот только каждый раз Арсений шёл на поблажки, говоря себе, что относился к студенту, как ко всем остальным. Знал, что, получи он предупреждение от кого угодно ещё из потока, тут же ответил бы безапелляционным решением отменить встречу: непунктуальность не терпел. Как и неисполнительность, наглость, нерабочие темы разговоров — список внушительный. Антону же позволил раз и продолжал позволять, спешно стирая за каждым его шагом наспех прочерченную меловую черту. Шаг — встреча, шаг — переписка, ещё шаг — потребность говорить с ним в совершенно другой обстановке. Шастун в воображении Арсения всё двигался и двигался, а полоски на асфальте, за которые нельзя было заступать, словно смывало ливнем. Попов устало, почти обречённо выдохнул. Серёжа писал всё утро, набирал что-то и сейчас, практически без пауз, спрашивал, ненавязчиво, словно по учебнику «Как дать собеседнику понять, что вы заинтересованы». Минимум — о себе, чрезмерно углублённо — о делах Арсения. Даже если б штудируемое Лазаревым пособие состояло из сокращённой версии, вроде «Как дать собеседнику», Арсений всё равно не смог бы ответить искренне. Разрывать контакт не хотелось, Серёжа со своими комплиментами подпитывал маленькое существо внутри Попова, а иногда совсем уж веселил. Лазарев мог разбавить грусть, а избавить от неё — нет. Секс с ним из скуки и отсутствия альтернатив и вовсе казался Арсению последней станцией отчаяния. Тогда, в шикарном номере отеля, он был готов отдаться страсти, похоти и остальным чёртикам на плече: располагала обстановка. Позже что-то поменялось, и обмануть самого себя Попов не мог. Если плотно так наступить на горло, чуть прижать, то можно приглушить непонятно откуда взявшуюся гордость. Потом порассуждать, что гею в его возрасте не под стать перебирать горошины в мешке в поисках той самой, но отчего-то Попова такой расклад не устраивал. Внутренний голос — дурак. Арсений, наверно, тоже, но думать об этом некогда, можно и до дома приберечь. Серёжа писал, что выбрал букет в подарок сестре и планировал заскочить к ней вечером, чтобы поздравить с днём рождения, спрашивал об отпуске, ещё примерно сотне разных вещей, которые позволяли заполнить время ожидания. Попов откинулся на стуле, поменял ногу на ногу, чуть подтянулся ближе к столу и потёр глаза. Усталости не ощущалось, скорее какое-то недовольство, из-за которого хотелось поскорее добраться до дома и завалиться на кровать, как девчонки в сериалах. Так же драматично хотелось дождаться Шастуна, чтобы посмотреть в его наглые глаза и прочитать, что же он успел сделать за кучу отведённого в запасе времени. Серёжа ненавязчиво спросил, свободен ли Арсений вечером. На первый взгляд, неопределённый, но, по большей части, кричавший ответ Попова: «Пока не знаю» вполне однозначно дал понять, что Арсений в знакомстве с его родственниками не заинтересован. С другой стороны, Лазарев мог и не оценить весь вес тараканов в голове потенциального любовника, потому в следующем сообщении спросил прямо: Серёжа 14:10 «Не хочешь присоединиться ко мне вечером? Заедем, пообщаемся с Алисой и её друзьями, они крутые, такие, знаешь, немного хипстеры. Мне кажется, тебе такое нравится» Арсений подумал, что Серёже не стоит рассуждать о том, что ему понравится. Опрометчиво.Ars
14:12
«Думаю, рановато презентовать меня )) И, если честно, день будет долгим, вряд ли к вечеру буду в состоянии общаться с новыми людьми))»
Серёжа 14:13 «Я снова давлю?» Да. Да, да, да.Ars
14:14
«Нет, всё в порядке, просто, правда, не совсем настроение на светский выход»
Серёжа 14:15 «Извини. К вечеру наберу?»Ars
14:16
«Да, можно. Надеюсь, что доберусь к этому времени до дома»
Арсения раздражали чёртовы извинения. Он не понимал, зачем переводить всё в русло, за которое придётся извиняться? Арсений видел, как Серёжа из раза в раз тащил их общение на чистых морально-волевых. Ни намёка на ответное, игра в одни ворота. И Арсений подозревал, что терпение даже такого милого и обаятельного собеседника не резиновое, но всё равно злился. На себя и на него. На себя, потому что не отпускал человека, держал, как запасной аэродром, в то время, как основного даже на горизонте-то и не было. От жажды лести, жажды принимать ухаживания, быть кем-то, кому писали незатейливые приятные вопросы. А на Лазарева, потому что тот позволял себе эти самые приятные вопросы смешивать с надеждами. Обстоятельно, день за днём, Серёжа пытался подступиться ближе, и за его шажками около черты Арсений следил особенно тщательно, вольностей, доступных Шастуну, не позволял. Впрочем, сравнение их двоих уже заставляло зарыться в собственном кризисе. Наверняка, это что-то глубоко психологическое — обращать внимание на блеклого недотёпу-студента из-за боязни сблизиться с по-настоящему достойным состоявшимся мужчиной. Что, если это какой-то синдром? Арсений не знал, но хотел бы, чтобы так совпало. Иначе альтернативы исчерпывались, дальше — пропасть самоанализа и неутешительные выводы. С шумом распахнулась дверь аудитории. Антон влетел, раскрасневшийся, с рюкзаком, смятым в свёрток под мышками. Опоздал на двадцать три минуты. Олух. Баран. Чёрт-те что. — Простите, я вам написал. Хотел предупредить, — Антон говорил через паузы, пытаясь отдышаться. — Маршрутчик… влетел… в машину… впереди. Ждал следующую…маршрутку, а там… пробка. Шастун распрямился и наконец взглянул Арсению в глаза. «Растерянный», — заметил Арс. Злость немного утихла, уступила место ответной взволнованности. — Присаживайтесь, Шастун, приходите в чувства, и приступим. Арсений наблюдал, как студент торопливо раскрывал рюкзак, доставал из него такой же смятый скоросшиватель, дёргано пытался извлечь из файлика какой-то напечатанный текст и отложил вещи, показывая свою готовность. — Я, в общем-то, немного нашёл материалов, — начал Антон, после чего Арсений чудом удержался от закатывания глаз. «Так и знал! Он снова будет тратить моё время». — Что мы тогда сейчас будем обсуждать, Антон? — Арсений с едва скрываемым раздражением наклонил голову вбок. Он устал, физически и морально, от всей этой работы и этих вечных пустых разговоров. — Нет, на обсуждение материалы есть, и, если они подойдут, я буду копать в том же направлении, — попытался ретироваться Антон. — Вы будете копать? — усмехнулся в ответ Попов. — Лопату вам подарить? — Не надо мне ничего дарить. Просто… — Шастун с шумом выдохнул и, очевидно, пытаясь сдержаться, посмотрел в потолок. — Просто посмотрите, пожалуйста, те работы, которые я уже проанализировал. В Арсении разгорелся интерес, и далеко не научный, скорее, хищный, от упрямства Антона, его шаткой уверенности в собственной проделанной работе. Сидел напротив, дерзкий, нахмуренный, с копной растрёпанных волос, как сыч. Похоже, злющий, но не переходивший на спор. Выходило, ещё поборются, и, видит Бог, Арсений не желал проигрывать или играть честно. — Что ж, раз вы настаиваете, — Арсений притянул к себе бумагу и стал вчитываться. С первого же предложения стало ясно — написано в популярнейшем из стилей «копировать — вставить». Причём, так изысканно, что местами Арсений с трудом сдерживал смех, заметив нестёртые ссылки и подчеркивания. Открыл то, что подошло по названию, слямзил верхушки, как с куличей на Пасху, ей Богу, и притащил. Ещё сидел, нахохленный, словно не вчера по-быстрому напихал, а провёл сложнейшую аналитическую работу. — Занятное чтиво, Шастун, весьма занятное, — наигранно заискивающим тоном сказал Арсений, шурша бумагами. — Что скажете о первой работе? Фундаментальные методики какие-то присутствуют? — Фундаментальные? — переспросил Антон, и Попов легко в зрачках отличил накатывающую панику. — Именно, Шастун, фундаментальные. Вам напомнить отличия между фундаментальными и прикладными? — подстрекал Арсений. — Было бы неплохо, — Шастун в ответ почти усмехнулся. Сукин сын! Он дерзнул! Опозорился и, вместо того, чтобы прекратить цирк и признаться по-человечески, что не готовился, сидел, выцветался с этими, с позволения сказать, тезисами. Видимо, Арсений плохо контролировал своё возмущение, потому что секундная вспышка дьяволят на плечах Шастуна вдруг затухла, и на смену наглому тону неожиданно для Попова тот произнёс: — Извините. Я, видимо, ещё не отошёл от аварии. От Попова не утаилось почти машинальное движение языком по сухим губам, едва заметное подёргивание в уголке рта. Шастун часто заморгал, словно сбрасывая наваждение. Его извинение, непредугаданное Поповым, такое по-детски и, одновременно, взвешенно и по-взрослому вкинутое, казалось белым флагом от человека, который окончательно заебался на пути научного познания. А, может, какого-то другого познания, например, попытки найти общий язык с преподавателем. Арсений невольно сжал своей левой ладонью правую, отрезвил себя до степени, когда стал способен мыслить беспристрастно. Как руководитель со студентом. Как более мудрый и уравновешенный человек с более разгоряченным. Как опытный наставник с баловником-юнцом. — Ты головой там не ударился, случайно? Слова прозвучали более хлестко, чем он хотел, но, впрочем, Антону это пойдёт на пользу. — Мы снова на «ты»? — последовал вопрос, и Попов растерялся. Он не заметил. Даже не успел прикусить язык. — Простите. Разумеется, «вы», Шастун. — Теперь извиняетесь вы, Арсений Сергеевич. Попов подскочил со стула, и Антон, дёрнувшись, инстинктивно подскочил со своего. — Вы пришли паясничать, я не понимаю? Вам нравится тратить моё время впустую, Шастун? — Арсений с белой пеленой подступающего бешенства сделал два шага навстречу. — У вас нет совести или просто решили, что вам всё дозволено? Попов вполоборота подхватил со стола распечатанные листы и взмахнул ими перед лицом Антона. — Вы считаете, что можете принести мне плешь собачью, и я это схаваю? Вы как вообще оцениваете мой труд? Как человека, не способного отличить чужой первый попавшийся текст, к слову, посредственный, от не менее посредственного, но вашего? Так выходит? Шастун? Какого хрена? — в вопрос Попов не хотел закладывать злость, скорее непонимание, а вышло устало и даже жалко. Шастун не отошёл, не шелохнулся, только смотрел прямо на него, не моргая, словно Арсений ляпнул лишнего. Арс пару секунд выдерживал взгляд, затем бросил листы обратно на стол, вернулся на стул и зачем-то открыл ноутбук. Выключенный. Просто потому что нужно было что-то сделать вместо продолжения тирады. Антон последовал примеру, и, видимо, оценив, что буря стихла, присел на своё место. Он повернул голову, посмотрел на несчастные измятые листы и произнёс: — Извините, я вчера не успевал, пришлось импровизировать. Для красоты постановки Арсению впору бы с силой захлопнуть крышку только что открытого компьютера, да только он один раз так сделал, баклан, не убрав с него мышку. За ремонт уже почившего прошлого друга пришлось отвалить круглую сумму и скоропостижно продать — мастер предупредил, что долго матрице не прожить. Потому, наученный прошлым опытом, Попов скрестил перед собой руки в замок и с видом крайне нравоучительным и преисполненным обратился то ли с мольбой, то ли с наставлением к Шастуну. — Почему ты не попросил перенести занятие? И только попробуй ещё раз подстебать меня насчет «ты». Антон оторопел, затем, очнувшись, пожал плечами. — Я замотался, забыл, если честно. А писать вам в два часа ночи — такое себе удовольствие. Ой. В смысле, не то чтобы не приятно. Просто неприлично же. Ещё раз извините. — Да прекрати ты извиняться, в конце концов! — взорвался Попов. Сначала Серёжа, теперь этот Шастун! Оба, вообще далёкие, в общем-то, от жизни Арсения люди раз за разом извинялись и извинялись! Извинительные сообщения, извинительные смайлики, извинительные испорченные бумажки и понапрасну потраченное на личные извинения время! Какое-то издевательство, лимб, не иначе. Такими темпами через пару дней один закажет под окнами Попова балладу-прощение от какого-то местного соло-гусляра, а второй выкрадет половину мирового библиотечного фонда, только бы не признаваться, что пинал хер, вместо того, чтобы хотя бы попытаться выполнить задание. Арсению настохерело, настопиздило и настоебало. Такие слова вылезли из подкорки и показались куда более правильными и уместными, чем все эти потуги. Почему бы изначально не сделать то, о чём тебя просили, вместо косяков, за которые придётся потом расстилаться? Арсению никто не ответил. Шастун смотрел. Чёрт, идиотизм, — даже глаза виноватые. Высоченный конь, взрослый мужик, стоял перед ним, нет, не жалко, не опасливо, но с сожалением. Попова пугала эмульсия эмоций — его хотелось успокоить, но не утешать, хотелось перевести разговор, но не дать Шастуну забыть о его сути. Антон должен вести себя иначе, чтобы Арсений с ним согласился, чтобы Арсений смог находиться с ним наедине, вот так, в полном спокойствии, а не сумасбродстве. Арсений хотел говорить с ним. Зачем, Арс, зачем?.. — Ты не стараешься помочь ни мне, ни себе, Антон. — В чём? — Как в чём? В твоём образовании. Разве ты до сих пор не понял, для чего мы здесь встречаемся с такой позорной нерегулярностью? — Арсений Сергеевич, — Антон подобрался, — в следующий раз я чуть иначе сориентируюсь по времени, подготовлю всё шире. — Не ориентируешься во времени? А с пространственной ориентацией как? Не подводит? — Давайте без… — Нет, не давайте. На недостаток времени кому-кому, а тебе жаловаться — грех. Мы отменили прошлую консультацию, договорились на сегодня, это ещё плюсом неделя. За это время можно было не то, что несколько докторских проанализировать, а целую библиотеку практик проштудировать. Вопрос в желании, которого, увы, я пока не наблюдаю. Помнится, когда ты заявился на мою пару с другими студентами, ты был более рьяным. Где ж твой запал? — Тогда иначе стоял вопрос… — оправдывался Шастун. — Действительно! Потому что руководителей не осталось на вас. Мотивирует безысходность? Тогда спешу сообщить, Шастун, что безысходность — синоним твоего творчества, — Арсений кивнул в сторону замученных и изрядно облапанных листов, — даже оформить по стандарту не можешь. — С этим тоже подтягиваюсь. Только на днях по методичке понял, что Ариана Гранде — не шрифт. — Так, Шастун! — Извините, — Антон примирительно поднял ладони перед собой и опустил уголки губ, пряча улыбку. На грани отчаяния, принятия или какого-то иного состояния — спокойного, но усталого. Даже такой миролюбивый вид студента раздражал Арсения до чёртиков. От рабочего настроя и серьёзной выдержки не осталось и следа. Ощущал себя маленьким ребенком во дворе — хотел задирать в ответ, чувствовать, что по положению выше, и пользоваться этим, ставя на место. Вот только Шастун — никакой не обидчик, а Арсений — далеко не маленький Арсюша, чтобы махать тряпками перед кем-то, кого должен, пусть и в очень узком отрезке, но наставлять. Всё бы ничего, если бы только не смешивались эти два чувства — долг и неудовлетворённость исходом беседы. Попов понимал: одно неловкое слово способно расшатать его до состояния несдержанности, но скатываться к прошлым промахам нельзя, обещал себе быть объективным. Антон мешал. — Я найду время, Арсений Сергеевич, и всё доделаю. Не мог сегодня не прийти, вы бы решили, что я снова теряюсь. Просто есть вещи, которые, помимо учёбы, мне приходится делать, — Шастуна пришлось прервать на полуслове: Арсений просто не мог дать ему закончить оправдание, чтобы не позволить зарождавшемуся сочувствую победить в этом выдуманном им соревновании. — Найдёшь время? — Попов непроизвольно поправил воротник и подёрнул плечами. — Мне интересно, Шастун, что же вы отодвинете? Написание работы — куда менее приоритетно, нежели ваши встречи с друзьями и свидания. — Студия — это редкость, я ж не записываюсь. Так, группа поддержки. У меня, в основном, работа и дорога, они отнимали время. — Да, именно по этой причине мы с тобой пересекаемся на твоей работе и редком, — Арсений намеренно выделил слово, давая понять, как не согласен с ним, — студийном досуге. Антон в ответ как-то странно улыбнулся. Попову это выражение лица показалось слишком мягким для темы беседы, и он с усилием подавил непроизвольное встречное движение собственных губ. Поймав почти игривое настроение, он продолжил: — Ну что ж, Шастун. Если ты такой творческий и работящий человек, я уверен, что ты сможешь найти баланс между учёбой и своими страстями. Дело за тобой. Прояви свое великолепие и завоюй мир. Я жду два дня, пришлёшь мне почтой. Подругу предупреди заранее, что вот-вот провалишь учёбу. — Вы ревнуете? Арсений по тону понял, что Шастун выпалил это неосознанно, как выругивались матом, а потом извинялись перед стоявшей рядом матерью, как били со всей дури по клавиатуре, после чего компьютер резко выключался с несохранёнными страницами текста, а в паре метров сидели ошеломлённые резкостью коллеги. Арс понял, но ошалел от оскорбительности предположений. Выкатив от шока глаза, он в тот же момент схватил лежавшую на столе руку Антона и с силой сжал запястье. — Ты… что о себе возомнил? — почти прошипел ему в лицо. Волна смятения, смущения и разогретого почти до отчаяния испуга сбили с ног. — Я — ничего, а вам прям покоя не даёт моя личная жизнь. Ощущение, как будто хотите, чтобы я целиком и полностью только вами занимался. Арсений резко скинул хватку и замер. По стуку в висках было ясно, что он в шаге от вызова скорой. Мало того, что Антон выпалил крайне двусмысленную фразу, о чём, конечно, сволочь, догадывался — видно же, что прикидывался дураком, так ещё и, говоря такое, не сводил глаз с собственного запястья, скованного рукой Арсения. Размеренно и ровно, будто не видел, по сколь тонкому льду прохаживал. — В смысле, написанием работы. Арсений ощутил невидимую пощечину. — Тебя случайно друзья не ждут, Шастун? — прорычал Арс. — Нет, выгоняете? — Да. Пока я не послал тебя на другом языке, вали отсюда. В то время как по-прежнему удивительно повеселевший Шастун покидал аудиторию, Попов клялся позже похвалить себя за безапелляционную стойкость. Все скопившиеся оскорбления в его адрес в отместку за задетые честь и достоинство были сдержаны. — Вы, кстати, не сказали «нет»! — бросил в довесок Антон и поспешил выйти. Арсений не успел даже прикинуть, что из тяжёлого попалось бы под руку для его ускорения. Только он собрался удариться головой об стол, как через приоткрытую дверь снова протиснулась голова Шастуна с финальной гильотиной: — Правда, извините. Всё будет сделано. И громкий хлопок — сбежал.***
Антон проскакивал лестничные пролёты, полностью довольный собой. Окрылённость не сулила светлого будущего, только сплошное «оно тебе аукнется», но сейчас Антон чихать хотел на уколы совести и раздражавшие подёргивания за рукав от здравого смысла. Ощущения обострились, сердце колотилось адреналиново и боязливо, и всё это из-за детсадовской выходки и реакции на неё. «Он охуел с меня, как же он охуел, блядь! Он там наверно в шоке», — нескладные предложения в голове мелькали только на одной волне — шалость Шастуна удалась. Шасталось. Удалась. «Шусталость», — отправил Антон, резко остановившись, Выграновскому, и тот по доброй традиции моментально опубликовал это в группе «Шастун — чмо». Антон не направился сразу на остановку, а предпочёл немного пройтись пешком — свежую, только-только с прилавка, эмоцию хотелось смаковать и обсасывать, как яркую фантазию после ночной переписки, которую гоняешь, пока не уснёшь. Арсений Сергеевич заставил внутри Антона зашевелиться какую-то предприимчивую смелость, разворошил гадкий улей кусачих пчёл-задир. Хотелось иррационально, как в седьмом классе, дёргать за косички, выпрашивать внимание или книжкой по голове, достать телефон, написать по горячим следам любую глупость. Антон сжимал мобильник в кармане, будто удерживал его, как дракона, в башне, для своей же безопасности. Играть в новые выдуманные игры с Арсением стало интереснее. Шастун понятия не имел, о каких свиданиях тот то и дело талдычил, но бесить Попова нравилось перманентно, как ковырять заусенец, зная, что потом пожалеешь. Вредная привычка, грозившая рецидивом. Вечером почти пьяный от двух бутылок, подогнанных раскошелившимся Эдом, Шастун прислал ещё одно «Извините» контакту «Арсений-Бассейний». Время не позднее, но ответа так и не получил. Антон чуточку боялся оказаться в чёрном списке преподавателя, причём как в мессенджере, так и в университете, но весёлость и драйв сорванца заставляли рисковать. Игнор от Попова сродни чумному клеймо — все преподы мигом станут бормотать всяческие недовольства, но Шастун каким-то шестым чувством после последней встречи перестал опасаться крайностей гнева. «Он читает, точно сидит и на экран пялится». Выпитое добавило не только смелости, но и самооценки. Да, Шастун уже перестал задавать себе вопрос — какого чёрта ему сдался этот Арсений Сергеевич. Вывод один: хотелось, значит так нужно. Наутро с тяжелой головой Антон собирался на смену слегка расстроенным и не особенно довольным собой. Всё же за выходку было стыдно, а сообщение, так и оставшееся непрочитанным, заставило окунуться в ушат с мысленными наказаниями. Последовали зароки никогда не писать Арсению, позже Шастун сам с собой договорился выждать хотя бы сутки, вдруг тот сам появится? Спустя пару часов выкладки товара Антон вспомнил, что для назначенной пытки ему понадобятся конспекты, которые Таня обещала ещё на прошлой неделе забрать у своей соседки. Скатает хотя бы половину названий и авторов оттуда, считай, готов. А там уже дело за поисковиком. Шастун напомнил Тане о просьбе сразу же, пока та находилась дома, и попросил её захватить их в универ. В отличие от Попова, она умела пользоваться телефоном и не только ответила почти моментально, но и пообещала передать сегодня через Эда. К полудню Шастун натурально заебался. Похмелье не сильно мешало, но заставляло хотеть спать и беспрестанно зевать. Один из таких зевков прервался переливом музыки ветра, оповестившей о посетителе. — Ох и работничек! — Таня своей бодростью понемногу фокусировала картинку перед глазами Шастуна. — Ничего себе, курьерская служба! — прикрывая рот, ответил Антон. — Ты чего сама-то пёрлась в такую даль? — К сестре еду, потом к Эду, а сестра — через две остановки. Ты как? Что там с Арсом? Антон сразу же подумал не о том и покраснел, через секунду опомнился: Таня попросту не могла подразумевать ничего лишнего, потому лениво ответил: — Приглашение на казнь вручено уже. Надо за ночь исписаться в хлам. Девушка скривилась и пожала плечами. — Сочувствую! Но с ним либо пашешь, либо сворачивай котомку и вали. А так нельзя, Антон. Она передала ему блокнот. Сразу заметно, девичий: одни разукрашки. Шастун переложил его под прилавок, разогнулся, прохрустывая спину, и хмыкнул. — Эд ещё дрыхнет? — Наверно, не писал пока что. Рано, ты чего. Мы до половины третьего переписывались. Антон склонил голову в бок, умиляясь. — Ути, птенчики мои, лапушки, лапатулькины, — стал передразнивать и посмеиваться в ответ на укоризненный взгляд. Наконец, исчерпал весь запал уменьшительно-ласкательных и по-доброму, с толикой чем-то схожих с тепло-родственными напутствий сказал: — Ты его береги, Танюха, он у меня один такой. — Какой? — Непутёвый, но добрейший! Таня прыснула. — Так я должна говорить о нём! — Нет, ты должна по-другому. Вы должны тихонько нежничать, чтобы я этого ничего не видел. Ни в коем случае! Пойми, поплывшего Выграновского я не вывезу! А вот лет через сорок встретимся, и будете мне жаловаться друг на друга, мол, он, козёл вонючий, пионы мои на грядке потоптал! А он тебе будет перечить и орать: «Понасажала херни всякой, хожу, как по минному полю!». Вот на такое я с кайфом посмотрю. Девушка заливалась, чуть согнувшись, и её смех слился с очередным отголоском звоночка от входной двери. Шастун перевёл взгляд с Тани на посетителя и застыл в паралитичной гримасе. У порога в явно качественно выглаженном спортивном костюме стоял Арсений Сергеевич. Его лицо зеркалило то выражение, что застыло у Антона, с той лишь разницей, что Шастуновское кривило от не до конца потухших смешков — не успел расслабиться и принять серьезный вид, а Арсения — от чего-то морщащего и раздражающего рецепторы, типа лимонной кислоты. Облизал киви. Пожевал ткань. Долго слушал чирканье фломастером по пористой бумаге. Точно определить Антон не смог, только зафиксировал явное недовольство. Это показалось странным — Арсений Сергеевич имел пусть и дурацкую, по мнению Ангелины, но всё же отличавшую его привычку посещать цветочный салон в приподнятом настроении. Будто тратой денег на кактусовые удобрения можно было измерить степень вклада в собственное состояние. А тут — как подменили. Одновременно выправленный и перекошенный от неприязни. — Добрый день? — робко начал Антон. Таня оглянулась, и от Шастуна не скрылась мимическая реакция преподавателя в ответ на знакомое лицо. Чего она ему сделать успела, он не знал. Тоже накосячила? — Добрый, — спокойно и уже с невозмутимым лицом ответил Арсений Сергеевич. — Ангелина в магазине? — Нет, завтра будет. Шастун обогнул стоявшую перед ним Таню, зачем-то сделал ещё пару шагов навстречу. Лишь привычка: сокращать расстояние во время разговора, но сейчас каждый шаг давался как в детской игре, где кругом лава. — Может, я могу как-то вам помочь? В следующие несколько секунд тишины Антон перебирал все гадкости, которые чесали язык. Хотелось спросить, простил ли он его, понял ли Арсений, что Шастун всё подготовит, узнать, по-прежнему ли согласен Арсений выслушать его наверняка насыщенный, пусть и не готовый, спич через день. Больше всего внутри жгло желание завоевать ещё немного эмоций, заполучить ответных реакций, как вчера и несколько раз до этого. Антон подсел на дёрганность Арсения, и уже никакого не Сергеевича, а просто мужчины, стоявшего перед ним, такого обозлённого, едва сдерживавшего себя. «Ебанет? Не должен». Лёгкое неловкое покашливание напомнило Антону о присутствии третьего человека в салоне, а Арсению, видимо, о том, что на вопросы принято отвечать без неприлично долгой паузы. — Думаю, что нет. Зайду завтра, мне нужно было уточнить относительно одного из советов, которые она мне давала. Таня, добрый день, — чуть заглядывая за спину Шастуна, сказал Арсений. — Да, здравствуйте, Арсений Сергеевич, — мягкое приветствие и ни намёка на провинность. Выходит, Антон в предположении ошибся, и раздражённость преподавателя с успеваемостью девушки никак не связана, — как ваши растения? «Ты погляди, какие мы светские тут собрались все». — Спасибо, очень хорошо. Как подготовка к конференции? — Уже всё сдали в редактуру, меня в сборник включили. — Поздравляю! — Арсений почти воскликнул, искренне обрадовавшись, и, пока Шастун терялся в догадках, обратился снова к нему. — О ваших успехах осведомлён. Шастуну нечем было парировать — обосрался на всю Ивановскую и ни о чём не жалел. Говорить на прощание какие-то слова, подбирать их и отфильтровывать, впрочем, тоже не было резона. Арсений Сергеевич, как мужчина отменной самостоятельности, поспешил покинуть магазин, бегло попрощавшись. Таня повела плечами. Вряд ли она обратила внимание на воцарившуюся неловкость, а, может, списала её на типичную скомканность студентов перед преподавателем. Шастуну обсуждать это больше не хотелось. Впрочем, и не понадобилось: добродушно прощаясь, Таня последовала примеру Попова. Антон в растерянности и отголосках совести провёл следующие полчаса. Налил себе чай, уселся за кассу, чтобы немного подумать и посмаковать особенно броские моменты — уголки губ, глубокие глаза, едва считываемую тревожность, которую он увидел на лице Арсения. Хотел бы увидеть снова, подольше, насколько это возможно, и даже отмалчиваться в ответ на колкости, только бы понаблюдать. Жутко чесались руки написать, но, стоило в очередной раз открыть диалог, как щёки краснели — прошлые сообщения разили откровенным мудачеством, хоть и содержали слово «Извините». Лишнего позволять нельзя. Аскеза, зарок, клятва, как угодно. Хотя бы до завтра. Чашка почти выпала из рук, когда спустя ещё час от «Арсений-Бассейний» пришёл ответ.Арсений-Бассейний
16:47
«Отвечаю лишь потому, что меня раздражают
непрочитанные сообщения.
Извинения приняты. Не дай Бог,
Шастун, ты явишься неподготовленным»
Сердце заколотилось. Волнение, говорят, нормальная вещь, когда тебе написал человек, от которого ты ждал хотя бы нецензурный смайлик. Но чтобы так, в моменте, ухнуть вниз и пробивать, как Рокки Бальбоа — даже для сердца бессердечно. Руки тряслись, не попадая по буквам на экране. Нужно было писать сейчас или замолчать навеки, и Антон писал. Смело ляпал, переправляя бесчисленные опечатки. Снова перечитал и отправил, стерев выступившую испарину. Колдун 16:49 «Я всё понял и извинился бы повторно, но, кажется, уже усвоил, что вы недолюбливаете извинения. Я схватываю на лету» Мгновенно прочитано, мгновенно «печатает…», и от этого становилось только тревожнее. Антон опрокинул остатки ещё толком не остывшего чая почти залпом. Насладиться в тишине горяченьким не вышло, не срослось. Горло горело от кипятка, голова пухла от предположений и отгадок, что же будет в ответном сообщении.Арсений-Бассейний
16:51
«Антон, поспешу предупредить, что
твоя манера диалогов иногда тоже
бесит. Усвой заодно и навык вовремя
остановиться, ок?»
Если бы Антон был конченым клоуном, он бы закричал: «Попался!». Потому справедливо и, для чистоты эксперимента, оглядевшись и убедившись, что в магазине по-прежнему он один, Шастун закричал: — Попался! — и с куда большим энтузиазмом бросился писать. Он наплевал на адекватные аргументы, куда им руководить — они вон, почти отпеты на поминках, а инстинкт флиртуна-захватчика пляшет на их могилке. Кровь из носу нужно было сориентироваться и завязать разговор, получить каплю информации, вернуться к командировочной поездатой романтике, от которой веяло откровенностью, стёртыми клише и совсем немного — отварной курицей. Колдун 16:53 «Я постараюсь. Огромная просьба, очень личная. Если вас не затруднит, могли бы вы дополнительно мне сказать, на что ещё обратить внимание, чтобы не допускать вновь неловкостей? Что, помимо, очевидно, плохой подготовки, вас бесит?» Это слишком. Слишком нагло, слишком по краю, настолько слишком, что хотелось откинуть телефон, как горячую картошку, но поздно метаться, когда доставлено. Ответа так и не пришло. Арсений вышел из сети и последующие двадцать минут пристального гипноза в Телеграмм замечен не был. «И поделом мне», — решил Шастун. Радовал хотя бы факт, что не пришёл прямой посыл на хуй. Ведь пока до такой степени самооткровенности Антон не дошёл. Вдруг бы и согласился. Дурак дураком.***
Казалось привычным засыпать под редкие посапывания Эдика, как белый шум. Вот только сегодня он в очередной раз свалил на все четыре стороны. После смены, двухчасовой потуги над полученными конспектами и несколькими листами с перечислением чужих работ под стаканы Колы Антон планировал выключиться по щелчку, но отчего-то не мог уснуть. Время не позднее, но усталость давила, а сон не шёл. Он почти задремал, почти опустился до прогона в голове всех дневных впечатлений, как экран телефона засветился. Шастун сошёл с ума: Арсений ответил. Спустя столько часов его прорвало?Арсений-Бассейний
23:12
«Бесит задумываться и загоняться из-за неважных мелочей, которые никак не влияют ни на что. Когда ты точно знаешь, что то, что тебя в моменте раздражает — невероятно глупая и незрелая хуйня, а ты отчего-то гоняешь и гоняешь.
Бесит, что поступки и мысли других людей, даже малознакомых, тебя так заботят, что у тебя портится настроение. Когда ты тратишь время на самоанализ того, о чём другие никогда бы не задумывались»
23:13
«Ты просто существуешь со своими мыслями, додумками-догадками, со своими «хочу», «пусть будет так, как у меня в голове, как мне надо», а остальные люди живут по-своему. Остальные люди не должны знать о том, что ты там ожидаешь. Это тоже бесит»
23:16
«Бесят амбиции, неоправданное и вообще непонятно откуда рождённое чувство собственной значимости в незначимом. Бесит, что это «незначимое» ты раздуваешь до масштаба значимого и ищешь себе в выдуманном мире место»
23:20
«Тебе бы посидеть тихонько, научиться сдержанности, укрощению собственного себялюбия, быть меньше, а ты всюду ментально существуешь, расширяешься, заполняешь собой всё вокруг, мешаешь себе, хоть и не сразу это понимаешь. А позже тебе кажется, что ты мешаешь другим»
23:23
«Ты хочешь чего-то эфемерного, тончайшей нити, на которой держится все твоё состояние, а оказывается, что ты хочешь внимания, признания, отвлечения, каких-то плюсов в безразмерную копилку довольства. Вот, что бесит»
23:27
«Ты пишешь и читаешь о себе, про себя, написанное тобой приобретает мелочный и бессмысленный вид, как объявление на асфальте. Ты отходишь дальше, смотришь под другим углом, и увиденное ещё больше тебя расстраивает: всё кривое, смазанное, непонятно, зачем сделанное»
23:29
«Бесит придумывать на этой почве всякого рода печали. Ипохондрия зовёт в уютные объятия, хочет укрыть придуманной депрессией, а ты знаешь, что проблема, которая аж целых 5 минут тобой придумана, не годится даже на маломальское спотыкание»
23:32
«Бесит, что ощущаешь себя, как романтизированный образ одиночки в толпе, а по факту выглядишь как велосипедист из мема, который сам себе воткнул палку в колесо и ёбнулся, больно так, на гравийку, и счесал коленку. Щипет от поцарапанной кожи и собственного стыда за поступки и мысли»
23:34
«Бесит, что каждый раз импульсивно и отчасти инфантильно совершаешь что-то яркое, а через пару минут считаешь это величайшим позором. А потом ещё несколько часов не можешь решить — что из двух»
23:37
«Бесит, что долго об этом думаешь, ищешь поддержку, решая, что если уж остальные люди поймут, то, мол, не такая уж и глупость. А люди не знают, что ты от них хочешь. Озвучить — крайняя линия самоподрыва, и потому ты злишься на всех и вся, решая огородиться.
Бесит, что люди не понимают, что ты делаешь и зачем. И тебе приходится вернуться в обстановку как ни в чем не бывало. У тебя осадок — он тоже бесит, а у них — ничего, это не их головные боли»
23:42
«Бесит, что ты хочешь добиться доброты везде, а люди в моде прутся от язвительности. Расположение и крохи простоты принимаются адекватно от случая к случаю, а ты всё равно щетинишься, желая в ответ не кусаться, а закрыться»
23:45
«Бесит писать длинные тексты студенту ночью, будучи вдребезги пьяным, но если не писать, то будешь гонять всю эту чушь в голове до тех пор, пока окончательно не раздуешь из мухи слона»
Колдун 23:47 «Слоны добрые, но их таскают в цирк»Арсений-Бассейний
23:47
«Это тоже бесит.»
23:49
«Консультация завтра, у меня окно в 14.40. Надеюсь, что поднятые мною темы ты не станешь афишировать. Надеюсь на благоразумие, хоть ты и благоразумие — антонимы»
Колдун 23:49 «Я всё понял, разумеется.» Как шок, обрушившийся на космонавта при потере кислорода в чужой атмосфере, так эти сообщения форсированно вынесли Антона в какое-то новое, совершенно неизвестное до этой поры состояние. Он, спятивший и натурально напуганный их откровенностью, перечитывал каждое, впечатывая слова в сознание. Набил бы тату, лишь бы поверить, что буквы перед ним — не вымысел, они реальны, и их, наплевав на все приличия, которые даже для Антона казались разумными и оправданными, написал человек, от которого он так страстно желал прочесть хотя бы одно предложение. Мечтать по-крупному не научила жизнь, зато преподнесла мудрость — не желай многого, иначе получишь с лихвой. Шастун сидел в дурмане, хотя и знал, что нетрезвым был только один участник переписки. Эта вымученная, почти выжатая из Арсения Антоном честность обезоруживала и заставляла хотеть сорваться к нему, сесть напротив, плеснуть в стакан чего угодно, лишь бы разделить. Необходимость — эта проклятая необходимость в человеке так некстати подобралась под рёбра, что Антон с силой хотел бы выдавить её, лишь бы не чувствовать. Этот тщеславный и безукоризненно строгий преподаватель тоже что-то чувствовал и, кажется, гораздо ярче, чем Шастун себе представлял. Уснуть удалось только засветло с почти севшим аккумулятором. «Всё-таки попался. Только, пожалуй, я, а не он», — промелькнуло прежде, чем погрузился в дремоту. В тот вечер несколькими часами ранее Тане от Арсения Сергеевича пришло сообщение с тем же назначенным временем.